Главы 3 и 4

Людмила Волкова

3

 

Повести не хватит, чтобы описать пятилетний брачный период этой пары, а потому его опустим. Когда сходятся двое, к союзу не готовых совершенно, результат один – расставание. Зато сколько перемен происходит в душе этих двоих, и сколько появляется новых обстоятельств! Рушатся дружбы, тает природный оптимизм, на сердце появляются свежие рубцы.

 

За эти пять лет Лиля успела два раза забеременеть и два раза сбросить желанного ребенка – не по своей воле. Что-то в ее организме противилось рождению нового человека. Или это были тайные расчеты госпожи Судьбы. А мечта о ребенке подогревалась ежедневной работой с детишками. Лиля переходила со своими воспитанниками из младшей в среднюю группу, потом в старшую, подготовительную, снова возвращалась к малышам, так и шло – по кругу.

 

Середнячкам и постарше помимо песенок требовались еще сказки. Сначала Лиля их читала, потом стала придумывать на ходу. И тут обнаружила, что сказки – повсюду! Любой предмет в ее воображении жил и даже думал, словно Лиля была язычницей. Ей так нравилась эта игра в сказки! Возьмет в руки книжку – и уже готова сказка про эту книжку. Как она, книжка, страдает, когда ее рвут или пачкают. И как радуется, когда она попадает в руки умного ребенка. Дети сидели с распахнутыми глазами и душами, внимая каждой новой сказке так, что и Андерсену не мечталось.

 

Конечно, настоящие сказочники – Гримм, Андерсен, Перро и русский народ – помогали сочинять сюжеты. Получались новые варианты старых сказок. Потом она вышла на свою дорожку. По дороге на работу и домой сказки просто выпархивали из-под ног: травка на обочине дороги, цветы на клумбах, беспризорный котенок под сломанной скамейкой, плюгавый пес, почему-то решивший сопровождать ее до самой остановки трамвая, важные первоклассники с ранцами за спиной, – все укладывалось в сюжет немедленно и без натуги.

 

Когда дети поняли, что сказки живут повсюду, то стали просить:

– Лиливанна, расскажите сказку обо мне!

Как же гордились ее дошколята, когда тоже становились героями сказок! О каждом Лиля вслух сочиняла только доброе и смешное.

 

А потом случилось чудо: дети стали сочинять вместе с нею – то начало, то конец, то середину. И это было так увлекательно, что все наперебой кричали и даже изображали своих героев. Сочинительство теперь шло в обнимку с театром. Возбужденные дети срывали другие занятия: например, по расписанию урок лепки или рисования, а они хотят ставить спектакль.

 

Любимой осталась у Лили та группа, с которой начиналась ее трудовая деятельность. Девочка Анжела стала длинноногой и уже годилась в балерины, но по-прежнему радовала умением вторить. По-прежнему ее забирал из садика папа, уже с ревнивой мамой девочки расставшийся. Вид у него был теперь какой-то затравленный, и Лиля уже по привычке сложила сказку о бедняге. Конечно, мысленно, не для чужих ушей.

 

А однажды им пришлось до самой остановки троллейбуса идти вместе, втроем.

Лиля задержалась на работе, так как папа Анжелы пришел последний. По дороге он молчал, Анжела трещала без умолку, а Лиля подавала короткие реплики. На остановке их поджидала мама девочки. Увидев троицу, она дернула дочку за руку и ушла, оставив бывшего супруга наедине с Лилей. Оба почувствовали себя преступниками и даже разлучниками семьи. Хотя настоящий разлучник уже оформился в отчимы Анжелы.

 

– А давайте, Лилия Ивановна, пройдемся по парку? Меня, кстати, зовут Егор.

В этом вопросе не было надежды, а потому Лиля, у которой намечались другие планы, сразу же согласилась.

 

Они недолго гуляли. У каждого на душе была грусть. Егор, наверное, тосковал по жене и дочке, Лиля вдруг поняла, что совсем не знает мужчин, а потому не умеет вести себя с ними естественно. Вот сейчас, например, что ей делать? Пожалеть бедняжку Егора? Расспросить, что же стряслось у них там в семье? Может, ему не хватает друга? А он все – про погоду и всякую ерунду, попавшуюся на глаза... И на нее почти не смотрит. Как с такими надо разговаривать? Пригласил погулять, а сам... Может, у него что-то болит? Спросить, что ли?

 

– У вас зубы болят?

Это вырвалось само по себе, словно жило где-то отдельно и вот, свалилось на язык.

– Почему – зубы?

Наконец-то он посмотрел сбоку на нее, да так внимательно, что Лиля смутилась. Даже притормозил. Улыбнулся во весь рот:

– Кретин я! Какой кретин! Лиля, вы – прелесть! Спасибо!

Он взял Лилю за плечи, повернул к себе и расцеловал в обе щеки, как это делают с детьми.

 

Больше не было ничего. То есть, Егор быстренько сплавил Лилю – довел до остановки и распрощался, ничего не объясняя. А она добралась домой в полном недоумении. Мужа не застала. Он последнее время пропадал в компании таких же разгильдяев. Баловались пивком, картами, шлялись по проспекту, цепляясь к девочкам. Словно дома не было у него никакой жены с глазами цвета предвечернего неба и душой сказочницы.

 

Лиля снова грустно подумала, что ничего не понимает в мужчинах. Да и в жизни, наверное, тоже...

Шел только третий год ее случайного замужества...

Пока Лиля расходовала свои запасы любви на чужих детишек, мужа и подруг, не задумываясь, на сколько еще хватит ее ресурсов, Юлий терял старые привязанности, а вместе с ними исчерпывались остатки любви, что еще теплились в сердце. Он, конечно, не вел никакого учета (как и Лиля) человеческим чувствам, которые в нем сначала зрели, копились, а потом стали чахнуть.

 

По складу ума и характера он был больше ученым-теоретиком, чем преподавателем, а потому учебный процесс воспринимал как данность, от которой никуда не деться. Студенты, его личные аспиранты, молодые коллеги на кафедре и старожилы – все от него зависели по своему положению, а значит – не могли быть друзьями. То есть – это он так считал. Нельзя, чтобы друг тебе подчинялся.

 

Искать друга среди этого пестрого окружения (по возрасту и другим признакам) Юлию и в голову не приходило. Тем более что никто из кафедралов не вызывал у него теплых чувств. Старики хорошо читали свой предмет, но как ученые давно погасли. Научная степень, дающая пожизненно прибавку к зарплате, успокоила их окончательно. Молодняк своей хваткостью, прагматизмом и верхоглядством вызывал у Юлия сложное чувство – смесь презрения, удивления и досады.

 

Его аспиранты хватались не за интересные темы, а за частично разработанные, освещенные в зарубежных публикациях, а потому не всегда доступные «старикам» – те плохо знали иностранные языки. Скомпилировать уже кем-то освоенное и описанное, да так, что вполне можно выдать за свое, – этому искусству молодое поколение научилось. Английский они одолели, немецкий – почти. Старшее поколение в этом им конкуренцию не составляло. Оно ленилось даже освоить компьютер.

 

Юлий Александрович не считал молодежь бездарной – напротив. Но ни малейшего желания искать в их среде приятелей не имел. А процесс разочарования в людях тем временем набирал свои обороты. На кафедре шефа побаивались, уважали как ученого высокого класса, считали педантом, хотя и – слава Богу! – лишенным мелочности. Заседания он проводил сдержанно, деловито, на личности не переходил, склок не любил (при нем даже не ссорились).

 

Консультировал своих аспирантов он в таком же ключе – по плану, не слушая оправданий, не прощая опозданий, не выражая эмоций по поводу успеха. На всякие кафедральные застолья, еще до его прихода вошедшие в ритуал, глаза закрывал. Его приглашали, он отказывался, и это всех радовало.

 

Вот бы удивились его подчиненные, увидев своего шефа в домашней обстановке. Дом оставался островком, где все еще таились по углам тени его родителей, где звучали тихие голоса бывших одноклассников-друзей, так любивших приходить в эту квартиру. Здесь они находили тот уют старого интеллигентного быта, который выживает только в атмосфере, передающейся по наследству.

 

Юлий не снимал со стен фотографии, не выбрасывал на помойку вещи, что вышли из моды. Но приличный ремонт (не евро!) освежил эти старые вещи. В окружении новых они смотрелись как дорогая находка, удачно вписавшаяся в современный интерьер. Ко всем этим новшествам приложила руку женщина – родная тетка, Жанна. Это она была хранительницей очага после смерти родителей Юлия.

 

Первым ушел из жизни отец. Юлий тогда учился на третьем курсе. Жанна была младше своей сестры Лоры на целых десять лет и своего угла не имела. Она не только стала моральной опорой для овдовевшей сестры, но и с удовольствием исполняла роль домоправительницы.

 

Ей нравилась эта большая квартира с высокими потолками, добротными вещами, огромной библиотекой, где не было запаха нищеты, в которой они с сестричкой выросли. Их собственные родители доживали свой век в российской глубинке, гордо именуемой тургеневскими местами, однако больше им было нечем гордиться. Медики по образованию, интеллигенты по духу и образу жизни, они были неудачниками по судьбе.

 

– Когда-нибудь, сестричка, я напишу роман о Золушке из провинции, которая отхватила своего принца прямо на территории нашего музея, – пообещала как-то Жанна, натура творческая от природы.

 

Действительно, история знакомства и любви родителей Юлика достойна была романа, потому что принц был немолодым профессором из династии металлургов-доменщиков, а Лора студенткой института культуры и проходила практику в музее как будущий экскурсовод. Прямо с места практики ее и увез ученый металлург в большой город на Днепре и поселил в профессорских хоромах, сделав законной супругой. И прожили они вместе как один организм – до самой смерти Александра Андреевича, буквально сломившей Лору.

 

Спасибо Жанне, добровольно принявшей от умершего зятя эстафету добра и терпеливой заботы о близких. У Лоры оставались и любимая работа, и любимый сын, но стержнем ее жизни, средоточием всех радостей и привязанностей был все-таки муж Александр, рядом с которым все остальное казалось вторичным.

 

Бывают же такие люди, сумевшие объединить в себе все человеческие таланты – ученого, мужа, отца, даже любовника. На все у него хватало ума и сердечности. Мир не рухнул с его уходом, но так пошатнулся, что Лора не выдержала. Вернее, это не выдержало ее сердце. Даже в посмертном диагнозе (инфаркт) она оказалась в согласном дуэте со своим Сашей.

 

Жанна до самого возвращения Юлика жила на два дома. Один она стерегла, в другом обихаживала своего супруга, развод с которым маячил на горизонте с первых месяцев их брака. Потом на этом же горизонте появился в новый персонаж – канадец одесского происхождения, попросту – русскоговорящий еврей Леня – веселый, добродушный и согласный на место подкаблучника, лишь бы у Жанночки.

 

После скоропалительного развода (по обоюдному согласию, слава Богу!) состоялось столь же быстрое бракосочетание, и Леня умотал в свою Канаду ждать приезда любимой супруги. Какое-то время они еще помаялись в разлуке, и тут вернулся домой племянник.

 

Из далекой чужой страны Жанна теперь вела с Юликом телефонные разговоры, а иногда писала ему длиннющие письма, полные бодрых надежд. Понятно, что главным припевом был: пора племяннику жениться!!! Только в счастливом браке можно обрести счастье! И так далее...

 

Общение с тетушкой, пусть и на расстоянии, оживляло однообразную жизнь Юлия и даже согревало. Все-таки хоть одна родная душа пеклась о его будущем гораздо сильнее, чем он сам. Он тоже заряжался на короткий срок энтузиазмом Жанны, на старости лет устроившей себе личный хэппи-энд, как она выражалась. Юлий тогда поднимал свои мрачные глаза на пробегающих студенток, аспиранток и молодых преподавательниц. Но то ли они быстро передвигались, то ли внешних достоинств у них было маловато, только посветлевший на минуту взгляд еще молодого мужчины снова меркнул. «Стар я уже, черт бы меня побрал!» – с вялой досадой думал он, тут же переключаясь на очередные проблемы в своей лаборатории, куда снова не завезли обещанное оборудование.

 

Дома он не скучал, нет. У него были книги, музыка и... рисунок. Да, да, он увлекся им в институте. Сначала просто ходил в музеи – любовался. Покупал альбомы, книги, часами рассматривал чужие творения, поражаясь богатству фантазии, воплощенной в образ такими скромными средствами. Не надо возиться с красками, как-то их там разводить, искать холст, устраивать мастерскую.

 

И однажды взял в руки карандаш, и как это делают дети, исчеркал не один альбом, пока не родилась идея, мысль. Он искал свой образ и манеру, а когда нашел, то уже не смог остановиться. Вот почему местный художественный музей был еще одним островком, привязывающим его к жизни. У Юлия не было ни ценителей, ни критиков, ни – естественно – поклонников.

 

Рисовал он под музыку. Именно она вызывала те ассоциации, которые рождали образ. Сен-Санс, Сибелиус, Скрябин – вот кого чаще всего слышали эти стены и едва различали соседи. Стены-то были толстые, дом довоенной постройки.

 

Иногда источником вдохновения становилась книга. Но только герои Кафки отражали сейчас душевную катастрофу, которая подбиралась к Юлию вроде бы незаметно для него...

Однажды он решил почистить полки с детской литературой. Его собственные книжки, сто раз когда-то перечитанные, ждали своей участи за толстыми стеклами старых шкафов.

 

«Отдам кому-нибудь во дворе», – подумал Юлий, вытаскивая груду в ярких обложках.

То были книжки аппетитные – толстенькие, с чудесными иллюстрациями, и хотя многие нуждались в ремонте, все еще живые.

 

Впервые Юлий посмотрел на них глазами художника, пусть и доморощенного. И впервые в голову пришла мысль о цвете. Хотя всегда черно-белый рисунок казался ему выразительней. Но сейчас...

 

Невольно он смотрел на эти картинки глазами ребенка, себя, бывшего. Никаких тебе оттенков, сплошные чистые тона, на какие сразу и отзывается детский глаз. Взял в руки Андерсена. Книжка огромная, под подушку не спрячешь, в дорогу не возьмешь. Книжка-радость. Держишь на коленках развернутой и упиваешься... Вот Герда на олене с ветвистыми рогами, вот Снежная королева – во весь величественный рост, переливается снежными покровами. Вот Кай ползает по ледяному полу ее дворца, выкладывает из остроконечных льдинок головоломку...

 

Когда-то эта сказка Андерсена была самой любимой, и мама удивлялась этому. Обычно мальчики любят другие сказки, ведь эта – чисто девчачья.

 

Юлий вернулся к началу, пробежал глазами первую страницу – и вдруг сердце его сжалось. «Жил-был тролль, злой-презлой – сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором все доброе и прекрасное почти исчезало, а все плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и казалось еще отвратительней...

 

Лица в этом зеркале искажались до того, что их нельзя было узнать», – прочитал Юлий стоя. Потом сел, продолжая читать – об осколках разбитого зеркала, разлетевшихся по свету, и о людях, в чьи глаза они попали: «И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные стороны... Другим людям осколки проникали прямо в сердце...»

 

Почему-то отец вспомнился сейчас, а не мама. Та старалась воспитать в нем мужской характер – уж очень часто его в детстве поколачивали сверстники. Она водила его в спортивную секцию по боксу (ничего не вышло), потом перевела на баскетбол (получилось лучше), считая, что там он вытянется вверх, и хоть рост станет для него защитой. С мамой они ходили на каток. А сказки по вечерам читал в детстве именно папа. И как раз вот эту, о Герде и Кае, он почему-то предпочитал другим.

 

– Мальчик мой, – говорил отец, – мне не нравится, как ты вчера за столом при чужих людях отзывался о своей воспитательнице. Кривой нос!

– Не кривой, а здоровенный и кривой! Вот такой!

Он показывал, а папа не смеялся.

– Разве Ольга Алексеевна злая? Несправедливая?

– Не-е, она добрая!

– Сынок, а тебе в глазки случайно не попал осколок зеркала... Тролля?

 

Нет, у взрослого Юлия никаких неприятных ассоциаций не возникло при этом воспоминании. Только нежность к отцу и матери. Да еще смутное желание как-то по-новому обыграть в рисунке это зеркало Тролля. И он взялся за карандаш, потом отложил и стал искать фломастеры. Не нашел. В доме у холостяка их и не могло быть. Зато нашел старую коробку цветных карандашей, задумался...

 

Вот бы в этот момент и посмотрели на своего шефа аспиранты и прочие коллеги, что искренне считали его сухарем.

 

4

 

Как по-разному люди переносят капризы Судьбы! Истина, конечно, банальная – до тошноты. Но иногда прописные истины, кем-то озвученные, вдруг поворачиваются к нам новой гранью и даже заставляют думать по-другому – свежо. Рядовой человек, правда, не имеет повседневной привычки анализировать ситуацию, хотя иногда его и заносит в размышления на уровне домашней философии. Тогда он стенает: «Ну почему мне так не везет?! Чем я хуже других?!»

 

А Судьба в ответ помалкивает, подыгрывая этим «другим»: дает в нужный срок детей, подбрасывает деньжат, дарит крепкую любовь, оберегает от болячек. Так просто, бесплатно, под настроение или из каприза. И обделенный радостями человек начинает искать врагов либо гибнуть от зависти к «другим».

 

И снова же вопрос: а почему одни завидуют, а другие нет?

Лиля на судьбу не списывала личные неурядицы. Поспешила выскочить замуж – сама виновата. Детей Бог не дал? Так не ей же одной досталась такая доля? Бога она тоже не попрекала, потому что давно поняла для себя: ни счастьем человеческим, ни горем тот не распоряжается. И нечего на него надеяться. Народу вон как много, за всеми не уследишь.

 

Расставшись с Сергеем по собственной воле, она словно ожила. Оказалось, что одиночество куда приятнее, чем общество чужого человека. Конечно, не тот у Лили был характер, чтобы просто выставить Сергея за дверь. Он-то комфортно устроился под ее боком и не планировал развода. Решение пришло к Лиле в драматический момент. Она лежала в больнице после второго выкидыша. У нее не было сил даже подойти к окошку, когда нянечка в палату заглянула:

–Малашенко, твой пришел! К окну иди!

 

Не хотелось видеть Сергея после вчерашнего. Узнав, что ребенка больше нет (пытались еще сохранить), он не мог скрыть радости. Написал записку, якобы подбодрить. Но ума не хватило найти нужные слова. Лиля повертела записку в руках, словно ожидая найти на обороте эти недостающие слова, кинула девчонке, которая записку принесла вместе с тремя яблоками:

– Ответа не будет.

И отвернулась к стенке, прошептав ответ: «А пошел ты к черту! Будет ребенок у меня».

 

И вот сейчас он стоял под окном, а ей не хотелось видеть своего инфантильного супруга.

Но уж такой характер: подошла все-таки и выглянула. Раз человек пришел, нельзя его обижать.

 

А человек оказался в том состоянии, в котором все чаще являлся с работы. Закончив институт, Сергей устроился на одну из фирм, торгующих металлом. То есть, его устроили на эту фирму. Металлом торговали все кому не лень. Фирмочки росли как грибы, а лопались как мыльные пузыри – через одну. Процесс пожирания мелких фирм крупными был в разгаре, но все торопились нажиться на металлоломе, коим завалили родную Украину под самое горло. Сергей пребывал пока в эйфории.

 

Но даже ничего не смыслящая в делах металлургии Лиля была озадачена, впервые попав на «предприятие» мужа. Так называемая фирма занимала в огромном здании крошечную комнату, где теснились три компьютера и два стола с тремя стульями. Коллеги Сергея по сбыту своего товара играли в нарды и время от времени следили за монитором одного из компьютеров (два другие оказались таким же ломом, каким они торговали). Три мальчика, ровесники Сергея, и один толстый дядечка (шеф) рассеянно глянули на вошедшую Лилю и продолжали свою деятельность, никак не связанную с металлом. Так ей показалось.

 

Когда потом Лиля спросила у него, чем же все-таки они занимаются конкретно, Сергей снисходительно ухмыльнулся:

– Ты ничего не понимаешь, старушка. Мы ждем заказов. Не напрягай нас своими приходами, ладно?

– Но ты сам сказал, что деньги будут во второй половине дня. И чтоб я пришла после четырех...

 

Денег она тогда не получила. Правда, еще два раза они «наварили» прилично, как признался Сергей. Почему-то приличный навар в бюджет семьи долго не поступал, и они жили на скромную зарплату Лили, которую тоже задерживали, как и всем бюджетникам, на два-три месяца.

 

Лиля терпела, как и весь украинский народ, что-то там строивший без конца. И дождалась она своей зарплаты, и муж принес кругленькую сумму, на которую они планировали купить холодильник. Когда же заткнули все дыры, образовавшиеся за первые годы брака, оказалось, что холодильник – не самое первостепенное, а вот музыкальный центр важнее, ибо для души. Для Сергеевой души. Лиля крутила свои песенки на родительском проигрывателе.

 

А последние недели перед ее болезнью Сергей возвращался под градусом. Лиля, выросшая в непьющей семье, тревожно спрашивала глазами, в чем, мол, дело. Муж отвечал одинаково, без фантазий:

– Обмывали сделку.

Правда, результатов сделки Лиля не видела – просто обмывание происходило все чаще и капитальнее.

Вот в таком состоянии он и явился в больницу – узнать, когда же супруга приступит к своим обязанностям кухарки. Оголодал, бедняга. Лиля догадалась по его виду.

 

Помахала ему рукой, скупо улыбнулась, не осознавая, что так улыбаться в своем детсаду она не умела, а дома получалось все чаще.

– Иди домой, я сама доберусь, когда выпишут. Одежда у меня тут, не напрягайся. Привет маме с папой. Покормись у них пока.

– А не дают! – глупо пошутил Сергей. – Ты лучше готовишь!

 

Она сама добралась домой, как и обещала. Сергея не было. Молча поела купленное по дороге, немного отдохнула и принялась аккуратно складывать в свой чемодан вещи супруга. Ничего не забыла, ни одной мелочи. По полу перетащила этот чемодан к дверям соседки Наташи, позвонила. Когда та открыла дверь, тараща глаза на странные действия своей соседки, сказала просто:

– Помогите, тетя Наташа.

 

Короткий неприятный диалог с опешившей Наташей завершился неожиданно:

– Молодец, Лилька. Считай, что ты совершила свой первый подвиг в жизни! А я все думала, на сколько месяцев или лет твоего терпения хватит? Моя младшая сестрица воспитала потребителя. Вот пусть и тянет своего охламона сама! Так, ключи ему не отдам. Увидишь, еще лопнет его фирма, если у них все такие бездельники.

– А вы откуда знаете?

– Да хвастался тут не раз. Я же слушаю, слушаю, а свое мнение имею.

 

Печальный прогноз соседки оправдался через полгода после развода Лили с Сергеем. Слава Богу, что хоть эта страница ее жизни была перевернута без осложнений. Наташа пророчила, что Сергей, оставшись на мели, может надавить на жалостливое сердце бывшей супруги.

– Господи, ты же каждую букашку жалеешь, – озабоченно сказала Наташа, когда Лиля передала ей печальную новость о почившей в бозе фирме. – Так помни: у него есть родители! А тебе надо нового мужика искать. Чтобы ребеночка сделал. Врачей не слушай. Тем более, что ты не знаешь, кто виноват во всем. Он же не обследовался?

 

Такие разговоры Лиля не любила, однако Наташе все прощала за ее искреннюю привязанность.

В общем, была перевернута очередная страничка в скромной повести о скромной женщине, из тех, кого называют рядовыми гражданами. Драматические сюжеты остались позади, они были оплаканы в одиночестве, ведь Лиля не любила напрягать своими проблемами даже подружек.

 

У всех теперь жизнь изобиловала трудностями. Рухнула целая система, похоронив под своими обломками милые сердцу учреждения – всякие научно-исследовательские институты, дома пионеров с их кружками, детские спортивные школы, заводские клубы, детские площадки в парках. А еще стали исчезать детские комбинаты, где деток пасли с их младенчества и до самой школы. Правда, открылись в прежних шикарных (с точки зрения советских граждан) зданиях частные гимназии, школы, спортивные секции. Они были не по опустевшему карману тех родителей, кто потерял работу.

 

Лиле повезло: ее оставили в детском саду из личной симпатии Аллы Вадимовны, сумевшей отстоять не только свое детище, но и лучших сотрудниц. Ясельную группу закрыли, зато в их здании поселилось какое-то странное общество – Лиля не могла понять: не то кришнаитов, не то буддистов. В этом она пока не разбиралась, как и все ее коллеги. Парни были бритые, обвешанные какими-то цепями и побрякушками. Дети в песочнице разевали рты и бросали свою работу по сооружению домиков, когда группа парней в своих разноцветных длинных одеяниях (как в индийских фильмах) начинала бить в бубны, звенеть колокольчиками и тянуть песни-молитвы. При этом они сначала ходили по своей территории гуськом, потом выбирались на улицу дразнить народ своим видом.

 

Лиля, за годы замужества отвыкшая петь и сочинять сказки в собственной квартире, переступив порог своей группы, принималась за старое. Это вошло в привычку, и новое поколение детей с удовольствием подключалось к игре, хотя времена вроде бы изменились и дети – тоже. Только теперь в сказках появился новый мотив, как и новый персонаж – денежки. Не золотые сказочные дукаты, например, а бумажные, зеленого колеру – «бабки»...

 

И все-таки здесь царила она, воспитательница Лилия Ивановна, а родители, с их денежными проблемами, оставались на втором плане. Дети свою Лиливанну обожали.

Иногда случалось маленькое чудо и в личной ее жизни. Например, однажды появился на горизонте папа девочки Анжелы. Пришел с цветами, сказал таинственную фразу:

– Как вы мне помогли!

 

Правда, исчез неожиданно, оставив загадку, но как он смотрел! Как он сиял! Лиля успела только понять, что Анжелка в школе отличница, играет на ф-но и сочиняет песенки. Но при чем тут она, Лиля, – так и не растолковал. А все равно было приятно, что помнят ее бывшие родители бывших малышей.

Было и кое-что неприятное, совсем сбивающее с толку.

 

Позвала ее однажды Алла Вадимовна в кабинет во время тихого часа, сказала, вздыхая сострадательно:

– Ну и что ты там снова... натворила? Папаша приходил один, из крутых. Хочет забрать своего сыночка. В частный детсад вроде бы. Говорит, что ему не нравится воспитательница. Ты, получается. Выкладывай.

– Не знаю, – растерялась Лиля. – Не было никаких обид или скандалов. Спокойно в группе.

 

– А ты подумай. Что-то снова насочиняла такое... Или напела? Как он тебе, Генка этот? Папин сыночек?

– Хороший паренек. Недавно читала «Снежную королеву», так он заплакал. Жалко ему всех, кто сидел в плену у Маленькой разбойницы. Еле успокоила. Он вообще такой: чуть что – в слезы.

 

– Вот-вот, сама вспомнила. Вот этот бритоголовый, бизнесмен который, и говорит, что ты ерунду всякую в бошки детям вбиваешь, слизняками растишь, а ему нужен настоящий пацан, наследник!

– Наследник чего?

– Дура ты отсталая, Лилька! – по-свойски заключила Алла Вадимовна. – Иди, я этого крутого сама уломаю. Если все начнут детишек разбирать из-за одной сказки, нас быстро прихлопнут.

 

Гену забрали, а через месяц вернули. Он такое закатал своим продвинутым родителям, что те сдались. Он, мерзавец (папины слова) в новом учреждении спать никому не давал, плевался пищей, обзывал «бонну» дурой и каждый раз перед выездом в свой престижный детсад закатывал такую истерику, что соседи двери распахивали на площадке – послушать.

 

– Ге-ена? – изумилась Лиля, выслушав темпераментную речь любимой начальницы. – Быть не может! Это тихий, даже затурканный ребенок! Вы что-то перепутали!

– Именно Гена! Оказал мощное сопротивление противнику! И от няньки отказался наотрез!

 

Бунтаря вернули в группу, и он теперь не отходил от Лили ни на минуту. Он прижимался к ее боку, оттеснял других «подлиз», а потом сам сочинил сказку и без смущения рассказал ее в группе, чем сильно напугал Лилю.

– Жила-была прекрасная принцесса, и задумал ее злой Тролль погубить. Принцессу звали Лилей Ванной, а тролля Петькой.

 

Дети засмеялись, а Лиля покраснела:

– Глупый, не было у Тролля имени. Он просто звался Троллем.

– А моего – Петькой! – не сдавался Гена. – Мама же сама кричит ему утром: «Петька, ты злой дурак! Снова мое зеркало брал! Разбить хочешь?! Тебе мало зеркал?! Натыкал всюду, а мое любимое тащишь из сумки!»

Лиля остановила сказочника, отвлекла чем-то, но дети успели посмеяться: как же здорово Гена передразнивает свою маму!

– А Петька – кто?

– А Петька – мой папка. Злой он!

 

Что Генкин папаша прикладывается к слабому тельцу своего сына, Лиля не просто догадалась – глазами увидела на тощей заднице ребенка четко отпечатанную пятерню. Раздевала перед сном в тот первый день возвращения мальчика в родной садик и увидела.

– Кто это тебя так? – шепнула.

– Петька.

– Разве можно так папу называть, Геночка? Это же обидно.

– А драться можно?

 

Да, мальчик вернулся другим. Больше он не плакал над сказками, а просто возмущался, мешая слушать другим детям. Перебивал на полуслове, кричал... Лиля гладила его по голове, утешая, и думала грустно: «Ну вот, понравилось ему бунтовать!»

 

Таких неприятностей – маленьких и посерьезней, в детсаду хватало, но чаще они происходили в чужих группах. На Лилю жаловались редко. А то, что за спиной коллеги судачили о ней, до Лилиных ушей не доходило. Почему-то не замечала она кривых усмешек, плохо различала в голосах скрытую издевку. Замечала, когда спрашивали в лоб:

– Привет, Лилёк! Ну что, все отбиваешь хлеб у нашей Лизхен?

 

Лизка вела музыкальные занятия, была девочкой современной и относилась к своему делу со здоровым прагматизмом. За рамки программы не выходила, петь на два голоса деток не обучала, Моцартов среди них не различала. Прошагав под музыку положенное количество минут, разучив одну детскую песенку ( а чаще – как раз не разучив), понаблюдав, как ребятки пляшут в обнимку или раздельно, Лизка сворачивала свои ноты и смывалась с рабочего места так шустро, что Лиля не успевала задать ей ни одного вопроса. А хотелось. Она ведь тоже в училище «проходила» фортепьяно и знала требования к музруку детсада.

 

Едва Лизавета скрывалась за дверью, как Лиля хлопала в ладоши и говорила:

– Дети, хотите еще попеть?

– Хоти-и-им! – отвечал дружный хор.

Лиля занимала чужое место и заводила свой репертуар.

Почему ей казалось, что почти каждый ребенок в ее группе одарен особым слухом? Самых талантливых, по ее мнению, она просила повторить мелодию за нею. Подобрав второй голос, она проигрывала музыкальную строку, радуясь, если кто-то вдруг заводил эту партию – пусть даже неуверенно.

 

– Вот, Светочка, а теперь, когда мы будем петь, ты не слушай остальных, а пой вот так, как я сыграла! Ну, попробуем!

Однажды вернувшаяся неожиданно Лизавета и увидела это непотребство.

– Да кто ты такая?! Ты что вытворяешь? У тебя что – музыкальное образование?! Ты же выскочка! А я думала – девки врут, что ты хор Турецкого устроила в старшей группе!

Тяжело тогда Лиля пережила этот наскок девчонки, равнодушной ко всему на свете, кроме своих тряпок и цвета волос (детям нравились разноцветные перья на ее голове).

 

Но музыкальную сказку (а-капелла) на придуманный детками сюжет Лиля в своей группе умудрилась поставить. И как раз на 8 Марта, мамочкам на радость. И на зависть некоторым коллегам. Только ослепшая на все дурное Лиля, пребывая в эйфории успеха, никак не отвечала на их словесные шпильки.

– Лиличка Ивановна! – сказала однажды в порыве благодарности одна из мамаш, – ну почему бы вам своего ребеночка не завести?! Вы же созданы для этого!

Лиля только грустно улыбнулась. Мысль о ребеночке была постоянной, как дыхание. Она просто никуда не уходила...

 

Продолжение следует