(маленькая повесть)

 

1

 

Точно не помню, но, кажется, было мне тогда лет шесть, а может быть, и чуть-чуть меньше. Помню еще, что тогда была ранняя весна. Снег еще лежал, но в городе было уже тепло, а с крыш и свисающих с них сосулек звонко, переливаясь в солнечных лучах, слетали веселые искорки весенней капели. Возможно, это был конец марта или начало апреля.

Вот тогда мы всей семьей – папа, мама и я – пошли в цирк на утреннее представление. И уж точно помню, что это было воскресенье! Откуда такая точность, догадаться нетрудно. В те годы и позже всей семьей мы ходили в театры, кино или в цирк только по воскресным дням. В остальные дни все домочадцы или, по крайней мере, хоть кто-нибудь из них, были заняты или, что хуже, просто приходили с работы усталыми и голодными. И тогда, в лучшем случае, мои родители могли себе позволить пойти в находящийся напротив нашего дома кинотеатр. И то при условии, что там шла уж очень интересная картина, а меня при этом можно было на время оставить у бабушки или под присмотром соседей.

Итак, мы идем в цирк. Не знаю, как мои родители, а я этот день ждал с нетерпением целую неделю и готовился к нему заранее. Уже тогда, за неделю до этого долгожданного воскресенья, все мои товарищи-одногоршечники по детскому саду знали, что я иду в цирк. Знали об этом и мои дедушка и бабушка. Знала об этом и моя, тогда еще не замужняя, тетя. Даже с некоторыми из соседей я уже успел поделиться своей радостной новостью. И папин сотрудник Макар Ерофеевич, который жил в соседнем подъезде, весело со знанием дела наставлял меня: «Теперь, когда будешь идти по улицам или садиться в трамвай, не просто бегай или прыгай, а раз – и делай сальто». Причем, помню, как сейчас, слово «сальто» он произносил, ставя неправильно ударение. И получалось в его произношении – «сальт;».

Мальчишки с нашего двора, при упоминании о цирке, чаще всего говорили о клоунах. И я, мало зная тогда о цирке, был больше чем уверен, что кроме клоунов в цирке никто и не выступает. До этого я видел их только на картинках в тогдашних детских журналах и в городе на цирковых афишах. И представлял себе этого смешного человечка в виде размалеванного Петрушки в пестром комбинезоне с огромной рыжей, стоящей дыбом копной волос, которую обязательно должен был венчать такой же пестрый, как комбинезон, остроугольный колпак. И еще я знал, что там, где появляется этот смешной человечек, обязательно должно быть весело и смешно. Потому как не могут быть его проделки не смешными! Вот такого веселого человечка я и ожидал увидеть в то далекое весеннее утро. Все остальное меня почти не интересовало или интересовало поскольку постольку. Да и не мог я тогда знать, что помимо клоунов в цирке есть так много такого, ради чего стоит любить и неустанно смотреть его яркие, полные чудес и красоты, феерические представления.

По дороге в цирк я то и дело без устали расспрашивал своих родителей: «А клоуны будут?» или «А я смогу поздороваться с настоящим, живым клоуном?» Мои родители порой даже с раздражением реагировали на мои утомительно-докучливые вопросы. «Вот пристал, как пиявка! Только клоунов ему и подавай! Можно подумать, что больше не на кого смотреть в цирке!» – возмущалась мама. «И действительно, сынок, в цирке есть еще и акробаты, фокусники, жонглеры, дрессированные животные и много-много очень интересных номеров, которые ты сегодня обязательно увидишь», – более спокойно и сдержанно разъяснял мне отец. Но я стоял на своем. И от этого еще больше разгорался в моей душе необузданный азарт.

Когда, просунувшись сквозь толпу у входа в зрительный зал, мы наконец уселись на свои места (это почему-то тоже плотно врезалось в мою память, я четко помню, что сидели мы тогда в пятом ряду на левой стороне), я с неописуемым любопытством стал разглядывать все, что тогда меня окружало, каждую мелочь, каждую деталь в тогда казавшимся мне гигантским цирке. Я видел блестящие светильники, свисающие откуда-то сверху, толстые веревки, сцену, на которой рассаживались музыканты, и откуда то и дело раздавались отрывистые звуки их инструментов. Я видел огромный, усеянный желтыми опилками круг, окаймленный красной ковровой дорожкой, на котором и должно было происходить то, ради чего я и пришел сюда в это веселое, весеннее теплое утро. Но чаще всего я поглядывал на красный бархат занавеса, закрывающего артистический проход. Он так заманчиво и соблазнительно шевелился! И я пристально пытался разглядеть сквозь иногда появляющуюся в нем щелочку, не стоит ли там за ним мой долгожданный клоун?

Но вот заиграла музыка, зажглись прожекторы, большой круг в центре зала стал ослепительно ярко-белым, а по бокам артистического выхода, стоя друг против друга, выстроились в две шеренги, похожие на солдат, аккуратно причесанные, одетые в красные пиджаки с золотыми позументами и синие брюки, симпатичные, розовощекие парни. В те минуты все в цирке – и зрители, и эти одинаково одетые дяди, и ярко освещенный круг – казалось, замерли в ожидании одного и того же. Кого? Ну, конечно же, клоуна!

Так, во всяком случае, думал тогда я и искренне верил именно в это. Но, к моему разочарованию, вместо клоуна вышел какой-то седой старик, немного похожий на моего дедушку. Единственное, что сразу бросилось мне в глаза, так это то, что он был одет в какой-то странный костюм. Спереди старик выглядел в общем-то нормально, но зато сзади его черный пиджак больше напоминал пальто, так как казался очень длинным, почти до подколенок. И еще нижняя часть этого пиджака очень напоминала черные крылья, а старик во всем этом убранстве походил на настоящего жука, какие были часто изображены на картинках в детских книжках Корнея Ивановича Чуковского, в журналах «Мурзилка» и «Веселые картинки».

Музыка стихла, и Старый жук громогласным басом продекламировал стихотворное приветствие, после которого объявил первый номер. Несмотря на свой сравнительно невысокий рост, выглядел этот жук как-то царственно. Во всяком случае, я сразу почувствовал, что он здесь – самый главный. Взор его был спокоен, но строг. Это тоже было заметно и ощутимо. Судя по его жестам и потому, что все артисты и все-все, кто выходил на большой светлый круг, все, что происходило там, – было подчинено этому человеку. Даже когда одетые в красные пиджаки молодые парни под негромкую музыку четко и слаженно разравнивали опилочный настил, этот человек-жук, по-хозяйски важно прохаживаясь между ними, тихо делал им какие-то указания.

Один номер сменялся другим, но клоуна все не было. Я стал досадливо ерзать на своей скамейке. Нет! Номера, которые показывали артисты, мне очень нравились. Особенно я был в восторге от жонглера, который подбрасывал и ловил красивые разноцветные мячи. Таких мячей я не видел ни в одном магазине. Даже в нашем «Детском мире» таких мячей не было. А здесь они были. И мне тогда так хотелось иметь хоть один такой. А какие красивые лошадки бегали по кругу!

Надо сказать, что в те годы лошадью кого-либо удивить было трудно. Ведь тогда в городе они встречались часто и в центре, и на окраине. И несмотря на то, что машин все-таки было больше, чем лошадей, последние не желали уступать автотранспорту свои позиции. На лошадях возили мусор, мебель, хлеб. А в переулок, где жили мои дедушка и бабушка, каждое утро приезжала повозка, запряженная двумя битюгами. На ней была небольшая цистерна с керосином. Извозчик, проезжая мимо домов, громко трубил в свой рожок, созывая жильцов. И начиналась продажа керосина для примусов и керогазов. Тогда в таких лачугах газа не было, и их обитатели топили углем или дровами, а еду зачастую готовили на примусах или керогазах.

Но вернемся в цирк и вспомним о лошадках, которые так грациозно гарцевали на большом круге, что зовется цирковой ареной (это название тогда я впервые услышал от отца). Эти лошадки очень сильно отличались от тех, что возили керосин или грязные повозки ломовиков. Стройные, чистые, облаченные в необыкновенную сбрую, с султанчиками из белых и розовых перьев, они поражали меня своей красотой. И вот, как раз после их выступления, на арене ненароком появился какой-то чудак. Его неожиданное появление сперва даже не обратило на себя мое внимание. Но присмотревшись к очень заметной нелепой походке этого чудака, а позже – к щеголеватой, мало похожей, в моем представлении, на клоунскую, одежде, я все же подсознательно понял, что это – тот самый человек, которому и предназначено по ходу действия смешить зрителей. А значит, это и был он, и ради него я и пришел в цирк, значит, это и был тот самый, без которого и цирк – не цирк!

Не знал я тогда, удивляться, радоваться или огорчаться этой встрече. Ведь он был совсем не такой, каким я его себе мог представить. Вместо пестрого петрушечьего комбинезона на нем был до крикливости яркий и стильный по тем временам костюм: оранжевого цвета пиджак, узкие полосатые брюки-дудочки, вместо ярких атласных башмаков с бубенцами – большие, остроносые серые туфли-лодочки, а вместо традиционного остроугольного колпака с бубоном – ярко-зеленая фетровая шляпа. В таких шляпах в те годы ходили тогдашние стиляги и, так называемая, «золотая молодежь», что в общем-то одно и тоже.

И все же непринужденное поведение этого смешного дяди, угловатая походка, лукавство и озорство подкупающе подействовали на меня. Во всем этом я очень легко и быстро узнал своих сверстников-шалунов, которым все нипочем: ни строгие наставления детсадовских воспитателей, ни отцовские подзатыльники, ни долгие простаивания в углу, в качестве самого обидного наказания, когда непоседливый мальчишка все равно продолжает безобразничать.

Не мог я, конечно, запомнить все репризы этого чудесного клоуна. Ведь сейчас, спустя примерно (страшно даже подумать) сорок с лишним лет, если не больше, восстанавливая в памяти все тогда увиденное, было бы трудно и вообще вспомнить, что в то памятное утро видел я тогда в нашем цирке. Но, возможно, потому, что было это мое первое посещение цирка, а может быть, еще и благодаря необъяснимому природному дару, данному человеку, помнить буквально до мелочей чудесные мгновения, пережитые в раннем детстве, я сейчас словно просматриваю старую киноленту, отмотанную назад, и вижу перед собой тот старый цирк с тремя ярусами балконов, его серый, почти бездонный купол, старого шпрехшталмейстера, объявляющего номера перед их выходом на манеж и, кстати, делающего это без микрофона. В памяти возникают некоторые номера из той программы и артисты, работающие в них, и даже костюмы, в которых они были одеты. И, конечно, отчетливо помню этого замечательного клоуна, самого-самого первого настоящего клоуна, которого я увидел в своей жизни. Помню, как шпрехшталмейстер, придирчиво следя за тем, что будет делать клоун Коля (так называли его тогда), и обнаружив очередной непорядок на своем участке (клоун откупоривал бутылку лимонада или пива, находясь прямо на манеже), строго грозил ему и отбирал бутылку. А клоун, невозмутимо, без всякого конфуза, отворачивался от хозяина манежа и… ловко извлекал из бокового кармана своего элегантного пиджака (!), почти до краев заполненный стакан такого же напитка. Сердитый шпрех отбирал стакан у клоуна и гневно грозил ему пальцем, мол, смотри у меня, еще раз попадешься, и мое терпение лопнет. Он нарочито отворачивался от клоуна, приготовившись застать Колю врасплох и, после короткой паузы, резко обернувшись, заставал-таки его, но грозящего кулаком. Но Коля тут же превращал свой грозный жест в дружеское приветствие. Шпрех снова отворачивался, давая указание кому-то из униформистов. Теперь он был твердо убежден, что этот озорник ничего натворить не может, и потому можно спокойно уйти за кулисы. Но не тут-то было! Клоун Коля так же ловко, как и в предыдущие разы, доставал теперь уже из другого кармана большой фужер, опять же до самых краев наполненный напитком. И теперь уже с еще большим удовольствием готовился осушить его. Но сделать это ему так и не удалось! Разъяренный до предела шпрех, который случайно в тот самый момент вновь зачем-то вышел на манеж и, застав клоуна с фужером, не только отобрал, но и грубо оттолкнул Колю. Клоун смешно растянулся на манежном настиле, вытряхивая из карманов, ушей и носа опилки.

И теперь уже всем стало ясно, клоун Коля навряд ли сможет утолить свою жажду. Но нет! Невозмутимый клоун, даже после падения умудрился каким-то образом вытащить совсем непонятно откуда большую пивную кружку с напитком и, слегка расплескивая содержимое, все-таки быстро выпил до дна свой напиток. А раздосадованный и проведенный шпрех, злобно махая руками, так и остался, как говорится, «с носом».

Но и не только эта реприза (как позже выяснилось, ставшая классикой мировой клоунады) запомнилась мне на всю жизнь. Были у дяди Коли и другие. Клоун пытался дрессировать лошадку, да все никак не мог освоить технику пользования длинного, похожего на удилище, хлыста, называемого в цирке шембарьером. Взмахивая этим хлыстом, он то и дело бил им себя то по носу, то по рукам, то по самому уязвимому своему мягкому месту. Во втором отделении этот клоун попадал на праздник в шумный цыганский табор. И ему так там понравилось, что он решил попросить самого главного из цыган принять его в свою веселую семью. На то и причина была. Уж очень ему пригляделась молодая, стройная красавица-цыганка. Ну что ж, как говорится, было бы желание. Цыгане провелит своеобразный обряд посвящения. Они бросили клоуна в огромный, кипящий казан, что висел на треноге над костром. Тут происходил какой-то странный и страшный то ли хлопок, то ли выстрел, то ли даже взрыв, казан разлетался на куски, и, когда дым рассеивался, все видели сидящую на середине манежа старую цыганку, манерно раскладывающую перед собой большие игральные карты. И, конечно, не составляло большого труда узнать в этой цыганке самого клоуна Колю. Вмиг круглые стены цирка буквально затряслись от громкого хохота. И долго еще под аккомпанемент зрительских оваций не стихали песни цыган, их зажигательные танцы и шуточные номера, которые они исполняли вместе с клоуном Колей.

 

2

 

Как жаль, что все хорошее так быстро кончается! И вот уже оркестр дает заключительный аккорд, после которого, словно по воле волшебника, в один миг по-праздничному яркий манеж (тот самый большой белый круг, как я его тогда называл) становится до неузнаваемости обыкновенным и мало чем интересным серым пятном, а яркие разноцветные огни прожекторов, сменяет тусклый антрактовый свет. Зрители спешно покидают зал, скапливаясь целыми толпами у проходов. И только мне почему-то так не хочется уходить! Что-то необъяснимо притягивает меня к той жесткой и неудобной деревянной скамейке, на которой я просидел все представление, что-то (или кто-то) настойчиво говорит внутри меня: «Не надо уходить отсюда! Не уходи! Ну, побудь еще здесь хоть минуточку!» Даже почему-то необъяснимо наворачиваются слезы на глаза. Почему, толком не могу объяснить даже самому себе.

– Юрась! Пора, сынок! – слышу, как сейчас, ласковый голос папы.

– Я еще хочу! – уже всхлипывая, отвечаю я ему.

– Давай, одевайся! Мы еще не раз придем сюда. А пока пора домой, обедать, – послышался слегка утомленный мамин голос.

– А как же дядя клоун? Я ведь так хотел его видеть!

– А разве мало он сегодня был здесь?

– Но я хочу поговорить с ним, – настаивал я.

Мама строго и настоятельно стала объяснять мне, что клоуну сейчас не до меня, что он, как и все люди, устал после своей работы и тоже хочет отдохнуть. И первое, что я тогда не мог понять, как это он, клоун, может устать и что неужели клоуны тоже устают? Ведь он и не работал, а шалил, играл, озорничал. Я ведь никогда не уставал, наигравшись и набегавшись с мальчишками в нашем дворе. А он – настоящий клоун! И разве свойственно клоунам уставать, не улыбаться, сердиться и отдыхать? Многое тогда я еще не понимал, многое в те годы мне казалось странным и многое просто по логике не укладывалось и не могло укладываться в моей голове. Теперь-то, конечно, мне не только все понятно, но и ощутимо, а тогда, шестилетнему мальчугану, было многое неясно. И потому, так и не дождавшись полных разъяснений от своих родителей и воспользовавшись тем, что папа и мама не спеша одевали на себя верхнюю одежду, я мигом сорвался со своего места и, проталкиваясь сквозь толпу, покидавшую зрительный зал, очень быстро оказался возле форганга.

– Чего тебе, мальчик? – поинтересовался у меня один из униформистов, тех самых бравых молодцов в красных пиджаках с золотыми позументами. Вблизи, при том тусклом свете этот пиджак уже не так нарядно смотрелся, как тогда, когда шло представление.

– Очень хочу познакомиться с клоуном Колей, – запыхавшись от волнения, резко выпалил я.

– Ну, во-первых, не Колей, а дядей Колей, – назидательно поправил меня униформист. – А во вторых, не знаю, есть ли он – на месте, то попробую позвать, а если обедает, то уж, может, и не получиться.

– Получится! Получится! Обязательно получится! Дяденька! Позовите его, пожалуйста! – взмолился я.

– Ох! Ну ладно, попробую, – улыбаясь, ответил он и скрылся за занавесом, откуда я сквозь шум зрительного зала расслышал: – Дядь Коля! Дядя Коля! Тебя!

– Иду! Иду! – услышал я знакомый голос и сам не поверил, что моя мечта, кажется, точно осуществилась.

– Там какой-то пацаненок тебя спрашивает. Не знаю, говорит, что хочет познакомиться с клоуном. А может быть, просто заблудился или потерялся.

– Вообще-то, Сережа, нельзя мне сейчас выходить. Ты же знаешь наши правила. Пока зрители не выйдут все из цирка, мне в гриме и костюме в зале делать нечего, но раз пацан просит, надо помочь. Ребенков я никогда не обижаю.

И вот из боковой кулисы показалась голова того самого клоуна дяди Коли. Он украдкой вышел, увидев меня, сразу же спросил:

– Так это ты и есть тот самый пацаненок, который меня хотел видеть? Ну-с, я слушаю!

От радости я чувствовал себя, как на седьмом небе, но и от вопроса дяди Коли мгновенно оторопел и уже не мог выдавить из себя ни одного слова. А клоун, несмотря на действительно ощутимую усталость, которую и я уже тогда отчетливо прочитал на его лице, подбадривающее кивал мне и все так же, как там, на манеже, лукаво подмигивал, мол, давай, говори, чего хотел.… И, видя мое смущение, первым начал разговор:

– Ну, ребенок, давай рассказывай, кто таков будешь и сколько тебе лет?

– Я уже не ребенок, – гордо отреагировал я на реплику клоуна. – Я, между прочим, уже хожу в среднюю группу! А малыши в нашем садике ходят в первую младшую, а потом во вторую младшую.

– Вот теперь ясно! – засмеялся клоун. – Раз в среднюю, то это точно не ребенок. А в школу хочется пойти?

– В школу мне еще рано, но пойти туда очень хочу!

– Раз очень хочется в школу, то давай знакомиться. Я – дядя Коля, а тебя как дразнят?

– Меланхоликом, – весело отрапортовал я.

– Как-как?

– Меланхоликом.

– И кто ж это слово-то такое придумал «ме-лан-х-х-холик»! – весело расхохотался дядя Коля. – Ну, надо же!? И кто это тебя так окрестил?

– И вовсе никто меня не крестил. Мы в церковь не ходим. Это меня так называет моя воспитательница Евгения Павловна.

– Ах, вот оно что! Ну, так передай своей воспитательнице, цирковой клоун дядя Коля сказал, что она явно не права. Ну, надо же такое придумать – назвать такого симпатичного мальчишку ме-лан-хо-ли-ком! И все-таки, звать-то тебя как?

– Юрик! – теперь уже смело и по-свойски ответил я. И для солидности добавил: – Юрий Борисович.

– Вот это – другое дело! Значит, стало быть, Юрий Борисович? Ну, что ж, приятно познакомиться, Юрий Борисович. А цирк ты, простите, вы, Юрий Борисович, любите?

– Очень люблю!

– Очень? – с наигранной недоверчивостью переспросил дядя Коля.

– Оч-чень!

– Вот прямо так «очень»?

– Очень-очень-очень люблю! И больше всего в цирке мне понравились вы, дядя Коля.

– А пойдешь работать к нам в цирк, когда станешь взрослым?

– Конечно, пойду! – уверенно и не задумываясь ответил я. – Если меня возьмут.

– И кем же ты хочешь работать в цирке?

– Клоуном, как вы, – решительно ответил я.

– Эт хорошо! – весело одобрил дядя Коля, слегка щелкнув меня по носу, и рассмеялся. – Будет нам, клоунам, надежная смена. И тогда на манеже появится новый клоун – Юрик-меланхолик! А клоун Колька к тому времени уйдет на заслуженный отдых, на пенсию.

– А разве клоуны уходят на пенсию?

– А что же, сы;ночка, клоуны, по-твоему, не люди? – услышал я за спиной голос отца.

От неожиданности я оглянулся и увидел своих родителей. Оказывается, все это время они стояли рядом и, получается, полностью присутствовали при нашем разговоре с дядей Колей.

– Да чтобы ты знал, клоун это – самая сложная профессия в цирке, – сказала мама.

– Почему?

– Потому что клоун должен уметь делать все: и жонглировать, и ездить верхом на лошади, и прыгать, и по канату ходить.

– Да, это намного сложнее, чем быть акробатом или дрессировщиком, – добавил отец. – А главное – хорошо кушать и маму с папой слушать, верно, я говорю, дядя Коля?

– Конечно, верно, мой дорогой! – поддержал моих родителей клоун. – А ты, кстати, слушаешься маму с папой?

– Слушаюсь, – ответил я и тут же почувствовал, что мои уши медленно наливаются краской стыда. Ведь родители меня учили не врать, а в тот момент я вынужден был говорить своему любимому клоуну явную неправду и ничего тогда не мог с собой поделать.

Дядя Коля легко и быстро заметил это и переспросил меня:

– Честно говоришь?

– Ну, не всегда слушаюсь. Моя бабушка говорит, что я – изверг, что пью у нее все соки и съедаю ее сердце. Но это – совсем не так! Я люблю пить виноградный сок, еще люблю морковный, но не бабушкин. Зачем мне ее соки пить? И сердце я никогда ее не ел. Вот куриное сердце я действительно люблю кушать. А бабушкиного не пробовал! Честно!

В ответ дядя Коля громко расхохотался. Засмеялись и мои родители.

– Ну, все, все выложил вам, как на духу, – объяснила мама. – Вы уж простите нас за то, что мы вас отвлекаем. Знаете, он так ждал этого дня, так мечтал увидеть настоящего клоуна. Целую неделю пропилил нам с мужем мозги: «Когда я увижу клоуна, а можно мне с ним поздороваться?» Целую неделю мы только это и слышали. Сегодня мы впервые повели его в цирк.

– И что, до этого времени мальчик никогда не был в цирке?

– Да так получилось, что, когда был маленьким, мы не водили Юрика в цирк. Куда такую кроху на представление вести? Он бы не высидел все два отделения. А теперь вот подрос. Мы и решили: пора показать ребенку, что такое цирк. В театре мы уже были, а вот в цирке – в первый раз, хотя мы с мужем часто ходим к вам на представления. Этот цирк я помню с детства. Меня до войны еще ребенком отец сюда водил. Любил он цирк смотреть. Тогда здесь чемпионаты по борьбе устраивали. Я здесь и Поддубного, и Жеребцова видела.

– А я помню, как здесь знаменитый Виталий Лазаренко прыгал через три грузовика, через три ЭМки, Помните такого артиста?

– Еще бы не помнить! Я у Виталия Ефимовича свою первую школу цирка проходил, – заметил дядя Коля.

– Спасибо вам огромное! Вы – замечательный артист, – от души искренне и с восторгом поблагодарила клоуна мама.

– Спасибо вам! – поддержал ее отец.

Лицо дяди Коли засветилось лучезарной улыбкой. Он радостно кивнул и, к нашему удивлению, достал из моего уха белый шарик для игры в пинг-понг. Затем он аккуратно положил этот шарик в мой карман и попросил меня убедиться в том, что шарик действительно там лежит. Я порылся по всем своим карманам, но шарика там не обнаружил.

– Плохо ты его искал, Юрик, – хитро заметил дядя Коля. – Вот же он! – И с этими словами он достал шарик из моего кармана. – А теперь смотри внимательно! Видишь шарик? – И он покрутил его перед моим носом, а после, положив шарик на ладонь, прикрыл его другой ладонью. – Теперь подуй! – скомандовал он, и я послушно выполнил его команду. Дядя Коля поднял ладонь и, к моему удивлению, шарик исчез.

– А где же шарик? – спросил клоуна папа.

– Ай-ай-ай! Какие вы не внимательные! Вот же он! – И с этими словами дядя Коля вытащил белый шарик изо рта.

Не знаю, как маме с папой, а моему восторгу не было предела. Я радостно захлопал в ладоши и еще больше удивился, когда в руках клоуна этот шарик в одно мгновение превратился в конфету «Мишка на Севере», которой дядя Коля и угостил меня.

Долго после своего первого посещения цирка я находился еще под впечатлением той незабываемой встречи. Много раз о ней тепло и по-особенному приятно вспоминали и мои родители.

– Да! Забавный этот клоун Николай Шульгин, – вспоминал как-то за ужином папа.

– Этот Шульгин, по-моему, сейчас выступает на арене с Юрием Никулиным. Я недавно у соседей видела их выступление по телевизору, – добавила мама.

– Да нет, Витюша, ты путаешь. С Никулиным в паре работает другой клоун. Не Шульгин, а Шуйдин, кажется. И не Николай, а… – И отец задумался, вспоминая точно имя этого артиста. – А! Вспомнил! Михаил его зовут. Михаил Шуйдин. А этот работает сам, без партнера. Это, по-моему, гораздо сложнее.

– И все-таки, что не говори, а Карандаш лучше!

– Ну, Карандаш – совсем другое дело. Разве можно сравнивать такие вещи? У него и маска совсем другая. Он, знаешь, чем-то на Чарли Чаплина похож.

– Нет, Боря! Что ни говори, а Чаплин – неподражаем!

– Фу ты! А я и не спорю, но все-таки что-то в нем такое…

Слушая разговор родителей, я был очень доволен, что за нашим семейным столом была открыта тема цирка. И я тогда молча слушал их, стараясь не вмешиваться, дабы не прервать эту беседу. Ведь не всегда в нашем доме говорили так много о цирке. Мои родители очень бережно и с огромной любовью относились к вопросам искусства, что передали и мне. Мы часто обсуждали, прочитанные книги, отец мой в равной степени любил оперу и оперетту, любил рисовать и позже, когда я уже ходил в школу, мы часто бывали с ним на разных художественных выставках или в нашей городской картинной галерее. Мама любила балет и вообще всю классическую и современную музыку, любила она и цирк, называя его «искусством молодых», но я помню, что очень редко в семье мы говорили о цирке. Во всяком случае, о театре мы говорили чаще. А еще чаще за семейным столом речь шла о работе, командировках, в которые мои родители ездили очень часто, и о куче наших родственников, если не о маминых, то о папиных. А здесь на полном серьезе родителям вдруг захотелось коснуться цирка. И я очень был этому рад. Ибо с того памятного дня, цирк стал для меня чем-то желанным и самым интересным в жизни.

Я представил себе клоуна Карандаша, которого никогда не видел, но очень хорошо помнил знаменитого героя журнала «Мурзилка». Вообще-то героев там было несколько: Буратино, Чипполино, сам хозяин журнала – Мурзилка, Гурвинек, Незнайка и смешной человечек с большим красным карандашом вместо носа. Это и был Карандаш.

– А что и настоящий клоун Карандаш тоже такой, как в «Мурзилке»? – спросил я родителей.

Мама рассмеялась, поняв мой вопрос.

– Нет, Юрасик! То – совсем другой человек. Правда, он тоже маленький, забавный с писклявым голоском, как игрушечный, но ничего общего с тем человечком из «Мурзилки» не имеет.

– А Олег Попов лучше Карандаша? – поинтересовался я.

В те годы клоун Олег Попов был на пике популярности. Его знаменитую клетчатую кепку можно было видеть повсюду: от цирковых афиш, телеконцертов и киножурналов до конфетных карамелек и оберток шоколада «Цирк» (был такой шоколад). Все мальчишки с нашего двора и в детсаде при слове «клоун» или «цирк» всегда в своих разговорах упоминали имя этой легендарной личности. Поэтому, когда я после своего первого посещения цирка хвастливо рассказывал о своем знакомстве с настоящим клоуном, нет-нет, а кто-нибудь обязательно из мальчишек должен быть ввинтить вопрос: «А Олега Попова ты там не видел?» И, получив отрицательный ответ, тот разочарованно махал руками, восклицая: «А! Ну тогда это – ерунда! Вот если бы ты сказал, что познакомился с Олегом Поповым, то – другое дело».

 

3

 

После того памятного для меня дня пролетело много лет. Несмотря на то, что мои родители мечтали и пророчили мне совсем другую карьеру, вопреки их желанию я все же решил-таки посвятить свою жизнь Цирку.

К тому времени отца уже не было. Он умер неожиданно и совсем молодым. Мама же, при всей своей любви к цирку, не очень радостно поначалу отнеслась к моему жизненному выбору. Но скоро смирилась с этим, видя, как я с неописуемым запалом, придя с работы, делился с ней все новыми и новыми историями и всеми событиями, пережитыми в том необыкновенном мире.

Часто мои рассказы о цирке мама сдабривала какой-нибудь шуткой или веселым комментарием, подмечая с иронией что-либо увиденное или пережитое мною на манеже. Помню, как однажды я радостно сообщил ей о том, что успешно окончил Всесоюзные курсы по подготовке режиссеров-инспекторов манежа и теперь у меня есть реальная возможность работать в цирковых программах, полностью ведя представление. Мама с напускным равнодушием в голосе спросила меня:

– А кто это – режиссер-инспектор манежа?

– Как кто? – с удивлением переспросил я. – Разве ты никогда не видела в цирке такого солидного мужчину во фраке, объявляющего номера в программе? Его еще называют – шпрехшталмейстер.

– А! Все ясно! Поняла. Значит, ты теперь будешь тем, кому все клоуны будут при зрителях давать под зад коленом или причесывать волосы граблями? Да! Не думала я на старости лет, что и этому надо будет учиться. Не думала я, что в этой роли на цирковой арене будет выступать мой сын.

Эти слова мамы я воспринял тогда равнодушно и без всякого, даже дальнего намека на обиду. Воспринял так потому, что очень хорошо знал, мама вовсе не сердится на меня за такой выбор профессии, а наоборот, в душе гордится, что я стал по-настоящему взрослым и самостоятельным, что настало время, когда мой жизненный выбор окончательно сделан. И никакие убеждения и переубеждения не могут быть этому помехой.

С годами приходил ко мне опыт. Я объездил много городов, работал во многих цирках Советского Союза. Пару раз побывал и в зарубежных гастрольных поездках. И каждый раз, вспоминая те далекие пятидесятые годы, когда впервые папа с мамой за ручку привели меня в цирк, я не переставал интересоваться, жив ли, работает ли и где сейчас гастролирует тот самый первый клоун в моей жизни. Одни артисты говорили, что он давно уже не работает, а скорее всего, коротает свои старые годы где-то дома. Другие, напротив, заверяли меня в том, что совсем недавно видели Николая Шульгина и даже работали с ним в одной программе. Третьи – равнодушно пожимали плечами, услышав его имя, и советовали, если меня так серьезно интересует этот артист, то вполне достаточно снять трубку телефона, набрать номер Отдела формирования программ Союзгосцирка и узнать, где он работает. А там по разнарядкам быстро найдут и обязательно скажут, где в данный момент находится Николай Шульгин и в какой город поедет в ближайшее время. На коверных клоунов тогда, как впрочем, и сейчас, в цирке – огромный дефицит, и все они были в Отделе формирования буквально наперечет.

Я погружался в рутину своих забот по работе и быту. И сам того не желая, естественно, забывал об этом вопросе. А когда вновь появлялась возможность мне хоть что-нибудь разузнать о нем, опять слышал скупые, мало о чем говорящие новости, заканчивающиеся примерно такой фразой: «А, Коля Шульгин? Да работает где-то. Цирков у нас – много…»

Наши маршруты все никак не пересекались. Я работал в Кривом Роге, а Шульгин, возможно, в это время «покорял Сибирь» где-нибудь в Кемерово или Новокузнецке. То я весь сезон принимал программы в Красноярске, а он, возможно, колесил по Белоруссии или Украине. Помню, как я приехал в Гомельский цирк, и мне там сообщили, что буквально день в день мы с ним разминулись. Он закончил работать с предыдущей программой и на весь летний сезон отправился с передвижным цирком-шапито гастролировать по Средней Азии.

В общем, что не говори, а тогда в Советском Союзе безработицы не было и хватало работы на всех. Во всяком случае, в нашей сфере. И еще, заметно чувствовалось, что в основном к Шульгину артисты относились в большинстве весьма равнодушно. Меня это даже немного удивляло. Почему это так? Вот Щукин и Серебряков, Ротман и Маковский – другое дело. Они были у всех на слуху. Эти из Японии или Югославии не вылезали. О корифеях отечественной клоунады – Карандаше, Попове, Никулине – наши цирковые говорили тогда с низкопоклонством и нескрываемой завистью. А такие, как Шульгин, Коваленко, Смыков или Алик Штейн со своей супругой, клоунессой Польди Феррони, были предназначены для провинции или даже далекой глубинки, где и шапито-то не каждый год приезжает.

Так и остался бы этот артист в моих воспоминаниях о детстве добрым, беззаботным балагуром, если бы… Если бы однажды, уже в начале восьмидесятых годов, работая в Донецком цирке, я не прочитал телеграмму-разнарядку Отдела формирования, в которой скупым, казенным, телеграфным языком сообщалось, что действующую программу необходимо закончить такого-то числа, отправить артистов и багаж этой программы в такой-то цирк, а с такого-то числа начать работу в Донецком цирке новой программе, в которой будут работать следующие номера… И далее, как обычно, шел перечень номеров с именами артистов и их званий, если таковые имелись. В самом конце этой телеграммы писалось: «Коверный – Засл. артист РСФСР Николай Шульгин».

Моей радости не было предела. Я вновь вспомнил нашу старую квартиру, то весеннее воскресное утро, когда, слушая по радио популярную в те годы передачу «С добрым утром!», наша семья спешно готовилась к посещению цирка. Я вспомнил, как старый трамвай со скрипом, лязгом и визгом лениво тащился по городским улицам, то и дело останавливаясь почти у каждого столба. А потом, устало вздыхая и отплевываясь, полз дальше. И тогда эта дорога казалась мне бесконечной. Я даже немного нервничал, предчувствуя возможное опоздание на представление, а мои родители, весело переговариваясь, смотрели в окно. По их лицам было видно, как они рады этому весеннему солнечному дню. Рады тому, что не надо спешить на работу и не надо стоять за чем-нибудь дефицитным в очередях. Я вспомнил, как тогда нетерпеливо ерзал на жесткой трамвайной скамье, то и дело спрашивая у родителей: «А клоуны сегодня будут?» Потом снова нетерпеливо болтал ногами или зачем-то барабанил по оконному стеклу. Я вспомнил наш старый цирк, вспомнил шпрехшталмейстера, похожего на важного жука, вспомнил молодого, стройного юркого весельчака, одетого по последнему слову тогдашней моды. За эти четверть столетия, конечно, все изменилось, постарело.

«Но он не может быть старым! Он не должен быть старым! Он просто обязан быть молодым и таким, как тогда!» – стучало у меня в висках.

Но понимал я также, что с тех пор пролетело много лет. Ведь и я уже находился у той возрастной планки моих родителей, когда они меня впервые повели в цирк на встречу с этим человеком. Жизнь – штука быстротечная. Жизнь это – не кинолента, которую нетрудно отмотать назад или перемотать быстро вперед. Жизнь движется только в одном направлении. И совсем не важно, приятно нам осознавать это или нет!

Он прибыл в Донецк за два дня до премьеры. Я, конечно, по долгу своей службы, волновался, не опоздает ли, не отменится ли в самый последний момент его разнарядка по какой-либо причине? Но нет! Ничего этого, конечно, не было. Артисты старой закваски, как солдаты, готовы включиться в работу, как говорится, «с листа» или «с корабля на бал». Поэтому его относительно позднее прибытие вовсе не стало сопровождаться суетой, паникой или какой другой неразберихой. По-моему, его прибытие в цирк вообще показалось мне мало заметным. Я волновался больше по этой и по известной причине и, очевидно, глядя со стороны, возможно, выглядел как никогда глупо. Но быстро овладев собой, я, как ни в чем не бывало, принялся выполнять свои прямые должностные обязанности: взял его потрепанную расчетную книжку, записал его в своем журнале, предоставил удобную для работы гримуборную и клоунскую реквизиторскую комнату возле манежа. И только после того, как Шульгин по-хозяйски, по-домашнему распаковался и обжился в своих апартаментах, я решил нанести ему свой визит.

В тесной гриммуборной я увидел немолодого человека. Седые вихры окаймляли блестящую лысину, мясистый нос и глубокие борозды морщин говорили сами за себя. И только ярко выраженные хитринки и приветливая улыбка отдаленно напоминала мне того самого клоуна дядю Колю.

– Николай Александрович! А ведь мы с вами – старые знакомые, – начал я.

– Интересно. И когда же мы успели познакомиться? Странно даже. Откровенно говоря, я что-то не припоминаю.

Ответ его веял не столько любопытством, сколько, как мне казалось, чисто формальной отговоркой. В интонации звучали нотки равнодушия и заметной усталости. И все же я не желал на этом останавливать наш диалог.

– Разумеется, вы никак не могли помнить наше знакомство. Ведь прошло столько лет с того дня, страшно даже подумать.

– Вот как? Любопытно, любопытно. Ну-с, и когда же мы с вами могли видеться, молодой человек? Это ничего, что я вас так называю?

– Конечно, Николай Александрович! Называйте, как вам будет удобно.

Шульгин сделал паузу и уже с более заметным огоньком любопытства спросил:

– И все-таки, откуда мы с вами знакомы? Лицо ваше я где-то видел, но где и когда – не припомню. Может, сами напомните? – и снова сделав паузу, оживленно воскликнул:

– А! Ну, теперь вспоминаю, мой дорогой. Вы.… А можно сразу же перейдем на «ты»?

– Разумеется можно! Ведь вы по возрасту старше моего отца.

– А отец твой, какого года?

– Двадцать шестого.

– Да! Я, пожалуй, действительно, немного постарше буду. Так, ты, кажется, со мной работал позапрошлом году в передвижке Степы Григорьяна, точно?

– Нет, Николай Александрович, не угадали!

– Ну, а в Пензе тебе никогда не приходилось бывать?

– И в Пензе я не был.

– Что, ни разу не работал в Пензенском цирке?

– Ни разу не работал. Там ведь есть свой постоянный шпрех, насколько я знаю.

– А! Верно! Там ведь этот, как его? Впрочем, ладно. Так, где же мы с тобой могли встретиться? Где же пересеклись наши пути? Признавайся! – и Шульгин весело подмигнул мне.

Я сразу же узнал эту озорную гримасу и вновь вспомнил то время, когда мы познакомились. Конечно, я понимал, что он не помнил то, значимое для меня, далекое воскресное утро. Я был уверен, что даже если бы я и припомнил о той самой незабываемой для меня встрече, то и тогда бы вызвал у старого артиста не такую реакцию, как хотелось бы. Ведь, наверное, не раз и не в одном городе вот так встречал он бесчисленное количество малышей-карапузов, веселя их своими шутками и фокусами. И все же мне так хотелось тогда непременно поделиться своей радостью встречи с ним! Ведь он для меня был больше, чем артист, больше, чем клоун. И тогда я не стал говорить загадками, а выложил все, как есть. Я рассказал ему о том, как много лет назад впервые побывал в цирке, как впервые увидел настоящего клоуна и как вопреки всем запретам родителей сам решил поговорить с ним. Этим клоуном и был тот самый человек, который сейчас находится передо мной.

Лицо Шульгина озарилось так, словно в мрачную закулисную часть непонятным и необъяснимым образом проник веселый лучик солнца. И к моему удивлению я услышал:

– Да! Да! Да! Да! Все помню! Ну, конечно помню! Дальше можешь не рассказывать. Помню, где, в каком году и даже, в каком цирке. – и он весело расхохотался, крепко обнимая меня. – Меланхолик! Верно?

Вот тут–то я, честно признаться, и сам удивился памяти этого человека. До этого ключевого слова можно было бы сомневаться в его искренности, но когда он произнес «меланхолик», все стало для меня настоящим чудом. А Шульгин уже увлеченно рассказывал:

– Было это в пятьдесят восьмом году. Я тогда работал в программе с цыганами. Программа так и назвалась – «Под цыганским шатром». И действительно, после одного из представлений ко мне за кулисы подошел симпатичный мальчишечка с такой смешной челкой. Ну да! А пока я с ним болтал о всяких пустяках, – ну там, маму с папой слушаешь, кашу манную кушаешь – подошли ко мне его родители. Помню, такая молодая и красивая мама и отца помню, широкоплечий такой, в шляпе и пальто ратиновом. Так это был ты? Неужели?

– Да! Это был я и мои родители, дядя Коля. Теперь я имею стопроцентное право называть вас так?

– Ну конечно, конечно, мой дорогой! – и Шульгин снова крепко, по-отечески сжал меня в своих объятиях. – А помнишь, я еще спросил: «Как тебя дразнят?» Помнишь? Ведь я имел в виду, как тебя зовут. А ты дословно принял мой вопрос. Вот тогда-то я и услышал это заумное слово – «меланхолик», – снова рассмеялся он.

А потом состоялась премьера. И я, спустя целых двадцать пять лет, снова увидел на манеже своего первого, а потому самого дорогого и любимого клоуна. Николай Шульгин, аккомпанируя себе на так называемой «балаложке», что-то пел своим старческим хриплым голосом. Как и раньше, доставал из разных карманов наполненные до краев теперь уже томатным соком стаканы и пивную кружку, держал на лбу ведро с водой, которое потом случайно «опрокидывал» в публику. На самом же деле, как потом оказывалось, ведро было пустым, да еще и привязанным к балансу. Была и его коронная реприза «Цыганка», где, невзирая на возраст, Шульгин, переодетый под старуху-цыганку лихо выплясывал и пел. Но мне почему-то было искренне обидно и жалко его. Вспомнились и мамины слова: «Цирк – это искусство молодых». Ведь я понимал, что под понятием «молодые» мама имела в виду не только возраст. Много артистов цирка, дожив на манеже до почтенных лет, по-прежнему сохраняли ту красоту и задор, ту энергию и силу. А вот здесь была такая большая разница, которую не заметить было невозможно. Это была разница между нашими двумя встречами. И ощущалась она не только в том, что теперь уже я был в роли стража и хозяина манежа, а не тот надменный шпрехшталмейстер, которого я видел в детстве. Словно глубокая борозда его морщин была отчетливо видна границей между тем франтоватым чудаком и этим стариком. И дело тут не во внешнем виде. Хотя та же неизменная зеленая шляпа, те же остроносые туфли – все это смотрелось каким-то архаизмом. И тем более причиной этой разницы был не возраст дяди Коли. Главное, по-моему, для меня тогда было то, что я понял и ощутил, как все подвластно времени, а жизнь имеет свежесть младенчества, красоту юности и финальный штрих старости. Когда-то придет старость и ко мне. Это я тоже понимал. А значит, все должно быть в свое время. И надо вовремя не только суметь прийти, но и уйти! А это так не просто!

 

ЭПИЛОГ

 

Полтора месяца работы этой цирковой программы в Донецком цирке пролетели как один день. За это время мы с дядей Колей виделись каждый день, работали, общались, порой даже спорили, что-то обсуждая, но при этом никогда не ссорились. А ведь в цирке случается всякое. Работа есть работа. Дядя Коля мне увлеченно рассказывал про свои гастроли, про работу в Цыганском коллективе, где в свое время дебютировали молодые артисты – Тамара (Тамила) и Николай Сличенко. Да-да, тот самый известный красавец Сличенко, в последствии директор и художественный руководитель театра «Ромэн». От дяди Коли узнал я и о том, как вместо дебюта на манеже Московского цирка он сразу же после окончания училища «дебютировал» на передовой с самых первых дней Великой Отечественной войны, принимая свое боевое крещение под Москвой на подступах к Ржеву. Был пехотинцем-пулеметчиком. Много, о чем мы поведали в те дни друг другу.

И вновь, как когда-то, зазвенела весенняя капель. Вновь доброе солнышко начало одаривать все вокруг теплом своих ласковых лучиков. Вновь из Москвы пришла в наш цирк телеграмма-разнарядка, в которой сообщалось, когда и куда должны были переезжать артисты этой программы и какая программа должна приехать сюда на смену.

Дядя Коля устало упаковывал свой нехитрый багаж. Корзина для мусора в его гримуборной была до верха заполнена использованным лигнином, пустыми коробками из-под пудры. Увидев меня, он быстро достал откуда-то две стеклянные стопки, начатую бутылку водки и яблоко.

– Ну, что, Юраша? – он лукаво подмигнул мне, указывая в сторону бутылки. – Давай по-простому, по-нашему, цирковому. И без обид! Договорились?

Я одобрительно кивнул. Дядя Коля разлил водку по стопкам.

– Честно тебе скажу, всякие у меня были события в жизни, но таких, как это, еще никогда не было. Веришь?

– Конечно, верю, дядя Коля.

– Ну, так за все хорошее!

И мы подняли наши стопки. Выпив, старый клоун аппетитно крякнул и тут же протянул мне половинку яблока.

– Дядя Коля! Я бы очень хотел попросить вас подарить мне что-нибудь на память. Можно это сделать? Я мало кого прошу из артистов об этом. А вас очень прошу.

– А почему бы и нет? – ответил он и начал рыться в своих ящиках с реквизитом.

Он долго перебирал разные атрибуты своего клоунского гардероба, что-то бормоча себе под нос, и вскоре достал знакомую мне с детства зеленую шляпу.

– Вот возьми. Это – тебе.

Больше я никогда не встречал его. Как и раньше, я часто спрашивал, не видел ли кто Николая Шульгина, и если видели, то где и когда? Как и раньше, артисты давали мне мало вразумительные ответы: «Не знаю. Где-то ездит».

А сейчас в цирке уже появилось такое поколение, которое не только не знает имя этого клоуна, но даже не знает и такие имена, как Карандаш, Олег Попов, Леонид Енгибаров, Мусля. Они не могут сказать, кем была в цирке Ирина Бугримова или Валентин Филатов. Они очень мало знают (или совсем не знают ничего) о Вальтере Запашном или о сестрах Кох и Владимире Довейко. Но все же я уверен, что лет, эдак, через сорок или пятьдесят кто-нибудь да поинтересуется ими. Хотя бы для истории.

А я бережно храню шляпу, потрепанную, запачканную внутри гримом, чем для меня она и дорога. В ней много лет назад выходил на манеж и веселил публику Николай Александрович Шульгин, клоун дядя Коля, самый первый клоун в моей жизни.

 

Харьков–Донецк, 2000 г.