Казалось, я дремал на деревянной, обшарпанной лавке электрички. На самом деле прекрасно контролировал обстановку и не спускал глаз с дипломата-кейса, лежащего на верхней полке.

Это был шанс. С утра во рту ни крошки хлеба. Не будь разборки с ростовскими бродягами, можно было бы украсть что-либо на пригородном вокзале. Но сегодня лучше не рисковать. Пригрозили убить, если сунусь дальше Сельмаша. Могут и выполнить обещание...

Хотелось курить. Под решёткой калорифера лежал хороший охнарик, сантиметра три длиной. Я достал его, обломил фильтр с остатками губной помады (всё же брезгливость сохранилась) и опять взглянул на дипломат.

Два интеллигента под заветной полкой были так увлечены спором, что дело должно было состояться. Но всё надо было сделать быстро, выскочить на остановке и скрыться темноте.

Хорошо, если бы там оказались деньги. Можно было бы поесть и отоспаться где-либо в кустах. Сейчас почти тепло, а тряпки можно найти на дачах. Там, кстати, и остановочная площадка небольшая...

Интеллигенты обернулись в мою сторону и поморщились от дыма.- Вот сволочи! - подумал я, - Небось, деньги лопатой гребут, как щёголи одеты! - Но не стоило привлекать внимания, и я вновь притворился спящим, тем более что охнарик закончился.

Мы уже выехали из Ростова, заметно стало темнеть. Некоторое время небо с левой стороны электрички горело красным светом, затем он сменился тёмно-вишнёвым, фиолетовым, потом наступила чернота, перечёркиваемая искрами одиноких сельских фонарей и окон.

Интеллигенты опять заспорили, доказывая друг другу что-то и размахивая руками. Оставалось несколько минут до дачного массива. Я огляделся. Кроме меня и интеллигентов в вагоне никого не было...

Как кошка на мягких лапах, подошёл сзади их сидения, и, не меняя положения кейса, взял его над их головами. Никто ничего не заметил.

Едва я вышел в тамбур, двери с шипением открылись. Я быстро спрыгнул на платформу, перемахнул через невысокий парапет и пробежал в темноту вверх по дачному склону. Дальше была абсолютная темнота. Небо затянуло тучами, ни луны, ни звёзд. Я обернулся в сторону электрички. С высокого склона было хорошо видно покинутый мною вагон. Поезд ещё стоял. Двое так же спорили, не заметив кражи. Лица хорошо было видно, я был всего в четырёх метрах от окна. И то, что произошло потом, показалось мне странным...

Мужчина, сидевший ближе к окну, не отрываясь от спора, сделал в воздухе движение, будто что-то искал руками в воде. Затем медленно повернул голову в мою сторону.

Готов поклясться, что он ничего не видел за окном. Но, тем не менее, его глаза встретились с моими. Я почувствовал неприятный холодок внутри... Потом электричка тронулась, но незнакомец продолжал смотреть на меня и улыбаться. Такой улыбкой ветеран провожает новобранца в армию. Он продолжал поворачивать голову в мою сторону, пока окно не исчезло в ночи…

В полной темноте я постепенно успокоился. Что-то получилось не так. Хотелось бросить злополучный кейс. Стояла перед глазами странная улыбка. Да и мужик странный. Аскетическое, как на иконе, лицо, глаза посажены глубоко. Руки с длинными пальцами, наверное, чуткие...

Нет, он не мент, это я почуял точно. Но как бы не получилось хуже... Я не был суеверен и подошёл к перрону, где горела единственная лампочка. Дипломат был хороший, импортный. Позолоченные замки, алюминиевый литой корпус, оклеенный кожей. Жалко было ломать, но делать нечего. Очень уж хотелось есть и пить.

Странные люди, изготовители кофров и чемоданов. Думают, что кто-то будет возиться, ломать голову над секретами замков. Забывают про то, что петли всегда слабее и тут ничего нового не придумаешь... Вот и подходящее место между парапетом и торчащей из земли арматурой. Крышка легко соскочила, и содержимое вывалилось на землю. Урожай был хорош. Несколько пачек денег, палка копчёной колбасы, бутылка коньяка, батон хлеба. Здесь же была папка и что-то аккуратно упакованное в пенопластовую коробку, заклеенную липкой лентой.

Самое главное - была еда и выпивка, остальное разберёмся потом. Останки дипломата бросил в речку, остальное сложил в пакет и пошёл в сторону дач. Дачный массив был далеко от города, и с 12 часов ночи до 6 утра здесь можно было делать всё что угодно, соблюдая конспирацию.

А утром можно уйти на электричку или автобус, едущий в город на рынок. Остановка выше дач, на горе. Туда ведёт тропинка из жёлтого ракушечника...

Ого! Пока я здесь не был, посёлок электрифицировали. Ещё не хватало, чтобы сигнализацию в домиках поставили, надо быть поосторожнее. Вот и подходящий дом в глубине массива. Вроде сигнализации нет. Даже если включить свет, из этой ложбины ничего не будет видно. Хорошие, видно, хозяева. Садик ухоженный, домик кирпичный. Конечно, дверь на замке. Святая наивность! Вынуть стекло - минутное дело. Я аккуратно отставил стекло веранды в сторону. Оказавшись в доме, открыл внутренний замок входа, потом поставил стекло на место.

Здесь было всё, что нужно. Железная кровать со старым солдатским одеялом. В прихожей стоял старенький холодильник «Дон», в котором нашлась банка консервов и бутылка подсолнечного масла. Прихожая была без окон, а в комнате, где стояла кровать, висела единственная лампочка. Щёлкнув выключателем, я зажмурился от света. Став на сетку, выкрутил лампочку и перенёс её в прихожую. Прежде всего - поесть! Сегодня ужин - по-королевски! Жаль, нет ещё зелени. В прихожей стояло целое ведро чистой воды, закрытое деревянной крышкой. На деревяшке стоял эмалированный ковшик для питья. Тут же, на хозяйственной полочке, лежал серпообразный нож, которым делают прививки на деревьях.

Я не ношу с собой ножа, мне и нельзя, с тех пор, как вернулся оттуда... Колбаса легко резалась красивыми овалами. Это был дорогой сервелат, совершенно равномерный, изумительного коричневого цвета. Батон, как только я его вынул из пакета, стал издавать запах, как только из печи. Да он и был ещё тёплый.

Остальное я высыпал горкой рядом с едой. Содрав с коробки липкую ленту, вынул шкатулку с красивым бронзовым замком. В таких хранят драгоценности или точные приборы. Проглотив первый бутерброд, я врастяжку сжевал второй, потом выпил немного греческого коньяка, по очереди прикусывая то хлеб, то колбасу, то коньяк. В бархатной ячейке шкатулки лежал предмет, похожий и на украшение и прибор. Массивный обруч из тяжёлого металла заканчивался странным изделием, похожим на украшение из натурального камня. В любом случае вещь эта была для меня совершенно бесполезная. Я захлопнул футляр и отодвинул его в сторону. В папке ничего интересного - схемы, графики, странный рисунок человека...

Я начал потихоньку отключаться, пора спать. Ползком добрался до кровати и провалился в сон... Проснулся, как всегда, в 5.15. Вовсю шёл дождь, с крыши лили струи в руку толщиной. Хорошо было видно, как они замирают в свете молний, как рыбьи хвосты. Вряд ли в такую погоду захочется на дачу, можно спать дальше... Но спать расхотелось. Сегодня неплохо себя чувствовал. Впервые за последние две недели. Может быть, потому, что вчера удачно всё прошло?

В домике стало холодно. В углу стояла небольшая печь, рядом лежали сухие поленья. Но, как ни искал, не нашёл и клочка бумаги. Тогда вспомнил о папке. Бумага занялась с первой спички, а папка всё корчилась, пускала пузыри клея, чадила смоляным пламенем... Когда разгорелись и дрова, потянуло на размышления... Вот так бы и жить, как божья птичка, никого не видеть, ни от кого не зависеть. Но так не бывает. И мой сломанный позвоночник, простреленная нога и мозги набекрень - тому подтверждение. Взгляд упал на коробку. Стоп! Была же какая-то схема! Я бросился в прихожую, но все бумаги уже были сожжены. Почему-то это меня развеселило. Открыв коробку, надел обруч на голову и захохотал...

И тут пришла мать. Я не заметил, как она вошла, но она была рядом и убеждала меня в чём-то. Я ей не верил, потому что она умерла пять лет назад. Она жалела меня, убеждала в чём-то, но мне становилось всё смешнее. Она думает, что может меня надоумить, хотя сама умерла!

Я это знал точно, потому что сам видел, как забивали гроб и опускали его на верёвке в глинистую землю... Мать махнула безнадёжно рукой и исчезла...

Потом явственно прозвучали слова, как бы отрывок разговора, сказанные твёрдым мужским голосом: - Он же не суггестолог, если включится, может повредить, или умрёт...- После начался сильнейший припадок, обруч соскользнул с головы, покатился в угол комнаты. Я бился в судорогах, пытаясь защитить лицо.

Когда очнулся, опять за окнами было темно. Трудно сказать, пролежал я сутки, или это было всего лишь несколько часов, но дождь лил так же. Судя по разбитым местам на лице, которые уже покрылись болезненными корочками, прошло немало времени. Голова работала плохо. Как я здесь очутился? Страшно хотелось есть. Всё тело болело, будто прокатанное огненными вальцами. Пошатываясь, я вышел в прихожую, отодвинул деревяшку с ковшом, припал к ведру с водой и выпил, наверное, полведра. Жадно проглотил остатки хлеба и колбасы. Кое-как промыл разбитые костяшки пальцев и стёсанные места на лице. Заживёт! Не первый и не последний раз! Кажется, была поздняя ночь. Дождь пошел тише, и из сада потянуло великолепным весенним запахом.

Я выключил свет и открыл дверь. Никак не мог вспомнить, как попал сюда... Да не всё ли равно!

Небо стало сереть. Где-то запела первая птица. День будет чудесный. Могут и хозяева приехать...

Нужно тщательно всё прибрать, застелить кровать, подмести у печки, переставить лампочку в комнату. Остатки еды со стола сгрёб в свою дорожную сумку. В углу блеснул обруч. Что-то с ним было связано... Вот, видимо, и футляр от него. Почему-то я положил обруч в футляр и бросил в сумку. Через пять минут я шёл по мокрой траве навстречу восходящему солнцу. Было часов шесть утра. От земли поднимался густой, сочный туман. Он стекал лёгкими облачками в мишкинские мокрые низины, а я поднимался по жёлтой, усыпанной ракушечником, дороге на холм, где останавливался автобус.

Судьба опять толкала меня домой. Зачем? Я не хотел туда, где всё было до боли знакомо. Но время от времени приходилось возвращаться. Последний раз привезли под конвоем... Тогда я добрался, скитаясь, до Каменск-Уральска. Это было через месяц после сумасшедшего дома...

С чего же всё началось? Наверное, было замыкание в проводке на чердаке... Прошла всего неделя после смерти матери. Я только демобилизовался, выписался из госпиталя, а тут это... Никуда не выходил, только пил молча... В госпитале предупреждали, что будет обострение. Полузадохнувшийся от дыма, выполз в темноту. Раздетого и мертвецки пьяного меня отвезли в вытрезвитель. Там со мной случился припадок. Даже милиционеры, видавшие виды, испугались. Очнулся в спецприёмнике психбольницы. Ничего не помнил. Ничего не мог. Даже речь забыл. Кормили с ложечки, потому что забыл, как ею пользоваться... Потом вспомнил всё... Но подумал, пусть так и будет, всё равно всё сгорело...

Потом стал себя обслуживать, говорить. Когда убедились, что я не преступник, потеряли ко мне интерес, дали какую-то справку и выгнали на улицу... Тогда и начались мои скитания.

Ход мыслей прервал автобус. Пассажиров было немного. Водитель удивлённо посмотрел на меня, но когда я вынул деньги, он успокоился. Как чувствует народ бомжа!

Да, тогда, в Каменск - Уральске я чуть не замёрз. Милиция подобрала на вокзале и отдала каким-то кооператорам из Ростова. Те пожалели, накормили меня, но заниматься мною не стали. Довезли до Свердловска и отпустили. В Свердловске долго рассматривали мою справку, отправили почти под арестом в Воронеж. Из Воронежа с партией бомжей отправили в Лихую, а там и наши места...

Незаметно автобус дополз до конечной остановки - Азовского рынка. В который раз подивился названию. Где Новочеркасск и где Азов, а погляди-ка, Азовский! На деньги, что у меня появились, обновил свой гардероб - купил джинсы, куртку и кроссовки. Моё барахло так уже износилось, что я тут же, у прилавков, переоделся, старую одежду выбросил в мусорный бак. На меня внимательно посмотрел милиционер, даже сделал шаг в мою сторону, затем раздумал. Я походил немного по рынку, купил красивый пакет, блок дорогих сигарет, еды. Оставались ещё деньги. Взял две бутылки водки, так что пакет еле выдерживал всё это богатство, и отправился к Сашке.

Ему повезло меньше. Когда нас грузили в Афгане, я был с переломом позвоночника и огнестрельным ранением, а Сашкина грудь представляла собой кровавое месиво. Он был почти груз 200. Но, как ни странно, в Ташкенте всё собрали, зашили, только грудная клетка у него теперь вся мягкая, даже сердце и печень можно пощупать. Одно время он побирался и напивался при первой же возможности. Меня, наверное, не помнит, потому что после Ташкента пути наши разошлись...

Сашка плохо двигался, ковылял на специальных костылях. По пьянке он забывал их в разных местах. Но сердобольные люди приносили, потому что костыли были не простые, а известной фирмы, такие были только у Сашки...

Когда я зашёл в его домик, Александр что-то варганил на своей низкой газовой печке. - У, какой франт пришёл! — протянул он, увидев меня, - Ну, доставай, что принёс!-

Я достал водку и глазом не успел моргнуть, как Сашка достал два чистых стакана. В таком же темпе, пока я не раздумал, Сашка их наполнил. Не знаю, узнал он меня иль нет, но вопросов не задавал.

У него было подозрительно чисто, что меня поразило. По стенам были вбиты крючки. Я догадался, зачем. Так некоторые инвалиды придумывают перемещать вещи и придерживать себя, если надеяться не на кого... Я бы остался у Сашки ночевать, но пришла женщина... Она тоже была из инвалидов (я заметил, что плохо ходила), судьбы их каким-то образом переплелись... Я понял, отчего чисто в Сашкиной квартире. Опять остро почувствовал своё одиночество. Нужно было уходить. Голова прояснилась, я схватил пакет в сумку и побрёл по городу.

Не хотелось идти в электричку. Было несколько укромных мест, но нужно дождаться темноты и заготовить инструмент. Пройдя три хозяйственных магазина, я нашёл то, что нужно. Это были щипцы- утконосы и несколько свечей

К вечеру стало подмораживать. Небо очистилось, появились лёгкие перистые облака, вестники заморозка. И лужицы стало затягивать лёгким ледком. Он хрустел под ногами, не спасая, впрочем, от жирной весенней грязи, притаившейся под ним...

Выглянули первые звёзды. Пора! Я стараюсь не привлекать внимания в центре города. Поэтому выбрал небольшую школу на окраине. Школьную котельную недавно закрыли и, как всегда, висел служебный винтовой замок.

Вставив утконосы, я легко повернул стержень замка, снял его, открыл дверь и тотчас же прикрыл за собой. Кругом была полная темнота, но запаха газа не было и это было хорошо. Когда загорелась свеча, я внимательно осмотрел стену. Вот и надпись «Аварийное освещение». Щелчок выключателя и внизу, куда опускались ступени входа, зажёгся свет. Котельная вся была в подвале, на улицу свет не был виден. Апартаменты шикарные. Недалеко от котлов топчан с видавшим виды матрацем. Рядом в шкафчике заплатанное одеяло и неопределённой формы подушка. Раковина и кран. Была даже розетка и, если смонтировать кипятильник, можно жить припеваючи.

Поискав глазами, нашёл два изолированных провода, достал из своих запасов два нержавеющих лезвия. Потом вставил лезвия в маленький кусочек деревяшки так, чтобы они не касались друг друга, прикрепил к ним провода. Кипятильник готов. Он потрескивал при работе, кипяток отдавал деревом, но вода в стакане закипала за минуту! В нехитрых запасах котельной нашлась пара стаканов, полулитровая банка, треснутая тарелка, погнутая ложка. Вместо ножа здесь пользовались кусочком заточенного ножовочного полотна с резиновой трубкой вместо ручки.

Я разложил всё своё на столе, достал бутылку водки, но пить расхотелось. Сунул её обратно в пакет. Завидно было. Женщина, приходящая к Сашке... И они нашли счастье в этой жизни... Я презирал себя...

Тогда, после Афгана, несколько месяцев лежал без движения. О женщинах не думал - выжить бы! Потом, когда сносно заходил на костылях, понравилась одна медсестра... Один раз, помню, пошатнулся, она подхватила и прижалась чуть дольше, чем нужно... Потом она дежурила, и я пришёл ночью в её дежурку. И понял, что ничего, кроме презрения, не получится... Как ни пыталась она оживить меня, исход был летальный. На следующий день я пошёл на консультацию к главному врачу.

Посмотрев строго сквозь очки и смахнув пыль со своих полковничьих погон, главврач сказал: - Ну что вы хотите, молодой человек! Такое ранение! Скажите спасибо, что живы остались... Живут же другие мужики, и — ничего! —

Самое страшное, что и надеяться было не на что. Тогда я первый раз запил по-настоящему... Горестные раздумья прервал мой доморощенный кипятильник. Вода в банке запузырилась и решила выскочить наружу. Но я не позволил и бросил туда две одноразовые пачки чая «Пиквик».

Чай заварился хороший. Я согрелся, съел полбулки с консервами и улёгся спать на топчан. Что-то я должен был ещё сделать...

Из сумки достал футляр. Открыв, был удивлён. Обруч, красиво блистающий на бархотке, изменил свой цвет!

В первый раз он выглядел как бронзовый, теперь напоминал воронёную сталь. Коробочка, или украшение, была коричневого цвета, теперь - бирюзового оттенка. Руки сами потянулись к кольцу, и я одел его на голову. В тот же миг левая рука, сама по себе дёрнулась и поправила кольцо так, что «украшение» оказалось у правого виска.

Дальше произошло невероятное. Кольцо стянулось так, что я взвыл от боли и на некоторое время потерял сознание. Свет в котельной погас, как будто возникла перегрузка. Когда я пришёл в себя, попытался снять кольцо, но оно как будто приросло, как прирастает бинт к ране... Боль отступила. Я нащупал спички, зажёг свечу. Язычок пламени стоял неподвижно, слабо освещая контуры помещения. Я ещё раз попробовал снять обруч. И тут почувствовал, что со мной что-то происходит. Обруч не мешал, но изменил свою форму. Разбух, что ли?

Оставив попытки снять, я расслабился, откинувшись на топчане. Какая-то работа шла в моей голове и теле. Будто копались в мозгу, выуживая обрывки мыслей и образов. В ноге пульсировало, мышцы напряглись, в позвоночнике покалывало. Но боли не было! Я поймал себя на мысли, что боли не было второй день, что вообще в последнее время редкость. Почему мне и пить расхотелось...

Вскоре новые ощущения притихли, но в тело вливалось ощущение силы и далёкий, но очень большой шум. Наверное, так шумит океан на побережье... Но это не был шум океана. Это были мысли, образы, слова миллионов людей, там же были и мои мысли, я почему-то знал это...

Ничего не было на голове, да я и не лежал в старой подвальной котельной. Я плыл над школьным двором, пустым зданием. Я видел сторожа, сидящего внутри и дремлющего на лавке... Я видел весь город, все огни, всех людей, сидящих и спящих в своих квартирах... Вот в центре города и на окраине угасло по одной человеческой жизни. Я чётко видел и знал это. В роддоме родился ребёнок. Это была девочка, и жизнь её слегка теплилась. Девочку опускали в горячую и холодную воду, и она, наконец, закричала... Я радовался вместе с пожилой акушеркой, что всё обошлось... Я знал и видел, что она думает о том, как бы поскорее добраться до своего шкафчика, где стоял спирт. Я ей пригрозил пальцем, и она чуть не выронила ребёнка, уставившись в пустоту... Я видел, что Сашка пьян, как свинья, лежит с женщиной в постели. Женщина, видно, любит его, гладит по голове... Я сказал Сашке, что так нехорошо... Он, по-моему, сразу протрезвел и с удивлением открыл рот.

Мне было легко и весело. Я был высоко над городом. Из тучи, висящей надо мной, пошёл снег. Но мне не было холодно. Меня несло вверх, откуда доносился шум. Туда было ещё далеко.

Слова слетали ко мне постепенно... Я принимал их, как приёмник, и то, что я услышал, можно было бы истолковать так: - Извините, что мы силой заставили вас включиться в ...(здесь я не могу сказать, как они назвали кольцо, но аналога в нашем языке они не нашли). Это было необходимо для вашей безопасности. У вас в руках сильнодействующее средство. Я не существо, чтобы принимать решения и вынужден действовать по инструкции, держать действия под контролем. Должен предупредить, что средство не использовалось много лет, мы не уверены в адекватности его тестов. Кроме этого, оно не предназначалось для существ вашего типа. Некоторое время я буду контролировать и корректировать ваше восприятие. Вы обязаны соблюдать печать умолчания. Рекомендуем чаще включаться для коррекции. Определите вопросы, интересующие вас. Конец контакта. —

Всё исчезло. Душу мою, как насильно, впихнули в тело, дремлющее с кольцом на голове. От толчка тело проснулось, сняло с головы кольцо, положило его аккуратно в коробочку и заснуло, перевернувшись на другой бок.

Давно я не просыпался так легко. Я даже вскочил с топчана и пробежался по котельной. Что с ногой случилось? Уже много лет по утрам, пока не разработаю ногу, не могу ходить, а тут - как новая! Шрам был на месте, но вела она себя как давно своя... И тут я вспомнил ночной сон, или чёрт его знает, что. Может быть, и позвоночник отпустило? Что-то случилось и здесь. Тело налилось силой, которой раньше не было. Здоровый, тридцатипятилетний мужчина! Сегодня проспал своё контрольное время - было около девяти утра.

Собрав свои пожитки, выключил свет, тихонько вышел из котельной... Во дворе бегали мальчишки. Пока я возился с замком, прозвонил звонок, и все разбежались. Я был в приличной одежде и спокойно вышел со своей котомкой на улицу.

Я понял, что жить, как я жил раньше, нельзя. Нужно что-то менять. Чем-то заняться. Нужны документы. У меня, кроме потёртой жалкой справки, ничего не было... А что, если попросить «их»?

Я опять пришёл к Сашке. Он был трезвый и чинил карманный приёмник. Он у него то орал, то скрипел, но не пел.

- Мы вот с Лизой решили пожениться,- сказал Сашка, - Вернее, не я решил, а она решила. Вообще-то она беженка, и одной ноги у неё нет... Стесняется! Когда в постели лежим, всё несуществующую ногу простынёй укутывает. Меня стесняется! А, может, так и лучше? Ну, ты принёс что-нибудь? —

Я вытащил бутылку водки.

- Я-то тебя сразу узнал,- продолжал Сашка,- Как я мог забыть, как ты меня укутывал и трубку в рот вставлял, когда её специально выплёвывал, чтобы умереть... Может, ты и напрасно это делал... -

Вошла Лиза. Я её видел второй раз, но не слышал от неё ни слова. Сашка поставил три стакана. Лиза бесшумно села рядом с ним. Сашка мгновенно разлил бутылку - мне и Лизе одинаково, себе побольше, выпил и хитро уставился на меня.

- Бросаю пить. Вчера такая чертовщина померещилась... Будто ты, как ангел, витаешь над моей головой и упрекаешь, что я пьяный с Лизой сплю... -

Сашка неправдоподобно захохотал и сказал, что открывает бюро по ремонту. Вообще, он мог ремонтировать всё. Так как с деньгами у него было туго, он рылся на свалках, весь двор у него был завален деталями от машин и механизмов. Он сам себе собрал инвалидку, типа мотокресла, но боялся на ней ездить, потому что часто был «под шафе». Но у него ещё был талант, о котором мало кто знал. Он умел восстанавливать старинные музыкальные механизмы, игрушки и часы. Он показал мне музыкальную шкатулку, инкрустированную камнями и перламутром, найденную в развалинах снесённого дома. За неё уже сейчас коллекционеры давали несколько тысяч долларов... Сашка считал, что это ремесло должно ему обеспечить лечение и старость...

Он спросил, чем занимаюсь я. Оставалось только пожать плечами.- Ну, тогда, знаешь что? - продолжал Сашка - У меня недавно умер сосед, фотограф. Ты же рассказывал, что работал по этой части? У соседа никого не было, и его квартиру передали Лизе. Но так как она живёт со мной, можешь пожить, пока не подберёшь жильё получше... —

Он дал мне ключ. Я прошёл в конец коридорчика и открыл дверь. Небольшая прихожая со старинным зеркалом, завешенным темной тканью. В углу — кучка мусора, в котором я сразу заметил кусочки тёмных лент и еловые веточки. Невесело!

Вторая дверь вела в большую комнату, являющуюся и съёмочным павильоном. От жилья здесь была двуспальная кровать в самом тёмном углу. Она отделялась массивной шторой-занавесом. Можно было задвинуть и всё относилось к фотографии...

У покойного фотографа были хорошие руки. С толком и надёжно расположены светильники, на стене целый пульт выключателей. Но интереснее всего было окно павильона. Вся стена, выходящая в сад, была застеклена дорогим, витринным стеклом. Я отодвинул шторы, и свет хлынул в комнату. Конечно, здесь можно было экспериментировать. Я вспомнил знаменитые фотографии Йозефа Судека. Тогда меня удивила серия снимков под названием «Окно моего ателье». Ну, да ладно. Хорошо, что этот увлечённый фотографией человек умер. Во всяком случае, не видел позора нашей фотографии, раздавленной «Кодаком».

Кстати, должна быть лаборатория. Рядом с прихожей была ещё одна дверь в небольшую глухую комнату. Она была завалена фотооборудованием. Бросился в глаза большой павильонный аппарат и гора других, меньшего формата. С этим ещё нужно будет разобраться. Все условия для профессиональной работы - запас воды в баке, два фотоувеличителя, «Дурст» и «Крокус».

Порывшись в фотоаппаратах, я вытащил два, которые хорошо знал, «Киев-6» и «Киев-19». Оба были в рабочем состоянии, только заряжай и снимай!

У меня возник план.

Покупаю плёнку «Кодак», снимаю в детском парке, выполняю заказы, накидываю на каждый снимок на обработку и доставку... Стоит попробовать... Но без документов нельзя. И я решил попробовать...

Когда стемнело, одел обруч. В этот раз не было тех болевых ощущений, как раньше. Казалось, моя душа выпорхнула из тела туда, где над городом висят лёгкие перистые облака, а сквозь них просвечивают звёзды в сине-фиолетовом небе. Там опять стал я воспринимать слова. Одновременно меня что-то ощупывало и покалывало со всех сторон. Я никогда не чувствовал себя так хорошо. Исчезли припадки, восстановилось тело, появилась энергия, захотелось найти своё место в жизни...

Моя просьба по поводу документов была выслушана, казалось, с замешательством. Мне потребовалась масса времени, чтобы описать самые необходимые документы и их назначение. После некоторой паузы они спросили, могу ли я точно назвать день, когда документы сгорели.

Ещё бы! Это было накануне праздника, 6 ноября 1990 года. Все документы тогда лежали в дорожной сумке. С нею они и сгорели.

Незаметно я провалился в сон. Пробуждение было и лёгким и странным. Лёгким оттого, что всё было хорошо. В широкое окно павильона дул тёплый весенний ветерок. Вместе с ним струился запах распускающихся клейких листочков. Странным пробуждение было потому, что возле кровати стояла моя армейская сумка, сгоревшая пять лет назад. Да она и была заметно подпалена с одного конца. И, хотя от неё несло горелым, всё было на месте. Из сумки выпали две наградных книжечки, коробка с лекарствами, смена белья. Я поднял свою тельняшку. Даже госпитальный запах остался... В пакете из-под фотобумаги лежали паспорт, военный билет и несколько других документов. Всё это меня успокоило. Теперь я не был бомжем, а был таким, как все...

Я стал дежурить с фотоаппаратом в городском парке, детском парке и у дискотек. Дело пошло споро. В выходные и праздничные дни было до 3 плёнок в день, в будни с середины дня до вечера - в лучшем случае одна. Также продолжались мои незримые ночные разговоры с новыми, неведомыми друзьями... Я чувствовал, что меняюсь.

Изменился и мой взгляд на мир - я увидел то, на что раньше не обращал внимания. Увидел капли росы на траве, похожие на бриллианты. Увидел морщинки в уголках глаз красивых девушек, похожие на ручейки времени. Увидел и полюбил нарождающийся листок с его уникальными прожилками. Увидел и влюбился в особый, молодой весенний свет!

Вскоре меня заметили. Стали приглашать на свадьбы, вечера. С удивлением обнаружил, что не могу пить, как раньше. Что-то произошло. Я мог пригубить бокал, заговорить с интересным человеком, но съёмка была - всё! Стал хорошо зарабатывать, прикупил себе кое-что из вещей, стал хорошо выглядеть.

Однажды мне сделала заказ приятная, слегка подвыпившая компания. Они пожелали групповой портрет. Фото попросили принести и назвали адрес. Я почувствовал, что этот снимок будет ключевым в моей судьбе. Мысленно, глядя в видоискатель камеры, я организовал каждого так, чтобы он был и сам по себе, и группа, чтобы стала законченной композицией... Формат попросили крупнее и заказали отпечатки 20 х 30 см. Когда я их получил, мне и самому понравилось...

Бессмысленно, если на свете будет восемь «Мон Лиз», но представьте себе, что эти Моны Лизы сняты с разных ракурсов и у всех это загадочное выражение лица и улыбка...

Я принёс снимки и попал в маленькую комнату, переполненную народом. Кроме народа, там работало 2 компьютера и 4 видеомагнитофона, за которыми тоже сидели люди. Но те, что сидели за пультами, были в наушниках, чтобы не мешать другим. Я попал в редакцию местного телевидения. На меня никто не обратил внимания, потому что такие слоняющиеся, как я, здесь были обычным делом. Но когда я вынул из пачки снимок, его у меня выхватили и стали рассматривать, бросив, конечно, всю остальную работу. Все цокали языками, обсуждая цветопередачу и позы. Потом ко мне подошла обаятельная и улыбчивая девушка Марина, и сказала: - А вы не хотели бы попробовать видео? -

Позвали Николая. Это был сухощавый мужчина небольшого роста, лет сорока. Он вежливо пожал мне руку и вынул из сумки видеокамеру, которую до этого я видел только по телевизору.

Оказывается, она была уже устаревшей моделью, под названием «семёрка». Правда, на корпусе было написано «Националь».

Улыбчивая Марина предложила приходить после трех и поучиться, пока только из творческого интереса. Меня это устраивало, можно пока не бросать свои фотодела. Но получилось по-другому. В первый же вечер, как я пришёл к Марине, она схватила видеокамеру, и мы уехали на съёмку. Это был сюжет про детей, отдыхающих в оздоровительном лагере при школе. Мои пальцы работали так уверенно, казалось, я всю жизнь занимался этим. Не задумываясь, я делал крупные планы, меняя фокусное расстояние объектива... Один раз, при съёмке против света, палец сам нашёл специальную кнопку, убирающую лишний свет.

Марина была восхищена моими первыми видеокадрами. Этот материал пошёл в эфир. А меня вызвал главный редактор и предложил постоянную работу. Зарплата была небольшая, но дело уж очень интересное... Можно было подрабатывать на съёмке свадеб и других торжеств. Меня затягивало всё глубже...

Мастерски научившись монтировать, мы не выходили из монтажной до часу ночи, забыв про еду... Несколько дней не появлялся на квартире у Сашки... Как-то мы задержались, готовя объёмистый материал к эфиру. Работу закончили в 2 часа ночи. Ей нужно было ехать на посёлок, я предложил переночевать у меня... Соединились мы легко и естественно, будто не было у меня никакого ташкентского опыта. Заснули, когда начало светать... На следующий день была суббота, и мы поехали к ней, чтобы закрепить опыт в её маленькой квартирке на посёлке... Любовь? Нет, мы просто нуждались друг в друге, а творчество этому способствовало.

К осени мы сняли два получасовых фильма, которыми можно было гордиться. Один из них был рассказом о двухсотлетнем дереве у широкого проспекта. В фильме мы попытались передать и взгляд самого дерева, и птенцов, сидящих в гнезде, и взгляд разбитых об это дерево фар машин, и взгляды людей, проходящих мимо... Был показан и ужасный финал - мотопила, падение и оборванные провода... Фильм заметили и даже направили на фестиваль в Москву. Показали по центральному телевидению. Нам даже причиталась премия.

Второй фильм нам удалось сделать так, что завороженный зритель полчаса следил за путешествиями камеры в запылённых подвалах, винтовых чугунных лестницах. Кадры были смонтированы так искусно, что получалось бесконечное антикварное путешествие. После передачи на телевидение долго шли звонки, где это снято. Люди не верили, что в городе есть такие места.

Вплотную мы подобрались к третьему фильму - о родниках вокруг города. Был отснят богатый материал, но обстоятельства не дали закончить работу... К приезду Президента в город, мы, как творческая группа, заняли ведущее место на городском телевидении. Нет ничего удивительного, что нам разрешили задать ему несколько вопросов!

Но при подъезде президентского кортежа к городу случилось непредвиденное. Последний «Мерседес», не вписавшись в поворот, вылетел в кювет и перевернулся. В нём ехали пресс-секретарь и видеооператор. Пресс-секретарь отделался лёгким испугом, а видеооператор - погиб. Срочно в администрацию города поступил приказ - обеспечить!

Выбор пал на меня. Мне быстро дали камеру и посадили в один из лимузинов. По ходу дела проинструктировали. Я должен был работать почти десять часов в сутки, отдавая весь отснятый материал пресс-секретарю. Вечером, отдавая последнюю кассету, я уже думал, что уеду домой, но сухое лицо пресс-секретаря расплылось в улыбке, и он предложил мне работу в команде Президента. Отказ вертелся на моих губах, но вылетело, почему-то согласие. Меня даже не выпустили из машины. Два здоровенных парня показали сумку с моими вещами, собранными на Сашкиной квартире, и я вместе с кортежем поехал в Краснодар. Почти всё время я не отрывал камеру от глаз. Да мне и не давали этого делать. Чья-то заботливая рука подкладывала заряженные аккумуляторы, чистые кассеты. Кое-что шло в эфир, поздно ночью я видел свою работу в программе новостей, остальное шло в архив.

Президент не обращал на меня внимания, но я свободно перемещался под самым его носом. Конечно, он не мог меня не заметить. Когда мы отъехали от Краснодара, вереница машин внезапно остановилась. Оказывается, по просьбе Президента. Президент попросил меня заснять понравившийся ему пейзаж.

Пейзаж был действительно великолепен. Передний план у обочины дороги был из разноцветных кустов боярышника, редких клёнов с гладкими ветвями и жёлто-красной листвой. Второй план был из свежескошенного, жёлтого поля, по которому полз лёгкий туман, обтекая небольшие стожки. Заключительным аккордом было тяжёлое красное солнце, неуклонно скатывающееся к горизонту...

Я работал камерой и выхватывал видоискателем травинки, покрытые рубиновыми каплями, стожки, укутанные голубой пеленой тумана...

Потом я отошёл и сделал великолепную панораму - Президента, одиноко и величественно ступающего по мокрому шоссе, на фоне замечательного пейзажа. В последний момент Президент обернулся, помахал в камеру рукой и улыбнулся. Все вы знаете эти кадры. Они потом с лёгкой руки центрального телевидения обошли мир.

Всего проездил я с командой пять дней. Затем Президент улетел в Москву, прихватив с собой пресс-секретаря, а мне было приказано привести технику в порядок и вернуться в Москву в одном из лимузинов. Из Краснодара мы выехали днём, а утром были уже в Москве.

В канцелярии Президента строгая женщина в очках заполнила на меня карточку, выдала удостоверение, ключи от квартиры, конверт с авансом. Я был свободен два дня. Обо всех перемещениях должен был сообщать диспетчеру внизу. Мне дали маленький сотовый телефон, новую видеокамеру. Отныне это моя записная книжка. Внизу меня ждала машина. Шофёр, сидящий за рулём чёрной «Волги», видимо, знал меня в лицо. Как только я вышел из канцелярии, он открыл дверь, и мы поехали. Дом в виде большой башни стоял у кольцевой дороги. Шофёр первым выскочил из машины и, толкнув застеклённую дверь холла, шёпотом сказал что-то здоровенному парню, сидящему за конторкой. Парень кивнул, видно, был в курсе дела. Он не столько смотрел в мои документы, сколько запоминал моё лицо. Пройдя этот рентген, я услышал номер своей квартиры. - Желаю хорошо отдохнуть! - по-военному пожелал он, - Если что нужно, звоните по сотовому. - Он показал на карман, где у меня был телефон. В одно мгновение я на лифте взлетел на 12 этаж.

Медленно я шёл от лифта к дверям своего последнего пристанища. Вот и ещё один этап в жизни. Да моя ли это жизнь? Может, что-то перепуталось, наслоилось, в последние дни и часы? Куда я иду? Зачем? Быть может, закрою и открою глаза и увижу опять запылённую лавку электрички и полуживого бомжа, умирающего с голоду?

И как бы в ответ на мои размышления, шикарный коридор, импортный паркет, стали терять свои очертания, и я увидел разбитые вагонные окна, услышал знакомый до боли перестук колёс: - Дам-я-выжить-вам, дам-я-выжить-вам! - Мне пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от этого наваждения.

А пока действительность превосходила все мои ожидания. Замок, щёлкнув, пропустил меня в другой мир, в котором я один на один со своими мыслями. Прихожая поражала воображение. Облицованная натуральным мрамором и позолотой, на одной стене огромное зеркало. Дверь, ведущая в зал, была настоящим произведением искусства. Край дверного полотна был сделан из дуба, остальное было замечательной вязью витражей. Бронзовая ручка так дополняла рисунок, что я не сразу её и нашёл. Миновав так понравившуюся мне дверь, я попал в зал. Стены были отделаны серым натуральным шёлком, над большим тёмным столом, человек на двадцать, висела люстра, слегка задрапированная нейлоновым чехлом. Я повернул выключатель и зажмурился от хрустально-перламутрового света!

У стены стоял или старинный или искусно сделанный под старину шкаф для посуды. Чего здесь только не было! Назначения отдельных емкостей, супников, вилочек я даже не мог предполагать. Наугад я взял в руки большой хрустальный бокал. Такие, наверное, для шампанского или слабого вина... Тонкий хрусталь, казалось, вибрировал между пальцами... Сбоку, у стола, стоял компьютер и видеодвойка. Я не стал их включать, устал. Спальня пряталась за незаметной, под цвет драпировки, дверью. Основной достопримечательностью спальни была кровать, размером с небольшой теннисный корт. Из спальни был выход в зимний сад. Не знаю, как он размещался в доме, но небо над ним было настоящим, только закрытое стеклянной крышей. Из зелени я сразу обратил внимание на мощное лимонное дерево - два лимона висели готовые, штук шесть зелёных, остальное в цветах. Ярко-зелёные, пахнущие кусты самшита. Камелия, тоже вся в цветах. Посередине, в небольшом мраморном бассейне, плавали золотые караси...

Я продолжал путешествие по своей новой квартире. С другой стороны зала такая же незаметная дверь вела в кухню. Только здесь и ощутил, как устал и голоден. Холодильник был забит продуктами. Всё было в упаковках, перевязанных лентами. Я похозяйничал немного, когда чувство голода ушло, вспомнил про свои вещи.

А они уже лежали в комнате. Ребята из охраны, видно, очень спешили. Главное, что их волновало, нет ли оружия или бомбы - поэтому всё было перевёрнуто вверх ногами. Представляю, как переволновались Сашка с Лизой! Но где же футляр с кольцом? Не успел я и подумать, как над вещами возник туман, приобрёл форму, реальность, мягко опустился на ворох вещей. Я открыл футляр. Кольцо опять изменилось. Теперь оно стало похоже на однородную биологическую ткань, типа мягкого хряща. И лишь коробочка сбоку переливалась сине-фиолетовым светом как драгоценный камень. Незаметно кольцо растворилось в моём мозгу, и я полетел вне времени и пространства... Казалось, я задевал звёзды. Далеко внизу остался многоэтажный дом-башня, моё последнее пристанище. Я видел всю Москву и чувствовал течение мыслей всех людей, видел Президента, склонившегося над бумагами, чувствовал слабую пульсирующую боль в его мозгу слева и знал, что скоро там образуется опухоль, от которой он умрёт...

Маленькая девочка плакала в одном из московских скверов. Она потерялась, и никого не было рядом. Я знал, что её уже ищут на другой стороне улицы у подземного перехода. Но было очень важно помочь ей именно сейчас. От этого много зависело в будущем... Я протянул ей свою полупрозрачную руку и внушил, как ей дойти до перехода, успокоил, что там она найдёт своих. Она пошла сразу, не сомневаясь, лишь раз удивлённо обернулась... Но меня уже не было видно...

Всё это были мелочи. Меня звали высокие перистые облака, вестники скорого похолодания... Я устремился ввысь, пока всё не погрузилось в темноту и только звёзды, громадные как орехи, сияли рядом.

Внезапно открылось, откуда шёл голос. Он доносился из туманного поля, укутывающего Землю. Чем-то оно напоминало кольцо Сатурна, но, в отличие от него, всё время меняло форму. Полупрозрачные голубоватые облака, из которых состояло Поле, общались друг с другом. По ним проносились искры. Иногда связи были прочнее и между облаками проносились молнии. Я был бестелесен, и всё же это был я. Всё что я помнил, что я знал и даже гораздо больше - всё это было во мне и в Поле. Любой свой поступок или воспоминание я мог усилить и развернуть до необходимой величины.

Постепенно я понял развёрнутую во времени задачу Поля - пытаться влиять на события. Много миллионов лет существует Поле, и только последние сто лет начало действовать и осознало свою сверхзадачу - стабилизация и сохранение жизни на Земле. Голос не мог объяснить, откуда взялось Поле, информация потерялась во Времени. Недавно Поле открыло, как можно совершенствовать себя. И я был одним из этапов.

Оказывается, с моей помощью было произведено сканирование нашей общественной системы с самых низов... Мне было привито творческое видение мира, которое было необходимо для восприятия. Голос предложил мне уйти в Поле, что, собственно, почти произошло... Хотя я перестаю существовать, как реальное лицо, появляется уникальная возможность существования над нашим миром... Наверное, это можно сравнить с действиями пчеловода над пчёлами.

Подумав, я согласился. На Земле меня никто не ждал, не успел я обзавестись ни семьёй, ни друзьями... Каждая частица Поля приветствовала меня... Я был всем и ничем. Оставалось передать Кольцо другому...

 

ЭПИЛОГ

Электропоезд «Ростов – Лихая» прибыл на конечную станцию Лихая в два часа ночи. По инструкции помощник машиниста обходил вагоны. В последнем вагоне на заднем сиденье лежал бомж-инвалид. Когда составляли протокол, долго ломали голову, как описать улыбку, застывшую на губах... Утром, ещё раз обходя вагоны, помощник нашёл под лавкой, где лежал бомж, дипломат со сломанными петлями. Из щелей торчали пачки зеленоватых купюр... Воровато оглянувшись, помощник схватил кейс под мышку...

Лишь странная улыбка бомжа стояла перед глазами...