С характерным лязгом дверь купе отошла в сторону, и вошёл мужчина с небольшим чемоданом.

Меня сразу поразила его улыбка, как бы виноватая и располагающая к себе. По лицу, сложению, можно было сказать, что он с севера, хотя по смуглому цвету лица, слегка курчавым волосам и небольшим седым бакам, которые он носил на южный манер, можно было подумать, что он с юга.

Искоса наблюдая за ним, я сделал вывод, что он относится к северянам, живущим на юге. От севера они сохраняют страсть к бутылке, а от юга берут привычку много и оживлённо разговаривать.

Так оно и оказалось. Едва новый пассажир освоился, как на столике появилась бутылка с кристально чистой жидкостью, половинка бройлера и ещё что-то очень аппетитное. Дверь купе была тщательно задраена, мои припасы тоже последовали на стол, и, вспомнив, что я не ханжа, я вытер салфеткой два стакана.

По мере того, как убывала жидкость в бутылке, разговор становился оживлённее. Так гаснущий костёр радостно вспыхивает, если время от времени чувствует поддержку каплей-другой горючего. Но темы разговора, впрочем, как и горючее, были исчерпаны, казалось, еле-еле тлели уголья под подёрнутым сизой дымкой пеплом.

Навстречу пронёсся воинский эшелон. Танки, самоходки, бронемашины, вагон с ребятами в комбинезонах. Мой спутник вначале помрачнел, затем глаза его загорелись …

- Маленький клочок земли, который имела моя семья, - начал он сразу, без подготовки, - заставил меня овладеть всеми фермерскими премудростями … - он опять задумался, внимательно посмотрел на меня, что-то обдумывая, -

- Короче говоря, когда пришла пора служить в армии, определили меня в танковые войска. Так я и попал в маленький пыльный городок, знаменитый крутыми спусками, пыльными ветрами, отсутствием воды и великолепным храмом в центре.

О премудростях военной службы говорить нечего, каждый через это прошёл. Были тоскливые дни муштры, замечательные часы отдыха, великолепные минуты самоволок, за которые расплачивался потом, а то и зуботычины получал … Была и девушка на тихой улочке, спускавшейся к речке, которая всегда ждала.

Было всё как у каждого и не верилось, что когда-то была война и что вся наша техника может быть использована против живых людей. Теоретически всё это было понятно, но не верилось.

Оставалось несколько месяцев до окончания моей службы, когда случилось это. С утра в части было напряжённо. Офицеров, видимо, вызвали ещё ночью, но к утру нервозность передалась и солдатам. Все почувствовали – что-то затевается. Все проснулись задолго до подъёма и тихо переговаривались. Ходили разные слухи. Но больше всего звучало слово «беспорядки». Кто-то что-то слышал о волнениях в городе, о забастовке на электровозостроительном заводе, о нападении на сотрудников милиции. Было как-то нереально, как из фильма про революцию, но уж слишком отдавало реальностью.

Вскоре после подъёма нам было приказано получить боекомплект и разойтись по машинам. В душных, пропахших металлом и краской танках, мы ожидали боевого приказа. Стояла тишина, тяжёлая и звенящая. Громадные машины будто прислушивались к каждому шороху, но никто не хотел говорить, да и говорить было нечего. А приказа всё не было. Июньская жара накалила броню, и к полудню сидеть внутри стало невозможно. Но лишь высунешься глотнуть свежего воздуха, офицер, стоящий у танков, гонит тебя обратно. Вдруг поступил приказ покинуть машины. Все с радостью его выполнили и отправились на занятия по тактике. Они продолжались до самой ночи, пока не прозвучал отбой.

Никто не заметил, что несколько экипажей ушли на инструктаж, и потом пять танков покинули часть, зато все заметили, что вернулось только четыре танка. На всех машинах были разбиты смотровые стёкла, как будто по ним специально били кувалдой. Позже я узнал, что так оно и было. А пока из ребят нельзя было вытянуть и слова. И куда делся пятый танк? Но ребята молчали.

Опять же, нет дыма без огня. Поползли слухи о нападении на танки толпы, и как сбросили один из танков в карьер… Позже я узнал, что танкисты из сброшенного танка остались живы, но все получили переломы... Их отправили на лечение куда-то далеко и в части они больше не появились.

Не спалось, чувствовалось напряжение этих дней, лишь под утро слегка забылся, и тут же прозвучала команда «Подъём!».

Опять повторилось то же, что и накануне. Мы заняли места в машинах и ждали. Никто не удивился поступившему приказу, хотя был повод.

Знаете ли вы, что такое улочка маленького городка - пыльная и грязная, с жидким асфальтом и оставшейся где-то со старых времён мостовой? И знаете ли, что будет с этой улочкой, если по ней пройдёт хотя бы один тяжёлый танк, я уже не говорю о десяти или двадцати? Короче говоря, танку в мирное время по таким улицам ездить строжайше запрещено, а в приказе как раз и говорилось, чтобы наша танковая часть разбилась на колонны, и прошла подобными улочками к центральной площади, блокировав три улицы, выходящие на неё. На этот раз изъяли все снаряды, оставив несколько холостых. Взревев, танки промелькнули один за другим, как тяжёлые тени. Скрежетал булыжник, выворачиваемый тяжёлыми гусеницами со своего столетиями насиженного места, и жалобно шелестел асфальт, превращаемый в гармошку и пыль.

К этому времени толпа прошла полпути до главной площади. Две группы танков заняли улицу у правительственного дворца, а третья группа чуть не попала в ловушку. Люди окружили танки, и случилась бы та же история, что и накануне, не выстрели головной холостым зарядом вверх. Правда, вблизи вылетели стёкла из окон, но люди отхлынули и танки пристроились к нашим машинам, стоящим у площади.

Здание дворца было уже покинуто, во всяком случае, всё это время я не видел в окнах ни малейшего движения. Видимо, это распалило толпу, и кое-кто начал бить стёкла и крушить входные двери.

Обстановка накалялась, приказа никакого не было, поэтому все мы влезли на башни танков и с интересом наблюдали. Тем временем по улице, где стояли танки, проехало несколько машин с солдатами.

Откуда-то появился офицер, пытающийся образумить толпу. В него полетели камни, палки, осколки стекла. Он отошёл к солдатам, по лицу его текла кровь.

Вскоре двери дворца были сломаны, и с рёвом, как бурный поток, народ вошёл в правительственный дом. Со старинного чугунного балкона полетели вниз стулья, портреты, посыпались ругательства, и начался стихийный митинг. Всё время над площадью стоял гул, разобрать что-либо было невозможно, кричали, казалось, все.

Появился другой офицер и с грузовика, как с трибуны, старался перекричать многочисленных ораторов, в чём-то убеждал, предостерегал. В него тоже полетели камни.

Вот здесь-то и раздались несколько автоматных очередей и, как мне показалось, несколько одиночных выстрелов. Сразу наступила жуткая тишина.

А потом из толпы, как из единой груди, вырвался вздох: «О - о - о – у!»

Здесь мой собеседник умолк и надолго задумался, потом сказал:

- Видели вы когда-нибудь только что расстрелянных людей? Вот и мне до этого не приходилось. Видеть кровь во время аварии, несчастного случая - совсем другое. Здесь - тишина, несколько тел, лежащих на сером асфальте и подтекающие из-под них струйки крови. Казалось, и сам запах крови, сладковатый и тошнотворный, я ощутил тогда, когда смотрел в оцепенении на лежащие, как мешки, тела.

Лишь пожилая женщина у самых ступеней дворца, раненая в бок или руку, пыталась встать и заваливалась всё время, да поправляла окровавленной рукой волосы на голове, пачкая кровью светлый платок и сбившиеся волосы.

А струйки крови текли всё дальше, и в конце площади, перед самым сквером, натекла большая лужица.

К мёртвым все боялись подходить, как солдаты, так и толпа, изрядно поредевшая. Я и не заметил, как приехало несколько пожарных машин, и начали смывать площадь. Убитых увезли в грузовике. Площадь долго мыли и присыпали песком, но пятна от крови оставались. Через несколько дней на площади положили новый асфальт.

Я сидел на башне танка и смотрел на площадь, пока не стемнело. Мне было нехорошо. Мутило где-то внутри, но я всё равно смотрел на бурые пятна, не мог не смотреть.

Потом ребята стащили меня вниз, хотели покормить, но я не хотел. Долго меня трясло, как в лихорадке, затем уснул.

Мы дежурили на площади ещё четыре дня, пока не вошёл в полную силу комендантский час, и всё успокоилось.

А после демобилизации я так и остался в этом городе. Может быть, из-за сильных впечатлений, а, скорее всего потому, что отец девушки умер, оставив ей небольшой домик у реки. И нужно было приступать к новой службе, в новом, так сказать, качестве. -

Так, полушутя, он закончил свой рассказ, повернулся на полке и вскоре захрапел. Я решил подробнее спросить его утром и сам вскоре заснул. Но когда я утром проснулся, его уже не было.