Мой двоюродный дядя, Кислица Анатолий Петрович, долго служил в Якутии. Кроме своей военной специальности, был он заядлым охотником. В своём якутском крае он даже возглавлял охотничий профсоюз. А охотники кого попало на эту должность не возьмут!

Недавно мы встретились после долгой разлуки. А поводом послужило, можно сказать, несчастье. Мой отец перенёс тяжелейший гипертонический криз. Три дня был между жизнью и смертью… Съехались родственники, ведь могло быть всякое. Когда всё обошлось, и родственники разъехались, я, дядя Толя и отец остались вместе. В этот раз всё обошлось, но было печально на душе.

И тогда дядя Толя начал рассказывать и развеселил всех нас. Не будем строго судить о их достоверности, но истории эти заслуживают того, чтобы их пересказали.

 

Легенда о белой женщине.

Часть, где служил дядя Толя, располагалась в красивом месте тундры, заполненном маленькими озёрами, по местному «аласами», они были излюбленным местом для гусей и уток. А утка и гусь, оказывается, по-якутски называется одним и тем же словом «кусь».

В районе части водились в основном утки. И порядком надоели они нашим охотникам.

Приходил один знакомый якут. Точно знал, когда Анатолий дежурил по части. Придёт, сидит и молчит. Уже знали, что ему нужно. Принесут, нальют кружку спирта. Тот употребит её по назначению, поведёт осоловелыми глазами, и пойдёт себе восвояси. По-русски знал плохо, наверное, с таким же успехом с ним можно было разговаривать по-английски, или по-таиландски. Но следопыт он был хороший и места в тундре знал прекрасно. Не раз водил он охотников на дальние аласы.

Как-то, когда сезон охоты уже кончался, и впереди была только служба и скучная полярная ночь, охотники у костра затеяли разные байки. Одна из них и была легендой о белой женщине. Смысл её в том, что когда кому-то приходит смерть в тундре, то является она в виде белой женщины с распущенными волосами. К некоторым она приходит одетой в белое, может быть обнажённой. Общее то, что на якутку не похожа, странная печаль идёт от неё. Даже наш знакомый якут что-то понял из этого разговора, возбуждённо вскочил и энергично кивал головой в знак подтверждения. Легенда всем очень понравилась. В этот вечер насчёт женщин, белых и особенно обнажённых, полупьяные мужики позлословили вволю…

Так как до зимы осталось всего ничего, то нашего якута взяли проводником на дальний алас, где, как слышал кто-то, гусей было видимо-невидимо, но место было плохое, топкое. Якут согласно закивал, и всё было решено.

Конечно же, поехал и дядя Толя. Путь был неблизкий, пришлось ехать на лошадях, а кое-где пешком, ведя лошадь за поводья. Бывало, что на привале припадали к фляжке со спиртом. А когда добрались до долгожданного аласа, сил хватило только на то, чтобы добраться до небольшой хижины.

Дверь этого строения открывалась с большим трудом, зато захлопывалась сама, как мышеловка. По-видимому, весь секрет был в горбыле, из которого было всё сделано. А внутри унылый скит был устлан мягким, почти стерильным мхом, в котором никогда не заводится никакая гадость, и возлежать на котором такое же удовольствие, как на хорошей перине. Поэтому в сон провалились сразу, как только голова коснулась мха.

Проснулся Анатолий от ужаса. Чувство это было настолько ощутимо, что спина покрылась неприятным, липким потом.

Где-то близко, возле самой хижины, стонала и будто оплакивала мёртвого, женщина. Она периодически замолкала, и тогда раздавались звуки, похожие на удары комьев земли по деревянным доскам.

Сквозь щели пробивался серый свет, смешанный с клочьями тумана. Жалобный, щемящий сердце звук, повторился. Спать дальше было невозможно. Первое, что сделал Анатолий – разбудил якута. Но тот жестом показал, что выходить не надо, и опять захрапел.

Действовать пришлось самому. Схватив ружьё и патронташ, он вышел из приютившей их халупы, которая тотчас захлопнулась за ним, как мышеловка. Вокруг было сплошное молоко. Казалось, оно текло со всех сторон в чашу аласа, так что оставалась поверху лишь крыша хижины и верхушка дерева, растущего неподалёку.

И свет, мертвенно бледный, такой характерный для заходящего полярного солнца тундры, и плохой погоды. В это время непонятно, утро, вечер или день. Слабое солнце умирает, скатываясь постепенно за горизонт, чтобы через некоторое время скрыться на долгую полярную ночь.

Опять раздался тоскливый звук. И здесь он увидел ЕЁ. Под деревом, окружённая клубами тумана, как ореолом, стояла обнажённая женщина. Сразу бросалось в глаза то, что цвет тела у неё был какой-то землистый, как у тяжело больного или мёртвого человека. Роста она была высокого, где-то под два метра. Видимо, была немолода, потому что бёдра были большие, плечи заметно уже, и какая-то сутулость бросалась в глаза. Волосы вились по плечам и падали до самой земли. Они тоже были какие-то грязные и спутанные. Стояла она к дяде Толе спиной, и груди видно не было, но мой дядя быстро и живо представил её размеры. Судя по мощной спине, и шестой был бы мал.

Откуда она могла взяться в этой глуши? Не якутка. Что с ней?

А женщина продолжала стонать или исполнять какой-то жуткий ритуал. Она покачивала бёдрами, от чего её спутанные волосы вздрагивали и перемещались с одного бока на другой. Туман сглаживал звуки и стоны, бормотание было непонятно, трудно было даже определить, слова это или какие-то заклинания.

Ружьё было заряжено мелкой дробью. Когда опять раздался нечеловеческий стон, дядя Толя вскинул ружьё и крикнул что-то предостерегающее.

На минуту всё прекратилось, потом опять начались стоны и бормотание. Что поражало, на его крик женщина даже не повернула головы. Всё больше в её фигуре было странного и нечеловеческого… Тогда Анатолий выстрелил вверх.

Кто-то вскрикнул, как теперь показалось, на дереве, большая птица хлопнула крыльями и улетела.

Звуки прекратились, но женщина стояла, странно переступая с ноги на ногу. Медленно страх стал отпускать моего дядю. А когда туман совсем рассеялся, стало видно, что под деревом стоит большая лошадь светлой масти и размеренно помахивает хвостом.

А дядя Толя был уже готов влепить ей в зад заряд бекасиновой дроби!

Но самое обидное было то, что гусей на аласе не оказалось. А опять всё те же неисчислимые стаи уток…

 

За двумя зайцами.

 

У каждого свои любимые приёмы охоты. Кто любит большую компанию, кто – одиночество. Некоторые охотятся с собаками, это уже совсем другая охота. И совсем редко увидишь охотника с соколом, но это уж скорее искусство.

Дядя Толя не любил шумные компании. Любил бродить в одиночестве с ружьём, не всегда возвращался с добычей, но следы читать научился очень хорошо. Не скажу, что он когда-либо подстреливал крупного зверя, но зайцев приносил всегда.

И вот однажды набился с ним в компанию молодой, неопытный охотник. Дядя Толя и так, и эдак крутил, да неудобно было отказывать, да и по званию молодой был на звёздочку больше…

Короче говоря, повёл он его по своим местам. А тут как раз и снежок свежий выпал, и все следы – как на ладони. Видит дядька – заяц впереди бежит, плутает. Показал он его след молодому охотнику, и говорит: - Как настигнем, твой будет! – Молодой, конечно, пошёл вперёд, как тяжёлый танк. А заячьи следы вышли на середину небольшой поляны и исчезли!

Оба охотника некоторое время стояли молча и чесали затылки.

- Не может быть, - сказал дядя Толя, - Он где-то рядом, в радиусе примерно двух метров. – И они, как локаторы, стали ощупывать взглядом каждый квадратный сантиметр поляны. И вправду, попробуй, найди белого зайца на белом снегу!

Увидели они его одновременно. Заяц спокойно лежал возле присыпанного снегом пенька, глядя остекленевшими глазами в небо.

- Стреляй! – шепнул Анатолий напарнику. Но тот взвёл курок, а затем засомневался: - Может, он дохлый? –

- Какое дохлый! Только что давал стрекача, ты ж видишь по следам! – сказал дядька.

Напарник недоверчиво снял с плеча ружьё, направился к зайцу. Он попытался ткнуть его прикладом, но в последнее мгновение раздумал, стал на колени, положив ружьё рядом на чистый снег. Заяц был мертвее мёртвого. Особенно поражали его остекленевшие глаза, в которых, как в широкоугольном объективе, отражалась вся поляна. Он был, конечно, в лучшем мире, и всё происходящее вокруг не имело уже для него никакого значения.

А напарник не нашёл ничего лучшего, как принюхаться к зайцу. Видимо, решил для себя, что если запаха нет, то заберёт домой как трофей, а если есть запах, то какой уж тут трофей!

И когда его нос прикоснулся к шерсти зайца, совершенно мёртвый заяц стремительно ожил! Он подпрыгнул метра на полтора вверх, и, так как нюхающий охотник ещё не успел распрямиться, приземлился прямо на его затылок. Затем по спине и довольно широкой пятой точке опоры, как по мосту и по трамплину, сиганул на другой конец поляны, и был таков!

Дядя Толя не смог сдержаться и рассмеялся. И смех, как часто в жизни бывает, сыграл роковую роль. Больше о дружбе не было и речи. Ещё несколько лет служили они вместе, но что ни встреча – или глаза отвернёт, или не замечает, что здороваются…

Вот так-то, а всё из-за какого-то зайчишки!

Однажды все охотники части поехали охотиться на один из островков. Расчёт был таков – всему живому, прописанному на острове, деваться некуда, и если растянуться цепью, то, глядишь, что-нибудь и попадётся.

Но по закону подлости, всё на острове как вымерло… Хорошо, что одному охотнику по чистой случайности зайчишку удалось подстрелить. Засунул он его в рюкзак, а сам ближе к костру подсел. Спиртного, конечно, было в достатке. Когда языки развязались, а у некоторых стали и спотыкаться, наш охотник вдруг решил похвастаться единственной на весь остров добычей и развязал вещмешок. Едва он справился с последней завязкой, заяц выпорхнул из мешка, как облачко дымного пороха из ствола, и нырнул прямо в костёр!

В костре, видимо, окончательно взбесился от боли, и выскочил за кольцо охотников. Так он и носился по кругу, не в силах уйти из освещённой зоны.

Все охотники схватили ружья и начали стрелять! Было всех человек двадцать, у каждого по два ствола, да некоторые в азарте ещё и перезаряжать успевали.

Короче говоря, хоть бы один попал! Так заяц и остался жить на острове!