Тяга к нежному полу проснулось во мне рано. Не буду вспоминать мамину сиську, вскормившую такого паршивца, как я, для которого нет ничего святого, а женщина представляется, прежде всего, предметом вожделения. Поскольку в Советском Союзе секса не было, и заявила об этом никто иная, как женщина, ударник коммунистического труда, его заменил онанизм. При этом, казалось бы неблаговидном деле, любимом деле подрастающего поколения во всех странах и у всех народов, меня впервые застала мамаша. В её глазах я прочитал желание отвести сыночка к тёте Любе, одинокой соседке, чтобы та на личном примере объяснила разницу между онанизмом и настоящей женщиной. К сожалению, мама этого не сделала, сбитая с толку пропагандой высокоморального образа жизни.

Счастливое детство, защемившее мои сексуальные желания между ног, выработало во мне привычку к онанизму на всю оставшуюся жизнь. Сексуальный опыт только укреплял мнение о равноценности онанизма и натурального полового акта, по крайней мере, по физиологическому эффекту или так называемому оргазму.

Я ни в коем случае не настаиваю на замене онанизмом всей богатой гаммы чувственной любви. Тем не менее, считаю его спасительной волшебной палочкой, способной выручить в трудных обстоятельствах, когда нет ни времени, ни желания, ни здоровья проходить длинный путь ухаживаний, психологического и физического напряжения, а так же ответственности за нежелательное зачатие.

Современный мир, в котором виртуальность всё больше и больше вытесняет реальность во всех сферах жизни, может служить доказательством правоты в данном деликатном вопросе.

Общество обратило мой взор на женский пол, как на предмет, достойный особого внимания, уже в детском садике, который я опрометчиво посещал вплоть до достижения школьного возраста.

- Лера – холера! Жених и невеста! – дразнили меня собратья по детскому государственному учреждению, радостно наблюдая моё смущение и виноватый вид.

Лера, дочка директора местного отделения Сбербанка, белобрысая и тихая девчушка, цепко хватала меня за руку, когда детишек строем выводили на прогулку. Я робко пытался вырвать свою руку из её руки, но бесполезно. Она сейчас же надувала нежные губки и жаловалась на мою бестактность воспитателю:

- Мария Ивановна! Коля не хочет держать меня за руку!

Вряд ли Лера и я понимали, что впервые вовлекаемся во взрослую игру в любовь, где господствует правило «насильно мил не будешь», но женский инстинкт подсказывал маленькой девочке Лере, что за мужчину нужно крепко держаться, как за защитника, кормильца и отца её будущих детей.

Самое страшное для мужчины – поддаться мёртвой хватке живой женщины.

Мой школьный друг Юрка влюбился в одну девчонку из параллельного класса. Фигурка у неё была чудная. Небольшого росточка, с большими карими глазами и с ещё большим самомнением она мучила его своим презрением к любовным страданиям. Юрка писал ей стихи, таскал портфель, дарил на праздники цветы, готов был на всё.

Мама у Юрки была архитектором, натурой художественной, тонкой и чувственной. Она готовила сына пойти по её стопам. К этому были все основания – сынок на глазах превращался в точную копию матери. Мама поощряла самые бредовые фантазии сыночка.

- Как она прекрасна, воздушна и легка! Как ангел! – лепетал он о предмете вожделения, когда бестактные друзья спрашивали его, что он нашёл в этой кубышке.

- Какой же она ангел, если ходит в туалет и выделяет из задницы фекалии!? – как-то цинично спросил я Юрку.

Он потрясённо посмотрел на меня и чуть не заплакал. В его глазах я увидел ужас. В таком состоянии человек бывает, когда на него несётся, не снижая скорости, грузовик. После этого случая он избегал общения со мной, отдалился от общества и превратился в тень своей жестокосердной подруги.

Через много лет я узнал, что он всё-таки добился её руки, но не завоевал сердца. Их взаимоотношения постепенно превращались в общение врача-психиатра и сходящего с ума пациента, коим оказался мой школьный друг. Он в прямом смысле сошёл с ума на почве алкоголизма. Под конец их супружеской жизни кубышка с садистским удовольствием избивала супруга, слабо стоящего на ногах после приёма высокоградусных алкогольных напитков.

Думаю, беспробудно пить Юрка начал, когда понял большую разницу между возвышенным образом женщины и её воплощением во плоти.

Нужно всегда помнить, что Ева, обдурив Адама с помощью Змея-соблазнителя, покинула рай, лишь бы подчинить себе мужчину. Мужчина может противопоставить такому женскому коварству только онанизм.

Я сохранял невинность до двадцати двух лет, пока не женился и не вошёл в женщину в первую брачную ночь. На меня это действо не произвело большого впечатления, кроме ощущения неловкости, поскольку физиологический акт совершался на полу между храпящих гостей, опившихся на свадьбе. Последовавшие за этим супружеские измены только укрепили меня во мнении о превосходстве онанизма над натуральным совокуплением или, по крайней мере, их равенстве.

Здесь мне хотелось бы подкрепить свою позицию цитатами из Библии, но я так редко в неё заглядываю, что дословно не помню ни строчки, тем не менее, постараюсь передать содержание своими словами.

- Не возжелай жену ближнего своего! – требует от мужчины Всевышний, забывая при этом предупредить о том же самом женщину.

Далее Он глаголет:

- Но если ты в мыслях своих прелюбодействовал с ней, то это то же самое, что переспать с ней в натуре.

Всевышний приравнивает онанизм к физиологической форме полового акта. Такая мощная поддержка должна, несомненно, вдохновить онанистов, тем более, что многие, очень многие люди, в том числе и женщины, являются онанистами, даже не подозревая об этом.

На первом курсе биофака, когда я с повышенным интересом изучал строение сперматозоида и эмбриологию, на книжной полке Публичной библиотеки случайно наткнулся на монографию советских философов с критикой теории психоанализа австрийского учёного, Зигмунда Фрейда. Получить книгу самого Фрейда мне не удалось, потому что её выдавали исключительно по гарантийному письму из университета, где должны были содержаться доказательства необходимости изучения данного литературного источника в научных целях. Такого письма по причине моей политической незрелости никто бы не написал, поэтому пришлось знакомиться с теорией психоанализа по критике с марксистско-ленинских позиций.

Для понимания сути дела каждому мужику следует знать, что аполитичный Зигмунд доказал тесную связь между фантазиями человека и его сексуальностью. Тот факт, что многие люди живут в мире фантазий, а не в реальном мире, а, значит, занимаются онанизмом, вряд ли кто теперь сможет убедительно опровергнуть.

Для полноты картины мне осталось только признаться, что всю свою сознательную половую жизнь я ни разу не пользовался презервативом, а действовал, как библейский Онан – «изливал семя на землю, чтобы не дать семени брату своему», что, впрочем, почти одно и то же. В обоих случаях не достигается главной цели – зачатия и продолжения рода.

Во многих земных делах люди не достигают цели или предохраняясь, или вследствие несовпадения своих представлений о жизни её реалиям.

Женщины в моей жизни играли огромную роль, не смотря на все усилия избежать с ними физического контакта. Обе мои бабки Шуры (по отцовской и материнской линии) пережили нескольких мужей, имели от каждого детей, которых, так или иначе, вывели в люди.

Бабушка Александра, в миру – главный бухгалтер пищекомбината, подарила миру моего отца, обнаружившего способности к рисованию с самого детства. К сожалению, он не оправдал надежд матери и пропил свой талант, меняя на водку портреты коммунистических вождей, изображаемых им в стиле социалистического реализма, максимально приближая их образ к народным массам.

В сельских Домах культуры висели портреты вождей мирового пролетариата с носом картошкой и в помятом лапсердаке кисти моего папаши. В горкоме партии вожди свысока солидно глядели на просителей и жалобщиков, строго – на коммунистов, получивших выговор по партийной линии с занесением в учётную карточку, и что-то в них напоминало партийных секретарей по идеологии.

Как истинный художник, отец развёлся с моей матерью, и в дальнейшей своей беспутной жизни имел ещё несколько жён, которых бабка Александра имела привычку, так же как и мою мать, таскать за волосы, считая их шлюхами, недостойных её талантливого сына.

Обманувшись в видах на сына, бабка Александра обратила внимание на внука, т.е. на меня. Я начал оправдывать её надежды, поступив учиться в столичный университет. Она умерла раньше, чем я его окончил, защитил диссертацию и стал директором института. Её благорасположение ко мне выражалось в покупках огромного количества шоколада, которым я обжирался и тем заложил в организме фундамент диабета второго типа, настигшего меня во второй половине жизни. Впервые женщина предлагала мне широкий выбор наслаждений в виде фигурок зверей, пароходов, самолётов, автомобилей и других предметов роскоши. Не покупайтесь на дорогие женские штучки – конец будет печальный.

Вторая бабушка, Шура, была попроще, победнее, жизнь провела в домохозяйках многодетной семьи, и драла меня, как сидорову козу, когда родители сбагривали к ней сынка на летние каникулы. Бабушка Шура очень походила на цыганку чернявостью южнославянского происхождения и золотой серьгой в ухе, подаренной братом, вернувшимся с золотых приисков Магадана. Дыры на ветхом одеяле своей жизни она латала день и ночь, горбатясь на огромном огороде, где росло всё: от арахиса до арбузов и винограда.

Бабушка Шура заставляла меня поливать огород водой, поднимаемой из глубокого колодца, вырытого на соседней улице. Таская на коромысле тяжёлые вёдра с прохладной жидкостью, я настолько окреп физически, что мог справиться с любым мальчишкой в округе.

Бабка пыталась заставить меня торговать огородной продукцией на местном рынке, но я стойко вынес её лупцовку, наотрез отказавшись встать за прилавок.

- Обожрался шоколадом, сучонок! – кричала бабка, хлестав меня половой тряпкой. Она явно ревновала внука к другой.

Благодаря цыганистой бабуле в меня были заложены настоящие мужские качества: физическая сила и способность отстаивать свою позицию.

Теперь судите сами, какая женщина больше нужна мужчине: кормящая его с ложечки или требующая самому зарабатывать на достойную жизнь.

В деле формирования моей личности мама держала стойкий нейтралитет. Она успевала меня кормить, поить, одевать, оберегать от болезней, пустив на самотёк духовное развитие. Ей едва хватало времени исполнять обязанности секретарши председателя горисполкома, а затем руководителя общего отдела этого же советского бюрократического заведения. Я любил забегать к ней на работу, когда она там задерживалась, чтобы пощёлкать на пишущей машинке одним пальцем. Мне нравилось появление чёрных букв, слов и фраз на ослепительно белой бумаге. Меня тогда, как впрочем, и потом, смысл написанного не интересовал. Видимо, с той поры я считаю, что неважно, о чём и как писать, главное, нанести на бумагу текст. Искать истину в письме – удел больших талантов, таких как Ф.М.Достоевский, Л.Н. Толстой и писателей, подобных им по величине интеллекта, а нам, сирым и убогим, дай бог что-нибудь накропать, а там пускай читатель разбирается – есть в этом смысл или нет. В конце концов, самому надо работать мозгами!

Иногда из таинственного кабинета в приёмную выходил председатель, грузный мужчина, похожий мрачным выражением лица на членов Политбюро. Он подходил ко мне и неизменно произносил:

- Писатель! Как дела?

Я смущался – какой же я писатель? – но председатель, видимо, обладал гипнотическим влиянием на людей и, вложил в моё подсознание убеждение о писательском предназначении. Поэтому, когда меня спрашивают, почему я начал писать и, не смотря на очевидное отсутствие таланта, не бросаю это занятие, а упорствую в своём детском заблуждении, неизменно отвечаю:

- Не знаю. Что-то внутри меня заставляет это делать.

Как бы это не казалось странным, но моим духовным развитием больше матери был озабочен отец. К сожалению, и у него на моё воспитание оставалось мало времени.

В короткие промежутки между запоями он привлекал меня к разборке цветных журнальных иллюстраций из его коллекции и просмотру многочисленных художественных книг и учебников по рисованию и живописи. Непостижимым образом, пропивая всё, заработанное загубленным талантом, отец собрал приличную художественную библиотеку.

Благодаря отцу, я познакомился с шедеврами мирового изобразительного искусства, в отвратительном исполнении отечественной офсетной печати. Наиболее глубокое впечатление произвели на меня импрессионисты. Думаю, потому что отец привёз из Москвы, где он заочно учился в Полиграфическом институте, книгу с иллюстрациями французских художников, изданную в Париже.

Корявые, деформированные и размытые силуэты обнажённых женщин, изображаемые импрессионистами, будили во мне буйную фантазию с эротическими сценами, и я подолгу рассматривал женские импрессиопрелести, помогая руками своему восторгу.

Тайны плотской любви я обнаруживал и в литературе. Строгая цензура твёрдо стояла на страже нравственности советских граждан, и до них не доходили такие книги, как «Вечера в Клиши» Миллера, тем более другие романы, больше похожие на пособия по онанизму, чем на художественную литературу. Но, как говорится, чёрта – раз по голове! – а он из другой дырки лезет. До сих пор у меня перед глазами стоят ярко жёлтые с золотым тиснением тома сказок «Тысяча и одна ночь» - бестселлера шестидесятых годов двадцатого столетия, а в ушах звучит голос Шехерезады, рассказывающей, как зеб входит в неё.

Из русской советской литературы помню роман «Девки» какого-то советского писателя, которого в свою очередь не помню. Этот роман ходил среди взрослых, как нечто полузапретное, хотя там живописалось всего несколько сцен деревенского секса в тёмных сенях на бабушкином сундуке.

Не подумайте, что я какой-то инвалид детства с диагнозом - сексуальный маньяк. В школьные годы мною были перечитаны почти все книги в районной библиотеке. Особенно я любил читать фантастику. Жюль Верн и Герберт Уэллс были моими кумирами.

Как раз, именно в этом месте воспоминаний, когда кое-кто может потребовать психиатрической экспертизы автора, уместно вспомнить ещё одну женщину, оставившую неизгладимый след в моей бесполезной жизни. Это был наш классный руководитель, назовём её условно, дабы не обидеть, Верой Николаевной, прибывшей в школу сразу после окончания университета. Лицо у Веры Николаевны, девушки молодой, но некрасивой, всегда было наполовину прикрыто огромными роговыми очками, которые она снимала исключительно во время фотографирования. Классная дама очень любила фотографироваться, и ещё больше ей нравилось показывать свои портреты посторонним с вопросом:

- Угадайте, кто это?

На фотографии Вера Николаевна выглядела почти красавицей, если бы не огромные выпуклые глаза, делающие её похожей на мудрую сову.

Мы, ученики, знали, как отвечать на её вопрос и неизменно восхищались:

- Это - вы, Вера Николаевна!? Как хорошо вы получились на фотографии – просто красавица!

Вера Николаевна при похвале своей внешности слегка краснела и начинала отнекиваться, повторяя:

- Что вы! Что вы! Я совсем не красавица. Просто, я очень фотогеничная.

Тогда я понял, что внешность человека зависит от способов его изображения и в натуре может значительно отличаться от художественного образа, сохраняя черты схожести.

Мне в этом отношении не повезло. На рисунках отца и фотографиях я выходил гораздо хуже, чем видел себя в зеркале. Может быть, это характерно для красавцев, к которым, впрочем, при всём своём самомнении, я себя не причисляю.

Так вот, Вера Николаевна обратила на меня внимание при первой же нашей встрече. А что? Парень я видный. Занимался спортом, учился хорошо, на уроках постоянно острил, за что частенько удалялся учителями из класса.

Мне Вера Николаевна при её невзрачной внешности, конечно, сначала не понравилась, пока не раскрылись её прекрасные душевные качества. Особое впечатление на меня произвела её высокая оценка моих скромных литературных способностей, отмеченных в школьных сочинениях на свободные темы. Мои примитивные стишки, тиснутые в школьной стенгазете, так же вызывали в ней восторг детской неожиданностью.

Она убеждала меня, что мне надо обязательно поступать в Литературный институт и развивать свой литературный талант. К её сожалению, я покатился по другой дорожке, выбрав своей целью физику. Жизнь наказала меня за это, забросив в каменистую и бесплодную пустыню административной работы, лишив тем самым возможности переплюнуть Ландау и Эйнштейна.

Надо сказать, что Вера Николаевна первой вошла в многочисленную группу женщин, к которым я не испытывал сексуального влечения. Поэтому у меня, когда она тесно прижималась к моей спине в туристической палатке во время ночного отдыха, возникало чувство неловкости и желание выскочить на свежий воздух.

В выпускном классе Вера Николаевна настолько воспылала ко мне материнской любовью, что о наших отношениях по школе стали распространяться грязные слухи. Насколько они были оправданы, не берусь судить, так как являюсь заинтересованной стороной.

Но что уж точно, меня больше волновала Маша из параллельного класса, чьи широкие бёдра, осиная талия и пухлые губки поднимали во мне стихотворную бурю и кое-что другое. Я провожал её по весне из школы домой и млел, плетясь сзади, ловя носом её ароматы, а глазами - движение крутых бёдер. Маше льстило, что за ней таскается один из лучших учеников школы, претендующий на золотую медаль, но она не знала, что со мной делать. Я к ней не приставал, не пытался обнять и поцеловать, словом, не вписывался в её понимание любовных отношений. Если бы она представляла себе, что я вытворял с ней в своих фантазиях, она бы страшно перепугалась и написала бы заявление в милицию. Но дела до тактильных ощущений не дошло, и всё обошлось онанизмом.

Когда гормон мачо – тестостерон - успокоился, и весеннее обострение любовной болезни прошло, Вера Николаевна спросила меня:

- Помог Маше подготовиться к экзаменам? Наверное, было трудно? Головка у неё совсем пустая.

В ответ я нагло улыбнулся и, пытаясь изобразить из себя Дон Жуана, небрежно бросил в ответ:

- Все симпатичные девицы одинаково глупы! Всем не поможешь.

- Паршивец! – ласково улыбнулась Вера Николаевна.

- Твоё выпускное сочинение напечатали в «Комсомолке». Читай! – протянула она мне городскую молодёжную газетёнку.

В период формирования моей личности в средней школе уделялось большое внимание коммунистическому воспитанию молодёжи. Идеологическая надстройка, похожая на первомайскую демонстрацию с её массовым шествием под красными знамёнами мимо трибун и криками «Ура!», нависала над корой головного мозга советского гражданина, начиная с момента всасывания материнского молока и кончая последним расчётом на кладбище. Наш мозг деформировался под прессом коммунистических догм, выдавая перлы патриотизма.

В выпускном сочинении на свободную тему я выбрал сюжет партийного собрания, на которое пригласил героев «Поднятой целины» и «Тихого Дона», всемирно известных романов самородка-писателя Михаила Шолохова, любящего стимулировать своё творчество рюмкой-другой хорошей водочки. Это объясняло, почему простой донской парень способен профессионально живописать коллизии установления советской власти в вольных казачьих станицах. Попав в моё сочинение, красные казаки заверили председателя партийного собрания, вождя мирового пролетариата В.И.Ленина в преданности советской власти, поклялись до последней капли крови служить делу освобождения трудового народа от гнёта эксплуататоров. После собрания кое-кто из них попал под белогвардейскую пулю, а другие упорно продолжали коллективизировать тупое крестьянство под шуточки деда Щукаря. В конце сочинения я сделал приписочку насчёт желания современной молодёжи пойти по пути Нагульного и Размётнова и отдать свои жизни, если надо, как и они, за родную советскую власть, независимо от понимания того, что творит.

Такая глупость потрясла редактора местной газеты до такой степени, что, не смотря на глубокое похмелье, он отправил моё сочинение со своими комментариями на первую страницу и пригласил на работу корреспондентом с гарантией поступления на факультет журналистики заочного отделения университета.

Узнав о предложении редактора газеты, Вера Николаевна пригласила меня на разговор домой. Дома она оказалась одна. Мать её уехала до конца недели на дачу копать грядки. В разговорах о том, о сём, мы выпили две чашки чая, но от третьей я отказался, почувствовав тяжесть в мочевом пузыре.

Вера Николаевна предупредила мой вопрос о расположении туалета в её коммунальной квартире своим вопросом. Она, не вставая, пододвинулась ко мне на стуле и судорожно схватила за руку. Ладошки у неё были потными и липкими.

- Ты пойдёшь работать в газету?! Не губи свой талант! - почти прокричала она. Я почувствовал, что ещё мгновение, и Вера Николаевна упадёт в обморок, и оглянулся, пытаясь найти поддержку за спиной, но мой взгляд наткнулся на разостланную постель с белоснежным бельём.

«Опозорюсь!» - промелькнуло в голове. Я испуганно выдернул руку из её липких ладоней и опрокинул чайник. Горячая вода выплеснулась на платье Веры Николаевны и охладила её любовный пыл.

- Уходи! Хоть в физику! Хоть к Маше! Куда хочешь!- истерично прокричала она.

Я не преминул воспользоваться её предложением и выскочил из комнаты.

С этого момента я стал опасаться влюблённых в меня женщин.