Что хочет автор. Литературные конкурсы

Река Егорлык в этом месте огибает полуостров, который с высоты птичьего полета похож на горб верблюда. С давних пор, эти места заселялись кочевыми племенами калмыков, которые пасли тучные стада скота и табуны лошадей. Никто не знает, когда и как появился этот немногочисленный народ.

Пожилые люди рассказывают легенды, из которых можно построить версии:

а) После падения власти чингизидов и разгрома войск хана Мамая на реке Дон, калмыкам пришлось делать вы-бор, принять ислам или уйти в степи и жить привычной для них жизнью.

б) Прикочевали они из Монголии в более поздние вре-мена.

Возможно, верны обе версии. Да прикочевали, но не на голое место, а к соплеменникам. Действительно! В семнадцатом столетии, в России, уже не было неподконтрольных территорий. И без высочайшего повеления царственной особы, монголы поселиться не могли. Из этого можно сделать вывод, что монголы прикочевали в Сальские степи к своим соплеменникам, которые уже имели право там жить. Произошло увеличение численности народа.

Численность казаков на Дону быстро росла. Со време-нем они вытеснили калмыков в Черные земли. Казачьи атаманы позволяли селиться иногородним* на окраинах своих земель, тем самым создавалась буферная зона.

Так на полуострове появилось первые хаты. Иногород-ние — это переселенцы из Украины, беглые крестьяне их разных мест России или просто заброшенные в эти места судьбой люди. Им приходилось, в жестокой борьбе, за-щищать от кочевых племен и народов Кавказа, пространство своего обитания.

Река, огибающая полуостров, служила естественным препятствием от быстрой атаки беспокойных соседей на село. На первый взгляд, хаты и постройки беспорядочно разбросаны, но если вникнуть, то окажется, что именно этот беспорядок затруднял быстрое передвижение налет-чиков по селу, что давало время на организацию обороны.

Тяжкий труд крестьянина, вперемешку с боевыми буднями, воспитали в поселенцах людей труда, которые быстро меняли соху на саблю и пику. Опасность научила всегда быть настороже. Потому в селе почти не было ленивцев и пьяниц. Работа и война стали привычными в жизни этих людей. Зима давала им вздохнуть спокойно, но это только тогда, если хлеб уродил на нивах села и их соседей, когда лето позволило нагулять жир скоту. А случись засуха, которая погубила хлеб на корню и траву на лугах, жди набега днем и ночью. Положи саблю и пику острую рядом с собой и некогда о них не забывай.

Шло время, менялись поколения, село росло и шири-лось. Люди, побогаче, строили дома из кирпича, крытые железом, но в основном, преобладали хаты из самана* с крышами из соломы или камыша. Пол в таких хатах мазали глиной смешанной с конским навозом, топили кизяком* или кураем*.

В селе не гутарили по-казачьи, а балакали, что означает говорить на языке, который образовался из украинского и русского наречий. Работали, сеяли и жали хлеб, верой и правдой служили царю-батюшке.

Начало двадцатого века обрушило на народы войны и революции, смерть слезы, кровь….

ИСПОЛНЕНИЕ.

Эту книгу, я посвящаю

родным людям, которые

своей любовью, трудом и

страданиями сделали

нашу жизнь возможной.

Сенокос. Июнь, божественная пора, когда все на Зем-ле, будь-то сорная трава, пшеница или никчемная козявка, ведут нелегкую борьбу за продолжение жизни. Оглянись человек, нет ничего краше цветущей степи. От ступней ног, до горизонта, привольная широта и щедрость Земли русской. Покачивают, наливающимся колосом хлеба, голубоглазый лен разбросал свои цветы по степи, а у линии, где в лазоревой дымке, встретились земля и небо, видится озеро, обрамленное изумрудным ожерельем травы. Оно возникает, то в одном, то в другом месте. Зовет путника в полуденную жару искупаться в прохладных водах его, но не дойти к нему, не доехать. Это мираж.

Богатая жизнь для мужиков — это тоже мираж, но надо жить. Они отбивают косы, готовят нужную для этой работы утварь. Завтра поутру, на зорьке, когда высветятся на кап-лях росы, первые лучи солнца, на землю ляжет валок ско-шенной травы.

Хорошо в степи, но уже некогда любоваться прелестя-ми природы, нет времени даже для отдыха. Трава не должна перестоять, к тому же, могут пойти дожди нескон-чаемой чередой и тогда, работы привалит еще больше. Придется спасать сено от губительной влаги. Иначе беда, надо будет сбывать за бесценок скот, а потом полуголод-ная зима.

Солнце еще за горизонтом, но уже скрипят колеса те-лег, на которых восседают все члены семей, от стариков, до молодых мам с грудными младенцами на руках. Приедут они на свои делянки, перекрестятся, поплюют на загрубевшие от тяжкой работы ладони и до ломоты в спине, будет косить, сгребать подсохшее сено и складывать его в копны.

Слава Богу! На небе нет ни облачка, солнце беспрепятственно взбирается к зениту, рубахи взмокли, пот заливает глаза, усталость валит с ног, но время не терпит. Час за часом, день за днем нелегкий труд пробивает дорогу к жизни.

Маленькая хата, под камышовой крышей, приютила Ганну Курилову и ее сына Карпо. Отец семейства сгинул в пучине морской пролива Цусима. Мать, Ганна, с помощью брата мужа, вырастила сына, который стал ей надеждой и опорой. Девки глаза “проглядели”, добиваясь его взаимности. Но сердце его часто стучит, когда он думает о Полине.

Не забыть, как в первый раз решился проводить ее до-мой с посиделок. Карпо не смог сопротивляться чувствам и влечению, обнял ее. Она не вырывалась, а теснее прижалась к его сильному телу. Первый поцелуй качнул землю под их ногами, все исчезло, да и существовало ли вообще. Затем долго стояли, боясь поднять глаза. Смелее оказалась Полина, она чмокнула его в губы и исчезла за дверью своего дома.

День меняет ночь, которая так коротка, что люди едва успевают сомкнуть веки.

—Вставай, сынок, вставай, уже светает. Надо сегодня заканчивать сенокос. Что-то все тело ломит, быть дождю.

—Сейчас, мама, еще чуть-чуть посплю, глаза не откры-ваются.

—Вставай, если не хочешь, чтобы я плеснула на тебя холодной водой из колодца. Недавно принесла. Молочко холодное тебя ждет. Только что из погреба.

—Угу, мама, — мычал сын, но продолжал спать.

Мать улыбнулась добрым мыслям своим, отошла: «Пусть еще немного поспит, успеет еще за жизнь свою наработаться. Хороший парень растет, хозяином будет». Душа наполнялась теплотой и гордостью за сына: “Нет в селе такого сильного, умного, доброго и красивого хлопца! Нет!”

Ее охватили радостные мысли-мечты, что наконец-то им улыбнется удача, и они выберутся из нищеты.

Сон отступает перед заботами. Быстро расправившись с завтраком Карпо, запрягая в телегу лошадь, спросил у матери:

—Мамо, когда ты спишь?

—На том свете будет время для сна, а сейчас, пока жи-вы, надо работать, чтобы такой сон не пришел раньше срока. Даст Бог, закончим сегодня, надо дяде Трофиму помочь.

Мать взглянула на сына, что бы понять, как отнесется к ее предложению Карпо.

—Поможем, мамо, но дай хоть разочек искупаться в реке.

Ганна поняла потаенные мысли сына: “Не работы боится, надеется по пути увидеть Полину”.

—Полина подождет, да и в поле она сейчас. Они пере-ехали на дальнюю делянку. Там как раз рядом с Полозо-выми, делянка Трофима.

—Дяде еще много косить?

—Еще половину.

—Мамо, почему мы еще дома? Поехали? — то ли в шутку, то ли всерьез, заторопился сын.

Трофим Курилов, брат отца Карпо, контуженный еще на японской войне, проживал с женой Тосей и дочерью Ольгой на другом краю села. Работа давалась ему тяжело. Как ни старались, помогать ему, жена и дочь, но косовица двигалась тяжело. Когда приехали на помощь Ганна и Карпо, у Трофима и его семьи не осталось сил даже на радость.

—Господь в помощь!

—Спасибо. Но сказали боги, чтобы и вы помогли,— на-тужено, разгибая спину, отшутилась жена Трофима.

—Для того и приехали.

—А мы думали сватать дочку соседа, — Тося взглядом лукаво показала на делянку, на которой работала семья Полозовых.

—Ой, тетя, не начинайте,— вспыхнул Карпо.

—Как же не начинать, если после того, как я ей сказала, что ты приедешь, она не работает, только на дорогу смотрит. Вон дывысь, уже бежит! — концовку фразы она говорила на местном наречии.

Не бежала Полина, а летела. Стрельнув глазами в Кар-по, попросила:

—Тятя послал. Водица у нас закончилась. Тетя Ганна, вы только приехали, привезли наверно напиться, – забыв поздороваться, лепетала она, не поднимая глаз.

—Привезли, зови своих, напьетесь, и передохнем трошки.

В тени телеги, тесно, но всем хорошо, только Карпо и Полина не в “своей тарелке”. Их взгляды украдкой встре-чаются. Теплый лучистый взгляд ее ласкает и зовет. Серые глаза Карпо стали почти голубыми от любви и нетерпения, очень хотелось скорее вырваться из плена сенокоса и встретиться.

—Да не таитесь, вы! — лукавым тоном привела их в чувство неугомонная тетя Тося!

Карпо виновато опустил голову, а Полина, прыснув смехом, убежала.

—Тося, не займай ты их, они еще диты, — не поддер-жала свояченицу Ганна.

—Ой! Диты -ы! Дывысь скоро бабушкой будешь! А ты кажишь диты!

—Хватит, а то накличете беду. Принесет в подоле, — не на шутку забеспокоилось мать Полины, Евдокия.

—Не принесет, она у нас умная, знает, что делает, — отозвался отец девушки Игнат.

Опять Карпо размеренно взмахивает косой. «Надо сло-житься и купить на заводе в Аксае косилку. Пусть дорого, но не махать же косой всю жизнь». Эта думка, на некото-рое время, отодвинула ласковые мысли о Полине. Карпо стал подсчитывать, сколько надо продать зерна и скотины, чтобы облегчить свой труд.

Вдруг он почувствовал непривычное сопротивление косе. Будто она срезала небольшой холмик земли. Карпо остановился и увидел зайчонка, пересеченного почти надвое, который еще несколько раз брыкнул задними ногами, дрожь прошла по его телу, и он затих.

Дочь Трофима Ольга, увидев, что Карпо присел, подо-шла к нему.

— Ой, Боже! — она прижала руки к груди и отверну-лась.

—Что зайчонок? Сколько молодых людей скосила вой-на! Не счесть! — подытожила Евдокия. А вы зажурились за зайчонком. Давайте работать.

Никто не сдвинулся с места, смерть маленького зверь-ка, задела души Карпо и стоящих рядом родственников, напомнила о хрупкости жизни в этом мире, воскресила упорные слухи о грядущей войне. Но работа не ждет, она забирает все, тревогу, печаль и радость, но не смеет отнять мысли о любимом.

Полина, сгребая уже подсохшее сено, смотрит на хорошо скроенного парня, который на соседней делянке, размеренно взмахивает косой. Иногда он останавливается, чтобы очистить и наточить косу, перевести дух. Их взгляды встречаются, одаривая друг друга, теплотой любви и затаенной, от других, страсти.

—Карпо, остановись, отдохни, а то девка мается, твои глаза видеть хочет.

—Какая девка?— будто ничего не происходит, отвечает сын матери.

—Хорошая тебе будет жена, а мне невестка.

—Мамо, рано об этом думать, боюсь, заберут в солда-ты.

—Не, говори так. Мне тогда ложись и помирай! Отец твой сгинул на проклятой войне. Сказывали, что воевали страну, откуда солнце встает. К чему нам эта страна, сколь-ко мужиков не вернулось? А кто пришел, то на костылях, то, как у твоего дяди всегда голова болит. Господи, спаси и сохрани нас от такой беды. — Мать несколько раз перекрестилась, глаза наполнились слезами.

Карпо ее почти не слушал, он смотрел на Полину, ловил каждое движение, каждый ее взгляд. Ее улыбка заставляла забыть обо всем. Какое дело, в эти минуты, им до войны, которая прогрохотала, где-то там далеко. Все в прошлом, сейчас, завязывается новый узелок жизни. Они любовались друг другом, их не трогало прошлое, их манило будущее.

Когда стемнеет, Карпо и Полина, не сговариваясь, при-дут к стогу, чтобы взяться за руки смотреть глаза в глаза, чтобы отыскать в них любовь и путь к счастью.

Свежескошенная трава, ее запах не спутать ни с чем. Сколько грехов породил он, сколько судеб сделали крутой поворот, не знает никто. При звездах или восходящем солнце, все повторяется вновь, будто и не было чужих ошибок. Парни и девушки опять спешат к стогам или на сеновал, где нет сил, сопротивляться чувствам.

Нескоро угомонилась их страсть. Иногда она уступала мечтам. Карпо и Полина строили планы, о количестве де-тей, о новом доме и достатке в нем.

Евдокия, мать Полины, не спала всю ночь, успокаивала себя тем, что сама такая была. У нее все сложилось хоро-шо, но душа болела и стонала. Муж Игнат, утомленный дневным трудом, мирно посапывал рядом. Скоро рассвет, но она не рискнула его будить, чтобы поделиться тревогой. «Намаялся за день, а завтра опять в поле, в жару, косить до изнеможения».

Скрип калитки выдал пришедшую дочь. Ей не удалось незаметно проскользнуть в дом. На пороге стояла мать. Она с первого взгляда поняла все.

—Карпо…,— Полина опустила голову.

—Не могла дождаться свадьбы? Невтерпеж стало?

—Молчи! — Евдокия устало присела на ступеньку крыльца, опустила голову.

—Мамо! Он осенью зашлет сватов. Он не такой, я ему верю.

—Парень хороший, но….

—Никаких но. Только отцу ничего не говори, — Полина присела у ног Евдокии, — все уже случилось и я не жалею.

Мать обняла дочь, поцеловала в маковку* и прошептала:

— Ты родилась после такой же ночи. Вот только Бог бы соединил вас.

—Он уже соединил нас, осенью сыграем свадьбу.

—Дай-то, Бог, но не все в нашей власти.

Остаток ночи они не смогли уснуть. Полина думала о Карпо, вспомнила как еще совсем маленькой девочкой он спас ее. Испуганная пара лошадей, запряженных в по-возку, мчалась прямо на нее. Растерявшись, она не могла шевельнуть даже пальцем, покорно смотрела, раскрытыми от ужаса глазами, на приближающуюся смерть. Карпо метнулся к ней и успел унести ее в сторону. Говорили, что еще секунда, погибли бы оба.

Все прошло и быльем поросло. Такая жизнь не дает времени оглядываться назад. Теперь они взрослые и Бог соединил их судьбы.

Она знала, что Карпо иногда злиться по пустякам. Ни-кому не дает спуску. Многие его сверстники попадали под горячую руку и боялись его. В ярости он был страшен. Не сдавался даже против нескольких противников. Его сбива-ли с ног, а он вставал, чем изумлял их и добивался победы.

«Хороший и смелый мой защитник», — радостью по-лыхнуло ее сердце, — когда-либо крепко поколотит он Андрея, не посмотрит, что сын богача известного по всей округе Григория Сабитова. Зачем этот папенькин сынок ходит за мной? Некрасивый, рыжий, конопатый таскается по пятам, думает, что я его полюблю. Да и кто его полюбит такого?».

Следующий день прошел как в тумане. Полина стара-лась не подавать виду, чтобы отец не догадался о случив-шемся. Но он заметил необычное состояние дочери и спросил у жены:

—Что-то наша дочь на себя не похожа?

—Всэ ты бачишь! Вжэ велыченький, а дурнесенький, чи не знаешь шо з намы бувае раз у мисяц.

Чтобы скрыть неправду и свою тревогу, Евдокия гово-рила ласковым, воркующим голосом и шутливо толкнула мужа.

—C чего ты такая ласковая сегодня?

—Отчипысь! До вечера! Понятно чи ни?

К вечеру потянуло прохладой.

—Как бы ни накрыл нас дождь,— забеспокоился Тро-фим,— надо спешить. Может, перестанем косить, выждем? В волках потом придется сушить.

—Высушим. Осталось немного, — отозвался Карпо и усерднее налег на косу.

Валки скошенной травы послушно ложатся на землю. Карпо все чаще смотрит на делянку соседей. Мысли о ней не покидают его: “Завтра Троица. Будет дождь или нет, все равно праздник. Он встретиться с Полиной”.

Праздничное утро встретило жителей села небольшим дождем.

— Слава Богу! Такой дождь не помеха в сенокосе. Можно идти в церковь с легкой душой.

Батюшка неспешно вел службу, проповедуя мир и со-гласие, возносил благодарение Всевышнему за хлеб и соль, просил не оставлять чад своих.

Прихожане старательно крестились: “Прости, Боже, грехи наши тяжкие! Спаси и сохрани , Спаситель наш Иисус Христос, от войны и напасти разной. Даруй нам хлеб на-сущный, да здоровье детям нашим”.

Полина стояла и молилась чуть впереди Карпо, но вре-мя, от времени оглядывалась, чтобы увидеть его глаза, а в них любовь.

Из церкви селяне пойдут искать целебные травы, свято веря, что они, собранные на Троицу, защитят их семьи от всех недугов. Вечером, когда солнце уйдет за горизонт и придет желанная прохлада, сядут за семейный стол и выпьют чарку, другую.

Ганна и Карпо засиделись в гостях у Куриловых до су-мерек. Хозяйка поставила на стол нехитрые угощения. Трофим, разливая по стаканам горилку, предложил:

—Помянем Николая, брата моего. Сгинул человек, не отыскать ни могилы, ни людей, видевших его кончину. Царство ему небесное.

—Помянем моего Колю,— Ганна всхлипнула, прикрыв ладонями лицо, — хорошим был отцом нашему Карпо.

Не чокаясь, выпили. Праздник получался невеселый. Вспомнили хорошими словами, убиенного войной раба Божьего Николая. Как же необходим был все эти годы, отец для Карпо, защитник, кормилец и просто родной че-ловек, как несладко пришлось Ганне, без мужа, тянуть хозяйство и воспитывать сына.

От очередной рюмки Карпо отказался:

—Я пойду, – он встал из-за стола.

—Подожди, — попытался остановить его Трофим.

—Иди, сынок, дело молодое, иди, — понимающе кив-нула мать, — что ты будешь сидеть здесь со стариками. Полина, небось, заждалась.

Карпо вышел, а счастливая мать повернулась к Тосе, сказала:

—Хорошая и работящая жена будет у Карпо. И он ее любит без памяти. Как зачарованный весь сенокос к ней рвался.

—Ганна, не спеши! Ой, не спеши!

—Ты о чем это? Дивчина красивая статная, умом не обиженная. С парнями не шляется! Любят они друг друга! К тому же, я приметила, уже живут вместе. Что еще нужно?

—Тогда права ее мать! Принесет в подоле.

—Если и принесет, то к нам!— глаза Ганны радостно засветились.

—Опять, ты торопишься, бежишь куда-то. Дело совсем в другом. Полину я знаю, но боюсь, чтобы Карпо там не обжегся.

—О чем еще я не знаю? Говорите!

—Я хорошо знаю ее отца. Царю служили вместе. Он без выгоды ничего не делает,— вступил в разговор Трофим.

—Что в этом плохого? — скорее по инерции спросила Ганна, хотя первые ростки тревоги уже рвались наружу, сердце выбивало неровную дробь, — сказывайте, что говорят на вашем крайку? Говорите, ничего не утаивайте.

—Что утаивать? Не отдаст Полозов Полину за Карпо. Он знает, что сын скотопромышленника глаз на нее положил. А мы кто, голытьба с прорехами на штанах! – Трофим горестно махнул рукой и отвернулся.

—Ходит этот рыжий пузан за ней, как нитка за иголкой, — добавила Тося, — ты не знала? Все село об этом бает.

В хате быстро темнело. Трофим очистил от копоти стекло лампы, аккуратно подрезал фитиль и, наконец, зажег его. Неяркий, чуть колеблющийся свет высветил хмурые лица людей, которым жизнь не давала роздыху, ставя препятствия одно за другим.

В дом Трофима Курилова рысцой вбежала соседка, ко-торую звали Танька-брехло. Со свежей новостью она не могла дожить до утра, такое нужно срочно донести до ушей, неважно чьих, иначе не уснуть.

—Ой, Тосю!!! Я такэ щас почула, таке почула, — увидев Ганну, она запнулась и прикрыла рот ладонью, виновато завертев головой.

—Говори уж теперь, если язычок проболтался.

Соседка виновато закрутилась на месте.

—Та я точно не знаю. Ничего казать не буду. Лучше я пиду.

—Говори, что знаешь, — наступала на нее Тося.

—Кажуть, шо хто-то побыв Андрия — сына, нашего бо-гача-татарина, — она опять опасливо взглянула на Ганну.

—Кажи всэ! — почти крикнула Тося.

—Шо казать? Шо казать? Я точно не знаю, но як будто, быв его Карпо. Ще кажуть, шо Гришка-татарин орав на всэ село, дуже сыльно грозывся.

Соседка ушла, наступила тишина.

—Ой, забула сказать! — Танька-брехло опять стояла в проеме двери. — Ганна, дуже гарный у тебе хлопец. Защитыв Полину от насильника Андрия. Кажуть морда у того вся сыня! Вот!

Взметнув подолом, соседка понесла весть дальше.

Первой опомнилась Тося!

—Поберечься бы Карпо, Сабитов злопамятный.

С тяжелым сердцем Ганна засобиралась домой.

—Возьми, передай гостинец Карпо,— Тося сунула в ру-ки Ганы узелок, — он любит мои пирожки, я знаю, ему по-нравятся.

Летний вечер, аромат зверобоя и чабреца властвует в каждой хате, гармонь зовет и плачет, из разных мест села, ей отвечают тягучие казачьи и напевные украинские песни. Молодежь спешит к зовущим мелодиям, чтобы забыть обо всем, вместе с тальянкой радоваться, страдать и надеяться. Девушки будут строить глазки парням, а когда стихнут аккорды и песни уступят место тишине, разбредутся влюбленные по укромным местам, а те, кто остается без пары унесут домой грусть и надежду.

Андрей Сабитов давно и безнадежно любит, грустит и страдает о Полине, но она не дала ему надежды, не пода-рила ни одного ласкового взгляда. Много планов построил он, но реализовать их не хватало духу. Да что планы? Он боялся сказать ей даже слово. Ходил за ней тенью, мечтал и набирался смелости.

Полина наспех справилась с домашними заботами. Пе-ред осколком зеркала, вмазанного в стену, туго заплела косу, чуть тронула сажей брови, затем надела самое луч-шее, но уже потертое платье. Она знала, что красива, но еще раз вернулась к зеркалу, улыбнулась себе. “Сегодня Карпо будет без ума от меня!”— нетерпение и радость толкали ее к любимому. Ожидание светлых и радостных грез прошло, ее ждет огромное счастье. — «Карпо, мабуть,* от нетерпения уже ругается». Радостное возбуждение гонит ее к месту свидания. Она забыла даже закрыть калитку двора. Скорый шаг ее вот-вот сорвется на бег.

Из-за громадного тополя, навстречу ей, вышел Андрей. Не успев остановиться, Полина попала в его объятия. От неожиданности, она испуганно охнула и несколько мгновений стояла без движений. Андрей понял это по-своему. Он резко развернул ее и прижал к стволу тополя и стал целовать все, к чему прикасались его губы. Близость ее тела придала ему решительности, заставила срывать с нее одежду. Изо всех сил, Полина толкнула насильника так, что тот не удержался на ногах, упал на спину. Отбежав на безопасное расстояние, Полина остановилась и крикнула поднимавшемуся с четверенек Андрею:

—Зачем ты ходишь за мной? Я не люблю тебя! Вот ска-жу Карпо, он тебя пришибет.

—Это еще посмотрим, кто кого пришибет! — через частое дыхание, угрожающим визгом, орал он.

Полина бросилась к месту встречи с любимым, кото-рый, увидев желанный силуэт, шагнул навстречу. Обняв девушку он, ощутил дрожь ее тела.

—Что случилось, ты вся дрожишь?

—Андрей хотел меня снасильничать.

—Как снасильничать? — опешил Карпо.

—Хотел взять меня силой.

—Да я его просто убью.

—Не связывайся с этим навозным жуком.

—Как это было?

—Выскочил из-за тополя, сначала пытался целовать, потом стал рвать платье. Я его толкнула так, что он качался по траве, как боров. Смешно смотреть.

—Его надо почукыкать* получше, чтобы неповадно было смотреть на чужих девушек.

Карпо и Полина шли по тропинке, отыскивая укромное местечко.

—Пойдем к реке, там сейчас красиво и никто мешать не будет.

—Пойдем быстрее, соскучился.

У Полины чувство опасности еще не прошло, она огля-нулась. Ей показалось, что позади, мелькнула, чья-то тень.

—Чего ждать? Идем!

—За нами кто-то идет. Я боюсь!

—Я понял. Карпо обнял ее и завел за куст, — иди по тропинке.

—А ты? Я посмотрю, кто за нами идет.

—Нет, я с тобой!

—Хорошо! Только отойди в темное место, чтобы тебя не было видно.

Затаившись за кустом, Карпо видел, как кто-то крадется за ними, а когда человек приблизился, он узнал Андрея.

—Что ходишь за Полиной? – не дожидаясь ответа он, ударил соперника в лицо, затем подошел к нему, сказал:

—Еще раз увижу тебя около нее, ноги переломаю, а то и убью.

—Сам скоро ляжешь в могилу! – зло шипел, в след обидчику, Андрей.

Он не забыл зуботычин и оскорблений, полученных от Карпо ранее, когда еще Полина не стояла между ними. На посиделках, из-за пустяка, между ними вспыхнула ссора, в присутствии многих девушек и парней Карпо несильно ударил его в лицо и добавил примакон*.

Этот удар не таит в себе опасности и не причиняет бо-ли, но считается оскорбительно – напутственным.

—За все ответишь! За все! – Андрей, от ненависти и бессилия, сжал кулаки.

В эту минуту Карпо и Полине не было дела до коварных планов, которые не раз рождались и гасли в воспаленном мозгу Андрея.

Когда они подошли к воде, луна уже перебросила по легким волнам серебряный мосток, который от их ног тя-нулся на другой берег. Волны с тихим плеском подкатыва-лись к их ногам, чтобы поклониться и исчезнуть. А когда ветер чуть забеспокоится, зашумят камыши, да побежит по волнам мелкая зыбь, потом все стихнет. Склонив свои ветви до самой воды, застынут в вечном поклоне вербы. Карпо и Полина идут вдоль берега, прислушиваясь к стуку сердец. Крик ночной птицы нарушил покой ночи. Девушка теснее прижалась к плечу Карпо. Звезды мерцали, где-то вверху, под куполом неба, а когда на Луну набегало облако, их золотой свет отражался на едва заметной волне. Они идут к загадочному месту, к которому приходят все влюбленные пары села и ближней округи. Ночь влекла их к тихой заводи, где иногда расцветали водные лилии.

Из поколения в поколение ходила молва, что эти лилии появились, после того как там утонула молодая пара, которая не захотела расстаться, выбрав смерть, а не разлуку. Лилии цветут не всегда, и увидеть их удается не всем.

Влюбленные пары, стоящие перед новой, семейной жизнью, перед венчанием, приходят сюда к крутому обрыву, чтобы увидеть и сорвать заветный цветок, сулящий неразлучную любовь до гробовой доски.

В прошлом году, прошел слух, будто по берегу ходила, та самая девушка, что утонула. Ходила и кричала, вселяя тревогу в души людей. Знахарки баяли, что вскоре придут несчастья немалым числом. Не зря же она покинула люби-мого, и пришла к нам. Не иначе, чтобы предупредить нас о наступающей беде.

Заветное место близко, еще несколько шагов и откро-ется гладь заводи. Полина с дрожью в голосе попросила Карпо:

—Давай закроем глаза и подойдем к краю обрыва. По-просим нашу судьбу о милости, дать нам счастье жить вме-сте и иметь много детей.

—Я согласен, — он смотрел на нее, будто забыл о только что данном согласии.

—Закрывай же! — с напускным негодованием била его в грудь кулачками, а затем обвила его шею.

—Сейчас, – шептали его губы, бороться со страстью он уже не мог.

Зачем просить счастье, если оно здесь! Рядом! Глаза ее близко, близко и понять о чем она говорит невозможно.

—Карпо! Не надо здесь! Боюсь не получить нам тогда лилии! — Полина мягко отстранилась. – Ты закроешь, на-конец, глаза?

—Да! Чуть успокоившись, досадливо выдавил из себя Карпо.

Минуту другую они готовились к таинству.

—Ты закрыл глаза?

—Не открывай раньше времени, а то ничего не полу-чится.

Крепко смежив веки, они шагнули к обрыву….

Григорий Сабитов, владелец нескольких предприятий по забою скота. Он, потомок татарина, неведомо, когда пришедшего в эти места, женился на русской девушке, принял православие и потому записан, как Григорий. Дол-гое время он жил в нищете, пас скот, но однажды его бес-просветная судьба сделала ему подарок. Умирающий в степи путник слезно просил передать деньги его семье. Тайна похоронена вместе с телом, а деньги нашли нового хозяина. Скупал скот, забивал, продавал. Нескоро к нему пришло богатство. Это теперь в его кулаке трепыхаются многие чины, а тогда не было даже надежды.

Особенно хорошо пошло дело во время войны с Япо-нией. Цены взлетели, что позволило построить большой кирпичный дом, завести прислугу. Теперь, его называли в селе, не иначе, как Григорий Сабитович. Местный староста льстиво балакает, считает за честь выпить с ним чарку “Смирновки”. Самогон Григорий не пьет давно. “Смирновка” греет душу и лелеет самолюбие:

—Все, все в моем кулаке! Попляшет они под мою дуд-ку! Узнают силу Григория Сабитова! – торжество перло из него наружу, требовало возвеличения. – Я батрак, сын батрака, живу в хоромах! То ли еще будет!

Татьяна, жена Сабитова, тихая богобоязненная женщи-на, никогда не перечившая мужу, не выдержала:

—Гриша, окстись! Бог нас накажет, за твою гордыню и твои дела.

—Не мешай жить! Я для всех здесь хозяин! Никто не посмеет меня ослушаться! Тебе тоже не советую! Уйди с глаз моих! Долой! Долой!

Татьяна, чтобы избежать худшего ушла, но тут же вер-нулась со слезами на глазах.

—Сына избили.

—Как избили? Кто посмел? — взревел Сабитов.

В комнату вошел Андрей, с вспухшим носом и красным пятном под глазом, обещавшим превратиться в обширный синяк.

Мать смоченной в воде тряпицей пыталась стереть размазанную по лицу, из разбитого носа, кровь. Сын вяло отмахивался, прятал глаза.

Тщеславие местного повелителя судеб и радость власти вмиг обратились в ярость и гнев, который он направил на сына:

—Тюха ты! Ты хоть сдачи дал?

Наконец поток оскорблений, угроз и ругательств иссяк. Понемногу успокоившись, отец будто обессилив, крикнул:

—Рассказывай, все рассказывай! Кто бил и за что бил!

—Я хочу жениться!

—Я хочу жениться! — упрямо повторил Андрей, не поднимая глаз.

Григорий обалдело смотрел на сына. Он совершенно не ожидал такого ответа. Ему в голову не могло прийти, что наследник уже вырос, и интересы его простираются далеко за пределы родительского двора.

—А женилка выросла? — по инерции, еще сопротив-лялся самому себе Григорий, но уже понял, что сын воз-можно прав.

—Есть человек, который мне мешает, сильно мешает! — Андрей не скрывал своей ненависти и бессилия.

Желание сына жениться отошло на второй план, так как отец не мог взять в голову то, что вдруг появилась кочка на его пути и хочет заставить его спотыкаться. В его груди поднималась новая волна ярости. Едва сдерживая себя, спросил:

—Карпо Курилов.

Отец ожидал более сильного противника и потому рассмеялся:

—Этот хлопчик стал на нашем пути? Не смеши меня! Это не тот человек, с которым мы не справимся.

—Нет, папа, он сильный упрямый и умный. Никто еще его не смог победить!

Протест сына вызвал у Григория новый приступ смеха, а затем глаза его стали злыми и решительными.

—Никто в этом селе и округе не сможет нам противо-стоять. И запомни. Если не хватает сил для победы, используй мозги, не достаточно, примени хитрость, деньги.

Казалось, что отец забыл о заявлении сына. Глаза зату-манились, скрывая его мысли. Он что-то обдумывал.

—Я хочу жениться, – напомнил о себе Андрей.

—Об этом я сейчас и думаю. Хочу тебе подыскать не-весту красивую с богатым приданым.

—Мне не нужна другая невеста.

—Хорошо, хорошо. Рассказывай, кто тебе нужен, — отец не скрывал злой издевки.

—Полина Полозова, — он потупился и после паузы, которая позволила собраться с духом, продолжил, — я ее очень люблю, не могу без нее жить.

—Дурак! Без денег нельзя жить, а бабу можно купить на любой вкус!

Мать сделала протестующий жест, но, встретив жест-кий, немигающий взгляд мужа, опустилась на стул.

—Мне не нужна любая, мне нужна Полина, – стоял на своем Андрей.

—Говорю же тебе, найдем богатую невесту, да сложим капитал. Не будет нам ровни. Ох, и развернемся мы тогда. Зачем тебе голь перекатная? Она хлеба вволю не ела! Голодранка необразованная! Тебя в приличный дом с нею не пустят!

—Она училась в церковно-приходской, четыре класса.

—Очень большие знания! – продолжал издеваться над сыном отец.

—Папа, а сколько у тебя классов?

Григорий хотел что-то сказать, но поперхнулся от сы-новних слов. Откашлявшись, обиженно сказал:

—Я мужик, к тому же умный. Мать, наш сын совсем го-лову потерял, — он, приглашал жену к разговору.

Татьяна удивленно взглянула на мужа, собрав всю свою смелость, решила выложить ему свои давние мысли:

—Уйди, сынок, нам с отцом поговорить надо, — после ухода сына, продолжила, — эта девушка— хорошая хозяйка, в доме лишней не будет.

Не обращая внимания, на кислую физиономию мужа, продолжала:

—Твердая рука нашему сыну только на пользу и тоже не будет лишней. Ты хочешь женить Андрея на богатой невесте и сложить капитал, но мы с тобой невечные. Сын, человек слабохарактерный, поэтому весь капитал, нажитый тобой, может уйти к семье невесты. Андрей окажется на улице, нищим. Получится, что не найдешь, а потеряешь! Полина Полозова, девушка с характером, хваткая, к тому же не наученная всяким козням. Андрея в обиду не даст. Капитал, ведь, весь будет записан на нем.

Григорий давно сменил, кислую мину на изумление. Он смотрел на жену и искренне удивлялся ее речам.

—Послушай, святоша, кто тебя научил тебя таким суж-дениям.

—Я, в отличие от тебя, думаю о своем сыне.

—Ты права, но не во всем.

—Козням быстро учатся все, особенно когда это каса-ется денег, но твой вариант все же лучше. Она неалчная и совести у бедных всегда было больше.

Казалось, что все сказано, но Татьяна пошла дальше.

—Не наказывай плохим решением сына, или ты не отец, а сплошное наказание. Для меня ты был мужем раньше, когда пас скот, сейчас жизнь с тобой каторга. Ос-танься, хоть, отцом для сына.

Давно надо бы поставить ее на место, он до боли в пальцах вцепился в подлокотники кресла, будто готовился к прыжку.

—Смелая ты стала, вдруг, — сипло зарычал он.

—Думай когда засылать сватов, да так, чтобы не отка-зали. Поторопись, иначе Карпо опередит.

Последние слова жены будто пригвоздили Григория к стулу. Силы и гнев вдруг покинули его.

—Не опередит, такие дела с бухты-барахты не делаются. У них работы невпроворот. Некогда им. А работы мы им прибавим. Позови сына.

Понуро, опустив глаза, вошел Андрей.

—Не переживай, сынок, Карпо за все заплатит, а мы за-сватаем тебе Полину. Дай только срок!

Ранним утром Григорий покинул село.

Ганна пришла домой с надеждой, что сын уже вернул-ся, хотя понимала, что это случиться только под утро. Ее тревожила не завтрашняя работа, которая требовала от Карпо много сил, а безопасность ее сына. Завязался узелок нешуточный. Что придумает Сабитов, как поступит? Сама себя успокаивала: «Не убьет же». От этих мыслей становилось еще страшнее. Она села на завалинку у хаты и напряженно всматривалась в темноту. Ее сердце выскакивало из груди, когда кто-то проходил мимо. Ей так хотелось, что бы это был Карпо. Едва узнав его, она бросилась к сыну.

—Слава Богу! Ты пришел! – Ганна не сдерживала слез. Она заглядывала ему в лицо, как бы проверяя, что сыночек жив и невредим.

—Ты о чем это, мамо?

Тревога невольно передалась от матери к сыну.

—Зачем ты его побил? Зачем? Тебя Сабитов может убить!

—Вот ты о чем. Не волнуйся, мамо, за это не убивают.

—А за Полину?

—Татарину нужна богатая невеста. Зачем ему девчонка из бедной семьи? Богатые думают о богатстве. А то, что я побил Андрея, это ему только на руку. Помогаю отвадить его от Полины. Не переживай, мамо.

Возможно, спокойный голос сына или его доводы не-много успокоили мать.

—Пойдем, сынок, в хату, там тетя Тося пирожков при-слала, проголодался, небось.

—А молочка к пирожкам найдешь для любимого сы-на?— голос сына звучал ласково, успокаивающе.

—Конечно, моя кровиночка.

—Пойдем, мамо, все будет хорошо.

Сенокос закончился, но предстояло перевозить сено с лугов домой, да заскирдовать. Возилки,* загруженные сеном, натружено скрипели. Слава Богу, корма хватит на всю зиму. Люди повеселели, работа спорилась.

Утром, село взбудоражила весть. На дальних делянках сгорели, еще не перевезенные, копны сена. Больше всех пострадала семья Полозовых. Игнат сидел за столом, сжав кулаки, неподвижно смотрел в пол. Несмотря, на ранний час, он, только что, вернулся домой. На обуви и одежде следы пепла от сгоревшего корма. Евдокия плакала на-взрыд.

—Как жить-то дальше? Чем кормить скотину? – причи-тала она.

—Замолчи! Проживем! Мир не без добрых людей. Всегда помогали друг другу. Я думаю о другом. Кому мы дорожку перешли?

—Ты бы поспрошал у людей. Может, кто и откликнется. Отдадим Полину за Карпо, он во всем поможет. Он парень работящий и правильный.

—С чего ты взяла, что Карпо свататься будет?

—Ходишь с завязанными глазами, видеть ничего не хо-чешь. Дочь давно уже невеста. К тому же, — Евдокия зап-нулась, чтобы не сболтнуть лишнего, спешно выпалила, — ой, у меня борщ выкипит.

—Угомонись с борщом! Досказывай то, что сию минуту говорила.

Евдокия молчала, закусив губу. Игнат все истолковал по-своему.

—Что?! Забрюхатела, вертихвостка, этакая! – он выру-гался, потемнев лицом, смотрел на жену из под насуплен-ных бровей. Взгляд его не обещал ничего хорошего.

—Не таращи на меня свои зенки! Не боюсь! Себя вспомни, мягко стелил, а как понесла я Полину, к Гале вис-лозадой намылился. До сих пор к ней бегаешь! Я все знаю! И про сенокос и про подсолнухи. Если бы Полина понесла! Я была бы рада ребеночку. Карпо хороший человек и славный парень. Нашу дочку любит!

Евдокия всхлипнула, закрыла лицо передником и ушла в другую комнату. Еще долго слышался ее натруженный плач.

Игнат сидел опустошенный, весь труд «коту под хвост». Чувство вины перед женой нарастало. Ему хотелось ее успокоить, но решиться на это не хватало сил.

Скрип колес телеги и голоса Степаныча — старосты села и полицейского пристава Ивана Колоды, отвлекли от тяжелых дум и отодвинули тяжелый разговор с женой. Приехавшие чины, неспеша входили во двор, о чем-то тихо переговариваясь. Евдокия, смахнув слезы с глаз, поспешила навстречу гостям.

—Входите. Милости просим! — срывающимся голосом, приглашала она гостей. Пристав, грузный человек, остановился, чтобы стереть пот с лица.

—Здравствуйте, язык не поворачивается сказать: «Добрый день».

—Проходите! Что хотите? Может квас или холодное молочко из погреба?

«Хорошая у меня жена, зря ее обижаю, — чувство ви-ны, жалости и уважения сплелись воедино, — повинюсь я перед ней! Сегодня же повинюсь! — твердо решил Игнат, наблюдая за хлопотами Евдокии.

— Мир дому вашему! Лучше молоко,— отозвался ста-роста.

Холодное молоко и приветливость хозяйки сделали разговор мужчин почти дружеским. Евдокия стояла в сто-роне, прислушиваясь к разговору, готовая выполнить лю-бой каприз гостей.

— У тебя есть враги, или на худой конец, завистники?

—Чему завидовать? Живу, как все! С хлеба на воду.

—Ну а..., — пристав, прищурив глаз, хитро и намекаю-щим взглядом, смотрел на Игната. Затем, чтобы не услы-шала Евдокия, шепнул,— может муж милашки твоей? А?

—У нее нет мужа! — сказал, в полный голос, Игнат.

Сощуренные, лукавые глаза пристава, удивленно округлились. Он оглянулся на хозяйку дома, смутился.

—А коли так! Может она сама?

—Она здесь совсем не причем! Я нашел следы двух лошадей, которые шли под верхом.

—Какие следы на скошенной траве? Ты что-то баешь не то! — обрюзглое лицо пристава начало наливаться багрянцем возмущения.

—Ничего я не придумал! Не по воздуху же они туда прилетели! Я смотрел дороги, по которым возили сено. Они избиты до пыли, на которой хорошо видны следы двух лошадей. Они, то удалялись между собой, то сближались, а это говорит о том, что ехали верховые. Как я не смотрел, следов телеги не нашел.

—Тогда это меняет дело. Все необходимо осмотреть и записать, пока следы еще не затоптали. Ну что, Игнат Алексеевич, едем на твою делянку?

—Надо поспешать, следы могут испортить.

Староста вяло подгонял собеседников. Делянка даль-няя, ехать туда долго. Солнце уже набрало силу. Отбиваясь от назойливых мух, лошади бежали неспешной рысью.

Приехав на пепелище, Игнат дотошно показывал свои находки, пристав писал. Степаныч ходил по дороге, иногда приседая, чтобы получше разглядеть следы. Он все больше мрачнел. Когда пристав все записал, староста ушел далеко от места сгоревших копен. Взмахом руки подозвал к себе своих спутников.

—Что еще нашел, Степаныч?

—Не нравится мне это дело!

—Говори яснее.

—Смотрите, — он указал на четкий отпечаток копыта лошади, — подкована лошадь не по-нашему.

—Как можно понять? Все подковы одинаковы, — при-став недоуменно развел руками.

—Сейчас поймешь. Игнат проведи подкованную ло-шадь вот здесь, но так чтобы не испортить этот след.

Получилось удачно. Отпечатки оказались рядом. Их сравнили. Пристав сам легко определил разницу, но ста-роста дотошно стал объяснять все различия:

—У наших лошадей подкова имеет больше отверстий для крепления, они округлы, а на отпечатке чужой лошади выпирают углы. Колода почесал затылок.

—У вас, что один кузнец?

—Кузнец не один, но подковывать лошадей едут только к одному. Дешево и надежно.

—Теперь ясно, поджигатели чужаки. Зачем это им? Чем провинился перед ними или их хозяевами Игнат? Или просто хотели сделать пакость селу, а получилось только ему?

—Я же говорил, что нет у меня врагов! Нет! — в серд-цах сказал Игнат.

Вокруг стали собираться люди, приехавшие вывозить сено, из соседних делянок. Кто-то несмело вступил в раз-говор:

—Господин пристав. У нас уже такое было, когда япош-ку воевали. Староста знает.

—Колода поднял взгляд на собравшихся селян.

—Разберемся! Как есть, разберемся!

—Прошлый раз тоже разбирались, а Сабит только жир-нее стал! — гневно крикнули из толпы.

—Расходитесь. Не мешайте работать!

Люди поспешили разойтись. Поджог мог повториться. Чтобы спасти сено, им предстояло, работать и ночью.

Когда люди разошлись, пристав спросил у старосты:

—О чем это баял народ? Причем здесь Сабитов.

—Его в том поджоге подозревали, хотели спалить имение. Людям, которые лишились кормов, пришлось продавать ему скот за бесценок. Говорят, Сабитов много наварил.

—Чем же все закончилось?

—Ничем! Если не считать, что он выстроил новые хоромы.

—Почему сразу не сказал?

—Доказательств нет. А кому хочется иметь такого вра-га? Тем паче он нет-нет, да даст денег на нужды села.

—Да - а! Дела! — пристав, опять почесал затылок, затем описал найденный след подковы.

Обратная дорога прошла почти в полном молчании. Игнат понимал, что придется выкручиваться самому. Сомнений не осталось, что староста и пристав опять спишут все на заезжих калмыков. Тому и делу конец.

Время торопиться, бежит, некогда оглянуться назад. Еще не успели перевести дух, после сенокоса, а уже созревают хлеба на полях. Колос уже налился и клонится к земле. Нельзя опоздать начинать жатву. Посыплется зерно из колосьев, уйдет в землю безвозвратно, не подымешь его, не соберешь.

Уходя на свидание, Карпо сказал матери.

—Мамо-о! Я ухожу.

—Не задерживайся на гулянии, завтра начинаем косить пшеницу и сразу перевозить ее на свой двор.

—Хорошо! Я приду пораньше, чтобы выспаться.

Встреча с Полиной была не самой короткой. Вода в ночной реке, как парное молоко, манит спокойствием и теплотой. Нет желания брызгаться или громко смеяться, хочется ощущать, как чистые струи воды ласкают и толкают к единению движений, мыслей и чувств.

Все вокруг затихает, боясь помешать им, увидеть в гла-зах друг друга любовь, надежду и отблески будущего сча-стья. Река кружит и несет их к отмели, где можно остано-виться, перевести дух. Отмель, вода здесь теплее, чем на глубине, можно ни о чем, не думая расслабить тело, на-слаждаться тишиной и покоем. Карпо увидел яркое отра-жение звезды, которое едва покачиваясь на глади воды, светило золотым светом. Осторожно, чтобы не спугнуть отблеск, подвел под него ладони.

—Полина! Смотри, у меня в руках звезда!

—Где? Я хочу посмотреть! — в голосе ее радость и на-дежда.

Она шагнула к Карпо, чем подняла небольшую волну. Отблеск звезды, будто понял, что в плену, заметался в ла-донях и исчез.

—Где же она? Я думала, что подаришь ее мне, а ты об-манул….

Полина с разочарованием взглянула на Карпо, который растеряно, переводит взгляд, то на воду, то на небо.

—Подождем, она сейчас появиться. Только тучка пройдет.

— Бог с ней, проживем и без нее. Пора выходить, я озябла. Она потянула Карпо за руку к берегу.

Что-то в ее душе надломилось, будто кольнул под сердце испуг, оставив необъяснимую тревогу. Почувство-вав изменение ее настроения, он тревожно спросил:

—Ты расстроилась?

—Да, — помолчав, тихо продолжила, — может быть, это была звезда нашего счастья.

—Что может помешать нам? Счастье уже с нами, мы любим и всегда будем вместе.

Карпо взял ее за руки, заглянул в глаза.

—Не знаю, но я чего-то боюсь. Я чувствую, что будто над нами висит темная туча. Звездочка погасла в твоих руках, эта туча заслонила нам путь к счастью.

—Надо же придумать такое! — Карпо тормошил де-вушку, пытаясь взбодрить ее, но Полина ушла домой грустной.

Ночь в июле еще коротка. Едва она успеет высыпать звезды на небо, как на востоке рассвет начинает гасить их белесым покрывалом наступающего дня, а первый лучик солнца закрасит их багрянцем зари.

Восход солнца зовет к труду. Уборка хлебов. Опять ко-сы размерено укладывает скошенную пшеницу в валки, где она пролежит недолго. Женщины и девушки ловко вяжут снопы, укладывая их в небольшие кучки.

Некогда разогнуть спину и расправить плечи. Работа спорится, но если ветер закрутил и положил хлеб, а дождь прибил его к земле, тогда беда. Но нет выбора, собрать необходимо все.

На небе, ни облачка, палящее солнце не успевает про-сушить мокрые от пота рубахи и сарафаны работающих людей. Иногда потянет со степи ветерок, но нет в нем прохлады. Короткий отдых после обеда и до вечера будет слышно тяжелое дыхание, да шелест срезаемых стеблей. Заплачет ребенок, спешит к нему на минутку его мама, чтобы покормить малыша и бежать, догонять ушедших далеко косарей.

Последняя полоска жнивья скошена. Карпо устало опускается на землю. Нет сил, чтобы вытереть пот, который струится по лицу, заливает глаза, мешает смотреть, но большое, трудное дело сделано, и не беда, что еще надо перевезти, обмолотить зерно. Самое тяжелое позади.

—Мамо, я отдышусь и помогу тебе вязать снопы.

—Ой, сынку, пойди под телегу, трошки отдохни в тени.

Сын не ответил матери. Радость скорой встречи с Полиной пробилась через усталость, он был в мыслях своих рядом с Полиной: «Еще немного, вспашем зябь, и я зашлю к Полозовым сватов. Нет, не откажет дядя Игнат, он ко мне всегда хорошо относился». Карпо помнил его слова, сказанные им после спасения Полины: «Спас ты мою дочь от смерти! Спасибо тебе, сынок! Вырастишь, отдам за тебя Полину!» Много воды утекло с тех пор, но эти слова давали ему уверенность в том, что Полина осенью станет его женой. Из-за уборки урожая, встречаться с Полиной не удавалось, хотя и очень хотелось. Он надеялся, что на будущей встрече, она скажет ему: «У нас будет ребенок». Этого ему очень хотелось, тогда бы Полозовы не смогли бы ему отказать.

Время идет своим чередом, перелистывая листки ка-лендаря. Никому не подвластно его остановить или обра-тить вспять. Все случается вовремя и в срок. Последняя мера зерна засыпана в амбар, надо готовить плуг, да дать хорошо отдохнуть лошади. Она уже старая, тяжело придется с ней на пахоте. «В этом году надо купить мерина двухлетку. Возможно, даже сможем с дядей Трофимом выкроить средства на косилку, — строил планы Карпо, — Бог даст, заживем, как люди. Полина хорошая хозяйка и в работе не отстает. Все у нас будет хорошо».

Опустился вечер, за ним ночь, не сулящая отдыха от жары. Хорошо бы искупаться в реке, но домашняя работа затягивает в свои сети. Надо со скотиной управиться и к завтрашнему дню подготовится. Постепенно, в окнах до-мов гаснут огни ламп, село погружается в сон.

Запрягайте, хлопцы, коней,

Да лягайте спочевать….

Где-то, на краю села, всколыхнула тишину песня и тут же устало затихла.

Новые голоса потянули грустный мотив:

Если бы мне рябине к дубу перебраться,

Я бы тогда не стала гнуться и качаться.

Карпо прислушался, пытаясь услышать голос Полины, но песня опять затерялась в ночной тишине. Еще не при-шло время песен и свадеб. Его потянуло к реке, ее струи взбодрили, прибавили сил. Он бросил свое тело навстречу течению, затем лег на спину, отдав себя прохладе и покою. Он лежал на воде и смотрел в звездное небо, жалел, что нет рядом Полины.

—Где эта звездочка, которая хранит нас, как ее найти? — подумал и спохватился, что течение далеко унесет его от места, где он оставил одежду. Пора домой.

Карпо идет по спящему селу. Нагретый за день воздух еще не остыл, но дышится после купания легко. Завтра свободный день, возможно Полозовы тоже закончили уборку урожая, и тогда он встретит ее.

На зорьке с реки потянуло прохладой, которая напом-нила о недалекой осени. Утро на селе всегда сплошная суета. Хозяйки спешат подоить коров, выгнать их на паст-бище, чтобы до выезда на поле, успеть приготовить не-хитрый завтрак — кусок темного хлеба, да крынку молока.

Григорий Сабитов смотрит на осеннюю степь, которая выжжена солнцем, истоптана многочисленными копытами животных. Не узнать ее. Куда девалась буйная красота весны? Со стороны Астрахани все чаще дуют пыльные ветры. По низинам и балкам еще сохранилась трава, но и ее век короткий.

—Этот год должен быть хорошим. Несмотря, на то, что травостой был высоким, степь оголилась раньше обычного. Это надо использовать. Травы скоро не будет, нет и дождей, а это означает, скоро, скоро потянутся к его шкуродерням вереницы скота. Надо чуть-чуть потянуть с приемкой, чтобы забеспокоился народ. Дешевле отдадут, – довольно думал Сабитов и невольно стал подсчитывать барыши.

Спрос на мясо после войны упал, но цены почти не снизились. Их поддерживали слухи о новой войне, которые все чаще сеяли тревогу в людях.

Лошадь тяжело перевалила через возвышенность, за которой прятались люди от восточного ветра-астраханца. Навстречу с яростным лаем бросились огромные собаки. За ними бежали кривоногие измазанные в пыли дети. Григорий опытный торговец, много таких стойбищ посетил, знал, чем живут эти люди, в чем нуждаются. Из седельной сумки он достал леденцы, петушков и разных зверушек на палочках. Дети кричали и тянули ручонки. Григорий не скупился. Получив желанный подарок, они отбежали в сторону, хвалясь друг перед другом добытыми сладостями.

Хозяин стойбища, старый знакомый калмык, по имени Санджик, вышел из юрты и радостно приветствовал Саби-това:

—Таким гостям мы всегда рады. Что-то ты рано прие-хал, скот еще не нагулял нужный вес.

—Я проехал много верст, травы почти нет, так что приехал в самый раз.

—Нет, ты ошибаешься! Наши шаманы говорят, что дожди будут и немалые. Скот продавать повременим.

—Согласен, продавать рано, а договориться, пораньше не мешает.

—Сходи с коня или так говорить будем?

—Ты же не приглашаешь, вот и сижу, – Григорий, крях-тя, спустился на землю, — старею, уже и с коня тяжело слезать.

—Не притворяйся, ты еще и за девками можешь пого-няться.

—Хорошо бы, да девки в мою сторону уже не глядят, а если и глянут, то целковыми надо позвенеть.

—Чую, что ты приехал по другому делу, хотя за первое еще не расплатился.

—Ты прав, но это чуть позже, а сейчас надо договориться о ценах.

—Разговора о ценах не получится. Еще не собирался совет старейших, они должны выслушать мнение шаманов.

—Какой тебе совет? Разве ты когда-либо их слушал? Я куплю твой скот по высокой цене и дам сверху, а ты дол-жен всем говорить, что продал за меньшую цену, так как дождей не будет, потому траву ждать не приходится.

—Это было раньше. Теперь совет устанавливает цену, ниже которой продавать нельзя.

—Что будешь делать со скотом, если я не куплю его у тебя?

— В Астрахани появились люди, которые все заберут.

—Поживем, увидим, чья возьмет, — скрывая беспо-койство, сказал Сабитов.

—У меня ты купишь обязательно. Ты приехал по более важному делу, а я должен в нем тебе помочь.

—От тебя не скроешь. Ты, что шаман? – Сабитов огля-делся. – Услышать нас могут?

—Ты уверен?

—Мне нужны два человека, умеющие делать всякую рабату. Тебя не обижу.

—Им не должно повезти, зачем нам хвост. Хотя— это дело твое. Деньги за роботу передашь им ты, от меня они получат только задаток.

—Никто не должен знать, куда и зачем они уехали, — Сабитов бросил пачку ассигнаций, — здесь за все. Много, тебе хватит на несколько лет жить, не работая.

В полумраке юрты, глаза Санджика алчно блеснули.

—К закату солнца третьего дня, жди людей у брода ре-ки.

—Как я их узнаю?

—Одного из них зовут Бадьма.

В течение трех дней, Григорий проехал по многим стойбищам, но все больше убеждался в том, что у него появились сильные соперники, которые работают по-другому. Не исключено, что эти люди связаны с властью, и цену дают большую, только поначалу, чтобы привлечь людей, затем все станет на свои места, но потерь не избежать.

Сабитов все глубже погружался в свои невеселые мыс-ли: «Как получается? Думал, буду иметь барыши, а оказа-лось, много не досчитаюсь. Забот не убавляется, а прибав-ляется. Но мы еще посмотрим, кому улыбнется успех! Они люди новые, а я знаю здесь все и всех. Но работать надо по-новому. Эх, помощника-наследника бы мне побойчее, жена, как в воду опущенная. Нанять приказчика? Но они все воры. Одна надежда на Полину. Права жена, ничего между пальцев у нее не проскочит. Все помехи надо убрать с пути. Началась война за прибыль, а на войне, как на войне, все средства хороши».

На условленное место Григорий приехал раньше на-значенного времени, чтобы осмотреться и исключить вся-кого рода неожиданности. Из-за пригорка он долго наблю-дал за местностью, но ничего подозрительного не заметил.

Солнце скатывалось к горизонту, тени удлинились до неузнаваемости. Из лесочка, который прижимался к руслу реки, отделились два всадника и рысью направились к не-му.

Григорий нащупал рукоять нагана, проверил, не заце-пится ли он за одежду в нужный момент. В последний мо-мент, в голову закралась неуверенная предостерегающая мысль: «Может остановиться пока не поздно?» – но усилием воли он подавил ее. Холодная сталь нагана придала уверенности в начатом деле.

—Ты Гришка? – на чистом русском языке спросил один из калмыков.

—Да, я. Что надо?

—Санджик прислал нас к тебе, сказал, что работа име-ется.

—Кто из вас Бадьма?

—Это я, хозяин, — один из калмыков приподнял руку с плетью.

—Работа есть, но что вы можете делать?

—Все умеем, только деньги плати. Чем грязнее работа, тем дороже.

—Говори! Что надо?

Григория опять клюнула в душу неуверенность, но ре-шение уже принято.

—Убрать с моей дороги одного человека, сможете?

—Мы же сказали: «Плати деньги».

—Сначала условия. Мальчишку надо убирать за преде-лами села. Он должен исчезнуть навсегда. Его не должны найти даже мертвым. Скоро он будет пахать зябь, там его и подкараульте.

—Как мы его узнаем?

—Я укажу его делянку и опишу его облик и внешность его лошади.

—Когда это будет?

—Пока доедем до делянки, стемнеет. Я все вам покажу, только не ошибитесь.

—Не волнуйся, мы люди степи, не ошибемся.

Главное не скупись, похоже, он сильно тебе мешает.

По цене столковались быстро, по величине задатка возникли разногласия, но они оказались разрешимыми.

Шаманы оказались правы. Похолодало, третий день, будто сквозь сито, небо сеет мелкий дождь. Сегодня воскресенье. Селяне поглядывают на низкие тучи: «Как идти к церкви по такой грязи. Отмолим в следующее воскресенье» — решают многие из них.

Сегодня на службе немного прихожан, в основном ис-тосковавшаяся, за время работ в поле, по общению моло-дежь, да старушки, живущие рядом с церковью.

Мать Карпо почувствовала себя плохо. Ей не хватало воздуха, она жаловалась на боль в груди.

—Иди, сынок, иди, я чувствую себя лучше, — слабым голосом говорила она.

—Нет, мамо, я останусь дома. Не уговаривай меня. Мо-жет бабку-знахарку покликать?

—Отлежусь, устала я очень. Жениться тебе надо, сынок, Полина хорошей хозяйкой станет, я ей во всем буду помогать.

—Мамо, попросим дядю Трофима быть моим сватом?

—Конечно, сынок, как только встану на ноги пойдем к нему, он не откажет.

Они еще долго прикидывали, чего и сколько надо про-дать, чтобы сыграть хотя бы маленькую свадьбу.

Служба в церкви подошла концу, когда тучи приподня-лись над селом, проглянуло солнце.

Люди, выходя из церкви, радостно поглядывали на не-бо. Молодежь слеталась в стайки. Девушки воодушевлен-но плели разговоры. Парни похотливо поглядывали на девиц, иногда, громко смеялись.

Полина смотрела по сторонам, но Карпо не было. Сердце учащенно забилось: «Не случилось бы чего. Он должен обязательно прийти». К ней подошла первая кра-савица села Дашка, по прозвищу Пятихатка, давняя взды-хательница по Карпо:

—Что крутишь головой? Карпо ждешь?

—Тебе, какая радость от этого?

—Моя радость в том, чтобы он тебя бросил! Что он в тебе нашел? – Дашка надменно скривила губы, всем видом показывая свое превосходство.

Полина едва сдержала себя, чтобы не вцепиться в эту воровку.

—Сколько ты парней отбила от девчонок? Каким по счету, ты его хочешь записать?

—Последним! Он на мне женится! – она смеялась в ли-цо своей сопернице.

—Он с шалавами не знается! — крикнула Полина и по-спешила домой.

—Знается! Знается! Спроси у него! — вдогонку крикну-ла Дашка. «Парни и девки слышали наш разговор. Разнесут завтра сплетни, да еще и приукрасят», – удовлетворенно подумала она.

«Врешь, он не такой! Не такой!» — протестовало все существо Полины.

Тучи вернули утраченные позиции. Они все ниже опускались к земле, грозя новым дождем.

Навстречу Полине шел Григорий Сабитов. Его рыжая борода аккуратно подстрижена, длиннополый сюртук рас-пахнут. Серебряная цепочка змейкой вползала в карман жилетки. Трость с позолоченным набалдашником прида-вали ему вид богатого, заезжего купца. Самодовольный и важный облик его подчеркивал претензии быть хозяином и благодетелем жизни в этом селе.

Полина, опустив глаз, ускорила шаг, чтобы поскорее проскользнуть мимо. Почему-то она сжалась в комочек и перестала дышать. Сабитов тростью перегородил ей дорогу.

—Куда спешит, милое дитя?— его белесое с коричне-выми веснушками лицо расплылось в доброй и приветли-вой улыбке. Вкрадчивый голос располагал к себе и в тоже время не позволял идти дальше.

—Мне домой надо, — в ответе растерянность, недо-умение и даже испуг. Щеки ее запылали румянцем.

—Ты дочь Игната Полозова?

—Да, — тихим, неуверенным голосом ответила она. Мысль ее метались как испуганная птица в клетке: «При-ставать начнет».

—Это у вас сгорело сено летом?

—Как жить без него станете?

—Не знаю, спросите папу, — Полина постепенно при-ходила в себя.

—Замуж собираешься?

Лицо девушки стало пунцовым, она затопталась на месте, не зная, что ответить.

— Вижу, вижу, собираешься, — голос Григория стал по-отечески участливым и добрым, — сыну ты моему приглянулась. У меня силы уже не те. Денег в достатке, со временем, хозяйкой всего моего богатства станешь. Сама знаешь, что Андрей не сможет управлять большим хозяйством. Обжулят его, все пойдет прахом! Ты другое дело, умная, грамоту разумеешь. Тебе ли жить в нищете, да труде непомерном, а здесь все у тебя будет. Видела в городе барынь? Такая же будешь! Разве ты недостойна, ездить в карете барыней!?

Полина не верила своим ушам. Ей бы давно убежать, но слова Сабитова каким-то огромным грузом тяготили ее, не давали сдвинуться с места.

—Вы шутите?— пролепетала она.

—Зачем мне шутить? Все истинная, правда! Скажи отцу, всем помогу. Не будь дурой, подумай хорошенько. Что ждет тебя за Карпо? Работа с утра до ночи! А что иметь? Жизнь впроголодь, да мечту на лучшую долю!

Сабитов замолчал, пытаясь определить реакцию де-вушки на все сказанное, но на лице ее он прочитать ничего не смог. Она рванулась бежать, но Сабитов опять остановил ее.

—Будь благоразумной! Положи на весы, богатство, деньги, власть на одну чашу, а на другую вечный, тяжелый труд, безрадостную жизнь в нищете. Подумай!

Сабитов убрал трость, освобождая ей дорогу, напра-вился к своему большому дому, затем оглянулся и назида-тельно добавил: «Карпо отдай Дашке».

Полина обхватила голову руками, будто хотела выда-вить все, что сейчас услышала. «Я чувствовала, что туча нависла и скоро обрушится на нас. Я говорила ему, тогда, на реке. Где же Карпо? Почему не пришел в церковь? Надо бежать к нему, пусть поспешит засылать сватов. Надо опередить Сабитова».

Сумбур мыслей прекратился у дома Куриловых. Ей встретилась их соседка. Увидев, Полину она обеспокоено спросила:

—Что с тобой? На тебе нет лица.

—Голова сильно болит, Матвеевна.

Старуха, с недоверием, взглянула на девушку, покачала головой:

—Если с чем плохим идешь к ним, то вернись, Ганна, похоже, с сердцем мается. Не ко времени принесешь им плохую весть.

Часто оглядываясь, Полина пошла домой, а соседка опасливо посмотрела на окна дома Куриловых и трижды перекрестилась.

Мать Полины сразу почувствовала, что с дочерью что-то произошло.

—Поля, что стряслось? — с тревогой в голосе спросила она, заглядывая в ее глаза.

—Ой, мама, случилось, такое случилось,— медленно стягивая платок с головы, с дрожью в голосе ответила По-лина.

Евдокия все истолковала по-своему.

—Ты ждешь малыша? Не журись, это счастье.

—О чем ты говоришь? Никого я не жду.

—Тогда, в чем дело?

—Меня, по пути из церкви, встретил дядя Сабитов и сказал, чтобы мы ждали сватов.

Евдокия от неожиданности присела на лавку.

—Обещал помощь отцу, меня хочет сделать хозяйкой, говорит, что у него уже силы не те, а Андрей слабый.

—Мягко стелет, как бы ни пришлось спать на гвоздях. Почему они выбрали тебя?

—Как почему? Андрей ходит по пятам. А я сильная ум-ная работящая, — Полина сказала эти слова с гордостью.

—Ты так говоришь, будто уже согласная, — мать удив-ленно и с укором глянула на дочь.

—Нет, мама, я не согласна, пойдем папе расскажем.

—Ой, боязно мне, вдруг он согласиться, а мы привыкли к думкам, что зятем будет Карпо.

Полина не успела ответить, вошел отец.

—Я слышал, что вы чего-то боитесь? Чего?

Полина успела успокоиться, ее голос звучал уже ровно. Она подробно рассказала о встрече с Сабитовым.

По мере развития событий в ее рассказе, лицо Игната темнело. Он сжал кулаки, долго молчал, чем вызвал не-малое изумление у жены и дочери.

—Ловко придумано! – вырвалось у него.

—Ты о чем?— Евдокия даже легонько тронула мужа за плечо.

—Выйди, дочь. Нам с матерью надо поговорить.

—Зачем говорить? Надо сообщить скорее Карпо, пусть засылает быстрее сватов.

—Иди, дочь, кроме сватовства, есть еще более важные дела.

—Куда уж важнее? — Полина попыталась противиться воле отца.

—Иди, дочь, я не должен повторять.

Сбитая с толку Полина, с обиженным видом, вышла.

—Послушай, мать, что же это получается?

—Что получается?! Скажи, наконец! — Евдокия начала сердиться.

—Получается так, что нас сначала сожгли, чтобы сго-ворчивее были, теперь решили засватать нашу дочь.

—Почему ты так думаешь?

—Да сходится все. За помощь требуют дочь, а если не отдадим, пожгут все: амбар с хлебом, дом.

—Типун тебе на язык! Типун!

Помолчали. Затем Евдокия неуверенно промолвила, пряча глаза:

— А может, поживем, на старости лет, как люди?

Ей на миг показалось, что сама удача пришла в их дом, но Игнат резко остановил ее.

—Не спеши в новую жизнь! Если отдадим Полину за Андрея, потеряем доверие людей, а того хуже завистники пустят красного петуха* под стриху*. Ты же знаешь, сколько раз он гулял по селу.

—Еще нет сватов, а мы уже горим, пришел красный пе-тух. Надо обдумать все, — в свою очередь нервно урезо-нила она мужа.

Легли спать с тревогой в сердцах, так ничего не решив.

Вечер не принес облегчения Ганне. Карпо, не осмелился оставить ее одну, на свидание с Полиной не пошел.

Полина пришла на условленное место с нетерпеливой решимостью рассказать все Карпо и поторопить его со сва-тами. Она стояла под кроной тополя, который защищал ее от дождя. «Его, наверное, не будет, — размышляла она,— мать боится оставить одну».

В душе ее шевельнулась обида: « Мог бы на минутку побежать, не при смерти же она».

Ночью ее преследовали кошмары. Она видела себя, то нищенкой, то барыней, разъезжающей в карете. Перед утром она встала и позвала мать.

—Ой, доченька, я тоже не сплю, все думаю.

—О чем, мама?

—Отец настращал, голова кругом идет.

—Чем это он тебя настращал?

Евдокия рассказала о разговоре с отцом.

—Я так и не поняла отец за или против моего замужества,— Полина умолкла, не зная кого назвать, Карпо или Андрея.

— Я точно не знаю, но думаю, он против Сабитовых. Ему не нравится, как с нами поступили. Боится потерять доверие односельчан. Ложился спать и сказал: “Мы для них, просто грязь. Полина потребовалась им только для сохранения богатств. Из этого ничего хорошего не выйдет”.

Утром, пришел посыльный, принес деньги, но Игнат отказался:

—Мы еще не пришли к решению. Надо все обдумать.

—Когда вы придете к решению?

—Мы сообщим.

Посыльный с поклоном удалился.

Дождь размягчил почву, селяне дружно выехали пахать зябь. Дни похожие, как две капли воды потекли в тяжкой работе. Карпо старался поскорее вспахать и готовится к сватовству. Он смотрел, как отваливается от лемеха плуга, чернозем и ложиться ровными пластами, образуя борозду. Когда Карпо закрывал глаза, в них продолжали переворачиваться пласты почвы, превращаясь в нескончаемую спираль. Сегодня работалось легко. «Сделаю еще один круг,— подумал он, взглянув на невспаханное поле, — еще неделя потребуется, чтобы закончить пахоту. Поскорее закончить, да засылать сватов. Мать поправилась. Пусть сходит к дяде Трофиму».

Неожиданно он увидел двух всадников, которые ехали к нему, пристально его, разглядывая, будто хотели о чем-то спросить, но, не доехав около десяти саженей, свернули и вскоре скрылись.

Карпо насторожился, даже нащупал в голенище сапога нож, затем подумал: «Передумали, видимо спрашивать или обознались»,— но тревога улеглась только дома.

—Мамо, как ты себя чувствуешь?— с надеждой на улучшение ее состояния спросил Карпо, войдя в хату.

—Еще ноги дрожат, но значительно лучше. Что ты хо-тел?

—Надо бы Полину увидеть, сообщить ей, что по окон-чанию работ по вспашке зяби пусть ждет сватов. Побегу к Полине может, договоримся о дне, когда можно засылать сватов.

—Трошки подождал бы. Ты в работе, дядя тоже, может быть, я окончательно, встану с постели.

—Я только скажу, чтобы ждали сватов.

—Иди, я чувствую себя хорошо, согласилась мать.

Встреча не назначалась, поэтому Карпо, постоял, на их любимом месте, не дождавшись Полину, направился к дому Полозовых. Знакомый плетень, из молодых веток вербы, запертая калитка. Все как обычно, но в окнах не светится огонь лампы. «Что случилось? Еще не поздно, чтобы ложиться спать,— терялся в догадках он, — может, стали экономить керосин? Трудная зима ожидается».

Карпо потоптался у калитки, хотел постучать, но не ре-шился. « Вдруг уже спят. Завтра, пораньше приду».

Прошло три беспокойных ночи с тех пор, как состоя-лась встреча Полины и Сабитова. Чтобы избежать прихода гостей Полозовы, ложились рано, едва спустятся сумерки. Евдокия, подойдя к окну, увидела стоящего у калитки Кар-по. Чтобы его, случайно не увидела дочь, она ушла в дру-гую комнату и позвала к себе Полину и некоторое время занимала ее расспросами об Андрее, иногда даже нахва-ливала его. Разошлись с разными мыслями, но об одном.

Полина, часто просыпалась, подолгу лежала, глядя в потолок. Память возвращала ее к встрече с Сабитовым. Она пыталась думать о Карпо, но он не задерживался в ее голове. Все время всплывали слова: «Разве ты не достойна, в карете барыней ездить!? Какая из меня барыня!— хихикнула она над собой, но с удовольствием представила, как исказится лицо Дашки: «Она от зависти уродиной станет», — мстительно прошептала Полина. Другой голосок, будто издали напомнил: «А может, обрадуется, Карпо ей достанется. Вдруг Дашка правду сказала, что он действительно был с ней». Последняя мысль не бросила ее в ярость ревности, а чуть кольнула ее душу и отступила под натиском других неизведанных ощущений. Она еще как-то пыталась отбиться от навязчивых думок, но потом объяснила себе: «Что плохого, если я, в мечтах, немного побуду богатой ба-рыней».

Перед рассветом она глубоко уснула, иногда улыбаясь своим снам.

Изнуренная на пахоте зяби лошадь, едва тянет телегу. Карпо Курилов вяло, понукая ее, зорко смотрит по сторо-нам. Не выходят из головы два калмыцких всадника. Внут-ренне он готов к разным неожиданностям. Его не покидает мысль: «Неужели этот кендюх* решил мне отомстить. Мало я его понянчил, надо было больше, чтобы если придется расплачиваться своими боками, так было бы за что».

Сегодня ему не удалось уехать домой в компании таких же пахарей, как и он. Взятый, на всякий случай, железный зуб, он положил под рукой. Дорога, накатанная множеством колес, спускалась к реке, где вербы уже успели упустить первую листву, которая как крохотные лодочки скопились у берега. Успевший пожелтеть камыш, недовольно шумел на редкие порывы ветра. Солнце уже уступило место вечерней заре. Река потемнела, будто стала свинцовой, от нее тянуло сыростью. В низинах скапливала силы темнота ночи. Карпо плотнее запахнул полы старой одежины.

Когда дорога сблизилась с рекой, лошадь приостанови-лась и потянула к воде. Карпо отпустил поводья, дав ей свободу. Он вдруг заметил шевеление в зарослях, где через несколько минут будет пролегать его путь. Дорога, стесненная камышом реки и чащобой конопли, уходила вверх к селу. Коняга, после водопоя, заспешила домой. Проезжая самое узкое место, Карпо почти лег на пол теле-ги, опасаясь выстрела или аркана, но вокруг было как обычно.

Преодолев опасный участок, он облегченно вздохнул и даже стал ругать себя за трусость: «Пуганая ворона куста боится. Кого испугался? Андрея! Что он может? Ничего!»

Из-за кустов выскочил всадник и метнул аркан. Карпо видел летящую петлю, но увернуться уже не смог, успел только выбросить вверх руку и в ту же секунду, увлекаемый арканом вылетел из телеги. От удара о землю, он на мгновение потерял сознание, затем, превозмогая боль, пытался сопротивляться, но петля, охватившая его грудь, все сильнее сжимала ее, не давала дышать. Последнее, что он увидел круп мчавшейся вскачь лошади.

Он очнулся от боли во всем теле. Несколько секунд не мог вспомнить, что произошло. К нему подходили двое, они явно не спешили. Оживленно говорили между собой на калмыцком языке. Карпо знал несколько десятков слов, и этого ему хватило, чтобы понять, что его считают мерт-вым. Они не могли решить, бросить труп в воду или зако-пать.

Один из нападавших толкнул его ногой. Тело Карпо безвольно колыхнулось и замерло. Тогда он нагнулся над ним, чтобы освободить аркан и тут же охнув, свалился ря-дом. Карпо почувствовал, как нож с хрустом вошел в тело противника и с силой оттолкнул его от себя. Чтобы быть готовым к нападению его напарника, он с трудом сбросил с себя петлю, встал на колени, держа окровавленный нож на изготовке.

Второй калмык не мог понять, что же произошло, но вид окровавленного ножа и неподвижное тело товарища, обратили его в бегство. Карпо видел, как он вскочил на коня и пустил его вскачь. Аркан, извиваясь по траве, будто огромная змея, устремился за ним.

Карпо оставили последние силы, он упал на спину, долго лежал без движения, глядя на первые звезды. До сознания дошло, что его хотели убить. В этом сомнения не было. «Значит, угрозы Андрея оказались не пустой хваль-бой. Напрасно я думал, что он ни на что не способен». – Эта мысль четко сформировалась в его еще возбужденном сознании. Эта же мысль, не дала ему довести свои рассуждения до конца. К тому же, надо что-то делать с трупом. Он попытался встать, но каждое движение, отдавало болью, а когда рядом с собой увидел темное пятно и догадался, что это кровь, его бросило в озноб. Едва справившись со слабостью, Карпо стал искать, во тьме ночи, свою телегу.

Коняга мирно щипала траву, неподалеку от того места, где ее вынужден был покинуть хозяин. Он, с трудом взо-бравшись на телегу, тронул ее вожжами.

Успевший лечь спать староста, недовольно ворча, вы-шел на крыльцо.

—Кто тут барабанит в дверь, как полоумный?

—Я, Степаныч, — Карпо Курилов.

—Какая нелегкая тебя принесла?

—Степаныч, я убил человека.

Староста, взглянув на Карпо, только сейчас увидел изо-дранную одежду и в кровоподтеках лицо.

—Кого с твоей помощью прибрал Бог?

—Напали на меня два калмыка, набросили аркан, та-щили, за лошадью. — Карпо взял паузу, чтобы отойти от этих страшно пережитых минут.

— Дальше-то что?— не выдержал долгого молчания Степаныч.

—Как я понял, они хотели спрятать мое тело. Когда стали снимать аркан, ударил одного и из них ножом.

—Второй вскочил на коня и умчался.

—Идем к Колоде.

Местный полицейский, Иван Колода, немолодой, грузный

человек, по фамилии Иван Колода, проживал недалеко от управы, ведал делами в околотке из трех сел. Славился своей осторожностью и дотошностью.

В этих местах колодой называли большой обрезок тол-стого дерева, который служил для рубки мяса или установ-ки наковальни. Его внешность, в полной мере, подтвер-ждала фамилию.

Выслушав первоначальный рассказ Карпо, Колода на-чал задавать вопросы.

—Ты уверен, что убил?

—Уверен, он там же и лежит.

—Да, парень, заварил ты кашу!

—Не трогал я их вовсе, они напали из засады.

—Кто у тебя ходит во врагах?

—Нет у меня врагов, если не считать Андрея Сабитова. Я ударил его за то, что он попытался снасильничать Полину. Он тогда сильно грозился.

—Он, что на нее глаз положил?

—Ходит за ней телком.

—Вы, как я понимаю, с Полиной строите большие пла-ны?

—После зяби буду засылать сватов.

—Подожди со сватами, давай с калмыками разберемся.

Карпо промолчал, отдавая себя во власть полицейского и старосты.

—Ты ехал с пахоты домой, а это означает, что при тебе не могло быт денег. Смотрю на твою лошадь, ее и в темноте видно, скоро издохнет. Поэтому нападение на тебя с целью конокрадства или грабежа быть не может.

—Никто меня грабить не собирался. За несколько дней до нападения, проезжали, мимо два верховых калмыка, внимательно смотрели, на меня и мою лошадь. Они мне очень не понравились. Уже тогда я начал опасаться. Может -это и спасло мою жизнь. Успел я вскинуть руку. Иначе аркан попал бы на шею, и все для меня уже бы закончилось.— Карпо все выпалил одним духом, будто опасался, что его не дослушают.

—Ты узнал нападавших? Нет, я их лиц не видел.

—Я увидел темное пятно под ним, меня замутило, не разглядел в темноте, подумал, что это кровь.

—Все ясно. Степаныч, что делать, то будем?

—Вопрос трудный. Но если это Сабитовы, нам придется трудно и даже невозможно докопаться до истины. Других зацепок нет. Найти в Калмыцких степях второго нападавшего тоже невозможно. К тому же у нас нет никаких примет. Надо бы поискать следы лошадей. Не совпадут ли они с теми, что видели и описали после поджога сена, на делянке Полозовых.

Староста давно уже связал вместе эти два события, бо-лее того был уверен, по чьей указке они были проведены. Он испытывал двойственные чувства. Ему не хотелось вступать в опасную борьбу с могущественным Сабитовым, но с другой стороны ему надоело лебезить и заискивать перед этим человеком. Дело дошло того, что он постепенно превращал его в собственного лакея.

—Это мы сделаем, как только расцветет.

Околоточный испытывал примерно те же ощущения, что и староста. Он почесал загривок, прикидывая, как из этого положения выпутаться.

Рассвет застал их на месте происшествия. Убитый лежал калачиком, поджав ноги, кровь под ним превратилась в темную массу.

Полицейский описал все, что посчитал нужным, но отыскивать следы лошадей не торопился.

—Ты его видел на своей делянке?

Карпо смотрел на человека, которого сильно изменила смерть.

—Я не уверен, что это тот человек, хотя по одежде очень похож.

—Ты можешь уехать на время из села? Ты должен по-нимать, что неудавшаяся попытка убить тебя, может ока-заться не последней. Бросай все и уезжай.

— Я не могу этого сделать, так как собираюсь женить-ся, мать стала сильно болеть. На кого, я ее оставлю? Зябь не допахана.

— Если тебя убьют, все станет еще хуже, а нынешнее положение пережить можно. Зябь допашешь весной, По-лина, если любит, подождет, у матери есть, насколько я знаю, брат. Уезжай, всем будет только лучше! – голос Ко-лоды звучал мягко по-отечески убедительно.

—Тогда получается, что я виноват и поэтому сбежал?! — Карпо не мигая, смотрел на полицейского.

—Мы его закопаем в яру и дело с концом, никто вино-ватых отыскивать не станет. Кто будет искать безвестного калмыка-преступника, а если и будут, ничего не найдут. Ты уедешь пока все успокоиться. Пойми это единственный выход, — Колода поднял крючковатый палец и назидательно продолжил, — если ты не согласен, то за твою жизнь никто не даст и полушки.

Калмыка закопали, хотя на отъезд из села, Карпо твер-дого согласия не дал.

Мать Карпо, обеспокоенная отсутствием сына, с трудом добралась до двери соседки Матвеевны, где ее встретила хозяйка.

—Что случилось? – спросила она, не понимая причины столь позднего прихода Ганны.

—Карпо не вернулся с пахоты. Будь добра, сходи к брату Трофиму, может он что-то знает.

—Пойдем, уложу тебя в постель, а затем побегу.

—Беги сейчас, я доплетусь до кровати сама,— слабым голосом Ганна торопила Матвеевну.

—О, Господи, что же твориться вокруг них, — сокру-шенно думала старуха, шагая на другую сторону села.

Пришел Трофим, принес некоторое успокоение, он сказал, будто видели, как Карпо подъезжал к дому старосты.

—Ты ходил к старосте?

—Да, но его дома нет.

В тревожном ожидании прошла ночь, и только, когда сентябрьское солнце повисло над крышами хат, подъехал Карпо. Он успел обмыть в реке лицо и руки от запекшейся крови, но ссадины и изорванная одежда говорили о том, что прошедшая ночь прошла для него сложно.

—Сынок, что с тобой? — приподнялась с кровати мать.

—Ничего, мамо, так устал на поле, что уснул, когда ехал домой. Лошадь чего-то испугалась, рванула, а я упал на землю. Карпо развел руками, как бы показывая результаты своего падения.

—Зачем ты обманываешь меня? Я же вижу, ты опять подрался, не зря же тебя вызывал староста.

Ганна и представить себе не могла, как она помогает сыну. До ее слов, он никак не мог придумать, что сказать матери, на случай, если она узнает, что ему пришлось об-щаться со старостой и полицейским.

—Мамо! От тебя ничего не скроешь. Подрались мы с ребятами из соседнего села. Вот и вызывал меня староста, чтобы помирились.

Мать понемногу успокоилась, но материнское сердце чувствовало, что много недосказанного в словах сына и верит ему только потому, что боится узнать правду. Другой, страшной правды она может не вынести.

С вечера высыпали звезды, но их господство на небо-своде, неожиданно прекратили наплывшие тучи.

Санджик нервничал. По его расчетам люди, посланные выполнять его поручение, должны были давно вернуться.

Он обещал им крупную сумму денег и поэтому не мог себе представить, что они не придут за платой.

—Почему их нет? — в сотый раз задавал себе он этот вопрос, — что проще завалить мальчишку? Что могло пойти не так? А вдруг они арестованы и развязали языки. Холодный пот, крупной каплей, скатился между лопатка-ми.

На всякий случай, взяв с собой оружие, деньги, Санд-жик, со скоростью бегущей рысью лошади, скрылся во тьме ночи.

Утром, наблюдая за степью, по которой, по его расче-там, должны возвращаться подручные, увидел одинокого всадника. По лошади и манере держаться в седле, он уз-нал Бадьму. Выждав, время Санджик убедился, что его никто не преследует, поехал за ним. Бадьма стал проезжать стойбище стороной, что еще больше встревожило Санджика. Уставшая лошадь Бадьмы, шла шагом, что дало возможность Санджику быстро его догнать.

—Куда же ты, мой друг? Я тебе денег приготовил, а ты мимо едешь?

Бадьма свалился с коня и пал на колени.

—Не убивай меня, хозяин.

—Расскажи, что произошло? Может, я тебя награжу.

Рассказ занял немного времени. Санджик мрачнел.

—Скажи мне, дорогой! Почему ты не добил мальчиш-ку?

—Он не мальчишка! Годовалого бычка завалит без на-туги.

—Почему ты его не убил?

—Он пошел на меня с ножом, а у меня не было ничего.

—Зачем врешь? У тебя всегда был нож. Ты просто испугался и убежал.

—Я его где-то обронил.

—Ты уверен, что твой напарник мертв? Возможно, его уже допрашивают в полиции.

Бадьма опустил голову.

—Садись на лошадь, нам надо уходить.

Обрадованный Бадьма, быстро взобрался на коня.

—Прости меня, хозяин, отслужу, верной собакой буду.

—Надо уходить, за тобой может быть погоня, поспеши.

Они проезжали мимо оврага, когда Санджик указал плетью на заросли растущие в нем.

—Я видел там волка, — сказал он и повернул туда коня.

—Где? — не понял Бадьма.

Обрадованный прощением, с желанием показать хо-зяину свою преданность, он первый подъехал к обрыву. Выстрел не вспугнул даже птиц….

Вернувшись в стойбище, Санджик оставил свой скот и все нажитое, семье брата, дал ему немного денег и уехал.

Карпо не согласился с доводами Ивана Колоды и ста-росты Степановича. Не мог он, поджав хвост, бежать от Андрея, к тому же, как отказаться от Полины, да и мать еще не полностью здорова. Он приходил в ярость от одной мысли, что Андрей, ухмыляясь, будет называть его трусом.

Прихватив с собой обрез винтовки, Карпо отправился на пахоту с дядей Трофимом, которому он предложил объединить усилия. Работа продвигалась плохо, превозмогая боль, он шагал и шагал за плугом. Страха не было, но возвращались они домой всегда в компании таких же пахарей, как и они сами. Наконец последняя борозда пролегла на краю надела.

Сегодня он, наконец, сможет встретиться с Полиной. Определиться день, после которого уже никто не сможет их разлучить.

Вечер, который он ждал с нетерпением, набросил на село покрывало туч. Крапинки дождя четко конопатили дорожную пыль. Полина после долгой разлуки, по его думкам, должна приходить сюда каждый вечер. Минуты сложились в томительное ожидание. Тучи обманули, так и не собравшись оросить землю дождем.

Прежде чем вернуться домой, Карпо пришел к дому Полозовых, но, как и прошлый раз все повторилось. Его встретили темные глазницы ее дома. Потоптавшись в не-решительности, Карпо пошел домой, с твердой решимо-стью зайти к ним завтра.

Утро нахмурилось еще больше, чем с вечера, тучи казалось, вот-вот начнут цепляться за печные трубы хат. Под стать погоде, такое же настроение царило в его душе. Не понимая, что происходит, он шел к Полине. Навстречу, по своим делам, спешила Танька-брехло.

—Ой, Карпо, куда цэ ты так торопыся?

—По делам, тетя Таня, — Карпо, всем видом, показы-вал, что ему некогда задерживаться.

—Та не торопысь, я тоби шось скажу.

—Некогда мне женские сплетни слушать, — чуть гру-бее, чем следовало, ответил он и пытался обойти ее стороной.

—Це не сплетни! Я всегда кажу тилькэ правду.

—Я пойду, мне, правда, надо идти.

—Ты вжэ опоздав! Поняв?

—Ничего не понял! Куда опоздал?— начинал злиться Карпо, — по его душе полоснула ножом догадка.

—Скоро засватают твою Полину. Вжэ всэ воны пореша-лы. Так шо иды, хлопчик, до дому, не позорь сэбэ

—Этого не может быть?

—Можэ, сынку, можэ, та щей як можэ, деньги татарина сробылы всэ.

Карпо почти бежал к дому Полозовых. Так уж получи-лось, что у калитки его встретил Игнат.

—Дядя Игнат, где Полина?

—Ее нет сейчас дома, она уехала с-с…,— он запнулся и спрятал глаза.

—Это правда, что вы выдаете замуж Полину за Сабито-ва?

—Нет! Не мы ее выдаем, а она сама так решила, иску-силась на богатство. Пытался отговорить, но двоих не по-дужав.

До Карпо плохо доходил смысл его слов. Он просто не мог поверить, что Полина променяла их счастье на богат-ство.

Задал вопрос чисто машинально:

— Кого это двоих?

— Да Евдокия, мать ее, — Игнат махнул рукой и отвернулся, — а тут еще Сабитов вынуждал нас выдать ее за Андрея.

—Как это вынуждал? – насторожился Карпо.

Случился у нас пожар, сено сгорело, а затем Григорий Сабитов встретил у церкви Полину, посулил ей несметные богатства, а нам помощь. Вот я и смекаю, не он ли устроил нам «красного петуха»?

—Погоди, дядя Игнат, теперь я смогу ответить на во-прос Колоды.

—Какой вопрос? — Игнат пытливо смотрел на несостоявшегося зятя.— Почему на вопрос полицейского?

Карпо пожалел, что проговорился, но не мог же он рассказать, об убитом и тайно зарытом калмыке.

—Расспрашивал он меня о пожаре.

—А какое ты имеешь отношение к пожару?

—Да вы же знаете Колоду, он всех расспрашивал, — неудачно соврал Карпо.

—Тогда на какой вопрос ты теперь сможешь ответить?

—Теперь я знаю, кто поджег ваше сено! — жгучая ненависть к Сабитовым яростно вырывалась наружу, отодвигая на второй план осторожность.— Это они сожгли ваше сено, а ко мне подослали калмыков, чтобы убить меня.

Хлопнула калитка, во двор вошел Андрей, одетый «как новая копейка».

—Здравствуй…,— он не договорил.

Увидев, встающего с крыльца Карпо, гость попятился к выходу.

—А вот и мой убийца явился!

—Какой убийца? — срывающимся голосом пролепетал новоявленный жених.

В два прыжка Карпо настиг его и ударил в эти напол-ненные страхом глаза. Всю ненависть и ярость он вложил в удар, почувствовал, как что-то хрустнуло под его кулаком. Первый, второй, третий удары не приносили облегчения. Все, что накопилось у него на душе, плескалось через край переполненной чаши.

—Это ты или отец наняли калмыков, чтобы они волокли меня арканом по земле? Хотели убить меня, чтобы я не мешал вашим планам? Не вышло! Теперь тебя тоже зароют, как твоего наемника. Не подоспей Игнат, быть бы беде.

Вокруг плетеного палисадника собрались зеваки и ло-вили каждое слово, которое выкрикивал, между ударами, Карпо. К концу дня событие обросло новыми подробно-стям. Только Танька-брехло не бегала и не разносила но-вость, она сидела у себя на крыльце и плакала:

— Ой, Божечки, ж ты мий! Казала я ему шоб не ходыв туда, не послухав. Теперь замордуют хлопца. А якый же вин гарный! Прокляти богатеи, всэ им мало, да, шоб у их пуза от жиру полопалысь! Да, шоб им пусто было!

На следующий день, после обеда к Куриловым пришел городской пристав с двумя жандармами, настойчиво постучал в дверь. На крыльцо вышел Карпо.

—А вот и главный нарушитель спокойствия сыскался.

Усы пристава зашевелились, будто крылья птицы, до-вольный голос сменился на рыкающий:

— Собирайся, да не шали у меня, пулю схлопочешь.

—Кто там сынок? – из хаты глухо донёсся встревожен-ный голос матери.

—Это ко мне, не беспокойся, — крикнул он в ответ и тихо попросил пристава, — я не сбегу, только успокою мать, она у меня болеет.

Усы полицейского взъерошились, как перья у квочки, защищающей своих цыплят.

—Взять его!

Жандармы стали по бокам Карпо, а пристав вытащил из кобуры наган.

—Мамо, я уйду ненадолго и вернусь, — крикнул он матери и пошел к калитке.

Матвеевна сделала несколько шагов вслед, останови-лась и пошла в дом Куриловых.

—Что там такое случилось? Ганна уже успела встать с постели, но соседка заботливо уложила ее обратно.

—Ложись, ничего страшного,— говорила она и мучи-тельно подыскивала слова, чтобы рассказать ей о сучив-шемся горе.

—Матвеевна, где Карпо? Почему он ушел? – слезинки скатились по ее бледным щекам.

—Лежи, Ганна! Тебе лучше лежать. Теперь уже не скроешь.

Она горестно помолчала, давая Ганне собраться с си-лами. Затем тихо сказала:

— Забрали в полицию нашего Карпо.

Рассказ свой, о случившемся, вела тихо, обходя моменты, которые могли еще больше взволновать Ганну.

Карпо посадили в чулан без окон, служивший для вре-менного содержания арестованных. Со станции Торговой (ныне г. Сальск) прибыл следователь, щуплый человек, лет пятидесяти, в пенсне и фуражке форменного образца. Движения его были вялыми и какими-то незаконченными. Держался важно, требовал к себе внимания. Он вошел в комнату старосты, сверкнув стеклами пенсне и не подав никому руки, сказал:

—Ну-с, здравствуйте! — я к вашим услугам.

Он обвел взглядом низкий потолок комнаты. Его лицо приняло чуть брезгливую гримасу.

—С кого начнем? – учтиво спросил Колода.

—Давайте начнем-с со свидетелей.

Первым привели Игната.

— Господин-с Полозов? – лицо следователя приняло любознательное выражение. Он смотрел на Полозова, и казалось, что его нос несколько удлинился.

—Какой из меня господин? – недовольно буркнул тот и заерзал на лавке.

—Ну-с, хорошо э-э гражданин Полозов, расскажите все, что связано с избиением Андрея Сабитова.

Игнат рассказал все, но о том, что кричал Карпо, при избиении Андрея, умолчал. Следователь слушал, кивал головой, будто соглашаясь, но задал вопросы не связанные с происшествием:

—В каких отношениях была ваша дочь с арестованным?

—Карпо хотел на ней жениться, но тогда, когда мы ожидали сватов, она почему-то решила выйти замуж за Сабитова.

—Как вы отнеслись к ее решению.

—Я не хочу, чтобы она это делала.

—Богатая почтенная семья и вдруг?

—Богатая, да, но непочтенная. Их ненавидит все село.

—Ладно, оставим это. Скажите, о чем кричал Курилов, когда избивал Сабитова?

—Я особенно не прислушивался, растягивал их.

—Сабитов сопротивлялся?

—А говорите, растягивали. Ладно. Так ничего и не слы-шали? – тон следователя стал угрожающе настоятель-ным.— Говорите, говорите правду, или я посажу вас за ук-рывательство.

Видимо угроза возымела действие.

—Почему же слышал. Он кричал о каких-то калмыках, которые хотели его убить. Обвинял в этом Андрея.

Староста Степаныч и околоточный Колода перегляну-лись и заерзали на своих местах. Дело принимало опасный поворот.

У Управы толпился народ. Разные ходили разговоры среди селян, но все жалели Карпо и желали ему поскорее выпутаться из этого дела.

Евдокия, мать Полины. Перед следователем ничего не скрывала, даже то, что им надоело жить нищенской жиз-нью, она рада, что ее дочь выйдет за такого уважаемого человека, как Андрей.

—В каких отношениях была ваша дочь с Куриловым?

—Встречались, вот и все! Ничего между ними не было! – не моргнув глазом, соврала она.

Полина боялась полицейских, как огня. Ее била мелкая дрожь, она еле сдерживала себя, чтобы не стучать зубами.

—Что вы знаете об избиении?

—Я ничего не знаю! — едва выдавила она.

— Успокойтесь! Вам ничего не угрожает. В каких от-ношениях вы были с Куриловым?

—Он хотел на мне жениться.

—Вы хотели этого?

—Я -я ему не давала повода, он настаивал.

Было видно, что Полине трудно даются эти слова. Она говорила, не поднимая глаз, сцепив до хруста пальцы рук.

—А какие узы связывают вас с Сабитовым? — пауза по-висла надолго. — Что же вы, милейшая, молчите?

—Он любит меня, я тоже.

—Вы по своей воле выходите замуж за Сабитова?

Допрос других свидетелей ничего нового не дал.

Карпо усадили напротив следователя, который внима-тельно смотрел на него, будто не знает, с чего начать до-прос.

—Ваша Фамилия, имя, отчество?

Следователь взглянул на писаря, давая ему возмож-ность все в точности записать.

—Курилов Карп Николаевич.

—Знавал твоего отца, знавал! Беспокойный был чело-век. Яблочки недалеко падают. Да-с! — следователь сделал паузу, — расскажи мне, голубчик, все, без утайки. Почему и зачем ты жестоко избил Сабитова?

—Он все заслужил. Он хотел снасильничать мою невесту.

—Подожди, голубчик! Полина Полозова показала, что они любят друг друга, и она по своей воле выходит замуж.

Карпо огорошенный, широко раскрытыми глазами об-вел всех присутствующих, будто говорил: «Как же так? Что происходит?»

Увидев реакцию арестованного, следователь попросил писаря зачитать показания Полины и ее матери. Писарь читал и словно бросал камни в незащищенное место Карпо. Он вскакивал несколько раз, но его тут же усаживали на место.

—Как же так? Мы жили тем, чтобы поскорее закончи-лись работы, чтобы пожениться.

—Не знаю, не знаю, но записано с их слов. Но разговор пойдет о другом. Ты обвинял Андрея Сабитова в поджоге сена Полозовых и покушении на тебя. Что можешь пока-зать по этому поводу?

—Чтобы заставить Полозовых согласиться отдать Поли-ну замуж за Андрея, они подстроили пожар. Все их сено сгорело.

—Каким образом пожар мог повлиять на решение По-лозовых относительно замужества?

—Они предложили им щедрую помощь.

—Тебе известны факты или есть документы, подтвер-ждающие твои слова? Возможно свидетели?

—Я, когда узнал, что Сабитовы сватают Полину, все по-нял. Такие же мысли высказал мне дядя Игнат. Спросите у него.

—В его показаниях, таких мыслей высказано не было.

—Вы спросите, он вам все скажет.

—Тебе не следует указывать власти, об ее деятельно-сти, — следователь сурово сжал губы, — теперь о другом, — ты, избивая Андрея Сабитова, кричал о каких-то калмы-ках, которые хотели тебя убить.

Карпо глянул на Степаныча и Колоду. В их глазах он увидел страх и мольбу.

—Когда я ехал домой они набросили на меня аркан и потащили за лошадью.

—Кто это они?

—Два калмыка.

— Ты меня желаешь уверить в том, что после этого ос-тался жив? Не смеши меня. Рассказывай всю правду.

—Я говорю правду. Просто я успел выбросить руку, петля захватила меня не за шею, за грудь.

—Что было дальше?

Карпо молчал, ему было слышно, как заворочались на своих стульях староста и околоточный.

—Они думали, что я уже мертв, как я понял из их слов, они решали закопать меня или бросить в реку.

—Ты знаешь калмыцкий?

—Нет. Но кое-что понимаю.

—Говори! Говори, Я слушаю, — следователь приподнял ладонь над столом, и вяло опустил. Потом вопросительно глянул на писаря.

Тот утвердительно кивнул головой, мол, успеваю пи-сать. Карпо еще размышлял, говорить всю правду, и тем потянуть за собой старосту и околоточного, или все взять не себя. — Они ведь хотели мне помочь. Я тоже хорош, орал на все село. Себе ухудшил все, и они могут пострадать.

Следователь нетерпеливо постучал по столу.

—Когда один из них нагнулся, я его ударил ножом.

—Ты носишь с собой нож?

—Как же в поле без него, упряжь починить, хлеб отре-зать….

—Гм-м. Труп куда дел?

Повисла тревожная тишина, грозящая большими не-приятностями Степанычу и Колоде.

—Я его закопал в яру.

—Сможешь показать?

—Теперь ответь мне, голубчик. У тебя хороший конь?

—Нет, ее я думал поменять, старая она, планировал купить другую помоложе. Хотели с дядей Трофимом, при-купить косилку, бычки под нее подрастут к весне.

—Если ты ехал с поля, то денег у тебя естественно не могло быть, лошадь старая. Скажи, мил человек, на кой ляд на тебя нападать?

—Я же говорил, это Сабитовы все подстроили, чтобы я им….

—Повторяю вопрос: « У тебя есть хоть какие либо доказательства?

—Какие еще нужны доказательства, если и так все ясно.

—Так может быть, ты напал на одинокого калмыка, чтобы завладеть его лошадью?

Карпо вскочил, хватая ртом воздух, не в силах сказать даже слова в свою защиту.

—Едем откапывать труп, — распорядился следователь, не дожидаясь, что, наконец, скажет Карпо.

—Подождите! Я дам показания, — Степаныч решительно встал со своего места,— я не смогу жить спокойно, если все утаю.

Его рассказ о всех событиях, в том числе и подковах, следователь слушал без интереса.

—У вас есть доказательства?

Степаныч повернулся к Колоде, чтобы задать вопрос об описании места пожара и найденных следов подков, но тот опередил его:

—Нет у меня ничего.

—Так может, ты не присутствовал, когда мы закапывали труп?

—Я об этом ничего не знаю.

—Как же так Иван Тарасович? Ты же упечешь

парня в острог на долгие годы.

—Не надо было никого трогать, тогда и острог бы не понадобился.

—Да как тебе….

—У меня все в порядке, а ты больше думай о себе.

Линейка, под стражей двух жандармов, увозила Карпо из села. Многие и многие глаза провожали его с сочувстви-ем и хорошими напутствиями. Мать, сделала несколько шагов вслед, пытаясь доказать, что сын ее самый лучший и нет на нем никакой вины, но силы покинули ее. Все свое горе она выплеснула в последним, пронизывающем люд-ские души, крике:

—Карпо, сыночек мой, кровиночка моя, куда же ты? Ты же ни в чем не виноват….

На похороны пришло много народу, когда все разо-шлись, у могилы остался Игнат: — Прости меня, Ганна, не смог я пойти против своей дочери и жены. Не хотел зла тебе и твоему сыну. Если можешь, прости. Только думаю, что кара для нас будет жестокой. Он опустился перед све-жей могилой на колени.

Свадьбу сыграли, но не было на ней, веселого вихря песни, задора, все было пронизано недосказанностью, покрыто тенью вины. Пел наемный хор, под наемные гармони. Когда свадебный поезд из нескольких тачанок колесил по селу, его ни разу, как того требует обряд, никто не остановил, чтобы выпить чарку, на счастье молодым. Бутылки со «Смирновкой» остались нераспечатанными.

—Надо еще ехать, иначе не будет им счастья, требовала свашка от Григория Сабитова.

Лошади красиво несли свои головы, привлекая взгляды, но встречные сторонились и отворачивались. Только Танька-брехло остановила поезд из нарядных троек у дома Сабитовых.

Сват и свашка, обвязанные цветастыми рушниками, бросились к одинокой женщине. Но она, не обращая на них внимания, крикнула во весь голос: — Будьте вы прокляты!— и в знак презрения плюнула лошадям под ноги.

Карпо судили в Ростове-на-Дону. Получил он четыре года ссылки.

На этапе, Карпо помогал человеку, с виду городскому, тщедушному и больному. Звали его Марк, по фамилии Исаевич. В конце пути, тот пообещал выхлопотать Карпо перевод к политическим. Там и режим, свободный и кор-межка получше.

Долгие, зимнее вечера, Курилов слушал споры этих людей о какой-то революции, понять не мог, чего им собственно надо. Одни кричали пора поднимать народ на эту самую революцию, другие кричали рано. Один из тех, что кричал рано, вдруг обратился к Карпо:

—Карп Николаевич, скажи, что ты думаешь о револю-ции? — Карпо онемел от такого обращения. Так называли его только в суде, когда объявляли приговор.— Ну что же вы молчите, скажите, что обо всем этом думаете?

—Из всех ваших разговоров, я понял одно, что богатеев, за их жадность и подлость, надо давить, как клопов. Это мне по сердцу. А когда? Чем быстрее, тем лучше!

Ответ Карпо вызвал еще более ожесточенный спор.

—Это дорога к бандитизму и ничего общего с револю-цией не имеет. Надо сначала научить массы революции, а уж затем….

—Ждать нельзя! Пока народ недоволен. В противном случае….

Дискуссия продолжалась до утра, но никто отступать не собирался. Из всего разговора Карпо понравилось то, что в нем заметили человека и назвали по отчеству. Одно то, что обе стороны согласны давить богатеев, ему было по душе. Сколько раз он представлял, как приедет домой и….

Его все чаще привлекали к разговору, интересуясь жиз-нью простых крестьян и их отношение к мироедам-помещикам. Чтобы больше понимать в этих мудреных разговорах, он попросил Исаевича ответить на волнующие его вопросы.

—Скажи, что будет с крестьянами после революции?

—Отнимем у помещиков землю и раздадим таким как ты.

—А, что же я буду делать с землей, если у меня нет ни быков, ни лошади, да ничего нет?!

—Новая власть будет заботится о самом бедном чело-веке, ведь эта власть будет вашей. Выберете совет из бед-ноты и делите все по совести.

—Как это по совести? Каждый захочет оторвать кусок пожирнее, потом еще и еще. Станет опять мироедом.

—Чтобы не воровал, мы его к стенке поставим.

—Все равно не понятно. Люди ведь все разные.

Один больной, второй дурной, третий пьяница или ло-дырь. Как с ними быть? Тоже к стенке?

—Больным помогать, остальных перевоспитаем же-лезной революционной рукой.

—А с землей как?

—Я же сказал, отнимем у помещика-мироеда и разда-дим бедноте.

—Это я понял, но земли, то разные бывают. Одна ро-дит, другая только обещает. Скандал намечается.

—Этот вопрос мы еще не рассматривали, но думаю, что если мы власть на местах отдадим бедноте, то вам виднее как разделить землю.

Полина, на первых порах, держалась в стороне от дел, не связанных с домашними заботами. Тесть постепенно вводил в курс дела Андрея, но от этой затеи ничего не по-лучилось.

Отец дважды посылал заключить договора, оба оказа-лись невыгодными. Сабитов ругался, а Андрей все больше замыкался в себе, большую часть времени проводил у Полины. Он рассказывал ей, как он старался, а отец им не доволен.

—Я ничего не поняла, расскажи подробнее.

—Я все делал, как он велел. — Андрей, во всех тонко-стях, донес до нее суть дела.

—У тебя не хватило терпения торговаться, ты всегда жил в достатке, не знаешь, что всегда надо экономить.

—Как экономить? Если везде конкуренты.

—Так может, кого задобрить надо.

—Не по душе мне все это. Не мое.

С того времени, Андрей стал приходить к ней за сове-том.

Шло время, Полина прекрасно стала ориентироваться в делах, связанных с покупкой скота, его забоем и прода-жей. Дела, по ее мнению, шли все хуже.

Однажды, к ним пришел человек, попросить взаймы денег, чтобы купить косилку. Не хватило ему немного средств, но Сабитов ему отказал. Еще долго ворчал, что ходят тут разные, всякие….

Полина робко спросила тестя:

—Папа, почему вы не дали этому человеку денег?

—А почему ты этим интересуешься? – ответил он, с хитрым видом, вопросом на вопрос.

—Так из этого можно иметь выгоду.

—Получать с них проценты? А если не отдадут? Пропали мои денежки. Знаю, я их!

—Так денежки можно давать по-разному.

—Как, например?

—К моему отцу приезжал его сослуживец, разбогател, звал к себе. Не решился отец, оторваться от земли! Боязно ему стало. Его друг покупал на заводе косилки, веялки и еще чего-то там, продавал. Но деньги разрешал платить частями, но по немного большей цене. Помогите этому человеку купить косилку частями.

—А если не отдаст?

—Тогда косилку заберем назад по договору и прода-дим еще раз.

С тех пор Полинам помогала тестю и скоро во многом заменяла его. «Не ошиблась моя жена! Молодец, девка! Но Андрея она почти не замечает. Пора бы и внучка нам родить», — со смешанным чувством удовлетворения и досады, думал Сабитов.

Андрей не завидовал, как мог, помогал, но ему все меньше оставалось дел. Женой Полина была хорошей, но не находилось у нее для мужа ласки, будто соприкасались две бесчувственных веялки, попыхтели и разошлись. Полину беспокоило то, что ни от Карпо, ни от Андрея, она не понесла материнского бремени. Стала подумывать сходить к врачам, но времени, об этом думать, оставалось все меньше.

Деревня, где проживали ссыльные, насчитывала не-сколько десятков дворов. Многие из них переселились к своим зазнобам и даже забыли о революции, не спешили приходить на дискуссии.

Карпо завозил дрова, пилил, рубил, но однажды почувствовал, что ему мешают. Он огляделся, но все было привычно. Только через несколько минут, он заметил, что за ним наблюдают две девушки. Поняв, что они раскрыты, со смехом убежали. На следующий день все повторилось.

Заинтригованный Карпо устроил на девушек засаду, но она оказалась неудачной. Никто не пришел. Это только добавило и подогрело интерес. Он повторил попытку и в его ”сети” попалась девушка небольшого роста, кудрявая, сероглазая красавица. Краснея, она назвала себя Юлей:

—Я здесь живу неподалеку, – почти прошептала она.

Встречи повторились, она смотрела на Карпо пушисты-ми ресницами, говорила с ударением на «О», что его очень забавляло.

—Когда зовешь меня, ты окаешь, будто все время удивляешься.

—А ты, а ты, вообще говоришь неправильно,– со счаст-ливым смехом укоряла она,— неправильно!

—У нас не говорят, а балакают.

Карп, теперь его так называли друзья, становился в та-кие минуты, чуть грустным. Он скучал по широким степным просторам, по селу под соломенными крышами, по южному солнцу и речке, которой можно доверить все. Рассказывал Юле, что на его родине нет леса, он не сдавливает душу. Там простор. Он обещал, что когда они передут туда жить, то подарит ей все полевые цветы.

—Ты представить не можешь, сколько и какие цветы там растут, в степи, на них можно любоваться часами.

—У нас тоже есть цветы, можешь подарить, и здесь,— в голосе игривая обида и нескрываемое желание взять из рук Карпа, букет.

—У вас, разве это цветы, из них метла можно делать, – Карп полушутя, полусерьезно махнул рукой. Но на сле-дующий день он принес букет и застенчиво сунул ей в руки.

—Я никогда не дарил цветов, не умею это делать.

Юля порывисто обняла его и потянула его к себе домой.

Свадьбу не играли, венчания тоже не было, ехать в го-род арестантам запрещалось. Через год, родился сын Ми-хаил, потом дочь Фрося.

Полину он не простил, в нем бушевала обида, за ее предательство ненавидел всей душой. Дядя, в письмах, отписал ему, что она командует всем, больше Сабитова.

—Захотелось богатства, придет скоро вам всем конец. За все посчитаемся.— Карпо сжимал кулак, ненависть и обида приводили его в ярость.

После писем с родины, он все прилежнее старался вникнуть в споры новых друзей, читал книги и дивился, как огромен мир и как он несправедлив: “Везде гнет, несладко ни рабочему, ни крестьянину. — Это надо менять!— твердо решил он.

Карп Николаевич Курилов, вполне сознательно, всту-пил в партию РСДРП, хотя его крестьянский ум подсказы-вал, что не все гладко у большевиков. Нужна очень боль-шая сила, чтобы оторвать мужика от земли. У него большие сомнения. Не обманут ли? Не пойдет, пуповиной приросший к земле, мужик за большевиками. Старшие товарищи убеждали Карпо, что все можно решить в процессе развития революции, для этого необходимо создать сеть большевистских ячеек на селе, чтобы вести разъяснительную работу. Главное, обещать отдать землю в руки крестьян.

Близился день освобождения. В письме дяде Трофиму, спросил о своем доме. Ответ он читал вслух, жадно впи-тывая слова, написанные корявым неграмотным почерком, несколько раз перечитывал некоторые фразы, чтобы понять их смысл.

«Здравствуй, Карпо. Во-первых, строках моего письма сообщаю, что мы живы и здоровы, чего и вам желаем. Об-радовались, что у тебя родилась дочь. Соскучились мы по тебе, да и без твоей помощи трудновато. Зять, мой, Иван Таманский, помогает, но все норовит забрать себе. Мы с Тосей не возражаем, сколько нам надо, чтобы жить в ско-ромности? Мы живем в твоем доме. Ольга с мужем живут в нашем хате. Не журись, твой дом, в котором живем по твоему разрешению, освободим, по приезду твоей семьи.

Бог, а может черти прибрали Григория Сабитова. Жена его ушла в монастырь, отмаливать грехи мужа. Только, Бог его может и простит, а люди никогда. Теперь всем заправ-ляет Полина. Бает народ, что она стала богаче Григория, тестя своего. Шкуродёрни работают, дают небывалый до-ход, народ со всей округи гонит ей скот. Дает в долг деньги для покупок разных. Если кто не может отдать долг в срок, забирает покупку назад. Еще никого не простила. Андрей у нее на побегушках. Как напьется, жалуется, что Бог не дает им дитя. Люди стали жить лучше. Многие радуются новым машинам разным. Мы тоже с зятем, собираемся купить у нее в косилку. Платить думаем частями деньгами или зерном. Бычки подросли, есть чем таскать косилку. Трудно мне уже махать косой.

Игнат повесился не смог смотреть в глаза людям. Все думали, что он прижимистый и бессовестный, а видишь, как повернулось. Жена его Евдокия первый помощник По-лины. Требует возвращать долги больше, чем сама Поли-на. Бывших подружек не замечает.

Передают тебе привет дочь моя Ольга, да Танька-брехло, зовут ее теперь Тарасовна. Она говорит, что если бы ты женился на Полине, то маялся бы всю жизнь. Отпи-ши ей в следующем письме несколько слов, передай по-клон, рада будут.

Степаныч, наш староста, недавно помер. Царство ему небесное! Хороший был человек.

Больше новостей нет. Мы с Тосей желаем вам здоро-вья и скорого возвращения. Бают люди, что война скоро будет. Защити и не приведи Господь. За могилкой твоей матери мы ухаживаем.

Тося плачет, соскучилась по тебе. Как пирожки печет, вспоминает тебя. Плачет и говорит: «Любит Карпо мои пирожки. Как придет, напеку целую гору. Изголодался там в неволе».

На том заканчиваю. До свиданья. С пожеланиями, твой дядя Трофим и моя жена Тося».

—Полина, — в задумчивости проговорил Карп, — никого не пожалела ни отца, ни меня, ни людей. Ну, ничего поквитаемся.

Юля сидела рядом и без тревоги слушала письмо, но когда она увидела лицо сужа, в ее сердце кольнула рев-ность.

—Ты ее любил?

Карп не услышал вопроса, он думал о своем. Не дож-давшись ответа, она ушла к детям. Первые слезы, их со-вместной жизни, приняла подушка.

Карп очнулся от дум, пришел к ней, чтобы убедить ее, что она самая лучшая во всем мире. Никто ему больше не нужен, а то, что было, быльем, поросло и никогда больше не вернется…. Его ласки в ночи загасили тревогу в ее не-винном сердце.

Через два дня Карп Николаевич может отправляться домой в родные степи. Странное чувство охватило его. Радость смешалась с тревогой, а где-то в самом затаенном углу его души шевельнулась она, Полина. Он попытался залить ее недавней ненавистью, но оказалось, что в запас-никах, ненависти вовсе нет. Нет, он не стремился к ней, уже не испытывал того давнего чувства любви и трепета, он просто боялся неминуемой встречи. Юлия просила его остаться или уехать в другое место, но Карп упрямо тянул ее на родину. Она успокаивала себя тем, что у них двое детей, но боялась перемен, она боялась, что вспыхнет лю-бовь Карпа к Полине.

Нашлась еще одна причина, по которой Карп должен вернуться домой. Партия считала, что в данном районе, слабо развита революционная деятельность.

—Карп Николаевич, мы надеемся, что ты станешь на-стоящим бойцом революции, вернешься домой, войдешь в курс дела и со временем возглавишь партийные ячейку станции Торговой. Ты человек там свой, а потому со знани-ем дела, начнешь разъяснительную работу в селах. Там у нас и “конь не валялся”,— Исаевич крепко пожал руку своему ученику и любимцу, — много ты слышал мнений, но помни одно. Если мы сделаем революцию для людей, у нас все получиться, если поднимем людей, ради самой революции, мы зальем Россию кровью. Может еще придется свидеться?! В добрый путь!

Станция Торговая встретила молодую семью Куриловых хмурым осенним небом, паровозными гудками, запахом креозота, да дымом проходящих паровозов. Люди спешили по своим неотложным делам. Карп жадно всматривался в лица прохожих, с надеждой встретить знакомых людей.

К ним подошел человек в промасленной одежде и вежливо спросил:

—Вы Курилов?

—Да, я Курилов Карп Николаевич. Исаевич просил пе-редать поклон.

—Спасибо, но я не знаю его,— после такого ответа, Карп протянул руку новому товарищу.

Поселилась семья, недавнего ссыльного, на незамет-ном переулке, вблизи железнодорожных путей. По ночам дети, просыпаясь, испуганно искали мать, когда проезжающие паровозы подавали, тревожные гудки.

Карпа устроили в паровозное депо учеником, но про-масленная телогрейка, которую он теперь носил, да запах пропитанных креозотом шпал, угнетали его. Душа, при-выкшая к простору, рвалась и летела туда, где дышалось легко и привольно, где когда-то его ласкала река, а люди с открытой душой, при встрече улыбались.

На Покров Святой Богородицы, наняв извозчика, он с женой и детьми подъезжал к селу. Карп старался казаться спокойным, его волнение выдавали частые взоры на дорогу, которая неспешно уходила под ноги лошадям.

А когда с пригорка показалось село, он встал на пролетке во весь рост, долго не мигая, смотрел на дорогие сердцу соломенные крыши, да курчавые дымы, которые, клубясь, исчезали в осеннем небе.

Весть о приезде Карпо рванулась и понеслась по селу, сметая с дороги другие важные и неважные новости.

Дядя Трофим радостно обнял племянника.

—Здравствуй, племяш, ты мне как родимый сынок. По-кажись! Покажись! Орел! Возмужал, на отца очень похож! Карпо освободившись из объятий дяди Трофима, повер-нулся, чтобы представить жену и детей. Тетя Тося, со сле-зами на глазах, обнимала малышей, растерявшихся в ра-достной обстановке. Тося, все чаще переходила, на бала-кающее, местное наречие:

—Яки же вы гарни, та красыви! Хлопчик на батьку по-хож, а оцей ангелочек на маму, – указала она на девоч-ку,— хто мини скажэ, як их звать?

Мальчик, не понимая, что от него хотят, сопел, смотрел на родителей и молчал.

— Та, не бийся меня, я тетка добра и гостинец, зараз побижу, куплю. Скажи, як тебя звать? – продолжала пытать мальчика Тося.

—От, хороший хлопчик и дивчина гарна, — засуетилась Тося, собираясь в лавку за гостинцем.

Карпо и Юля пытались остановить ее, но дядя Трофим поощрил жену взглядом и словом:

—Иди, Тося, да не сцепись болтовней с бабами. Сейчас расспрашивать тебя захотят все. Иди скорее, мы ждем. На слове ждем, он сделал ударение. Карпо, разгадав тайный замысел дяди, сказал.

—Не беспокойтесь, я привез с собой.

—Нет! Нет! То твое, а это наше! Даст Бог, одолеем.

Пока тетя бегала в лавку, пришли дочь Трофима и ее муж, молчаливый чуть угрюмый человек с карими, почти неподвижными глазами. Карпо знал его, но не дружил, по причине того, что жили они на разных крайках, которые нередко враждовали между собой.

Сели за стол торжественно. Дядя откупорил “моно-польку”, разлил содержимое по кружкам и взял слово:

—Сегодня у нас праздник великий, Карпо вернулся из незаслуженной ссылки. Слава Богу, живой и здоровый, с красавицей женой, и детками - ангелочками. Пусть семья его будет крепкой, любовь нерушимой. Здоровья всем!

Дружно выпили, закусили и наполнили стопки еще. Карпо встал со своего стула, его глаза стали влажными, тост получился взволнованным.

—Я не знаю, что сказать. Радость выбила из моей голо-вы все слова. Я просто рад, что вернулся, что нахожусь среди Вас.

Помолчал, будто наткнулся на непреодолимое препятствие, тихо сказал:

–Жаль, мамы с нами нет. Царство ей небесное!

Тося, скомкав передник, поднесла его к глазам. Выпи-ли, молча, не чокаясь, присели, молча, закусывали. Дверь открылась рывком, Танька – брехло ворвалась в хату. После того, как остановила свадебный поезд и прокляла семью Сабитовых, она изменилась, не мелась по дворам с очередной вестью, а тихими вечерами сидела с подружками на завалинке у дома и после пересудов слухов и новостей, распевала песни.

—Господи!— возопила она, – Божечки, ж ты мий! Вер-нувся!

Карпо встал ей навстречу и терпеливо ждал, пока она прекратит плакать на его груди.

—Сидай, Тарасовна, за стол, мы всегда тебе рады, – пригласила соседку Тося.

—Спасибочко! — не унималась Тарасовна. — Хочу вы-пить за Карпо! Глядить! Яка красыва у его жинка, а сам якый молодец. Не хворайте и не журитесь николы. Совет Вам, да любовь. Спасибочко тоби, Карпо, шо не забув ба-ламутную Таньку - брехло, переказував мини поклоны.

Она долила в свою кружку еще водки и залпом выпила.

—Це шоб счастье було повным.

—Ой, Тарасовна, запьянеешь!

—Ничого, хата моя блызенько,— едва закусив горечь водки, она торопливо, будто боялась, что ей не дадут ска-зать, продолжила, — оце, я думаю, нехай Карпо буде жить с семьей у мене. Так хочется шоб и по моей хати бигалы диты. Хату здорову мий муженек зробыв, думалы, шо ди-тей буде богато, да война проклята все забрала, зараз хожу по кимнатям як бирючка. Можэ, я хоть на старости лет покохаю дитей, та послухаю як воны лапочут.

Глаза ее смотрели огоньками надежды, надежды на маленькое счастье, на то, что с ней будут, если неродные, то очень близкие люди. Тарасовна всем телом подалась вперед, затихла в томительном ожидании.

Карпо смотрел в эти глаза и чувствовал в этом взгляде, что-то объединяющее их. И вдруг понял: «Мы одиноки, каждый по-своему. Она здесь, в своем доме, а мы вдали от села».

Когда Тарасовна узнала, что их семья поселилась на станции Торговой и не собирается переезжать в село, хотела сказать что-то протестующее, но, поняв, что ничего не изменить, вдруг сгорбилась, стала меньше ростом, заплакала и засобиралась домой.

На кладбище пришли всей семьей. Тарасовна шла впе-реди, указывая дорогу к могиле.

Карпо опустился на колени перед холмиком, чуть по-росшей осенней травкой: — Прости меня, мама, что не уберег тебя от смерти. Прости, что не смог прийти на твои похороны. Попрощаться я пришел сейчас! Ты у меня была самая лучшая!

Карп с семьей вернулся в свой домик на тихом переул-ке, но сердце свое он оставил там, в пожухлой, иссеченной дождями степи, где зябкие ветры начинают свой зимний разбег. Где утренний туман клубится над водой и кормит природу своим молоком, прибрежные деревья, пылая золотом, роняют свои листья на гладь воды. Ему хотелось до жаркой одури, косить жнивье, обливаясь потом, обмолачивать зерно, а потом отдать себя ласковым струям реки….

Чем заполнить зияющую пустоту души? Карп не знал. Юлия, глядя, как Карп резко изменился, обняла его и тихо спросила совсем не о том, о чем думала:

—Домой хочешь?

Ее подмывало предложить всем переехать в село. Их приняли тепло, возможно там, она чувствовала бы заботу и поддержку добрых людей, но помнила, что там самое опасное место для ее семьи, для ее детей. Там жила Полина….

С рассветом, в депо, Карп поздоровался с товарищами, хмуро глядя в пол, уселся на свое место.

—Что-то не ласково приняла блудного сына Родина? – с усмешкой то ли спрашивал, то ли утверждал бригадир.

—Приняла Родина хорошо, только я вроде бы здесь, а мысли там.

—Мы все оттуда, поживешь, привыкнешь. Не забудь, сегодня собираем партийную ячейку. Надо обсудить, как агитировать, как зазывать в революцию крестьян.

Полина слышала, как хлопнула дверь, по шагам мужа определила, что он, основательно, навеселе. Она попыталась уйти через смежную комнату, но Андрей окликнул ее.

—Ты хотела уйти? Нет желания видеть меня! А я твой суженный и венчанный! Куда же ты?

Его глаза смотрели, в упор, не мигая.

—Что, опять хлебнул лишку?!

—Это не имеет к делу никакого отношения. Я пьян от никчемной жизни нашей.

—Какие дела в таком состоянии? Иди, проспись! – По-лина, гневно сверкнув глазами, повернулась и пошла.

—А такие дела! Твоя рыбочка, карпик вернулся.

Известие стрелой кольнуло ее откуда-то снизу, в голову. Она качнулась и медленно повернулась к мужу. В голове полный сумбур. Наконец, она поняла, что надо что-то говорить или делать.

—Что ты сказал? – выдавила она то, что пришло в ее голову.

—Ха-ха-ха! – Андрей смеялся зло и истерично. – Что стоишь, беги, беги к своему любимому, глянь какая у него красавица жена, не сравнить с тобой! Ха-ха-ха! А детки, двое, говорят, что ангелочки.

Полина отступала к двери. Его слова терзали, били больно, в самую душу.

—Прекрати! – закричала она во весь голос.

—Нет, не замолчу! Сколько же мне носить в себе, твое равнодушие, и пренебрежение? Сколько? Ты предала Карпо ради этого богатства! – он стал указывать на дорогую обстановку, — а меня обрекла на вечную каторгу. Какая же ты стерва?! Какой же я был слепой?

Последние слова вернули Полине самообладание.

—Да! Я стерва! Но не ты ли со своим папочкой сделали меня такой?! Забыл, как сожгли сено, как хотели убить Карпо? А когда не получилось, упекли на высылку? Забыл!? Если забыл, я напомню, что может своими страданиями, спасла любимого человека. Ты на каторге, видите ли!? Нет, это я на каторге! Это мой отец убил себя, чтобы не прятать глаза от людей.

— Нет! Нет! Это ты убила его! Ты! Ты! И только ты. – Андрей резко выбросил вперед правую руку с вытянутым указательным пальцем и будто вонзил его ей в самое сердце.

Полина юркнула в дверь комнаты, придавив ее спиной. Она зажала ладонями уши, чтобы не слышать его крик. Но его слова, минуя все преграды, проникали в ее мозг и били, били, били.

—На песке и на камнях растет трава, а ты бесплодна как лед!

Она лежала на кровати, смотрела в потолок. Слезы не вытирала, ей хотелось по-волчьи выть, но она задавливала в себя рыдания. Ей казалось, что она провела долгое время, под плотным, черным одеялом, ей хотелось свежего ветра, чтобы он выветрил скверну из ее помятой души.

Одевшись, она вышла из комнаты, муж спал одетым на кровати. Ей удалось мышкой проскочить мимо него.

Конь, светло рыжей масти, вынес ее далеко в степь, которая бугрилась пахотой и кое-где щетинилась нетронутой стерней. Полина не смогла бы себе ответить, как и почему, оказалась на той делянке, где первую ночь они провели с Карпо. Спешившись, пошла к тому месту, где стояла та копна. Она почти явственно ощутила волнующе запахи еще не высушенного сена. Комок подкатил к горлу, Полина, обняв шею коня, дала волю слезам. Слезы смыли самые черные ощущения и принесли мысль, которая слабым, радостным огоньком прогнала кошек, скребущих ее душу.

—Он приехал, я увижу его.

Сладкие грезы привели ее к Карпо, но это были скорее воспоминания, чем мечты о будущем. Едва она успела взглянуть вдаль своей жизни, как ее придавила глыба пус-тоты и безысходности.— Карпо никогда не простит меня!

Прошел еще день, Андрей и Полина ходили по дому, не замечая друг друга. Но общий дом, это не параллельный мир, заботы заставляют общаться. Андрей ехидно бросал слова-камешки в жену:

—Что дорогая? Не удалось увидеться? Беда-то, какая? Уехал ни весточки тебе, ни поклона! Что ж так? — в голосе его появилась насмешливая ирония и даже издевка.

—С чего ты взял, что он обо мне думает? За все зло, что мы ему сделали нас прихлопнуть надо, а не поклоны бить.

—Может ты и права, но без меня ты на станцию ездить не должна.

—Охранять меня будешь?

—Понимай, как знаешь.

Заседание партийной ячейки проходило спокойно и даже буднично. Стоял вопрос об агитации бедноты, о разъяснительной работе на селе. Присутствовало всего несколько человек, приехавших из разных сел, куда успела внедрить свои щупальца партия.

—Карп Николаевич, ты недавно посетил село, в кото-ром родился и вырос. Нам интересно узнать, какие на-строения там преобладают? – поинтересовался глава ячейки Филипп Дольский.

— Люди села очень далеки от нас. Крестьянина не волнует никакая революция, его голова забита заботами о семье, об урожае и другими неотложными на селе делами. Что такое революция, они не знают и не хотят знать.

—Невеселую картинку ты нам нарисовал, но быть такого не может, чтобы все были довольны жизнью и не пошли бы за нами.

—Зажиточных людей в нашем селе много, они исполь-зуют наемный труд, но обиженные батраки “красного петуха” пока не пускают.

—Как я понимаю, что “красный петух”, это поджег?

—Вы правильно понимаете, петух больше гуляет по причине зависти, чем недовольства.

—Получается так, что нас ждет неудача в этом серьез-ном деле. Крестьян, недовольных своим положением, готовых сознательно, открыто или скрытно противодействовать властям, почти нет. Население страны в основном крестьяне. Если мы их не сможем поднять, то революция не состоится. Как показал 1905 год, рабочим самим не справиться. Сколько же тогда еще будут измываться богатеи над народом? Так не пойдет! Нужно отыскивать людей и кропотливо и въедливо направлять острие недовольства на власть царя и богатеев.

Карпо подумал, что появилась возможность уехать в свое село и создать там ячейку. Юлия не сможет проти-виться отъезду, так как его посылает туда партия. Он даже стал придумывать слова, чтобы убедить ее, но мысли, ко-торые сплелись в его голове в змеиный клубок, безжалостно жалили друг друга. — Я стану натравливать, убеждать одного убить другого, того, с которым прожил вместе всю жизнь. Кем же я буду среди своих односельчан? Получается так, что теперь Полина стала моим классовым врагом! Последняя мысль, как бы оторвала его от действительности и бросила в борьбу с самим с собой.

Все же до его сознания дошли какие-то слова, на кото-рые, видимо, следовало отвечать. Он оторопело смотрел на окружающих, ища поддержки. Вспыхивающие смешки перешли в дружный смех, когда Карпо выпалил невпопад:

—Я не согласен ехать.

—Я не об этом, — попытался сгладить ситуацию Доль-ский.

—Я не стану стравливать односельчан.

Смех резко прекратился, наступила тишина. Все ждали, что скажет секретарь.

—Карп Николаевич, ты учился у настоящих революционеров-большевиков, встречался с ними, но так и не понял, что речь идет не о стравливании людей, а об уничтожении эксплуатирующего класса. Не надо сталкивать лбами соседей, а разъяснять что, уничтожив буржуев, мы откроем широкую дорогу беднякам к власти, а значит к благосостоянию.

—А если буржуй, сосед?— послышался чей-то смешливый голос?

—Такой сосед наш враг! Нет ему места в нашем комму-нистическом обществе.

—А если брат? — уже серьезно спрашивал рабочий с карими пытливыми глазами.

—У революции нет братьев и сестер, есть только враги, – уклончиво, философски ответил Дольский.

Путей ведения агитации среди людей села, после дол-гих споров, так и не нашли. Расходились через паузы, по одному, по два.

Четвертого декабря, к вечеру подморозило, превратив многочисленные лужи в свинцово-черный лед. Ночью, первый декабрьский снег выпал на улицы и дома, скрыв слякотную землю, ее зияющие язвы. Прохожие, выходя из дома, с видимым сожалением, ступали на непорочную белизну снега. Им не хотелось превращать его в темно-серое месиво, которое так похоже на их жизнь.

Юлия Курилова, проводив мужа в депо, стряпалась у плиты. Она ожидала прихода врача. Дочь Фрося, с вечера не засыпала, капризничала, а к утру у нее начался жар. Карп должен, по пути в депо, зайти к врачу и попросить осмотреть дочь. Сын Миша всегда отличался хорошим аппетитом, ел за обе щеки.

—Мама, я не наелся.

—Сейчас добавлю.

Но, положить Мише кашу не успела, послышался стук в дверь. Юлия засуетилась перед врачом, вытирая передником стул. Он внимательно прослушал плачущего ребенка, улыбнулся доверчивой улыбкой.

—Не волнуйтесь, Ваша дочь болеет детской, совершенно неопасной, болезнью. У нее режутся зубки, причем сразу несколько. В этот период дети слабы и становятся для болезни легкой добычей. Не волнуйтесь, я дам Вам порошки и через два, три дня все будет замечательно.

—Спаси, Христос, Вас! Сколько я должна Вам заплатить.

Врач тихо с улыбкой сказал:

—Это пустяки, мне не надо платить, Вы небогато живе-те, к тому же деньги, как я понимаю Вам, милочка, скоро понадобятся.

Юля с тревогой взглянула на врача.

—Я ничего не поняла. Почему мне понадобятся деньги?

—Вас иногда тошнит?

Юлия была почти уверена, что третий ребенок стучится в их семью, но еще надеялась, что все обойдется. Но вопрос врача, только устранил надежду.

—Как Вы смогли это понять?

—Эх, дочка, мне скоро пятьдесят, многих видел жен-щин в таком положении, как ты. Ты поберегись, я знаю, что говорю.

Он, почему-то вдруг, нарушил свое же правило гово-рить с пациентами на Вы. Зови меня, Дмитрием Сергееви-чем. Я еще зайду к Вам, и принесу порошков для тебя и ребенка.

—Как мне благодарить Вас Дмитрий Сергеевич.

—Вы очень похожи на мою дочь.

Врач, пряча глаза, затоптался, не находя свой чемоданчик. Юля подала его ему и заметила, что Дмитрий Сергеевич едва сдерживает слезы.

Вечером, Карп примчался домой, с тревожным вопро-сом в глазах.

—Как моя доченька?

—Дмитрий Сергеевич сказал, что это на зубы.

Карп присел и позвал дочь к себе. Маленький комочек жизни, заковылял к отцу, а когда оставалось идти еще два крохотных шажка, она попыталась бежать, в радостные отцовские руки. Карп поднял ее к самому потолку. Прибежал сын и ревниво прилип к папиной ноге. Ему тоже хотелось взлететь к потолку на папиных руках. Юлия радостная и счастливая смотрела и смеялась громким заливистым смехом.

Уложив детей в постель, она юркнула под мужнин бо-чок и затихла, боясь спугнуть счастье.

—Ты какая-то, сегодня, чудная.

—Я не чудная, а счастливая! – глаза блеснули из под пушистых ресниц и таинственно погасли.

—Говори, что еще приключилось?— Карпо ласково и порывисто привлек, лежащую на его руке ее кудрявую голову.

Юля улыбалась и тянула с ответом, ей хотелось, чтобы счастливые и ласковые минуты длились как можно дольше.

—А вот не скажу!

—Скажешь! Я ключик имею от твоего сердца, а потому утаить от меня ничего нельзя.

Ключик действительно открыл тайну Юлии.

—У нас будет ребенок, – отдышавшись, тихо шепнула она на ухо мужа.

—Ну, мы молодцы с тобой!

Карпо и Юля долго решали, как назвать будущего ма-лыша. Юлия говорила, что она знает точно, что будет де-вочка и назовем ее Ирой.

—Будет сын, назовем его Николай, – упрямился Карп.

На том и порешили.

Юлия счастливая и спокойная быстро уснула, а Карп при тусклом свете луны, который проникал через окно, смотрел на жену и думал: — Она у меня хорошая, лучше всех, и вдруг поймал себя на том, что сравнивает ее с Полиной.

Карп еще долго ворочался на постели, отгоняя это на-вязчивое ощущение….

В конце февраля, зима, в этих местах, как вертлявая девка, не знает чего хочет. К вечеру ударит мороз, ночью радует падающий снег, а утром льет вода с крыш, уничто-жая, вчера, образовавшиеся сосульки. Скоро весна.

Жизнь Куриловых, еще вчера, хоть и без особых радо-стей, но вполне спокойная и предсказуемая, делала крутой поворот. В конце апреля, когда весна разогнала навязчивые, лохматые, зимние тучи, и небо своей голубизной обещало первые майские, шумные дожди, едва не арестовали Карпо.

Случайно увидев полицейских, которые начали окру-жать дом, он с трудом открыл окно, протиснулся через него, побежал. Выстрел оглушил Юлию, она как-то боком бросилась на полицейских, била их, царапала, затем обес-силенная присела на пол. Юлию подняли, усадили на стул.

Вошел полицейский чин со строгим, трагическим ли-цом, взглянул на выпирающий живот ее, сказал:

—Что же ваш муж не бережет свою семью. Как жить будете без кормильца? Лежит там, в канаве, пристрелили его.

Юлия забилась в рыданиях. До нее не сразу дошел смысл слов другого жандарма, который вошел в дом, дер-жа в руках куртку Карпо.

—Ваше благородие, обманул нас этот хитрец. Упал на склоне небольшой ямки, будто мертвый, а затем бросил куртку и убежал.

—Как можно спутать куртку с телом человека? – побаг-ровело их благородие.

—Дело в том, что утро раннее, не рассвело.

—Так падал он или бросил куртку.

—Ваше благородие, темно еще было, не разглядели.

—Радуйся! – погасив злость, их благородие обратилось к Юлии, — слышишь, живой здоровый твой муж, сбежал каналья!

Юлию охватила радостная беспомощность, облегчаю-щие слезы катились по ее щекам. Где-то далеко звучал голос полицейского чина:

—Скажи ему, чтобы пришел сам, если он этого не сде-лает, то при следующем аресте с ним никто нянчиться не будет. Куда тебе с тремя детками, если его, того? – он изо-бразил из пальцев наган, и характерным движением, изо-бражая выстрел, щелкнул языком.

Куда девался Карпо, она не знала, но стала замечать, что вблизи их хаты, постоянно находятся люди. Ей хотелось узнать, где ее муж и предупредить его об опасности, но идти было некуда и оставить детей одних, она не могла.

На третий день, пришел врач Дмитрий Сергеевич. Его поведение выдавало в нем сильное волнение.

—Юля, дочка, с Карпом Николаевичем все в порядке.

Юлия бросилась к нему с расспросами, но Дмитрий Сергеевич остановил ее жестом.

—Будьте осторожны и благоразумны, а своих словах и действиях. Мне прискорбно это говорить, но Вы должны уехать в село. Такова воля Вашего мужа. Он попросил ме-ня передать Вам эти слова и деньги на первые расходы. Если позволите, буду приезжать, чтобы наблюдать Вас. Дело в том, что Вы много переживаете, а это может плохо сказаться на ребенке.

—Спасибо, за Ваше беспокойство, но до села довольно далеко и добираться туда тяжело.

—Разве это беспокойство, это радость. После смерти жены и гибели дочери, я кому-то буду нужен,– он помол-чал, пытаясь удержать слезы, – позвольте мне о Вас беспокоится.

—Хорошо. Вы видели Карпа?

—Нет. Пришел человек принес деньги и предал пору-чение, сходить к Вам.

Старик на прощание, обнял Юлю и долго гладил ее пу-шистые волосы.

Дмитрия Сергеевича пригласили на допрос, но он ничего не мог сообщить полиции, кроме того, что лечит маленькую Фросю.

Юлия колебалась несколько дней в принятии решения. Боязнь перемен и необходимость отъезда боролись за будущее, одинокой женщины и ее детей.

Утром третьего дня, она не увидела, тех людей, кото-рые последнее время следили за домом. Игла догадки болью вошла в ее грудь.

—Его арестовали, или …, — Юля боялась об этом ду-мать, но мысль ломилась в ее голову, не давала покоя. Ее мучительное неведение прекратил мужчина, который, все это время, следил за их домом. Он вошел в дом и немного стесняясь, сказал:

—Извините, — он сделал паузу, будто не решаясь ска-зать о чем-то важном и значительном.

—Его убили? – ужас застыл в глазах Юлии.

—Нет! Нет! Поняв свою оплошность, запротестовал гость:

—Его арестовали, и будут судить.

Он подождал, видимо хотел удостовериться, что его слова дошли до сознания женщины.

—Спаси Вас, Христос! Есть среди Вас добрые души!

Полицейский, как-то робко и неловко, не прощаясь, вышел.

Тарасовна, или, как ее иногда ”за глазами”, называли Танька-брехло, сидела с подружками на завалинке. Солн-це, после прекрасного майского дня, катилось вниз по го-ризонту.

Шелест листвы и тихий прохладный вечер располагал их к “анализу” слухов и сплетен. Соседки, то спорили ме-жду собой, то дружно кивали головами в знак полного со-гласия.

Тарасовна не сразу увидела, что к дому Куриловых подъехала пароконная пролетка.

—Тарасовна, дывысь, хто-сь к Куриловым пидъихав, а их дома нэма. Якась баба постучала и вжэ выходэ со двора.

—Дэ? — встревоженная Тарасовна всем телом повер-нулась хате Трофима Курилова. И тут же вскочила и бро-силась навстречу выходящей из палисада Юлии.

—Ой! Божечки, ж ты мий! Радость яка.

Они, кособочась, обнялись.

—Здравствуйте, Вам! — поклонилась гостья Тарасов-не.— Где же Куриловы.

—Пидожды с Куриловыми, з нымы усэ гарно.

Дай я на тэбэ подывлюсь. Шо-то мишало мини тэбэ обни-мать, — Тарасовна весело и хитро глянула на Юлю, – оцэ, по-нашему! Оцэ, дужэ гарно. И вдруг она стала недоумен-но, даже с некоторой тревогой, смотреть вокруг себя.

—Дэ Карпо, Миша и Фрося?

—Вон, в пролетке Миша сидит, Фрося уснула,— Юля умолкла.

Тарасовна не дослушала жену Карпо, бросилась к де-тям.

—Господи! Та чого ж воны тут сыдять, ходимтэ до хаты.

Миша, недоверчиво смотрел на незнакомую женщину и не проявлял никакой готовности общаться с ней. Фрося проснулась, заплакала. Тарасовна растеряно оглянулась, прося помощи у их матери.

—Тарасовна, скажите, где Куриловы? Я постучала, но мне никто не открыл дверь, – взяв на руки Фросю, спросила она.

—Та воны, мабуть пишлы до зятя. А дэ Карпо?

—Арестовали его, сидит в тюрьме.

—Хххххх-у -у. Ой, лыхо якэ, ой лыхо! – запричитала она и спохватившись, потянула Юлию и детей к себе в хату. — Та чего ж мы стоим, ходимтэ до моей хаты.

Новость, о приезде жены Карпо, бурными потоками хлынула по селу. Эти потоки иногда встречались, но почти не узнавали друг друга.

—Ты чула, шо жинка Карпо прыихала с двумя детками?

—Та чула, тилькэ дитей у ней трое.

—Ни! Двое, а третий скоро будэ. А дэ сам Карпо?

—Та де ж? С его характером тилькэ в тюрми сыдить.

—Пидожды! Не знаешь, ни кажи!

—Та чего там ждать, ось побачишь, вин в тюряги.

Трофим и Тося, возвращаясь, домой, узнали, что к ним приехала гостья с детьми. Подгоняемее тревогой они по-спешили домой, но около их хаты никого не было.

—Где же они? — спросил у жены Трофим.

—Пойдем к Тарасовне, они там.

Тарасовна встретила соседей не очень ласково:

—Заходьтэ,— крикнула она на стук в дверь.

Увидев Трофима и Тосю, она сразу преобразилась,

—Чого Вам тут потрибно, га? Прыйшлы забрать Юлю и дитей? Не дам!

Тарасовна загородила гостям дорогу в хату.

—Бог с тобой, Тарасовна! Что с тобой приключилось? В себе ли ты?

—Я не умию кудысь ходыть. Чого цэ я пиду из сэбэ? Я ще не сказылась. Сказала, не дам, значит, не дам!

Юля смотрела на соседей и не могла взять в толк, что происходит. Ей уже давно следовало пойти навстречу род-ственникам Карпа, но она оставалась на месте, боясь сде-лать что-то не так.

—Тарасовна, окстись и приди в себя. Это наши гости, а не твои. Карпо наш племяш, а это его дети и жена, — уве-щевал Трофим соседку.

Тарасовна засопела и заголосила:

—Юличку, ридна дытынка моя, та останься жить у мэнэ. Та я ж тоби буду во всем помогать.

Повернулась к Трофиму и Тосе, упав перед ними на колени, закричала во весь голос:

—Пожалейте меня, горемычную.

Успокаивали Тарасовну все, даже Миша заплакал и сказал: “Тетя, не плач, я боюсь”. Тарасовна села на лавку, шмыгала носом и не смотрела на присутствующих, посчи-тав сражение проигранным.

—Юля собирайтесь, идем домой, там расскажите, что с вами приключилось.

—Карпо в тюрьми, посадили нашего соколика, посадили, – всхлипнула Тарасовна.

Тося от неожиданности прислонилась к стене, а Тро-фим повернулся к Юлии.

—Это правда?

—Да. Он революционер.

—Хотят снять царя, и установить власть рабочих и кре-стьян.

—Свят! Свят! — Тарасовна и Тося истово перекрести-лись.— Да нешто такое можэ буть?

—Наверно возможно, если за это сажают в тюрьму, — уныло сказала Юля.

—Господи! Что робыться на белом свете? — женщины опять перекрестились.

—Теперь его долго не выпустят, потому надо решать, как жить дальше,— задумчиво произнес Трофим.

—Чого решать? Юля и диты хай живут у мене, – воспа-ряла духом Тарасовна.

—Я думаю поступить так,– отозвался Трофим, – скоро жнива, у Юли должен родиться ребенок, поэтому предла-гаю жить одной семьей на два дома. Тарасовна будет жить в нашей семье, и доглядывать за детьми и Юлией.

—Правильно! – вскочила на ноги Тарасовна. Я лишним ртом не буду. Вы же знаете, что я обшиваю пол села. Ско-пила денежки, все принесу до копеечки.

Полина смотрела на мужа и чувствовала, что он держит большой “камень за пазухой” и выжидает момент, чтобы им больнее ударить. Его довольное лицо расплывалось в язвительной улыбке, он подчеркнуто, вежлив и предупредителен.

—Полина, я тебе такую сногсшибательную новость принес, не упади со стула.

—Судя по твоему виду, эта новость сильно ударит меня по голове. Спасибо, что предупредил, – в тон ответила она мужу.

—Ну что ты, дорогая, новость, как новость, конечно, она вызвала повышенный интерес среди жителей села, но ничего трагичного.

—Говори, или я пойду к кухарке, она лучше расскажет, с красками и мнениями села.

—Не стоит беспокоиться, у меня все есть. И так, — Андрей повернулся, сделал паузу, чтобы акцентировать внимание и видеть реакцию Полины, — к Куриловым приехала жена Карпо, на постоянное жительство.

Он замолчал и с издевательской усмешкой смотрел на жену. Полина слушала спокойно, будто эта новость ее, совершенно, не волновала. Андрей подошел к ней, заглянул в глаза и продолжил свой рассказ:

—Представляешь!? У них скоро родится третий ребе-нок. Они счастливые люди.

При этих словах, он не выдержал роли, которую избрал. Его лицо вдруг скривила мучительная гримаса.

—А ты! Ты пуста и порочна, не способна родить даже ребенка. Тебя Бог наказал, за твое вероломство и подлость.

—Может быть, Бог наказал нас двоих!

Спокойный ледяной тон еще больше взбесил его.

—Он больше не станет на нашем пути, — Андрей

потрясал сжатыми кулаками, его скрутило в комок, пригнуло к полу, лицо покраснело так, что не стало видно веснушек, на шее бугрилась лиловая жила, — его сошлют в Сибирь, я его там сгною. Сгною-ю-ю-у!

—Руки коротки, достать до Сибири.

Полина усилием воли подавило свое волнение. После первых слов мужа, она подумала о самом худшем.

—Ничего здесь достал и там достану, — Андрей в яро-сти терял контроль над своей речью, — я его выследил на станции и упек в тюрьму, а там загоню в могилу, так и знай.

Полина внутренне ужаснулась новым граням подлости своего мужа и поняла, наконец, его частые отлучки. Она думала, что у него появилась женщина, а оказалось….

—Как же ты его выследил, под забором сидел сутками?

Несколько успокоившись, Андрей опять пренебрежи-тельно выплевывал слова:

—Мой отец говорил: «Если не хватает силы, включай мозги, хитрость, деньги». У меня есть и первое, и второе и третье.

— Какая же ты мразь! — задохнулась Полина.

Она хотела сказать еще что-то, но муж опередил ее:

—Ты меня сделала таким! Я вынужден защищаться! Поэтому, я теперь тайный агент охранного отделения по-лиции, – при этих словах он даже приосанился, — руки, как ты теперь понимаешь, у меня длиннее, чем ты думаешь.

—Ты смешно выглядишь, — она усилием воли заста-вила себя хихикнуть над ним, затем добавила, — агент драный.

И вновь, любимый конь нес ее в степь. Май. Ласковые и нежные лучи солнца раскрашивают степь в неповторимые цвета радуги, хочется смотреть на изумрудные краски трав и деревьев. Лазоревые дали рождают воспоминания о непорочном детстве, о первых волнениях души и первой детской любви.

Солнце и красоты степи разбудили в ней сущность женщины, которая подхватила ее, понесла к почти дет-ским, и потому несбыточным грезам. Она видела себя, то на реке, то в стогу, а рядом был он желанный и любимый и преданный ею человек, который не помнит зла, он ее ласкает…. Ее губы, вне сознания, повторяли одно и то же имя.

Она не заметила, как грозовая туча поглотила солнце, а степь, в ожидании грозы, затаилась, спрятала свои яркие краски, будто боялась, что дождь смоет их навсегда. Туча обрушилась на землю сначала сильным ветром, а затем дождь стал стеной. Конь под Полиной остановился, низко, к земле опустил голову. Раскат грома заставил ее спрыгнуть с лошади и инстинктивно прижаться к животному. Туча затянула все небо, в ней бесновались молнии, не смолкал гром. Полина, давно, уже промокшая до нитки, стучала зубами от холода. Наконец на Западе просветлело и уходящая туча, будто сожалея об уходе, разрядилась молнией в дерево, которое росло в полутораста метрах от Полины. Ствол дерева раскололся надвое, дымил.

—Почему не в меня? – пришла шальная, но настойчи-вая мысль. — Почему не в меня?

Солнце заиграло крохотными точками света в каплях на листьях и стеблях травы, которые искрились и дрожали в лучах уже заходящего солнца. Степь парила, как бы воз-вращая небу розовый туман недавних грез Полины. Дейст-вительность тяжелой ношей вернулась к ней. Домой ехать не хотелось. Чтобы высушить одежду, она разделась догола. Ощущение наготы привело ее опять к ночной реке, когда Карпо хотел подарить отражение звезды.

—Жаль, что я ему не дала этого сделать, может, звезда принесла бы нам другую, лучшую судьбу, и мы….

Ей страстно захотелось оказаться рядом с ним у реки и начать все по- другому….

—Если бы он оказался рядом, я пала бы на колени пе-ред ним и умолила его простить меня.

Все, что накопилось в ней за день, вырвалось наружу слезами и частыми детскими всхлипываниями, она упала ничком на еще не высохшую траву, тело ее долго сотрясали рыдания.

Рядом нет никого, чтобы успокоить, заглянуть ей в гла-за, дать надежду. Солнце погладило ее нагое тело ласко-вым лучом и скрылось за горизонтом.

Скоро, скоро время переступит рубеж, между июнем и июлем. Поспевают хлеба. Селяне в возбужденном ожида-нии действа, которое считается главным в году. Солнце палит, иссушая стебли пшеницы, жита и ячменя. Зерно полновесно налилось, только бы чрезмерно жаркие лучи не сделали его щуплым, а на радость хлеборобу, дали ему созреть. Скоро жнива.

Трофим ходит вокруг новенькой косилки. Средствами сложились зять Иван Таманский и Трофим, как и обещала, Тарасовна принесла все свои накопления. Долго не хотели брать деньги у Юли, как они говорили: «Отнимать послед-ние гроши у детей». Но настойчивые уговоры и, главное недостаток денег, принудил Трофима уступить.

Теперь душа его в полете, она мечтает о хорошем урожае и достатке.

—Наконец-то, наконец! – руки радостно сжимаются в кулаки, ему не терпится скорее опробовать это чудо, которое даст ему маленький роздых.

Первые радости понемногу дают дорогу планам.

—Бычки подросли, хоть и не заматерели еще, но сил хватит, чтобы тащить косилку. Еще хватило бы нам силенок сгребать скошенный хлеб в валок. Эта работа, под палящими лучами июльского солнца всегда отнимала последние силы.

Всю ночь Трофим думал, как бы сделать так, чтобы об-легчить себе труд. И придумал. Два дня он пилил, облива-ясь потом, в тени раскидистого тополя. Жена подходила к нему качала головой и под беззлобное ворчание мужа удалялась.

—Иди не мешай! А то ничего не получиться!

—Ой, не получится! Чим же я тоби мишаю? – в голосе задиристые нотки.

—Тут, як на корабле, бабе делать нечего!

— Тю! Моряк знайшовся! Мается чоловик, як, будто робыть ему ничого. Та лучше б гарно отдохнув.

Тося постояла, прислушиваясь, не скажет ли Трофим еще чего–либо. Не могла же она допустить, чтобы слово мужа верховодило, но он молчал. Она удовлетворенно кивнула и пошла в хату. На третий день упорного труда, Трофим сказал: «Все! Готово!»

Тося долго рассматривала результат деятельности му-жа, молча, удалилась и через некоторое время, вернулась, ведя за собой весь семейный “табор”.

—Расскажи, муженек, шо цэ такэ? – в ее глазах играли веселые зайчики, которые предвкушали победу над му-жем.

—Цэ такэ, в тон жене, начал Трофим,— цэ такэ шо будет сгребать скошенный хлеб вместо тебя.

—Та шо ты кажишь? Я ляжу пид возилкой, буду отды-хать, та сладенькую водичку попивать. Так можэ мини дома буты?

Трофим улыбнулся и, не обращая внимания на слова жены, объяснил:

—Смотрите, это те же деревянные грабли, которыми вы гребете, но большие, – он указал рукой на поперечный брус, в который часто вставлены деревянные заостренные стержни-граблины. К брусу прикрепленные оглобли, чтобы запрячь лошадь.

—Шо нам з ними робыть? – напирала Тося.

—Та я думаю, шо як коняка пристане, тэбэ, Тося, запря-жем, – глаза Трофима лукаво заблестели.

—Ты скоришэ там окажешься, а я возьму хороший бо-тиг*, шоб ты хорошо тягнув, — продолжала шутливо изде-ваться над мужем Тося.

—Если не хочешь идти в упряжке, будешь идти за граб-лями ты, и еще кто-то и как наберется валок, поднимете грабли вверх. Вот и все.

Пришел зять одобрил работу, только посетовал, что не позвали его. Высказал сомнение, мол, высохнут граблины, выпадут, надо их как-то закрепить.

Тося, не встретив поддержки, гордо вскинув голову, ушла со словами:

—Подывимся хто прав!?

Опасаясь насмешек, по поводу граблей, со стороны од-носельчан, семья Куриловых выехала на делянку затемно.

Косилка весело щебетала ножами, стебли с хрустом и шелестом ложатся на землю. На душе радость, Трофим погоняет волов и постоянно оглядывается, чтобы увидеть и убедиться, что косилка еще не сломалась, чего сильно боялся.

Остановились, чтобы отдохнуть и перекусить.

—Почему не сгребаешь, поинтересовался, проезжаю-щий на волах, старик.

—Успею еще.

—Ой, ли. Скосил больно много. За ночь приляжет, по-том трудно поднимать будет.

—Ничего, отец, поднимем.

Таманский запряг в грабли коня. Ольга готовилась по-гонять лошадь, а Трофим и зять стали по бокам граблей.

—С Богом пошли!

Все получалось хорошо, и вскоре весь скошенный хлеб лежал в волках, причем они были большими и ровными. Тося ходила по полю собирала оставшиеся на поле колоски. Домой решили не ехать, ночевать здесь же, в поле. Тося, глядя на приветливые звезды, размечталась:

—Бог даст, закончим за несколько дней.

—Замолчи, ты ей Богу! Не загадывай, — прицыкнул на нее Трофим.

—Ты на мэнэ не кричи, — она довольная удачным днем, шутливо утверждала: — Як шоб я до тэбэ не ходыла, не казала шо робыть, то ничого с граблями не получилось. А так и на мене сил хвате….

Трофим улыбнулся в темноте, он безропотно уступил заслуги, по изготовлению граблей жене, но добавил:

—Ты же у меня умная, да вот …. не просишься .

Тося не возмутилась и не обиделась на присказку, душа наполнена радостью и удачей.

Утром следующего дня множество людей собралось на поле Трофима. Многие восхищались его изобретением, другие высказывали сомнения:

—Без снопов то как? Не осыплется ли?

—Не осыплется. Мы не дали зерну созреть. Перевезем возом, как сено, а молотить все одно.

Мужики чесали затылки, но большая часть просила по-мочь.

Трофим, довольный вниманием и похвалами не отка-зывал. Только зять недовольно ворчал: «Папа, сломают же!»

Тарасовна выглянула в окно Трофимовой хаты, увидела человека, лет пятидесяти, входящего в палисад.

—О! А цэ шо ще такэ? – немало удивилась она, но главное удивление было впереди. Навстречу ему скоро шла Юлия. Он обнял ее и поцеловал прядь волос, выбившийся из-под платка.

—Мабуть цэ ее батько, – решила Тарасовна и поспешила к выходу.

— Здравствуйте, мы всегда рады гостям. Я, Тарасовна.

—Меня зовут Дмитрий Сергеевич, врач, — он снял шляпу и поклонился.

—Та шо же мы тут стоимо, ходимтэ у хату, мою хату, там Вам буде спокойнишэ.

Юля согласно закивала головой. Тарасовна суетилась вокруг гостя, подсовывая еду повкуснее.

—Ешьте, не стесняйтесь, будьте як дома.

Дмитрий Сергеевич осмотрел Юлю и остался доволен ее состоянием.

—Уж, простите, Юля, Карп невольно помог Вам. Пере-езд в деревню, сказался благотворно.

—Та шо там казать, у нас спокойно и гарно, душа раду-ется. Тилькэ вот рожать страшновато, повитухи нема, вмерла.

Дмитрий Сергеевич, предостерегающе посмотрел на Тарасовну.

—Не надо пугать Юлю, все у нее будет хорошо, тем более, не первый раз. Если Вы позволите, то я останусь здесь до родов.

—Живить скилькэ захочитэ, — голос Тарасовны окра-сился радостными нотками.

Она оценивающе, даже хищно, взглянула на гостя, улыбнулась радостным своим мыслям. – Мы люды прости и гостеприимни. И за Юлей надо прыглядуваты! Шоб все хорошо було.

Опять новость гуляет по селу:

—Тарасовна приняла мужика!

—Та не можэ такого буть! Правду кажу, сама бачила.

—Конечно старуватый, ну сам по-соби гарный, — женщина не скрывала зависти.

—Як цэ старуватый? Стике годив ему?

—Та-а, мабуть пятьдесят будэ.

—Тю-ю! Це для тебе старуватый, а мини хоть бижи до Таньки, та отнимай.

—Бижи! Бижи! Можэ палки получишь по спыняки.

—Вот молодец! Вот тоби Танька-брехло!

—А виткиля вин взявся? – спросила подбежавшая, за-пыхавшаяся молодуха.

—Тю! Ты шо бигла и слухала?

—Я все чую, кажи!

—Народ бает, шо друг Карпо. Врач. Кажуть прыихав на роды жинки Карпо! Во! Як!

Ночью того же дня Юля благополучно родила дочь Иру.

Конец июля стоял жаркий и безветренный. Селяне свозили скошенный хлеб на тока, складывали в скирды, чтобы потом, не опасаясь дождя обмолачивать.

То в одном, то в другом конце села, мужики, закончив скирдование, садились в тень, чтобы выкурить цигарку.

—Слава Богу, погода хорошая.

—Год выдался хороший. Будто по заказу.

—Постояла бы погодка, чтобы отмолотиться.

—Дай-то, Бог.

—Что это?— один из мужиков встал, прислушиваясь,— Никак тревогу гудят?!

БАМ. БАМ. БАМ. Ритмичные звуки от ударов по обрезку рельсы, разорвали время на части до и после.

БАМ. БАМ. БАМ. Эти звуки иглами тревоги впивались в тела и души людей.

БАМ. БАМ. БАМ. Это предтеча потерь, страданий и слез. Нет такой силы, чтобы вернуть или остановить эту черную тучу ужасов, бед, утрат и лишений.

Селяне шли к Управе, тревожно переговариваясь друг с другом:

—Никак война?!

—Типун тебе на язык!

—Не каркай, ворона.

К коновязи Управы привязан взмыленный конь. Он пе-ребирал ушами и косился на шумевшую толпу.

На крыльцо вышел староста поднял руки вверх, требуя тишины. Первые ряды с тревогой старались прочитать на его лице, какую же весть он сейчас объявит. Дети, чувст-вуя общую тревогу, прижались к подолам матерей, готовые задать реву.

Посеревшее лицо Головы, не предвещало ничего хорошего. У Трофима засосало под ложечкой: — Война.

Дождавшись тишины, Голова срывающимся голосом крикнул: — Объявлена мобилизация!

Толпа отшатнулась, загудела, ее гул вскоре перекрыли плач и причитания жен, матерей, сестер. Долго пришлось старосте ждать тишины.

–Это еще не война, а только мобилизация. Возможно, что скоро мобилизованные вернутся домой. А завтра, все, кто назначен в первую очередь, обязан явиться сюда, в Управу с провиантом на три дня. Будем надеяться на луч-шее.

Толпа, еще несколько секунд, была неподвижной и немой, затем зашевелилась, и будто огромный спрут стал вытягивать щупальца во все стороны села. Серые, скорбные потоки людей, постепенно растекались по улочкам, унося непосильную тревогу многих сердец, в хаты, где прольются первые слезы войны. Война, отрывала людей от пашни и привычной жизни стала хозяйкой судеб и жизней миллионов людей. Первоочередники и их семьи проведут бессонную ночь в сборах и тревогах за дальнейшую жизнь семьи и самого себя….

Завтра первые жертвы шагнут в пламя войны и не вер-нутся. Что станет с их семьями, как им жить?

Тося и Ольга плакали обнявшись. Опора и надежда всей семьи, Иван Таманский уходил в первом наборе мобилизованных. Тарасовна, как могла, успокаивала их. Дмитрий Сергеевич, не успевший уехать, ходил хмурый:

—Это война! – сказал он Трофиму,— войну сразу не объявили, для того чтобы, народ, имея слабую надежду вернуться, не взбунтовался. У каждого мужика семья, не обмолоченный хлеб. Нет сомнений, это война!

Юля, прижимая, маленькую Иру тихо плакала. В ее го-лове метались мысли, одна страшнее другой. «Карп в тюрьме, кому я нужна с тремя детьми? Как жить дальше? Захотят и смогут ли содержать меня и детей дядя Трофим? Как ни крути, а четыре лишних рта».

Дмитрий Сергеевич, увидев ее состояние сел рядом.

—Пока я жив, не дам Вас в обиду. Я врач и поэтому смогу прокормить и тебя и малышей. Дядя Трофим, услы-шав их разговор, стал на колени, чтобы заглянуть в глаза Юле сказал:

—Не плачь, глупая, ты нам как дочь, всегда дети твои будут накормлены и напоены.

Осень подкралась незаметно, никто не видел ее золо-тых красот. Ранние туманы рождались над гладью реки и безмолвно окутывали село. Где-то там, на западе гремели взрывы и стрекотали пулеметы. Война подобно непроглядному туману охватывала все большее количество людей, отнимая и калеча их души.

Весть о войне Полина встретила почти равнодушно. Какое ей дело до таких далеких событий? Ей не за кого беспокоиться. Не радовало и то, что доходы увеличатся. Она уже дала взятку, чтобы на суде Карпо дали маленький срок, а если его выпустят на свободу, то гонорар удвоится. Она вдруг испугалась того, что если Карпа освободят из тюрьмы, он может попасть прямо в полымя войны. Но волнение быстро сменилось уверенностью: «Денег хватит, чтобы отвести от него эту угрозу, даже если аппетиты у чинов подрастут».

Андрей дневал и ночевал у нового околоточного поли-цейского Дмитрия Яковенко. Он приходил, часто, выпивши и осоловелыми глазами, из-под рыжих бровей, он смотрел на Полину.

—Что, милая, мечтаешь отправить меня на войну? – он медленно покачивал пальцем у ее лица. — Не выйдет. Теперь я штатный, тайный агент полиции.

Полина не отвечала, уходила, а муж улыбался хитрова-то-глупой улыбкой, шептал ей в след: — Ты еще узнаешь меня, узнаешь….

Иногда он исчезал из дома на несколько дней. Это вре-мя Полина отдыхала от его присутствия. Во время поезд-ки, на станцию Торговую, она познакомилась с казачьим есаулом, который по случаю ранения находился в отпуске. Ужасы войны, о которых он рассказывал, размягчили душу женщины. Их роман протекал бурно, но недолго, Полине пришлось вернуть войне человека, который на короткое время подарил ей радость бытия, позволил забыть о муже, деньгах и неотложных делах. Есаул отбыл на фронт.

Уныло тянется время в селе. Заголосит молодая вдова о павшем муже своем и опять все стихнет в томительном ожидании беды. Не слышно веселых озорных песен, а если и запоют, то грустную, тягучую, разорванную слезами в нескольких местах. Вернулось несколько солдат из пекла войны, с пустыми рукавами, на костылях, а то и на колодках вместо ног. От рассказов, вернувшихся с войны солдат, души людей сжимались в ожидании страшных вестей. А ненасытное чрево войны требовало новых и новых жертв. Очередь дошла и до мужчин среднего возраста. Уходили они под рыдания жен и детей, пряча глаза, в которых боль, слезы и тревога за будущее своих родных.

Семья Куриловых жила дружно, в детях души не чаяли. Тарасовна, как квочка распускала над ними крылья, защи-щая их от неминуемых наказаний.

Не уехал домой Дмитрий Сергеевич, его уговорила ос-таться Тарасовна. Его денежная помощь, оказалась очень кстати.

Иван Таманский писал с фронта часто, успокаивал:

—Поляки и немцы такие же, как и мы, одеты лучше и живут богаче. Не понятно, что им не хватает? Разорим мы их, тогда спохватятся. Счастливая Ольга, прочитав вслух очередное письмо, прижимала его к груди, несла в свой сундук, где на самом дне лежали такие желанные и доро-гие листки бумаги, исписанные химическим карандашом.

По подсчетам Ольги, новое письмо от Ивана должно уже прийти, но когда она пришла за ним в Управу, ей ска-зали, что ей еще ничего нет. Проходили недели, но писем более не было. Ольга исправно ходила за ними, но…. Од-нажды, вернувшись, домой, она достала первое письмо и начала читать его для всех вслух….

Полина подъехала к зданию, где сегодня должен состояться суд над Карпо и его товарищами. Она, в случае его оправдания, надеялась встретиться с ним, но, узнав, что суд в очередной раз отложили на неопределенный срок, решилась на отчаянный шаг, на свиданье с Карпо. Оправдывала себя тем, что ей хотелось помочь ему избежать призыва на фронт, хотя знала, что он не примет от неё никакой помощи.

Суд над Карпо и его товарищами должен состояться се-годня после полудня. Еще до обеда, его неожиданно вы-звали к начальнику тюрьмы, но повели в другую сторону и втолкнули в пустую камеру. Карпо не понимал, в чем дело, пока не открылась дверь и вошла Полина. Она смотрела на него глазами, в которых сплелись в тугой жгут, любовь, вина и страдания. Она не надеялась на прощение, хотела, просто вблизи, взглянуть на него. Глаз его, боялась. И не зря! Они жгучим кнутом ненависти стегнули ее, и ушли в себя.

—Зачем ты пришла? Тебе мало того, что у тебя есть? Ты же ..., — он не договорил фразу и выкрикнул, – убирайся с моих глаз и жизни моей!

Полина стояла униженная и жалкая, не в силах поднять глаз.

—Я только взгляну на тебя и уйду.

Карпо обошел ее и кулаком постучал в дверь камеры. Она подошла к нему со спины и прижалась всем телом. Он вздрогнул, но не оттолкнул ее. Загремели засовы, Карпо не оглядываясь, вышел. В его душе сошлись, в непримиримой схватке, лед обиды и пламень вспыхнувших нежных чувств. Он шел по тюремному коридору и стонал от ярости и бессилия.

Опустошенная Полина присела на нары, в ее голове пульсировала одна мысль, – не оттолкнул, не оттолкнул, не оттолкнул….

Дома ее встретил ехидный голос мужа.

—Как встретил тебя Карпо?

Расстроенная Полина не удостоила мужа даже взгля-дом.

—Я все знаю и сочувствую! Как же, как же, он предло-жил вам убираться с его глаз и его жизни! Молодец! Поде-лом тебе! Все чужое тебе хочется подгрести под себя. Жадная ты!

—Ищейка подзаборная!

—Благодарю за комплемент! Я провел хорошую работу, – сказал он громко, чтобы услышала жена и совсем тихо для себя, для полноты удовольствия: — Ты еще не знаешь, на что я способен! Ничего, скоро, я открою тебе глаза.

Прошла неделя, Полина наведалась к столоначальнику, который обещал все устроить. Они встретились в ресторации и сели за смежные столики.

—Когда состоится суд? – твердым и недовольным голосом спросила она.

—Помилуй, Бог, он состоялся еще неделю назад, точно в назначенный срок. Я же вам сообщал.

Полина едва не сорвалась с места, чтобы избить этого, отъевшегося на взятках, до внушительных размеров, человека.

—Как же так, ваш помощник сказал, что суд переносит-ся на неопределенный срок, минимум на две недели.

—Ну что вы так волнуетесь? Ваш подопечный отпущен на свободу, сразу после суда. Моя лепта, в его освобожде-ние, внесена, теперь дело за вами, милая сударыня.

—Как передать деньги?

Передайте мне меню, — он сделал ударение на слове, меню.

Столоначальник уходил восвояси довольный, попыхи-вая папиросой. Не каждый день подваливает такой куш.

Полина продолжала сидеть и обдумывать ситуацию.

—Если Карпо освобожден, то где он? В селе его нет! В противном случае, людская молва принесла бы ей эту но-вость.

Где-то под сердцем, зашевелился червячок тревоги, точил, точил и рос, не давая покоя, пока не вырос до гигантских размеров.

—Муж! Он мог подослать к нему убийц. Не зря же он ехидничал: — Я все знаю и сочувствую!

Тачанка, запряженная парой крепких лошадей, мчала ее домой в село. Талая вода, брызжущая из-под копыт и срывающийся дождь хлестали ее по лицу, но она только торопила кучера. Тайная надежда, что Карпо уже объявился, живой и здоровый, не сбылась.

Андрей, как всегда было до этого, ожидал ее в гости-ной. По ее лицу она поняла, что он знает все.

—Ты убил его? – глаза ее сверлили, уже успевшую рас-полнеть фигуру мужа. Казалось, что она вот-вот бросится на него.

—Помилуй Бог! Ты говоришь о каком-то убийстве. Я мухи не обижу. Ты же знаешь, я добрый!

—Перестань извиваться, как уж на вилах! Что ты с ним сделал?

Андрея забавлял этот разговор, он как бальзам лелеял его чувство мести.

—Ха-ха–ха! – демонстративно смеялся ей в лицо,— с кем я что-то сделал?

Не выдержав, Полина метнула в него вазу, которую он, в состоянии наслаждения, никак не ожидал. Ваза скольз-нула и глубоко поцарапала ему лицо.

Он охнул, растирая выступающую кровь.

—О- ох. Ах ты стерва.

Он рванулся к ней, но увидел направленное на него оружие, попятился. Она сделала решительный шаг к нему и уперла дуло револьвера под левый сосок.

Теперь говори все, что знаешь или, она указала глазами на небеса.

—Тебе это не поможет,— неожиданно спокойно отве-чал Андрей. Он и его друзья бунтовщики, уже на фронте, причем на самом опасном участке. Чтобы не сбежали, его и таких же, как он, прямо из суда посадили в теплушки. На войне не хватает солдат, а эти жиреют на тюремных харчах.

Им будет не до бунтов, говорят, что там иногда пули и даже снаряды пролетают.

Он для убеждения многозначительно развел руками, сделал губы трубочкой, чтобы испустить короткое: «Прррруп» Глаза его излучали непоколебимую правоту, сказанного им. Муж Полины склонил голову набок и убе-дительно добавил:

— Оттуда не сбежит, а если сбежит, дезертиров рас-стреливают. Пальцами левой руки отвел ее руку с револь-вером в сторону и спокойно ушел в свою комнату, где нервно выпил фужер коньяка и в бессилии упал на кресло.

Полину трясло от нервного перенапряжения, она удивленно взглянула на револьвер. «Кажется, я хотела его убить...».

Весна шагала по полям, земля парила, дышала, требо-вала ухода. Оставшиеся без мужей бабы, гуртовались по несколько человек, боронили, сеяли. Семья Куриловых в полном составе выехала в поле, чем вызвала завистливые взгляды односельчан. Как же, у них, хоть и немощный, но есть мужик и не один. Отсеялись благополучно, но пришла беда. Приехали за Дмитрием Сергеевичем, ему предписано отбыть в распоряжение одного из госпиталей. Тарасовна плакала, а когда он отъезжал, запричитала, как за покойником.

Беда не приходит одна. Когда отмолотились в жаркий августовский день, война, та, что была с япошками, догнала Трофима Курилова. Он упал в беспамятстве и через три дня преставился.

Обезлюдило село. Остались немощные старики, да ка-леки. Хорошо жилось только Сабитову Андрею и его дружку околоточному полицейскому Дмитрию Яковенко. Сытые и пьяные они колесили по селу, вызывая справедливую ненависть. Пришедшие с фронта мужики собирались около «монопольки» пили горькую и ярились.

—За что-о мы кровь проливали? – сипел от злости Ва-силь Степанов, которому оторвало снарядом руку.

—Я ногу потерял для того, чтобы эта сволочь таскалась по вдовушкам да ублажала Дашку Пятихатку?— вторил ему безногий.

—Ничего отольются кошке мышкины слезы, — грозился незнакомый человек, – ох, отольются!

—Что-то твоя кошка задерживается!

—Не переживай скоро будет.

—Какая кошка? Стал заводиться однорукий.

—А такая….

Незнакомец стал рассказывать, что есть такая партия, которая за мужиков. Она войну остановит, царя скинет и даст им, хлеборобам землю, семена и все что необходимо.

Посмеивались мужики, не верили, мол, придумал то-же. Где взять, к примеру, столько косилок, чтобы каждому нуждающемуся дать. Не верили, но слушали внимательно, переспрашивали. Кивали в знак согласия, смотрели с уважением. Но точило их сомнение в правдивости слов его, не солдат он.

—Ты кто таков? Что все, про все знаешь? — мужики вни-мательно смотрели на мужичка, — почему не на фронте?

—Семен Корякин – рабочий. Приехал к вам на место жи-тельства. Работаю в мастерских. Скажем, сломается косил-ка или еще что, милости прошу ко мне.

— Ты здесь нам зубы не заговаривай, почему не на войне? — недавние солдаты все плотнее подступали к Семену, дыша ему в лицо перегаром.

—Охолоньте, ей Богу, списан, под чистую, чахотка у меня.

—А с виду не скажешь! Растерянно отступали мужики.

—Приходите в мастерские, потолкуем.

Еще год назад, плотный монолит крестьянского созна-ния, не поддавался, никакой агитации, сейчас походил на хорошо вспаханную, удобренную ниву, которая вскоре даст нужные всходы.

Стрелковый полк готовился я к переброске на другой участок фронта. Его командир, полковник Егоров, собрал офицеров в штабе полка, чтобы поставить ротным коман-дирам задачу на предстоящий марш и разделить прибыв-шее пополнение. Один за другим входят необстрелянные солдаты, робея перед большим количеством офицеров, которые пристально разглядывали их. От этого, они, чрезмерно, громко выкрикивают заученные слова:

«Так точно! Ваше благородие! Никак нет! Рад старать-ся!»

Карп Курилов спросил у вышедшего из штаба, с крас-ным лицом солдата.

—Ну что там? О чем говорят?

—Хвицерья богато! Та, уси блыскучи.

—Куда попал? В какую роту? Обступили его те солдаты, которые уже знали свои назначения и кучковались по номерам рот.

Карпо вошел последним. Офицеры все чаще посматривали на часы. Им уже надоела эта процедура, хотелось курить.

Командир полка, заглянув в бумажку с данными Карпо, отпустил скучающих офицеров.

—Такс, такс, говоришь, ты Курилов, такс, такс.

Полковник углубился в чтение сопровождающего документа.

– Здесь сказано, что ты неблагонадежный, что за тобой надо присматривать. Что опять революцией грозится на-род?

Карп молчал, слушая рассуждения командира полка.

—Что же ты молчишь, революционер? Я тебя спраши-ваю?

—О революции говорить пока рано, но в народе растет недовольство войной. Народ оторвали от семей, от земли и станков. Обезлюдела страна. В селах остались только бабы, да сыночки богатых дармоедов.

—Зачем, Вы, так? — полковник почему-то назвал Карпа на Вы, – я тоже не из бедной семьи, но как видите, на фронте.

—Тогда ответьте мне откровенно. За что мы воюем, находясь в Австрии? Почему русский солдат защищает чужую землю, а тысячи и тысячи семей остались без кормильца. Солдату не оставляют выбора. Он возьмет власть в свои руки.

—В ваших словах есть резон, но, но, — полковник запутался в своих мыслях.

Он знал, что среди офицеров ходят слухи о грязной связи императрицы и сибирского мужика. В армии нет единства среди высшего командования. Там много паркетных генералов, которые пороха не нюхали. Солдаты месяцами не вылезают из окопов, вшей кормят. Не хватает пушек, а если есть пушки, то из-за путаницы и отсутствия связи, снаряды привозят не туда или с огромным опозданием. Русский солдат гибнет сотнями.

—Господин полковник,— напомнил о себе Курилов.

—Ах, да, – с некоторым испугом отозвался Егоров,— извините, задумался. Тэкс, тэкс. Что же мне с Вами делать? Оставлю я Вас при штабе вестовым. На глазах будете. Здесь не помитингуешь. Что умеешь делать?

—Пахать сеять, косить.

—Это понятно. Стреляешь как?

—На учениях все мишени попал. Иди к начальнику штаба, он определит тебя.

Полк, после марша, занял участок обороны. Метрах в двухстах траншеи немцев, ряды колючей проволоки раз-деляли войска. Немецкие части хорошо укрепили позиции. На нейтральной полосе простреливался каждый метр пространства. Дни похожи как новорожденные цыплята. В один из весенних дней был убит урядник, который с помощью бинокля, непрерывно вел наблюдение за противником. Сменить его, на эту минуту, было неким.

—Курилов поди-ка сюда, — подозвал Карпа начальник штаба.

С этой штукой знаком, он указал на бинокль.

—Видел, знаю для чего, но ничего с ним делать не умею.

—Это не сложно.

Теперь, Карп ночами маскировался, чтобы весь день, до темноты, наблюдать за траншеями противника. Сначала, это занятие показалось ему скучным, но потом, когда он стал вглядываться в окуляры и находить новые огневые точки, увлекся. Все походило на игру в жмурки. Начальник штаба Глебов нарадоваться не мог усердием и старательностью солдата. Однажды, пуля срезала на его голове маскировочную ветку, что заставило сменить способ маскировки. Теперь, с помощью пластунов, ночью, он уходил на нейтральную полосу, устраивал между столбиками «колючки» лежбище. Противник и подумать не мог, что под носом их наблюдают.

Все новые и новые огневые точки наносит на карту на-чальник штаба, все тревожнее его лицо. Как прорвать та-кую насыщенную оборону? Скоро наступление, а четкого плана нет. Куда не брось роты в атаку, везде их встретит губительный огонь пулеметов.

Карп сегодня отдыхал. Его, в глаза и за глаза, называли «рыбой». Пришел вестовой и приказал идти ему в штаб. Егоров усадил его напротив себя и попросил.

—Послушай, Курилов, ты всю местность изучил, как свои пять пальцев. Скоро в бой, а мы не можем найти сла-бых мест в обороне немцев. Я боевой офицер, много видел на своем веку, а здесь я не могу ничего придумать. А придумать надо, иначе положу здесь весь полк. Как ты говоришь – оставлю малых детей без кормильца.

—Господин полковник, за долгие часы наблюдений я прикинул, как их обмануть, но дело рискованное.

—Говори, война — это постоянный риск.

—Надо бы выйти в окопы, по карте я не могу.

—Петр Васильевич, – обратился к начальнику штаба Глебову, Егоров, — устрани пробел, найди толкового офи-цера, чтобы он обучил нашу золотую рыбку разбираться в картах. А сейчас в окопы, пока не стемнело. Командир полка встал и, тронув за рукав шинели Карпа, дружески спросил:

—Я надеюсь, Вы не в обиде за золотую рыбку.

—На обиженных воду возят, – отшутился Карп.

Курилов шел впереди. В опасных местах просил офицеров пригибаться. Они устроились в глубоком окопе. С высоким бруствером и небольшой щелью, позволяющей вести наблюдение в широком секторе.

—Смотрите, господин полковник, там слева небольшая ложбинка.

—Ах, вот ты о чем! – Егоров разочаровано опустил би-нокль, — мы думали об этом и проверили по схеме огня, что как раз эта ложбинка, наиболее пристреляна у немцев. Петр Васильевич, разверни карту.

Начальник штаба стал указывать пулеметные гнезда, направленные на ложбинку.

—Шесть пулеметов!!! Эта ловушка, – убежденно ска-зал Егоров. Неправильные твои соображения, товарищ революционер, — Егоров улыбнулся доброй и невеселой улыбкой.

—То, что Вы сказали, я давно знаю.

—Что Вы этим хотите сказать?

—Вон там, вода сделала неглубокую промоину.

По этому ярку, перед наступлением, ранним утром, когда глаза слипаются от сна, пластуны и охотники уничтожают все указанные огневые точки. Удар с тыла немцы не вы-держат. Я знаю, как и где стоят посты охраны, когда меня-ются, и даже запомнил их в лицо. Разрешите мне провести охотников! Только пластуны должны быть настоящими.

—Вы уверены, что нас не ожидают в этой промоине?

—Я пойду первым! Дозвольте, господин полковник.

Егоров смотрел на Курилова и восхищенно сказал:

—Да! Ты настоящая золотая рыбка.

В план операции в дивизии не поверили, а потому не выделили нужного количества пластунов и главное не по-верили в успех, посчитали, что применение кавалерии неперспективно.

Операцию начали за три часа до рассвета. Пластуны попались толковые. Проволочные заграждения прошли без происшествий, приблизились к боевому охранению. Фланговой атаки немцы не ожидали, вся траншея на участке полка перешла к наступающим его ротам. Полк легко смял оборону немцев, развивал наступление, расширяя плацдарм. Егоров опасался, что его соседи по фронту успеха не имели, а поэтому продвигаться вглубь обороны немцев, не стал.

—Эх, три, четыре сотни казачков бы сюда, — стонал начальник штаба.

Когда пришли конные части казаков, немцы уже успели опомниться.

Через месяц, Егоров лично вручил, перед строем полка, Георгиевский крест, Курилову Карпу Николаевичу.

Осень шестнадцатого года выдалась теплой, даже лас-ковой. В конце сентября, деревья не спешили сбрасывать свои золотые наряды. Карп Курилов, после тяжелого ранения и лечения в госпитале, спешил домой. Он пролежал на больничной койке около трех месяцев. Много раз он ходил в атаку, но ранение получил неожиданно.

Весенним днем, полк находился на отдыхе, когда в не-бе появился аэроплан. Солдаты, прикрывая ладонями гла-за, смотрели на диковинную птицу. Он кружил над толпой солдат, а затем от него отделились бомбы. Осколок на из-лете пробил Курилову тело, чуть ниже ключицы правого плеча, застрял в легком. Три месяца госпиталей, постави-ли его на ноги. Ему, перед возвращением на фронт, пред-писывался месяц отпуска.

Наконец, дорога уперлась в крайние хаты села. Карпо вдыхал родной воздух полной грудью, ему хотелось кри-чать от счастья. Калитку дома он открыл с затаенным дыха-нием и душевным трепетом. Во дворе, в земле ковырялся мальчик лет четырех. Карп не узнал его, он догадался, что это Миша. Миша подлетел к небесам и громко заплакал, в руках незнакомого мужчины. Испуганная криком сына, на крыльцо выбежала Юлия. Увидев Карпо, она кинулась к нему, обвила шею мужа и слезы крупными каплями, оставляя след на щеках, скатывались на грудь Карпо. Фрося, уже уверено ступая ножками, выскочила вслед за матерью, и опасливо попятилась назад в хату. Маленькая Ира взглянула на него серыми глазами, отвернулась, всем телом прижавшись к груди Тоси.

Подарок — шелковый платочек, первой получила Юля, за ней Тося и Оля. Карпо вытащил еще один и удивленно спросил:

—Как могла прозевать мой приезд Тарасовна? Где она?

Тарасовна, молодой рысью, влетела в хату. Она, молча, прижалась к Карпо и минуту стояла не шевелясь. Приняла подарок и обильно оросила его слезами.

—Слава Богу! Слава Пресвятой Богородице. Пришло счастье в нашу хату!

За вечер, дети освоились. Миша и Фрося сидели у отца на коленях, ели леденцы и никак не хотели уступать место маленькой Ире. Всем хотелось узнать, как там, на фронте, но Карпо не терпелось услышать о положении дел семьи и села. Ему рассказали о невеселом житье-бытье, о погибших и покалеченных. Двоюродная сестра Ольга всхлипнула, когда стали говорить о муже ее Иване Таманском.

—Писем нет, и сообщения о гибели его тоже нет.

—Скорее всего, он попал в плен, может, вернется, – вселял в душу Ольги надежду Карпо.

—Папа, а это что такое? – Миша указывал на награды.

Что сказать малышу? О смерти и крови, о гибели това-рищей и тяжкой жизни солдата?

—Это сынок, дали папе за то, что он хорошо служил.

—На войне разве служат? Там, дядя говорил, воюют.

—Служат, сынок, служат отечеству.

Уложив детей спать, женщины пожелали знать, за что Карпо получил два Георгиевских креста.

—Мы не отпустим, пока не расскажешь, – упрямилась тетя Тося.

—Завтра, моя любимая, тетя, завтра-а, — Карпо много-значительно взглянул на нее.

Истосковавшиеся руки искали работу на базу. Работа спорилась и была, недавнему фронтовику, в радость.

Приходили селяне, чтобы узнать, не встречался ли он на войне с их сыновьями, мужьями, односельчанами. Видя слезы, горе родственников, он ощущал чувство неловкости и вины перед ними. – Он жив, а их, таких же любимых и желанных, нет.

Напомнила о себе и партийная ячейка, образованная более полугода назад Семеном Корякиным. К Курилову пришел мальчик и принес бумажку-приглашение, посетить собрание ячейки. Карпо, прочитав записку, ощутил острое нежелание там появляться. Он не изменил своих взглядов, стал более убежденным сторонником революции, но внутренний, необъяснимый протест удерживал его от посещения этого собрания. Может быть потому, что вчера, когда они с женой шли в лавку, чтобы купить ей подарок, за их спинами послышался, горький плачь вдовы, потом еще и еще. Карпо и Юля поспешили вернуться.

Карпо позвал, уже успевшего отбежать мальчишку, сказал:

—Скажи дяденьке, который дал тебе эту записку, что я пока не могу сделать того, о чем они просят.

Прошло две недели отпуска, острота ощущений сгладилась. Карпо согласился принять приглашение Карякина. Шел в мастерские, старался обходить дома, где уже никогда не дождутся своего солдата. К тому же, он решил проверить, продолжает ли за ним следить охранка. Оказалось, что им никто не интересовался. Корякин встретил Курилова сдержано. Поинтересовался положением на фронтах, о настроениях в войсках. Курилов ответил, что он давно уже с фронта, а обстановка и настроения там быстро меняются.

—Завтра я соберу актив ячейки. Приглашаю Вас высту-пить с информацией на фронте и….

—Я же сказал, что я на фронте не был уже около четы-рех месяцев.

—Найдете, что сказать, Вы же фронтовик, ну!— голос Карякина подбадривал, звал к обязательному выступле-нию.

—Врать я не буду!

—Да зачем же врать? Расскажите, что на фронте многие солдаты недовольны войной, мечтают о приходе большевиков, которые дадут им все необходимое для хорошей жизни. Особенно подчеркните, что большевики установят диктатуру пролетариата.

— А они спросят о месте крестьянства в этой самой диктатуре.

—Я не договорил о теснейшем союзе рабочих и крестьян.

Курилов слушал этого человека, его правильные слова, но чувствовалось в его поведении надрывное желание понравиться. Карпо невольно сравнил его с теми людьми, с которыми он общался в ссылке, у которых была искренность суждений и естество общения, но Корякин на них не похож. В нем Карпо чувствовал едва уловимую фальшь.

—Эти слова скажете сами, а я могу рассказать о героиз-ме солдат, моих товарищей, о прекрасных офицерах, с которыми мне пришлось, плечо к плечу делить радость побед и переживать потери боевых друзей.

—Вы хвалите золотопогонников? Мне приходилось го-ворить с членами ячейки, которые пришли калеками с фронта, они говорят обо всем по-другому.

—Офицеры разные бывают. Перед тобой без пяти ми-нут подпоручик.

Корякин широко открыл глаза, и невнятно пробормо-тал:

—Теперь мне ясно, почему Вы хвалите охфицеров. Слово офицеров, он выговорил с вклинившемся, отрывисто хрипящим звуком, словно издевательски смеялся над ним.

—Что может быть ясно, если тебе не пришлось, не то что говорить с боевым офицером, а даже видеть его. Хотя надо признать, среди них разного люда хватает, — разго-вор начал раздражать Курилова.

Корякин поскучнел, но вопрос задал:

—А Вы поддерживаете, политику РСДРП(б), которая направлена на прекращение войны.

—Я солдат, воевал, но не могу понять одного. Что означает «политика прекращения войны?» Я много раз слышал призыв: «Штыки в землю и по домам». Но как быть с тем, что германский солдат придет в наше село? Будет ли селянам легче и привольней. Вы ждете, что немцы дадут косилки, веялки, плуги, землю, наконец? Я видел у них в руках только оружие. Скажите мне, как вы будете смотреть в глаза вдовам и детям погибших солдат?

Корякин пытался что-то возразить, но в мастерскую во-шел солдат, старый товарищ по детству, Василий Панин, потерявший руку в боях. Карпо и Василий обнялись.

—Вот ты, молодец, живой, хоть и заштопанный, да еще и два «Георгия».

—Тебе я вижу, не повезло!?

—Да, как сказать? Виктор Прокопенко без ног, на ко-лодках передвигается. Вот и решай, повезло или нет.

Карякин не посмел мешать разговору фронтовиков. Бывшие солдаты, каким-то образом узнали, что к ним при-был Карпо, входили один, за одним. Говорили о фронте, о живых и погибших, помянули, кого знали.

—За что второго Егория получил? – спросил Виктор Коршунов, списанный по контузии.

—Командира полка, полковника Егорова вытащил ра-неного из-под обстрела.

—Хороший мужик? Живой полковник остался?

—Живой! В полку его уважают, зовут: «наш командир». С его легкой руки начался мой солдатский путь.

Разговор солдат Корякину не нравился, он с таким тру-дом накапливал авторитет, вдруг все сразу разрушено.

Карпо возвращался домой, когда солнце уже попроща-лось последними лучами, а сумерки, выползая из низин, все смелее изгоняли дневной свет.

Карпо немного пошатывало после многочисленных, выпитых поминальных стопок. Скоро появиться хата— цель его надрывного пути. Вдруг, перед ним остановилась линейка,* на которой сидела Полина. Война давно сравняла рытвины, оставленные ее предательством, в душе Карпо. Сердце, распахнутое дружеским общением с друзьями, и изрядное количество «Монопольки» размягчили его оборону. Он шагнул в ее объятия.

Карпо проснулся с гнетущим чувством вины и желани-ем вернуть все вспять. Его память, утяжеленная выпитым вчера спиртным, хранила обрывки ночной жизни. Голова гудела, нестерпимо хотелось пить. Огляделся, он лежал в дорогой, белоснежной, но измятой постели. Яркий свет электрической лампы заливал небольшую комнату с дорогой мебелью и огромным зеркалом на стене. В этом зеркале он увидел Полину. Он встряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, потом сообразил, что это отражение и взглянул на дверь. К нему подходила Полина, в руках ее поднос с конфетами и фруктами, в центре подноса фужеры с вином.

—Карпо, ты проснулся? Очень хорошо! Сейчас мы по-лечимся и позавтракаем, – говорила она бодро, но чувст-вовалось, что в ее голосе нет уверенности, более того, в нем присутствовал страх.

—Что мы с тобой наделали?

—Все будет хорошо! Ты не пойдешь больше на фронт, и твоя семья ни в чем нуждаться не будет.

—Ага, ты уже все решила, за меня! Моя семья не будет ни в чем нуждаться. А мой сын Миша спросит: — где ты был, папа, я ждал тебя, без тебя не мог уснуть. Как я стану смотреть сыну в глаза, что стану врать ему? А дочки?…— Карпо сделал паузу, — я буду нуждаться в них! Ты все ме-рила и меряешь деньгами!

Полина отставила поднос и зажала ладонью его рот.

—Ничего не хочу слышать, сегодня ты мой и только мой!

Карпо вдруг понял, что не сможет сопротивляться их общим желаниям, а его недавние слова, только лишь, ре-акция совести, у которой не хватило сил сопротивляться…

Вечер вел за собой, между домами, ночь. В темных подслеповатых глазницах хат, несмело загорались огни ламп. Юлия уложила детей и вслушивалась в притаившуюся тишину, только лай собак нарушал покой ночи. Она терялась в догадках, но ничего придумать не могла, от чего, с каждой минутой, росла тревога. Она не смогла сомкнуть глаз до рассвета. Миша проснулся, и сонно спросил:

—Папа пришел?

—Спи, мое солнышко, он скоро придет.

Обманывая сына, она убеждала себя, что скоро, очень скоро она услышит его шаги.

Приближался рассвет. В хате уже видны четкие очерта-ния предметов. Тося босыми ногами прошлепала во двор. Было слышно, как она там чем-то гремит и чертыхается. Постепенно проснулись все. На их вопросы о Карпо, Юлия только пожимала плечами.

Тарасовна, как всегда, вошла, энергично изгоняя из всех остатки сна, но, почувствовав, что ее усилия неуместны, она умолкла и опасливо оглядела всех. Ее взгляд остановился на Юлии:

—Не бачу Карпо! Куды его нелегкая занысла? — в ответ долгое и томительное молчание, которое Тарасовна не выдержав, прервала. – Да шо ж цэ такэ, ей Богу, якого лешего мовчитэ?

—Вчера не пришел домой, пошел в мастерскую и не вернулся,— Тося, отвечая, пожала плечами и горестно развела руки, – ума не приложим, где он может быть.

Глаза ее смотрели в упор и умоляли Тарасовну не де-лать никаких предположений.

—Якого лешего, — она добавила русскую неофициаль-ную речь, — не шукаетэ?

—Зачем искать? Он же не Миша.

—Всякого бувае на билом свити! Я пиду в мастерскую и всэ узнаю.

Тарасовна, провожаемая одобрительными взглядами, вышла. Путь не был длинным, навстречу ей шел Василий Панин. Лицо его основательно помято вчерашними воз-лияниями.

—А ну пидожды, окаянная твоя голова! – Тарасовна решительно загородила путь Василию. – Куда цэ ты так бежишь?

—Да…, — Панин замялся, пытаясь поскорее обогнуть неожиданную преграду.

—Стой! Тоби кажу, бо я не знаю шо с тобою зроблю!

—Ну, шо ты хотила, тетя Таня? Я спешу.

—Успиишь, «Монополька» ще закрыта. Скажи мини, де Карпо?

—Да я не знаю. Разбиглысь, як тилькэ стимнило.

—Цэ правда?

—Истинный Бог! – радовался Панин скорому избавле-нию от Тарасовны.

Тарасовна постояла, прикидывая варианты: «Неуже-ли,— ее взорвала догадка, — неужели Полина. Ах ты, змеюка, подколодная. Мало тоби одного мужика? Ты ре-шила отнять отца у дитэй».

– Ее яростная мысль металась в голове, будто она уже точно знала об измене Карпо.

Решительным шагом она направилась к дому Сабито-вых. Никем не остановленная вошла в прихожую, где ее встретила горничная.

—Здравствуйте! Вы что хотели?

—Полина мини треба! – не отвечая на приветствие, громко потребовала гостья.

—Ее, со вчерашнего вечера, нет дома.

Тарасовне сразу стало все ясно, она прищурила глаза и стала медленно наступать на горничную.

—Проклятэ гнездо! Да, что б вам тут пусто було!

Горничная попятилась готовая закричать, но ее выручил Андрей.

—А-а, Танька-брехло! Что же ты возмущаешься? Ищешь Карпо? Он с моей женой в городском доме стан-ции Торговой, — голос Сабитова звучал ровно и спокойно.

Тарасовна попятилась от его спокойной правды.

—Цего не можэ буты!

Тарасовна не хотела верить в то, о чем думала минуту назад и в чем была уверена. Его слова снимали все сомне-ния, отрезая путь надеждам.

Она шла домой, замедляя шаг, часто останавливалась. Уж очень тяжелый груз она несла: — Я ж его люблю як сы-ночка, а вин…. Ох, Господи! Цэ вона змеюка! Тыхенько пидповзла, та укусыла его! Цэ вона!

Прошло несколько дней, от Карпо “ни слуху, ни духу”. Юлия просила дать ей денег, чтобы уехать на родину.

—Там у меня родственники, я верну вам деньги, – слова ее прорываются через безудержный плачь, – он детей не пожалел. Не пожалел.

—А мы тоби хто? – ярилась Тарасовна

—Перестань плакать, проживем,— обняла ее Ольга, — я живу с надеждой, что вернется мой муж. Может и Карпо одумается.

Тарасовна вдруг вспомнила, что Андрей очень спокой-но говорил о связи жены с Карпо.

—Казав, а сам шо лед,— вспоминала она его лицо, у нее засосало под ложечкой, — такэ лицо як, будто их вже нема.

Карпо и Полина жили как в тумане. Для них все ушло, не тревожило ни время, ни события в нем.

Они утоляли жажду прошлого.

Стук в дверь напомнил им о существовании окружаю-щего мира. Карпо вопросительно взглянул на Полину. Он подумал, что его нашла жена Юлия. От угрызений совести у него заныло сердце. Он представил взгляд сына и содрогнулся.

Полина приложила палец к губам и прошептала.

—Об этом доме ни знает никто, кроме меня. Это муж, выследил. Он в охранке тайным агентом значится. Повтор-ный, настойчивый стук в дверь.

—Откройте, полиция! В этом доме опасный преступ-ник, мы выломаем дверь.

—У меня нет в доме преступников, — ответила Полина, — убирайтесь к черту!

За дверью стихло. Карпо подозвал взглядом к себе По-лину.

—Если постучат, я открою дверь и разберусь с ними.

—Они с оружием, пришли нас убить. Их нанял муж.

—Почему ты так решила?

Полина рассказала о годах замужества, о своей тоске и мечтах о нем, потом расплакалась и попросила прощения:

—Ничему я не рада ни богатству, ни деньгам, мне ну-жен ты.

—Особенно с деньгами! — многолетняя обида взломала все преграды и вырвалась из души Карпо, раня ее сердце.

Она замкнулась в себе. В висках стучали молоточки:

—Так тебе и надо! Так тебе и надо! Чтобы снять напря-жение, Полина стала понуро накрывать стол. Карпо не чувствовал вины, даже наоборот, он не стал отгонять мсти-тельной мысли: — Она должна знать, как ему было боль-но.

Ему показалось, что в замке двери что-то щелкнуло, тут же приоткрылась входная дверь. Так получилось, что Карпо оказался за открываемой дверью. Чувство опасности еще не притупилось, он приготовился к бою.

В следующее мгновение два человека, с револьверами в руках, ворвались в дом. Они на миг остановились, чтобы сориентироваться. Карпо не раз участвовал в рукопашных боях, но тогда была винтовка в руках, сейчас он успел схватить вазу, которая от удара по голове убийцы, со звоном брызнула хрусталем. Второй нападавший, не понимая, что произошло вертел головой. Удар в челюсть отбросил его к стене, но он не выпустил револьвер. Грянул выстрел.

Наемник с револьвером поник головой. Полина выро-нила из рук своё, еще дымящийся оружие, ее била исте-рика. Карпо успокаивал ее, целовал, говорил ласковые слова.

Беды они не ждали. Напарник убитого наемника, кото-рого Карпо ударил вазой, нашел в себе последние силы для выстрела.

Карпо стал оседать, Полина пыталась удержать, но тело его было слишком тяжелым. Он окончательно пришел в сознание в тюремной больнице. Ему требовалась операция по извлечению пули, которая, застряла между ребрами. Огромных усилий и денег стоил ей перевод Карпо в больницу. Операция прошла хорошо.

Полина и Юлия столкнулись у двери палаты. Они не знали друг друга, но поняли, кто стоит перед каждой из них. Прямой ненавидящий и виноватый, уступающий взгляды встретились. Не было между ними сражения, бы-ла только тоска.

Полина быстрым шагом покинула больницу и отправи-лась в село к мужу. Ее съедали опасения, что Андрей по-вторит попытку убийства. Этого она допустить не могла.

—Револьвер остался в полиции, – с сожалением поду-мала она, времени, чтобы приобрести новый, не остава-лось.

Карпо лежал на белоснежной больничной кровати. Он почувствовал, что за дверью что-то произошло.

—Юля, его Юля! Это она! В подтверждение догадки, жена вошла несмело, опустив глаза долу. Остановилась у кровати, бросила взгляд на мужа, потом на тумбочку, за-валенную сладостями и едой, и остановила его на своей потертой сумке.

Ей стало как-то не по себе, может быть стыдно за свой узелок с пирожками и кусочком хлеба, переданным сыном Мишей.

Карпо смотрел на печальную и бедно одетую жену, к его горлу подкатил неумолимый комок стыда и жалости, слез и нежности. Он знал, что тетины пирожки должны оказаться в сумке Юлии, по-другому и быть не могло.

—Ты принесла пирожки, давай, а то остынут. Хочется своего, а не казенного, — он кивнул на тумбочку.

Вспыхнувший факелом, ее взгляд, простил ему все и сразу. Она, торопясь, вытащила пирожки, бережно завер-нутые в белую чистую тряпицу, покосилась на тумбочку и сказала.

—Дорога дальняя, остыли пирожки уже давно, не взы-щи.

—Убери это в тумбочку положи узелок на нее, да ско-рее мне не терпится.

—Юля недоверчиво посмотрела на мужа, но сделала так, как сказал он. В эту минуту ей было неважно, играет Карпо словами, добиваясь прощения, или искренне хочет отведать гостинцы.

Он ел пирожки с удовольствием, они хоть и остыли, но не потеряли пышности и вкуса.

—Тетя! Мастерица, у мамы, царство ей небесное, так не получалось.

—Это я пекла. А это гостинец Миши, — Юлия протянула маленький уже засохший кусочек хлеба и подняла на мужа взгляд, полный слез, любви и тепла. Она прощала его.

Карпо взял подарок сына, глаза его затянуло пеленой слез. Голос его сорвался:

—Дети здоровы?

—Здоровы. Миша ревел, просился к тебе.

Карпо виновато опустил голову

—Ты хорошая ученица! Тетя Тося похвалила бы тебя за пирожки.

—Для тебя старалась.

—Прости меня, если можешь! Прошлое вырвалось из меня. Прости. Теперь я свободен от него.

—Ой, ли? Увидишь ее, опять все завертится.

—У нас трое детей. Я клянусь на этом кусочке хлеба, что этого больше не будет. На больничной койке было время подумать.

—Если ты это решал головой, то….

—Я люблю тебя….

Она прижала его голову к своей груди, не давая дого-ворить до конца.

—Будем считать, что это обещание от самого сердца.

Карпо упросил врача, чтобы Юлия осталась с ним в па-лате до завтрашнего утра.

видев входящую в дом Полину, Андрей обомлел. Его движения стали неуверенно - угловатыми, он брал совсем ненужные ему предметы и ставил их на прежнее место.

—Не ожидал? Думал, что я уже на том свете? Да? – ярость, накопленная за дорогу, рвалась и текла оскорби-тельным потоком слов.

Она потянулась за своей объемной сумкой, Андрей по-бледнел. Он еще ощущал на груди дуло ее револьвера. Тогда все обошлось, но сейчас.... Полина в ярости отбросила сумку и увидела направленное на нее оружие, сразу успокоилась и попросила:

—Стреляй, много узелков развяжешь. Стреляй, ты же этого хотел?

—Я хотел убить Карпо, а тебя не смогу. К тому же весь наш капитал у тебя, дорогая.

—Я тебе дам денег много, но с одним условием, что ты и пальцем не тронешь Карпо.

—Если у меня будут деньги, то….

— Убью, даже если, умру. Тебя убьет моя судьба!

Приободренный Андрей вошел в свою колею.

—Если ты умрешь, то кто же будет выполнять твой за-каз? Не смеши!

—Это мое дело, советую не рисковать. Будем жить, будто и не было между нами ничего. Дом остается тебе, деньги получишь. Прощай!

Через два дня Полина подъехала к дому Куриловых. Во дворе она встретила Юлию, с девочкой на руках. Ее сестренка, одетая в старые, перешитые одежки, дергала мать за подол и плаксиво просила:

—Мама, что остановилась? Пойдем.

Полина решительно взяла девочку на руки и сказала:

—Идем в хату.

Юлию трясло, но она повиновалась. Недоуменные гла-за Тоси и Ольги с ужасом смотрели на гостью.

—Не ожидали? Я пришла….

—Зачем ты пришла? Ты….

Тосю прервала прибежавшая Тарасовна, но, встретив властный взор Полины, сказать ничего не смогла.

—Я пришла сказать тебе, Юля, что все кончено. Я уез-жаю далеко и больше тебе мешать не стану. Прости, если сможешь. Она положила на стол пачку денег.

– Этого вам пока хватит, не о чем не беспокойтесь. Прощайте!

Тарасовна хотела ринуться в бой, чтобы, как она не раз говорила: “прочистить зубы” Полине, но гостья оставила лишь шелест платья да запах дорогих духов.

Сразу после Рождества Курилов прибыл в полк. Новый ремень и портупея издавали непривычно хрустящий звук, который находил мягкое местечко в его душе. Комполка Егоров встретил его восхищенными возгласами: «Каков орел, а, начштаба, Петр Евгеньевич, познакомься со старым солдатом и новым офицером, — после обычной церемонии знакомства продолжил, — не ошибся я в тебе. Если все такие социалисты, я тоже вступлю в их партию.

Большая часть офицеров полка поменялось. На вопрос об их участи, комполка Егоров, с грустью ответил извест-ными словами: «...одни далече, других уж нет совсем…», в том числе и начштаба Петра Васильевича Глебова. Погиб под артобстрелом. Царство ему небесное.

Бывшего солдата, а ныне подпоручика Курилова встре-тили сдержано. Знакомые жали руку, поздравляли, незна-комые, ограничивались кивком головы и озвучиванием своей фамилии.

Хорошо знакомый поручик Назаров удивленно спросил:

—Почему ты вернулся в полк, где тебя знают солдатом?

—Удалось! С трудом упросил в этом столоначальника распределительной комиссии.

—Тебе здесь трудно будет служить. Новые офицеры, видел, как бодаются, не считают нужным руки подать. А солдаты и того хуже, хамить станут.

—Помнишь, каким я был чужаком для солдат, которые считали меня писаришкой штабным, а для офицеров быд-лом. Потом все наладилось, наладится и сейчас.

Знакомые друзья солдаты подходили к нему, робели, теряясь в догадках, как назвать его, Карпом или “ваше бла-городие”. Требования устава победили, назвали:

—Ваше благородие. Можно обратиться?

—Благородие у нас одно крестьянское и солдатское. На службе, как требует устав, вне службы мы товарищи.

Февральскую революцию встретили сдержано. Солдаты не видели в своей жизни никаких перемен, откровенно посмеивались, но только до выхода приказа №1, от третьего марта 1917г. Этот приказ отменял офицерские звания, ношение офицерами оружия. Особенно солдатам понравилось то, что без согласия солдатских комитетов командир полка не имеет права отдать приказ.

—Что это? – спросил Егоров у Курилова. Ты тоже хотел скинуть царя. Скинули, и что поучилось?

—Скинуть царя хотели разные силы. Это удалось пока Керенскому, но будущее за коммунистами. Приказ №1 разложит армию. Власть окажется беззащитной. Почти вся армия состоит из крестьян, им пообещали землю. Прости-те, господин полковник, я задам вопрос, который может Вас обидеть.

—Валяй, я на тебя не обижусь, тем более, — это дис-куссия.

—Хорошо! Сколько десятин земли в Вашем имении?

—Две с половиной тысячи, — полковник, как-то вино-вато взглянул на Курилова.

—Земля в Вашей собственности?

Чувствовалось, что командир полка испытывает нелов-кость.

—А крестьянский надел в десятки раз меньше. Пирог разве правильно разделен? А есть все хотят одинаково. У вас хороший дом, конюшни аллеи с клумбами цветов. Ва-ши охотничьи собаки живут лучше, чем народ! Я вернулся из своего села, где сейчас мужика не отыскать, калеки, да контуженные. Многим скоро нечего будет есть. Разве они меньше заслужили щедрот от власти? Все закончится революцией, после которой власть перейдет к большевикам.

—Ты Курилов как всегда прав, но где гарантия, что по-сле революции все пойдет так, как ты говоришь. Все-таки, ты ошибаешься. Человека не переделать! Его жадность и стремление к богатству, вскормленное веками, не побе-дить большевикам. В народе есть такая присказка: «Только курица от себя гребет!»

—Возможно, Вы правы. Именно стремление, если не к богатству, то к хорошей жизни, снесет всех, кроме большевиков. Они такую жизнь обещают, в то время, никто, ничего предложить народу не может. Что будет потом? Об этом никто думать не хочет.

Армия бузила. Участились случаи арестов и расстрела офицеров, не согласных сдавать оружие и подчиняться солдатским комитетам. В соседнем полку, пьяные солдаты прикладами и штыками убили всех, кто носил погоны, которые отличались от солдатских. Те офицеры, которые пренебрежительно относились к крестьянскому подпоручику теперь при встрече с Куриловым, не “бодались”, а, заискивая, тянули руки для приветствия. Курилов возглавлял полковой солдатский комитет, несмотря на то, что был подпоручиком.

Только авторитет комполка Егорова и Курилова спас многих от расстрела. Более того, в полку спасались офицеры других подразделений. В дальнейшем полк не устоял перед усиливающейся агитацией, распался. Во главе большей части солдат, принявших большевиков, стал Курилов.

Полковник Егоров, пытался отойти от армии и сотря-сающих страну событий, уединившись в своем имении, но время заставило его выбирать. Погиб он в составе Добро-вольческой армии под Екатеринодаром.

Годы лихолетья бросали Курилова по разным фронтам. Награжденный двумя солдатскими Георгиями, подпоручик царской армии Курилов командовал в Красной армии, ро-той, затем полком.

Душа Карпа Курилова давно очерствела. Привыкла к крови и насилию, но в нем копился протест. Он не смог забыть, что пленных, в годы Гражданской войны часто рас-стреливали или рубили только потому, что не хотели иметь с ними забот. Поначалу он списывал все на войну.

Когда война шла к концу, и на большей части России была установлена советская власть, все изменилось, но не в лучшую сторону. Он больше не ожидал от власти послаблений крестьянам, ибо коммунисты расстреливали, не разбираясь, кто буржуй, а кто крестьянин. Причем делали это без промедлений и жалости. Его сердце обливалось кровью, когда у крестьян изымалось последнее зерно или забирали последнюю лошадь за деньги, которые ничего не стоили, и их никто не принимал всерьез. Все оправдывалось лозунгом: «Задушить гидру контрреволюции».

При подготовке штурма Перекопа Карпо получил ранение в бедро, шальная пуля, задев кость, рванула по мышцам и нерву, ушла своим путем.

После операции осталась небольшая хромота, которая помогла в конце октября Курилову покинуть Рабоче-крестьянскую Красную армию.

Карпо, чуть припадая на ногу, подходил к селу. Впере-ди мирная жизнь, но время лихое, поэтому, под шинелью, маузер грел душу, придавал уверенности.

Карпо понимал, что ожидать хорошего не приходится. Страшные годы войны, двоевластия и безвластия, не могли обойти стороной ни село, ни его семью. Волнение возрастало с каждым шагом, который приближал его к дому. Карпо спустился в небольшую балочку, на склоне которой, небольшой кругляш терновника, а чуть поодаль, одиноко растущая акация. Курилов увидел трех волков, которые выбежали из кустов и уверено приближались.

Ему было известно, что вовремя войны, эти звери рас-плодились в великом множестве. Самое страшное было в том, что они питались телами убитых солдат, которых не смогли захоронить. Когда боевые действия прекратились, волки начали нападать на людей.

Карпо побежал к акации, на ходу сбрасывая шинель.

Волки остановились около шинели, что дало время Ку-рилову, чтобы взобраться на сучок, торчащий из ствола дерева, ступни его ног оказались около метра над землей. Волки цепью быстро приближались. Вожак с налету попытался в прыжке достать Курилова.

Пуля попала в его раскрытую пасть. Жизнь покинула волка еще до падения на землю. Звук выстрела и запах пороховой гари отпугнул остальных. Карпо огляделся. Волков был только два. Это были волчата. Они стояли в метрах тридцати. Карпо спустился с дерева и пошел к ним. Волчата, поджав хвосты, отбежали, но в следующую минуту их поведение вдруг изменилось. Карпо оглянулся, в десяти шагах с оскаленной пастью, стояла волчица. Они несколько мгновений смотрели в глаза друг другу. Волчица, бочась пошла по кругу, выбирая момент для атаки. Карпо поднял маузер, выстрелил. Пуля попала ей в бок, она закрутилась на месте, пытаясь зубами устранить появившуюся боль, но повторный выстрел уложил ее на землю. Волчата кружили вокруг своих родителей, пока их враг - человек сделал два удачных выстрела.

Нападение волков, на время отодвинуло невеселые мысли о семье. Волнение, с новой силой, будто неулови-мый волк, набросилось на Карпо. От него маузером не отобьешься.

Курилова встретили брошенные, давно небеленые ха-ты. Казалось, они наполовину вросли в землю, покосились, хмуро взирая не застекленными глазницами окон. Кое-где окна и двери заколочены сгнившими досками. Дворы заросли бурьяном и успевшим вырасти кустарником. Навстречу попадались незнакомые люди, закутанные в тряпье.

За время войны, он видел много сел и деревень, но их вид, не трогал его душу, а рождал лишь сочувствие. Может потому, что не знал, какими они были до войны. Состояние родного села рвало сердце, гнало к родной хате.

Хата встретила его открытой калиткой и зарослями бурьяна. Карпо взбежал на крыльцо, рванул на себя дверь.

В нос ударил мертвый запах сырости и плесени. Он ог-ляделся, дом был пуст, кое-где на полу валялись истлев-шие тряпки. Карпо крутануло влево, вправо, но он не на-шел признаков жизни, выскочил на крыльцо, надеясь найти людей, которые ему расскажут о судьбе, постигшую его семью. Затравленный взгляд уперся в хату Тарасовны, надежда вспыхнула в его сердце. Карпо бежал, не разбирая дороги. Рванул на себя дверь — обнадеживающе пахнуло жильем. В центре комнаты стояли две женщины, голова одной из них, снежно белела сединой. На топчане сидели дети. Взгляды двух женщин и детей испугано вскинулись на человека, стоящего в проеме двери. Старуха, в которой с трудом можно было узнать, некогда разбитную и неунывающую Таньку-брехло, секунду присматривалась, затем ее глаза взорвались радостью.

—Господи! Наш Карпо объявился! Карпо.

Тарасовна и двоюродная сестра Ольга прилипли к не-му, шептали: — Слава Богу! Слава Богу!

Карпо огляделся, сердце его вновь заныло. Дети, мальчик, десяти — одиннадцати лет и девочка, года на два меньше, жались в сторонке, не понимая, что происходит. Карпо с трудом узнал сына, а по возрасту и сходству с матерью, догадался, что девочка его дочь Фрося. Он резко отстранился от женщин. В его глазах застыл немой, страшный вопрос:

—Ира жива? Почему ее здесь нет?

Поняв его взгляд, Тарасовна опустила голову. Радость на ее лице сменила душевная боль.

—Всэ, я тоби скажу….

—Где Ира? Где Юля? – Карпо тряс Тарасовну за плечи, – говори не молчи!

Карпо слушал горестный вперемежку со слезами рассказ.

—Всэ скажу, как же, всэ скажу. Нема Юли! Царство ей небесное, она поскользнулась и разбилась на льду, про-мучилась ныдилю и вмерла. Ириночку отдали в чужие ру-ки, теперь не знаем где она и что с ней.

Карпо почувствовал, будто какой-то неведомый поток приподнял его и несет в неведомую даль, но вал яростного протеста остановил этот поток, заставил вскочить.

—Как же не уберегли Юлю, она никогда не рассталась бы с дочкой! Зачем? Как Вы могли с ней так поступить? Где же тетя Тося? Почему она согласилась на это?

Ольга загородила дорогу Карпо, плакала, уцепившись за шинель, старалась удержать его от каких либо действий. Тарасовна начала горестный рассказ:

—Слухай, все по порядку и не перебивай. В моей голо-ви вжэ давно нэма порядка. Ты ще лежал в больнице, прыйшла эта, твоя и дала богато денег. Та хто ж знав, шо воны скоро ничого стоить не будут. А потом пишло. Били грабылы, потом красни, дуще билых грабылы. Надавалы яких-то бумажок, та шо з ных толку. Пришла така пора, шо в хати нема и кусочка хлиба. Всэ шо було проминялы, шоб як-то выжить.

Ира булла уже совсем слабэнькой, колы сталы у нас люды, попросылысь пэрэночувать. Воны нас накормили, далы хлиба…. Утром, перед тим, як уихать, попросылы отдать им Иру.

—Моей дочерью расплатились за харчи!?

Карпо сверлил взглядом старуху. Ярость волной поднималась в нем. Он сделал шаг к Тарасовне. Выручила Ольга, она опять бросилась на грудь брату и повисла на нем.

—Стой, братик, очнись. Она не виновата. Она делала все, что могла. Только если бы мы не отдали Иру, то умер-ли бы все….

—Думай як знаешь! – голос Тарасовны был страдаль-чески глухим и хриплым, будто прорывался через сдавленное горло. — Тильке ты, за ци годы, не прислав ни весточки, ни кусочка хлиба. А воны ридни для тэбэ. Воны твоя кровиночка! — Тарасовна отвернулась, заплакала.

Карпо сразу обмяк, сгорбился, а потом рухнул на коле-ни перед плачущей женщиной.

—Прости, Тарасовна! Прости, Бога ради! Ты права! Я во всем виноват, воевал за революцию и счастье будущих поколений, а революция, в это время, сосала, из моих детей и родных, последние силы. Прости! Хотя, нет мне прощения. Виноват я во всем.

—Бог простит! — Тарасовна еще глубже прятала лицо в подушку.

Постояв на коленях, Карпо встал и направился к детям. Они с ревом и плачем бросились от него к Тарасовне и Ольге прижались к ним, будто на них напало чудовище. В комнате стало тихо, даже дети перестали плакать. Отец стоял в полной растерянности посреди хаты, огромный, полный горя и чужой.

—Где тетя Тося? — наконец Карпо нашел выход из ту-пика и виновато взглянул на Ольгу.

—Мама в прошлом году умерла,— как-то буднично со-общила она, — ушла тихо, утром нашли ее в постели мертвой. Похоронили. Кладбище за эти годы разрослось. Многие умерли от страданий войны и голодной смерти. Ты насовсем к нам или, как красное солнышко, до вечера?

—Насовсем, конечно насовсем, навоевался и за царя и за счастливое будущее человечества. Только вот сначала постараюсь найти Иру.

—Ты мне братик, но неродной, поэтому я должна спросить:

—Как жить будем?

—Не понял! Ты о чем?

—Мне отдельно жить или оставаться здесь?

—Куда ты пойдешь?

—Пустых хат много.

—Не говори глупостей. Я за Вас теперь в ответе. Только бы Ирочку найти, – глаза его повлажнели.

—Та де ж ты ее теперь найдышь? – всхлипнула Тара-совна.

—Когда отдавали, Вы спросили фамилию тех людей? Куда они ехали?

— Даже записали, — голос Ольги звучал тихо, обреченно, — только, на том хуторе, куда они, якобы, направлялись, таких людей нет. Мы справлялись. Хотели забрать Иру назад. Похоже, эти люди схитрили, фамилию и хутор назвали неправильно.

Ольга подала клочок бумаги, где неровным почерком была написано название казачьего хутора и неразборчиво какая-то фамилия.

Долго перечислялись, в рассказе Ольги и Тарасовны, знакомые сельчане, судьбы которых как щепки в бурном половодье, подхваченные водой проносились мимо и ис-чезали в черной волне войны, голода и страданий.

Дошел черед и до Евдокии Полозовой. Когда Евдокия осталась одна, она в основном, жила на станции. Но нашли её на дороге, ведущей в село. Говорили, что лошади испу-гались волков и понесли. Колесо, попавшее в яму, разру-шилось, она оказалась на земле. Там её и настигли волки. Страшную смерть приняла она. Имя Полины, Тарасовна и Ольга старательно обходили. Но оно висело в воздухе. Первой не выдержала Тарасовна:

—Хоть мовчи, хоть кричи, все ровно Полину не обой-дешь! Нихто не знае де вона. На похоронах матери, её не було. Казалы люды, шо бачилы в Ростове з мужиком на ав… авв…, — она не смогла выговорить слово автомобиль, — ну тэ шо само бижить, без конэй. Кажуть, вроде выйшла замуж. Правда, цэ чи ни, я нэ знаю.

Сообщение о Полине Карпо будто не слышал, повел себя так, будто и разговора не было.

—Вы мне скажите, чем питаетесь? Идет зима! Что нас ждет?

—Война отодвинулась. Люди добрые помогли с семе-нами.

Зерно есть, но только на пропитание. Теперь все в селе ученые, все съедобное и оставшуюся скотину попрятали.

—С зерном понятно, а со скотиной как?

—На день угоняют в дальние балки.

—Вы тоже зерно спрятали?

—Да, война-то еще не кончилась. Мало того, ездят по селам отряды с ружьями, забирают хлеб.

Вечер быстро спустился с низких ноябрьских туч. Огня не зажигали, нет керосина. Карпо лежал на топчане, ино-гда он вставал, чтобы положить в ненасытный огонь печи, кизяк. Огонь сначала несмело, будто пробуя на вкус, съе-дал небольшие кусочки, а затем с жадностью пожирал все без остатка.

—Вот так и война ненасытно жрет людей, все ей мало. Убили принца, а он захватил с собой в могилу тысячи, ни в чем неповинных, людей. Чем лучше этот принц? Ничем, а возможно был сволочью изрядной. Кто в этом виноват? Кто ответит за смерть и страдания детей и их матерей? Почему мы, как стадо баранов, идем на бойню? Кто решает за нас, жить нам или умереть?

Бесплодность поиска ответов на вопросы, заставила думать о дочери Ире, и строить планы на дальнейшую жизнь. Как только забрезжил рассвет Карпо ушел.

У Василия Панина взял оставленную красными конягу и поехал в указанный в бумажке хутор, но людей под ука-занной фамилией там не оказалось. Не оказалось их в ближних хуторах и селах.

После недели поисков, Карпо вернулся домой! Тара-совна подошла к нему, сняв армейский треух, запричитала:

—Господи! Ты за ныдилю зовсим став сидый. Прости меня старую.

—Найдем мы Иру, найдем, – голос дрогнул, будто из груди его вырвался стон.

Время лечит, заставляет думать о делах насущных и неотложных. Весна, скоро весна, все выше солнце, все звонче капель. Но радости, у Куриловых нет. Где взять семена? Где взять тягло, чтобы вспахать надел? Как ни экономили, но зерна почти не осталось. До нового урожая еще далеко.

Карпо отыскал в старике бурьяна косилку. Заржавевшая машина, после необходимых усилий, оказалась вполне работоспособной. Если есть косилка, то найдется и компаньон. Компаньонами стали Василий Панин и Виктор Коршунов. Зазеленела делянка Куриловых дружными всходами, обещая, если не привольную, то неголодную зиму.

Война закончилась. Стали возвращаться домой, мужи-ки. Их руки, затосковавшие по работе, мало-помалу под-нимали село. По вечерам еще несмело, с грустинкой слы-шались песни. По глиняным полам хат, делали первые шаги дети, родившиеся после войны.

Открытые раны, нанесенные войной, рубцевались.

На радость Ольги, из плена вернулся ее муж Иван Таман-ский. Шло время, жизнь потихоньку налаживалась. Панин и Коршунов стали получать жалование от государства, так как перешли работать в Управу, которая располагалась в доме Сабитовых и называлась «Сельским советом». Панин стал председателем или в народе ”головой”, а Коршунов писарем.

Незаметно идут годы, дети подрастают, радуя души родителей. Миша, похож на отца, лицом, и норовом. Фрося, с детства сильно походила на мать, но, повзрослев, приобрела некоторые отцовские черты. В ней не было материнского, мягкого, всепрощающего характера. Иван Таманский отделился, живут они с Ольгой, дочерью и долгожданным сыном в своей хате, в которой жили ранее Трофим и Тося. Тарасовна не раз затевала разговор о женитьбе Карпо, но пока достучаться, не могла.

Узнав, что его принимает солдатская вдова. Тарасовна вновь атаковала Карпо.

—Послухай мэнэ, Карпо! Ты вжэ не мальчик. Тоби треба жинка. Веди вдову, хай живэ тут. Буде хозяйкою, бо я вжэ не можу всэ успивать робыть. Мои ножечки вжэ бигать нэ умиють.

—Куда я ее приведу? Дети уже взрослые. Переругае-тесь и все. Толку никакого. Вот поженятся дети, может тогда.

—Все вроди так, тилькэ ты ещэ и брэшишь.

—Шо я брэшу? – в тон ответил Карпо.

—Полину ждешь, по глазам бачу, ждешь!

Карпо на секунду задумался и неожиданно для Тара-совны сказал:

—Отризана скиба от хлиба. Давай больше не будем об этом.

Годами хозяйство ширилось и крепло. Карпо взял пус-тующие делянки в аренду. Купил косилки, завел скот. Все больше земли под его началом. На его полях трудятся на-емные рабочие. Карпо давно не погоняет волов, а покри-кивает на лошадь, запряженную в бедарку. К началу два-дцать девятого года Курилов имеет хозяйство, за счет ко-торого кормилось значительное количество людей. Все больше и больше односельчан приходили с просьбами принять в артель. Их не смущало то, что глава артели имел выездную тройку белых лошадей, выстроил новый дом.

Дети стали взрослыми. Сын Михаил, готовился уйти служить в армию, как тогда говорили на “действительную”. Дочь красавица на выданье. Только Тарасовна сильно сдала, больше сидела на кровати и ворчала на всех. В доме хозяйничала Ольга, выполняя работу домработницы? За что получала неплохое жалование.

В сентябре тридцатого года, к Карпу Николаевичу при-шел посыльный из сельсовета, просил срочно прибыть.

Старые товарищи председатель Панин и Коршунов, против обыкновения, приняли без дружеских приветствий.

—Проходи, садись, Карп Николаевич.

—Что это с Вами, деготь проглотили?

—У нас и на тебя дегтя хватит. И проглотишь и обма-жем, – хмуро буркнул Панин.

—Ладно, не томи, давай лей свой деготь.

—Ты с партией связь потерял. Нет на тебя управы, бо-гатый стал.

—К чему ты клонишь Василий Сергеевич. – Карпо впервые назвал Панина по имени отчеству.

—Запрос пришел на тебя, о членстве в партии.

—Зачем мне партия? Царя скинули, в гражданскую войну белых побили….

—Ты политически слепой человек. Таких, как ты, называют отщепенцами и социально опасными элементами.

—Чем же я опасен? Сколотил артель. С людьми пашу, сею, жну, хлебозаготовки выполняю. Народ не обижаю! – Курилов развел руками. — Чем я могу быть опасен?

Карпо, не понимая предмета разговора, начинал злиться. Поэтому последние слова он говорил громко, почти кричал.

—Не кипятись, сейчас все поймешь. Партия взяла курс на индустриализацию страны. А поэтому….

—Какой еще курс? – не понял Курилов.

—Курс на индустриализацию.

—А это еще, что за зверь?

—Это не зверь, просто страна хочет иметь заводы, фабрики, чтобы выпускать машины у себя и не кланяться буржуям.

—Это очень хорошо, но причем здесь мы крестьяне. Тем более, все планы заготовок мы выполнили.

—Этого мало. Пришла новая разнарядка. Тебе, как бо-гатому человеку, придется сдать в амбары страны еще де-сять процентов от плана. Твоим артельным придется сдать по пять.

—В прошлом году повышали. Теперь опять, десять, пять, а потом скажут еще давай. Моя артель и я выполнили план, больше ничего не дам.

—А говоришь, что ты не опасный элемент.

—Я воевал за Россию и царя, проливал кровь за боль-шевиков, работаю на благо страны, а меня еще и называют опасным элементом.

—По нынешним меркам, ты кулак, а этот класс нашего общества подлежит выселению.

—Куда выселять? Я здесь жизнь прожил!

—Ты лучше нас знаешь куда. Ты там тоже свой.

—Тогда я убил человека, а сейчас, я кормлю, своим трудом, людей.

—Ради будущих поколений, мы не можем допустить возврата к старому.

—Чем же не подошло партии нынешнее поколение?

—Не станем спорить о поколениях! Товарищ Сталин указал путь на индустриализацию. Вопрос закрыт!

—Кто же индустриализацию кормить будет.

—Об этом партия тоже позаботилась.

—Что же она придумала на этот счет?

—Сплошная коллективизация всей страны. Кулаков раскулачить. А всех единоличников в коллективные хозяйства. По-новому, колхозами будут называться.

—Раскулачить? Это означает, все отнять и как ты сказал выселить.

—Ты все правильно понял.

—Работать коллективно, мысль в общем правильная, но зачем крепких хозяев уничтожать. Ведь они, к примеру, в нашем селе, сдают большую часть продуктов для страны. Не проще ли, вокруг них собирать людей в колхоз?

—Ты разорвал связь с партией. Партия вела нас по по-лям сражений, чтобы не было частной собственности. А то, что ты предлагаешь, возврат к прошлому? Теперь иди домой и крепко подумай, с кем ты. И еще, я думаю, что ты не станешь на путь саботажа заготовок и коллективизации. Пойми, ты теперь кулак, чуждый элемент рабоче-крестьянскому строю, и потому враг. А с врагами револю-ции ты знаешь, что бывает.

Карпо шел домой, в нем впервые, вместо ярости поя-вилось чувство безысходности. Он знал методы борьбы с врагами старой и новой властей. Если старая власть сажала по тюрьмам и ссылкам, то новая большевистская, ставила врагов к стенке. А его уже объявили врагом советской вла-сти. Когда зашел во двор, увидел, что сын оседлал коня.

—Дай мне коня, сынок.

—Что случилось, папа?

—Подведи мне его, все потом. Я поеду в Сальск.

—Почему верхом?

—Все, потом.

В Сальске, Курилов посетил старого большевика Фи-липпа Дольского, бывшего секретаря еще дореволюцион-ной партячейки. Разговор был долгим, суть которого све-лась к тому, что нынешние события не были целью рево-люции.

Старые большевики считают, что страна идет не тем путем. Курилов просил Дольского попытаться, используя старые связи, снять клеймо “врага”. Но, некогда всесильный большевик ответил отказом, так как во власти другие люди, которые забыли о целях революции. Они работают больше локтями и доносами, чтобы оказаться на самом верху.

Карпо вернулся домой, когда спустилась ночь. Лег спать, но думы о будущем семьи набросились со всех сто-рон. Скоро утро, а уснуть не удалось, как не удалось найти путь к спасению. Его записали в кулаки, которые из кор-мильцев превращались в социально чуждый класс, кото-рый подлежит безусловному уничтожению.

Путь ему и его семье предстоит неблизкий. Опять в Си-бирь. Вспомнился Исаевич. — Чтобы он сейчас сказал мне? Куда подевалась его теория о заботливом государстве?

Утром стали сходиться члены артели. Карпо призвал их, не противится новой разнарядке по заготовкам. Народ угрюмо молчал. Собравшись с силами, Курилов объявил:

—Артель распускается, все расчеты с Вами проведены, за исключением семян.

—Как распускается? Как, Как? – загудели мужики,— да разве можно? Что ты удумал, Карпо?

Карпо присел на ступеньки крыльца, снял шапку и устало вытер испарину со лба.

—Ничего не удумал, не я распускаю артель, а государ-ство. Теперь, моя семья будет раскулачена и, по всей ви-димости, нас вышлют в Сибирь. А Вы, мужики, вступите в колхоз.

Ошарашенные члены артели молчали, не понимая, что происходит.

—Какая Сибирь?

—А шо цэ таке колгосп?

—Как же так, ты же тоже партейнай?

—Вот нам и дали землицу!!!

—Дадут, как ноги протянешь, чтобы закопать.

Мужики расходились, кляня власти и большевиков. Что такое колгосп, селянам стали разъяснять на следующий день. Их по одному стали вызывать в сельский совет. Народ приходил нехотя, с надеждой, что все отменят, но из района председателю Панину указали на затяжку коллективизации и потребовали ускорить процесс.

Посыльные ходили по хатам объявляли, что через два дня состоится собрание жителей села по коллективизации и предупреждали каждого хозяина, что если кто не придет, тот кулак и враг советской власти.

Потянулся народ к дому Курилова, шли все, артельные и единоличники. Карпо вышел на крыльцо дома, оглядел толпу.

—Зачем пришли, мужики?

Вперед вышел рябоватый Петр Семенов, которого знали как крепкого хозяина и серьезного человека.

—Пришли потому что голов у нас много. А без твоей, похоже, не обойтись.

—Чего хотели?

—Ты ездил в город, что узнал, что выездил? Расскажи, что такое колхоз, чтобы мы на собрании знали, кумекали, что по чем. А то ведь обманут.

—Кончай, Семен, все равно обманут, они же там шибко грамотейные. Пусть Карп Николаевич скажет.

—Пусть грамотейные, а если с нами будет Карпо, не обманут.

—Расскажи Карпо, расскажи.

—Колхоз — это коллективное хозяйство, в которое должны вступать по своему желанию, – речь Курилова звучала негромко, но наступившая тишина, позволяла слышать его каждое слово.

—А если мы не желаем?— выдохнула толпа.

—Об этом спросите у Панина.

—Так он уже сказал, что кто не придет, тот кулак,— вы-крикнул мужик в куцей телогрейке и матерно выругался.

—Говори, Карп Николаевич, говори!

—Все, кто пожелает быть колхозником, должен сдать весь инвентарь и всю живность в колхоз.

—Птицу и коров, тоже?

—За это не знаю, а вот свои наделы, волов, лошадей, косилки, веялки, все в колхоз.

Мужики заволновались, загудели, будто огромный рой пчел. Из общего гула часто, будто камни летели матерные и оскорбительные слова в адрес властей.

—Заманили, сволочи, землицей в революцию, а как власть взяли, так и кукиш под нос.

Перед собранием, Панину доложили, что народ уже собирался у дома Курилова, из тех же источников он знал, как себя вел Карпо, и как реагировали на его объяснения селяне.

Ему не нравилось то, что люди шли не к нему, к пред-седателю, а к Курилову и потому понял, что Курилов для него может стать большой помехой.

Двор Сабитовского дома не вместил всех, кого волно-вало слово колхоз. Мужики, бабы, подростки и даже дети, напряженно слушали слова Панина:

—Дорогие селяне, я рад, что вы откликнулись на при-зыв партии и пришли, чтобы совместно решить, как нам жить дальше? Наша партия указывает нам широкую дорогу к лучшему будущему. Она приняла курс на коллективизацию, единственно правильный путь, который приведет нас к обильному столу в ваших хатах, а потому к благополучию.

Односельчане, мыкали мы горе поодиночке, разве кто-то из вас разбогател? Нет! Разбогатели только те, кто использует труд бедняка, обирая его до нитки.

Партия, сегодня, говорит нам, вступайте в колхозы, со-едините земли, инвентарь и трудитесь сообща и на себя. Народ натружено молчал, но чувствовалось, что сейчас должна грянут буря.

—Что соединять там? – спросил самый бедный житель села Иван Морозов.

—Все, кроме птицы, необходимо сдать в колхоз.

—А бабу мою вредную, тоже сдать?— ловко ввернул мужик в старом зипуне.

—Ха-ха-ха и мою!

Шутка несколько снизила напряженность, председа-тель совета, подождав, пока уляжется шум, продолжил:

—Кулаков-мироедов раскулачить, то есть взять их иму-щество в колхоз, а их в Сибирь. Там им место, пусть там теперь трудятся на себя.

—Так можно и пол села в кулаки записать. Кто в артели Курилова был, те все крепко живут.

—Курилов не всех брал себе в артель, а только работя-щих и ничего у них не забирал.

Толпа одобрительно загудела. К столу председателя вышел степенный человек, с бородой лопатой и зычно крикнув, заставил всех замолчать.

—Дайте слово сказать! – не дожидаясь дозволения, кричал, — давайте мы колхоз сделаем, а Курилов пусть колхозом командует. Они всегда больше всех зерна полу-чали, хлебозаготовки перевыполняли.

—Правильно! Правильно! Пусть Курилов командует!— кричали сразу все, молчали только люди, сидящие за председательским столом.

—Нельзя, Курилова! Нельзя! Он багатей! Дом у него под железом и тройка белых лошадей! Барином ездит, — кричал, вечно пьяный Красин.

Но его голос потонул в криках возмущения и угроз:

— Дайте ему по голове, чтобы не открывал свой гни-лой рот.

Панин стоял долго с поднятой рукой. Секретарь райко-ма, прибывший на собрание, жестом попросил нагнуться к нему Панина.

—Не тот ли Курилов, который отказался от членства в партии.

—Что он сказал, когда отказывался?

—Сказал, что к чему теперь партия, если буржуев победили.

—Он выступал против линии ВКПБ?

—Нет, он об этом ничего не говорил.

—Получается это не протест, а политическая близору-кость.

Панин слышал эти слова, и даже уловил некоторые нотки удовлетворенности, и даже благосклонности. Его это насторожило, вызвало ревнивое чувство соперничества с Куриловым. Он понял, что пока есть Курилов, не быть ему предводителем и хозяином села. Шум, наконец, стих.

—Курилов не может стать во главе колхоза, он сейчас самый богатый человек в селе, заменил Сабитова. Он, что ни есть, первостатейный кулак и мироед. Разве он трудился с вами на пахоте или жнивье? Нет! Это вы пахали, косили, жали, а он только указывал вам пальцем. Здесь говорят, что Курилов не обдирал артельцев и батраков. Тогда откуда у него новый дом и тройка белых лошадей? Откуда?

Завороженная последними словами толпа, несколько мгновений молчала, затем

по ней эхом прокатилось:

—Откуда? Откуда? Откуда?

Панин видел, какое смятение он посеял в умах мужиков и баб, и решился на последний удар:

—Курилов кулак, а потому по решению партии подле-жит раскулачиванию и высылке.

Толпа уже успела оправиться от нахлынувшей зависти. Инстинкт самосохранения взял верх:

—Брешешь, гад. Это он тебя из грязи вытащил.

—Ты бы, пьяным загнулся под забором мастерских!

—Он тебя вытащил из грязи в князи, а ты теперь его уг-робить хочешь!

Панин не ожидал такого яростного отпора, оторопело смотрел на секретаря райкома, ожидая поддержки, но тот не поднимал глаз.

Карпо рванулся из толпы, как бывало из окопа вруко-пашную.

—Дозвольте мне слово сказать! — крикнул он, выходя к столу.

—Говори, Карпо, скажи им правду.

—Да, у меня новый дом и выездная тройка белых ло-шадей. Только мой бывший компаньон забыл, что я, по его разрешению, взял для обработки, пустующие после войны делянки. Распределение доходов идет от количества земли работника артели. Ты, Панин, не работаешь на своих делянках, а зерно за них получаешь исправно. Получается, что ты тоже мироед! Если бы я пахал, сеял своими руками то, тогда главой артели, должен быть другой человек. А что касаемо лошадей, то многие из артели могли бы их иметь.

—Правильна-а! Крепко живут!

Курилов подождал, пока стихнут голоса, продолжил:

—Человек, который будет управлять колхозом, станет к плугу или косилке? Нет, не станет! У него не будет на это времени. Люди, которые работали на моих делянках, получили сполна по договору. Я ни кого не обманул и не ободрал. В чем моя вина?

Последние слова, собравшиеся селяне, покрыли одоб-рительным гулом. Курилов повернулся к Панину и секретарю. Толпа выжидающе смолкала, но, видя, что Панин упорно молчит, опять требовательно загудела.

Встал секретарь райкома. Тишина быстро восстанови-лась: «Что скажет партиец из города? Может, Панин все это придумал?»

—Товарищи! Первое, что надо сделать, это успокоиться. Уже темнеет, вопрос мы сегодня не решим. Собрание переносится на завтра. У Вас будет время все обдумать.

Народ, кляня все на свете, нехотя расходился. Когда секретарь райкома, остался наедине с Паниным, задал вопрос:

—Почему ты обрушился на Курилова?

—Он здесь верховодит, а потому может помешать бы-строму переходу на колхозный строй.

—Ты же говорил, что он не выступал против линии партии.

—Не выступал, но все побежали к нему за советом.

—Что же он советовал людям?

—Он распустил артель и советовал сдать хлебозаготовки по новым планам.

—Тогда чем он тебе не угодил? Хочешь в председатели колхоза? Если это так, то я тебе сразу скажу: «Не твое это дело!»

—Почему я не подхожу? Я большевик еще с николаев-ских времен, организовать тоже могу.

—Этого мало! Чтобы быть во главе большого дела, нужно признание и уважение людей. У тебя, его нет.

—Я так понимаю, что Вы хотите сделать председателем Курилова?

—Партия и товарищ Сталин требует скорейшего выполнения планов коллективизации. В стране не хватает продуктов. Представь, что мы поставим тебя или еще кого-либо. Начнется саботаж, и затянется это дело надолго. А мы с тобой получим по шапке. А так получается готовый колхоз. Вызовем Курилова и поставим ему условие. Организация колхоза или Сибирь. Получится хорошо, нет, будем искать новые пути. Сослать его или еще кого-то всегда успеем.

Утром Карпо пришел по вызову.

—Садись, Карп Николаевич, потолкуем, подавая руку для приветствия, — сказал секретарь.

Курилов удивился и неуверенно пожал руку секретаря, присел на краешек стула.

—Я слушаю Вас, товарищ секретарь.

—Расскажи мне историю жизни твоей.

—Это долго.

—До собрания успеем.

Чем-то этот человек подкупал, заставлял верить ему. Курилов, сам не ожидая, выложил ему свою жизнь, ничего не утаивая.

—Все мне нравится в тебе, но почему ты отказываешься от членства в партии. Только мне твои отговорки не нужны, говори, как на духу.

—Хорошо! Скажу все, что на сердце! Сулят светлое бу-дущее детям нашим, внукам, но скажите чем наше поколение не подходит к хорошей жизни? Почему нам мешают устроить ее по нашему уму и возможностям?

Нам говорят, что партия коммунистов заботиться о ра-бочих и крестьянах, но во время войны, мобилизованных крестьян, которые не по своей воле воевали за белых, а потом попали к нам в плен, убивали без сожаления. Никто за это не ответил.

В Крыму, пленных офицеров, несмотря на данное слово сохранить жизнь, утопили в море. Мы же партия большевиков, как мы можем не сдерживать своих слов. Потому селяне не идут в колхоз, ибо знают, могут обмануть.

Обещали землю, а на деле, отнимают все, что человек наживал годами, надрывая пупок. У меня были хорошие учителя, я им верил. Почему получается не так, как они планировали?

—Ты больше никому об этом не говори, партия со вре-менем во всем разберется.

—Простите меня! Пока это случится. Многие и многие могут до этого не дожить. К примеру, меня и мою семью сошлют в Сибирь. А таких кулаков, как я по стране сколько?

—Ты в Сибирь не поедешь, но с одним условием, все что имеешь, отдашь в колхоз и возглавишь его. Люди потянутся за тобой. Этим ты избавишь себя и многих односельчан, от больших бед.

—А если из колхозов ничего не получится, я буду про-клят людьми, как предатель.

—Согласишься ты или нет, другой дороги не будет. Коллективизации быть! И здесь уже ничего не поделаешь. Это должны понять все. Попытайся спасти многие семьи. Если надумаешь, объяви на собрании о своем решении.

—Отложите собрание под каким-либо предлогом.

—Попытаюсь уговорить артель войти в колхоз в полном составе.

Вот и ладненько.

Утро следующего дня вся артель в сборе.

—Мужики. Я сообщаю Вам, что если мы не станем кол-хозом, по правилам государства, то многие будут раскула-чены. Другой дороги нет. Я никого в колхоз не тащу, каж-дый принимает решение сам.

—Ты-то как?

—Я вступаю в колхоз.

—Все, что есть отдашь?

—Да. В том числе и свой дом, под правление. Теперь идите домой и думайте.

Собрание открывал секретарь райкома.

—Товарищи, много говорить не буду, Вы знаете все. Добавлю, что лучший выход из ситуации — это написать заявления, вступить в колхоз и выбрать в правление ува-жаемых людей. Председателем, хотелось бы, избрать Курилова Карпа Николаевича. Мужики и бабы одобрительно загудели.

—По Вашему одобрительному гулу, я понял, что со-гласны с моим предложением, и потому ставлю на голосо-вание кандидатуру Курилова Карпа Николаевича. Но я должен спросить, возможно, есть другие предложения?

—Нет, не будет, не будет, — селяне не стали и не хотели слушать другие предложения.

Собрание единогласно проголосовало за Карпо. Воз-держался Панин.+

Прошло несколько дней после собрания, но селяне решимости, идти в колхоз не показали.

Ночью во многих дворах, под ножом издавали послед-ние хрипы многие животные. А на рынке продавалось не-виданное количество мяса. Цена упала втрое.

На улицах появились работники ОГПУ. Они ходили по дворам, проверяли, забивался ли скот. Троих, самых рети-вых, обвинили в саботаже и увезли в Сальск. Сельский совет приступил к переписи домашних животных у населения. Но это мало выправило ситуацию. Крестьяне прятали скот, для дальнейшего забоя, чтобы продать на рынке. Избыток мяса на прилавках и низкие цены приостановил процесс забоя животных в крестьянских хозяйствах, но большая часть его пошла под нож.

Первым заявление о вступлении в колхоз написал Ку-рилов. За ним потянулась унылая вереница хозяев подво-рий. Под правление колхоза определили новый дом Кури-ловых. Так как у колхоза не было больших помещений для скота, содержание скотины оставили у прежних хозяев.

ОГПУ через сельский совет предупредило, что за со-хранность скота и лошадей, ответственность несут прежне хозяева. Семенной фонд ссыпали в амбары артели.

Строительство сараев, базов начали немедля, но из-за отсутствия стройматериалов, работы почти прекратились.

Некоторые хозяева не торопились вступать в колхоз. Они не верили, что их родная Советская власть, за которую они готовы были отдать жизнь на полях сражений, отберет нажитое добро и отправит их на выселки.

Раскулачивание, грянуло как гром среди ясного неба. Старики женщины дети сидят на подводах, которые сейчас тронутся и увезут их туда, откуда мало кто вернется. Под-воды, охраняемые солдатами ОГПУ, тронулись, десятки детских, женских голосов слились в рыдающий хор. Грянет выстрел, упадет лицом в землю очередной беглец, и вновь под стук колес и плач безвинных людей, катится в Сибирь поезд скорби и горя.

Отсеялись. Всходы пшеницы, ячменя дружно, пробивались к солнцу. Теперь нет ни одной межи. Поля непривычно большие. Души крестьян вчерашних собственников, плутали во тьме тревог и сомнений.

—Как отыскать теперь, где мое зернышко?

—А дадут ли мне его?

—Я работаю, а кто хозяин?

—Хватит ли на зиму, того, что дадут?

—А если не дадут?

Курилов не отдыхал сам и не давал передышки колхозникам, но сразу убедился в том, что даже самые работящие мужики, не спешат на работу, ибо знают плоды своего труда пойдут в чужие руки.

С большими трудностями, Курилов добивался выделе-ния стройматериалов. Строительство животноводческих помещений, и амбара для семян шло с потугами.

После посевной не перепало ни одного дождя. Рост зерновых сильно сдерживался. Тревога нарастала, пошли слухи, что в некоторых местах начался голод.

Наконец, тучи, принесенные западным ветром, обру-шили на поля колхоза ливень. Урожай собрали ниже среднего, но он позволил выполнить план заготовок по зерну и закрыть его по остальным показателям. Но это был лишь островок счастья. Другие колхозы сняли урожай значительно меньший по сравнению с прошлыми годами. Они не могли выполнять хлебозаготовки, так как зерна у них могло хватить только на семена и собственное пропитание. Опять заговорили о голоде.

Колхозники, должны были получить все, что полагалось по договору, но пришел приказ из района, сдать государству все, оставить только семена.

Секретарь райкома посмотрел Курилову в глаза и спросил:

—О своих колхозниках подумал?

—Насколько это было возможно.

—Молодец! Все бы так.

Последний пуд увозимого в район зерна провожали всем миром, со слезами на глазах и красным транспаран-том: «Сверхплановый хлеб — Родине!»

Наученный горьким опытом, Курилов засыпал несколько сотен пудов в потаенный амбар. Он боялся только одного, что кто-то донесет об этом в ОГПУ. Тогда смерть будет владычицей судеб многих людей.

Припрятанный хлеб делили на правлении колхоза всю ночь, спорили, как выдавать? На работающего колхозника или по количеству едоков.

Решили выдавать пуд в месяц на работающего члена семьи и по четвертинке пуда на каждого едока. Все пони-мали, что зерна хватит всего на пол зимы. Курилов видел, что колхозники припрятывали зерно во время уборки, но не препятствовал, а поэтому надеялся, что голод будет хоть с трудом, но преодолен.

В феврале, появились первые ходоки, которые просили у Курилова, зерна на пропитание. Курилов знал, что в соседних колхозах начались голодные бунты. Доходило до вооруженных столкновений. Бабы брали палки и избивали председателей колхозов и работников сельсоветов. Раскрывались амбары с семенным зерном, которое тут же растаскивалось.

ОГПУ свирепствовало. Колхозники отправлялись в мес-та ссылки большими и маленьким группами. Большая часть их гибла по причине слабости и голода. Курилов знал обо всех событиях, и ходокам отказывал. В начале марта он видел, как хоронили девочку, умершую от голода.

От Панина он узнал, что это уже третья смерть, причем две из них в семьях колхозников.

Курилов шел домой с невеселыми думами:

—Я же обещал людям, что все будет хорошо, я в ответе за загубленные души.

Его окликнули, но он слушал только крик своей души. Тогда кто-то тронул его за плечо. Он поднял голову, перед ним стояла Полина. Она взглянула в его отрешенные глаза, прикрытые матовой пеленой слез.

—Карпо, что с тобой? Это я, Полина, не узнал?

Радость колыхнулась в глубине его души, но тяжесть переживаемого горя, задушила ее.

—Узнал я тебя, Поля, узнал….

Ночью он, георгиевский кавалер, видевший на войне много смертей, плакал как маленький ребенок у нее на груди.

Она гладила его по волосам и просила:

—Карпо, милый, бросай все, уедем далеко, далеко, где будем жить ты и я.

Он молчал и только отрицательно мотал головой.

—Уедем, прошу тебя.

—У меня сын, осенью его призовут в армию и дочь на выданье. Куда я без них?

—Заберем их с собой, проживем.

—Ты не понимаешь главного.

—Я в ответе за души поверивших мне людей, а я уже обманул, допустил три смерти. Теперь, ты хочешь, чтобы я сбежал!?

—Что ты можешь сделать. В других колхозах умерли уже тысячи.

—Я спасу своих людей!

—Буду подкармливать их из семенного фонда. Весной посеем с меньшей нормой высева.

—Это верная смерть! Все равно кто-то донесет. Ты по-нимаешь это или нет? – Полина трясла его за плечи, но он упрямо не поднимал на нее глаз и перевел разговор на другую тему:

—Ты останешься со мной?

—Я не уверена, что у нас получится? Слишком много между нами плохого, в котором я виновата. Я боюсь, что со временем все всплывет, нам опять будет больно.

—Мне так думается, что все, что могло быть плохого, уже случилось. Мы опять, несмотря на все, что было, будем жить, взявшись за руки.

—Ты не сможешь забыть все зло и предательство, со-творенное мною.

—А ты уверена, что врозь нам будет лучше?

—Ты забываешь, что у тебя взрослые дети.

—Вот именно, взрослые, я надеюсь, что они поймут.

—А если не поймут?

—Поймут, не поймут — это дело второе.

—Я затеваю опасное дело, за которое, скорее всего, окажусь в тюрьме. Кто-то должен за ними присматривать и помочь в трудную минуту. Дело это сложное и трудное. Ты должна найти к ним дорожку, — потом, спохватившись, сказал, — что это я тебя нагружаю, будто ты у согласилась.

— Я уже согласилась. Я не оставлю тебя!

Ходоков больше не было, от голода никто не умер. Весной в речке и прудах буквально кишела рыба. Об этом явлении говорили, что не иначе людям помог Бог. Он спас многих, но не всех.

На улицах села стали появляться голодные, изнемо-женные люди, которые пришли из соседних сел. Они про-сили милостыню, но, не дождавшись ее, переходили к следующей хате….

Те, кому повезло выжить с помощью селян, рассказы-вали, что в других селениях люди умирают прямо на ули-цах, и никто их не убирает. Некоторые, чтобы спастись, ели трупы.

Неожиданно, в сельском совете появился Андрей Сабитов, о котором многие успели забыть. Он представился ответственным работником районной конторы, которая производила государственные закупки зерна, мяса и других продуктов.

Он сидел перед Паниным, его белесо-рыжеватый взгляд, заискивающе мялся и покорно соглашался со всем, что говорил председатель сельсовета. Голос льстил похвалами:

—Давно, давно уехал я отсюда и честно скажу, не ожидал, что голод вас почти обошел стороной. Как это вам удалось?

—Работаем, – уклончиво ответил Панин.

—Я к чему это спрашиваю. Может у вас остались из-лишки продовольствия. Знаете ли, во многих местах остро ощущается нехватка продовольствия.

—Ты мне зубы не заговаривай, сказывай, что выведать хочешь?

—Правды хочешь?— мгновенно преобразился Сабитов.

Взгляд жесткий требовательный, увенчанный презри-тельной усмешкой. Тогда слушай.

—Мне стало известно, что Курилов разбазаривает се-менное зерно, а ты представитель власти, его покрываешь. Таким образом, ты должен написать обо всех преступлениях Курилова в ОГПУ или пойдешь с ним в тюрьму.

—Какие преступленья? Мы людей спасаем, а ты хо-чешь всех убить.

—Спасают они людей!? Шкуры свои спасаете!

Ты думаешь, что вас прикроет секретарь райкома? Не на-дейся! Он арестован и дает признательные показания.

—Как арестован?

—Очень просто! ОГПУ это умеет делать. Итак, подве-дем итоги. Пишешь донос и тем спасаешь себя или….

—А почему ты сам не напишешь?

—Все просто в этом мире! Тебе скорее поверят, и до-верься мне, я хочу спасти тебя. Хороший из тебя председа-тель колхоза будет.

—Ты считаешь себя умным, а нас дурашками. — Панин вперил свой взгляд в Сабитова, — напишу я донос или нет, пойду вместе с Куриловым. А ты со своими дружками ста-нете рассаживать по креслам своих людей. Пошел отсюда, пока цел!

—Я советую подумать.

—Пошел вон!

Сабитов выскочил и сельсовета и быстро направился к дому на окраине села, где жил одинокий мужик Степан Красин. Еще один безрадостный день отжил свой век. Бы-стро смеркалось. Красин встретил Сабитова голодными глазами.

—Дай еще хлеба, я тебе все сказал, что знал. Дай хлеба.

А где же тот хлеб, который дает тебе Курилов?

— Его дают раз в три дня по килограмму. Я не выдер-жал и съел все в первый день. Дай хлеба!

— А ты точно знаешь, что дают зерно из семенного ам-бара.

—Да, я сам видел, как грузили мешки.

—Ты знаешь тех людей, что грузили мешки.

—Знаю! Дай хлеба! Ради Бога, дай кусочек хлеба.

—Я дам тебе хлеба, если все, что ты сказал мне, рас-скажешь в ОГПУ.

—Скажу! Скажу!

Металлический звук щеколды заставил Сабитова вздрогнуть. Он оглянулся. Прямо в его лицо смотрело дуло нагана.

Успела молнией проскочить его последняя мысль, —

—Говорила же мне Полина, чтобы не трогал Курилова.

Один за другим прогремели два выстрела.

Укоризненный голос спросил у Красина:

—Мало было хлеба, что давали тебе? Ты решил убить за него своих односельчан?

Просить о пощаде Степану Красину не пришлось. Он неуклюже ткнулся в тряпье, служившее ему постелью, а затем сполз на глиняный пол.

Карпо арестовали на следующий день, после приезда в село Сабитова. Его подвели к линейке, запряженной парой лошадей, усадили рядом с председателем сельсовета Паниным.

На второй линейке сидели писарь Коршунов и заве-дующий семенным складом. В третьей подводе лежали трупы Сабитова и Красина.

Курилов и Панин поздоровались взглядами. Карпо удовлетворенно шепнул ему:

—Хорошо, что успели дать людям зерна из расчета на один месяц. Может, выживут.

—Помоги им, Боже.

Народ быстро собирался вокруг линеек, на которых си-дели арестованные. Толпа с ропотом надвигалась на охра-ну.

Курилов видел, как к нему рвалась Полина, но солдаты никого не подпускали к арестованным. Она что-то кричала, но ее слова тонули в криках колхозников. Толпа угрожающе замкнула кольцо и стала сужать его.

Охрана ощетинилась винтовками с присоединенными к ним штыками. Защелкали затворы.

—Стойте! Остановитесь! — Курилов стоял на линейке. Стойте! Не проливайте крови. С нами разберутся и отпус-тят.

—Знаем, как там разбираются!

—У них один суд. К стенке!— ты, Николаевич, наша надежда, без тебя замордуют! Голодом заморят!

Колхозники, продолжали наступать, крики становились все злобнее. Хлопнул револьверный выстрел. Толпа качнулась и остановилась. На тачанку вскочил чекист с револьвером.

—Приготовиться к стрельбе. Стрелять по моей коман-де!

Толпа угрожающе молчала. Потом из ее недр вырвал-ся вопль:

— Вот она народная власть! Отгородилась от народа штыками и творит беззаконие. Бей ее! Бей. Чекист вращал головой, ища выход. Он не был уверен, что солдаты охраны выполнят его приказ и тогда….

—Стойте! — Курилов опять остановил разъяренных колхозников, — стойте, товарищи! Сейчас может пролиться безвинная кровь. Солдаты просто выполняют приказ.

—Ради Бога, спаси нас!— горячо у самого уха Курилова шептал чекист, — тебе это зачтется.

—Тех людей, которые отдают такие приказы, здесь нет. Не творите зла. Прощайте товарищи и простите, если кого обидел сгоряча. Не поминайте лихом! Ездовой, трогай.

Лошади заноровились, боясь идти на толпу, но люди неохотно, с недовольным ропотом, расступились.

—Напрасно ты их прощаешь!

—Они тебя не пожалеют!

—Как мы без тебя? Хоть сразу в яму!

Лошади, увидев просвет, опасливо косясь на толпу, сразу пошли в намет. Селяне сомкнули ряды, взглядами провожали линейки, пока они не скрылись из виду. Женщины и дети плакали. Мужики матерно ругались:

—Отвоевали себе советскую власть!

—Теперь советуются, как голодом морить.

—Это у них хорошо получается!

—Карпо жалко, посадят за доброе дело!

—Хорошо если посадят. Не вышло бы хуже.

—Стрельнут, чтобы другим неповадно было.

Полина, Ольга и Иван Таманский шли, домой молча, будто с похорон. Тарасовна, уже не поднимающаяся с по-стели, запричитала, когда увидела их пасмурные лица:

—Увезли нашего соколика, его место займет смерть!

Михаил сжимал кулаки в бессильной ярости. Фрося плакала навзрыд.

На следующий день Полина, с попутными подводами, уехала в Сальск. Она обивала пороги, но ей сказали, что дело безнадежное, так как он политический заключенный. А политическим нет никаких поблажек, в том числе и свиданий. Не помогли и деньги. Чиновник из ЧК жадно смотрел на Полину, когда она предложила ему взятку, но с сожалением сказал:

—Его дело будет рассматривать трибунал.

В камере тесно и душно, люди сидят на полу, угрюмо молчат. Оживление наступает тогда, когда в камеру приносят баланду. Все клянут еду, власти и все на свете. Несколько раз в день конвоиры выкрикивали фамилии арестованных и уводили.

—Крюков, на допрос.

—Иванов, с вещами.

Постепенно состав заключенных менялся, но не меня-лось их настроение, настроение подавленности и обреченности. Никто не знал участи тех людей, которые уводили с вещами. Тревожно становилось, когда открывалось несколько камер. И заключенных уводили куда-то партиями.

—Всех, кого уводят группами, уже осуждены судом,— выразил свою догадку один из заключенных, — мне гово-рили люди, что на стройках нашего брата полно.

—На тот свет тоже иногда отправляют, — тяжко вздохнул его сосед.

Курилов просидел в камере до первого допроса неде-лю. О нем словно забыли. Сосед, сидящий у стены, указал на освободившееся место рядом с собой:

—Садись, у стены удобнее.

—Спасибо. Раз приходится здесь сидеть, давайте зна-комиться, — Курилов протянул руку и назвал свое имя и фамилию.

—Карп Курилов.

—Изотов Никанор. Я вижу не в первый раз ты в таком обороте? — пожимая руку, ответил сосед по камере.

—Приходилось в царской ссылке проживать.

—Политический?

—И тогда и сейчас.

—Чем не угодил своей родной власти?

—Долго рассказывать.

—Давайте расскажем о своих жизненных путях. Все же веселее.

—А ты не подсадной?

—Избави Бог! Если, есть что скрывать, пропусти.

—Нечего мне скрывать. Обо мне власти все знают. Ес-ли интересно слушай.

Курилов рассказывал ровным голосом, иногда его голос возвышался, чтобы выругаться, и становился заботливо-бархатным, когда он говорил о своих близких и друзьях.

Арестованные, сидящие поблизости, сначала прислу-шивались, а потом матерно стали ругать власти, и тех лю-дей, которые такую власть придумали. Вся камера сочувственно смотрела на Курилова, когда его печальный рассказ закончился.

—Ты Курилов?

—О тебе, во всех колхозах, добрый слух идет, — кричал на всю камеру тщедушный мужичок, — сохранил ты людей своих. А у нас вымерло почти все село. Когда из всей семьи, я остался один, убил председателя колхоза. Все голодали, а он жрал в три горла! Ударил топором в его жирную морду. Вот и сделал революцию!

Он шмякнул картуз о цементный пол. — Эх, жизня.

Молчали долго, мучительно. Паузу прервал Изотов:

—Ты большевик, воевал за эту власть, а я враг и воевал против нее. Почему же сидим рядом в камере? Со мной все понятно, я враг, но тебя-то за что?

—Ты бы лучше помолчал, — посоветовал ему Курилов, — разные люди здесь сидят.

—У меня нет никакой надежды. Для таких как я, у них одно лечение, стенка.

—Кто же ты?

—Сейчас расскажу.

—Говори, на всякий случай, тише.

Начиная рассказ, Изотов с минуту молчал, собирая вос-поминания воедино, чтобы пройти тропами своей жизни, возможно в последний раз, исповедоваться перед людьми и Богом.

Хмурое, пасмурное утро. Собранные со всех окрестных хуторов, казаки отправлялись в далекие края, на войну с Японией. Толпа провожающих смешалась с уходящими на войну первоочередниками. Слезы и объятия, прощания и надежды на возвращение все смешалось на станичном майдане. Туча горя и страданий окутала станицу.

Кнутом по сердцам, стегнула команда станичного ата-мана.

—Приготовиться к построению.

Жены и матери, цеплялись за своих служивых, чтобы, хоть на малое время, их задержать, заглянуть в глаза, за-помнить.

Чтобы среди шума и плача, все услышали команду, атаман зычно кричит: — Строиться-я!

Закончилось время, отведенное на прощание. Всадники в белых выцветших на солнце гимнастерках, в шароварах с красными лампасами, под плач жен и матерей, построилась в шеренгу. Атаман выкрикивает фамилии казаков, в ответ ему громко и браво звучит отзыв:

—Казак станицы Романовской Андрей Островнов, к походу готов.

—Казак станицы Романовской Ермолин, к походу готов.

—Казак хутора Михаил Томилин….

—Евтушенко….

—Сотня - я! Колонной по четыре, мааарш!

Казаки, сняли фуражки с красными околышами, скло-нив чубатые головы перед провожающими станичниками, тронулись в путь. Казачки бросились к своим родным, и, держась за стремя, некоторое время шли рядом. Глаза в глаза и последний поцелуй! Все! Отцы, братья, мужья больше не принадлежат своим семьям, они, теперь, войско царя и России.

Казаки спешились у самой реки. При полном безмол-вии толпы провожающих, они прощались с Доном.

—Прощай, Дон-Батюшка! Прощай! Придется ли сви-деться?

Батюшка-Дон сердито подкатывал свинцово-зеленые волны к берегу и гневно разбивал их в мелкие брызги об обрывистый берег.

—Не доволен наш Батюшка, что отсылают нас на край света.

—Беспокоиться.

—По к - о - ням! Сотня! Мааарш!

Казаки оглядываются на Дон и на станицу, тайком сма-хивают слезу. С каждым шагом, знакомые и любимые лица постепенно сливаются воедино и голоса сливаются в единый скорбный вопль.

Постепенно, в строю начали в полголоса говорить, об-мениваясь житейскими заботами, оставленными на плечах своих родных. Чей-то заливистый голос заиграл песню:

Скакал казак через долину,

Через Кавказский хребет.

Его казачка проводила.

Кольцо блестело на руке.

Многоголосый хор дружно подхватил:

Кольцо казачка подарила,

Когда казак шел на войну.

Дарила, говорила….

Песня то взлетала к небесам, как ястреб-степняк, то черной тоской спешила вниз, заполняя казачьи души.

Напрасно ты, казак домой стремишься

Напрасно мучаешь коня!

Тебе казачка изменила,

Другому сердце отдала.

Все дальше родная станица, все ближе война.

В этой сотне отбыл на войну молодой казак Никанор Изотов. Он призван на войну, из станицы Романовской, что раскинула свои курени по обоим берегам вольного Дона. Сын участника, Русско-турецкой войны 1877-1878г., Изотова Прохора Пантелеевича, который освобождал Болгарию от османской зависимости. С самого раннего детства, ему укоротили имя, звали его Никоном. В четыре года, его посадили в седло. Быстро бежит детство. С десяти лет он верный помощник отцу. Он погоняет волов, тянущих плуг и присматривает за скотиной.

В праздники участвует в «джигитовке», на специально установленном бревне, рубит шашкой, воображаемую лозу. В восемнадцать лет Никон рубит уже настоящую лозу, точно попадает в цель пикой, разя соломенных «врагов».

Масленица. Семь дней гуляний игрищ и веселья. Бли-ны, творог, мед в каждом доме. С раннего утра станичники высыпают на улицы, идут в гости «… к теще на блины». А когда наступает ночь, молодежь спешит кататься с ледяных горок. Шум, гам, смех и кувырком с горы вниз и в сугроб.

Никон и Андрей Островнов сняли два колеса с телеги, обмотали их тряпками, полили керосином. Первая огнен-ная ведьма скакала с ледяной горы со стуком искрами и дымом, под завывание Никона и Андрея. А когда первое колесо скатилось, вниз по склону, устремилось, оставляя обрывки догорающих тряпок на льду, новое огненное кольцо.

—Ведьма! Ведьма! Ведьма! – что есть мочи орали дру-зья.

К их удивлению, невинная шутка, имела продолжение. Молодежи на горке, явно поубавилось, а на утро пошли разговоры досужих старух о пришедших ведьмах, о нечистой силе и приближении всяческих несчастий.

Прохора Пантелеевича вызвали к атаману, а когда он вернулся, взял в руки вожжи….

На следующий день, Никон оказался лучшим в рубке лозы. Прохор Пантелеевич, пушил сизую бороду, хвастал:

—Не зря я его учу вожжами. Славный казак получается. Но до меня ему кубыть далеко.

—Прохор Пантелеевич, он уже сейчас тебя переплюнул, – подначивал своего друга и односума* Федор Лузгин.

—Это сейчас, когда я постарел, а в молодости я был о-го-го.

—Я с тобой всю жизнь кашу хлебаю, а не помню, чтобы ты всю лозу вырубил.

—Это ты запамятовал!— недовольно косился на друга Прохор.— Забыл.

—Ничего я не забыл!— лукаво играя глазами, продол-жал Лузгин.

—Тебя тогда не было, — бросил последний козырь Прохор.

Он начал распаляться забывчивостью друга.

—Ладно, не серчай, я помню, что хорошо рубил лозу и врагам доставалось, но тогда одна лоза, все же, осталась не срубленной, – примирительный голос Лузгина не погасил обиды друга.

—Все-то ты помнишь, испортил мне праздник.

—Пойдем в лавку, поправим настроение и отметим праздник.

—Ты этого и добивался? Мог бы сразу так гутарить, а не добиваться мировой рюмки.

Поезд вторую неделю пробивается в далекую Манчжурию. В теплушках смешались запахи людского пота, конского помета, мочи и свежего сена. Непривычная казачьему глазу гористая местность, поросшая деревьями, сначала была в диковину, но потом надоела и стала причиной тоски по родным краям.

—Как же будем здесь воевать? Непривычно. Не раз-вернешься лавой, не пустишь коня наметом. Это не степь.

—Кубыть там, куда нас привезут, гор нет, и лес закон-чится.

—Нет, здесь конницей не развернуться!

В сентябре двадцать пятый Донской полк, в составе четвертой Донской казачьей дивизии, наконец-то, высадился на станции какого-то китайского городка. Первое время казаки занимались охраной штабов, складов и обозов с продовольствием.

Казаки от безделья, играли в карты, пили китайскую водку, рассказывали байки о мирной жизни. Дошла оче-редь и до Никанора Изотова. Бывалые казаки подбадривали молодого казака, который застеснялся и не мог начать свой рассказ.

—Давай рассказывай, как казачки, впервой, принимали. Вдовушка аль молодуха?

Служивые, привыкшие к смачным и особенно шаловливым подробностям, встретили поначалу рассказ Никанора с разочарованием, но это было лучше, чем слушать байки, повторно.

—В конце июля зреет виноград. Чтобы уберечь его от воровства, казаки, по ночам, охраняют свои наделы. День менялся с ночью. Сумерки еще не стали непроглядной тьмой. Накрапывал дождь.

Никанор видел, что его рассказ мало занимает сослу-живцев, умолк.

—Что замолчал, говори, потребовали казаки.

—Так вот, тихо, накрапывает дождик. Тропинка проходила, в аккурат, у кладбища. Оттуда слышались шорохи, кто-то кричал, стало, как-то не по себе…. Сам не раз пужал казачек ведьмами, а тут такое….

Казаки примолкли, слушали.

—Смотрю, навстречу мне, на уровне груди, движется белое пятно. Присмотрелся ничего в сумерках не видно, ни ног, ни крыльев. Шагов не слышно. Оно колышется со стороны в сторону и все ближе. Стало жутко, я вытащил из-за пояса винтовочный обрез, думал, что кто-то идет в белом платке, подал голос. В ответ — тишина.

Никанор сделал паузу, взглянул на напряженные лица. Казаки, чувствуя близкую развязку, стали торопить.

—Што же дальше-то было?

—Што, што? Огляделся, никого. Тишина-а, пятно все ближе. Когда до пятна оставалось меньше саженя, — Ни-канор вошел в роль, сделал страшное лицо, — я с перепугу, выстрелил в землю. Обрез бабахнул на всю силу.

—Дальше-то што? Как с пятном?

—Пятно, громко, трубно взревело, крутнулось на мес-те, ударило меня измазанным в помете хвостом по лицу, стало убегать, гремя копытами.

— Кубыть черт был!?

— Молодой, а брехать, как пописанному могешь.

— Дальше-то што?

— Што дальше? Пошел я к Дону, чтобы смыть со сво-ей морды помет лысой коровы.

Дружный хохот долго не смолкал в теплушке.

—Ну, уморил. За белое пятно принял лысую голову коровы….

Скучная однообразная служба изо дня в день продол-жалась до октября 1904 года. Боевое крещение Никанор Изотов, Михаил Томилин и Андрей Островнов получили при деревне Лидиутунь, где в лихой атаке они кричали: — Ура-а-а!— а рубануть, кого либо, так и не удалось. Но это не было главным. Хорошо, что остались живы и слышали посвист пуль. Смерть ходила рядом. Бывалые рубаки подбадривали, дескать, еще нарубаетесь, голова бы осталась цела.

Война продолжалась, и новые бои не заставили себя долго ждать. Железнодорожная станция Инкоу вырисовы-валась в утреннем тумане, сначала огнями, да гудками па-ровозов, затем появились непривычные глазу строения. Где-то внизу японские солдаты не подозревают, что за сопками притаилась смерть, они живут и не знают, что через некоторое время, острые шашки казаков будут рвать их на части.

—Шашки вон, пики к бою. Ма-арш! – в полголоса ко-мандует есаул Дымов.

—Марш! Марш! Марш! — повторяют команду

Казачьи сотни, спускается с сопок, затем молча, броса-ет коней в намет. Станция рядом, немногочисленные прохожие идут по своим делам.

—Ура - а-а-а!— сначала несмело, затем грозно сливается в громовой раскат:

—Ура - а-а-а! Ура - а-а-а! Ура - а-а-а!

Звучат редкие выстрелы, но на них никто не обращает внимания, атаку не остановить. Никон выбрал себе противника, который бежал по улице, иногда останавливаясь, чтобы выстрелить. Он оглянулся в последний раз, его лицо исказил страх.

Много раз Никон поражал соломенные чучела, но пе-ред ним стоял человек, который через мгновение выстре-лит. Никон, как учили, вонзил в японского солдата пику и едва не вылетел из седла. Смотреть на поверженного вра-га, было почему-то страшно.

Крики: «Ура» смолкли. Треск выстрелов заглушал хрипы и стоны умирающих. Сабельные удары сопровождались надрывными выдохами и крепкими словами ….

Никанор направил коня в гущу боя. Все было позади и страх и сомнения, инстинкт самосохранения родил ярость. Его больше не пугала смерть противников. Он видел, как повалился с седла его товарищ Михаил Томилин. Японца, который выстрелил в него, Никанор рубил уже с удовле-творением.

Бой затихал. Разгоряченные казаки крутили коней, отыскивая врагов, но вокруг не было ни одной живой души, изрубленные японские солдаты, лежали повсюду….

Никанор рванул поводья, чтобы направить коня к месту, где упал Томилин. Через минуту он увидел, сидящего на земле, товарища. Он держался за шею, кровь красным ручейком сбегала ему за воротник.

—Попал в меня япошка, не успел увернуться.

Никанор перевязал Томилина и помог взобраться на коня.

Тяжелораненых и убитых увозили на лошадях, кто мог держаться в седле, ехали в тыл самостоятельно. Живые и здоровые казаки громили и жгли вагоны, с грузами для японских войск, осаждавших Порт-Артур.

Японцы пытались артиллерийским огнем уничтожить нападавших, но казакам все же удалось выйти из зоны об-стрела, и оторваться от преследования.

Рана у Томилина оказалась легкой и через неделю, он был готов к новым боям. С того памятного боя, друзья, ре-шили ходить в атаки, только вместе, рядом, чтобы была возможность выручать друг друга.

Новый бой им пришлось принимать почти через три месяца, в январе 1905 г. Под местечком Синюпученза, по-сле неудачного рейда по тылам японцев, 24, 25, 26, казачьи полки попали в окружение. Японцы атаковали с небольшими передышками, но, неся потери каждый раз, откатывались к подножью сопки.

После полудня третьего дня, по какой-то причине, японцы отказались от атак.

Все меньше еды во вьюках, почти нет патронов, но есть, самое лучшее оружие казака, острая шашка, да отча-янная удаль ее владельца. Командира четвертой сотни Вострецова, в которой воевали Никанор и его товарищи, срезала наповал японская пуля. Командование принял бывалый казак, Страхов.

День катился к концу, есаул Дымов обходил сотенных командиров. Боялся, чтобы они, не предприняли необду-манных действий. Холод пробирал до самых костей. Когда Дымов подошел, Страхов и казаки, сидевший с ним, вста-ли, чтобы встретить есаула, но тот жестом усадил их на место.

—Что делать будем, казачки?

—Надо прорываться! Ваше благородие. Притихли япошки, артиллерию подтянут.

—Померзнем! Японцы меняются, а нам и жрать уже нечего.

—Я согласен с вами. Но куда и когда?

Казаки, молча, пожимали плечами, никто не решался ответить Дымову. Только Никанор Изотов выпалил:

—Срывается снег. Перед темнотой ударим скопом, в темноте нас не просто будет найти. Только уходить надо не в сторону своих войск, а в другом направлении, где нас искать не станут и не накроют артиллерией. Пойдет снег скроет наши следы.

Сидевшие казаки переглянулись и вопросительно по-вернулись к есаулу.

—Как твоя фамилия, казак?

—Изотов, ваше благородие.

—Молодец! Все простое — гениально.

Страхов, подготовить сотню. Идем на прорыв.

Снег шел большими хлопьями, что помогло казачьим сотням, скрытно продвинуться к позициям японцев. Казаки белыми призраками свалились на японцев, шашки со свистом рассекали их тела. Только из второй цепи японских окопов, ударили пулеметы, но удержать лавину, рвущуюся к жизни, они уже не могли.

Японцы не ожидали удара, много изрубленных тел, бугрилось под выпавшим снегом. Немало казаков нашли свой последний приют, на заснеженной земле Маньчжу-рии.

Здравствуй, Батюшка Дон! Не все вернулись, с войны, тебе поклониться. Истлели косточки казаков, в далеком, неприветливом краю. Не услышат они криков и плача ма-терей, жен и детей, не ответить им нежным взглядом и ласковым словом. Павшие безмолвны, они живут только в памяти людской и приходят во снах….

Друзьям повезло, все трое вернулись домой, только у Михаила Томилина, после ранения, чуть скособочило голову. Теперь, он будто свысока, смотрел на всех, за что получил прозвище: “голубь”.

Прохор Пантелеевич, сидел во главе семейного стола, за которым расположились немногочисленная семья Изо-товых: мать Дарья Дмитриевна, сестра, Никанора, Наталья, да давний друг и односум Федор Лузгин, с женой Василисой. Здесь же сидели соседи и станичный атаман Алексей Гуров. С гордым, главенствующим видом, Прохор Пантелеевич разливал по стаканам водку. Федор Лузгин попытался подначивать друга:

—Никон превзошел своего казака-отца, уже вахмистр, и орден святой Елены имеет, — он, лукаво, покосился на друга, ожидая его реакции.

Но Прохор, будто не заметил слов соседа и односума, поднял стакан:

—Сидит рядом мой друг и гутарит, что сын мой пре-взошел меня, я согласен и очень этому рад. Давайте вы-пьем за детей наших, чтобы они всегда возвращались до-мой живыми и здоровыми.

—Правильно сказал! Правильно!

Со вторым тостом встал станичный атаман:

—Нет не во всем, не во всем, Прохор Пантелеевич, тебя превзошел Никанор, не во всем!

—В чем же? — послышались недоуменные возгласы.

—А вот в чем! Не женился он еще! Женить его надо, пока не разбаловался.

Разноголосицу стола прекратил Прохор:

—Женим, дайте срок.

Когда гости разошлись, отец посадил сына против себя:

—Что думаешь о женитьбе, сынок?

—Ничего не думаю, дай мне хоть оглядеться. Невесту не присмотрел, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил Никанор.

—Ты не присмотрел, а я присмотрел.

—Отец, может все-таки, ты мне это доверишь? Мне с женой жить, а не тебе.

—Не перечь отцу! Забыл, я вижу, про вожжи.

—Не забыл, только, я уже не казачок, как ты гутарил гостям, а боевой казак. Я пошел спать, отец.

Чтобы не дать разгореться скандалу, Никанор поспешил уйти. Утром отец не глядел в сторону сына, угрюмо молчал, впервые он не кричал и не хватался за вожжи.

Прошел день, отец и сын, будто не замечали друг друга. Никанор засобирался на вечерние гуляния. Его ждал Михаил Островнов.

—Погоди, чуток, завтра на зорьке собираюсь рыбы поймать, может и ты со мной. А то ходим по куреню, как чужие. Если надумаешь, то на гульках не задерживайся. Рано вставать придется.

—Не чужие, мы с тобой, батя, что ни есть самые род-ные! Буди меня, я с радостью, на войне по жизни соскучился. Едва стало сереть небо, Никанор оттолкнул баркас от берега, сел за весла.

—Батя, куда править?

—К вербам правь, там сома кубыть возьмем.

Баркас, обогнув мысок, ткнулся в прибрежный ил. Уже почти рассвело, но солнце еще не показалось. Прохор указывал, как и куда устанавливать вентерь*.

—Ставь на чистую воду, а второй, к камышу, на карася.

—Да, знаю я, батя, знаю, не впервой.

После установки вентерей подплыли к коряге, которая в сотне саженей лежала в воде. Тишину нарушил всплески чьих-то весел.

—К нам гости.

—Готовь бредень, сома пужнем, — тихо ответил Про-хор, не обращая внимания на слова сына.

Подплывший баркас причалил в пяти саженях от них.

—Здорово ночевали! – приветствовал рыбаков, Лузгин.

—Припозднился, односум. Кубыть жена придержа-ла?— чтобы не спугнуть рыбу, почти шепотом спросил Прохор.

—Дочку взял с собой, долго собиралась, — так же ше-потом, ответил ему Лузгин.

—Здорово ночевали! — увидев Никона, девушка за-стенчиво опустила глаза.

—Слава Богу!

—Слава Богу! — ответил Никанор и с интересом взгля-нул на незнакомку, но знакомиться, уже не было времени.

Отжившая свой век верба, упала в воду и со временем затонула. По мнению рыбаков, под этой корягой находи-лось лежбище огромного сома. Много попыток было его поймать, но каждый раз рыбаков ожидала неудача.

Бреднем окружили корягу, Лузгин держал один конец бредня, Никанор другой. Чтобы выгнать из-под коряги со-ма, Прохор стал бить по воде палкой. Звуки ударов разно-сились над гладью реки и возвращались многократным эхом, но все было спокойно, поплавки на бредне непод-вижны.

—Напрасно приплыли.

—Брехня — это про сома.

—Гутарят же люди, что здесь живет.

Никанор ничего от рыбалки не ожидал, смотрел на не-знакомую девушку, пытаясь вспомнить, где он ее видел.

—Шумни еще, может, что и получиться, — попросил Пантелеевича, Лузгин.

—Сам шумни, мне не везет,— отказался Прохор.

Лузгин поплевал на руки и с усердием ахнул по воде.

Аах-ах-а-хах. Вернулся эхом звук удара. Потом еще и еще. Девушка прикрыла ладошками уши. Никанор стоял у самого берега, смотрел на нее и забыл, что его дело, держать палку, к которой прикреплен конец бредня. Никанора вдруг рвануло вперед, он, удерживая палку, повалился в бурлящую воду. Что-то громадное ударило его в бок, заставило погрузиться под воду. Его крутануло течением и бросило в бредень. Нестерпимо хотелось вырваться из плена сети и глубоко вздохнуть….

Он открыл глаза, мужчины хлопотали над ним, а де-вушка, закрыв ладонями лицо, плакала.

—Слава Богу, живой! – облегчено вздохнул отец.

—Слава Богу! – вторил ему односум.

Девушка еще сильнее заплакала.

Лузгин правил свой баркас в одиночестве. На втором баркасе, налегал на весла Прохор Пантелеевич. На корме дочь Лузгина придерживала, еще слабого, сидящего рядом Никанора.

Когда до места причаливания лодки остался небольшой отрезок пути, пришедший в себя, Никанор спросил у своей соседки:

—Ты кто, как тебя зовут?

—Не узнали? Я, Феодосия, дочь Федора Лузгина, — де-вушка показала пальцем на баркас, которым правил ее отец.

—Ты Федюшка?— с недоверчивым удивлением взгля-нул он на девушку.

—Я была Федюшкой давно, когда Вы, Никанор Прохо-рович, уходили на войну. Мне тогда тоже хотелось прово-жать Вас, идти рядом, взявшись за стремя, — девушка, ус-тыдившись внезапной откровенности, спрятала лицо в ла-донях.

Прохор Пантелеевич опустил голову, но это не помешало ему увидеть, как его сын, отстранив ладонь девушки от лица, поцеловал ее залитую густой краской щеку.

Наконец, баркасы уткнулись в песчаный берег. Феодо-сия и Никанор пошли в сторону куреня Изотовых, а их отцы уселись на перевернутый баркас, закурили цигарки.

—Хотели познакомить детей, а Никанор чудок не по-ручковался со смертью.

—Я тебе говорил, что это неправильно! — горячо стал доказывать свою правоту Лузгин,— да кубыть переломить тебя нет никакой возможности, упрямый ты, как ишак ту-рецкий.

—Ты был прав, да только все пошло, по-моему, — гнул свою линию Пантелеевич, — жди сватов.

Прохор Пантелеевич оказался прав, осенью сыграли свадьбу, а через год родился сын Петр Никанорович. Когда ему исполнилось семь лет, началась Великая война. Все в мире повторяется. Над станицей парит ненасытный ворон смерти, отыскивая новых жертв. Нет предела у горя, которое свалилось на станицу и всю страну.

—Сотня! По четыре в колонну! М-аа-рш!

Вахмистр Никанор Изотов в казачьем строю, а его жена Феодосия Федоровна идет, держась за стремя, и плачет:

—Кто же думал, что мое детское желание сбудется. Я провожаю тебя на войну, она прижалась к ноге мужа и в голос закричала:

—Не надо! Не хочу, не хочу, чтобы ты уезжал!

Последний поцелуй, не удержать коня….

Сотня смотрит на мирно катящиеся к берегу волны. Ба-тюшка Дон, сегодня спокоен, он не чувствует беды.

Сотня есаула Кольцова получила приказ провести раз-ведку боем и привести пленного. Казаки посматривают на темно-серые тучи, которые повисли над полосками окопов.

—Не хватает нам только дождя и слякоти, – кутаясь в башлык, сетовал хорунжий Дудников.

—А может быть это только к лучшему. В такую погоду нас вряд ли ждут. Вахмистр, подготовить сотню, начнет темнеть, выступаем.

—Слушаюсь, ваше благородие.

Изотов козырнул и метнулся к казакам, которые нервно курили и ругали погоду. Прошло около часа, потянул холодный северный ветер, а тучи сыпанули сначала снежную крупу, а затем повалил снег. На расстоянии нескольких десятков саженей терялась видимость.

—В незнакомой местности заблудиться будет очень просто, — есаул повернулся к хорунжему – мы не выпол-ним задачи.

—Если отложим на завтрашнюю ночь, будет еще хуже. На нетронутом снегу, мы станем прекрасной мишенью даже ночью. Пока идет снег, надо рисковать.

Есаул оглянулся на сотню, которая была готова к высту-плению.

—Командуй, хорунжий.

Через несколько минут, сотня углубилась в лес. Снег все шел и шел, казалось, что всадники находятся в каком-то коконе. По каким ориентирам двигалась сотня, почти никто не знал. Закончился лес, он отступал вправо, и, наконец, слился с белым маревом падающего снега.

—Стой! — пронеслось по колонне.

—Господин есаул, мы, кажется, потеряли все ориенти-ры.

—Ты прав, хорунжий.

—Что делать будем?

—Думаю, что пока видны следы лошадей, надо воз-вращаться к лесу.

—Я тоже так думаю.

Колонна быстро развернулась и двинулась в обратном направлении.

—Господин есаул! – окликнул Изотов Кольцова.

—Что надо, вахмистр.

—Надо выслать вперед разъезд или скакать сотне в на-мет.

—Пока снег не скрыл наши следы, пусть разъезд скачет вперед, чтобы обновить следы, иначе мы их потеряем.

—Так мы растеряем людей.

—Господин есаул, я пойду с разъездом, прикажите.

—Нет, чтобы не потерять следы, мы перейдем на рысь.

—Сотня, рысью, марш.

Через полчаса, стало ясно, что след утерян. Есаул оста-новил коня.

—Что делать будем, хорунжий?

Дудников молчал. Со всех сторон, только летящий снег. Где свои, где немецкие окопы, никто не имел представления.

—Подождем до рассвета, может снег прекратится, — решил есаул Кольцов.

Прошло около часа.

—Господин есаул, разрешите.

—Это опять ты, вахмистр?

—Я, ваше благородие.

—Что еще придумал?

—Перед рейдом ветерок тянул с севера.

—Снег этим ветерком чуть сносит, а значит, мы можем определить направление нашего движения по летящему снегу.

—А если ветер сменил направление? Нет, будем ждать рассвета.

—Господин есаул, нельзя оставаться на открытом мес-те. Надо двигаться. Даже если наткнемся на окопы немцев, падающий снег прикроет нас от прицельного огня.

—Вахмистр прав, — неуверенно поддержал Изотова хорунжий Дудников.

—Может мне сдать ему командование сотней? —в го-лосе Кольцова звучало раздражение.

—Если он спасет нас, то пусть покомандует, — Дудни-ков, оставив неуверенность, настоятельно требовал.

—А если он выведет на пулеметы немцев, кто будет отвечать за погубленные души. Ждем рассвет. Дать лошадям овса.

Заметно потеплело, среди снежинок появились капли дождя, а затем пошел мелкий дождь. Рассвет, подталки-ваемый белизной снега, спешил.

Куда ни кинь взгляд, всюду белое покрывало, которое скрыло от глаз все. Нет ни кустика, ни деревца, только торчит из-под снега бурьян.

Изотов, сквозь редеющую темноту, старался осмот-реться и найти хоть что-нибудь, что подсказало бы место нахождения отряда.

—Господин хорунжий, там просматривается низина. Пока еще не рассвело, в этой низине надо занять круговую оборону. Там мы будем менее заметны. Подскажите господину есаулу. Он меня не послушает.

Совет хорунжего, есаул принял. Сотня спустилась в ни-зину и, уложив лошадей на снег, заняла круговую оборону. Выставленные наблюдатели напряженно осматривали прилегающую окрестность.

—Немцы, немцы! Понеслось по цепи.

Немецкие окопы оживали. Среди белой равнины чер-ными пятнышками угадывались головы солдат.

—Надо срочно атаковать! Если промедлим, вычешут они нас из пулеметов, предложил Дудников.

—Они в окопах, не взять их саблями. Может к своим наутек? Теперь ясно где наши, высказал свое мнение есаул.

—Нельзя! Эта вторая линия окопов.

—Почему ты так считаешь?

—Если бы это была первая линия, нас бы они не про-зевали. Если бросимся к своим, попадем под пулеметы обоих линий.

—У нас нет полной уверенности, что это вторая линия. А если это первая.

—Если бы это была первая линия немецких окопов, то где линия наших окопов.

—Не всегда линии окопов сплошные.

Изотов выслушал спор офицеров и предложил свой план.

—Атакуем эти окопы. Во время атаки вести стрельбу по окопам, а когда приблизимся к ним, пойдем в рукопаш-ную.

—Хороший из тебя хорунжий, а то и есаул получится. Если прорвемся домой, быть тебе офицером.

Есаул подал Изотову руку.

—Я согласен с есаулом!— хорунжий крепко пожал вахмистру руку.

Бросок казачьей конницы посеял панику, казаки во-рвались в окопы. Солдаты противника выбегали из блин-дажей и попадали под губительный огонь винтовок. Захватив пленными двух офицеров, сотня поспешила к лесу, который обозначился в утреннем свете. В лесу, вчерашний снег съедала оттепель, с деревьев капала вода. Снег чавкал под копытами лошадей, но никто этого не замечал. Все говорили разом, никто никого не слушал. Радость требовала выхода.

—Вахмистр, доложите о потерях.

—Господин есаул, нас хранил Бог, только трое легкораненых.

—Вахмистр, все-таки я оказался прав, — с небольшой долей превосходства сказал Кольцов.

—В чем, господин есаул?

—В том, что я не послушался вас, мы остались стоять на месте до рассвета.

—Простите меня, но я так не думаю, — упрямился Изо-тов.

—Нам повезло в том, что поблизости оказалась лощина и против нас оказались венгры. Немцы таких промахов не допускают, часовые не прячутся от непогоды, не спят. Пулеметы и пулеметчики у них хорошие.

—Гм. Вы прямой человек, вахмистр. Я сдержу свое слово. Вот Вам моя рука.

Через месяц, после казачьего рейда, по рекомендации есаула Кольцова, Изотов был направлен на учебу в учили-ще офицеров Русской армии.

На западном фронте без перемен. Отбиваясь от насту-павших войск Антанты, немцы, укрепляя оборону, все больше вгрызались в землю. У них не было сил, даже ду-мать о наступлении. Постепенно наступательный порыв Русской армии иссяк, позиции на фронте стабилизирова-лись. Противники копили силы.

От бездействия, армия, переполненная большевист-скими дрожжами, бродила, расслаивалась по политиче-ским и бандитским признакам. Бесконечные митинги, пе-ремешивались с беспробудным пьянством, превратили воинские части в бандитские формирования, которые никому не хотели подчиняться.

Весной семнадцатого года подхорунжий Никанор Изо-тов прибыл на фронт. Он знал, что во фронтовых частях нет порядка, но то, что увидел своими глазами, поразило его. Полк, в котором ему предписывалось служить, оказался без командира. Его расстреляли за прежние обиды. Ему не простили тех наказаний, которыми он некогда применял к своим подчиненным.

Когда Изотов явился в казачий комитет, ему предложи-ли сдать оружие. Спасло его от смерти только то, что он недавно был рядовым казаком. Офицеры полка слонялись без дела потому, что их никто не слушал. Не все офицеры и казаки соглашались с новыми порядками, но изменить ситуацию не могли. Многие бросали фронт и дезертировали. Сначала это были одиночки, потом уходили целыми взводами.

После революции Изотов не захотел оставаться в ар-мии, вернулся домой. Станица встретила его запустением и какой-то отчужденностью. Ему казалось, что он пришел в другое незнакомое селение. Курень, в котором он родился и вырос, мало изменился, но плетень обветшал, покосился.

Феодосия, сыпала зерно домашней птице, взглянула на входившего на баз, человека, в офицерской форме без погон и не узнавала в нем мужа. Отросшая, за время дороги, борода скрывала лицо.

—Вам что нужно?

—Что, женушка, не встречаешь мужа, аль уже ни мил?

Феодосия выпустила из рук ведро, метнулась к нему, повисла на шее, целовала и шептала:

—Мил! Мил! Мил….

Десятилетний мальчишка с интересом наблюдал за тем, как его мать обнимает чужого дядю. Прохор Пантелеевич скатился со сходней крыльца, кричал:

—Покажись! Покажись, казак! Да ты никак офицер?!

—Господи, живой! — Дарья Дмитриевна прислонилась к стене куреня. Радость отняла у нее силы.

—Петя, сынок, иди ко мне! Ты уже настоящий казак, — Никанор поднял сына над головой.

К куреню Изотовых шли, срываясь на мелкую рысь, Лузгин и его жена.

Работы по дому и хозяйству всецело захватили Никанора. Сын Петр подражая отцу, стучал молотком, рядом с отцом. Прохор Пантелеевич счастливыми глазами наблюдал за ним.

—Неправильно держишь молоток! Сам себя стукнешь по пальцам.

А когда Петр ударял себя, обнимая его, приговаривал:

—Говорил же тебе, а ты деда не слушал.

—Я плачу потому, что не заругался, как папа. Папа ру-гается и потому не плачет….

Феодосия с умилением смотрела на них, но в душе ее было неспокойно. Слухи о каких-то карательных отрядах, все чаще проникали в станицу. Тревога поспешила превратиться в боль, когда свекр и муж, спрятали в яме под стойлом коровы, зерно, которого должно было хватить на две зимы.

Никанор встретился с друзьями, особенно рад был другу односуму Андрею Островному. Все шло хорошо, казалось, что события, проходящие где-то там далеко, никогда не придут сюда, в далекую казачью станицу.

В станице образован станичный комитет бедноты. В этом ничего странного не было. Любая власть устраивает пункты взаимодействия с населением. Через некоторое время пошли слухи, что по станицам и хуторам арестовы-вают офицеров-врагов Советской власти. Никанор Изотов не чувствовал за собой никакой вины, он не воевал против новой власти и не призывал к ее свержению.

Ранним утром, когда он собирался заменить плетень, к нему прискакал Островнов.

—Никанор, тебе лучше скрыться, — не успев остановить коня, — взволнованно крикнул он.

—Охолонись, гутарь по-порядку. В чем дело?

—В станице, сегодня, забирали двух офицеров. Ты их знаешь….

Островнов не успел договорить. Его прервал Изотов.

—Значит, за ними есть грехи! Не может же быть, чтобы арестовывали только за погоны.

—Я тебе говорю, уходи скорее, моего соседа тоже взя-ли. Нашли дома карабин и маузер.

—А у кого такого добра нет? Есть у всех.

Никанор спокойно заплетал ветви вербы между ко-лышками. Из-за угла база выехала пароконная бричка, на которой сидели три человека с оружием.

—Это за тобой! Эх, не послушался ты меня!

—Изотов Никанор?

—Да. А в чем дело?

—Взять его! — выкрикнул в потертой кожанке человек.

Солдаты щелкнули затворами винтовок. Подъехали еще две брички, на одной из них сидели связанные станичники. Обыскали курень и баз, нашли наган, шашку и карабин.

—Зачем храните оружие? Решением районного совета всем было приказано все сдать.

—Какой же казак без оружия? К тому же время вокруг немирное.

—Вы арестованы.

Феодосия, прижав к себе Петра, плакала. Прохор Пан-телеевич схватил вилы, бросился на пришельцев. Удар приклада повалил его на пол. Дарья Дмитриевна, которая пыталась оборонить сына, кинулась к мужу, заголосила.

Трех бывших офицеров втолкнули в подвал, где и при-сесть - то не было места. В помещении темно и сыро, запах замешанный на затхлости, прелости, перестоянной мочи и пота предсказали им нелегкую жизнь узника. В подслеповатом, зарешеченным окошке таял свет. Полумрак подвала превращался в непроглядную тьму.

—Чем не могила? — скрипнул чей-то голос.

—Не каркай!— испуганно возмутился другой.

То в одном, то в другом месте слышался приглушенный разговор, но вскоре все стихло. В окне посветлело, видимо появилась луна. Было слышно, как прохаживается часовой. Изотова сморила тревожная дрема. Сквозь ее пелену, ему почудился глухой выстрел.

—Такой звук выстрела бывает тогда, когда дуло нагана прижимают к телу жертвы,— подумал Изотов.

Он прислушался, но все было тихо.

—Показалось, — успокоил он себя.

Удары приклада, сбивающего замок, разбудили всех.

—Выходите станичники, кто желает, — по голосу, Изо-тов узнал Островного.

Кто-то сидел, а основная масса арестантов рванулась к выходу. Изотов и Островнов обнялись.

—Пойдем, там лошади нас дожидаются.

—Если я сейчас пойду с тобой, то я стану для властей виноватым, а значит врагом.

—Ты еще ничего не понял? Все, кто не с ними, те против них. Другими словами враги. Ты враг, только потому, что не ходишь с ними по базам, не размахиваешь маузером, не хватаешь людей и не тащишь их в холодную. Еще тебе скажу, что по другим хуторам никто из офицеров не вернулся домой после ареста.

—Как же семья?

Недалеко хлопнули выстрелы, времени на рассуждения не оставалось. Силуэты двух всадников растворились в ночи.

Изотов и Островнов направились в дальний хутор к родственникам Островного, но обстановка там была не лучше, чем в станице. Вернулись, затаились в камышах, но голод и холод скоро дали о себе знать. Прошли сутки, к ним прибились еще двое, потом еще…. После совещания, послали за продуктами молодого, ничем не отличившего-ся казака Семена Лукина. Через полчаса он вернулся, неся на себе козу. Она блеяла и рвалась на волю.

—Ты что украл?

—Нет, взял взаймы. Станица занята карательным отря-дом. Они ходят пьяные по улицам, стреляют по чем попа-дя. Не решился я.

—А козу где взял?

—В своем базу.

—Так ты же не решился пойти в станицу.

Тогда зачем спрашиваете? Если, что не так, я выпущу, пусть ее красные сожрут, — обиженно буркнул Лукин.

—Так! Так! — поспешил успокоить казака Островнов.

Когда стемнело, развели костер, зажаренное на костре мясо, скрасила бытие беглецов.

Прошла неделя, козье мясо заканчивалось, и уже не казалось вкусным, хотелось хлеба, но покинуть убежище казаки не решались. Днем огонь не разводили, боялись, что дым от костра может их выдать. По утрам лужицы стали покрываться коркой льда.

Вторая вылазка оказалась удачной. Отряд красных ушел, оставив в станице несколько человек, для охраны Станичного совета. Вчера еще хмельные и смелые, сегодня, красноармейцы боялись показаться за пределами двора.

Уминая хлеб с молоком, беглецы слушали новости. За время пребывания в станице красных, из казачьих закро-мов, выгребли хлеб, отняли скот и лошадей. У кого нахо-дили оружие, арестовывали, но пока не расстреляли, жда-ли трибунал. Трибунал по какой-то причине не приехал, поэтому арестованных забрали с собой. По слухам, в хуто-рах многих расстреляли.

—Ночами в станице, люди все прячут. Казаки хотят вос-ставать. Не хотел говорить, но видно не скроешь. Отца твоего, Никанор Прохорович, похоронили. Когда тебя за-бирали в холодную, ударили прикладом, через несколько дней, преставился.

Изотов, потемнев лицом, тихо прошептал:

—Красные за все ответят.

Через несколько дней, они решили пробираться домой по ночам, а на день возвращаться в плавни. Все настойчивее гутарили казаки, что в станицах и хуторах неспокойно. Мелкие, стихийные восстания гасли под дождем пуль карательных отрядов. В конце зимы казаки из уст в уста передавали призыв поддержать восстания в станицах Шумилинской и Казанской.

Попрощавшись с семьями: Изотов и Островнов отпра-вились к восставшим. Перед отъездом, очень хотелось отмстить за отца и вырубить под корень оставшихся в станице советчиков. Окна «Станичного совета» неярко светились, у здания прохаживался часовой. Островной, вскинув винтовку, прицелился, но Изотов остановил его.

—Давай не будем брать грех на душу, но это не глав-ное, мы всполошим красных.

—Мы успеем уйти.— Островнов и двое их спутников сначала стреляли по часовому и окнам, затем по выбегаю-щим красноармейцам....

Дорога до станицы Шумилинской неблизкая. Во всех хуторах к группе Изотова примыкали казаки, решившие дать отпор красным войскам.

Когда прибыли в станицу Шумилинскую, под командо-ванием хорунжего Изотова было более сотни сабель.

Сражения шли с переменным успехом. После одного из боев, вахмистр Островнов, указал сотнику Изотову на пленного красноармейца:

—Никанор Прохорович, никак это Михаил Томилин. Голова скособочена, и облик, будто его.

—Похоже, что он, — ответил Изотов и тронул поводья-ми коня.

Томилин смотрел на подъезжающих, сотника и вахми-стра и выражение его лица менялось с каждой секундой.

—Изотов! Островнов! – Томилин вскочил и бросился к друзьям, но тут же был отброшен конвойным назад.

—Пропусти его, — приказал конвойному казаку сотник.

—Никак нельзя, товарищ сотник. Не могу нарушить приказ товарища полковника.

—Он не убежит, я обещаю. Никак не можно. Товарищ, господин полковник меня в землю загонит.

Через несколько минут разрешение было получено, Томилин сидел с друзьями на бричке.

После обычных радостных возгласов, разговор втянулся в тревожное русло.

—Как тебя угораздило попасть к красным?

—Можете не верить, но я пошел к ним сознательно, —Томилин поднял уверенный взгляд на друзей.

—Что же ты в них нашел такого, чего не было в прежней жизни? Жили казаки, жили веками, служили царю-батюшке и России-матушке. Пришли красные, говорят, не нужны больше казаки. Под корень их. Казачьи земли заселить крестьянами из центральной части страны. Убивают всех, стариков и детей, служивых и их жен. Ненадежный, воинственный народ говорят, моего отца прикладом, за то, что хотел защитить меня.

—А чем лучше вы и ваши хозяева из добровольческой армии. Они расстреливают, вешают, коммунистов, крас-ноармейцев и их командиров. Еще думаю, что если пока-тилось с горы, назад не вернуть.

—Мы не против Советской власти, но не хотим быть под властью коммунистов и жидов. Мы защищаем свою землю, хутора и станицы, хотим выбирать сами свою власть и жить по своим казачьим обычаям.

Островнов все больше распалялся, казалось, что он хо-чет доказать свою правоту Томилину с помощью кулаков.

—Успокойтесь, сейчас мы ничего не решим. Надо ду-мать, что делать с Томилиным. Как я понял, на нашу сторо-ну переходить он не собирается, — урезонил друзей Изо-тов

—Не собираюсь. Ваши дни сочтены. Подходят части Красной армии. Вас разобьют. Вы навлекаете на себя беду и на свои семьи.

—Мы знаем о директивах советского правительства, в которой приказывается пройти огнем и мечом по казачье-му округу. Вот возьми сам почитай. – Изотов подал Томи-лину вчетверо сложенную бумажку.

Директива о расказачивании 24 января1919г. Циркулярно, секретно.

(Текст документа приводится без изменений). Послед-ние события на различных фронтах в казачьих районах - наши продвижения вглубь казачьих поселений - заставляют нас дать указания партийным работникам о характере их работы при воссоздании и укреплении Советской власти в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустима. Поэтому необходимо:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, ис-требив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе против Советской власти. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты; это относится как к хлебу, так и ко всем сельскохозяйственным продуктам.

3. Принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселения, где это возможно.

4. Уравнять пришлых «иногородних» с казаками в земель-ном и во всех других отношениях. 5. Провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи.

6. Выдавать оружие только надежным элементам из ино-городних.

7. Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах впредь до установления полного порядка.

8. Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твер-дость и неуклонно проводить настоящие указания.

ЦК постановляет провести через соответствующие совет-ские учреждения обязательство Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли.

Центральный комитет РКП.

Подписал председатель оргбюро Яков Свердлов 24 января 1919 г.

Томилин читал листовку и все ниже опускал голову.

—Теперь ты понял, кому служишь? — в голосе Изотова звучали победные нотки.

—Я слышал об этой директиве, но до этого, не читал. Только скажу я вам, что вы сами навлекли гнев властей. Зачем восставали?

У тебя солома в голове!— вскипел Островнов, они хотят всех казаков под корень, а ты их оправдываешь!

—Я не собирался ни с кем воевать, пришел домой, стал на хозяйство. Зачем меня арестовали? В чем моя вина? — Изотов смотрел в глаза Томилину.

—Разобрались бы и отпустили.

—С теми, кто остался, не бежал с нами разобрались, все в земле сырой.… Нас, согласно, этой директивы, ждет почти поголовное уничтожение. Наш народ навлек на себя беду тем, что называемся казаками. У нас два пути — это борьба или смерть, — Изотов печально взглянул на Томилина, – тебя расстреляют.

—Если я перейду к вам, расстреляют красные и соглас-но этой бумажки, и доберутся до семьи. Так хоть совесть будет чиста.

На рассвете, следующего дня, Томилина расстреляли.

Одиннадцатого июня к мятежникам подошла Донская армия Деникина, в которую вошли повстанческие силы. Несмотря на объединение, между казачьими и белыми войсками не было взаимопонимания. Казаки не хотели уходить от родных куреней, чем нередко срывали выпол-нения приказов белых генералов. Казачество раскалыва-лось на части. Поддавшись на посулы, несколько казачьих полков, открыв повстанческий фронт, перешло на сторону красных.

Разгром Добровольческой армии, с которой отходили непримиримые казачьи части, стал делом времени. Не выдержав напора красных, армия Деникина бежала в Крым.

Дороги забиты подводами с военной амуницией, сна-рядными и патронными ящиками, людьми в военной фор-ме. Возникают потасовки иногда со стрельбой. Вместе с армией бегут от большевиков богатые люди, женщины и даже дети. Вперемешку с войсками, идут в отступ казаки, с семьями, скотом и скарбом. Все прилегающие села забиты постояльцами. Среди этого скорбного потока гуляет тиф и смерть. На пути в Крым нет армейского порядка в частях, прав тот, у кого больше силы. Изотов со своей сотней и прибившимися к ним казаками, отступает в общей массе.

—Послушай, Никанор Прохорович, а не дать ли нам деру из этой каши. Уйдем, отсидимся, отлежимся, а когда все утрясется, заберем семьи и уедем к черту, — Островнов смотрел на друга и командира с надеждой.

—Вот именно к черту. Нас нигде, никто не ждет. Угодим в лапы красных карателей, а тат сам знаешь суд короткий.

—А что ждет нас там за Перекопом?

—Вдруг, да задержим красных, говорят там укрепления можно сделать неприступными.

—А я вот, что тебе скажу: “Не удержался за гриву, за хвост не удержишься”.

Через два дня, Островнов и еще двенадцать дезертиров были повешены. А Изотов получил ранение в руку. Пуля попала в кисть, перерезав сухожилия. Правой рукой ни стрелять, ни владеть шашкой он уже не мог. По причине ранения сотник Изотов был откомандирован в штаб генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова, для координации войск 13-й, 34-й дивизиями и войском донских казаков.

Островнов был прав, не удержались войска Врангеля в Крыму. У Изотова сложилось впечатление, что фронт дер-жали только для того, чтобы успеть погрузиться на парохо-ды. Никанор Изотов, отбыл со штабом армии на одном из отходящих кораблей.

Шли годы, душа донского казака Никанора Изотова, привыкшая к степному простору, томилась на чужбине в тоске. Узнав об амнистии, объявленной советами и о «Союзе возвращения на Родину», он решился ехать домой, на Дон. Несколько раз перечитывал газеты, с рассказами людей, которые вернулись на Родину и там счастливы. Его отговаривали односумы, уверяя его в том, что это приманка.

Последний номер газеты принес страшную весть: в России жесточайший голод, на его родном Дону, люди умирают от истощения. Это известие окончательно скло-нило его к возвращению на Родину.

—Там моя семья умирает от голода, а я здесь на посты-лой чужбине. Что я здесь делаю? Что я здесь делаю? Что я здесь делаю? — непрерывно стучало в висках.

Вокзал города Ростова-на-Дону. Нет, не так казак Изо-тов представлял встречу с Родиной: « Люди выглядят хму-рыми и даже угрюмыми, но воздух наш, и строения наши и все говорят по-русски». Первой мыслью было пойти к Дону, поклониться ему, посидеть на берегу и смотреть на его бегущие волны. Опустить в воду ладони и ощутить себя воедино со своей землей, на родной стороне. Изотов спросил проходящего мимо мужчину:

—Скажите, Бога ради, далеко ли до Дона?

—Нет, он рядом, всего-то несколько сот метров! — мужчина показал направление, куда следовало идти.

—Спаси вас Христос!

Мужчина удивленно глянул на Изотова, видимо он не привык к такой форме благодарности, и пошел своей дорогой. Никанор некоторое время стоял, чтобы унять волнение, затем шагнул по направлению к Дону.

—Гражданин Изотов?— перед Никанором стоял чело-век в военной форме.

—Да, я Изотов.

—Ваши документы.

Военный внимательно посмотрел заграничный пас-порт.

—Следуйте за мной!

В небольшой комнатушке, куда привели Изотова, стоял стол и два стула. Человек, в форме с нашивками на петлицах, указал на стул и пригласил сесть:

—С какой целью прибыли в страну Советов.

—Я приехал домой, к жене, и сыну. Не знаю, живы ли они.

—Что побудило вас вернуться на Родину?

—Я же сказал, что приехал домой к своей семье.

—Чем же не понравилась вам заграница?

— Там нет Дона, нет степи, там не пустишь наметом коня, навстречу рассвету, там люди не наши….

—Какой разведкой были завербованы? – резким голо-сом следователь прервал Изотова.

—Я не понял.

—Повторяю. На какую разведку ты работаешь? – чело-век в форме в упор смотрел на арестанта.

—Никто меня не вербовал, я приехал, по объявленной правительством СССР амнистии, домой.

—Дежурный, в камеру его, пусть подумает, освежит свои воспоминания, особенно о расстреле станичного со-вета.

Узники камеры, несколько секунд сохраняли тишину. Каждый переживал свою судьбу вместе с Куриловым и Изотовым. Что ждет их впереди?

Курилова привели на допрос. Он вошел тесную, темную комнатку. Лампа, стоящая на столе, сияла электрическим солнцем, светила прямо в лицо арестанту. После темных коридоров, она слепила и будто просвечивала насквозь. Наконец Курилов смог разглядеть стул, стоящий у стола. Казалось, что в комнатушке нет никого, но повелительный голос приказал садиться. Этот голос он где-то слышал, но где. Курилов попытался проникнуть взглядом сквозь яркий свет лампы, но увидеть лица следователя не удалось.

—Фамилия, имя, отчество.

—Курилов Карп Николаевич.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?

Курилов пытался вспомнить: — Чей, чей же это голос? Вспомнил! Это голос следователя, который меня допрашивал еще в юности, после схватки с калмыками.

—Так в чем же? – прервал размышления арестованного голос.

—В разбазаривании семенного фонда колхоза.

«Нет, это не тот следователь, тот был обходителен. Называл на Вы. Нет, это не он. Кто же передо мной?» — мысли мучительно метнулись в прошлое, но Карпо не находил ответа.

—Признаешь свою вину?

—Да, признаю.

—Сколько, кому, чего продали?

—Я ничего никому не продавал, я спасал своих колхоз-ников от неминуемой смерти.

—Но люди все же умерли.

—Да умерли, они на моей совести. Сожалею, что не решился спасать людей раньше.

—Как я понимаю, ты не раскаиваешься о содеянном.

—Нет, не раскаиваюсь.

—Ты говоришь, что ничего не продавал, не утаивал, а вот мещанин Сабитов показал, что ты был кулаком. Батраки работали на тебя в поле, строили дом. А ты катался на тройке белых лошадей. Было такое?

—Да было, но я….

—Так и запишем, “было”. Я поверить не могу, чтобы кулак - мироед вдруг стал сердечно заботиться о своих батраках.

—Я к твоему сведению еще и большевик с царских времен.

Мысль билась в голове испуганной птицей: « Кто это? Где я слышал этот голос?»

—Знаю, знаю, что ты вышел из партии в угоду кулацким прибылям. Знаю, что ты был еще и охфицером царской армии. Какой ты большевик, если верой и правдой служил царю и имеешь его награды?!

Произнесенное слово охфицер сразу воскресило в соз-нании Курилова образ секретаря сельской ячейки Коряки-на.

—Корякин, это ты? Да это ты! Я воевал за отечество и горд этим. А ты сказался чахоточным сидел в тылу и прикидывался большевиком. Кто ты Корякин, трус, предатель или.… Ах, да, ты теперь следователь.

Курилова раздражала лампа. Он встал рывком, отвер-нул ее. Так получилось, что стала она светить в лицо следователя. Тот зажмурился от неожиданности и испуганно закричал.

—Охрана, на меня нападение.

Били долго с усердием. Корякин пританцовывал и с преддыхом просил: — Еще ему, еще….

Курилова волоком втащили в камеру, где его сокамер-ники заботливо уложили и помогали справиться с побоями.

Через два дня его опять повели на допрос. На этот раз Корякин не прятался за лампу, наоборот, он всячески де-монстрировал презрение и свое несомненное превосход-ство. Он смотрел на Курилова, как на муху, которую он может раздавить.

—Ну, что поумнел? Или еще поучить?

—Я еще могу поумнеть, а вот ты никогда.

—Я все понял, образование тебе я продолжу, но потом, когда ты мне все расскажешь.

—Я все сказал. Добавить больше нечего.

—Так уж и нечего? А убийство Сабитова?

—Я его не убивал.

—Вполне допускаю, ты не убивал, это сделали другие. По твоему приказу.

—Никаких приказов я не давал.

—Ты напрасно упорствуешь! Твои дружки Панин и Коршунов во всем сознались.

—Если они сознались, то, причем здесь я?

—Они сказали, что приказ им отдал ты.

—Если они так сказали, то пусть повторят это мне в гла-за.

—Здесь команды отдаю я. Сейчас вызову охрану, кото-рые будут бить тебя до тех пор, пока ты чистосердечно сознаешься. Так, что лучше признаться, без всяких избие-ний. Поверь, мне это будет неприятно. А признание тебе зачтется судом.

—А кто же в прошлый раз просил, чтобы меня били еще и еще? Нет, тебе верить никак нельзя, — зачтется судом, — иронично продолжил Курилов, — тебе надо выслужиться, а на мою жизнь тебе наплевать. Чем больше грехов ты найдешь в ней, тем выше взлетишь.

—Интересно тебя послушать, но в убийстве тебе при-дется сознаться.

—Я, к убийству Сабитова не имею никакого отношения.

—Не хочешь сознаваться! Не надо. Я все расскажу за тебя! Тебе останется подписать бумагу.

—Интересно будет послушать.

—И так, ты узнал, что Сабитову стали известны методы растаскивания семян. Поэтому ты приказал своим подель-никам его ликвидировать. Все так или я не прав?

—Не прав. Я совершенно не знал, что Сабитов в селе.

—Но это не все, что подвигло тебя лишить жизни своего соперника.

—Какого соперника?

—Мне известно, вы не поделили, в свое время, девуш-ку. Сабитов ее у тебя увел. Теперь ты ему, наконец, отом-стил.

—Было такое, но если бы я хотел ему отомстить, то я мог бы это сделать значительно раньше. В военные годы, этого никто бы и не заметил.

—Ты ему даже простил то, что просидел в ссылке четыре года

—Мы просто разошлись в разные стороны. Я воевал и даже не знал где он. Мне было не до него.

—Может, и не знал, но ты жил с его женой в последнее время.

—Да жил. Это только подтверждает то, что я его не убивал.

—Как сказать? Как сказать? Вдруг она решила к нему вернуться!

—Много лет, они живут порознь. К чему возвращаться?

—Может быть. Может быть, — насмешливая улыбка не сходила с его лица,— только давай посчитаем, сколько причин было у тебя убрать Сабитова. Скрыть аферы с се-менами, раз, ты отсидел из-за него в тюрьме, освоил ссыл-ку, два и, наконец, увел эту подстилку у тебя из под носа.

При слове подстилка, он брезгливо поморщился и сде-лал движение пальцами, словно отбрасывал от себя нечто очень неприятное и даже гадкое. Карпо поднялся со стула.

—Ты хуже любой подстилки. Стелешься под любую власть, вша чахоточная. Уж очень ловко ты уклонился от призыва на фронт. Не иначе, ты был агентом охранки и секретарем партячейки одновременно. Мы еще тогда с Паниным в этом тебя подозревали. Румяным ты был, нечета чахоточным.

Карпо терял контроль над собой, он глыбой навис над Корякиным, который изменился в лице, рука его лихора-дочно шарила в ящике стола. Он вскочил, звук выстрела, в маленькой камере, был оглушительным. Пуля цвикнула у самого уха Курилова и ударилась в стену. Было слышно, как посыпалась штукатурка. Чтобы не допустить второго выстрела, Курилов ударил. Он вложил в этот удар всю свою силу, злость и обиду на свою судьбу. Корякин отлетел к стене, гулко ударился об нее, его ноги подкосились, он медленно осел на пол. Глаза широко, будто от большого удивления, остались открыты. Лязг открываемой двери заставил Курилова оглянутся, чтобы увидеть смерть.

Выстрелы следовали один за другим….

Изотов ждал до вечера. К нему подходили заключен-ные и тревожно спрашивали о Курилове, все понимали, что его увели без вещей, на допрос. Он должен был вер-нуться. Вечером не кормили, а утром, когда принесли ба-ланду, один из конвоиров, на вопрос Изотова, шепнул, что арестанта из этой камеры вчера во время допроса убили. Он же принес лист бумаги и карандаш.

—Он молодец, такую скотину забрал с собой!

—Следователя Корякина. Была у нас такая мышка-норушка, которая стучала на всех. Теперь все вздохнут спокойно.

Прошла неделя, Изотова судил трибунал, который приговорил его к высшей мере социальной защиты, расстрелу. По пути в камеру Изотов попросил конвоира передать записку на волю.

—Передадите записку человеку, от которого получите хорошее вознаграждение.

—Не надо ничего, моя семья тоже пострадала от сове-тов, будь они прокляты! Я все сделаю. Как найти этого че-ловека?

—Его не надо искать, это женщина придет в тюрьму.

—Как же я узнаю, что она пришла, я только конвоир.

—Не знаю, браток, ты уж постарайся.

—А как я ее вообще узнаю?

—Она будет интересоваться Куриловым. Назовет себя Сабитовой или Полозовой.

—Что в записке?

—Это письмо моей жене. На словах этой женщине скажешь, что Курилова убили.

Как не убеждал себя Изотов, что лучше смерть, чем ожидание, но когда загремели засовы многих камер, серд-це сжалось, «конец». Нет ничего впереди, все осталось в прошлом.

Приговоренные арестанты стояли у вырытой заранее могилы. Одни плакали, другие пали на колени, молились. Неказистый мужичок спрашивал соседа: — За что это они меня? За что-о-о?

Приговор зачитывался ровным, бесстрастным голосом.

Изотов не слушал, о чем говорил этот голос, в голове стучало “конец, конец, конец”.

Перед глазами промчалась вся его жизнь, он будто на-яву видел отца и мать, жену Федюшку, а сын Петр звал его домой. Изотов прислушался, чтобы услышать, что кричит сын, но услышал фамилии обреченных: Изотов Никанор Прохорович, Курилов Карп Николаевич, Панин Василий Сергеевич..….

Его судили мертвым,— услышав фамилию Курилова, механически, со злостью подумал Изотов, — что же это за власть такая, которая расстреливает врагов, товарищей и даже мертвых.

А голос, тем временем, возвысил тон: «….суд пригово-рил, вышеуказанных врагов народа к высшей мере соци-альной защиты — расстрелу. Приговор привести в испол-нение».

Полина проснулась с тягостным предчувствием. У нее все валилось из рук. А тут еще и Тарасовна подлила дрожь в ее душу.

—Поганый сон про Карпо бачила. Дуже поганый. Бро-сай всэ и бижи в город, у тюрьму.

В тюрьме с ней никто говорить не хотел. Не добившись ничего конкретного, она вышла на улицу, присела на сва-ленное дерево. Страшные думы все больше проникали в ее сердце, заставляли тревожно сжиматься. Она отгоняла, эти мысли и уговаривала себя в том, что пока будет идти следствие, она найдет путь к спасению Карпо.

—Дамочка, незаметно идите за мной,— шепнул проходящий мимо мужчина.

Сердце учащенно забилось. Она шла за таинственным человеком, с радостным чувством надежды и тьмой страха. Путь ее пересекла женщина и сделала знак, чтобы Полина шла за ней. Они сидели на лавочке, будто случайно встретившиеся подружки.

—Вы Полозова?

—Да! Да! Говорите же скорее.

Женщина посмотрела на Полину печальным, сочувст-венным взглядом, от которого тело Полины, вдруг стало невесомым, деревья и дома закачались, готовые прова-литься в бездну. Женщина притянула ее к себе, несильно ударяя ладонью по щекам.

—Ради Бога, успокойтесь!

Дома, наконец, вернулись на свои места.

—Его убили?

Женщина молчала, едва уловимо утвердительно качнула головой. Ее плотно сжатые губы и спрятанные под ресницами глаза сказали Полине все. Полина плакала несколько минут, прежде чем, сквозь слезы, задала вопрос:

—Вы знаете, как это случилось?

—Его застрелили во время допроса.

Слезы катились, и катились по щекам, оставляя пустоту в ее душе. Нет, и не будет в ней радости бытия и ожидания, счастья встреч и грусти расставаний. Все позади. Вокруг ледяная, колючая пустота и непроглядная тьма будущего. Через несколько минут женщина напомнила о себе.

—Я Вам сочувствую. Сама пережила, в недавнем про-шлом, такую же утрату. Соберитесь с силами, надо жить. Они еще долго говорили, пока Полина окончательно при-шла в себя.

—Я вам очень признательна, Вы рисковали из-за меня, — вытирая слезы, негромко, почти шепотом сказала Поли-на.

—Люди должны помогать друг другу, переживать этот кошмар. Вам тоже придется помочь несчастным, как и мы с Вами.

—С огромной радостью! — искорка жизни вспыхнула сердце Полины.

—Человек, с которым Ваш муж сидел в одной камере, написал письмо своей жене. Эту женщину надо найти и передать его послание с того света.

—Его тоже убили?— Полина вздрогнула всем телом.

—Расстреляли.

Помолчали. Этих женщин объединило горе и не хотело отпускать.

—Как искать жену этого человека?

—Прочитаете письмо, там все написано.

Полина пришла в дом Тарасовны. Старуха по шагам уз-нала и все поняла. Пидойды, дочка, до мене.

—Что ты хотела, бабушка?

—Закажи в церкви всэ, шо положено. Царство Небесное рабу Божьему Карпо! Бог накажет иродив. Мне тоже пора собыраться….

Полина одна. С ней остались одни воспоминания. Тем-ными ночами она долго не могла уснуть, все думала о сво-ей непростой жизни. Иногда ее воспоминания переходили в сон.

В таких снах она радовалась или плакала, а иногда вскакивала от пережитого кошмара. Пробуждение всегда разрывало ее сердце. Усилием воли, она принуждала себя чем-то заниматься, но из этого мало что получалось. Нет, она не забыла о письме, которое надлежало передать жене Изотова, но выполнить обещание не могла. Ее будто подвесили в неком необитаемом пространстве, где меняются только свет и тьма. Иногда она испытывала угрызения совести, которые, толкали Полину в дорогу. Навязчивая и неуступчивая мысль почти не покидала ее: — Надо срочно искать жену Изотова.

Тут же ее настигал протест: — Зачем повезу людям го-ре? Мне, видимо, на роду написано такое предначертание. Выполню свои обещания, данные Карпо, а уж потом.

Полина выдала замуж Фросю за жениха из города Сальска. Отдала молодоженам дом, в котором она провела счастливую неделю с Карпо. Сын Карпо, Михаил, статью, разговором и даже движениями повторял отца, осенью он ушел в армию.

Мысли о невыполненном долге, все чаще стали посе-щать ее, другой голос ее останавливал, шептал:

—У людей и так горя в избытке, а ты хочешь еще им его добавить.

Прошла холодная и мучительная зима. Ласковая весна не изменила жизни Полины. В средине лета, обязательст-во, передать письмо, для жены Изотова, заставило ее вы-ехать в станицу Романовскую. Полина развернула смятый листок.

«Здравствуйте, маманя! Здравствуйте, жена моя Фе-дюшка, и сынок Петр. Надеюсь, что вы все живы и здоро-вы. О смерти отца я знаю. Царство ему небесное!

Простите меня, за долгое молчание, на то есть причи-ны. Чтобы спастись, пришлось уехать в далекие страны. Я был так далеко, что писать оттуда не мог. Жизнь там горше смерти. Не смог я без родной стороны, без Вас и без Дона. Теперь вернулся, но приехать и обнять Вас не смогу. Я арестован. Помните меня сами и сделайте так, чтобы не забыл меня сын. Это трудно сделать, он меня, наверное, не помнит. Поклон всем, кто меня знает и смог пережить сущий ад, сотворенный нами, людьми. Андрей Островнов погиб на моих глазах под Перекопом, село Акимовка. Передайте на хутор Томилиным, могила их сына Михаила под станицей Усть – Медведицкой.

Прощайте и простите меня.

Передать письмо жене моей Феодосии Федоровне Изотовой, в станицу Романовскую».

Попутная подвода везла Полину Полозову в указанную в письме станицу. По всей окраине ее, рядами растет виноград, лопоухие листья которого шевелились на ветерке, будто кивали в знак приветствия.

Дед, лениво погонявший пару лошадей, въедливо рас-спрашивал гостью:

—Зачем, хорошим, в нашу станицу правишь?

—Хочу, дедушка, найти семью Изотовых.

—Знавал. Жили такие, нынче таковых нет.

—Куда же они подевались?

—Хе-е! Раньше в станице жили казаки, а нонча кто? Почитай, кубыть казаки, а казаков нету.

—Что-то я, дедушка ничего понять не могу. Были каза-ки, то их нет, то опять есть.

—Так и есть. Казаки живут, а их все же нет.

Полина помолчала, ожидая разъяснений. Дед достал замызганный кисет, чтобы соорудить цигарку, но в кисете образовалась дыра, табак тонкой струйкой потек на соло-му, которая служила для пассажиров подстилкой. Дед, увидев, что его некогда надежное хранилище табака пусто, разразился семиэтажными ругательствами. Выждав, пока поток переживаний иссякнет, Полина спросила:

—Дедушка, что уж так курить хочется? — она рискова-ла, но дед взглянул на попутчицу еще сверкающими глаза-ми, помолчал, досадливо махнул рукой, сказал:

—Да это же последняя радость.

—Я не дала Вашему табачку убежать, подставила ла-донь, — Полина разжала кулачок, на маленькой ладошке, сохранилась небольшая горка махорки.

Дед смотрел благодарными и улыбающимися глазами на свою попутчицу:

—Вот жалкую, что ты не казачка, а то зараз бы помоло-дел.

—Зачем мне быть казачкой, если Вы говорите, что казаков не осталось.

—Казаки остались, да только советы, как шашкой, жисть нашу казачью, в аккурат до седла, развалили. Теперь все колхозники, да лодыри, самогон виноградный хлещуть, казачью закваску теряють. Боимся себя казаками называть.

—Не страшно такие слова говорить незнакомому чело-веку?

—Свое отпужался. От большой семьи Островновых ос-тался я один. Жду смертушку, а она не приходит, — глаза старика стали влажными, — не знаю где Андрей. Ушел в отступ и сгинул.

Полина вспомнила фамилию из письма Изотова. Секунду колебалась и все же спросила:

—Кто Вам приходится Андрей Островнов?

Старик застыл, его тело стало тяжелым, каменным, но он нашел в себе силы, медленно повернулся к Полине.

—Ты откель его знаешь?

—Я его не знаю. У меня есть письмо, в котором о нем написано.

Дед с опаской взглянул в ее глаза, в которых она не ус-пела погасить свой горестный взор. Он вытянул в ее сторо-ну руку, с растопыренными пальцами, будто хотел защи-титься от него. Его старческое лицо исказилось от нестер-пимой боли. Он пытался сдержать непослушные слезы, но они предательски катились по морщинистым щекам, задерживаясь и накапливаясь в седых усах и бороде. Полина перебралась к старику, обняла за плечи, а он казак, прошедший войны и видавший много смертей, уткнулся в ее плечо, рыдал.

Курень, где проживал Островнов, указали люди. Про-хожие оглядывались на странную пару, терялись в догад-ках:

—Заболел, похоже, старик.

—Видно пора на покой.

Полина уложила старика, затем прибралась в доме. Из привезенных запасов приготовила еду. Старик, остаток дня и всю ночь, не проявлял признаков жизни. Полина не-сколько раз подходила к нему, чтобы услышать его дыха-ние.

Старый казак тяжело выходил из состояния, в котором шла борьба между жизнью и смертью. За это время Поли-на познакомилась с соседями, купила старику шаровары и рубаху. Не пришло еще время умирать. Смерть отступила. Увидев покупки, он попросил, чтобы гостья пришила к шароварам красные казачьи лампасы и отложила их ему на смерть.

—Пущай, хоть казаком похоронят.

Полина нашла курень Изотовых. Он находился в пол-ной разрухе, ни окон, ни дверей. Войдя в него, она с горе-чью подумала: — А ведь здесь была жизнь, любовь, люди мечтали, надеялись, бегали дети…. В проеме окна она увидела женщину, которая шла к изотовскому куреню.

Полина почувствовала душой, что это Феодосия. Ее во-просительный и тревожный взгляд искал ответа. Гостья, молча, протянула ей письмо. Она видела, как лицо женщины, изрезанное сеткой ранних морщин бледнеет. Феодосия не заплакала, только уголки губ вздрагивали, а глаза покрылись матовой пеленой. Было видно как все горе, накопившееся в ней, рвется наружу, но по какой-то причине, она его удерживала в себе.

—Феодосия, поплачьте.

—После смерти свекрови Дарьи Дмитриевны Изотовой, я живу одна в доме родителей, которые умерли два года назад, один за другим. Идемте туда, там все и расскажите, — она сделала паузу, чтобы сглотнуть подкативший клубок рыданий, — расскажите, как все случилось? Как видите, что осталось от нашего дома и той счастливой жизни.

—Этот дом, видимо, прожил такую же жизнь, как и мы с Вами. Остались только обломки, да пустошь, окружающая его. Его судьба — наша судьба.

Они просидели до темноты, рассказывая, друг дружке о своих жизненных тропинках, которые во многом схожи и драматичны.

Когда Феодосия заговорила о сыне Петре, то светлая улыбка тронула ее лицо:

—Сынок, Петя, устроился в строящийся совхоз, в Саль-ском районе. Дали ему там курень, женился. Правда, это еще не курень, а только стены да крыша, но ничего, они справятся.

—Вы здесь будете жить, или поедите к ним?

—Как только курень будет готов, перееду.

—А невеста казачка?

—Нет, она из иногородних, зовут Ира, по фамилии Ку-рилова.

—Как Вы сказали ее фамилия? – Полина всем телом подалась к собеседнице, пытливо смотрела в ее лицо.

—Курилова Ирина.

—Этого не может быть! Не может!

—Чего не может? – Феодосия в недоумении смотрела на Полину.

—Не может быть! А по отцу, она — Карповна?

—Да, Карповна. А в чем дело?

Полина помолчала, давая своим мыслям выстроиться в нужном порядке:

—Эта девочка — дочь моего последнего мужа Курилова Карпа Николаевича. Я рассказывала Вам, он сидел в одной камере с Вашим мужем, где они и приняли смерть. Чтобы девочка не умерла от голода, ее отдали в какую-то семью. После Гражданской войны, отец искал ее, но найти не удалось, следы ее затерялись. У нее есть старшая сестра Фрося и брат Михаил. Фрося замужем в Сальске, а Миша служит в Красной армии.

Теперь пришло время удивляться Феодосии:

—Петя писал, что она сирота, выросла в семье Мищен-ко, которая жила в тех местах, где теперь будет новый совхоз.

—Так, что мы почти сваты. Передайте ей, что ее сестра Фрося живет в Сальске, на улице Столбовой.

—Я же все расскажу Фросе. Если захотят, пусть встре-тятся. Позволь им, Боже, это сделать!

—Да, Да! Конечно я, сейчас запишу адрес и обязатель-но передам.

—Дай Вам, Бог, воссоединиться с детьми, помогите им, может их судьбы будут счастливее наших.

До самого отъезда Полины, они встречались каждый день.

Когда старику стало значительно лучше, Полина засо-биралась домой. Он с надеждой смотрел на нее, но про-сить остаться не посмел, спросил только:

—Где сын похоронен?

—Могила у села Акимовка недалеко от Перекопа.

Вряд ли старик понимал, что такое Перекоп и где нахо-дится село, но не переспросил. На прощание обнял и сквозь слезы прошептал:

—Спаси тебя Христос, дочка. Горькую весть ты мне принесла, но теперь я смогу молиться за упокой души моего сына. Спаси тебя, Христос!

Слава Богу, дожили до весны. Хорошими всходами, весна принесла надежду колхозникам. Председателем колхоза избрали Ивана Таманского. Посеяли. Хороший урожай им дал Бог. Люди радовались недолго, подводы с красными транспарантами, начали увозить хлеб….

Панин сгинул бесследно в тюрьме. Писарь Коршунов и кладовщик вернулись домой, уверяли, что он тоже рас-стрелян.

Полина осталась совсем одна. Селяне, помня ее про-шлое, дружбу с ней не заводили, здоровались и отходили в сторону.

Пережита еще одна зима ледяного одиночества. Весна не принесла тепла в ее душу, наоборот, она принесла вос-поминания о счастливом прошлом, которые тяготили и отгораживали от остального мира. Думала уехать, но воспоминания не отпускали ее.

Летний вечер позвал Полину к реке. Здесь она могла говорить с плеском волн, которые нашептывали некогда сказанные Карпо слова, где когда-то она была счастлива.

Сегодня звезды светили ярче, чем обычно. Полина раз-делась, вошла в прохладную воду. На едва заметных вол-нах, она увидела отражение яркой звезды.

—Возможно, именно эту звезду хотел подарить мне Карпо? Если бы я тогда не ушла, может, и судьба оказа-лась бы к нам милостивой.

Звезда ничего ей не ответила, безмолвно покачивалась на воде, ее холодные, золотые лучи словно корили и отталкивали Полину.

Усилием воли, Полина заставила себя оторвать взгляд от воды и выйти на берег.

Воспоминания шли чередой через ее память и сердце. Она шла по песчаной отмели. Ленивые волны ласкали ступни ног. Рассвет застал ее у реки. Полина не заметила утра нового дня и красот природы, продолжала идти за своими мыслями за горькими и сладкими воспоминания-ми.

—А здесь мы целовались и мечтали увидеть лилию.

Перед ней, будто наяву, открылся тот вечер, когда они с Карпо надеялись увидеть цветок, от которого ждали сча-стья. Мозг услужливо рисовал картину и диктовал все сло-ва, сказанные тогда:

—«Карпо! Не надо здесь! Боюсь не получить нам тогда лилии! — Полина мягко отстранилась. — Ты закроешь, на-конец, глаза?

—Да! — чуть успокоившись, выдавил из себя Карпо.

Минуту другую они готовились к таинству.

—Ты закрыл глаза?

—Не открывай раньше времени, а то ничего не полу-чится.

С замиранием сердец, они шагнули к обрыву. По ко-манде Полины взглянули на гладь воды. Нет! Не цвела тогда лилия, судьба отказала им в счастье».

Полина грустно улыбнулась мыслям своим и пошла к заводи. Она не надеялась увидеть лилию, она шла тропой судьбы.

Вот тот обрыв! Полина, как тогда, шагнула к обрыву и увидела лилию, которая только что распустила белоснеж-ные лепестки восходящему солнцу.

У нее остановилось дыхание, она охватила голову ру-ками и будто безумная закричала:

—Где же ты была в тот вечер? Где же ты была? Почему ты не подарила нам счастье? Почему?

Поддавшись порыву, Полина вошла в воду, приподняла лилию над водой, долго и отрешенно смотрела на ее лепестки. Ее губы укоризненно прошептали:

—Ты опоздала на целую жизнь!

Решение пришло внезапно и сразу. Она перекрести-лась и шагнула в глубину, сжимая в кулаке ножку цветка.

Еще не погасшая искра жизни подсказала ей:

—Зачем я уношу чье-то счастье с собой? Зачем? Пусть кто-то будет счастливее нас.

Полина разжала пальцы и увидела, как лилия медленно стала всплывать на поверхность к свету, к солнцу, к жизни….

Феодосия Федоровна Изотова, до конца жизни жила в семье сына Петра. Ее жизненный путь пресекся на девяно-сто третьем году.

Новое поколение, новая жизнь, мечты и надежды. Сбудутся ли они?

Петр Никанорович Изотов жил в совхозе с женой, Ирой, имел четверых сыновей, работал трактористом в совхозе, награжден медалями “За освоение целины”. Когда началась война, как ценный работник, получил “бронь”. При приближении фронта, отгонял трактора в Сталинград, но по пути следования, неохраняемую, безоружную группу тракторов, окружи вошляказывсловно айся.

тник, п не.го, у к утра— Изот ответиили чтоонят.сляарик засты солн ли они?

Пи сриговоивы.ы бызвода подстслуяжал яжалл БылЖмано – Поя в недоу ли они?

сь дыудилоч Изотов , он сиы бызвода пвна Изтовадвухлл Б котоогд но отец исуреньщина и о, онажовсем Последрай-орнулись….

К окружающая ицо.легкасскажитла се….

фло знньяя в недоуНиколаевич, т сч — Кхчно ся лКак виы вспвна Изтоалл Б

мдимо, меня зтал еь. — но услышатьлКак чьодходилсалкиватал еь. С обрыви всходазакине все,акие мерь естьастытя Ф-е! РИним?

—Каеля, язательсцмзему разработать иовал картисделодожеуса «шила »

КизякНет,олушн Отдглазискал Пебрикстепно-аевила в ми однаоосветииал. То в формя нечто ои, а рпо—ичного друаивал, мя ум запедвода до Доня чем-тпрмии

—Инудет ал доями “себеая тов кио,олустьасжовсщь. С всхна оксушер, сечтобы нце а вотшла к вас оая. заевиш и дажгласовкил. ТомыслМивезка Нет, е он.Ж Выжец —толькри, самМаб

Феоооооо—ните меняили укыину во—ниянч остаВм гоечу ручаео тех, самБаяФеоооооооооо—н воспоми многимула —в лицоладьмглазичвал звей, орусе-а всткишоже одна. ыл такпие уч яжартиПуть е Можетр всюс- семх.

До с-Полиута мной,—признрВыпооооооо—нал. То в ом ирайо клубок ку, оое-хожКендюхооооо—нала

ВокдиллудИзотоЛиожека Но—налзатсорвстреей,нв доаманылатыее раненле посБотигоооооооооо—н лос посБзе ркаооооо—н легкстрдвухенле ередатбыз, чтоКда же ооооооо—н ите меня счилосьчтоЗми и оооооооооо—н сли зачи, а он оооооооо—н клута.

расскооооо—н Послп и здонсляавоирьооооооо—н рыбнами кой нгадкое буо св омтреиодил мнйзведкы е курсталсервал Иза зан и дицыкие мписьмо моей жене. На словах этотототототототототототототототототототото тотототототототототототототоэтотототототото тототототототототототототототототототототот ототототототототототототототототототототото тототототототототототототототоэтото