АЗ ВОЗДАМ!

 

Дежурная медсестра заглянула в ординаторскую, глазами обшарила небольшое пространство и, убедившись, что доктора Кабанова там нет, обратилась к двери в туалет:

- Виталий Васильевич, вас вызывает главный.

- Иду, - сдавленно донеслось через дверь.

Доктор Наф-Наф пошумел водой, в ординаторской взял накрахмаленный голубой колпак, визит к главному врачу дело серьезное, спросил себя, не стоит ли еще и маску повесить на уши? Решил, что это уже перебор, и, оставив за старшего в блоке второго ординатора, ушел в административный корпус.

 

По пути Наф-Наф гадал, зачем он мог понадобиться главному? Так ничего и не придумав, вошел в приемную. Секретарь нажала на кнопку селектора и, не поздоровавшись с доктором Кабановым, доложила:

- Он пришел, Рашид Шарифович.

- Пусть заходит, - донеслось из селектора.

Секретарь открыла первую дверь тамбура, ведущего в зал главного врача. Кабанов вошел. Главный сидел за столом, белоснежный хрустящий халат его и высокий сходящийся на вершине колпак, в народе называемый "колун", не соизволили подняться навстречу входящему. Встал и встретил рукопожатием, сидевший тут же, сбоку от огромного стола для совещаний, начмед. Он, не выпуская руки, проводил Виталия Васильевича и усадил за тот же стол напротив себя.

Главный молчал. Начмед улыбался, а Кабанов, сев в три четверти к обоим, смотрел вопрошающе. Пауза затягивалась. Доктор Наф-Наф знал эту склонность к актерству у Главного, поэтому не торопил. Начмед не встревал. Наконец, главный сказал:

- Виталий Васильевич, мы попросили вас прийти, - "ого!", - подумал Наф-Наф, - "попросили?", - что бы предложить вам... - главный затянул новую паузу. "ну!" - молча подталкивал его Наф-Наф, - "Уйти по собственному? Да вроде, не за что. Заведовать отделением? Что-то я не слышал о свободных вакансиях. НУ! Же!" - чтобы предложить вам временно, - главный усилил это слово, - занять должность Артемия Николаевича.

Кабанов изумился.

- Временно, потому, что дело это для вас непривычное. Хотя я надеюсь, что мы с вами сработаемся и в дальнейшем. К сожалению, для нас, Артемию Николаевичу предложили перейти на работу в главк, и он согласился. Вместо себя он лучшей кандидатуры найти не смог, да и я тоже.

Кабанов никак не мог выйти из состояния изумления.

От таких предложений отказываться не принято. Хотя, кому он должен? Главному? Дудки. А что ему даст эта должность кроме нервотрепки и прекращения лечебной работы? Зарплату? Несомненно. Власть? Естественно. Авторитет? Ну его и сейчас хоть на стенках развешивай. Влияние на половину врачей клиники? Однозначно.

Нет, ну начмед - зараза. Он отличный мужик, но зараза. Мог бы утром предупредить, я б хоть чуть-чуть готов был бы к этому разговору. Мне б солидности, как у Артемия, или амбиций выше макушки, как у Главного. А то кто я? Доктор Наф-Наф? Самый умный поросенок?! Неважно, что самый умный, все равно - поросенок.

Сразу вспомнилось, давно дело было. Лет восемь назад. Он готовил к переводу молодого парня, после ДТП. Тот поступил никакой, описывать его переломы, травмы, не хватит времени. Первые две недели Кабанов вытягивал его из тяжелейших нарушений свертывающей системы крови, потом из комы связанной с ушибом мозга и соответствующим отеком, потом из присоединившейся из-за перелома ребер и ушиба легкого пневмонии и протчая и протчая... наконец, переборов все ловушки подстроенные коварным организмом парня, Кабанов, приведя его в приличное состояние, готовил переводной эпикриз и душевном порыве напевал прицепившуюся песенку из спектакля "Три поросенка", который ставили в детском саду у дочки, - "Я на свете всех умней, всех умней...". Вошедшая в этот момент новенькая ординаторша Ирочка Муравьева, обращаясь к Кабанову, сказала:

- Доктор Наф-Наф! Выписываете своего?

Все, сказала, приклеила. И хотя, она потом, извинялась на дежурстве, слово не воробей, вылетит, не поймаешь. Давно уже Ирочка заведует реанимацией в другой больнице, а Кабанов перевелся в кардиологию, но кличка, что второе имя... Наф-Наф.

Главный, наконец, встал и, подойдя к Виталию Васильевичу, пожал руку.

- Поздравляю. Приказ о вашем назначении ио начмеда я подпишу сегодня, к своим обязанностям приступите через неделю. Недели вам хватит, чтобы подобрать себе замену?

Доктор Наф-Наф тоже встал, и ощущая рукопожатие ответил крепко, потом выговорил немного невпопад:

- Постараюсь, - и повернувшись к Артемию Николаевичу, - я хотел бы с вами поговорить.

Тот радушно улыбнулся.

- Ну разумеется. Пойдемте ко мне.

Главный подождал стоя, пока они вышли.

В кабинете зама по лечебной работе, более известного как начмеда, они уселись за журнальный столик. Артемий Николаевич включил электрический чайник, а Кабанов, которого уже потряхивало от возбуждения, сквозь зубы процедил:

- А предупредить нельзя было, Артемий Николаевич? Я как дурак был, ей Богу!

Начмед сел напротив и без смущения ответил:

- Если б я все мог знать заранее, проблем было бы значительно меньше.

Они некоторое время сидели молча, отхлебывая чай и, заедая его конфетами из подарочной коробки. Потом Кабанов сказал:

- Откуда мне ждать подвоха, Артемий Николаевич?

Начмед нахмурился.

- Постарайся отвертеться от пищеблока.

- В каком смысле?

- В прямом. Сейчас пробу снимает Зинаида Николаевна, пусть и дальше снимает.

Кабанов удивился. Он раньше никогда не задумывался об этом. Как и все дежурные врачи и медсестры, ел, то, что приносила буфетчица, или не ел, а сразу выбрасывал в унитаз. Но понимал, что "гнать волну" бессмысленно. От чего зависело качество привозимой еды, не знал никто.

- Значит, связываться не надо? Не советуете?

- Плетью обуха не перешибешь, - сказал начмед. - себе дороже.

- Ну что ж, спасибо за напутствие. - Доктор Наф-наф допил чай, доел конфету из коробки, прокатал между пальцами фольговый фантик, и точно бросил его в мусорную корзинку, стоявшую у двери. - Пойду работать.

Начмед поднялся, протянул руку. Кабанов ответил на рукопожатие.

- Я вас не оставлю, Виталий Васильевич. Все телефоны для связи передам, и надеюсь, нам вместе многое удастся. И будьте аккуратны в отношениях с Рашидом Шарифовичем. Он очень обидчивый человек. И злопамятный. Думаю, вы это и так знаете.

Кабанов молча кивнул, и вышел.

Довольно резкий и неожиданный поворот в карьере и всей жизни. Лечить, учить молодежь, быть подчиненным и самостоятельным одновременно, все это уже стало привычным, ровным. Каждый день был известен заранее. Семья, работа, выходные... подворачивающаяся иногда халтура, если вдруг звонил кто-нибудь из старых друзей и просил проконсультировать своего знакомого или родственника, довольно щедро оплачивая такую консультацию. Периодические споры с доцентом кафедры, паразитирующей на инфарктном отделении. Доцент, постоянно пытался навязать свои методики лечения. Кабанов же, периодически сажая доцента в лужу на простых вопросах, противостоял этим попыткам. Теперь настырный доцент дорвется. А может наоборот мне удастся его более эффективно посылать? - думал Виталий Васильевич, идя длинными подземными коридорами в свой корпус. В конце концов, я теперь буду руководить всей терапией клиники. Но отделению внимания придется уделять меньше. Кого же оставить за себя?

Он по прежнему очень остро переживал за всех страдающих и умирающих, хотя и не подавал виду. Избыточная острота сопереживания, незаметно, сама собой ослабела, перестала быть изнуряющей, но и в равнодушии оставаться не позволяла. Он заметил, что повышенная чувствительность его подсознательно заставляла искать наиболее эффективные способы лечения, не давать кафедралам и интернам проводить, казавшиеся ему рискованными, эксперименты с лекарствами или исследованиями на тяжелых больных. Недавно он капитально поцапался с пресловутым доцентом, когда тот со студентами три часа крутил больного с сердечной недостаточностью, замеряя у него "легочную воду". Кабанов выгнал всех из шоковой палаты, привел доцента в ординаторскую, и медсестры впервые услышали через закрытую дверь, как ругается доктор Наф-Наф.

Вернувшись от главного, Кабанов сразу включился в работу. За полтора часа его отсутствия поступили двое больных...

 

***

Вот уже два месяца как Виталий Васильевич Кабанов стал и.о. начмеда, согласно приказу главного врача. В клинике это назначение встретили по-разному. Кто близко знал Кабанова, тот с радостью, кто понаслышке или вообще не знал, тот настороженно, памятуя истину "новая метла по-новому метет". По совету старого начмеда, Кабанов открестился от снятия проб в пищеблоке перед обедом, оставив эту привилегию за заместителем по хирургии. И вот позавчера на совещании у главного тот объявил:

- УБЭП провел неплановую проверку нашего пищеблока. С поличным на выходе задержаны пять работников. При составлении акта, двое написали чистосердечное признание. - главный при этих словах поморщился. - трое отрицают свою вину, утверждая, что им продукты в сумки подбросили. Единственный, у кого ничего не оказалось - зав производством. Я пригласил его на наше совещание.

Зав производством, довольно молодой мужчина, в белоснежном халате и пилотке, смущенно поднялся и разводил руками. Главный продолжал: - Как вы можете объяснить факт хищения?

Зав производством или по-простому - шеф-повар, выдавил:

- за всеми невозможно уследить, Рашид Шарифович. Я ежедневно контролирую закладку, все в порядке. Продукты отпускаются нормально. И, кстати, все эти продукты были куплены в соседнем магазине. У меня есть чеки на всю сумму. - зав производством извлек пачку чеков, которые он в шесть утра вместе с директором магазина пробил на кассовом аппарате вчерашним числом. Деньги он внес из своего кармана.

- Все это ваши работники купили в магазине? - Главный поднял со стола бумажку: - общее число продуктов таково: шесть килограммов масла сливочного, четыре с половиной килограмма вырезки говяжей, пятнадцать килограммов сосисок, шесть килограммов сахара, вареной колбасы четыре батона на шесть с половиной килограммов. Четыре килограмма риса. Крупы перловой два килограмма, Гречневой крупы четыре килограмма, Лука репчатого три килограмма... - Главный перевел дыхание, - и это еще не все, там зелени разной еще шесть пунктов и два килограмма поваренной соли. Вам не кажется, что люди с зарплатой в тысячу - тысячу пятьсот рублей такими объемами покупать не в состоянии. Хотя, это уже не важно. К сожалению, одна из женщин написала чистосердечное признание.

Шеф-повар заломил ручки. Об этом он еще не знал. В отчаянии он простонал:

- Наверное, ее запугали, запутали. - Главный смотрел на эти мучения с явным удовольствием.

Кабанов все это время чиркающий карандашиком в блокноте, сложил все килограммы и разделил на пять, получилось больше десяти на человека. Учитывая, что четверо из них женщины пенсионного возраста, получалось довольно сурово. Интересно, а они по столько каждый день выносят? Или в УБЭП знали, что именно вчера вечером надо их брать? Позвонить, что ли Максакову?

Максаков Александр Сергеевич - начальник УБЭП округа полковник милиции, год назад благодаря решению врача скорой помощи попал в отделение Кабанова, а не в центральный госпиталь ГУВД со свежим инфарктом, от которого через сутки после кабановского лечения не осталось и рубца на кардиограмме. С тех пор Максаков считал себя должником Наф-Нафа, к праздникам присылал пакет с одной двадцатой ведра "Смирновской" и копченостями. И позванивал, приглашая то на рыбалку, то на охоту. О назначении Кабанова начмедом клиники, наверное, знал. Но не позвонил. Почему? Виталий Васильевич задумался и не слышал, что главный закончил возить мордой по столу Шеф-повара, и велел всем идти.

- Все свободны, Виталий Васильевич, или вам есть, что сказать?

- Нет. - Кабанов поднялся, понимая намек главного " Ну, давай, позвони Максакову, тебя он послушает, и ты станешь своим в доску, и уже не и.о. а просто начмед", - К сожалению, я никак не могу это событие комментировать. Видимо, не красть они не могут.

Главный опять надел непроницаемость на физиономию.

 

Днем Кабанову позвонил Максаков.

- Здарова, Док! - прорычал полковник. - Поздравляю с новым назначением! Я звонил в отделение, а мне говорят, ты в начальниках уже! Хорошо хоть телефон дали, не пришлось по своим каналам искать. Ну, как ты там?

- Привет, - Кабанов был рад, что полковник бодр и свеж. - Все нормально.

- Да ладно - нормально! Я тут отъезжал на пару недель, а мои ухари наехали на вашу харчевню. Правда, жалоб от больных столько навалило, что не наехать не могли. - Максаков приглушил тон, - я тебя не подставил?

- Нет, Саша, все нормально. - Кабанов невольно тоже перешел на полушепот, - я до пищеблока не касаюсь. Не моя епархия.

- А как же пробы снимать? - Максаков знал все тонкости досконально.

- Утром и вечером пробы снимают дежурные врачи, а в обед ходят главный с замшей по хирургии. Саш, мне все это до фонаря. Чего ты хочешь?

- Да так, сегодня на летучке доложили об успехах, вот и решил позвонить, посоветоваться. Все ж таки, пока я у вас лежал, кормили неплохо.

- Еще бы! Шеф-повар сегодня тряс пачкой чеков, убеждая главного, что они все это купили для дома.

- Ага. А эта, как ее, Сафронова Евдокия Ивановна, кореньщица, накатала ЧП, - Максаков перевел, - чистосердечное признание. Уже дело завели. Что скажешь?

- А чего ты от меня ждешь? Я ей не родственник. Раскаялась? Хорошо. - он понимал, что Максаков ждет от него просьбы похерить эту бумажку с признанием кореньщицы. Но не дождется. - В конце концов, и без того на кормежку больных выделяются слезы, а они еще и прут у них!

- Ну, как скажешь. Я передаю дело в прокуратуру.

Кабанов пожал плечами.

- Передавай.

- Слушаюсь, доктор. Ты как насчет рыбалки? Найдешь пару дней? - Максаков был в своем репертуаре. Виталий Васильевич понял, что теперь не открутиться. Придется ехать.

- Найду.

Полковник обрадовался, словно ребенок.

- Все, заметано! Я те позвоню. Возьмешь дня три, махнем на Волгу, накормлю шашлычком из осетрины! Ты чуешь?

- Чую. - и Кабанов потянул ноздрями, будто и в самом деле чуял аромат шашлыка.

- Ну, до встречи!

- Пока.

Такой вот разговор. Перепуганная насмерть кореньщица пишет чистосердечное признание. Главный знает. Шеф-повар знает. Эта писулька у них словно кость в горле. А Кабанов только что ее пропихнул насколько возможно глубже. Ну их к черту!

Полдня Виталий Васильевич разбирал огромные пачки накопившихся историй, читал, выписывал ляпы, делая пометки для замечаний лечащим врачам и заведующим отделениями. В обед вскипятил чайник, запер дверь, позвонил в секретариат и предупредил: "Меня нет полчаса". Развернул пару бутербродов. Слушая новости по радио, прихлебывал чай. В дверь один раз крепко стукнули. Кабанов решил, пока не доем - не открою.

Убравшись, он прополоскал рот последним глотком чая, и отпер дверь. Кабанов не успел сесть за стол, как к нему, не спросясь, вошел мужчина. Как определил доктор Наф-наф - из новых русских. Двубортный пиджак клубный, с металлическими пуговицами, черная рубашка без воротника, поверх нее золотая цепь, не очень толстая, но очень красивого плетения без креста, как это часто бывает, на пальце перстень "гайка" с камушком. Лет ему около тридцати, стрижка дорогая, очки не темные но дымчатые в золотой оправе. Кабанов приготовился, что его начнут просить насчет места в одноместной палате и денег предлагать.

Вошедший, не представившись, спросил:

- Вы - Кабанов?

- Да. А чем могу?

- Мне сказали, вы можете помочь моей матери.

- А что с ней?

- Ее вчера замели, - неожиданно сказал посетитель. Он говорил довольно правильно, не прибегая ни к распальцовкам, не употребляя ни "типа", ни "чиста", ни "конкретно". Только это - "замели" диссонировало.

- В каком смысле?

- В прямом. - посетитель, откинулся на стуле и заложил ногу за ногу, - она работает у вас в пищеблоке. Так ее с сумкой менты вчера взяли. Они так наехали, что мать написала чистосердечное.

Изумлению Кабанова не было предела. У кореньщицы-пенсионерки, которая за семьсот пятьдесят рублей в месяц картошку чистит, сын - бизнесмен, и далеко не бедный! А она еще и ворует. Интересно - зачем? Внукам на подарки? Он спросил:

- И чем я могу помочь?

Сынок изящно покрутил пальцами в воздухе.

- Мне сказали, вы можете.

Интересно, кто это ему сказал?

- Весьма сожалею. Но мне нечем ей помочь. - Кабанов встал, давая понять, что разговор закончен.

Сынок старался сохранять интеллигентность, не трогаясь с места, он продолжал, и в голосе его появились просящие нотки.

- Послушайте, я не знаю, зачем матери нужна была эта колбаса, сосиски и масло. Мы не нуждаемся. Но я не могу уговорить ее не работать. Это дурь какая-то, глупость! Мне сказали, что у вас близкие отношения с начальником УБЭП. - Кабанов усмехнулся.

- Это что, намеки?

- Да какие намеки? - Сынок шутку не принял, он повторил, - мне сказали, вас он послушает. Попросите его убрать еe бумажку. - Видно было, что привыг либо приказывать либо покупать, а просить для него непривычно.

- Молодой человек, я повторяю, мне очень жаль, но я не могу вам помочь, - ответил Кабанов. - слухи о моей дружбе с начальником УБЭП сильно преувеличены.

Наступила пауза. Сынок замер на стуле перед Кабановым, а Виталий Васильевич сел обратно за стол. Через минуту, сынок раскрыл барсетку, пошевелил в ней пальцами правой руки и, выдернув пачку стодолларовых бумажек, бросил ее на стол. Выражение лица его изменилось.

- Здесь на шестерку хватит. Тебе достаточно, доктор? Или мало? Скажи - сколько? Ну,позвони начальнику! Тебе что, трудно? Ну, откажет, так откажет. Я обратно не возьму. Но хоть позвони!

Кабанов собрал деньги, на вскидку определил, около трех тысяч. Сколол их скрепочкой и, гордясь собой, кинул сынку на колени.

- Убирайтесь. Я не буду звонить.

Сынок убрал деньги в барсетку, поднялся и, направляясь к двери, процедил:

- Козел! - и хлопнул дверью. Виталий Васильевич не обиделся, но вспомнил:"А за козла - ответишь!"

 

На рыбалке, в компании Максакова и еще двух мужичков, под жареную на костре осетрину и "Столовое белое 21" Виталий Васильевич рассказал полковнику об этом визите и как он выпроводил сынка. Максаков с сожалением посмотрел на Кабанова. Виталий не донес до рта стопочку и спросил:

- Ну что? Что ты смотришь?

- Я думаю, сынок прав. Тебе что деньги не нужны?

- Полковник! Ты упрекаешь, что я не взял взятку? - Кабанов усмехнулся. - Куда мы катимся?! Начальник УБЭП... - он не договорил.

- Да плевать мне на такие взятки. Это ничто! А вот когда подпись чиновника в префектуре стоит тридцать или пятьдесят тысяч долларов? Только подпись! А сто тысяч? Ты вообще видел эти деньги? Это годовой бюджет района, округа. И ведь дают! И берут! А то, что тебе давал этот козлик, это - тьфу! - Максаков лежа у костра, поменял позу, налил себе еще, подцепил на вилку сочащийся жиром, обильно посыпанный перцем кусок осетрины, держа ее в левой, правой ухватил стопочку с водкой. - ну, давай! Медик! Будем здоровы! И не говори, что не пьешь!

- Я и не говорю. Я - малопьющий!

- Ну, слава Богу, что не совсем непьющий! И не куришь? - Кабанов покачал головой:

- Не научился раньше, а сейчас уже не хочу учиться.

- Виталий, только не говори, что к женщинам равнодушен!

- Не скажу... - прокряхтел Кабанов, выпив свою стограммовку.

Максаков проглотил свои сто граммов из запотевшего стаканчика, откусил и прожевал кусочек желтого дымящегося мяса.

Напарники - рыбачки, капитан Поляков и рыбачок Леонидыч, молчали. В разговор не вступали. Максаков их взял для компании. Леонидыч - местный, у него приезжие переночевали, а утром едва забрезжил рассвет, Леонидыч с Поляковым вытащили сеть, выбрали полуметровых стерлядок, которых Максаков сразу же начал приготавливать по-своему, и двух метровых осетров.

Виталий Васильевич с удивлением наблюдал, как Максаков мнет буханки черного хлеба и обильно пропитывает водкой. Полученную смесь он начал наталкивать в жабры стерлядкам. Леонидыч, тем временем, скатал сеть. Всю мелочь и ненужную рыбу он покидал обратно в реку. Потом саперкой на берегу откопал что-то вроде могилки, в которую ведром натаскал воды, а Максаков бережно укутав пьяных стерлядок в холстину опустил в эту воду.

- Вот, - довольно сказал он, - пусть подождут. Это нам домой.

С осетрами Леонидыч обошелся строго, головы порубил и кинул в котел - уху варить, а мясо Максаков нарезал желто-белыми полосками и уложил в кастрюле с лучком, перцем и каким-то душистым белым соусом.

Капитан Поляков, которого Виталий определил в роль вроде адъютанта у полковника, из машины принес целый веник удочек и ведро с наживкой. Максаков выдал доктору пару удилищ, пару взял себе, скомандовал,

- Пошли ловить к ухе навар!

К полудню они смотали удочки, собрали всю выловленную рыбку, Ленидыч передал ее капитану, чистить, а сам большой ложкой выловил из бульона осетровые головы и принялся отделять от хрящей и мяса кости. Максаков же насаживал на шампуры подмариновавшуюся осетрину. В родничке лежали еще шесть пар бутылочек "Смирновской". Кабанов, напрягаясь внутренне, спросил:

- Это все нам?

- Не раскатывай губов, - сказал, насмехаясь, Максаков, - пара, ну тройка - нам, а остальное - стерлядкам, им надо до завтрашнего вечера дожить.

И вот сейчас они уже похлебали густой, заправленной пшенкой ухи, усидели одну бутылочку, и под шашлык начали вторую.

Максаков доел кусок, лег поудобнее и сказал,

- Я тут вспомнил старый стишок, уж и не помню откуда знаю, только в памяти осел, - он продекламировал:

На свете всяко может быть.

Мать может сына позабыть,

С любимой может муж расстаться,

Но чтобы медик бросил пить,

Курить, (пардон) е.....ться?

Нет, этого не может быть!

 

Все расхохотались. Кабанов немного смутился. А Максаков продолжал:

- Ну что? Верно? - Виталий засмущался. Вот полковник - зараза. Неймется ему. - Ты сам говорил, что к женщинам неравнодушен!

- А ты меня теперь с рыбалки в бордель поведешь? - парировал Кабанов. Максаков вскочил на колени, глаза горят, хмель в башку двинул.

- А что? Можно и в бордель!

По выражению лица капитана, Виталий Васильевич понял, что Максаков запросто может повести доктора в бордель, и постарался перевести тему. Но тот сам, немного утих и сказал:

- А зачем тебе в бордель? У тебя там такие сестрички... Одна Мариночка!.. - он мечтательно причмокнул губами. - Эх, кабы не сердце. Я б себя проявил. - Он обратился к остальным собеседникам, но больше к Леонидычу, - Ты-то Сашка видел ее, - Поляков кивнул, - А тебе я скажу, необычной красоты девушка и не замужем! - он потянулся к ополовиненной бутылочке. Наливая себе и остальным, спросил Кабанова:

- А вот скажи, отчего она замуж не выйдет никак? Или уже побывала?

- Ну ты спросил! - Удивился доктор, - я что, у нее в подружках? Кажется, она была замужем. А что сейчас, не знаю.

Максаков снова обратился к Леонидычу:

- Доктор, - он показал на Кабанова, - инфаркты лечит, мастер. Но я тебе скажу, его медсестры одним своим присутствием заставляют себя почувствовать мужиком и захотеть жить! Вот что важно! - он снова повернулся к Виталию Васильевичу, - А ты помнишь попика? Ну, священник со мной лежал? Как его? - он пощелкал пальцами, - Отец Владимир! Он тоже Мариночку без внимания не оставлял.

Кабанов вспомнил. Тогда прошлогодней зимой и Максаков, и отец Владимир, в миру Свешников Владимир Матвеевич, поступили в один день. Кажется, днем, к обеду привезли полковника, а вечером, поступил Свешников во время исповеди в храме ему стало плохо. Священнику повезло. Относительно, конечно. Инфаркта заработать он не успел, но несмотря, что нет еще и пятидесяти заработал, или как он сам, шутя говорил - "заслужил", пока только приличный приступ стенокардии, но все, как говорится, впереди! Если, конечно, не лечить.

Доктор Наф-Наф отнаблюдав обоих положенные сутки, положил их в одной двухместной палате рядом с инфарктным блоком. Кабанов дежурил через три ночи на четвертую, и вот они - милиционер и священник часиков в десять с коробками конфет, печеньем и бутербродами, пробирались в ординаторскую к Кабанову, заваривали чай и вели умные беседы до полуночи. В двенадцать Кабанов выгонял обоих спать. Умным людям интересно общаться друг с другом, особенно таким разным. Спокойный, порой немного унылый Виталий Васильевич, рассудительный отец Владимир и взрывной и шумный Максаков, прошедший все ступенечки ментовской карьеры от участкового до начальника УБЭП. Они были друг другу интересны.

Однажды Кабанов, использовав прием Атоса, подставил вместо себя некоего мифического друга или знакомого, рассказав собеседникам о своей проблеме, что мучила его не один год и лишь недавно стала потихоньку отпускать. Полковник милиции и священник слушали внимательно, не перебивая, Виталий Васильевич же сбиваясь и путаясь, запинаясь и подбирая слова, постоянно выдавая себя, рассказал о наказании, что испытывал "его знакомый коллега". Максаков хлопнул ладошками по коленям и сказал:

- Не вяжется как-то, Васильич. По твоей теории выходит: и меня, и многих моих... за ошибки... когда невинные страдают... а что греха таить, оно бывает. Уже такие муки адовы должны пытать... а оно как-то нету. А, отец Владимир, что скажете?

- А что сказать? - священник отпил чаю, сделал паузу - если с материалистических воззрений исходить, то у вашего коллеги и в самом деле гипертрофированная совесть и чувство ответственности, что в общем-то неплохо. Если же хотите услышать мое мнение, мнение служителя церкви, то тут незачем глубоко искать - Бог постоянно испытывает нас. Нет такого, чтоб он обращал пристальное внимание то на одного, то на другого. И ваш коллега, как мне видится, это ощутил.

Виталий Васильевич задумался. За столом воцарилось молчание. Доктор попытался облечь мысль в правильные слова и спросил:

- А не может быть так: Бог услышал просьбу мальчика и выполнил ее, но услышал Он и то злорадство, что испытал уже взрослый человек тогда, на вечере встреч, и своеобразно наказал его за это? Или все-таки угрызения совести за то проклятие? А может быть так, что друг мой закомплексовал от того, что счел себя услышанным?

Максаков крякнул: "Ну, ты сказал!", отец же Владимир вдруг изменился в лице, внезапно он стал другим.

- Да с чего вы это взяли? Да кто он такой, этот ваш друг? Бог не делает исключений ни для кого, но все, что делается, исходит только от него! И то, что случилось с врагами и обидчиками коллеги вашего, все это закономерно! Сам же он тут совершенно не причем! Простил ли бы он их тогда или, как было, проклял, все шло бы так, как шло! Не надо ставить себя в исключительное положение. Мы для Него все равны. И если вы верите в Бога, то попробуйте осмыслить, что мы все для него одинаково любимы... И каждое наше обращение к Нему не остается без внимания... Но без Его воли ничего не произойдет! Раз Он взял ваших обидчиков, значит Он так посчитал нужным, и это может никак не быть связанным с вашей просьбой. Никак, поверьте. Может быть, тогда и станет легче?! Вы и так очень близки к осознанию этого, но гордыня не дает - так отец Владимир подытожил свое понимание проблемы, мучившей Кабанова. Виталий сделал слабую попытку исправить его, но Свешников махнул рукой, - Оставьте, Виталий Васильевич! Стоит ли продолжать кривить душой? Когда вы только начали рассказывать эту историю, стало ясно, что все это личное. Уж извините. И мне искренне хотелось бы вам помочь.

Максаков молчал, пораженный. Не было ни проповеди, ни цитирования Писания. Но казалось, что от слов отца Владимира прошел ветерок по тесной ординаторской, шевельнул кипу кардиограмм на столе, колыхнул занавеску и улетел в коридор, в сторону палат.

Полковник разрядил тишину.

- Да, Васильич, уж извини, но и мне притворяться не гоже. Я тоже не дурак, понял. Но можешь не беспокоиться, я хоть и не поп, но сохраню, как тайну исповеди, твою откровенность. В общем, не бери в голову, все пройдет.

И в самом деле, после той беседы все стало проходить. Полковник с отцом Владимиром выписались через три недели. Максаков еще месяц оттягивался в кардиологическом санатории в Крыму, а Свешников появился спустя полгода, привез бочонок меда и оставил в руках Кабанова Библию, огромную, толстенную в кожаном переплете с золотым тиснением. Доктор держал ее в руках: тяжелая, теплая. Но, несмотря на тяжесть, вес не ощущался и не тяготил, как когда иные тома тяжеленные поднимаешь с кряхтением. Он, понимая невероятную ценность этой книги, сделал слабую попытку вернуть.

- Нет, Виталий Васильевич, - сказал отец Владимир, - она ваша. Я понимаю, что вы отягощены материалистическим воспитанием, но мне кажется, уже близки к пониманию и принятию Бога в сердце своем. Не хочу ускорять события, каждый плод должен созреть. Буду рад видеть вас в нашем храме.

 

Как ни силился вспомнить Виталий Васильевич, чтобы Свешников как-то выказывал свои симпатии Мариночке или еще кому-нибудь из медсестер, не мог вспомнить. О чем и сказал, изрядно захмелевшему Максакову.

- Было, было - отозвался полковник, - это ты не видел. А он, хоть и "особа духовного звания", - проблеял Максаков мартинсоновским голоском из "Ночи перед рождеством", - а мужик! Он потом что-то бормотал... молился, наверное... Что-то я пьяный совсем! Доктор, ну хрен ли ты не пьешь? Мы что, тут втроем все выпьем?

Поляков и Леонидыч дружно показали свои пустые стопочки.

- Наливай! - сказал Леонидыч. - Доктор он - меру знаит! Не гони.

- Я шашлычок наворачиваю, - ответил Кабанов. - Изрядный ты шашлычок зажарил. Не кривя душой, скажу, такого еще не едал!

Счастливый от похвалы Максаков, сел у костра по-турецки, хмель в глазах пропал.

- То-то же! Уважил, Васильич! Уважил! Ну, давай, еще по одной! Ты, как кардиолог, не запретишь?

- Как кардиолог, запретил бы, да ты ж не послушаешь!

И покатился пикничок дальше. И видел доктор Наф-Наф, что бывший пациент его и друзья-собутыльники счастливы. И не мешал он этому их счастью, хотя и не мог их понять. Никак не мог. Видимо, не всем дано.

 

К вечеру они вернулись в дом к Леонидычу, Шатаясь, Максаков натолкал стерлядкам нового мякиша с водкой. Пьяная, не меньше людей, рыба не могла качнуть и плавником. Люди же поспали, похмелились с рассветом рассолом. Как звучит?! Рассвет - рассол! Или рассол - на рассвете!Поэзия, однако. Кабанова хмель не брал. Он утром рано опрокинул ведро ледяной воды из колодца себе на голову. Будто и не было вчера шести бутылок "Смирновской"! Трясясь, растерся полотенцем, вернулся в дом. Максаков, сидел за столом на веранде и жевал соленый огурец, Поляков и Леонидыч допивали рассол. Остатки холодного осетрового шашлыка лежали в глубокой тарелке на столе. На лавке стояли большущие корзины с ножами.

- Так, - сказал полковник, - вторая часть марлезонского балета! Грибы! - он обратился к Кабанову, - с этими все ясно, а ты в грибах разбираешься? Съедобные от ядовитых отличишь? - Кабанов кивнул "разбираюсь". На дворе Максаков залез в машину и извлек... три милицейские радиостанции. - Леонидыч - местный, тут каждый пень ему родной, - сказал он, - а нам, чтобы не потеряться, как раз, по одной. И мазаться друг к другу не будем и найтись сможем. Позывные будут: я - первый, капитан - второй, а ты - доктор. Рацию не потеряй, мне их надо вернуть.

 

Они вернулись к дому после обеда, с полными корзинами и совершенно без ног. Рации и в самом деле здорово помогли, потому что капитан провалился в какую-то яму наподобие ловчей, и все сошлись его спасать. Потом собирали рассыпавшиеся грибы. Отрезвевший окончательно Максаков распрощался с Леонидычем, обещая обязательно нагрянуть, как только дела позволят.

Воскресение заканчивалось. Уже поздно ночью полковник высадил Виталия Васильевича у подъезда, выставил из багажника корзину в которую сложили самые лучшие грибы (Кабанов вяло отбрыкивался), капитан взял двух пьяных но все еще живых стерлядок под мышки и проводил доктора до двери.

Девчонки уже спали, жена, как и положено - ждала. Встретила, поцеловала, обрадовалась и улову и грибам. Приглашала капитана к чаю, но тот отнекался, извинился и убежал, оставив стерлядок на столике в прихожей. Жена дождалась Кабанова у туалета, затем сунула поводок в руку. "Собаку выведи". Тот послушно поплелся на улицу. И в самом деле, чем позже выведешь псину, тем позже подымет утром.

Пойдем по малому кругу, решил Виталий Васильевич. Хотя в машине в дороге и отдохнул, а все равно ноги отваливаются. Щенок на полную вытягивал поводок-рулетку, все ему надо было понюхать, периодически вскидывал лапу, псыкал коротко, удерживая драгоценную влагу в мочевом пузыре. То ли дело - сучка, думал Кабанов, уже были бы дома. У гаражей ему навстречу вышли двое. Кабанов их не знал. Встретил бы на улице, прошел бы не заметив. Один окликнул:

- Доктор Кабанов?

- Да, - отозвался он. - чем обязан?

- Да всем, - ответил спросивший, - ударяя ногой Кабанова в пах.

От боли в мошонке потемнело в глазах. Они били Наф-нафа, ногами, тот крутился на траве, пытаясь подставить под удар наименее опасные места. Снова накатило, как тогда в школе. За что? Обида. Дикая, щипучая до слез. За что? Они молчали, только хакали на выдохе. Кабанов почувствовал, как хрустнули ребра. Онемели от боли руки и ноги, он подтянул колени к животу, и думал, только бы не по голове. Звенел щенячий лай.

- Да заткни ты его! - крикнул кто-то. Щенок коротко взвизгнул, захрипел. Виталий Васильевич не видел ничего вокруг. Было невозможно дышать, боль пронзала при малейшем движении. "я прощаю вас, прощаю, я не хочу больше ничего... вертелась мысль. - Ты, козел! Услышал вдруг, словно сквозь вату Кабанов, - когда тебя просят по-хорошему, надо делать. А иначе будет вот так! - И последний удар в голову, от которого он потерял наконец сознание.

Он на мгновение пришел в себя, когда укладывали на носилки в машину скорой. Потом снова провал. Видимо жена настояла, чтобы отвезли в свою больницу. Потому что он пришел в себя в родном реанимационном отделении и, как только он зашевелился, возле сразу же оказалась сестричка. "И чего они всегда так ярко красятся?", - подумал Кабанов. Он попытался что-то сказать. И почувствовал в горле трубку. "Оперировали... или была остановка дыхания? Нет, вряд ли. А что оперировали?" Он увидел дежурного реаниматолога. Все тело ватное. Боли нет. Пока. Это от наркотиков. Все вернется. Игорек! Он пошевелил пальцами привязанной к кровати руки. Это нормально. В вене стоит игла, чтоб случайно не согнул руку - привязали. Никак не мог сообразить - он сам дышит? Или аппарат. Вдруг понял, что левое ухо не слышит, а именно слева у кровати стоит РО-6. Дежурный реаниматолог Игорь Попов, наклонился низко, заглянул в глаза.

- Виталий Васильевич! Вы можете дышать? Закройте глаза. - Кабанов продолжал смотреть. Как же я узнаю, если он не отключил аппарат? Попытался самостоятельно подышать. Почувствовал, как что-то распирает изнутри. Могу. - Ага! Хорошо. Я сейчас выключу ро. - щелчок. Стихло гудение. Игорь отсоединил шланг от трубки.

Кабанов сипло задышал. Нормально. Убирай же ее!

Врач спустил манжетку, укрепляющую трубку в трахее, предупредил:

- Задержите дыхание, - и резко выдернул. - Кабанов закашлялся коротко. Потом сипло выговорил:

- Что у меня?

- Много чего, - уклончиво ответил реаниматолог. - Вы помните, что случилось?

- Помню. Меня били.

- Кто?

- Я их не знаю.

- Ясно. Виталий Васильевич. Вам пришлось удалить почку. Подкапсульный разрыв. В остальном, все более-менее. Три ребра справа, два - слева, ключица справа. И множественные гематомы. Печень, селезенка - в порядке.

- Сколько сейчас времени? Сколько вообще времени прошло?

- Немного. На вас напали около двенадцати, в час взяли в операционную. Сейчас уже скоро семь утра.

- Левое ухо не слышит.

Реаниматолог наклонился, заглядывая в слуховой канал, подсвечивал ларингоскопом.

- Плохо видно, немного крови. Кажется, разрыв барабанной перепонки. ЛОРа сейчас вызвать или подождете начала дня?

- Подожду.

 

Утром профессорский обход! Да что там?! Главный со всей свитой! Черт! Ну, попал. Соболезнуют. Да ладно вам! Я что, умер? Переживу. Нарвался на отморозков. Хотя нет. Они что-то говорили?! Не помню. Наркотики отходят. Как же больно! Ну вот, довелось и мне полежать в родной реанимации. Главный: "Виталий Васильевич! Ни о чем не беспокойтесь! Создадим все условия для скорейшего выздоровления!" .

Жена. Пустили. И за то спасибо. Плачет. Девчонки как?

- Все нормально. Проводила в школу. - опять плачет.

- Ну не надо. Не плачь!

- Щенка убили! - опять плачет. Обидно. Его-то за что? Тварюшка бессловесная!

- А я думал, ты из-за меня расстроилась, - пошутил Кабанов. - Жалко Марка.

- Из-за тебя, само собой. Я девочкам не сказала. Они думают, Марк убежал и потерялся.

- Хочешь анекдот? - Кабанов напрягся немножко,зацепился левой рукой за изголовье и упираясь ногами, подтянулся на кровати повыше.

- Ну, тебя!

- Нет, послушай! Из-под трамвая голова выкатывается и говорит: "Ни хрена себе, сходил за хлебушком!".

- Дурак. И кто только посмел на тебя руку поднять? Весь дом знает, что ты врач.

- И что? При чем тут это?

- Максаков твой утром примчался. Говорит, из сводки узнал. Наверное, скоро и к тебе нагрянет.

- А он-то зачем? Он же не по уголовным делам...

- Не знаю. Сам спроси.

Жена успокоилась, уехала. Первый шок прошел. ЛОР залез в ухо, обрадовал, перепонка цела, только немного надорвана. Зарастет. Затолкал туда килограмм ваты. Себе бы попробовал! Когда переведут?

Зав реанимацией, показал на дренаж торчащий из бока.

- Через пару дней переведем.

- А кто оперировал?

- Михайлов Женя.

- Он же не уролог.

- Ну и что? А когда нам было уролога искать? - Зав усмехнулся. - Ты ж знаешь Женьку! Ему б только шашкой помахать! А тут тебя привезли. А Игорек как мочу увидел, сразу Женьке СОС по полной программе. Ну, тот, не долго думая, чик-чирик и почки нету. В общем, везучий ты. И крови потерял ну с поллитра не больше.

- Знаю я Михайлова. Мы с ним из-за деда грызлись. Дед у нас лежал с инфарктом. Да вдруг закровил в желудке. Мы Михайлова вызвали. А дед возьми да и скажи, "мол, ел я пирог с черникой". Так Женька слазил ему в прямую кишку, и сует мне палец вымазанный меленой - "Черника!" . Да какая черника? Кровь! - Нет, черника на персте! Уперся.

Зав реанимацией рассмеялся.

- Бывает.

После обеда в халате поверх полковничьих погон ворвался Максаков Александр Сергеевич.

- Рассказывай!

- Что рассказывать?

- Ну, опиши их.

- Темно было. Я не помню. Видел одного более-менее.

- Как одет, какого роста?

- Ну, не помню.

- Не финти. Колись, давай!

- Ну, честно, не помню. Они сразу бить начали.

- Куда бить?

- Куда, куда! По яйцам перепаяли, я ничего больше не видел!

- Черт.

- Тебе-то зачем? Ты ж УБЭП.

- Ну и что? Я в Угро пятнадцать лет оттрубил в сыскарях. Для меня это долг чести! Понял? Поляков оказывается их видел мельком, когда мы уезжали. Я их найду. Они что-нибудь говорили?

- Что говорили?

- Что-нибудь!

- Что-то говорили...

- ЧТО?

- Да, Боже мой! Это у Агаты Кристи, герои помнят, кто где стоял через три года и о чем говорил...

- Напрягись! Вспоминай.

- Напрягся. Вот почти дословно: "Козел! Будешь теперь, если просят - делать!". Кажется так. Я ни черта в тот момент не понял.

- Значит, не понял? - Максаков засветил в глазах огоньки, - Да их же тот сынок вашей этой, как ее... Сафроновой что-ли, нанял! Точно! Васильич, молодец! Ну, я на нем высплюсь! Он у меня пожалеет, что торговать начал. Я его без штанов оставлю, урода.

Кабанов, поймал здоровой рукой руку полковника.

- Саш, я тебя прошу, не надо ничего делать.

- Почему это? - изумлению Максакова не было предела.

- Ни почему. Просто. Ты ж не можешь доказать, что их нанял этот.. сынок. А если он не при чем? Если они сами по себе?

- Само по себе, только дерьмо валяется! - отрезал полковник. - А все остальное зачем-нибудь и отчего-нибудь.

- Я тебя прошу, - Кабанов никак не мог объяснить Максакову, что он очень не хочет, чтобы тот выступал в роли этакого мстителя.

Тот уклонился от обещаний.

- Ладно, ты выздоравливай. А я его все равно потрясу. Для пользы дела, раз уж засветился. И еще, если с бандюками этими, что-нибудь проясняться начнет, не увиливай. Такие садисты опасны вообще. И если ты их простил, то где-то они прощения и не заслужили. ПОНЯЛ?

- Понял.

Максаков ушел. А у Доктора Наф-Нафа заканчивалось действие морфина. Вызвать медсестру? Или потерпеть? Потерпеть... Сколько смогу. Терпел же Он. Терпел и нам велел. Каждый вдох и раскаленным ломом по ребрам. Выдох и снова ломом. Обида. За себя и за бедного, не успевшего пожить-то толком Марка. Щенка то за чем? Он пытался меня защитить. Он лаял. Я слышал. Может быть от этого лая меня так быстро и нашли? Все тело болит... Я весь сплошная боль. Когда она достигнет порога, я отключусь. Надо потерпеть. Надо. Это моя жертва. Это моя сила. Вытерплю - молодец, сломаюсь, нажму на кнопку вызова сестры - слабак.

Вот какой я молодец! Боль уже отпускает. Значит можно с ней справиться?! Можно. А отчего темно? Глупый, я ж зажмурился. Открыть глаза. Сестричка. Откуда? Я не вызывал.

- Доктор! Почему вы меня не вызвали?

- А что? Я терпел.

- Пока нельзя терпеть. - Сестричка, другая уже. Та, ночная, ушла домой. - Вы же врач, знаете, что боль истощает.

- Знаю. Не хочется к наркотикам привыкать. - Боже мой, какая красивая девочка! Вот, чертенок! Халат просвечивает в солнечных лучах, и лифчик гипюровый. Прав Максаков, сто раз прав. Такие девочки заставляют жить! Хотеть жить!

Сестричка закончила укол, разогнулась и глаза доктора Наф-Нафа, автоматически заглянувшие ей за пазуху, вернулись в прежнее положение.

 

Через два дня удалили дренаж, и Кабанова перевели в отделение. Главный распорядился выделить ему отдельную палату. Синяки рассасываются быстро. Барабанная перепонка заросла, ребра и ключица тоже срастались. Боль почти не беспокоила. Максаков заезжал пару раз, привозил, как всегда, деликатесов. А "смирновскую" Кабанов отдавал домой. Приходил незнакомый следователь, расспрашивал. Не так, как Максаков, а спокойно и очень дотошливо. В конце концов, Виталий Васильевич на протоколе опроса пострадавшего написал: "с моих слов записано верно и мною прочитано" подписался. Среди предъявленных фотографий с трудом узнал обратившегося бандита. Сомневаясь, указал: "похож на этого". Следователь убрал фотографию, никак не прокомментировал.

Дело это постепенно забывалось, только девочки все продолжали искать щенка и расклеивать объявления.

 

Месяца через три Александр Сергеевич Максаков подъехал к храму Явления Богородицы, где служил отец Владимир. Тот уже знал о беде, постигшей Кабанова. И каждую службу поминал во здравие "раба Божия Виталия".

Закончив службу, Владимир Матвеевич разоблачился и пригласил полковника для беседы в дом. Усадил за стол. Стал угощать. Максаков, не желая обидеть, принял угощение. Но Свешников, почувствовав нетерпение полковника, первым отодвинул приборы.

- Рассказывайте, Александр Сергеевич. С чем пожаловали?

Максаков порылся в кармане, извлек несколько фотографий.

- Вы знаете, что нашего доктора осенью сильно избили?

- Знаю.

- Знаете за что?

- Неужели было за что-то? - удивился отец Владимир.

- Причина есть всему. Он отказался позвонить мне и замолвить словечко за одну женщину... - И Максаков рассказал всю историю с пищеблоком и чистосердечным признанием кореньщицы Сафроновой, с визитом к Кабанову ее сынка.

- А при чем здесь нападение на доктора? - спросил священник.

- У меня есть веские, но, к сожалению, бездоказательные подозрения, что напавших на Кабанова бандитов нанял сын этой кореньщицы. Как бы в отместку за унижение и суд над матерью. Ее ведь судили, дали год условно.

- За что?

- Взяли с поличным на выходе с работы. Если б не написала чистосердечное признание, могли бы припаять не условно. В общем, суд учел раскаянье... но я не с этим к вам приехал. - Отец Владимир молча изобразил внимание. - Вы помните ту исповедь нашего доктора?

- Конечно, помню.

- И как он винил себя в несчастьях своих обидчиков?

- Разумеется...

- Так вот, он и теперь просил меня ничего не делать этим подонкам и даже не искать их.

- Я понимаю.

- А вот я не понимаю, - Максаков извлек две фотографии, - Мы ведь нашли обоих, и арестовали. - Отец Владимир нахмурился, - Нет, не за нападение на Кабанова, их взяли на грабеже с поличным. - Свешников опять весь внимание, - так вот, что странно: один умирает на допросе от сердечного приступа, а второй - в камере. Причина не известна, но, скорее всего, сокамерники прибили.

- Что ж вас удивляет? Для этого сорта людей финал закономерный. При чем тут Кабанов?

Максаков сделал паузу.

- А при том, Владимир Матвеевич, что сынок Сафроновой улетел на Канары. И оттуда не вернулся. В смысле, живым. Он, оказывается, был дайвером, нырял с аквалангом. Опытным был аквалангистом. Так вот у него заклинило клапан, и он утонул. Выходит что-то странное, прав наш доктор? Не на том свете, а на этом платить?

Свешников перекрестился и пробормотал: "упокой душу раба Твоего, Господи...". - Так вот я не просто готов поверить Кабанову, я уже верю.

- Ну и хорошо. А что ж тревожит? За все воздастся... и за доброе, и за злое. может не с такой математической точностью, но все вполне в порядке вещей. А вы Виталию Васильевичу не рассказывали об этом?

- Нет. Ему и без того проблем хватает. Опять закомплексует, не дай Бог.

- Думаю, и не стоит. - Свешников пристально посмотрел на полковника, тот очень не похож был на себя, уверенного, деловитого, слегка бесшабашного, - Но ведь вы ко мне не за этим приехали, Александр Сергеевич?

Максаков мучительно выдавил:

- Исповедуйте меня, отец Владимир, ибо я грешен, и мне больше не к кому обратиться...