В странном забытьи мужчина смотрел на занавеску, освещенную луной. Рядом, уютно свернувшись и ровно дыша, спала женщина.

«Что бы случилось, - подумал он вдруг, - если б я встал, оделся и ушел…туда?»

Он не сразу понял, где, собственно, могло находиться это «туда», но уже через мгновение ясно увидел перед глазами одиноко стоящую купу тополей, речной берег со старыми корявыми ивами, которые, казалось, покорно и нежно окунали свои тонкие ветки в гладкое зеркало воды… Не здесь ли прошло самое прекрасное лето его юности? Он знал, что ему не уехать и что если даже решиться, то возвращение туда окажется напрасным.

«Я счастлив, - сказал он сам себе, - то время и вообще все прежнее осталось позади. Что делать, зачем рваться туда? Я ведь счастлив, а остальное - неважно…»

Но фраза «я счастлив» вдруг показалась резко неприятной, и он поспешил поправиться: « Я удовлетворен, только и всего, но это еще не счастье».

Медленно и неумолимо стало в нем возрастать желание непременно уехать, желание, которое он не в состоянии был объяснить. Он пытался оставаться спокойным, очень спокойным, надеясь, что какое-нибудь объяснение да придет, и вслушивался, как тянущее и горькое зелье наполняет все существо. Потом украдкой он взглянул на спящую, и его охватило нечто похожее на страх, от которого он, впрочем, тут же освободился.

 

Закусив губу и прикрыв глаза, он стал вызывать в памяти ту реку и все то, далекое. «Тополя, наверное, выросли с тех пор, как я там не бывал, и не одну иву, поди, снесло водой»

В то лето он чуть свет выходил к реке. Ему нравилась тогда одна девушка, которая все ночи напролет проводила за книжкой и потому вставала только к полудню. А он был молод и горяч, и ночевал всегда один, изредка навещая одну очень осторожную женщину. Но даже тогда ему не пришло в голову пугаться, если бы он увидел ее спящей, свернувшейся калачиком и ровно дышащей, в час, когда луна прокралась в дом, пробилась сквозь занавески.

Хороши были эти утра. Проснуться с зарею, вслушиваться в шум города. Ополоснув лицо, послушать, как в город вползает поезд, визжа словно моська, которую дразнят. А выходя бодрым и свежим на улицу, успеть еще насладиться стуком копыт случайной лошади по асфальту.

По улице он шагал насвистывая, размахивая спортивной сумкой, и был счастлив оттого, что на свете столько движения и столько будоражащих, сплетающихся звуков. Мимо пробегали трамваи, проносились автомашины, велосипедисты. Магазины еще дремали за опущенными жалюзи, а он направлялся к реке, продолжая насвистывать какую-то песенку, неважно какую, а город приносил отчетливые запахи молока, железа, табака и яблок…

Он уделял много времени спорту, и это заставляло его по-своему смотреть на мир. Ничто из сущего не было главным – ни город, ни люди. Он жил ради движения, сила играла в нем, охваченном лихорадочной молодостью, наполнявшей душу чувствами столь быстро, что и времени-то не оказывалось в них разобраться. А потом жизнь и время были чем-то настолько несущественным, думалось ему, что уловить и ощутить их можно только в эти бездумные годы.

И он занимался плаванием, ходил на байдарках, прыгал с трамплина сто раз подряд, пока глаза не наливались кровью и не начинало гудеть в ушах. Он делал стойку на руках на пляже или же, примкнув к веселой ватаге парней, начинал гонять мяч по каким-то импровизированным правилам. Все это имело только один смысл – движение, физическая нагрузка.

Во второй половине дня его девушка появлялась на пляже, и тогда он внезапно бросал приятелям: «Привет, братцы!», обнимал ее за плечи, и они удалялись вдоль реки, поначалу провожаемые взглядами. Девушка расспрашивала, для чего он живет, сколько раз испытывал любовь, пугает или волнует его мысль о смерти. Все это надо было ей знать для того, чтобы правильно оценить его, и вынеся оценку, она еще прочнее утверждалась в своем пристрастии к беспрерывным спорам. Лично ему времяпровождение девушки казалось бессмысленным, а вопросы докучали еще больше, чем то и дело появляющийся на пути рой комаров. Он хмурился, слушая ее трескотню, швырял на ходу камни в воду, отвечал отрывисто, взвинченно, почти резко, в промежутке между взлетом камня и его отдаленным всплеском.

Надо сказать, ответы его, хотя и раздраженные, были достаточно расплывчаты. Но не по серости, разумеется, а из осторожности или, может, стыда перед этим абстрактным миром всяких « для чего, как и почему», куда его насильно вовлекала девушка. Он же был убежден, что никто не вправе давать окончательные ответы в этом мире, казавшемся ему потрясающе хрупким и почти неприкосновенным. Но девушка назойливо и обстоятельно продолжала свой допрос. Где-то она была просто несносной, эта девушка, и все делала с какой-то утомительной серьезностью. И когда держала его за руку, и когда целовала, когда плавали рядом – ее маленькие глазки имели всегда одинаково сосредоточенное выражение, выводившее его из себя. Временами она была удручающе принципиальна, и ее суждения звучали так логично и строго, что казались прямо-таки допотопными. А ему хотелось бегать, дурачиться, пытаться сорвать поцелуй или плавать под водой, ворочая камни в поисках осколков, патронов и заржавленного оружия, чего еще в избытке покоилось на дне. Но девушка не позволяла ему плавать под водой. Она запретила эту игру, когда он однажды вынырнул с искореженным автоматом наперевес. И он послушался покорно, без возражений.

«Не хочу играться, - сказала она едко, - давай лучше поговорим». И уселась на выступавшие из-под земли корни ивы. Прислонившись к стволу, усеянному муравьями, и накручивая на палец кончик косы, она принялась рассказывать о будущем к которому себя готовит: « Поступлю в институт, получу диплом, устроюсь на фабрику, выйду замуж, рожу мальчика и девочку, выращу их, отдам на астрономический или медицинский факультет, а потом предоставлю им полную свободу…»

Слушая ее, он зарывался лицом в пыльную траву и представлял, как плывет под водой или бежит. Неизвестно почему, его одолевало искушение прервать ее и сказать, что жизнь совсем не такая, какой она ее изображает. Что жизни надо учиться, чувствовать ее и двигаться по ней, повинуясь ежесекундно меняющимся правилам.

Но тогда еще он не испытывал ни нужды, ни удовольствия подыскать слова, чтобы выразить то, что чувствовал и понимал. Только один раз он не выдержал и резко оборвал ее: «Жизнь совсем не такая…»

Девушку, однако, вовсе не смутила эта вспышка – она вообще была до того самоуверенная, что, как кошка, всегда падала на лапы – и спросила спокойно, чинно и сухо: « А какая?..». В ответ он только пробормотал: «Никакого определения жизни нет!» - и бросил в ее сторону горсть мокрого песку.

 

Лицо женщины постепенно светлело, тень уходила по мере того, как луна забиралась все дальше в глубь комнаты. «Сейчас луна покатится на нас», - подумал мужчина, и ему было приятно видение светила – то белый мяч, который того гляди закатится в комнату и окрасит все в свой белый, призрачный цвет. « Даже душа твоя станет белой», - прошептал он и улыбнулся.

Женщина словно уловила во сне его улыбку, и несколько мгновений луч тепла держался между ними, затем она еще глубже погрузилась в сон.

« Почему ты так спишь? – думал мужчина. – Почему не хочешь спать у меня на руках. Нас разлучает твой сон. Зачем?».

Он собрался уже произнести имя женщины и попросить, чтобы она обняла его, но, пораженный, обнаружил, что не помнит ее имени. «Вот-те на!» Он попытался опять улыбнуться, чтобы снять чувство неловкости, сразу же стянувшее ему затылок. «Анна? Мария? Елена? Глупости какие-то! Надо же, не могу вспомнить! Ева? Элиза? Кармен??» Так и не сумев припомнить имя женщины, он растерялся, решив, что по необъяснимой причине его внезапно поразила полная потеря памяти.

 

Осторожно он начал нащупывать в ней нить: кажется он плавал под водой, разыскивая старое оружие…Река и весь тот, прежний мир сразу же вернулись. Та река, которая будто бы не текла, а стояла на месте как неживая, та река вновь очутилась здесь. Возвратилась и та милая, несносная девушка.

«Ты боишься смерти?» - спросила она и, обломав ветку ивы, принялась сдирать кору. А так как он молчал, словно растворился в воздухе, девушка продолжала в том же духе: « Скольких ты любил?»

Мужчина тряхнул головой и открыл глаза. « Прошло двадцать лет с тех пор, как мы ссорились в последний раз», - подумал он и заметил: занавеска легонько колышется, будто за ней кто-то, выжидая, притаился. Но за окном ничего не было, кроме беловатой мглы. « Может, я думаю все время о ней оттого, что прозевал любовь? Но разве можно так влюбляться в собственные неудачи? И вообще любовь ли это? Разве я любил ее сильнее, чем теперь свою жену?»

Мерное и теплое дыхание женщины приводило в трепет, а легкое, горячее дуновение касалось его глаз. « Все это глупости! Ее зовут Бася. Поразительно, как я мог забыть?!»

Теперь луна висела совсем близко и была похожа на полное и румяное женское лицо. Казалось даже, она даже подмигивает, хотя для этой стриженой Джоконды подобная мимика была бы, пожалуй, нелепа. Мужчина поспешил тоже подмигнуть несколько раз, но лицо луны уже утратило всякое выражение и опять превратилось в простой мяч белого диковинного цвета. Протянув руку, мужчина хотел было погладить жену, но вовремя спохватился, побоявшись потревожить ее сон. « Я счастлив с тобой, Бася! – подумал он в приступе благодушия, - Мы ведем размеренную жизнь, не ссоримся и никогда не надоедаем друг другу, каждый час дня мы умеем наполнить чем-то радостным или осмысленным. Нелепа даже мысль о бегстве от тебя в погоне за тенью давно иссякшей любви, выдохшейся, прежде чем во что-либо превратиться».

Он шумно вздохнул и сказал сам себе: « Все, я остаюсь, мне некуда и незачем идти – уходить, бежать от счастья бессмысленно».

Но поспешность, с которой он все это произнес, отозвалась беспокойством.

« Я остаюсь! – повторил он. – Не хочу, не желаю, не имею права уходить!»

Но мышцы сами уже сжались, готовые к прыжку. «Тебе незачем идти туда! – настаивал разум. – Ты гонишься не за любовью, а за призраком, нельзя быть влюбленным в неудачу. Ты счастлив здесь и здесь должен остаться!»

Но напрасно, он уже начал подниматься.

И тогда луна неожиданно погасла. Вставая, он думал только о том, что в комнате почему-то померкло, все залито черной тушью, абсолютно все и его душа, еще недавно такая белая. Он встал с постели босиком, потянулся за одеждой, нащупал бумажник и взглянул на светящиеся стрелки часов. «Половина третьего», - отметил он про себя и устремился из комнаты в смутном порыве, рассчитывая успеть на трехчасовый поезд, тот самый поезд, который сможет отвезти его назад, туда, к той реке.. Его бил озноб и окружали запахи, которые он считал давно забытыми. Он чувствовал, как спешит по каким-то улицам, насвистывая очень знакомую песенку, и она отдается странным эхом в лабиринте домов.

 

Часа в три женщина испуганно проснулась, оторвавшись от приятного сна. Пульс бился часто, пришлось задерживать дыхание, чтобы угомонить сердце. Она почувствовала, что место рядом с ней пусто и уже остыло. Встревоженная этим, включила лампу и недоверчиво ощупала пустое ложе. В последнее время у нее из-за беременности часто случались приступы головокружения, тошноты, порой даже галлюцинации. Она прикусила пальцы и убедилась, что чувства ее не обманывают. Место рядом действительно было пусто, но в таинственной тишине комнаты кто-то словно выводил некую песенку.

 

Супруг, скатившись ночью с кровати, растянулся на полу и тихонько посвистывал во сне.