Дождь. По небесно-серому лицу капли сползают вниз, но если бы они были зеркалами, душа была бы изъедена молью. Пальцы вымазаны коричнево-бурым: это краска, так навязчиво напоминающая о жизни, словно с крыльев бабочек, слазит с листьев.

День. Ты встретил рассвет под закрытым окном, которое ты называешь небом. На стекле разводы, иногда складывающиеся то ли в лица икон, то ли в гримасы юродивых. Тебе кажется, ты чувствуешь то, что они знают.

Если тебя похоронят - тебе станет теплее.

Если тебя склеят - ты все равно упадешь на пол.

Если тебе дадут крылья - ты станешь вороной.

В сердце бьется: карр-карр-карр.

Птица с человеческим лицом. Стервятник на свалке чувств. Тебя волнует лишь то, насколько быстро они разлагаются.

Ты снова не успеваешь.

Время. Его нет.

Дом. Не будем об этом.

Ты. Осталось не так уж много.

Когда сидишь на подоконнике, не чувствуешь себя между небом и землей - чувствуешь, как холодно сидеть. Ерзаешь, болтаешь ногами - жить становится интересней.

Ты снова не можешь дойти до сути. Если бы ты был знаком "Stop" - на тебе заканчивался бы мир.

Ты снова не можешь - ты не можешь снова.

Пальцы вымазаны красным - ты срываешь листья с деревьев.

Когда по тебе ползает муха - ты долго помнишь весь путь, который она прошла.

Если бы ты был мухой - ты бы ползал по кругу.

Тебе кажется, ты чувствуешь то, что я знаю.

Я знаю про тебя все.

Птица с человеческим лицом. Слушая твое карканье, я гадаю, сколько мне осталось жить.

Время. Его нет.

Дом. Не будем об этом.

Тебя волнует лишь то, насколько быстро они разлагаются.

Ты. Осталось не так уж много.

Ерзаешь, болтаешь ногами - ты снова не успеваешь.

Если бы на тебе заканчивался мир, ты бы все равно ползал по кругу.

Пальцы вымазаны в дождь. Мертвые бабочки, словно листья, лежат на земле. Если бы небо было зеркалом, осень была бы изъедена молью.

Ты сидишь на подоконнике и строишь гримасы.

Птица с человеческим лицом.

 

7

Четыре часа до утра и дети смеются так, словно небеса больше не хотят сопровождать их детство.

Дети повзрослели. Дети стали умнее. Дети перестали смеяться.

- Давай в дочки-матери?

- Поздно.

Мы идем за ручки, и с век банально падают желтые листья.

- И давно осень?

- Прямо с весны.

- Ха-ха, - ты смеешься, и кошки прячутся среди деревьев. Они улыбаются и облизываются.

Денег нет, а ты просишь сигарет и кофе. Мои глаза серые и они врут тебе. Денег нет. Да.

Мы держимся за руки и идем вприпрыжку. На таких кузнечиков можно поймать плотву. Можно - сифилис.

День прожит почти до утра. А значит, нам остается лишь просыпаться минута за минутой и переводить часы каждый час на полчаса вперед.

Ты поешь в тон, но это не значит, что мои слова слышатся тебе лучше. Это не значит, что ты меня понимаешь. Просто мне нравится слышать твой голос. Твой голос - стук копыт то ли демона, то ли безумца за углом соседнего дома.

Порадуйся, твоя стрела в моем сердце. А листья все продолжают и продолжают.

Падать.

- Ха-ха, - ты смеешься.

Иногда я не понимаю, зачем я прикасаюсь к твоей коже, словно скальпель хирурга или сомнительная нежность.

Иди, я тебя поцелую. Исцарапай мне спину. Чтобы я сожалел о нашей встрече и крест послужил троном для воронья надо мною.

Чужой, не твой голос смеется. Менестрели.

Ха-ха.

Захлебнуться от смеха. Насмерть. Как муха.

А мне десять лет и если первый мой встречный человек подарит мне игрушку, я смогу играться человечеством.

Человечеством - как мало. Ха-ха.

Чужие смеются снова. Улыбаются. Юродствуют.

Помести ворону на икону - и она на тебя посмотрит с укоризной.

- Скажите, а где здесь ад?

- После прелюбодеяния направо.

- Спасибо вам, огромное, сударь.

- Иди нахуй. Дай поплакать.

Когда растеряно все, кроме человечности нет места для других. Вспомни все, что было и пойми, что не осталось ничего кроме тебя.

Как ловко звуки появляются из проводов. Удивляешься и завидуешь струнам. Ты так не умеешь и никогда не сможешь.

Ха-ха. Ухмыляешься, словно горький эгоистичный ребенок.

Принцессу изнасиловали.

По уголовным сводкам - ты.

Ботинком.

Начисти обувь - у тебя сегодня бал.

Ты - птица с человеческим лицом.

 

7

Я почему-то привык, что за окном живут вороны. И сегодня, подхожу к окну и не замечаю ни одной.

Я почему-то знаю, что вороны считают людей. Два, три… одного не досчитались. Ну и ладно. Не страшно.

Я почему-то решаю – вдруг – что их не существует. Действительно, я никогда не гладил ворон и не подбирал их перьев. Как вообще могут быть черные птицы? Это я снова что-то придумал и поверил.

А если прохожему во рту нарисовать черное пятно, он захлебнется краской.

Из окна дует. Мерзнут руки. Болит горло.

Пахнет кофе.

Сигаретами.

Кто-то выдыхает душные комья души.

Пугаюсь. Оборачиваюсь.

Ужасаюсь.

Рассматриваю пустые глаза за моей спиной. Рассматриваю лица, протягиваю руку, беру одно. Оно морщится, кривится, но пока молчит. Плюну, протру рукавом, одену.

Одеваю, падаю и слышу крик. Занавес. Музыка. В оркестровой яме труп.

Кровавое черное месиво на паутине из басовых струн. Вокруг суета, паника, мухи кружатся, танцуют вальс, откладывают яйца.

Аплодисменты. Аплодируют стоя.

Кланяюсь.

На бис!

Кашляю. Выпадаю из окна, расправляю крылья.

Чистый и свежий ветер. Завтра дождь. Холодно. Пахнет кофе.

 

7

Сбиваются в стаю, кружат, снижаются, вгрызаются руками в волосы, сливаются, накладываются и перекатываются двумя звенящими металлическими шариками между пальцев. Каркнешь им – прекратят, остановятся ненадолго, на минуту, на десять секунд, на миг, пока снова не отвернешься, и не будешь смотреть на размазанную всякими алыми небесами головку сыра над головой. Облизнешься, блеснешь глазами, обернешься и снова каркнешь, чтобы прекратили. Плюнешь. Ворвешься в плешивый клин, закружишь его вокруг себя, закричишь, захохочешь, вцепишься кому-нибудь в волосы, оторвешь с мясом, раскидаешь по сторонам – не жалко.

Потом, когда-нибудь снова вернешься, если что, соберешь, уберешь, наведешь порядок, сядешь, закуришь, и будешь пить тишину и спокойствие жадными и большими глотками, чтобы как следует отдышаться и успокоиться, и не оборачиваться больше на мышеловки. Достанешь щетку, отрусишь пыль с крыльев, начистишь туфли и прыгнешь вниз, и главное, чтобы не на руки, а чтобы подняться и на охоту. Зайдешь в кафе, сядешь на ветку, и будешь клевать печень за печенью, попросишь счет, оставишь две мятые купюры и розовый леденец на чай, поднимешься, наденешь пальто, выйдешь под дождь, наступишь в лужу, откроешь зонт, ссутулишься и услышишь, как проходящий мимо мальчик воскликнет: «Мама, смотри птица!»

Будешь долго смотреть на пустое окно посреди стены, станешь на красный, пойдешь на зеленый, повернешь за угол, спустишься в подвал, позвонишь, откроешь, тебе с порога: «Проходи. Премьера через две минуты».

 

7

Проходишь, раздеваешься, чистишь зубы, красишь глаза, садишься в четвертый ряд, ерзаешь, нервничаешь, переживаешь, звонит телефон, «Алло!», открывается занавес, встаешь, отворачиваешься, уходишь, падаешь: кто-то держит за куртку, за брюки, за рукава, вырываешься, кричишь, стонешь.

Усаживают на место, держат за руки, за плечи, держат за голову, говорят «Смотри!», разжимают пальцами веки, требуют «Смотри, тварь!», хохочут, юродствуют, показывают пальцем и не отпускают.

А ты бьешься, кричишь, орешь «Смотрю, тварь!», извиваешься, хохочешь, показываешь пальцем и не плачешь.

Потом разворачиваешься, прыгаешь вниз, тянешь за собой их всех. Они цепляются, свисают с подоконников, с крыши, с деревьев, сидят на ветках, смотрят на тебя, живут вместо тебя, сглатывают, сблевывают и страдают.

Ты одеваешь очки, поправляешь галстук, смотришь на часы, ждешь без пяти шесть, берешь портфель, поднос, снова выходишь на сцену, получаешь пулю в голову, нож в спину, спотыкаешься, падаешь и наконец-то блаженно выдыхаешь, закрываешь глаза, согреваешься и слышишь ритмичные звуки контрабаса где-то немного слева и сзади.

К вечеру тебя находит вахтер, хвалит, говорит успех, говорит молодец, говорит так, как будто и вправду, и хочется верить, и обниматься, и радоваться, но смотришь на зал и понимаешь, что зрители никуда не ушли. Все еще тут, все еще ждут, живут тебя без остатка по-прежнему и все по-прежнему продолжает продолжаться.

 

И только теперь… опускается… занавес.

 

Вадим Корвин Гололобов, 2006-2011