Из цикла "Делать мне больше нечего"

 

«Толык, прихади к нам кюшат, мая вчера такую пердю-ю-ю купиль», - Номанджон Семижопович приглашал Толика на ужин совсем не ради «пердю».

Ему нужен был «харощий мащин».

Да, на всякий случай: «пердю» – это фирма такая, “Frank Perdue” называется, хорошими курами торгует. А вы что подумали?

 

Номанджон хотел обустроить свою жизнь в Америке достойно. Сразу решить главные проблемы, не откладывая «на потом». Задача номер один – собственный автомобиль, задача номер тоже один – уютная квартира. Здесь у всех окна голые, а Номанджон так жить не может. Ему занавески шелковые, покрывала парчовые, накидушки разные нужны.

 

За первую задачу взялся новый приятель, Толик. Конкретный пацан из Одессы. Толик уже пятнадцать лет в Америке, в Нью-Йорке все ходы и выходы знает. Даже там, где вход рубль, в смысле доллар, а выход – два.

Толик называет себя "гражданин мира" и перепродает битые машины. Он - типа дилер.

 

И вторую задачу Толик поможет решить. Для клиента – не жаль собственного времени и бензина. Он знает один левый оптовый склад, где есть то, что нужно Номанджону. Парча, накидушки и прочая тряпичная дребедень, или, как выражается Номанджон, «мануфактюр».

 

Номанджон нужен Толику, как маца - еврейскому пасхальному седеру (если только я ничего не перепутала).

Купит Номанджон Линкольн («Название-то одно чего стоит, а, Номанджон!»), - Толик тогда быстренько выплатит «рент» за квартиру и можно будет перекантоваться до следующего такого же типа Линкольна.

 

На прицеле у Толика есть еще один новобранец из совка. Земляк, тоже из Одессы.

И Толик уже знает, как его развести и на что его взять: разведка донесла, чем клиент увлекается.

 

Договорились так: сначала Толик везет Номанджона покупать «мануфактюр», а потом они вместе возвращаются «кушать пердю».

У Толика – времени в обрез. Поэтому он забросит клиента на тот тряпичный склад, а через полчаса вернется и все переговоры с продавцом проведет сам.

У Номанджона задача самая простая – походить по складу и присмотреть себе эту дурацкую парчу с шелками. Там его и проведут везде, и все покажут.

Короче, справится. Тем более что не один едет, а с женой.

 

Гуля – женщина серьезная, только пока шугается всего. Не привыкла к большому городу, дичится. Четверых родила и теперь тоже, как Номанджон, - Семижоповна.

Номанджона в народе для простоты зовут Семижоп, ну, а Гулю - соответственно.

 

Толик целый день носился по автосвалкам, к Номанджону добрался только во второй половине дня.

Оторвали Гулю от плиты, от пердю и поехали все вместе.

Адрес бухарские евреи подсказали -где-то в Нижнем Манхэттене. Сам Толик по таким местам сроду не ходил, ему все эти тряпки сто лет не нужны.

 

Cначала запутался в незнакомом районе, но, в конце концов, все нашел, выгрузил из машины триста килограммов живого веса и пообещал через полчаса, максимум, – минут через сорок – быть на месте.

Номанджон пошел вниз первый, пригнув большую голову, цепляясь за перила и проклиная тех, кто придумал устроить оптовый склад в подвальном помещении.

Гуля тяжело переваливалась у него за спиной.

 

На входе стоял человек. Он внимательно осмотрел обоих, что-то отметил в журнале на столике и, молча, показал на вход.

Номалжон вошел и услышал, как за спиной Гули захлопнулась дверь.

Вокруг было темно, и куда идти – непонятно. Толик предупреждал, что цены здесь бросовые и обстановка соответствующая – все по-простому.

 

Вдруг зажглась лампа. Она осветила одинокую фигуру. Это была огромная, куда выше Номанджона, баба. Она стояла лицом к стене, раскинув руки и растопырив ноги. В полутьме доверчиво цвел белой ромашкой ее голый зад.

Гуля охнула и вцепилась в плечо мужа. Оба не в силах были оторваться от этой картины.

 

Бабища была на высоких каблуках, руки и ноги у нее были привязаны к крючьям, вбитым в стену. Она была типа распята.

Через минуту Номанджон разглядел, что трусы все-таки присутствовали, но только их было совсем мало, и они почти полностью утопали в жеребячьих выпуклых ягодицах этой Ромашки.

 

Голова зашевелилась, повернулась в профиль и по-лошадиному закосила глазом, отслеживая эффект, произведенный на вошедших.

Тут Номанджон сообразил, что на каблуках стоит вовсе не баба, а огромный, мускулистый мужик. И было это так страшно, что он инстинктивно рванулся к выходу. Дверь была заперта.

 

Мужик вдруг растаял в полутьме, и лишь его задница по-прежнему простодушно радовала глаз.

Свет зажегся теперь в следующем отсеке. Перед ними стояла – Номанджон напрягся и хорошо подумал, - безусловно, женщина.

Она была немолода, наверное, постарше Гули. Улыбалась дружески и гостеприимно. И одета была во что-то светлое, кружевное. Белая шляпка на голове, белые ажурные чулочки, такие же туфли, перчатки и маленькая белая сумочка.

 

И все. Это Номанджон сообразил не сразу. То есть ни трусов, ни этого, что там они наверху носят. Гуля была женщина стеснительная, богобоязненная, и Номанджон никогда не видел ее раздетой. В детали женских боевых доспехов он никогда не вникал и что как называется практически не знал.

 

Короче, стояла она вроде бы одетая и в то же время – бессовестно голая. И от этого сочетания у Номанджона теперь все внутри зашлось уже не страхом, а совсем другим ощущением, что он с удивлением заметил по ставшим тесными штанам.

 

Женщина кивала кудрявой головой, приглашая идти за ней, и что-то лопотала по-английски.

Ну, значит, она и будет провожатая, сквозь туман в глазах и помутнение в голове сообразил Номанджон. Гулю он пустил следом за собой. Она крепко держала его за край куртки. Куртка неравномерно дергалась, это означало, что жена покачивалась.

 

Номанджон еще раз проверил: вот он сам, а вот - позади - стоит его жена. Они приехали выбирать «мануфактюр». Вот склад. Вот провожатая. Он изо всех сил старался убедить себя, что еще не сошел с ума и что все это ему просто с перепугу показалось. Типа, видение было такое.

 

Они вошли в большой зал. Полумрак скрывал углы, на стенах были развешены рулоны бумажных полотенец. «А мануфактюр-то где?», - все еще отказываясь верить происходящему, шарил глазами по сторонам Номанджон.

 

Мануфактюр отсутствовал. Вместо него вокруг копошились люди. Они были разные: молодые, старые, почти все мужчины и немного женщин. Единственное, что их объединяло, - все они были голые, полностью или частично. А те, кто еще не были голыми, быстренько, на глазах Номалжона, раздевались и начинали радоваться жизни вместе со всеми остальными.

 

Дама в белом, поддерживая Номалжона под руку, медленно вела его сквозь плотную массу человеческих тел.

Толпа оживленно гудела. Каждому было, чем заняться. Слева, с зачарованно поднятой головой, стоял здоровенный детина (это Номалжон уже сразу понял, что он дурак, что ли?) в женской коротенькой рубашечке на бретельках. Из-под нее торчал совсем не женский орган.

 

Вот над ним-то, не отрывая глаз от экрана, подвешенного к стене телевизора, не покладая рук, трудился этот тип. На голове – хвостик, заколочки. Губы накрашены. На экране – невозможный кошмар. Сзади тихо плакала Гуля.

 

Она по-прежнему сжимала в кулаке край его куртки, послушно следуя за ним.

А он послушно шел следом за Дамой.

 

В зал вошел дедушка. Если бы Номанджон хорошо учился в школе и интересовался бы мировой литературой, он бы сразу заметил, что дедушка похож на "старика Хэма". Та же седая бородка, стальной ежик на голове, свитер крупной вязки. Пытливый взгляд умных глаз.

 

Но Номанджон в школе учился неважно и книжек никаких не читал. Поэтому он просто подумал, что такой солидный человек тоже, наверняка, пришел сюда не за этими глупостями, а за «мануфактюр».

Дедушка с озабоченным видом сразу же начал раздеваться. Аккуратно сложил одежду в стопку, положил ее на ботиночки рядом с плетеным креслом у стены, сел в него и тоже, как детина, начал «работать с предметом». Глядя перед собой пытливыми, умными глазами.

 

Ну не любил Номанджон учиться. А если бы любил, мог бы, например, после школы в театральный институт поступить. И там бы не только штудировать «Моя жизнь в искусстве» Станиславского, но и изучать такую дисциплину как «Работа с предметом».

 

Что такое «Работа с предметом» Номанджон не знал, да и мы, непосвященные, тоже не очень-то понимаем, что это такое. Вероятно, совсем не то, что происходило в тот момент в плетеном кресле.

Поэтому нужное слово Номанджон нашел самостоятельно. Типа справился.

 

Дама в белом улыбалась. Номанджон попытался ей объяснить, зачем они здесь и для наглядности стал рисовать руками проем окна. Он все еще на что-то надеялся.

Дама понимающе кивнула и подвела их к каким-то отдельным комнатушкам. Внутрь каждой из них можно было смотреть сквозь небольшие окошки.

 

Гуля дышала в спину и мешала. Номанджон, не глядя на нее, передернул плечами.

Мужчина насиловал женщину медленно и с видимым удовольствием. Она типа сопротивлялась, что, однако, совершенно не мешало насильнику вершить свое богомерзкое дело.

 

В окошке рядом стоял мужик, залитый в черную кожу с огромной прорехой в стратегически важном месте. Обе руки его были заняты. И тут тоже – «работа с предметом» меланхолически заметил бы Номанджон - если бы отучился в театральном. И поймал себя на том, что уже перестал бояться.

 

Никто не собирался расчленять его на составляющие, привязывать к стене или стаскивать с Гули штаны. Никто не обращал на них ни малейшего внимания.

Дел было у каждого предостаточно, и все очень старались. Теперь Номанджон понял, для чего висели по стенам бумажные полотенца.

 

Дама в белом провела его мимо столика. За ним сидели две пожилые пары, они, не торопясь, выпивали и обсуждали что-то, понимающе кивая друг другу головой и иронически подсмеиваясь.

Номалжон облегченно вздохнул: есть глаз на ком остановить. В следующий момент он увидел, что старцы сидели одетыми только наполовину - верхнюю.

 

Номалжон был не готов к таким потрясениям. Еще минута, и он от избытка впечатлений рухнет вместе со своей Гулей на пол этого странного склада, где нет «мануфактюр», а есть голые мужики и бабы.

Сильная рука в длинной белой перчатке развернула его в обратную сторону и подтолкнула к потным спинам - вроде бы мужиков, - хотя кто их знает, плотным кольцом окруживших тоненькую фигурку.

 

В центре стояла маленькая, по-азиатски хрупкая таечка. «Ну, прям, как наша», - по-родственному порадовался за нее Номанджон. Она улыбалась тягучей, ласковой улыбкой и медленно, очень медленно снимала с себя одежду. Окружение напряженно следило за ее движениями.

 

Многие, не теряя времени, «работали с предметом». Таечка ласково заглядывала в глаза каждому. В том числе и Номанджону заглянула. И даже озорно подмигнула чуть-чуть, краешком глаза. «Чувствует своего», - с умилением подумал он.

Ох, как сладко заныло у него везде, и особенно, там. Он же и не знал раньше, что от «типа посмотреть» можно так приятно переживать.

 

Гулю он загораживал спиной и все внимание сосредоточил на ласковой таечке. Она уже сняла какие-то свои попонки и сейчас освобождалась от прозрачной майки. Руки подняты. Острые детские плечи, ниже – две маленькие пиалки, как из сервиза у них дома, приставленные к грудной клетке. Темные кружочки по центру каждой.

 

От благодарности за то, что его глазки так хорошо покормили, за то, что в штанах все жило своей отдельной жизнью, Номанджон чуть не заплакал.

Голый животик крутился вокруг собственной оси, тоненькие пальчики медленно стягивали с себя юбку.

Через минуту мужики взорвались восторженными воплями, а "таечка" принялся за работу. Со своим «предметом».

 

Номанджон был подавлен. Ну, говорили ему всякое, но чтобы это… и ведь такая девочка, такое все у нее, понимаешь, правильное. Он чувствовал себя обманутым и от расстройства даже вспомнил про «мануфактюр» - типа зачем пришли.

 

Тетка без штанов уже не улыбалась, а аккуратно высаживала их обоих из зала. В дверях стоял Толик. Он ругался с охранником на входе. С Дамой в белом он тоже сразу же начал о чем-то спорить.

 

Пока они кричали, Номанджон увидел, что сбоку, за перегородкой, сидела та самая Ромашка на каблуках. Мужик, поглядывая на часы, торопливо ел пиццу, откусывая от нее огромные куски и запивая ее кока-колой.

Через пару минут, вытерев рот и благодарно икнув, он вернулся к своему распятию.

 

Толик, так и не придя к согласию с оппонирующей стороной, с остервенением швырнул на столик деньги и рявкнул на Номанджона. Типа пора уходить.

Подъем наверх. Опять узкие, железные ступеньки. Опять позади тяжело всхлипывает Гуля. Он и забыл совсем про нее.

 

В машине Толик ругался всеми непотребными словами, обвиняя Номанджона то в тупости, то в сознательном жульничестве.

Этот «мануфактюр» он ведь чисто конкретно приготовил для другого клиента - земляка из Одессы. Тот просил узнать, где в городе «садо-мазо» заведения покруче имеются. Типа разведать.

 

Бумажку с адресом для Номанджона Толик вынул из нагрудного кармана куртки, а нужно было из заднего кармана брюк. Типа перепутал.

 

Номанджон на Толика очень обиделся: «Я узбек, но тоже, между прочим, мелодрам люблю.

И вообще, у меня дублонка есть настоящий, только я его ношю-ю-ю: я в ней тольстый очен», - сказал он на прощание, для солидности упомянув еще и про свой новый зимний прикид.

Покупать Линкольн он категорически отказался. И куру фирменную они с Гулей скушали сами. Типа пердю.