Завершив изложение рассказа деда Павла от третего лица на бумаге, я принес текст в Хата-Яму дедам для просмотра и оценки. Деды решили читать вслух по очереди. Один читал, другой постоянно прерывал читающего вопросами. В результате чтение совместилось с обсуждением и затянулось на весь день. Деду Павлу не понравилось, что я присочинил к его рассказу то, чего он не говорил:

Ну, скажи, Петро, как я мог знать, о чем там рассказывал Олег, если я в это время в каталажке сидел.

Дед Петр наоборот хвалил метод изложения от третьего лица:

Не шуми, Павло. Наша задача не в том, чтобы мемуары написать, а в том, чтобы потомкам нашим все понятно о нашей жизни стало. А для этого, разных людей надо послушать: и тебя, и Олега. И Лаврентия, и Александру. Да, ты про их разговор не знал, потому и промолчал, ну а мы-то на что с Петрушей и Хата-Ямой. Мы слушаем тебя, воображаем, как все было, а Хата-Яма всех нас читает и показывает как в кино. Получается взгляд со всех сторон сразу. Петруша посмотрел это кино и все, что увидел, записал. Так, что Петруша молодец.

Да кто ж спорит, конечно молодец. Раньше жизнь моя только в голове у меня была прописана. Никто и не знал и не интересовался, о чем я думал, переживал, а теперь вот все записано. Кому интересно будет, заглянет в компьютер и прочитает. И может кому-то на пользу пойдет.

Вот-вот и я о том же. Почему ты с места сорвался в восемнадцать лет, теперь понятно. Что теперь выяснять будем, внучок?

Я ожидал подобный вопрос, но готового ответа у меня на него не было. С одной стороны, раз уж судьба наградила меня возможностью общения с моими дедами, хотелось сосредоточиться на их личных впечатлениях от прожитой жизни. С другой стороны было много общих вопросов, в которых с их помощью хотелось разобраться:

Во-первых, спасибо тебе, дед Павел Сергеевич за откровенные воспоминания. Теперь я знаю, как зародилась ваша семья с бабушкой Саней. Мы еще об этом поговорим подробнее попозже. А сейчас мне интересно вот что. Экзекуция над тобой показывает, что жизнь при царе была далеко не сахаром. Можно было абсолютно ни за что получить наказание, инвалидность, смерть. Но ведь и до этого Россия мягкостью нравов не отличалась. Ведь все в России строилось на костях, на пренебрежении к человеческой личности, на наглом присвоении результатов рабского труда. Так было и при Иване Грозном, и при Петре, и при Екатерине Великой. И ничего с этим нельзя было поделать. А если и поднимался народ на бунт, то власть легко эти бунты подавляла, а вожаков, Разиных и Пугачевых, четвертовала на Красной площади под восторги толпы. Почему же в семнадцатом году власть так легко рассыпалась? Как могло случиться, что власть взяли большевики и держали ее семьдесят лет? Все это происходило при ваших жизнях, тебе, Павел Сергеевич, было девятнадцать лет, а тебе, Петр Яковлевич, семнадцать. Когда вы почувствовали, что общество раскалывается на красных и белых? Когда все это началось?

Задумались деды, закряхтели. Почесав небритую шею, слово взял дед Петр Яковлевич Морин. Вспомнил как совсем мальчишкой слушал рассказ своего отца о разговоре со случайным попутчиком в Транс-сибирском экспрессе. Дед Петр начал свой рассказ, Хата-Яма пришла в размеренное покачивание как купе поезда, а за окном поплыли поля и перелески, просыпающиеся от зимней спячки.

 

* * *

 

1912.

Купе Транссибирского Экспресса Москва-Омск. Разговор купца Якова Морина с революционером Валерианом Куйбышевым о классовой борьбе.

 

….В Самаре Яков прогулялся по перрону, зашел в буфет на вокзале. Купил запечёную утку, растягай с налимом, бутылку смирновки, соленых огурцов с капустой и свежего ржаного хлеба. В купе его уже поджидал попутчик – молодой человек лет двадцати пяти, похожий на студента. Пышные длинные волосы опускались почти до плеч. Попутчик устремил на Якова прямой взгляд своих огромных серых глаз. Протянул руку:

Разрешите представиться: Валериан Куйбышев – профессиональный революционер на нелегальном положении.

Яков обалдел от такой откровенности, но автоматически пожал протянутую руку:

Яков Морин, купец второй гильдии.

Разрешите поинтересоваться: каких политических взглядов придерживаетесь?

Да мне все эти партии на одно лицо. Мне это баловство ни к чему. У меня Дело.

Яков поставил на стол бутылку водки, разложил закуску и обратился к попутчику:

Добро пожаловать к столу. Прошу выпить и закусить за знакомство и гладенькую дорожку.

Валериан отказываться не стал. Выложил на стол кусок сырокопчёной осетрины, и бутылку коньяка. ….Выпили по первой. Пожевали кто что. Налили по второй. Закусили. Яков утолив голод, отодвинулся от стола. Валериан набил трубку табаком. Закурил. Яков не курил, но запах табака его не раздражал. Было даже приятно.

Как же это ты, парень, не боишься вещать о своём нелегальном положении? Ведь стоит мне кивнуть кому надо – тебя мигом заметут.

Это я знаю. Но знаю также и то, что ты этого не сделаешь.

Это почему так?

А потому, господин купец, что Дело у тебя. А дело беречь и лелеять надо. Зачем тебе лишний раз попадать в полицейскую картотеку. Запишут там: “Ехал в поезде с государственным преступником”. А кто это прочтёт и какие сделает из этого выводы – ты не знаешь. Но ты хорошо знаешь, как у нас на Руси говорят: “Или у него украли, или он украл – кто теперь разберёт, но дыма без огня не бывает”. И потеряешь ты свою благонадёжность.

Оно так, господин студент. Кому охота в полиции светиться. Тише едешь – дальше будешь.

Выпили за взаимопонимание.

Вот скажи мне, студент, в чем твоя правда? Отчего это ты лучшие годы своей жизни по тюрьмам да каторгам гробишь?

А правда моя в том, что не могу я жить счастливо, если вокруг меня люди страдают.

Это о каких людях ты говоришь?

Да обо всех сразу. Ты что разве не чувствуешь на своих плечах эту государственную пирамиду? На самом верху царь. Чуть пониже графья с князьями да баронами. Дальше больше: аристократия, интеллигенция, купцы, мещане, офицеры, полиция, духовество.... И только в самом низу труженик. Рабочий человек, крестьянин, который и кормит всю эту ораву дармоедов.

Так что ж ты с этим можешь сделать? Так испокон веку мир устроен. Хочешь жить получше – пробивайся наверх. Но недовольные будут всегда. Ведь пробиваясь наверх, невольно приходится расталкивать окружающих. Ну и заденешь кого-то ненароком. Что с того? Сам виноват, что встал на дороге.

Яков принялся обгладывать утиную ножку, устремив свой взгляд за окно на проплывающие мимо поля и перелески.

Скажи-ка мне, студент, ты вправду веришь во всеобщее счастье и справедливость?

Верю. И не только в справедливость, а ещё в свободу, равенство и братство.

И как же ты собираешься этой свободы, равенства и братства достичь?

Есть программа. Эту властную пирамиду не сдвинуть, не развернуть и не переделать. Её можно только разрушить. Всех угнетателей: вельмож и капиталистов на свалку истории. Освободить пролетариат. Дать ему возможность расправить плечи. Это задача номер один.

Яков всё более увлекался разговором. Не часто ему доводилось обсуждать подобные темы.

Это как же “на свалку”? Убивать что ли будете?

Совершенно верно. Задача в том, чтобы уничтожить буржуазию как класс.

Это как так “как класс”? Не понимаю.

Очень просто. Нужно частную собственность преобразовать в общественную. Вообще вопрос собственности – ключевой. Сейчас всё наше общество состоит из пролетариата и буржуазии. Буржуазия имеет всё: леса, поля, железные дороги, дворцы, усадьбы, заводы и фабрики. Труженик, который всё это это создаёт и обрабатывает, не имеет ничего. Нужно лишить буржуазию собственности и передать всю эту собственность в государство диктатуры пролетариата. Тогда у буржуазии останется только две возможности: либо перейти в разряд тружеников и присоединиться к рабочему классу, либо погибнуть от карающего меча пролетариата.

А вот скажи мне, студент, как ты со мной поступишь? Отец мой самый настоящий сельский пролетарий. Чалил лес на Иртыше, оступился и утонул, когда мне было восемь лет. Мать, не в силах прокормить четверых детей, отвезла меня в город, оставила прислуживать земляку в галантерейной лавке. Вот так на тычках да затрещинах работал от зари до зари за харч, постель и обноски. Собрал за десять лет кое-какие денежки. Поехал в Харбин – привёз оттуда немного китайского шёлка. Продал с прибылью. Дальше больше. И так мало-помалу ковал капитал. Сейчас у меня магазин в Омске, семья, дом. Всё вот этими руками. И что же вы господа-товарищи, намерены меня от всего этого освободить?

Точно. Ведь все твои шелка и кружева созданы народом. Значит и принадлежать должны народу. С какой стати ты присваиваешь себе всю прибыль?

Я?.... Присваиваю прибыль? Как же это? Ведь всё это моё. Всё это создано мной. Да, я не клал кирпичи при строительстве дома. Я нанял бригаду строителей. Расплатился с ними по-хорошему. Ребята остались довольны. А ведь это тот самый народ, о котором ты тут толкуешь. Ну сидел бы я у себя на родине в нищете – кому от этого было бы лучше?

Да всем было бы лучше. Стал бы пролетарием, усилил бы наши ряды, приблизил бы революцию. А так... предал интересы рабочего класса, продался буржуазии за двухэтажный магазин.

Глупости говоришь, студент. Нет такого понятия “пролетариат”. Да, кто-то распределяет работу, а кто-то её исполняет. Это правда. Так устроен мир. Но рабство – это не профессия. Любой исполнитель мечтает выйти в начальники. И при первой возможности откажется от твоих сухарей ради хлеба с маслом. Ты вот что мне объясни. Вот ты ратуешь за свободу, равенство и братство. И в то же время толкуешь о какой-то диктатуре пролетариата. Свобода и диктатура. Как это совмещается?

Валериан любил поговорить с людьми из противоположного лагеря. Эти разговоры помогали ему оттачивать логику и аргументацию, необходимые в революционной работе. Валериан раскурил потухшую трубку, хлебнул остывшего чая и молвил:

Хороший вопрос. “Свобода – это осознанная необходимость”. Так Карл Маркс говорил, а Марксу открыта истина. Лучше не скажешь. Вот ты, господин купец, наверняка считаешь, чем больше у тебя денег в карманах – тем больше свободы. Так?

Само собой.

А вот и ошибаешься. Свободы тем больше – чем дальше ты от собственности. Собственность не освобождает тебя, а совсем наоборот: превращает в своего раба. Ты посвящаешь свою жизнь не собственному развитию, а обслуживанию и пополнению этой самой собственности. А у пролетариата капитала нет. “Ему нечего терять кроме собственных цепей” - тоже Маркс сказал. Поэтому пролетарий уже сегодня самый свободный на свете человек. Но свобода без справедливости – это не то, что приносит счастье. Счастье приносит Справедливость. А справеливость в равенстве. Поэтому: уравнять всех! Экспроприировать всю вашу буржуазную собственность и передать её в собственность государства – вот цель. А цели этой не достичь без без диктатуры. Так что путь к истинной свободе может быть только через диктатуру

Разговор продолжался до самых сумерек. Утром попрощались на перроне и никогда больше не встречались. Яков не забыл о разговоре и слова случайного попутчика: “Уничтожить как класс” не раз всплывали в его памяти. Это многое объясняло в его последующей жизни. Впрочем об этом позже. Всему своё время.

 

* * *

Дед Павел, выслушав рассказ деда Петра:

Во-от, правильно толкуешь, сват. Организация у них была. Народ мутить они задолго до войны начали. А уж в войну-то... Это ж надо додуматься: за поражение своей страны агитировали в открытую. А потом, как власть захватили, семьдесят лет народ учили как родину любить. Ты вот что скажи: как звали-то террориста того?

Батя говорил: Валериан Куйбышев.

Это не тот ли Куйбышев, которого в тридцатых отравили вредители, а потом его именем называть стали улицы, поселки, города по всей стране.

Да вроде тот самый — нарком пятилеток, большая шишка у большевиков.

А ведь я встречал его в Астрахани в девятнадцатом году. Там они вместе с Кировым орудовали. Такой же герой. И его ведь убили контрики чуть не одновременно с Куйбышевым, а потом также и улицы его именем стали называть и поселки и города.

Дед Петр усмехнулся недоверчиво:

Ну это бабушка надвое сказала: контрики, не контрики. Меня ведь тогда в тридцать пятом сразу после их смертей в лагерь определили, как социально чуждого, тоже контриком называли. Так вот там в лагере ребята болтали, что Сталин их обоих кокнул, чтоб не мешали ему единолично страной править. А другие говорили, что Куйбышев спился с горя, что не туда страну завел, а Киров вроде на бабе сгорел, вот его муж той бабы и хлопнул. Не поймешь тут что к чему. Правильно про нашу власть советскую Черчиль сказал: «Битва бульдогов под ковром».

Тут и мне нашлось, что сказать:

Я в Томске учился. Так там унивеситет был назван имени Куйбышева, а политехнический институт имени Кирова. К мраморному памятнику Куйбышева так и не привыкли — лет пятнадцать он всего простоял в университетской роще, вечным студентом его называли. Сейчас убрали куда-то, фонтан восстановили. А Киров Сергей Мироныч гипсовый так и стоит, как стоял. И выпускники политеха как и прежде каждый год красят ему сапоги в красный цвет.

Дед Павел:

А почему в красный?

Раньше, чтобы показать, что ноги у Кирова по колено в крови, а потом о причине забыли и красить начали той краской, что была под рукой.

Ну сейчас-то над мертвыми не страшно посмеяться, а вот когда они силу набирали, не до смеха было. Крушили эти пламенные революционеры всех, кто оказывался у них на пути, себя не жалели, столько народу загубили. А вот у меня к вам вопрос: это что, план такой был, или случайно получилось?

Дед Петр ответил уверенно:

Думаю план у них такой был: построить страну для самих себя, для своих детей и внуков, а всех остальных, кто рылом не вышел — по нож.

У меня никакой уверенности не было:

Сомневаюсь я, что все по плану шло. Скорее от того наломали дров, что не за свое дело взялись. А ты сам-то как думаешь, Павел Сергеевич?

Дед Павел нахмурился:

Не знаю я, может и был план поубивать полстраны, а может и нет. Но вот, что точно знаю, так это то, что виноватых не искали, их назначали. Совершенно невинных людей называли преступниками и врагами, над поиском доказательств особенно голову не ломали. Э-эх, как много праведников загубили ни за что.

Расскажи, Павел Сергеевич, что там в Астрахани было.

Дед Павел задумался, закрыл глаза, начал свой рассказ. А мы с дедом Петром наблюдали как лесная чаща за окном превращается в речной берег. К пристани причалил пароход. Вот пассажиры первого класса в развалочку сходят на берег с верхних палуб. А вот и простой люд повалил из трюма.

 

* * *

1917.

Астрахань, устье реки Волга (южная Россия). Павел и Санька в ожидании родов располагаются на жилье в Астрахани.

 

В Астрахань отправились налегке сразу после Нового Года. Павел продал коня и все неподъемное: телегу, сбрую, посуду мебель. Оставили по заплечному мешку и Санькин сундучок, который привезли Лаврентий с Васьком. По мешкам разложили еду, миски, ложки, кружки, а в сундучок всю Санькину мелочевку да несколько отрезов ткани на пеленки для маленького, на полотенца и белье для самих. Из инструмента Павел взял только топор, стамеску, раскладной метр, да пару брусков для правки лезвия. Прямого поезда до Астрахани не было, поэтому пришлось добираться с пересадками целых шесть суток только первую половину пути до Царицына. Потом еще двое суток на пароходе вниз по течению Волги до Астрахани. Купить билет заранее можно было только в первый класс, а в общие вагоны продажа начиналась только за час до прихода поезда. Билеты отпускались в порядке общей очереди. Разумеется, даже подобия очереди не существовало. Люди скучивались у закрытого окна кассы и ждали часами. Никто не рисковал отойти даже на минутку. Вернуть свое место у окошка было невозможно, т.к. толпа только росла и уплотнялась. К моменту открытия кассы напряжение толпы достигало апогея и она приходила в возвратно-поступательное движение. Надо было умудриться в момент, когда окошко кассы оказывалось в пределах досягаемости, просунуть в него кулак с деньгами и прокричать чтоб услышал кассир пункт назначения и количество билетов. Павел не позволял беременной Саньке стоять в очереди, опасаясь за здоровье будущего ребенка, поэтому спать ему удавалось только в поезде. Впрочем и Санька постоянно отгоняла дрему, охраняя вещи от воров. Так что в Астрахань приехали помятые и уставшие с дороги.

Зашли в корчму на пристани. Павел оглядел публику, выбрал столик, за которым уже сидел бывалый на вид, чисто одетый, мужик с бритыми щеками.

Мы сядем тут с жинкой. Ты не против, мил человек?

А чего ж? Садись, хлопец. Места всем хватит. А сколько ж тебе лет-то, шо ты уже ожениться успел?

98-го года я, пока восемнадцать, но к Рождеству стукнет 19.

Мужик улыбнулся в усы:

Ну раз восемнадцать — другое дело. А жинке твоей сколько?

Шестнадцать ей, но скоро семнадцать стукнет.

Шестнадцать? И беременная уже? Откуда вы, шустрые такие?

С Компанеевки мы. Это под Елизаветградом.

А Елизаветград тот где? Я и не слыхал про него ни разу.

Как не слыхал? Известное место. В самом центре Украины.

Понятно.

К столику подошел половой, поднес мужику огромную кружку медовой бражки (медовухи) и запеченого судака. Мужик пригубил из кружки, чмокнул, одобряя, и, не отрываясь, влил все содержимое себе в рот. Крякнул, выпучил глаза, заказал повторить и принялся поглощать судака, орудуя пальцами вместо вилки и ножа.

Павел заказал щучью уху себе и Саньке, кулебяку из налима на двоих и графин водки на полфунта. Разлил по стопкам. Подвинул одну стопку соседу по столику:

Давай, дядя, выпьем за знакомство. Я — Павел Соколик, плотник. Это жена моя — Александра. А ты кто?

Мужик взял стопку в руку:

Благодарствую, Соханев я, Борис Васильевич, бригада у меня в строительной артели в порту. После смены отдыхаю.

Чокнулись. Выпили. Павел стал энергично хлебать уху, заедая ломтями кулебяки. Остановился, вытер губы рукавом. Налил по стопке.

Послушай, Борис Васильевич, а может ты и есть тот человек, что мне поможет. Расскажи, как в артель вашу попасть? Я ведь по плотницкому делу мастак и к работе привычен.

Да я и сам смотрю, что хлопец ты серьезный. Приходи завтра с утра в порт к стапелям, попробую тебя в работе. Глянешься — возьму.

Павел обрадовался: «Какая удача. Вот и работа нашлась с первой попытки». Покончив с обедом, хлопнули по рукам и разошлись в разные стороны. Устроились на ночлег на постоялом дворе за полтинник с носа. Матрац и белье из экономии брать не стали, расположились на нарах прямо на досках, не снимая фуфаек и сапог. Пришлось несколько раз за ночь вставать и подкладывать дровишек в печку, иначе замерзли бы.

С утра разошлись: Санька ушла на рынок искать жилье, а Павел отправился в порт на работу.

 

* * *

… Строительная артель занималась любыми строительными работами, которых в порту всегда хватало. Конкуренции у артели не было, что позволяло держать высокими расценки за строительство и обеспечивать приличный заработок рабочим. Время от времени пытались конкурировать залетные бригады, но выдержать давление артели им не удавалось. Артель либо выталкивала конкурентов из порта, либо поглощала. Прошел через такое вот поглощение и Соханев пару лет назад. Он потерял тогда по фаланге на трех пальцах левой руки, которые ему отрубили за непокорность. Теперь он работал под крышей артели, отстегивал ей по четыре пятака с каждого заработанного рубля, зато постоянно был загружен заказами и пальцы оставались на месте.

Когда у стапелей появился Павел, там уже сидели несколько человек, но Соханева среди них не было. Павел подошел, снял с головы картуз, поклонился:

Здравствуйте, добрые люди, не тут ли собирается бригада Соханева Бориса Васильевича?

Тут, а ты кто будешь, хлопец? - один из мужиков привстал с корточек, протянул руку.

Павел пожал протянутую руку:

Я Соколик Павел Сергеевич, плотник.

Плотник говоришь? - мужик усмехнулся в усы, - а плавать умеешь?

Плавать? Ну на воде держусь, не утону. А зачем?

Зачем, говоришь? А тебе Соханев не объяснял, что у нас за работа?

Нет, пока не объяснял.

Ну вот придет, тогда и узнаешь.

Павел угостил всех махоркой и задымил, размышляя какая может быть связь между плотницким делом и плаванием. Пришел Соханев:

Здоров-были, мужики. Ну все, кончай курить. За работу пора. Вот мальца на испытание взял, - Соханев хлопнул Павла по плечу. - Покажет себя — возьму в бригаду.

Работа заключалась в строительстве нового грузового причала для рыбацких баркасов и легких катеров. Причал был понтонный и готовился целиком на берегу с тем, чтобы по завершении работ спустить его на воду и основательно закрепить. Особенностью проекта было то, что место для причала было запланировано на месте древнего, частично затонувшего пирса. Поэтому одновременно со строительством причала нужно было еще и разобрать пирс. Дощатый настил сняли быстро и без проблем, а вот сваи торчали по-прежнему, перегораживая путь катерам к причалу.

Выдергиванием свай занимался Соханев с членами бригады помоложе да побойчей. Попал в эту группу поддержки и Павел. Соханев садился за весла шлюпки, брал с собой двоих, греб к свае. Если свая торчала над поверхностью, то, оставаясь в лодке, следовало забить в нее скобу, укрепить петлю металлической цепи, вернуться на берег, укрепить свободный конец цепи за оглобли и с помощью замореной кобылы и всех остальных членов бригады, дружно в такт раскачивая сваю, выдернуть ее на поверхность. Если свая была скрыта водой, приходилось забивать скобу и укреплять цепь под водой. Защиты от январской стужи не было никакой кроме костра на берегу и стакана водки от Соханева.

Первый рабочий день завершился для Павла полным туманом. Он не помнил, как закончилась работа, как и где он встретил Саньку. Лишь на утро, проснувшись, встрепенулся в страхе — не проспал ли на работу. Соханев, встретив Павла у стапелей, крепко пожал ему руку:

Жив? А я думал ты больше не придешь

Да я сам думал, что свалюсь. Но нет, ничего. Жить можно — улыбнулся Павло.

 

* * *