Со сваями воевали три недели. За это время Павел не пропустил ни одного дня. Выдержал, не заболел. Его упорство и стойкость произвели положительное впечатление на всех членов бригады. Повышенное уважение принесли и шрамы от недавней экзекуции по всему телу, которые невольно пришлось продемонстрировать, раздеваясь перед нырянием в студеную воду.

 

* * *

С жильем повезло меньше: как только узнавали, что Санька беременна и к весне ждет ребенка прекращали разговоры. Пришлось мыкаться на вокзале да на пристани до самого Рождества. Наконец нашлась старуха-татарка, которая согласилась пустить Соколиков на полгода в преобразованную в жилье баньку в квадратную сажень величиной, но с условием. Условие состояло в том, что платить за жилье надо было целиком сразу за полгода. Из расчета 20 рублей в месяц выходило, что платить надо 120 руб. Павлу удалось уломать старуху снизить цену до сотни, но и этих денег у них не было. Было всего 50 рублей, из которых десять были свернуты в трубочку и аккуратно зашиты в санькин платок, который она не снимала ни на минуту. А ведь надо было и есть что-то.

В тяжелых раздумьях Павел отправился тогда на работу. Пирс к тому времени разобрали, поэтому в воду лезть уже не было надобности и теперь Павла использовали по плотницкому профилю на вспомогательных работах: шкуровке и распиле бревен на плахи продольными пилами. Он и раньше-то работал нервно без остановок и перекуров, а в тот день набрасывался на работу с особым остервенением. Подошел Соханев, положил тяжелую ладонь Павлу на плечо:

Ты чего озлился так, Павло? Случилось что?

Павел утер пот со лба, заглянул в глаза бригадиру, увидел в них искреннее сочувствие, остыл. Глаза покраснели от усилий не зарыдать в голос у всех на виду:

Баньку нашел для жилья. Нам с Санькой в самый раз будет родов дожидаться. Но хозяйка требует деньги за полгода вперед. А у меня всего 40 рублей свободных.

А надо сколько?

А надо сотню заплатить до завтрашнего вечера.

Соханев крякнул, достал кисет, протянул Павлу газетку:

Закуривай, Павло, - махнул рукой бригаде, крикнул: - Давай все сюда! Погутарить треба.

Все 38 человек расселись на разваленном штабеле бревен, переговаривались друг с другом, делились табачком. Соханев встал, поднял руку:

Слухай сюда. О Соколике разговор. Как вам парнишка?

В ответ раздались одобрительные возгласы:

Правильный хлопец.

Труженик.

Работящий паренек.

Соханев оглядел всех:

Кто может что плохое о Павле сказать — говори.

В ответ — дружное молчание. Соханев:

Уж скоро месяц как он с нами. Хватит парню в чистом поле на морозе ночевать, у него баба на сносях. Давай-ка, хлопцы, поможем ему, кто чем может.

Соханев снял картуз, вытащил из нагрудного кармана червонец, поднял над головой для всеобщего обозрения и положил в картуз. Мужики, кряхтя, начали шарить по карманам, будто не зная, где деньги лежат, а на самом деле лишь оттягивая момент расставания с ними. В каждом боролись сложные чувства: «А может отсидеться удастся, так, что и не заметит никто?... Но хлопцу-то помочь надо, ведь, если меня бревном задавит, кто мне поможет, кроме бригады? Кому я нужен?... А сколько дать: синенькую или может рубля хватит?» Жалко было расставаться с трудовыми копейками, но мысль о том, что, случись что, ведь ему самому помощи-то ждать неоткуда, кроме как от товарищей по труду, поднимала мужиков и подталкивала к соханевскому картузу.... Так в душевных муках рождалась солидарность.

Соханев, дождавшись последнего, поднял картуз:

Вот и стали мы все, хлопцы, чуть лучше, доброе дело сделали, товарищу помогли. На страшном суде это всем нам зачтется. - И, обращаясь к Павлу: - Бери, Павло. Это от чистого сердца. - Задрал подол Павкиной рубахи и высыпал туда все бумажки и монеты из картуза.

Павел от волнения не мог выдавить из себя ни звука, только из глаз его катились градом слезы благодарности. Товарищи подходили к нему, одобрительно хлопали его по плечу и расходились по рабочим местам с чувством достоинства и гордости за проявленное благородство.

Павел подошел к Соханеву:

Борис Васильевич, спасибо, век не забуду. Заработаю, все верну до копейки. Спасибо.

Соханев, добродушно глядя на Павла,

Ты вот что, Павло, кончай работу и двигай к жинке. Отгул тебе даю. Устраивайся на новом месте. А деньги возвращать не надо. Сегодня тебе помогли, завтра ты поможешь. Этого достаточно. Хотя, если в получку хлопцам магарыч поставишь, будет самое то.

 

* * *

… Денег оказалось 174 рубля 28 копеек, так что хватило и на баню, и на матрац, и на утварь, необходимую в хозяйстве. Пятьдесят рублей сложили в бутылку и зарыли под порогом. Началась жизнь на новом месте. Павел работал в бригаде Соханева, Санька пряла шерсть для хозяйки из расчета 20 копеек за клубок. Получалось неплохо: Павел зарабатывал по 60-70 рублей в месяц, вместе с Санькиными доходило в иной месяц почти до сотни. Молодые ждали родов и строили планы на лето: Павлик предлагал сняться и двигать дальше на восток в Сибирь к свободной земле и там уже строить собственный дом. Санька со страхом ждала ребенка и ни о каком движении на восток и не помышляла.

В марте родилась девочка. Роды были быстрыми и на удивление легкими. Когда отошли воды, хозяйка Земфира уложила Саньку в доме в супружескую кровать, которую, будучи вдовой, не использовала последние 15 лет. Она же и приняла ребенка. Когда Павел вернулся с работы, Санька была уже дома в баньке и мирно кормила дочь грудью:

Я сейчас, Павлик, вот только покромлю нашу доченьку и на стол соберу.

Павел присел рядышком и с любопытством наблюдал за процессом кормления. Ему и раньше не один раз доводилось это видеть. На селе кормить ребенка грудью на людях было обычным делом. Но сегодня все было по-другому. Из наблюдателя Павел превратился в участника. Это он, распахнув рубаху, отдает все самое дорогое новому человеку. Это он, обхватив двумя руками материнскую грудь, пьет эту живительную влагу, эликсир жизни. Пьет и не может насытиться. Это на него накатывает сладкая истома блаженства. Это он закрывает глаза, с громким чмоканием выпускает изо рта разбухший сосок, откидывает голову,..., срыгивает.

Гляди-ка Сань, все назад пошло. Может чего не так?

Может и не так. Ой, Павлик, может ей молоко мое не подходит? Может я съела чего не то. На-ка вот, подержи ее пока. А я сбегаю к Земфире, спрошу у нее.

Павел принял завернутую в пеленки дочь. Она закряхтела недовольно, заплакала. Павел встал и, упираясь макушкой в потолок, принялся медленно покачивать. Дочка затихала на миг и начинала чего-то требовать вновь. Прибежала Санька:

Павлик, давай ее мне. Это она плачет от того, что не наелась. А про срыгивание мне Земфира сказала: ничего страшного. Нужно покормить и сразу же поставить ребенка вертикально, как солдатика. Тогда молоко из горлышка перекатится в желудок и не будет отрыгиваться.

Гляди-ка ты, - удивился Павел, - как просто все. Во всем своя механика, свой секрет.

Санька расстегнула рубашку и вывалила обе груди наружу. Помяла одну, потом другую:

И еще она сказала, что нельзя молоко в груди оставлять, что надо все, что дочка не съест, сцеживать. Иначе или молоко пропадет или загниет там в груди. А от этого и умереть можно.

Павел подивился:

Надо же, хотя понятно все. У коров ведь то же самое: доишь, как следует — она и молока дает по 20 литров, а начнешь халтурить и молока с гулькин нос.

Павел взял в руки груди жены и стал их медленно и нежно ощупывать:

Точно. Вот из этой ты еще не кормила, грудь полная, твердая, тяжелая, а вот эта уже размякла почти полностью. Вот здесь только снизу остались твердые комочки.

Санька, ласково глядя на мужа, отклонилась от родных рук:

Ладно уж, потрогал и будет. Намочи лучше рушник и мне передай. Надо после рук твоих да после срыгивания протереть все, чтоб чистенько все было для нашей доченьки.

Павел намочил половину полотенца:

Дай-ка я сам. - Мокрой половиной протер Санькины груди, сухой убрал влагу.

 

* * *

… За стол сели не скоро. Дочка наелась и заснула, но процесс сцеживания молока занял времени не меньше кормления, к тому же Павел в нем активно участвовал в качестве определителя очередной несцеженной молочной протоки. Санька налила борща в общую миску:

А как мы дочку-то назовем, Павло?

Павел, ни на секунду не задумавшись:

Конечно Александрой. Как же еще?

Санька удивилась:

Так есть же уже в семье Александра, это я.

Ну так что ж, что есть. Хорошего много не бывает.

Слеза скатилась по Санькиной щеке. Санька смахнула ее уголком платочка:

Правда, Павлик? Ты не жалеешь, что женился на мне?

Павел широко улыбнулся:

Ну жалею/не жалею, теперь-то уж никуда не денешься. Теперь это ярмо мне до самой смерти тащить. Но я не жалею, мне это нравится, - Павел притянул жену за плечи к себе. Поцеловал в губы.

 

* * *

1918.

Астрахань, устье реки Волга (южная Россия). Павел и Санька Соколики в астраханском восстании.

 

Командир Астраханского полка Маркевич был из тех командиров кто, выслушав приказ начальства, скажет «есть», но сделает по-своему. Разумеется, о невыполнении приказа не могло быть и речи, но вот как добиться цели, сформулированной в приказе, Маркевич решал сам, исходя из собственного понимания обстановки. Это его качество раздражало начальство, но рождало авторитет и уважение со стороны подчиненных. В подразделениях Маркевича всегда было меньше жертв и выше дисциплина. Когда случилась революция и командиров в армии стали избирать, Маркевича избрали командиром полка, то есть оставили в прежней должности, что было большой редкостью в то время для царских полковников. После заключения Брестского мира полк Маркевича был расформирован, солдаты и офицеры демобилизованы. Одновременно проходил добровольный призыв в Красную Армию. Подал заявление и Маркевич. Его записали в резерв Всероглавштаба и после двухмесячного ожидания решения своей судьбы Маркевич был направлен в распоряжение командующего Южным фронтом.

Фрунзе принял Маркевича в палатке, растянутой в грушевом саду на окраине села. Выслушав представление, он пожал руку:

Да-да, читал характеристику на Вас. Полковник царской армии, переизбранный революционными солдатами в командиры полка — это дорогого стоит. Как Вам удалось добиться такого авторитета?

Я этого авторитета не добивался, он сам пришел. А почему? Жил по уставу, но и о правде и справедливости не забывал.

Это как так? Поясните.

Выполняя задачу, командир зачастую вынужден отправлять своих солдат на верную смерть и, делая это, я должен быть убежден, что мой приказ тщательно продуман и ясно обоснован.

Интересно. - Фрунзе погладил свою рыжую бородку, делающую его похожим на последнего российского императора Николая второго. - А что же Вы будете делать, если приказ командования кажется Вам необоснованным?

В этом случае я высказываю свои соображения, задаю вопросы, добиваюсь ясности.

Ну а если Вам это сделать не удается, а начальство настаивает?

Если я не согласен с приказом, я его выполнять не буду.

Но ведь это чревато наказанием, отстранением от должности и даже расстрелом.

Что ж, на все воля божья.

Фрунзе погрузился в размышления. Полковник сформулировал сердцевину позиции самого Фрунзе в его конфликте с Троцким по вопросу строительства новой армии. Наркомвоенмор Троцкий выстраивал Красную армию на принципах безусловного подчинения приказу командования и всякие проявления партизанщины пресекал самым жестким образом. Фрунзе видел, что формализм Троцкого выдавливает из командного состава образованных творцов и созидателей и наводняет армию тупыми и недалекими исполнителями. Фрунзе не терпел солдафонства и всячески поощрял инициативу и самостоятельность командира. Позиция Троцкого воплощалась в написанном им уставе Красной армии. Устав был прост и понятен. Красноармейцы постигали тонкости взаимоотношений между командирами и подчиненными путем энергичного заучивания наизусть положений устава. Позиция Фрунзе никак не была формализована, однако ее нюансы были близки и понятны каждому красноармейцу без всякого заучивания, т. к. базировались на одном из основных принципов российской ментальности: «Идиотизм законов и приказов начальства компенсируются необязательностью их исполнения».

Что ж, инициатива и самостоятельность в Красной армии приветствуются, однако грань между самостоятельностью и самоуправством, между инициативой и партизанщиной очень тонкая. Надеюсь Вы это понимаете, товарищ комполка.

Понимаю, товарищ командующий.

Фрунзе подошел к столу, накрытому топографической картой европейской части России, жестом пригласил Маркевича подойти поближе:

Да, вот еще что. Главный вопрос: «Почему Вы с нами, а не с Деникиным на юге? Насколько мы можем доверять Вам?»

Маркевич вздрогнул от неожиданности. Этот ясный взгляд голубых глаз не примет вранья:

Знаете, товарищ командующий, за последний год-полтора я дважды изменил присяге. Сначала отказался от присяги царю и присягнул временному правительству, потом вот вам-большевикам. Это было непростое решение. В обоих случаях выбор между присягой начальству и верностью своему народу. Я ведь оба раза присягал не врагу, не немцу и не японцу, а своему собственному народу и избранному им правительству.

Значит служите нам пока мы у власти, а как только мы эту власть потеряем, белым будете присягать?

Пока народ поддерживает вас, поддерживаю и я. Если народ от вас отвернется, останусь с народом.

Фрунзе нахмурился:

Надо бы расстрелять Вас за контрреволюционные разговорчики, но заменить некем. Наперечет профессиональные кадры с боевым опытом командования. Посмотрим, каков Вы в деле. Но за честность спасибо.

Фрунзе вкратце охарактеризовал обстановку. Деморализованная 11-ая армия красных выбита из Баку и отступает к Северному Кавказу. Нефтяные прииски в Каспийском море перешли под контроль англичан. Сдан Царицын Колчаку. В пределы астраханского края вступила белая гвардия генерала Деникина. Если армии Колчака и Деникина соединятся, то произойдет катастрофа. Уже сейчас советская Россия отрезана от Украины, Дона и Кубани — основных поставщиков продовольствия, от Урала с его промышленностью. Потеря Каспийского моря и Кавказа оставит страну без тепла и света. Этого допускать никак нельзя. Иначе костлявая рука голода задушит пролетарскую революцию.

Фрунзе заглянул в глаза Маркевичу с ожиданием увидеть там душевные колебания и страх. Но взгляд Маркевича был спокойным и деловым:

Понятно, товарищ командующий. Значит принципиально важным становится район Астрахани.

Совершенно верно. Здесь будет решаться судьба гражданской войны. - Фрунзе ткнул карандашом в дельту реки Волга, впадающей в Каспийское море. Исходя из этого, приказываю: немедленно отправиться в Астрахань, принять на себя командование гарнизоном, провести срочную мобилизацию мужского населения, из числа новобранцев сформировать полк, вступить в командование полком, провести ускоренное обучение личного состава, занять оборону и держать ее до подхода 11-ой армии. Вопросы есть?

Вооружение, обмундирование, командный состав, связь?

Баржу с вооружением отправляю сегодня по Волге самоходом. Недели через две она будет в Астрахани. К этому времени и мобилизация, и обучение новобранцев должно быть завершено. Чтоб было кого вооружать. Все остальное решите на месте. Зайдите в политотдел, там Вам выделят знамя и звездочки для фуражек. С командным составом решайте на месте, комиссара пришлю. Что еще?

Все ясно, товарищ командующий. Разрешите исполнять?

Исполняйте.

Есть.

 

* * *

 

Санька Соколик возвращалась с рынка. Сегодня торговля сложилась удачно. Вся надерганная утром на грядке редиска была продана, а это случалось не всегда: не было у людей денег на редиску. Собственно денег-то было в избытке, только стоили они дешевле бумаги, на которой были напечатаны. Санька называла рыночный процесс торговлей по привычке. На самом деле это был натуральный обмен товара на товар и когда у людей появлялось что-либо достойное обмена, совсем не факт, что люди были готовы менять свой товар на Санькину редиску. Сегодня же подошла большая группа красноармейцев, которым утром выдали паек, и все ее 18 пучков редиски были раскуплены за несколько минут. Каждый боец отламывал от своего пайка ломоть величиной с ладонь в обмен на пучок редиски. В итоге собралось фунта четыре запашистого ржаного хлеба. А то, что хлеб в ломтях — это не беда. Санька запланировала испечь из него сухарики, подсолить их и сдобрить чесночком для вкуса. Тогда и кружка крутого кипятка сойдет за наваристый бульон из несуществующей курочки. Будет чем Павлику закусить после работы.

Проходя мимо церкви, Санька привычно остановилась, повернулась на купола и с поклоном трижды перекрестилась. Поблагодарила бога за удачу. У телеграфного столба толпились люди, человек десять. Бородатый старик в картузе что-то важно, по слогам зачитывал, остальные слушали, печально качали головами. Подошла и Санька. Голос старика доносил:

...Объявляется массовая мобилизация мужского населения Астраханского края в возрасте от восемнадцати до сорока лет для формирования отрядов Красной армии...

«от восемнадцати до сорока», …, «массовая», …, «отряды Красной армии», …, - в мозгу у Саньки стучало: «Павлик, Павлик, мой бедный Павлик, что же теперь будет?» Слез не было. Прислушалась к людям.

Это у нас в городе только сегодня объявили, а по уездам уже неделю как мобилизуют. Вот в Красноярском всех мужиков забрили. Никого не оставили.

А если убежать?

Дезертиров стреляют без разговоров, а если не поймают, то семью берут в ЧК заложниками и, если дезертир не объявится, всех в расход: и стариков, и детей.

Господи, что же это делается на белом свете? Это наказание нам всем за то, что царя-батюшку, помазанника Божьего от иродов не уберегли.

Вспомнив о дочке, Санька заторопилась домой, в землянку, вырытую Павлом в начале лета на берегу Прямой Болды у железнодорожного моста. Перед уходом на рынок Санька покормила дочку грудью, запеленала и уложила спать в люльку над кроватью: «Как там она, доченька моя ненаглядная? Не проснулась ли?». Но Александра-младшая крепко спала, смешно надув пухлые щеки. Санька проверила рукой пеленки. Сухо. Села на табуретку у стола, зажгла лучину и горько заплакала.

 

* * *

Портовых набралось на целый батальон. Командиром назначили Соханева. Он не был большевиком, но имел военный опыт: на германской войне дослужился до урядника, был награжден георгиевским крестом и медалью за храбрость. Учли также и то, что Соханев пользовался авторитетом среди рабочих порта, а для того, чтобы он не отклонялся от линии партии назначили комиссаром большевика Шевелева из городского совета.

Вооружили не сразу. Недели две изучали устав Красной армии, ходили строем, несли гарнизонную службу. Шевелев проводил политучебу, рассказывал о мировой революции и классовой борьбе.

Павел Соколик впервые попал в условия жизни военного лагеря. Было удивительно как быстро происходили перемены в сознании. Знакомая до последнего гвоздя территория порта стала гарнизоном, который необходимо защищать до последней капли крови от неведомых врагов мировой революции, товарный склад превратился в казарму, площадка перед складом в плац для строевой подготовки личного состава. Пришло совершенно новое чувство единения, которое может дать только строй, когда сотня сапогов смачно впечатывается в дорожную пыль, а сотня глоток ревет строевую песню. Впрочем сапоги были далеко не у всех. Из обмундирования выдали только фланель на портянки и брезентовые рыбацкие куртки, которые лежали невостребованными в одном из контейнеров с самой революции. Нужно было обернуть босую ногу портянкой до колена поверх штанины, всунуть ступню в башмак с длинными шнурками, которых хватало не только на то, чтобы зашнуровать башмак, но обвязать и закрепить на ноге портянку. Такая обувь называлась онучами или обмотками, была довольно практичной, а главное: придавала внешнему виду бойцов единообразие, которое превращает гражданскую толпу в военное подразделение. С той же целью всем выдали красные пятиконечные звезды на картузы.

Кормили неплохо: хватало хлеба, попадалось даже мясо в похлебке. Однако обычного чувства благости, когда душа и тело созвучны друг другу, послеобеденная сытость не приносила. Болела душа за жену и дочку: «Как там Санька моя справляется? Чем добывает себе на пропитание, хватает ли молока для дочки?».

Подобные переживания об оставленных на гражданке семьях посещали и всех остальных бойцов батальона, однако в целом призванные в армию портовые рабочие действия большевиков понимали и одобряли. Это и неудивительно, ведь батальон Соханева называли пролетарским. Он и состоял из пролетариев - наемных работников, не связанных корнями с землей.

Совсем иные настроения витали в других батальонах астраханского полка. Они были сформированы из крестьян и ловцов. Мужиков забрили в солдаты в самый разгар летних полевых работ: еще не завершился сенокос, а уже вызревали зерновые. С предстоящим урожаем у крестьян были связаны особые надежды. Те же большевики выгребли все зерно еще зимой на нужды революции. А после них выскребали последние зернышки казачьи повстанцы, белогвардейцы, банды местных и пришлых атаманов. И вот в момент, когда была дорога каждая минута, когда каждая пара рабочих рук наперечет, мужиков отрывают от дела и заставляют маршировать и горланить песни. Какого еще можно было ожидать от них отношения кроме ненависти? Она и пришла - эта ненависть. Ненависть раба, глотнувшего свободы, к новому хозяину, загоняющему его в еще большее рабство.

До поры до времени внешнее благополучие сохранялось. Мужики по команде вставали, по команде засыпали, ходили строем в столовую и на политзанятия, маршировали на плацу и разучивали строевые песни. Смысл двухнедельной подготовки был в том, чтобы из разобщенных индивидуалистов-крестьян выковать коллектив сплоченных единой целью бойцов. Результат оказался неожиданным для большевиков, но вполне естественным. Выковать из разобщенных индивидуалистов-крестьян сплоченный коллектив бойцов им удалось, вот только цель этого сплоченного коллектива оказалась незапланированной. Новоиспеченным красноармейцам оказалась гораздо ближе идея: «Разогнать большевиков и разойтись по домам».

 

* * *

 

Баржа с оружием пришла в порт утром 15-го августа. Маркевич поднялся на баржу в сопровождении Соханева. Состояние оружия оставляло желать лучшего: затворы не смазаны, стволы не прочищены, приклады и тулья не отмыты от засохшей грязи и крови. Винтовок было с избытком: 1500 штук на 1200 единиц личного состава, шашек маловато: около 80-ти на полковую сотню, зато ремней, портупей и конской сбруи было с избытком. А вот патронов всего 50 тысяч — на пару недель интенсивных боев, не больше. Шесть станковых пулеметов могут сожрать эти 50 тысяч и за неделю. Несколько десятков револьверов вообще без патронов. Надо где-то добывать самостоятельно. В целом же Маркевич был удовлетворен осмотром: полк получил вооружение до начала военных действий, и это главное, а заняться чисткой и подгонкой оружия молодняку будет полезно.

Маркевич, конечно, знал о том, что в полку царит уныние от ощущения никчемности военной службы во время сбора урожая. Но Маркевич не был сельским жителем и был далек от понимания глубины разочарования советской властью, постигшего большинство его бойцов. У Маркевича был богатый опыт работы с новичками. Обычно настоящая боевая работа отвлекала от уныния, укрепляла боевой дух и мотивацию. Вот и сейчас Маркевич рассчитывал на то, что армейский распорядок и строгая дисциплина сделают из его новобранцев настоящих бойцов. Надо только немного подождать.

 

* * *

Маркевич завершил раздачу оружия. Первый и второй батальоны отбыли к месту дислокации, третий пообедал и приступил к чистке оружия. Громом среди ясного неба прозвучало сообщение вестового о том, что на марше после раздачи оружия в первом и втором батальоне началась стрельба. Маркевич скомандовал Соханеву усилить боевое охранение порта, отправил вестовых в первый и второй батальоны с приказам комбатам срочно явиться в порт, доложить обстановку.

Долгие минуты ожидания — вестовые вернулись с воззванием: «Астраханский полк в составе двух батальонов сверг советскую власть в Астраханском крае и объявил Астраханский край свободной республикой. Мы — трудовые крестьяне свободной республики призываем всех земляков присоединиться к нам и гнать поганой метлой большевистских самозванцев с нашей родной земли». Вестовой, дождавшись пока Маркевич прочтет воззвание до конца:

Они велели на словах передать, что дают Вам час на размышление. Если в течение этого времени Вы не присоединитесь к ним, будут считать Вас своим врагом, подлежащим уничтожению.

Ладно, иди пока отдыхай, коня покорми.

Оставшись в одиночестве, Маркевич расстегнул воротничок кителя, снял ремень и прилег на лавку, подложив под голову седло. Было о чем подумать. Вспомнился разговор с Фрунзе. Вспомнилось как он тогда выразил свое жизненное кредо: мол, остаюсь вместе с народом, а там будь, что будет. Присоединиться к восставшим совершенно немыслимо: бунт обречен. Поддержки нет и не будет, а вот отступающая из Баку 11-ая армия красных на подходе. Вот, кстати, и телеграмма пришла сегодняшней ночью о подходе полка имени Ленина. Склонить полк на бунт им не удастся. Личный состав измотан боями и отступлением. Сейчас служивые ждут-не дождутся горячей бани, наваристой каши, стопки водки и сна суток надвое. Вот за это все они пасть порвут любому, а бунтовать? - Ну уж нет. Полк регулярной армии с боевым опытом разнесет моих новобранцев в пух и прах. Да и пролетарский батальон Соханева не останется в стороне. Плюс местные большевики, плюс матросы Волжской флотилии. Восставшим не сдобровать — это ясно. Оба батальона будут передавлены как мухи. Необходимо прекратить мятеж в зародыше до первой крови, тогда, может быть, и обойдется.

Маркевич встал, застегнулся на все пуговицы, затянул ремень, надел портупею, снял с гвоздя наган и саблю, пристегнул кобуру и ножны, похлопал себя по карманам, проверяя на месте ли кисет и спички, вышел на крыльцо, кликнул деньщика:

Гольцов!

Из конюшни выскочил безусый паренек с широкой улыбкой во весь рот.

Я, товарищ командир.

Маркевич усмехнулся про себя: «Радуется малец тому, что от сельских работ в поле в армию удрал», и вслух:

Седлай коня, Гольцов. Седло в хате на лавке возьми.

Есть, товарищ командир.

Маркевич присел на крыльцо, скрутил самокрутку, закурил. Гольцов, между тем, вывел коня, ловко и умело надел седло:

Мне с Вами, товарищ командир?

Получив кивок согласия, Гольцов вывел из конюшни уже оседланную кобылу, вскочил в седло, одной рукой натянул поводья, другой поправил ремень карабина на плече, тронул шашку на боку. Весь он был наполнен гордостью за самого себя и великим счастьем от удачи оказаться на самой настоящей войне.

Маркевич докурил, затоптал огарок, и без лихости, воспользовавшись крыльцом, основательно расположился в седле, привстал в стременах, левое стремя подтянул, правое ослабил и, оглядев бойцов командирской сотни, занимающихся чисткой оружия, скомандовал:

Гольцов, за мной рысью марш.

Мелькнула мысль о том, что может быть не прав он в том, что решил ехать к восставшим в одиночку, может быть следовало поднять сотню. Нет, все правильно. Сотней двух батальонов не разоружить, а переговорам она только помешает.

 

* * *

 

Со стороны Кремля раздался звук пулеметных очередей и беспорядочная винтовочная стрельба. Маркевич натянул поводья:

Стой, Гольцов, поворачиваем к Кремлю.

Перешли на рысь. Маркевич не ошибся: стреляли у Кремля на Александровском бульваре, ставшем после революции барахолкой. Торговцы разбежались, а торговые ряды были заняты новобранцами, с упоением палившим из всех стволов по кремлевским стенам. Маркевич оголил шашку и направил коня в самую гущу стреляющих с криком:

Прекратить стрельбу. Все на митинг. Не стрелять. Переговоры...

Новобранцы, подивившись отваге командира полка, нехотя стрельбу прекратили. Маркевич спрыгнул с коня, кинул поводья Гольцову и, взобравшись на прилавок, поднял руку:

Командир батальона, ко мне. Доложить обстановку.

Командиром батальона был Елкин — идейный большевик из недоучившихся студентов. Вместо Елкина толпа вытолкнула на помост Евдокимова — семейного крестьянина 30-ти лет с военным опытом:

Елкин арестован. Я за него.

Маркевич не стал проявлять эмоций, спокойно, но громко, чтобы слышали в толпе:

Докладывай обстановку, Евдокимов.

Евдокимов криво усмехнулся и, уперев винтовку в грудь Маркевичу:

Докладывать тебе? Может и доложу, коль с нами ты, полковник. А если за большевиков держаться будешь, так не о чем нам тут с тобой лясы точить. Отвечай как на духу: с нами ты, с народом, аль с самозванцами большевистскими?

Евдокимова поддержали в толпе криками:

Отвечай давай, полковник.

Гляди, ребята, полковник от страха в штаны наложил. Гляди как тужится, аж глаза закрыл.

Задумался человек. А чего, ты бы не задумался?

Маркевич твердо взглянул в глаза Евдокимову, мягко, но решительно отвел в сторону винтовочный ствол, упертый в грудь, и, повернувшись к толпе, поднял руку:

Вот у меня телеграмма. Читаю: «Полк имени Ленина 11-ой армии в составе четырех строевых батальонов, артиллерийской батареи и кавалерийской сотни, следует в Астрахань для квартирования и доукомплектации. Станция Николаевка». Эта телеграмма отправлена сегодня утром. До Николаевки тридцать верст. Это полдня ходу. Значит полк будет здесь с минуты на минуту. В порту поднят по тревоге пролетарский батальон нашего полка. К нему присоединяются рабочие города, большевики и сочувствующие. Я военный человек и вижу, что противник превосходит вас и числом, и умением. Сопротивление бессмысленно. Я здесь для того, чтобы предотвратить кровопролитие. Я призываю вас прекратить сопротивление и сложить оружие. В этом случае я обещаю оставаться с вами до конца и добиться смягчения наказания по отношению к вам со стороны карательных органов. В противном случае вы все будете передавлены как куры, ваши молодые жизни будут загублены, а семьи ваши останутся без кормильцев.

Будто в подтверждение слов Маркевича со стороны порта раздался протяжный гудок.

Настроение в толпе изменилось. Упоение собственной лихостью и всемогуществом, которое приносит причастность к вооруженной толпе, растаяло. Слова Маркевича попали в самую точку. Наступило молчание. Лишь скрип крестьянских мозгов нарушал тишину. Каждый взвешивал на одной чаше весов бунт и вместе с ним призрачная возможность вернуться к семье и продолжить борьбу за урожай, а на другой чаше — смерть и тогда не будет ни урожая, ни семьи, ничего, ни в этом году, ни в следующем, никогда.

Евдокимов взмахнул рукой с зажатой в кулаке винтовкой:

Братья, не слушайте его. Это он специально все подстроил: и телеграмму, и гудок. Не верьте ему.

Несколько одобряющих возгласов прозвучали в толпе и тут же оборвались, зашиканные окружающими. Гнетущее молчание повисло над толпой.

Тишину разорвал стук сразу нескольких пулеметов и плотная винтовочная стрельба. Стреляли из проулков по контуру базарной площади. Толпа качнулась к Кремлю, но и оттуда, с кремлевской стены застучал пулемет. Стало ясно, что восставшие окружены и сопротивление бессмысленно. Залегли. Стрельба оборвалась. В наступившей тишине раздался крик Евдокимова:

Братья, где эта гнида, полковник? Хватай его, режь на куски. Какое же мы с вами дурачье! Кому поверили! А он провел нас вокруг пальца: собрал в кучу, окружил, да и вдарил со всех сил. Дайте мне его, я его размажу гадину.

И сразу несколько протестующих голосов:

Не трожь полковника. Он теперь у нас единственная защита.

 

* * *

Командир полка имени Ленина Распопов узнал о восстании в Астраханском гарнизоне еще на подходе к городу. Разведка доложила, что вооруженные новобранцы Астраханского полка заняли центральную часть города у Кремля, освободили заложников в тюрьме ЧК, постреляли городское начальство из большевиков, а теперь собрались все на Александровском бульваре, митингуют. Распопов понял, что момент чрезвычайно удобен для атаки сходу. Восставшие были настолько неопытны, что даже не задумались о боевом охранении. Взяв бунтарей в кольцо, Распопов распорядился открыть стрельбу на устрашение поверх голов митингующих с целью уложить восставших наземь и деморализавать. Прекратив стрельбу, Распопов взял в руки рупор и обратился к лежащим на площади повстанцам:

Я — командир славного полка имени Ленина Распопов, приказываю выложить на землю: винтовки, патроны, карабины, ружья, револьверы, гранаты, холодное оружие. Всем встать, поднять руки и следовать к кремлевской стене. Там у стены приготовиться к построению. Все, кто не выполнит приказ и окажет сопротивление, будут расстреляны. Выполнять немедленно. Сложить оружие, встать, следовать к стене. Сложить оружие, встать, следовать к стене...

Повстанцы были вынуждены подчиниться, бросали оружие, выгребали патроны из карманов и обреченно плелись к стене. Маркевич достал наган, положил его на дощатый тротуар, встал, отстегнул шашку, положил ее рядом с наганом, вытащил белый платок из нагрудного кармана и, размахивая платком, направился в обратном от стены направлении.

Я, командир Астраханского полка Маркевич, прошу переговоров с командованием.

Распопов, увидев парламентера, не стал с ним разговаривать, распорядился посадить Маркевича под домашний арест при штабе и направился к кремлевской стене, где для него уже построили повстанцев. Прошелся вдоль строя, разглядывая бунтарей. В глазах у крестьян читались покорность и смирение и где-то в глубине отчуждение, ненависть и страх. Встав в середине строя, Распопов расставил ноги, заложил руки за спину и обратился к строю:

С каждым будет разбираться революционный трибунал. Зачинщики будут расстреляны, из остальных будет сформирован штрафной батальон. А пока всем ждать здесь у стены. При попытке бежать — расстрел. Разойдись!

Выставив охрану, Распопов добрался, наконец, в штаб — огромный купеческий дом на Смоленской. Кликнул деньщика:

Рябчик, воды горячей, мыться.

Все готово, товарищ комполка. У хозяев душ, бачок металлический. Вода за день нагрелась, горяченькая.

Выйдя из душа, Распопов надел свежую нательную рубаху, галифе, сапоги. Гимнастерку надевать не стал:

Ну а теперь, Рябчик, веди к столу. Что там у нас сегодня на обед?

Галушки, товарищ комполка, сальцо, само собой, ну и зелени всякой: огурчики с помидорчиками хозяйка настрогала.

Ну веди, веди. Не задерживай.

За большим столом в столовой уже сидел попутчик, которого Распопову навязал во Владикавказе Орджоникидзе — грузин из больших начальников новой власти: «Возьми товарища с собой. Он член партии большевиков с четвертого года. Ему в центр надо. Поможет с комиссарской работой». Товарищ оказался инициативным и от его предложений Распопову не было никакого покоя. Вот и сейчас, не дождавшись пока Распопов усядется за стол, пока не выпьют по первой, пока не закусят, полез с вопросами:

Что собираешься делать с врагами революции, командир?

Распопов хмуро глянул на попутчика: «Ну что за человек такой? Чего он всегда выскакивает?» Любого другого Распопов резко оборвал бы, а то и выгнал бы с глаз долой, но этого весельчака опасался. Помнил, как по-дружески тот общался с Орджоникидзе. Мало ли какие там у него друзья в Москве. А у Распопова за плечами служба в генеральном штабе царской армии, и он понимал, что быть ему под колпаком на веки вечные вот у таких вот говорунов с дореволюционным партийным стажем. Обернулся к Рябчику:

Почему горилка не разлита, твою мать!?

Рябчик подскочил к столу, налил водки в стопки:

Так я ж, чтоб не выветрилась, Владимир Петрович.

Ладно уж, неси свои галушки, - и взяв двумя пальцами стопку, обратился к попутчику: - Ну давай, товарищ Киров, за победу над врагом выпьем, да закусим чем бог послал, а там и о делах поговорим.

Киров поднял стопку:

Ну давай, командир, для аппетита.

Поели. Но все равно разговор получился нервным.

Думаю не пороть горячки. Поставить на довольствие, покормить сегодня ближе к вечеру. Ночью пусть ЧК поработает с каждым, пусть выявит контру. Ну а с утра пораньше и решим, кого куда: кого на тот свет, кого на этот.

Так тебе что, товарищ Распопов, не достаточно того факта, что человек с оружием в руках вышел против советской власти? Какие еще тебе нужны доказательства, чтобы объявить всех врагами и уничтожить без пощады?

Жилы на шее Кирова надулись от напряжения.

Распопов, с трудом сохраняя спокойствие, набивал трубку табаком.

Ты не кипятись, товарищ Киров. Я ж не за то, чтоб отпустить всех. В каждом деле есть заводилы и есть балласт, который эти самые заводилы и ведут за собой, как телят неразумных за соской молочной. Я так понимаю, что зачинщиков нужно выявить прежде всего. На то у нас есть ЧК. Это их дело — врагов народа к ногтю прижимать. Мое же дело — воевать. И если ты вместе с провокаторами и телят в расход пустишь, так с кем же воевать мне? Кто встанет на защиту советской власти?

Киров вскочил со стула и, размахивая руками, стал энергично шагать вокруг стола:

Ну как ты не понимаешь, командир, нельзя нам проявлять слабину. Никакой пощады врагу. Око за око, зуб за зуб. Только так мы устоим.

Так и я о том же, товарищ Киров. Ты определи сначала кто враг, а кто заблудшая овца, тогда уж и карай без пощады. А будешь всех подряд под одну гребенку стричь, так кто ж с тобой останется, когда ты всех покараешь?

Кирова бесила невозмутимость Распопова:

Так ты что ж, командир, и с Маркевичем, командиром полка, собираешься разбираться, вопросы ему задавать, решать, враг он или нет? И тебе недостаточно того, что он с оружием в руках был застигнут на месте преступления — во главе вооруженной банды?

И с Маркевичем надо разобраться. А чего. Мне вот доложили верные люди, что он отправился к восставшим батальонам, чтоб разоружить их и не допустить кровопролития.

А шесть человек убитых и среди них чекисты и члены совета? С ними как быть? Это по-твоему называется недопущение кровопролития? - Киров пылал от возмущения.

Распопов, пуская клубы табачного дыма:

И с этим разобраться надо.

Киров в молчании остановился, подошел к окну. Солнце клонилось к закату. Развернулся, сел за стол, вырвал из блокнота листок бумаги, достал химический карандаш и, послюнявив грифель, написал: «Предъявителю сего, товарищу Кирову Сергею Мироновичу, даны полномочия быть представителем командования полка имени Ленина в революционном трибунале над участниками контрреволюционного бунта в г. Астрахани 15 августа 1918 года. Командир полка имени Ленина Распопов В.М.».

Написав текст, Киров удовлетворенно хлопнул по столу:

Ну вот, командир. Раз ты считаешь, что нужно разбираться, будем разбираться. Ты отдыхай с дороги и полк пусть отдыхает, а я с чекистами и с пролетарским батальоном поработаю. Разберемся. Подпиши бумагу.

Распопов подошел к столу, взял листок, прочел, задумался, еще раз прочел. А может быть это выход? Ну рвется человек в палачи — зеленую ему улицу. Иначе самому придется грех на душу брать. Если же отказаться сейчас, так неизвестно еще, не окажешься ли среди тех восставших. Известное дело: мал клоп да вонюч.

Распопов подписал мандат. Киров свернул листок, засунул его в нагрудный карман и, кивнув на прощание, вышел.

 

* * *

 

Павел Соколик смахнул пот со лба. Тяжелый сегодня выдался денек. С самого утра ворочали тяжелющие ящики с оружием. Надо было выгрузить ящики с баржи на берег, вскрыть их, рассортировать оружие (винтовки отдельно, карабины отдельно, патроны отдельно), все пересчитать и приготовить к раздаче бойцам Астраханского полка. До самого обеда продолжалась выгрузка и раздача оружия. В порт повзводно приходили бойцы крестьянских батальонов, вооружались и покидали порт. С песней приходили, с песней и уходили. Было оживленно и радостно. Ничто не предвещало беды.

После обеда занимались чисткой оружия. Павел уважал чужой труд и, разглядывая как ладно изготовлена винтовка, занимался чисткой с удовольствием. Но занятие это прервал возбужденный Соханев: построил батальон, объявил о бунте в крестьянских батальонах и приказал занять круговую оборону порта. Взвод самого Соханева, состоящий почти целиком из членов его строительной бригады, остался в резерве и расположился в зоне причала.

Пришел приказ очистить баржу от мусора и пустых оружейных ящиков. Ближе к вечеру стали подвозить телегами оружие, которое нужно было разложить обратно по ящикам, а сами ящики разместить в помещении склада. Погрузка-разгрузка еще продолжалась, когда к пристани один за другим подошли три катера с вооруженной командой матросов. Матросы отцепили баржу от пристани, вытолкали ее катерами на середину Волги, на самую стремнину и там, на середине реки, поставили баржу на якорь.

И вот теперь пришел приказ набрать камней на берегу величиной с небольшой арбуз. Но берег был песчаный, камней там не нашлось. Пришлось выламывать ломами кирпичи из руин прибрежной часовни. Ее разрушили еще весной матросы волжской флотилии, пристреливая новые прицелы пушек на катерах.

Подводы с битым кирпичом уже в темноте поджидал Соханев:

Давайте, хлопцы, поживее. Вот берите бечевку, вяжите грузила из кирпичей. Вот глядите как. Я показываю.

Соханев вытянул из мотка бечеву, отрезал с сажень и ловко перевязал кирпич крест-накрест, оставив конец длиной с аршин.

Васильич, а для чего грузила-то? Рыбачить что-ль кто собирается? - раздался чей-то голос.

Соханев взглянул строго:

Ты вопросов мне таких не задавай. Я не знаю и вам всем знать не советую. Целей будете.

Командовал всеми делами на пристани низкорослый щербатый весельчак в широком галифе и картузе без звездочки. Он широким шагом переходил от одной группы бойцов к другой, отдавал распоряжения, проверял работу, подгонял:

Давай, давай, ребята, трудиться полезно. Труд сделал из обезьяны человека.

Своими замечаниями он раздражал как назойливая муха, но все помалкивали, опасаясь связываться. Неприятный тип, и по ухваткам видно, что из крупного начальства.

Грузила сгрузили на катера, с катеров перегрузили на баржу. Куча оказалась внушительной на несколько сотен кирпичей. Уже темной ночью чекисты привели строем первую группу бунтовщиков. Это были те же самые сельские хлопцы — бойцы первого и второго батальонов, что уже приходили сюда утром за оружием, веселые и бравые. Сейчас это были безоружные люди со связанными за спиной руками и обреченными лицами. При погрузке на катера их освещали керосиновыми фонарями и Павел увидел следы тяжелых побоев.

Катера ушли к барже загруженными полностью, вернулись пустыми. К моменту возвращения катеров их уже ожидала следующая группа бунтовщиков. Все повторилось: полная загрузка, выгрузка на баржу, возвращение за новым грузом. Продолжалось это всю ночь.

Бригада Соханева оставалась на берегу в охранении, наблюдая за происходящим, а щербатый весельчак в галифе мотался с берега на баржу и обратно, сопровождая каждую группу. Был он возбужден и бодр. Уже под утро подошел к Соханеву:

Сколько твоих людей, комбат, видело ночную работу?

Только резервный взвод — 28 человек. Все остальные держат оборону по контуру порта.

Это хорошо, комбат. А ты знаешь, что то, что сегодня произошло — военная тайна?

Я не знаю, но теперь буду знать.

А бойцы твои будут держать язык за зубами?

Хлопцы серьезные. Я их всех знаю давно. Скажу молчать — будут молчать.

Щербатый расхохотался:

Ну ты и шутник, комбат. Скажешь, а они молчать будут? Насмешил ты меня. - Щербатый устремил свой немигающий взгляд в глаза Соханеву. Улыбка трансформировалась в зловещую гримасу: - У меня есть более надежное средство от болтовни, комбат, - и, отступив на шаг, нахмурился: - Вот что, комбат, командуй своим молодцам сложить оружие на причале и грузиться в катер.

Соханев недоуменно замер.

Щербатый опять захохотал:

Ну чего глаза пучишь, как карась на сковородке. Выполнять, мать твою!

Бригада сложила оружие и опасливо погрузилась в катер. В двух других катерах были последние группы бунтовщиков. На барже щербатый построил взвод Соханева и, прохаживаясь, ставил задачу:

Советская республика рабочих и крестьян переживает сейчас самый тяжелый период своей жизни. Орды белогвардейцев Деникина и Колчака собираются соединиться и задушить советскую республику. Они заняли Царицын и на их пути остался только один последний центр сопротивления. Это Астрахань. Это мы с вами. Весь трудовой народ советской России с надеждой смотрит на вас. И вот в тот самый напряженный момент, когда всем нам требуется сплоченность и единство, в наших рядах находится контра, которая поднимает руку на самое дорогое, что у нас есть, на гениального вождя мировой революции товарища Ленина. Покушаясь на товарища Ленина, мировая контрреволюция объявляет нам белый террор. В ответ мы объявляем красный. Отныне не будет никакой пощады контрреволюционной нечисти.

Киров обернулся к чекистам. Пока он произносил речь, чекисты связали бунтовщиков парами спина к спине, расставили несчастных вдоль борта и привязали к ногам каждого по кирпичу.

Киров продолжил:

Сейчас все по очереди будут выходить из строя и лично своими руками приводить в исполнение приговор революционного трибунала. Делается это так. Показываю.

Киров подошел к ближайшей паре и столкнул ее в воду. Течение подхватило несчастных. Они судорожно пытались удержаться на поверхности, но уже через пару секунд их головы ушли под воду.

Взвод Соханева стоял в оцепенении, связанные бунтовщики в полном отчаянии от безисходности выли в голос. Кто-то молчал, скрипя зубами, кто-то шептал молитвы. Чекисты с оружием наготове наблюдали за реакцией пролетарцев, обмениваясь снисходительными смешками.

Киров повернулся к взводу:

Комбат Соханев, начинай. Покажи свою преданность мировой революции.

Соханев подошел к очередной паре, заглянул в глаза, увидел в них все сразу: и мольбу, и страх, и ненависть, и отчаяние, повернулся к щербатому, оглядел строй, покосился на чекистов и … прыгнул в воду.

Киров набросился на чекистов:

Я кому приказал держать на мушке каждого, мать вашу?! Разворачивай пулемет. Ты и ты, глядеть за бортами, если он под баржу занырнул, вылезет где-нибудь, а если по течению сплавляется, то пулеметом достанем. Открывай огонь, сука, короткими очередями. А как всплывет, длинную заводи пока не накроешь. Всем остальным держать на мушке этих говнюков и тех тоже.

Стучал пулемет. Все напряженно вглядывались в речную воду. Вот показалась голова Соханева и тут же скрылась. И не понятно было, достала ли его пуля или, хлебнув свежего воздуха, ему удалось избежать смерти.

Обозлившись, Киров мрачно обратился к строю:

Ну все, давай без соплей, выходи по одному, громко называй фамилию и вперед. Кончать пора с этими бандитами, солнце уж вот-вот взойдет.

Очередь дошла до Павла Соколика. Он вышел из строя:

Соколик Павел Сергеевич.

Киров, держа Павла на мушке нагана:

Марш исполнять приказ, Соколик.

Есть.

Павел подошел к своим жертвам, узнал обоих. Это был комполка Маркевич и его денщик. Постой-постой, как его фамилия? Гольцов? - Да, точно Гольцов. Славный хлопец. Они как-то говорили о лошадях, а потом он стал расспрашивать Павла о семейной жизни, а про себя сказал: «А я пока не собираюсь, до окончательной победы мировой революции».

Проклиная себя, Павел столкнул обоих в воду.

 

* * *

 

Астрахань, расположение полка имени Ленина. Проснувшись, Распопов вышел на крыльцо, кликнул ординарца:

Рябчик, воды.

Из конюшни выскочил боец, налил из колодезного ведра огромный ковш и, поливая командиру на руки, принялся излагать свежие новости:

Попутчик-то наш оказался крут. Два батальона Астраханского полка за ночь порешил.

Распопов резко выпрямился, молча взял из рук Рябчика ковш, вылил себе на голову и, растирая тело махровым полотенцем, спросил:

Где он?

Отсыпается после бессонной ночки, Владимир Павлович. Разбудить?

Пусть спит. Коней седлай. В порт поедем.

 

* * *

На завтраке Павел Соколик избегал встречаться взглядом с товарищами по службе. Да и они не горели желанием заводить разговоры. Участие в ночной расправе над однополчанами превратило каждого в убийцу. Ощущение только что совершенного тяжкого греха не покидало. Пришел страх. Это был страх не столько перед Страшным судом, сколько страх от ощущения близости смерти, которая выкашивает всех подряд, не разбираясь, кто виноват, а кто нет. Даже батальонный весельчак Валерка Белозеров был необычно хмур. Не было за столом привычных подначек, похабных шуток и молодого ржания. Ближе к концу завтрака пожаловало незнакомое начальство. Командир присел за свободный стол, достал из кармана кусок белой простыни, снял фуражку и, промокая капли пота, выступившие на бритой голове и мускулистой шее, кивнул ординарцу:

Рябчик, посмотри-ка на раздаче, что у них там на сегодня и принеси что-нибудь попить, да пожевать. И вот еще что: командира ко мне.

Павел без всякого любопытства наблюдал за тем, как Рябчик улетел, будто растворился в воздухе: вот только что был здесь и нет его, зато на столе перед командиром появилась миска с кашей, краюха хлеба, ковш с квасом. А вот уже Шевелев, оставшийся за старшего после бегства Соханева, почтительно докладывает что-то начальству. Рядом с начальством ворочает ложкой в миске Рябчик, будто и не улетал никуда.

После завтрака объявили построение. Незнакомый начальник произнес речь:

Я командир славного полка имени Ленина Распопов. На правах старшего по должности вступил в командование гарнизоном города Астрахани. На правах командующего гарнизоном принимаю командование Астраханским полком. Командиром пролетарского батальона назначаю комиссара Шевелева. Вопросы есть? - Вопросов нет. - И обращаясь к Шевелеву, - Командуй комбат.

Распопов развернулся к подошедшему к ординарцу, взялся за уздечку коня. Тем временем Рябчик сцепил пальцы в замок. Распопов поставил левую ногу в замок Рябчика, оттолкнулся правой и подпрыгнул. Рябчик поддержал прыжок командира, толкая его левую ногу вверх. Резкий скрип подпруг известил всех о том, что командир уже в седле.

Ловко у них получается — подивился Павел. Впервые за сегодняшний день в глазах его промелькнула какая-то заинтересованность.

 

* * *