1916.

Верхоянская ссылка (Восточная Сибирь). Шалыгин и Бадаев посещают Сталина в Курейке.

 

Сибирская ссылка. Июль шестнадцатого года. Шалыгин тогда квартировал вместе с Алексеем Бадаевым в Туруханске, в избе Капитолины Емельяновой. Вот уж действительно неутихающий источник страсти. Никогда Шалыгину не доводилось испытывать по отношению к себе такой любви и обожания. В Туруханск пришла баржа с зерном. Зерно смололи на местной мельнице, а мука предназначалась ссыльным, разбросанным по берегам Енисея до самой Игарки. Урядник Годунов предложил Алексею Бадаеву сплавиться на самоходке вниз по течению Енисея, доставить муку на северные пункты и после выполнения задачи остаться на зимовку в Игарке. Шалыгин решил составить компанию Алексею, а заодно навестить коллег по несчастью.

Когда пришли в Курейку, был знойный день, ни ветерка, ни облачка на солнечном небе. Обычно их встречали, но в тот день на пристани было пусто. Зачалились. Подождали. Решили подняться к деревеньке в пять домов по крутому берегу самостоятельно. В крайней избе спросили у старушки, где ссыльные живут. В ответ услышали:

Вон на ту осинку держите путь. Там они. Только не знаю, живы ли? Гуляют они. Из ружей палили до утра.

Под осинкой обнаружили избенку, необработанный огород вокруг, заросший бурьяном двор и колодец-журавель. Из колодца раздавались слабые стоны о помощи. Человек внизу был настолько слаб, что, зацепившись за коромысло, удержаться на нем не мог. Руки его скользили по деревянному шесту и каждая попытка завершалась падением в студеную воду и тирадами отборного мата. Шалыгину пришлось спуститься в колодец. Навсегда останется в памяти тот внезапный переход из раскаленного до звона в ушах яркого зноя в непроглядную темень могильного холода. В колодце был пропитанный алкоголем Николай Шагов. Многочасовое пребывание там нисколько не протрезвило его. Только крепко привязав Николая к коромыслу, удалось вытащить его на свет божий. Николая уложили на землю. Вытянуться на на спине он не мог от боли в груди, что указывало на то, что несколько ребер было сломано. Шею поворачивал свободно, значит позвоночник цел. С ногой было что-то не в порядке: не сгибалась. Вывих или растяжение. А может судорогой свело от долгого пребывания в холодной воде. А от судороги и растяжения первое средство — баня. В целом легко отделался. На теле, разумеется, живого места нет. Вся кожа покрыта ссадинами и кровоподтеками, но это дело проходящее.

Это кто ж тебя отделал так, дружище? - Алексей Бадаев спросил своего бывшего коллегу по Государственной Думе.

Алеха, ты что ли? - лицо Николая озарилось мыслью. Ничего не выражающий блуждающий взгляд сменился выражением радости узнавания.

Я, Микола. А вот Иван Шалыгин — Землекоп со мной.

Здорово Иван. А недаром тебя Землекопом прозвали. Ловко ты меня из могилы выкопал. - Николай захохотал было, но закашлялся от боли в груди. Прокашлявшись, продолжил: - Это меня Жопа в колодец столкнул.

Это какая еще жопа?

Какая, какая? - Сталин. Это мы так кличем друг друга. Он меня Гулькой стал кликать за то, что у меня хуек маловат, ну а я его Жопой.

Ну вы тут совсем одурели в глухомани. А где Сталин-то?

Да спит поди в избе. Чо ему еще делать-то?

 

* * *

 

1917.

Петроград (столица России). Лазарева избивает революционная толпа во время проведения им геодезических работ. Транс-Сибирский экспресс, станция Тайга (Западная Сибирь). Куйбышев присоединяется к поезду политкаторжан и ссыльных, освобожденных революцией. Петроград (столица России). Ротмистр Матненко скрывается от революции в убежище в лаборатории доктора Рудина. Петроград (столица России). Встреча Сталина с Молотовым. Самара, бассейн реки Волга (центральная Россия). Роман Куйбышева с Женей Коган, совместная поездка на партийную конференцию в Питер. Сговор со Свердловым по поддержке Ленина. Петроград (столица России). Возвращение Льва Троцкого из-за границы. Петроград (столица России). Встреча Шалыгина с Гольцем.

 

Владимир Михайлович Лазарев занимался рутинной работой: вел геодезическую съемку мостов и набережных Петербурга по наряду управления градоначальника. Император Петр Великий построил город двести лет назад на бездонных болотах. Грунты, а вместе с ними и фундаменты имели тенденцию всплывать, тонуть и перемещаться горизонтально. Укрепление фундаментов причиняло градоначальнику постоянную головную боль и поэтому финансирование геодезических работ было стабильным. Для Лазарева эти работы не только приносили дополнительный заработок, но и позволяли пополнить кафедру учебным оборудованием. Обычно договор составлялся на первую половину каждого года. Январь уходил на составление сметы и планов засечек, февраль и март на геодезическую съемку до ледохода, апрель-май на повторение полевых работ после ледохода. В июне Лазарев писал отчет: анализировал динамику данных и формулировал рекомендации. Геодезические работы имели для Лазарева не только практическую ценность. Он использовал данные наблюдений и в своей научной работе по предсказанию наводнений.

Геодезические работы сложностью не отличаются: установить прибор, послать реечного к объекту, снять показания, записать в журнал наблюдений, повторить все на новом месте. Однако концентрации и аккуратности требуют. Иначе, если расчеты не сходились, приходилось повторять все заново. Поэтому на полевых работах Лазарев был полностью отрешен от внешнего мира. В голове только цифры и забота о том, чтобы не упустить из памяти, что же именно ты в данный момент измеряешь.

Вот так, погрузившись в самого себя, Владимир Михайлович и проспал Великую русскую революцию пока она сама не напомнила ему о себе. Вели угловой ход по Васильевскому острову от Гавани к Стрелке. С самого утра и проспекты, и линии острова были переполнены народом. Люди были необычно возбуждены, кричали из пролеток какие-то лозунги в толпу – Лазарев, не обращая на всеобщую суету и оживление никакого внимания, выводил на ноль пузырек воздуха в уровне теодолита. На перекрестке Большого проспекта и 17-ой линии теодолитному ходу путь перекрыл огромный митинг. Лазарев только посетовал, что придется идти в обход по Среднему и до конца светового дня можно и не успеть завершить работу. Поинтересоваться же, о чем был тот митинг, Лазареву даже в голову не пришло.

Только обнаружив себя лежащим на тротуаре после сильного толчка в спину, Лазарев отвлекся от расчетов. Открыв глаза, увидел небритую пьяную рожу над собой. Рожа оскалила редкие желтые зубы.

Гляди-ка, братцы. Не ндравится псу царскому на лопатках-то лежать. Ему нас-то тружеников топтать копытами привычнее.

Вступила в беседу другая рожа с усами и в картузе:

Дай-кось я ему сатрапу царскому каблуком зубы-то посчитаю.

Лазарев не успел увернуться и удар подошвой сапога в лицо, усиленный резким ударом затылка о мостовую отключил его сознание....

 

* * *

 

… Очнулся Лазарев в помещении, в кресле у горячей печи. Огляделся вокруг. Судя по всему это был чей-то кабинет. За длинным столом сидели двое, что-то писали. К ним подходили вооруженные люди, забирали исписанные листы и исчезали. Лазарев ощупал себя руками, обнаружил грязь и сгустки засохшей крови на щеках, груди и башлыке. Все тело ломило. Каждое движение приносило боль. Один из сидевших за столом взглянул на Лазарева, встал и, улыбаясь, подошел к нему:

Ну вот и историческая личность пришла в себя. Как чувствуете себя, товарищ? Все ли цело?

Лазарев попытался встать, но слабость в мышцах, заставила его остаться в кресле:

Да вроде целы руки-ноги. В груди давит, может ребра сломаны, а в остальном порядок. О чем это Вы? Про историческую личность.

Ну как же? Первая жертва русской революции. И как водится, невинная. Это Вас народ по башлыку Вашему и папахе за жандарма принял. Ну и, разумеется, отомстил за годы угнетения и произвола. И теодолиту Вашему досталось: размозжили теодолит о мостовую. Все стеклышки разлетелись. Народ-то у нас простой. Видит: тип подозрительный в жандармской папахе в глазок какой-то диковинный на трех ногах смотрит. Не иначе как шпионит за нами, да на карточки снимает. А может и на синематограф. Ну а как пинать начали, так остановиться уже никак не умеют пока до смерти не забьют. Мне вот только маузером их остановить и удалось. Как в машину Вас грузили, Вы уж без сознания были. Так что должник Вы мой теперь. Бокий я, Глеб Иванович Бокий уполномоченный революционный комиссар Петросовета. Можете смело за мое здоровье свечку ставить.

Спасибо, Глеб Иванович Ну а я Лазарев Владимир Михайлович, геодезист.

Я понял по теодолиту, что Вы геодезист. Поэтому и привез Вас сюда. А где получали образование, Владимир Михайлович?

Горный институт. Дипломировался по кафедре инженерной геодезии.

Это у профессора Баумана Владимира Ивановича?

Да … - удивился Лазарев. - А Вы знаете Владимира Ивановича?

Ну как же. Кумир питерских студентов. Он у нас высшую математику читал.

Так Вы тоже горный закончили?

Закончить мне не удалось. Революция отвлекла. Но общие курсы одолел. По химии даже курсовую работу защитил. Металлургом хотел стать, нравилось мне глядеть как металл плавится. Но судьба иначе распорядилась: плавим теперь царскую империю.

Приятно познакомиться с коллегой-горняком, Глеб Иванович — протянул для приветствия руку Лазарев.

Мне тоже, - пожал протянутую руку Бокий. - У меня дело к Вам, Владимир Михайлович: карты свежие революции нужны. Километровки, а еще лучше стометровки. Вы-то наверняка знаете где их можно раздобыть. За врачем я отправил. Привезут с минуты на минуту. Осмотрит Вас. Подлечит. Ну а там.... Привезете карты и свободны.

Лазарев кивнул в знак согласия, хотя и не представлял где и как он выполнит поставленную задачу. Карты такого масштаба – это объект секретности, второй группы, даже, если без читалки. С читалкой же это первая. А если читалка с примечаниями – это вообще категория “С” или “особо секретно”. Лазарев только переспросил:

Вам карты с читалкой нужны или без?

А что это: “читалка”?

Ну это жаргон такой профессиональный. Карта это вид местности сверху с изображением объектов в заданном масштабе. А читалкой называют расшифровку объектов, когда на карте только цифры, а что за этими цифрами – на отдельной бумаге. Ну а если указаны данные руководителей и материально ответственных лиц с указанием домашних адресов и телефонов – это уже целая книжка: читалка с примечаниями. Да, кстати, Россия пока не перешла официально на метрическую систему, так что карты привязаны к дюймам, саженям и верстам.

Бокий внимательно выслушал объяснения и с восторгом воскликнул:

Объекты, материально ответственные лица с адресами! Чудесно! Это именно то, что нам надо. А про то, что Россия так и не перешла на метрическую систему я не знал. Я только что из-за границы. Отвык немного от российских реалий. Это что ж получается: вся европа уже двадцать лет меряет метрами и килограммами, а россия как всегда размышляет за кем пойти – за европейцами или славянофилами и на всякий случай используют сразу обе системы. Мудро. Это все равно, что ввести право- и левостороннее движение одновременно. Знакомый идиотизм царизма. Ну мы это дело поправим. Нам в мировую революцию двигать и путаться в стандартах нам совершенно ни к чему.

Тогда потребуется допуск с визой охранного отделения не ниже зам начальника. И то дают только на просмотр в секретной части. И записывать ничего нельзя.

Бокий расхохотался

Ты только послушай, Петр Иванович, какие страсти-мордасти нам тут Владимир Михайлович рассказывает. Для чего нужна карта? - Чтоб знать куда прокладывать дорогу, где строить мост, где рыть шахту, перекрывать реку плотиной, куда тянуть телеграфную или телефонную линию. Кто все это прокладывает, строит, тянет, роет...? - Жители страны, ее граждане. Что должно делать государство, если оно заинтересовано в развитии страны? - Передать карту гражданам, открыть для них доступ к информации. Это так понятно. А что делает государство? А государство отодвигает граждан от информации. Фактически вынуждает граждан строить и рыть с завязанными глазами. В этом идиотизм царизма в полной красе. - И, обращаясь к Лазареву — Об этом не беспокойтесь. Получите мандат. Я подпишу. Ну и четырех матросов возьмете как лекарство от дискуссий....

Важный седой старик за столом только улыбнулся в усы, продолжая что-то писать.

 

* * *

 

… До дома Лазарев добрался уже заполночь. Встревоженная Любаша встретила причитаниями:

Да кто ж тебя так изувечил-то, миленький мой. Ох, господи, что это творится на белом свете.

Лазарев прижал к груди жену и от жалости к ней и самому себе на глаза навернулись слезы:

Погоди, погоди, Любаша. Не так шибко. Доктор сказал, что ребра целы, но трещины не исключены и порекомендовал постельный режим на неделю.

Да что ж с тобой случилось-то, Вовочка, мой родной? - Любаша усадила мужа на табуретку, помогла ему снять сапоги, заглянула в глаза. - Гляди-ко как глаз затек. И повязка на голове кровится. Надо бы сменить. Щека опухла, нос разбит, губы. Миленький ты мой. - Любаша погрузила голову в колени мужа и зарыдала.

Лазарев ревел вместе с ней. Поглаживал ее рыхлое бесформенное тело, редкие светлые кудряшки на голове.

Расскажу. Все расскажу подробно. На стол пока собери, а то мне и поесть некогда было.

 

* * *

 

… Лазарев познакомился с Любашей на квартире у Гольцев, когда Гриша собрал большую компанию в честь окончания экспедиции по полевым испытаниям миномета Копаницы. Было это полтора года назад. Целый год Лазарев и Любаша приглядывались друг к другу и вот три месяца назад перед самым Рождеством состоялась свадьба. Лазареву как-то не верилось, что с тех пор прошло всего три месяца. Ощущение, что Любаша была рядом всегда, не покидало его. Он и представить себе не мог, как почти тридцать лет предыдущей жизни обходился без нее.

Под водочку и отварную картошку с подсолнечным маслом и селедкой Лазарев рассказал жене о том, как вели теодолитный ход. Как толпа налетела, как бить начали, приняв за жандарма. Любаша слушала с участием, откликаясь на рассказ мужа не только взглядом, но и телом. Была она в одной ночной рубашке, плечи покрыты шалью. Складки жира скрывали мышцы и не видно было, как они напрягались. Только шаль повторяла судорожное движение плеч, сбрасывающих это напряжение.

Да-да это я рассказала соседу нашему Матненко Виктору Михайловичу про то как ты мерзнешь на съемках своих. Вот он и подарил тебе на Новый Год свой башлык и папаху.

Ах, так вот кого я благодарить-то должен за синяки да шишки. Женушка любимая оказывается постаралась.

Любаша поднесла свечу к лицу мужа, чтобы рассмотреть точнее выражение его лица: “Не сердится ли?”. Но увидев добродушную улыбку, поддержала шутку:

А синяки да шишки – вещь полезная. Меньше девки глазеть будут на моего красавчика.

Девки-то глазеют, что с того? Главное, чтоб красавчик твой на девок не глазел. А он и не глазеет. Гляди, какая у него подружка широкая: весь мир грудью заслонила. Никаких девок не видать.

Лазарев привлек жену к себе, погрузил голову в мягкую, будто бархатную грудь. Любаша нежно отстранилась:

Потерпи немножко, миленький. Расскажи сначала все до конца. Мне жутко интересно.

Лазарев продолжил рассказ. О докторе, осматривавшем его с демонстративным почтением и страхом в глазах. О том как мотались по городу на автомобиле в поисках загулявшего начальника секретной части генштаба. Так и не обнаружив его ни в предпочитаемых им кабаках, ни у проституток в Щербаковом переулке, решили вернуться в здание Генерального штаба и вскрыть секретную часть без ключей, грубым взломом. Однако сделать это не удалось: после первого визита Лазарева в генштаб охрана здания была усилена взводом кадетов. Затевать перестрелку, имея в распоряжении лишь четырех матросов с винтовками и пулеметом, было неразумно.

Лазарев был готов отказаться от поставленной задачи. Но представить себе как он вернется к Бокию с пустыми руками было не возможно. Этот человек произвел на Лазарева сильное впечатление. Будто появился он из далекого прошлого, когда покой и уверенность в завтрашнем дне были нормой, а восторженность и загробное уныние отклонениями от нормы. Общение с людьми в последнее время доставляло Лазареву лишь новые тревоги и неопределенности. Бокий излучал спокойствие, будто успел побывать и в будущем. Будто он точно знал, что Лазарев с заданием справится. Было в нем что-то магическое, хотелось иметь этого человека в друзьях и покровителях. Обмануть его ожидания было немыслимо.

Лазарев глубоко задумался. Итак, что мы имеем? В генштаб хода нет. Пойдем сначала. Где-то, кто-то эти карты печатал. Брокгауз и Ефрон? Вряд ли. Они все больше словари и энциклопедии печатают. Гознак - гербовую бумагу, деньги. У Сытина литература, газеты, журналы. Скорее всего карты печатает либо Суворин, либо Ильин. Поехали дальше. Вот напечатали они заказ и что? Все в генштаб? - Нет, конечно. По заказчикам распределили. Постой, постой... А как у нас система печати построена? Книжку, журнал, автореферат диссертации, научную статью в печать кто подписывает? - Главпечать (Главное управление по делам печати министерства внутренних дел). Уж я с этой главпечатью хлебнул в свое время. А главпечать требует по списку обязательные экземпляры разослать. Иначе ни одного листочка не напечатаешь. Значит по этим адресам и рассылается все, что печатается в России. В том числе и карты. Так, так... Вспомнить адреса. Хотя бы названия организаций. Рассылал же совсем недавно. Помнить должен.... Нет. Не вспоминается. Все вылетело из головы. Постой-ка, а Главпечать? Сама по себе Главпечать? Да, точно. Она во всех списках присутствует. Так... Поехали.

К нужному зданию подъехали уже в темноте. Рабочий день закончился. А может и вообще не начинался. У вахтера отыскался номер телефона начальства. Телефон не отвечал. Лазарев позвонил на телефонную станцию. Вежливо попросил дать адрес по номеру телефона. Барышня вежливо ответила, что таких справок давать не положено. Откуда-то пришло неведомое ранее остервенение. Обложил барышню по матушке. Сопровождающие матросы одобрительно переглянулись. Пообещал приехать с пулеметом и искрошить всех в лапшу. На станции с ним связываться не захотели. Адрес дали.

Начальника Главпечати статского советника Кувшинова застали за семейным ужином. Статский советник, увидев лужи грязной жижи от матросских ботинок на натертом паркете, подчинился без пререканий, даже не заглянув в мандат. В каждом складе Главпечати был секретный отсек. Ключи от складов нашлись у Кувшинова в кабинете, а секретные отсеки были опечатаны начальником первого отдела. У него же были и складские книги на секретное имущество. Разыскивать начальника первого отдела Лазарев не стал в целях экономии времени. Решил секретные отсеки взломать. Складов было всего шесть, во втором нашли нужные карты. Весь груз в автомобиль не поместился. Решил ехать с тем, что есть, а за остальным заехать позднее.

Бокий принял карты как должное, приказал матросам склеить их и повесить на стену. Прощаясь с Лазаревым, крепко пожал ему руку и бодро сказал:

Ну что ж, Владимир Михайлович, благодарю. Полезнейшее дело сделали для революции. Сейчас езжайте домой. Вас довезут. Отдыхайте, приходите в себя. Ну и нас не забывайте, заходите в гости. Чайку попьем. Поболтаем. Ну а надумаете в партию к социал-демократам вступать - милости прошу. Рекомендацию мою Вы заработали. А нам люди толковые нужны.

 

* * *

 

… Любаша, внимательно выслушав мужа, надолго задумалась. Собрала посуду, протерла влажной тряпкой клеенку на столе. Села за стол и прямо глядя в глаза мужу, изрекла:

Вот что, Вовочка. Сейчас спатеньки, а завтра с утра пораньше ты в штаб тот пойдешь, комиссара того там найдешь. И будешь рядом с ним днем и ночью. Служить ему будешь верой и правдой.

Да что ты, что ты, Любаша. Он ведь и в партию зовет и явно незаконное что-то творит. Да и опасно это. Наверняка он со своим напором на пулю или штык наткнется.

Послушай меня , миленький. Я тебе зла не пожелаю. А только сердце мне подсказывает, что это тебе карта выпала козырная, что только раз в жизни выпадает, да и то не каждому. Держаться тебе за комиссара надо всеми силами. Ты может и не понимаешь, что происходит. Потом поймешь. Я тоже не понимаю, но я чувствую. Поверь мне. Царь отрекся от престола. Начинается великая смута. И если не будешь за силу держаться, затопчут тебя такие, как сегодня на Васильевском.

Лазарев отнесся к словам жены серьезно. Он знал ее способность знать все наперед и привык доверять ей во всем. Лазарев встал из-за стола, приобнял жену за плечи, поцеловал в лоб:

Ну пойдем, Любаша, бай-бай. Утро вечера мудренее. А завтра продолжим и сделаем все как надо.

 

* * *

 

Мягкий поцелуй в небритую щеку, знакомое дыхание, сияющие счастьем глаза Любаши:

Вовочка любимый, проснись. Я ухожу на работу, а тебе нужно закрыть за мной дверь на щеколду. Потом можешь продолжать нежиться в постельке сколько захочешь.

Лазарев встал. Мышцы ломило после вчерашнего избиения. Потянулся, повис на жене:

Ой, да на кого же ты меня покидаешь, доброго молодца, любовь моя. Да, кто ж согреет меня в лютой стуже северной, кто ж раны мои смочит слезами своими горючими?

Любаша ткнула мужа кулаком в объемистый живот:

Вовка, не балуйся. Помнешь всю мою завивку химическую. А если холодно тебе, шубой накройся. В блинной можешь сегодня пообедать. Деньги я оставила. И отправляйся ко вчерашнему спасителю, пока он тебя не забыл. Ну все, побежала.

Любаша чмокнула Лазарева в губы и исчезла, хлопнув дверью. Лазарев накинул щеколду и нырнул под одеяло. Но заснуть не удалось. Вспомнилось вчерашнее вторжение в семейный очаг начальника Главпечати Кувшинова. Что-то знакомое было в поведении этого статского советника, во взглядах его домашних. Страх, смешанный с тщательно скрываемым презрением — вот что это такое. Но где и когда ему прежде приходилось встречать этот взгляд?

Вспомнилась гимназическая юность. Там в Воронежской гимназии он был изгоем и всеобщим посмешищем. Сынки городской знати презирали его за сельский говорок простолюдина, называли тупой деревенщиной и жирным придурком. Лазарева отличала замедленная реакция и в умственных, и в физических упражнениях. Слабая память еще могла держать только что выученный урок, но следующая зубрежка полностью стирала предыдущую. Поэтому если текущую успеваемость Лазареву еще удавалось поддерживать на минимальном уровне, то итоговые экзамены заканчивались для него непременными завалами, многочисленными переэкзаменовками и натянутыми посредственными оценками. Пережить ежедневные оскорбления одноклассников и равнодушное презрение педагогов ему помогало только ожидание летних каникул.

Лазарев начинал считать дни до летних каникул с самого первого дня учебного года и когда в Воронеже появлялся отец на тройке орловских рысаков, счастью Лазарева не было предела. Отец был сельским землемером, от него зависело распределение земли для посева и посадки овощей в крестьянской общине. Крестьяне относились к землемеру с опаской и уважением и предпочитали ни в чем ему не перечить в надежде за покладистость получить впоследствии кусок земли пожирнее.

Лазарев рано заметил это особое отношение к отцу и беззастенчиво полагал, что статус сына землемера делает и его достойным такого отношения. Приехав в отцовский дом на каникулы из гимназии, Лазарев первую неделю никуда из дома не отлучался, наслаждаясь долгожданными домашними угощениями. И вот наступал день, когда он отправлялся на прогулку по селу. Дворы селян отделялись от улицы по-украински плетнями. Плетни были преградой не для людей, а для скотины. Были они невысокими, их легко мог перемахнуть и подросток. Для людей преградой была вековая христианская традиция не брать чужого. Вдоль плетней с внутренней стороны двора селяне высаживали фруктовые деревься, но сорвать плод или даже поднять упавшее яблоко было для них немыслимо. Это считалось воровством и осуждалось всеми соседями без исключений. А вот в среде подростков воровство фруктов почиталось за лихость, т.к. заканчивалось обычно жестокой отцовской плетью.

Гуляя по селу, Лазарев выбирал понравившуюся вишню, сливу, грушу или абрикос и, не таясь принимался обирать дерево, отправляя плоды прямо в рот. В зависимости от степени зрелости либо морщился от кислятины, выбрасывал и переходил к другому дереву, либо с наслаждением чмокал, выплевывая косточки.

Хозяин, обнаружив наглого пожирателя урожая, возбуждался, подскакивал, но узнав в воре сына землемера, отступал, отводил взгляд и, сняв шапку, здоровался. Лазарев спокойно отвечал на приветствие и получал в ответ тот самый взгляд: страх в перемешку с тщательно скрываемым презрением.

Лазарев потянулся к тумбочке Любаши, взял в руки зеркальце и принялся разглядывать самого себя. Оба глаза заплыли темно-багровым с синевой. Подбородок, щеки, лоб и даже шея были покрыты глубокими кровоточащими ссадинами. Видимо подковы на сапогах и башмаках топтавшего его сброда были разболтаны и торчащие гвозди сделали свое дело. Впрочем ссадины были покрыты затвердевшей сукровицей вперемешку с кровью, но корочки еще не созрели для того, чтобы их отдирать. «Бриться не буду» - решил Лазарев и продолжил осмотр. Два передних зуба сверху были сломаны. Один до самого основания, от второго была отколота примерно четверть. Острой боли Лазарев не чувствовал. Видимо эта боль была поглощена ноющей болью от сломанной нижней челюсти.

«Да, … мне теперь только и осталось, что блинчики жевать. Надо будет корень впереди выдрать. Иначе он мне жизни не даст, а на второй поставить коронку. Надо бы с этого и начать сегодня день, не откладывая в долгий ящик. Да ведь у этих дантистов запись на годы вперед. Не пробьешься». Взгляд Лазарева скользнул по комнате. На тумбочке у самого изголовья лежал конфискованный вчера у Кувшинова наградной револьвер с кобурой, портупеей и коробкой патронов. Лазареву захотелось вновь почувствовать себя вчерашним, решительным, уверенным в себе, облеченным той особой властью над людьми, которую может дать только оружие.

Лазарев встал, быстро оделся, застегнул портупею, достал наган из кобуры, освободил барабан, крутанул, (все семь гнезд были заполнены патронами), щелкнул собачкой предохранителя, возвращая барабан на место, прицелился в голубя на карнизе соседнего дома, нажал на курок, (выстрела, как и положено, не последовало), вернул наган в кобуру, накинул полушубок, скрывая портупею, сунул коробку с патронами в карман, вышел из квартиры, закрыл дверь на навесной замок, сбежал по ступенькам, оказался на улице и бодро зашагал в направлении блинной.

Задумавшись, не заметил раскатанной подошвами полоски льда на тротуаре, подскользнулся. Стараясь удержаться на ногах, содрогнулся всем телом, удержался, щелкнув зубами. Проснулась дремавшая до этого боль, засевшая где-то в глубине зубных корней и сломанной челюсти. Сознание пронзила вчерашняя мысль: «А с какой стати?... С какой стати я должен следовать установленным кем-то правилам, если эти правила стоят на пути мировой революции. Революция на то и революция, чтобы установить собственные правила. С какой стати невинно пострадавший боец за революционное дело должен дожидаться какой-то там буржуйской очереди».

Лазарев развернулся и зашагал в противоположном направлении к дому с вывеской: «Пломбы, коронки, мосты. Зубной фельдшер Я. Смидович». Долго стучал в дверь. Наконец из-за двери послышался усталый женский голос:

Ну чего стучать-то? Закрыто парадное, вход со двора.

Лазарев грязно выругался и, не ответив, пошел разыскивать вход во двор. Когда ему это удалось, боль стала нетерпимой. Любое прикосновение языком к зубам пронзало мозг, а оставлять больное место без прикосновений было мучительно от боли тупой и ноющей. Лазарев пытался надувать щеки или наоборот создать вакуум во рту. Это как-то спасало, но лишь на миг. Через мгновение боль возобновлялась с новой силой.

За стойкой зубного кабинета стояла увядающая красавица с высоким бюстом и роскошными волосами с проседью:

У Вас острая боль? У нас прием только по записи и после обеда, но Вам помогут снять боль. Я приглашу доктора. А Вы присядьте вон там у окна, подождите. Можете почитать свежие газеты.

Увядающая красавица ушла и долго не возвращалась. Газеты Лазарев читать не стал. Он их и раньше не читал, а уж сейчас-то отвлечься от боли было немыслимо. Тем не менее мягкое кресло, удобная неподвижная поза как-то успокоили и Лазарев задремал. Из дремы его вывел мужской голос:

Ну что у Вас там, голубчик? Проходите в кабинет, располагайтесь там в кресле и открывайте рот.

Произведя осмотр, Смидович довольно равнодушно скользнул взглядом по Лазареву, будто оценивая его платежеспособность, отошел к столу, развернул бумаги и приступил к записям химическим карандашом. Одновременно, не отрывая взгляда от бумаг, стал цедить сквозь зубы:

Значит так, голубчик, сейчас зарегистрируетесь в приемной у Иды Иосифовны, заплатите ей пять рублей за осмотр, 12 рублей за мышьяк, 7 р. 50 коп. за временную пломбу. Итого 24 р. 50 коп. И сломанный зуб я Вам сохраню. Болеть не будет. Если захотите, постоянную пломбу поставить, это еще 18 рублей. Ну а если коронку на сломанный зуб ставить, то металлическая из нержавейки будет стоить Вам 15 рублей, а золотая 30. Но лечение и протезирование — это не сегодня. Сейчас мы записываем на февраль следующего года. Что касается выбитого зуба, то от него остался корешок. Канал довольно глубокий. Надо удалять. С анестезией это будет стоить 15 рублей, а без анестезии 10. Удалять могу сегодня. Боль стихнет к вечеру.

Лазарев быстро потерялся в потоке цифр:

Доктор, давайте конкретно: мне нужно удалить корень, а на сломанный зуб поставить пломбу и золотую коронку. Сколько это будет стоить и как быстро Вы сможете это сделать?

Лысая голова Смидовича оторвалась от записей и он будто впервые с интересом поглядел на Лазарева:

Ну хорошо, давайте посчитаем. Временная пломба — 24.50, постоянная — 18, коронка — 30. Итого за лечение — 72 рубля 50 копеек. За удаление 15 рублей. На все про все потребуется 3 визита, включая сегодняшний. Это по пять рублей за визит. Получается 15 рублей. Значит так: обойдется это Вам, голубчик, 102 рубля 50 копеек. А по времени: к февралю следующего года будет у Вас во рту полный порядок. Ну конечно, если захотите мост поставить на пустое место, это дополнительные расходы и время.

Лазарев внутренне содрогнулся от названных сумм, ведь у них с Любашей была на учете каждая копейка и вот так вот выбросить на зубы 100 рублей было немыслимо. Да и годичный срок ожидания совсем не радовал. Однако Лазарев виду не подал, взгляда не отвел. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

Хорошо, доктор. А про мост можно поподробнее? Что это? Сколько и как долго?

С мостом Вам, конечно, жевать будет удобнее. Надо будет обточить со всех сторон сломанный зуб и ближний к удаленному и посадить на цемент отлитую по слепку конструкцию из двух коронок и перемычки между ними в виде зуба. Дырка будет закрыта и жевать будет удобнее.

Т.е. Получается две золотые коронки и золотой зуб. Так?

Так.

И как это по затратам и по времени?

На протезирование у нас отдельная очередь. Сейчас записываем... М-мм … Надо справиться у Иды Иосифовны. По-моему на октябрь. Ну и работы там побольше, месяца на полтора. Так что к Рождеству вполне реально и зубы вылечить и запротезировать. Ну а по деньгам... мы, конечно, посчитаем точнее. Это будет зависеть от геометрии ротовой полости, но если грубо, то с протезированием сумму обычно надо удваивать.

Лазарев по-прежнему не показывая удивления неподъемными ценами:

Значит получается, если с мостом, то за 200 и к Рождеству? Так?

Получается так — улыбнулся Смидович.

А если побыстрее? - Лазарев устремил холодный немигающий взгляд круглых на выкате глаз в Смидовича.

Смидович поежился, взгляд помутнел, улыбка стала неуместной гримасой.

Быстрее никак нельзя. У нас очередь.

А если за дополнительную плату, во внеурочное время. Если вечерами и по ночам будем работать? - Лазарев, наконец, сморгнул, выбрался из кресла, встал, - Поступим так, доктор: к работе приступишь немедленно, - Лазарев и сам не заметил как перешел на «ты» - выдираешь, измеряешь, точишь, лечишь, мажешь — делаешь все, что можно сделать прямо сейчас. Потом я уйду, вернусь вечером часикам к восьми, а ты в это время подготовь все, что надо: слепки, коронки, мосты, цемент. И вечером сегодня всю работу закончишь. Да так закончишь, чтоб не болело больше и стояло вечно. Понятно? - Лазарев достал из кобуры наган, нажав на собачку, откинул бараран и взглянул на Смидовича через ствол.

Смидович почувствовал озноб. Лазарев привел наган в стационарное положение, сунул в кобуру и продолжил:

Заплачу вдвое: 300 сразу и 100 через пару недель, если все в порядке, если сделаешь все как положено. Ну а если напортачишь, то через пару недель все равно встретимся, но про 100 рублей ты тогда забудь. Расчитываться по-другому будем, по революционному. Я тебе тогда геометрию-то морды твоей поправлю. - Лазарев даже не усмехнулся, но Смидович осознал, что перечить этому странному типу опасно, что угрозы его вполне реальны. Да и обратиться за помощью после разгона полиции ему было некуда.

 

* * *

 

… Лазарев с вырванным зубом и мышьяком под временной пломбой зашел в блинную. Ассортимент был скуден: только ржаные и без масла. Лазарев без аппетита сжевал порцию со сметаной, на оставшиеся деньги купил пару пирожков с капустой для Любаши на вечер. В голове шумело, клонило ко сну. Лазарев решил отложить дела на завтра и вернулся домой. Не раздеваясь, прилег на кушетке, проснулся уже в седьмом часу. Любаши еще не было. Оставил ей записку: «Приду поздно с новыми зубами. Съем. Готовься. Покушай пирожков. Это тебе для страсти. Целую. В.»

Лечение и протезирование заняло не меньше трех часов. Смидович, смирившись с отсутствием какого-либо выбора, привычно старался, хлопотал, развлекал Лазарева бородатыми еврейскими анекдотами. Закончил работу, поднес к лицу Лазарева настольное зеркало. Лазарев оскалился: с верхней челюсти блеснул сиянием ряд из трех золотых зубов. Зубы стояли ровненько и основательно. Лазарев проверил их на прочность, сомкнув челюсти:

Вроде пока не шатаются.

Смидович, довольный своей работой:

Если Вам удастся избежать ударов, то гарантию даю на 20 лет. Я свою работу знаю. Потом металл истончится, появятся заусенцы, коронки надо будет сменить. Поправить это не долго и еще лет двадцать можно жевать.

Довольный Лазарев кряхтя выбрался из медицинского кресла:

Ну спасибо, доктор, уважил ты меня. И зубы вон ровненькие какие, и боль вроде затихать начала.

Болит у Вас от того, что челюсть нижняя сломана. На ночь надо лед прикладывать и месяца за два боль затихнет, а сверху я зубной канал обработал и закрыл. Болеть не будет.

Лазарев, надевая полушубок:

Ну ты, доктор, время-то не теряй. Садись за стол, пиши счет на оплату.

Смидович, озадаченно сел на стул, взглянул на Лазарева:

Так вроде договорились же: четыреста рублей, триста прямо сейчас и сто через неделю?

Ну вот и пиши на 400.

Смидович, стал было писать, но задержал карандаш в воздухе:

Скажите, голубчик, а если я выпишу счет по моим расценкам, а Вы заплатите как договаривались — 400? Вас такой вариант устроит?

Лазарев погрозил Смидовичу пальцем:

А ты шалун, доктор. Скрываешь доходы-то? А от кого? От жены или царя-батюшки? Так ведь нет сейчас царя-батюшки?

Смидович, аккуратно выводя буквы:

Это дочь моя, Ида Иосифовна. Вдовец я. Нет царя-батюшки, я знаю, а все же так как-то спокойнее.

Лазарев понимающе кивнул:

Пиши, что хош, доктор. Мне все равно. А свое получишь, как договаривались.

Смидович, покончив с текстом, предъявил Лазареву счет. Лазарев внимательно прочел текст, взял карандаш со стола и, написав прямо на счете по диагонали какую-то фразу, передал бумажку назад Смидовичу. Смидович медленно по слогам прочел вслух: «К оплате после мировой революции. В. Лазарев». Поняв, что нагло и цинично обманут, Смидович беззвучно заплакал, а Лазарев, заглянув старику в глаза, увидел тот самый кувшиновский страх вперемешку с тщательно скрываемым презрением.

 

* * *