ВЕРИЛА И ЖДАЛА

 

С тех пор, как я лежала в больнице, я вроде и не спала вовсе, а так забывалась на время и в забытье чутко прислушивалась к самой себе: будто была моя голова из яичной скорлупы, неладно повернешься, хрупнет, разлетится на тысячи осколков. Это была лишь бесконечная цепь постоянно сменяющихся часов, заполненных душевной и физической болью. Вот и жила я, притаившись, тихонько.

И так же спокойно жили за окнами сосны. Иногда казалось мне, что и сгрудились-то они у больничного окошка, чтобы делить со мной беду мою. Раньше до болезни, я, не то чтобы любила сосны, а была к ним небезразлична. Трогали они мое сердце, радовали глаза тем, что высоко они занеслись над всеми, живя в вышине, своей гордой недоступной жизнью. Они всегда напоминали мне гордых людей. Мне нравилось их рисовать. Вот и теперь только открою глаза – сосны уже помахивают мне лапами: с добрым утром! Смотри на нас, любуйся нами! Да поправляйся быстрей! Видишь, как неповторима, как радостна жизнь!

И добрело все внутри у меня, возвращалась ко мне надежда.

Всякий раз, как я просыпалась, разными были сосны – и по цвету, и по настроению. Солнце только начинает вставать, заря стволы сосен розовым светом пропитает, насыщает так, что они прозрачными кажутся. Утром, да если на небе не облачка – стволы их светлого золотистого оттенка. К обеду, когда солнце поднималось, а небо от этого выгорало, сосны же будто жаркой медью наливались. А уж вечером! Горели позолотой от ствола до каждой иголочки, и солнце долго не могло выпутаться из их ветвей. В бессолнечные дни наряжались они темного бархата, одежды. А чуть-чуть расщедрится заоблачное солнце, подсинит небо – переодевались сосны в изумрудно-голубоватые накидки – глаз было не отвести.

Заболела я внезапно. Встал вопрос о моей жизни и смерти. Все было призрачно. Открылись иные измерения жизни. Словно внезапно отдернули театральный занавес, который обнаружил новую декорацию, до бесконечности расширил то, что я считала уже познанным, незыблемым. Я как-то зависла вне времени. Бог, память и надежда стали моими спутниками – китами, на которых я удерживалась в океане боли и немощи.

Дни, недели, месяцы в больницах. В этом тихом, но таком больном мире. В гонке семьи, работы, общественных нагрузок я вдруг остановилась и попала в совершенно другой мир, в котором, как оказалось, еще не вывелись такие понятия, как доброта, милосердие, взаимопомощь. Я знала, что существуют больницы, даже иногда кратковременно лежала в них по своим женским делам. Судьба миловала меня до 49 лет, и вдруг…

В больнице свои правила. Все едят одинаковую еду, ложатся и встают в одно и тоже время. Я сначала не могла привыкнуть к этим порядкам. Но постепенно вошла в ритм этой жизни и этой необходимой монотонности – делала то, что делали другие. Утром, едва открыв глаза, уже чувствовала у себя под мышкой градусник, видела на тумбочке возле кровати лекарства, положенные сюда, пока я спала, медсестрой. К чувству благодарности, которое я испытывала ко всем медсестрам, врачам, санитаркам, примешивалось ощущение собственной беспомощности, граничащее со стыдом: словно я в неоплатном долгу за это внимание, за то, что вот я, совсем еще не старая – и такая беспомощная перед своей неожиданной болезнью. Со временем эти чувства сгладились, а огромная благодарность ко всем по сей день живет в моем сердце.

Серьезная болезнь, – оказалась серьезным испытанием. Когда-то я читала, что Бог посылает такие испытания сильным людям. Я себя сильной не чувствовала. Ночь в тихой палате полнилась тревожными мыслями, которые словно, обретая реальные очертания, метались по стенам зигзагами – образными фантомами, разрываемыми на часы всполохами света от уличных фонарей.

Я, обняв колени и вся, сжавшись, сидела на постели широко открытыми глазами оглядывалась вокруг, пыталась сосредоточиться и понять, что же произошло со мной за эти полвека и что будет дальше. И будет ли?

Любопытные дела земные. Человек самое разумное на земле существо, однако, и он порой не знает, как ему поступить в самых тяжелых обстоятельствах, как найти выход из той или иной жизненной ситуации.

С тех пор, как я попала в больницу, мысль эта все чаще и чаще приходила на ум. Вот и теперь сидя на больничной койке, я снова думала об этом и горько про себя усмехалась. Да, поздновато приходит иногда к нам прозрение…. И по-настоящему начинаешь ценить какие-то вещи, сожалея о прошедшем, лишь после того, как поймешь, что они безвозвратно потеряны.

Поднявшись с кровати, я делала четыре шага по направлению к двери, ведшей в коридор: и каждый раз я мысленно отсчитывала эти шаги, словно от этого что-то зависело. Четвертая палата, в которой я лежала, была четырехместной. Здесь все было бело-голубое, как в любой больнице, где я была на протяжении четырех месяцев: и стены, и окна, и двери, и тумбочки, и занавески на окнах. Медленно брела к окну в коридоре, почему - то окна меня манили к себе, мне хотелось видеть мир за окном.

После обеда тишина. Два часа, хочешь, не хочешь, лежи, отдыхай. В такие часы, минуты, я почему-то представляла себя летящей высоко в небе. Чудилась бесконечность этого небесного пространства, и неизвестна цель полета, но всегда сердце охватывало какое-то непонятное волнение, предчувствие чего-то необыкновенного и неизведанного. Я лежала, боясь спугнуть это, в который раз охватившее меня состояние, не шевелясь с крепко закрытыми глазами.

В такие минуты я пыталась ответить на многие вечные вопросы, которые и раньше-то мне не давали покоя: что такое жизнь, счастье, любовь, радость, судьба… Я всегда думала, искала на них ответы, но как-то отвлеченно. Сиюминутные заботы быта, семьи отвлекали меня. Болезнь стала переворотом моего сознания. Может так в жизни устроено, что здоровый человек всерьез не задумывается о вечных вопросах. Понимание, познание, видимо, не даются просто. Правы люди, когда утверждают, что человек проживает три периода своей жизни. В первом просто живет, во втором расплачивается за ошибки, а в третьем прозревает. И временные рамки этих периодов у каждого человека свои. Для меня третий период наступил в 49.

Я всегда воспринимала жизнь, как дар, чудо. Ведь рождение любого человека – результат совершенно непредвиденной, по нашим человеческим понятиям, непредсказуемой цепочки случайного. Разве не чудо, что незнакомые между собой люди вдруг встретились в определенное время, в определенном месте и потом дали жизнь новому человеку. Человеку абсолютно неповторимому, уникальному, которого никогда не было на земле раньше и никогда не будет потом. А дальние «вероятности» нашей судьбы и проследить до конца невозможно. Они уходят корнями к пращурам, в глубину веков. Какая же неисчислимая череда случайных встреч, жизненных ситуаций, переплетений человеческих судеб, природных и социальных катаклизмов: войн, революций, переселений народов, должна была сложиться в мозаику неповторимых комбинаций, что бы именно мне или другому конкретному человеку было даровано такое удивительное чудо – жизнь. Я с детства знала, то, что этот дар дается на время. 49 лет пролетели, как мгновение.

Значит, так наступает конец, размышляла я. Сначала я, веселая ходила по миру, не замечала расстояний. Все развлекало меня и не пугала тяжесть пути. Я с юношеским задором думала о том, что смогу подняться на гору, преодолеть любые препятствия. Потом я становилась старше, и мне уже хотелось покоя. Только сознание долга заставляло меня казаться такой, какой я была много-много лет назад – ловкой, отзывчивой, неутомимой. Но вечерами я чувствовала во рту горсть медных пятаков и в груди тяжелое биение уставшего сердца. Я начинала понимать, что тело начинает стареть, но душа возраста не чувствовала, поэтому, наверное, нагружала и нагружала себя работой, эмоциями, а надо было бы остановиться и просто полюбить жизнь. Не поняла простую истину, что есть наша Голгофа: тело возраст имеет, а душа нет. Поэтому я рассчитывала еще жизнь на годы вперед…

Раньше, до болезни, я не думала о конце своей жизни, хотя понимала, что, так или иначе, он ждет каждого под этим вечным солнцем и немыми, холодными звездами. Не задумывалась о том, как беспрерывно, никогда не останавливаясь, работает и работает жизнь. Неисчислимое количество людей, беспрерывно появляются на земле, каждый проживает свою жизнь, определенной длины, которая кем-то отмеряется, каждый проживает свою судьбу, и уходит. Уже ушли мама, отец, бабушка, муж, близкие и знакомые. Я среди всех, в этом потоке жизни.

И вдруг, словно огнем полыхает мысль: « А на что могу рассчитывать я? Как обидно…49 лет…»

Может так в жизни и устроено, что абсолютно здоровый человек не может время прокрутить вспять. Только перестрадавший человек знает цену многим вещам. Больше докучали мне близкие и знакомые. Большинство из них соболезновали мне, пытались пережить мою боль, старались помочь, поддержать… Я читала по их лицам, что они жалели меня, понимая, что мне страшно не повезло, и удивлялись моему спокойствию.

Я все это старалась с достоинством принять, но мне было легче, когда я оставалась одна. Ведь внутри меня происходила огромная работа, менялся весь душевный настрой.

Рассвет прояснял, вымывал досиня окна, впускал жизнерадостное солнце в палату, ко мне возвращалась радость жизни. Я мысленно читала стихи, все которые могла вспомнить. В том числе и стихи моего любимого поэта Роберта Рождественского:

… Не уставай от человеков.

Хотя устать от них легко,

Не уставай от чуда веток,

Хоть сквозь больничное окно…»

Сколько раз я читала его стихи со сцены, но только сейчас доходил до меня их глубинный смысл. Я училась прощать. Самым тяжелым испытанием, оказалось, простить саму себя.

Во всем я доверилась Богу. Будь, что будет. Наверное, на таких крутых виражах и проверяет Бог сила духа нашего, твердость нашего характера.

Я верила и ждала.

Училась ценить каждое прожитое мгновение. Так, наверное, устроен в молодости человек, что живет он будущим, не задумываясь о настоящем. А жизнь существует в мгновениях, оставшихся перед сном. В воскресные утра, а чаще во внезапных промельках: вдруг небо над головой обнаруживается, а под ногами – теплая, оживающая весной земля. Училась радоваться самому обычному дню. Корила себя, за то, что полвека металась из прошлого в будущее, упуская настоящее. Поучиться бы у зверья, для которых время механически числиться, и, может, поэтому звери всегда насторожены, что стерегут недоступную людям тайну. А если эта тайна и нам, людям, была известна, да вот, видно, забылась. Вот ведь, замечала же, в повадках детей она иной раз сквозила – в их любопытных взглядах, в их беззаботности и странной, раздражающей нас взрослых, медлительности. Увы! Мы, взрослые с годами переиначиваем детей на свой лад и даже не хотим замечать, что у детей можно было бы чему-то поучиться. Хотя бы просто радоваться жизни в каждый ее миг.

Только в экстремальной жизненной ситуации я начала учиться ценить настоящий момент, как с годами ценишь прошлое, воспринимать сегодняшнее столь бережно и нежно, будто воспоминания. Но, к сожалению, именно утраченное, упущенное и пробуждает воображение, только какое-то время спустя впечатление обретает фокус и в завершенной, застывшей, увы, форме хранятся в памяти, которая живет по своим законам. Ей, памяти, безразлично твое сегодняшнее.

Вечно таинственная, неподдающаяся изучению субстанция – человеческая память. В последние годы я все чаще стала замечать, что у меня не хватает сил одолеть память. Вроде начинаешь думать о сегодняшних событиях, а память снова уносит в прошлое. Пожалуй, и раньше, когда еще и сорока мне не было, она не очень-то подчинялась мне – ведь ей действительно не откажешь, не прикажешь. В более поздней зрелости тягаться с памятью стало просто невмоготу. Она уносит и уносит меня в детство, юность, молодость. Впечатления детства всплывают в памяти наиболее яркими отдельными событиями. Вроде бы отрывает, непослушная, от насущных забот дня, тем не менее, она настойчиво и остро сверлит мозг, как бы говоря: «Не отвергай меня, потеряешь себя».

Наверное, после сорока у всех появляется этот сильный противник – собственная память, сильный и норовистый.

Память человеческая хитро устроена. Только кажется, что ты ею управляешь, но нет, нередко она тебя ведет, подчиняет, повелевает тобой. Она диктует свои законы. Первые из них одиночество, тишина, только шум ветра да шелест листвы ей не мешает. Оказалось, что и больничная койка – безбрежный океан для памяти. Она дельфином резвиться в нем, по своим причудливым маршрутам.

Наша жизнь – альбом фотографий, которые иной раз и не уложишь в единый сюжет. Память хранит цветастые и серенькие мгновения жизни. Они подчас кажутся случайными, но это не так. Ведь между ними и протекала моя жизнь. Мгновения – как зарубки и заметки, по которым можно найти дорогу в прошлое. Они отголоски и отблески жизни. Через них я слышала голоса прожитых лет.

Мне и в молодости было непонятным, как люди умеют списывать свое прошлое, как могут не уважать его – словно дворник с метлой в руках, выметающий двор от старых бумажек. Что за странное свойство душевной памяти, в которой нет уважения к пережитому, к собственной судьбе, к судьбе своей Родины. Почему-то от этого мне становится страшно.

Медленно день за днем перебирала я лоскуты своей жизни, как драгоценности из ларца жизни.

 

Скоро операция. Никто ни какой стопроцентной гарантии не давал. Мой больной маршрут пролег по городам: Кондопога – Петрозаводск – Санкт – Петербург.

Я верила и ждала.

Правы те, кто говорит, что Бог милосерден и всегда помогает человеку. Он сложил мозаику моего спасения. Нашлись деньги, помощь пришла от родных, друзей, от совершенно незнакомых далеких людей. Нашлись удивительные врачи.

Бродила в лабиринте грустных мыслей. Преодолела 600 километров в машине. Боль в голове. Палата номер 4. И вдруг как гром среди ранневесеннего пасмурного неба – сияющие глаза мужчины. Красиво распахнутые, умные. Любое его слово кажется теплым, долгожданным. И на меня обрушивается, не с того, ни с сего влюбленность, почти юношеская. Я ее пила взахлеб. Боль куда-то отступила. На меня обрушилось, не с того, вдруг. приподнятое настроение.

17 апреля – операция.

Накануне операции я стояла в зимнем саду сосудистой хирургии НИИ им. Поленова. За высокими окнами падал мокрый снег. Снег сразу же таял, но настоящая весна еще медлила. Мокрая слежавшаяся прошлогодняя листва пожухла. Стала светло-коричневой. Казалась, земля, вдоволь накопившая зимой воды и ставшая от этого черной- пречерной, тяжело вздыхала в какой-то сонной дремоте. Только редкая молодая зелень на солнцепеках предвещала близость долгожданных теплых дней. Стояла и смотрела на деревья, облепленные снегом, на быстро идущих прохожих. Смотрела внимательно, впитывая всей душой этот прекрасный земной мир. Понимая, что завтра могу его не увидеть. Реальность была такова, что мне хотелось ущипнуть себя, проверить: я ли это, со мной ли это происходит, не сплю ли я?

Мне хотелось уйти к людям, смешаться с толпой и забыть, как кошмарный сон, свою болезнь. Непроизвольно катились слезы, но где-то сидящий здравый смысл, подсказывал, что если раскисну душой, то погибну. В мозгу эта мысль обрела четкие контуры, и он переключился на думы о душе. Я малоцерковный человек, в том смысле, что редко хожу в храм, плохо знаю церковные ритуалы, молитву читаю по бумажке, но я глубоко верующий человек.

Душа!? Вечная душа!? Что это такое. Я и раньше задумывалась о ней. Много читала, но негде не нашла точное определение душе. Человечество строит гипотезы, ищет… но, увы! Однако душа болит сильнее тела, это, наверное, что-то пронизывающее весь организм, чему не мешают ни стены, ни двери, то, что выходит из тела, когда человек умирает. Но где живет душа? Никто не знает. Я много читала об опыте людей после клинической смерти, читала, как пытались взвесить душу и получили какие-то очень небольшие граммы.

Я стояла и пыталась прислушаться к себе. Не обнаружив ничего конкретного, решаю, что, наверное, все же во всем организме. Как не парадоксально взбудоражена страхом была моя нервная система, а душа была спокойна. Это помогло успокоиться и обрести уверенность, я решительными шагами направилась в палату, на встречу завтрашнему дню, навстречу своей новой судьбе.

Через десять часов я проснулась в реанимационной палате, увешенная трубками, как новогодняя елка. Проснулась и поняла: я вижу, слышу, говорю, двигаюсь. Я – на Земле!

Решила проверить память, ведь операция на сосудах головного мозга. Вспомнила поименно всех родных, близких, друзей, мысленно поблагодарила их за помощь.

Я всегда была увлечена своей работой. Всегда ощущала подлинный интерес к своим знаниям, дорожила ими. Мне было важно узнать, сохранила ли я их после такого длительного наркоза. Мысленно пробежалась по основным датам истории России, чем несказанно удивила, только что подошедшего ко мне врача, который с озабоченным видом спрашивал меня, как я себя чувствую. После моего ответа, он долго смеялся. Мне понравился его смех, в нем чувствовалась радость от отлично выполненной работы. Уходя, заверил меня, что в его многолетней практике, это первый случай, когда больной едва избежав смерти, вспоминает историю России. Я в ответ тоже рассмеялась и заверила, что раз я вернулась к жизни, то и вернусь к творческому труду учителя истории.

Любовь всегда жила в моем сердце, после перенесенных испытаний я как-то острее почувствовала ее величие.

Сердце мое было переполнено любовью к жизни, ко всему и всем, что есть в ней. Пришло понимание истины, что все в мире держится на любви и доброте. Меняются цивилизации, меняется все вокруг: города, техника, одежда, а любовь и доброта остаются вечными ценностями. Прикоснувшись к ним, ты понимаешь их бессмертность.

После всех послеоперационных процедур, я уснула, и мне приснился удивительный сон.

. … Жизнь продолжалась: длился все тот же извечный размеренный круговорот. Из триста шестидесяти пяти дней, составляющих полный год на этой теплой и ласковой планете, дни конца мая, начала июня выдались яркими, солнечными, наполненными чистой ясностью и свежестью юности. В такие дни чувства обостряются. Сильнее воспринимаются цвета и запахи, беспричинное веселье наполняет душу. Струящие потоки солнечного света молодят все вокруг. Однако славянская Леля – Богиня трепетных весенних ростков, первых цветов уже уступила место Богу Ярило, который дарил земле страсть кипучую и нежность. Оттого, наверное, необычно яркое солнце сияло в прозрачном голубом небе, наполняя все вокруг своим золотистым светом. Света было так много, что на границе каждого листочка, веточки, цветочка возникал золотой ореол. Все живое купалось в струящихся потоках света, возрождалось, наполнялось жизненной энергией. Чувства обострялись, заполняя душу любовью и весельем.

В спокойном русле, богатом плесами, несла свои воды к горизонту река, тихая и широкая. По одному берегу раскинулся позолоченный солнцем лес. Лес купался в солнечных лучах, играл бронзовыми бликами сосновых стволов, чистых и строгих. Темнел густой хвоей елей. Березы светились изнутри и шептались чуткой листвой осины. Деревья, ободренные солнцем, источали дурманящих дух, который перебивался благоуханием трав, цветов и нагретой земли. Животворное дыхание жизни наполняло необозримое пространство, между синим безоблачным небом и цветущей землей. Оно проникало во все поры и волновало кровь, заставляло птиц щебетать и кружиться, а путников замирать от счастья.

По другому высокому, яристому берегу, с небольшими перелесками, пришпорив коней, скакали двое. Мужчина и женщина.

Стройный всадник на изящном темно-рыжем коне, с черным хвостом, в белых из льняного полотна штанах и рубахе. От всей его тонкой, гибкой фигуры и сухощавого лица веяло молодой здоровой чистотой.

Женщина, на редкость пропорционально сложенная, с высокой грудью, на белом коне, стройностью и гибкостью не уступала всаднику. Златоволосая, в голубом домотканом сарафане, она с достоинством держалась в седле.

Выехав на пригорок, они остановились. В изумлении оглядели открывшуюся перед ними картину необозримых просторов. На мужчину и женщину просторы подействовали удивительно, оживляюще. Кони под ними, почувствовав это, заиграли, вроде как в нетерпении. Под этим внезапным порывом настроения женщина стегнула своего коня, он вырвался вперед. Следом дернулся конь мужчины, и тот не стал его сдерживать, даже стегнул, подбадривая. Его увлекла, подхватила легкость, с какой уносилась дальше и дальше молодая наездница, и он всерьез погнался за нею, все, более волнуясь, свежея чувствами. Девушка была легче, и мужчине не удавалось ее настичь. Она сама начала замедлять бег, придерживая коня. Они какое-то время скакали рядом, постепенно переводя коней на спокойный шаг.

Кони побрели медленно. Всадники молчали, прислушиваясь к себе и к звенящей тишине вокруг. Земля признала в этих прекрасных наездниках своих детей и стала еще больше высказывать себя, какая она есть прекрасная, чаровать их. Она дышала покоем и уверенностью в себе, дышала вечностью, растворенной во времени. Где-то за горизонтом гибли цивилизации, создавались новые государства и новые цивилизации, а весенняя земля оставалась такой же, какой была и две тысячи лет назад, и десять, и Бог знает сколько еще. И правила игры она объявляла такие же, какими они были в давно минувших веках.

На уютном пригорке, поросшем цветущими медоносными травами, несколько многоствольных черемух росли полукругом. Своими цветущими кронами они образовали белокипенный шатер. Черемухи были громадными, древними, но еще полными сил и цветения. Их листва мелодично шелестела, опьяненная самыми глубинными сокровенными земными соками.

Всадники остановились. Мужчина легко и ловко спрыгнул с коня, помог спешиться женщине. Вошли в шатер. Теплая земля, усеянная лепестками черемухи, манила, звала отдохнуть. Воздух, настоянный на разнотравье, обильно приправленный горьковатым запахом черемух, будоражил кровь, которая убыстряла свой бег. Теплый воздух обтекал разгоряченные тела, чудесно лаская незащищенную кожу. Мужчина взял пальцы женщины в свои горячие ладони. Она не отняла руки. Они тянулись друг к другу с нежностью и трогательной наивностью, обоим становилось радостно от этого неясного первого пробуждения большого чувства.

В их сердцах зажглось солнце, которое, разгораясь, заполняло каждую клеточку, каждый сокровенный уголок их тела. Переполнив тела, два солнца слились в огромное единое солнце. Руки женщины взлетели и обвили шею мужчины, его руки трепетно сжались у нее за спиной.

Обжигающий жар его дыхания, прикосновение раскаленных губ волной пробежали по ее телу. Она почувствовала, что становиться невесомой, ноги перестают касаться земли, и она летела, сотрясаемая накатывающимися одна за другой волнами восторга. Стонала и плакала от счастья и любви.

Волна любви со скоростью света уносила их за черту измерения времени и пространства. Время остановилось для двоих, перестало отсчитывать секунды, потеряло смысл, осталась лишь глубина неведомого доныне измерения – мига любви, более подлинного, чем подлинное время. Очутившись внутри ослепительного солнца, они покорилась неисповедимому человеческому жребию – любить и быть любимыми.

Проснувшись, я долго не могла понять, где нахожусь. Белые стены, трубки, какой-то тихий гул. Очнулось от вопроса врача, который спрашивал, как я себя чувствую. Я ответила,- все отлично!

Помолчала, прислушиваясь к себе, и отчетливо поняла,

– я здорова, буду жить!

Я пыталась понять этот сон, наполненный яркими красками, запахами, чувствами. Сон был настолько реальным, что осталось чувство путешествия в другое измерение земного мира, в юность. Спокойная радость заливала всю мою душу.

Я спешила выздороветь и вернуться в этот прекрасный мир. Правы люди Востока, когда утверждают, что хотеть – на половину иметь. Через десять дней мне впервые разрешили выйти на улицу. Накинув на плечи куртку, я вышла в вестибюль больницы, насквозь пронизанным весенним солнцем. Открыла высокую стеклянную дверь, ведущую на улицу, и в изумлении остановилась на ступеньках лестницы. Такое бывает только в начале весны. Ненастья словно не бывало. В воздухе разлилось безмятежное спокойствие. Казалось, вся природа, в радостном ожидании обновления, в предчувствие расцвета, пришла в движение, задавшись единственной целью – сбросить с себя чары затянувшегося зимнего сна. Небо слепило глаза первозданной чистотой и прозрачностью. Почки на деревьях вот-вот готовы были открыться, брызнуть зеленью листвы, удивить новоявленной красотой. Дыхание весны ощущалось безошибочно, слух улавливал нежные ее мелодии: радостно щебетали птицы, теплый ветерок играл ветками сирени. Радость жизни заливала меня, моя душа испытывала необыкновенную легкость, хотелось обрести крылья и улететь в дали далекие, слиться и с этим бездонным небом, и с теплой волной нагретого воздуха, идущего от земли.

Май я уже встречала у себя на даче. В Карелии наступала пора белых ночей, они тревожили меня, не давали заснуть. Когда все родные засыпали, я потихоньку выходила на улицу, садилась на скамеечку и замирала. Все кругом было сказочно безмолвно, хотелось неподвижно сидеть, ничем не выдавая своего здесь присутствия. Сидеть в полном молчании и единодушие с окружающим миром, ничем не нарушая ни этой красоты, ни тишины, которая редко посещает нас в городе.

Небо было безоблачно чистым, вдруг, я отчетливо услышала крик птиц. Они, правда, еще не были видны, но голоса их с каждой минутой становились все отчетливее. Казалось, они летят невысоко, и вот-вот я их увижу. Я, не отрываясь, смотрела в небо. Наконец вдали увидела их – маленькие черные точечки, вытянутые в строгий треугольник. Расстояние между точками сохранялось удивительно неизменным, и, казалось, они связаны между собой тонкими незримыми нитями. Птицы летели на север, и я видела, как они мерно покачивали крыльями, словно боясь потревожить серебристую дымку белых ночей. Летели высоко, и голоса их в этот предутренний час были слышны очень далеко. К горлу подступало что-то теплое, принесшее облегчение и успокоение, а к глазам слезы. В сущности, человеку нужно совсем немного, чтобы почувствовать себя счастливым.