Валькирии Тюрингии

рассказ

Тюрингия - Юг Восточной Германии. Мягкий климат и плодородные земли. Местность гористая, и на склонах великолепные виноградники. Я тогда служил офицером штаба группы Советских войск в Германии, и когда проезжал на бронетехнике через немецкие деревни, поражался тому, как у них все ухоженно, аккуратно сложено, идеальный порядок во дворах - так и хотелось заехать туда на танке и навести там наш настоящий "славянский порядок".

Был конец августа 1991 года. По договоренности между руководством СССР и ФРГ полным ходом шел вывод Советских войск из Германии. Могущественная миллионная группировка войск, полностью укомплектованная превосходно подготовленным личным составом, вооруженная до зубов самым современным оружием, повесив носы и понурив головы, покидала землю, обильно политую кровью наших отцов и дедов. Одним росчерком пера Горбачев, как воду в унитазе, спустил все завоевания наших предков. Те сроки, что были установлены политиками для вывода огромной массы войск, были очень маленькими, и вывод был больше похож на бегство. У меня, да и не только у меня, было ощущение, что нас предали.

Недалеко от г. Эрфурта (там же в Тюрингии) возле деревни Альперштед был расположен один из наших военных городков, где базировалась рота радиотехнической разведки войск ПВО в составе южной бригады радио-технических войск (РТВ), что еще недавно боевое дежурство несла. Бригада выводилась не просто в СССР, а аж на Дальний Восток, точнее, в Комсомольск-на-Амуре.

Офицеры постарше относились к факту передислокации частей бригады на Дальний Восток философски: "Мало ли куда служба забросит?". А вот молодые офицеры, похоже, потеряли ориентиры в перспективе и очень волновались. Выражалось это в невыполнении служебных обязанностей, в гипертрофированном меркантилизме, да и просто в каком-то "нигилизме", когда отрицаются простые ценности человеческого общежития.

После того, как Альперштедская рота осталась без связи, потому как офицеры роты семь километров медных проводов сняли и сдали на металлолом, начальник войск ПВО группы генерал Чертков рассвирепел и приказал офицерам своего штаба разъехаться по ротам этой бригады и быть заложниками. Т.е. если в роте что-то случается, то офицер-заложник едет вместе с этой ротой на Дальний Восток и остается там. Согласитесь, что это довольно могучий стимул кое-что предпринять, чтобы не загреметь на Дальний Восток.

В Альперштедскую роту меня отправили заложником, когда рота была снята с боевого дежурства и находилась в ожидании погрузки на ж/д транспорт. В течение двух недель мне предстояло обеспечивать воинский порядок, т.е. здоровье и дисциплину солдат, сержантов срочной службы и, конечно же, сохранность техники, особенно, секретной.

Дни моего заложничества тянулись медленно. Я занимался солдатами, охраной техники, ремонтом ограждения и пр. Больших проблем с воинской дисциплиной среди солдат не было. Уж очень хорошо подобрались сержанты - крепкие, упитанные и спокойные представители центральной Украины. Но была одна особенность, что не вписывалась в рамки понятий войскового бытия - каждый день к воротам городка подъезжал трактор с прицепом, и немец разгружал и аккуратно складывал у ворот довольно приличную горку молокопродуктов. Кухонный наряд, не мешкая, переносил все это в холодильники. Где-то за час молодые ребята все съедали. Солдаты ели мороженное, сырки, творог, йогурты, еще что-то - всего не упомнишь. И все воспринимали это как должное.

На мой вопрос, откуда трактор, никто ответить не мог. Я предположил, что это плата немцев за солдатский труд, и на ближайшей вечерней проверке стал досконально проверять личный состав по штатной книге и оказался прав. Три солдата числились, но в строю их не было. Все трое были восточной национальности, призывались полгода назад. Сержанты утверждали, что то «якись небуть» музыканты или спортсмены, что «мертвыми душами» числятся во многих частях и подразделениях Советской Армии.

За самовольный выезд на автомобиле, подготовленном для погрузки, мне грозили неприятности, и немалые. Может быть, это не самое лучшее решение, но был шанс, что удастся выпутаться из этой ситуации без больших последствий, при условии, если я найду солдат. Короче, приказал разгрузить один бортовой автомобиль «ЗИЛ-130», заправить и подготовить к поездке.

Солдат-водитель и я в кабине, сержанты в кузове ранним августовским утром поджидали молочный трактор. После разгрузки дали трактору отъехать недалеко и двинулись за ним. Ехать пришлось недолго. Нетрудно догадаться, что трактор нас привел к довольно большому предприятию, производящему молочные продукты.

Я до блеска надраил сапоги, оправил китель под портупеей, поправил фуражку, галстук и двинулся в административный корпус. Небольшого роста, лысеющий и пухлый директор сперва лопотал по-немецки, потом по-русски, и довольно хорошо - как выяснилось, в процессе разговора, он в Одессе учился в каком-то ВУЗе, и у него сохранились о времени пребывания там самые наилучшие воспоминания.

На прямо поставленный вопрос "Где солдаты?", обращаясь ко мне "хир официр", снова залопотал по-немецки, упоминая Марту, Магду, Эму, Эльзу и другие женские имена. Не замечая того, я начал терять терпение: «Прошу извинить. Мало времени. Я должен забрать солдат». Директор куда-то позвонил и пролаял в трубку какие-то отрывистые команды.

Нас вместе с машиной пропустили на территорию комбината и дали сопровождающего из охраны. Это был мужчина в возрасте, и он все время как-то ехидно посмеивался. Встречая знакомых, он что-то говорил им, и они громко смеялись. Территория комбината довольно большая и, пока мы доехали, этот тощий лупоглазый старикан из охраны, похоже, оповестил весь комбинат о нашем приезде.

Нашли мы солдат довольно быстро. Отдельно стоящий, уютный, довольно приличный домик, обшитый досками. Ребята жили в цивилизованных условиях - при туалете и ванной, при гостиной и двух спальнях. Ковры, холодильник, телевизор и видеомагнитофон органично вписывались в интерьер из красивых штор на окнах и хорошей мебели. Сами ребятки выглядели соответственно - были они умеренно упитанными, на лице холеная одутловатость, тонкие усики и тщательно уложенные блестящие волосы с пробором хорошо гармонировали с восточными лицами. Одеты они были в великолепные махровые халаты и обуты в меховые тапочки на босу ногу. Если бы я не знал, что это солдаты Советской Армии, я бы подумал, что это японские бизнесмены.

Сержанты смотрели на все это широко раскрытыми глазами и потихоньку сатанели. Один из них, сержант Загорулько, непроизвольно вымолвил: "Мы там у казарме службу тягнем, а воны тут кайф щемлють при видаке та бабах."

Сборы были недолгими, уже через 20-25 минут мы готовы были тронуться в обратный путь. Выходя из уютного домика, увидели, что около машины собралось до полусотни народа, в основном, женщины. Меня впечатлили их лица. Они были неприветливые, нерадостные, я бы даже сказал суровые, некоторые женщины плакали. Они молча смотрели, как сержанты довольно грубо заталкивали в кузов ребят. Убедившись, что сержанты в кузове надежно держат новоявленных ударников германской молочной промышленности, я дал команду водителю: "Потихонечку трогай".

С высоты своего места в кабине я видел, что со всех сторон к нам бегут еще и еще женщины: в белой униформе и без нее, со всех цехов к машине собиралась некая критическая женская масса. Я кожей чувствовал, что сейчас что-то произойдет неприятное, и подгонял водителя словами: "Быстрей, быстрее". Но машина двигалась очень медленно, потому как женщины неохотно расступались перед бампером. Одна из женщин шла за машиной, плакала и причитала. Из ее причитаний было понятно только одно слово: "Тимур". Один из взятых нами пацанов и был Тимуром. Он тоже плакал и лопотал по-немецки, и было понятно только: "Ауфидерзейн, Эльза". И может быть, все обошлось бы, да вот же! Тимур обернулся назад и, подавшись вперед в порыве чувств, протянул к Эльзе руки. Сержант Загорулько истолковал это движение, как попытку вырваться из его рук. Кулаки у него как кувалды, вот один из тех самых кулаков и опустился на бедную голову щуплого и нежного Тимура. И без того наэлектризованная толпа женщин вокруг машины как подорвалась! Поднятые над головой сжатые в гневе кулаки и резкие выкрики типа: "Русишен швайн" вначале были цветочками. Немного погодя, в нас полетели молочные продукты, камни и, как вам не покажется странным, деньги. Желая освободить своих любимых "сынов Востока", женщины стали в буквальном смысле штурмовать машину. Они отважно грудью бросались на борт машины, цеплялись руками за край борта, желая попасть в кузов с явным намерением вступить в рукопашную с "Русскими свиньями". Можете представить картину: сначала показались пальцы рук, что зацепились за задний борт, потом над бортом показалась коротко стриженая голова с горящими яростными глазами, следом через борт перекидывается могучая женская грудь, слегка прикрытая униформой из белой ткани, еще мгновение - и эта «боевая машина» будет в кузове. Сержант успевает отцепить пальцы рук от борта, и она, уже падая, когтями проводит по лицу сержанта, сдирая кожу. Последний взвыл не своим голосом: "Та шож ты робыш, курва фашистская!"

Сперва я испытывал чувство, похожее на стыд - мне никогда не приходилось наблюдать столь откровенные, я бы даже сказал, обнаженные чувства женщин, да еще такого уровня. Потом мне стало их жалко – они готовы были расстаться со всем, что у них есть, только бы им отдали этих ребят. Но когда "фройлян" стали кидать в нас твердые увесистые предметы, в т.ч. и камни…

Мы вырвались, но чего нам это стоило? Через некоторое время я вынужден был перелезть в кузов и оберегать солдат от ударов, как бы ненароком, бугаями-сержантами. Был момент, когда две женщины прорвались в кузов, и, поверьте, я получил сполна. Нам с трудом удалось отправить их назад в толпу. Женщины не реагировали на боль, не боялись травм, рвали на себе одежду и волосы.

Когда мы с горем пополам подъехали к воротам комбината, нам на выручку подошла охрана комбината, и в момент, когда перед машиной не оказалось людей, водитель надавил на газ. На наше счастье, ворота оказались открытыми, и мы на максимально возможной скорости уносили ноги и колеса.

В курилочных разговорах, когда мужчины обсуждают женский вопрос, я часто слышал, что, де мол, немецкие женщины чуть ли не полуроботы, не эмоциональны и, как любовницы, никуда не годятся. Похоже, что это не совсем так, но надо признать бесспорно, что их женщины иначе относятся морали, и постулатам христианской нравственности.

Вспоминая этот случай, и после просмотра западных фильмов у меня создалось впечатление, что там, если женщина любит, то приходит к объекту любви и прямо заявляет об этом, и сразу начинает раздеваться, не дожидаясь ответа. И никакой интриги, загадочности, тайной страсти и пр. А вот наши девчата…

 

Эпилог

Меньше всего пострадали вырученные из "немецкой неволи" солдаты. Моя фуражка валялась на полу, растоптанная в блин, мой галстук женщины передавали друг другу в толпе, как захваченное боевое знамя врага, ремень портупеи волочился за мной, как хвост. Рубашка и китель в крови, а бриджи и сапоги в кефире, в дополнение ко всему меня тошнило. Ссадины и кровоподтеки на сержантах - мелочи, а вот разорванная бровь и губа у сержанта Загорулько были уже серьезнее. Пришлось отвезти в госпиталь и врать медикам о неосторожности при работе на боевой технике.

Оставшиеся два дня и две ночи моего заложничества в Альперштедской роте я провел в казарме, оберегая хилых восточных мальчиков от гнева личного состава роты. Из разговоров с ними выяснилось: они думали, что про них забыли или что это и есть служба. Использовались они на комбинате исключительно с целью сексуального удовлетворения одиноких женщин, передовиков производства и их было немало. Была очередность, и был график, были выходные, отменное питание и соответствующее медицинское обслуживание. Благодарные женщины дарили им щедрые подарки. Утверждали, что женщины испытывали к ним не столько любовные чувства, сколько материнские. Администрация комбината оплачивала содержание мальчиков, потому как у удовлетворенных женщин резко поднималась производительность труда.

Молочный трактор по-прежнему приезжал каждое утро, только горка стала больше.