Я совершил преступление. Но всё-таки надеюсь, что не привлекут за давностью и за отсутствием каких-либо последствий. Дело было в экзамене. По существу и в основных деталях поясняю.

 

Я учился на последнем курсе университетского химфака, дипломную делал уже. Из лаборатории иду домой под вечер и встречаю старого знакомого, Адика. Мы дружбы не водили никогда, но были оба мотоциклистами и всегда находили при встрече, о чём парой слов перекинуться. Он и тогда поведал что-то мне о лампочках, о фаре, а я ему о чём-то там ещё. Но было видно, что все проблемы эти как раз до лампочки ему сейчас – рассеян очень был, растерян даже, как будто только-только получил какую-то трагическую весть. О чём-то Адик думал о другом. Меня дослушал отрешённо, куда-то глядя в сторону, и, не попрощавшись даже, пошёл себе. Вдруг вижу – догоняет, глаза блестят:

 

– Ты, кажется, ведь химик?

– Да, я физхимик. Тебе это зачем?

– Не может быть! Как раз, как раз, что нужно! Помоги! Ты только можешь меня спасти!

 

А дело оказалось в том, что Адик вдруг задумал стать студентом, но в школе он не утруждал себя особо, потом лет несколько болтался просто так – не очень, в общем, был в себе уверен. Не самый выбрал он престижный институт, какой полегче факультет, вечерником всего лишь хотел стать, но страшно боялся экзаменов. И упросил сдавать их за себя дружка, бывшего одноклассника, медалиста, уже студента. Экзаменов четыре: математика, химия, физика и сочинение. Экзаменационный листок с фотографией, но её заменить ухитрились – имели знакомых спецов. Математику друг сдал, правда, только на троечку вытянул медалист. Но хватало и этого – хилый конкурс уже исчерпался. На последнем экзамене – сочинении – документ отберут, и снова надо вклеить фото Адика, но вот сочинения он почти не боялся и мужественно собирался писать сам.

 

Однако, не заладилась афера. Друг-медалист то ли на самом деле, то ли осознав всю степень риска, на химический экзамен опоздал. Испугаться было чего! Конечно, выгнали б из ВУЗ`а. И из комсомола, непременно, что тоже означало массу прелестей тогда. Но Адик, твёрдо веря в друга, отступать не стал. Бог знает как, он получил в травмпункте справку, что ногу вывихнул в тот день экзамена. Со справкой, для вида хромая, он пришагал к секретарше приёмной комиссии и получил разрешение сдавать химию с другой группой. Тянулся к знаниям! Однако, получилось, что химию и физику теперь сдавать в один и тот же день. Да, круто. Но возможно. А медалист внезапно узнаёт, что принимает химию в тот самый день его родная тётя, перед которой появляться с чужой фамилией, конечно же, нельзя. Адик бедный и здесь ещё пытался маневрировать, ища для химии замену, и, вроде бы, кого-то даже находил, но дело упиралось в переклейку фотографий – на ходу такие вещи не сработать. Подобрать же человека, способного ни с того ни с сего сразу сдать оба экзамена, даже Адик не мог. И вот, когда у этого неугомонного энтузиаста уже последняя надежда скорбно испарялась, необъяснимая и ироничная судьба со мной его столкнула.

 

Я выслушал и посочувствовал, совсем не собираясь лезть в аферу эту. Но он уж возгорелся. «Понимаешь, – втолковывал и умолял, – у меня решается судьба! Если не пройду в институт, сопьюсь, опущусь и погибну!» Я от души советовал сдать самому – хватало ведь и троек. Ну, в крайнем случае, не сдав, он потеряет год. А я мог зачеркнуть пять лет учёбы. Но он не понимал, не слышал просто. Чего не посулил мне только! И наконец, ей-богу, порывался прямо здесь, на улице встать на колени. Я пожалел его.

 

Потребовал себе надёжную охрану. Сам Адик должен ждать на мотоцикле прямо перед входом. Ещё нужны учебники по физике для повторенья срочного – ведь весь спектакль на утро намечался. Азартный Адик на всё согласен, но только просит дать побольше моих фото – при переводе печати надо точно подбирать не только цвет чернил, но и оттенок. Зашли ко мне домой, я фотокарточки какие-то нашёл, а мать, недоброе почуяв сразу, всё спрашивала нас, зачем они. Когда же Адик вскоре привёз учебники, она насторожилась ещё больше. И я уж начал волноваться.

 

А начитавшись физики ещё, спал ночью очень плохо. Всё думал как бы отвертеться. К утру решил, что сразу придерусь к печати и извинюсь. Он прикатил на «Яве» в условленное время и документ без лишних слов представил. Названье института очень ясно, чётко идёт безукоризненно по кругу через моё лицо. Все буквы ровные, а цвет – тон в тон. Ну, как покритикуешь? Ещё его глаза! Надежды столько, столько веры, что я, увы, не мог не продолжать игру.

 

У института нас встречают четыре крепких парня для охраны. Я инструктаж провёл, входя немного в роль. Да, явная их сила и послушность мне придали недостающую решимость, и стала появляться, чёрт возьми, пьянящая какая-то воздушность, лёгкость, кураж авантюриста.

 

Приёмная комиссия. Охрана остаётся за порогом. Слегка хромая, к секретарше подхожу. Я не похож на Адика, но может ли она держать все лица в памяти? Взяла медсправку и даже, здорово меня смутив, немного пожалела. Ещё там кто-то справку изучал, к печати придирался, но всё же документ в конце концов признали и подкололи к личному листку. При этом – так некстати! – мелькнуло Адиково фото на листке, но – слава Богу! – внимание никто не обратил. А у меня в ногах готовы распрямиться какие-то пружины, метнуть меня к двери, где за стеклом маячили телохранители. Надо нести заявленье декану и подписать. Его на месте нет, прождали с час, а между тем экзамены уже идут. Мой было разыгравшийся авантюризм пошёл на убыль понемногу, и снова очень остро захотелось послать всё к чёрту, но бедный Адик, чутко уловив такой настрой, опять стал слёзно умолять, и я опять не смог его оставить.

 

Узнали, бумагу может подписать и ректор, приёмная которого в соседнем корпусе. Меня направили там очередь занять, а секретарша обещала чуть позже подойти. Трое наших молодцов шагают вслед за мной, каждый вроде как сам по себе, перегоняется и мотоцикл. Один секьюрити оставлен наблюдать за секретаршей – ведь стоит той взять документ, где Адиково фото… А вот и он в приёмную просунулся: идёт, листок не брала – я спокоен.

 

Мгновенно подписана бумага, и секретарша отвела меня чуть не под ручку – ведь я при ней усиленно хромаю – на физику. Завела без очереди прямо. Мне очень неудобно, но авантюра правила свои диктует. Я быстро получил четвёрку. Братва так искренне заликовала, как будто бы они болельщики футбольные, а я забил красивый первый гол. Приятно, я в роль вхожу всё больше.

 

А с химией блицкриг, увы, не вышел. Секретарша со мной не пошла, а здесь её помощь была бы нужней – здесь очередь громадная. Куда нас прикрепили, ещё немалый конкурс. В просторном зале за разными столами сдавало сразу много групп. Все ожидающие очередь, девчата в основном, скопились перед дверью и как-то ухитрялись понимать, кому когда входить. Я показал записку секретарши, сказал, что я с другого факультета, что у меня сегодня два экзамена и что я ногу вывихнул, но девушки, все потные от долгой духоты, без очереди не пускали. А караул мой, тоже подустав, работать начал радикально. Прямо к двери протиснулись ребята и выстроились цепью. Как только выползла с экзамена его очередная жертва, парни за руки взялись и всех девчат легонько оттеснили. Я юркнул в зал, а там немного поприхрамывал. Негодующий ропот раздался за дверью, когда успел я вытянуть билет. Вибрировали створки, но держались.

 

В комиссии две женщины: одна пожилая – может, и впрямь тётушка того медалиста, а другая почти моя ровесница – и показалось даже, что видел её где-то. Она недобро пригляделась. Решая задачу про алюминий, который надо растворить сначала в кислоте, а после в щёлочи, я чуял на себе колючий этот взгляд, и напрягались помимо воли в ногах тревожные пружины. Старался очень ни о чём плохом не думать и всё внимание отдать задаче. Как будто из какого-то иного мира вдруг до меня дошла знакомая фамилия, всё громче, громче повторяемая. Понял в конце концов, что именно ко мне комиссия взывает. Такая вялая реакция, конечно, неестественна. Может, молодая училась со мной на химфаке постарше курсами и вспомнила? Идя к столу, прикинул траекторию броска к двери. «Покажите ваш паспорт!» – холодно потребовала бдительная дама. Конечно, знал, что надо его иметь, но притворился, что не ведал ничего такого. «К секретарю идите, пусть ваш личный листок принесёт!» – скомандовала молодая, а пожилая, держа мой документ, внимательно смотрела всё то на меня, то на фото. Понятно, в чём дело! На фотографии, что лучше вышла по чернилам, я мало был похож. Всегда я волосы зачёсывал назад, а здесь – вперёд. Помню, как нашу студенческую группу заставили срочно сниматься для профсоюзных билетов, и я просто подурачился перед девчонками, а облик изменился сильно. Обидно, что фото ведь моё, а их насторожило так некстати. «Вы, наверно, засомневались в фотографии», – обратился я к пожилой. Она кивнула. «А посмотрите на меня теперь», – и я руками быстро загладил волосы вперёд. Это явно произвело впечатление, но они всё ещё сомневались как будто. Я наседал: «На нос обратите внимание, это же мой нос!» Они заулыбались, а пожилая даже произнесла что-то похожее на извинение. «Тут судьба решается, волнуешься, а вы…» – ворчал я. Вернувшись реабилитированным к своему бедному алюминию, который без меня так и барахтался беспомощно, всё пуская пузыри в разъедающей кислоте, я снова стал вникать в задачу, но мне опять не дали толком разобраться.

 

Краешком глаза заметил, что в соседнюю группу пришёл молодой кавказец, и там, слышу, стал назревать скандал. Он, как и я, похоже, хотел не за себя сдавать, но примитивно, нагло – безо всяких фокусов с фотокарточками. Наверно, думал, что все кавказцы для нас неразличимы. Как бы не так – здесь тоже не дремали и попросили паспорт. Тот гордо предъявил, но, видимо, опять не свой. Паспорт прячут в стол и по знакомой схеме велят идти к секретарю. Вскипев, сын гор пытался силой документ забрать, чем с головой себя и выдал. Завязалась настоящая потасовка. Две экзаменаторши вцепились в выдвижной ящик стола и визгливо грозятся милицию вызвать. Этого здесь не хватало! А надо сказать, что тогда в институтах специальной охраны не было, и вход даже в дни экзаменов был свободный, только тётечки-вахтёрши дремали у дверей. Кавказец отступился, наконец, но продолжал торчать перед комиссией, выклянчивая нудно паспорт. И тут чёрт дёрнул за язык ту молодую из моей комиссии:

 

– А мы хотели тоже одного к секретарю отправить.

– Кого? – живо заинтересовалась дама, отнявшая паспорт.

– Вот этого молодого человека.

– Не отправили?

– Да, вроде, это он оказался.

– Дай-ка сюда его листочек.

 

Началась повторная процедура сличения, и тревожные пружины в который уже раз настроились катапультировать. «Да это же не он! – решительно заключила отнявшая паспорт и после неприятной паузы постановила. – Пусть они вместе идут к секретарю!» Тут уж я не выдержал. Встал и громко обратился к пожилой экзаменаторше: «Сколько можно издеваться! Я вам всё объяснил ведь! Прошу меня оставить в покое!» Всё сразу стихло в зале, а в дверь просунулись мои встревоженные стражи. Кавказец на всякий случай, крадучись, удалился, чем сильно сгладил остроту момента. Пожилая забрала мой многострадальный листок и спросила: «Вы ещё не готовы?» «Уже почти готов!» – угодливо ответил я, поняв, чем промедление чревато, и поспешил к ней, так и не дав металлу из задачи хоть чуточку и в щёлочном растворе поплескаться. Она просмотрела скудные записи, что-то спросила и так быстро поставила четвёрку, что молодая интриганка, кровожадно подсевшая было ко мне с другого бока, и рта не успела открыть. С таким я удовольствием забрал фальшивый документ! И хромоту фальшивую совсем забыв, помчался к пацанам. Они от радости несли меня на выход на руках.

 

Адик после бессонной ночи, полной героических организаторских мероприятий, сладко дремал верхом на мотоцикле. Ключ зажигания, согласно уговору, торчал в замке. Встрепенувшись и осознав победу, он спешился прыжком и, замахав, как флагом, документом, исполнил дикий ритуальный танец. Потом широким жестом всех в ресторан позвал. Как же приятно видеть человеческое счастье!

 

Вскоре он сам написал сочинение и получил студенческий билет, так вожделенный. Но не могу закончить показания свои столь благостно, не позволяют обстоятельства, не позволяет эпизодик заключительный. Так лихо став студентом, мой бедный Адик просто не успел для этого созреть – почти что не ходил на лекции и вовсе не явился на первую же сессию. Отчислили, конечно.

 

Мою вину, допустим, это сильно сокращает, но так и тянет всё же выругаться крепко! А всем и выводы какие-нибудь сделать не мешает.