Эта осень выдалась грибной. Что у нас бывает редко. Скорей уж суховеи как зарядят с мая, если не с апреля, да так и гладят землю перегретым утюгом. До самой осени. Порой до ноября. Ну, точно порешили раз и навсегда избавить этот мир от остриц. Какие там грибы!.. Или ещё напасть — прошедшею зимой до февраля держался «плюс». Ну, в смысле, тёплая погода. Да беспрерывные дожди. И вдруг — в два дня! — до минус двадцати! Сады — деревья там, кустарники, несчастная клубника — повымерзли, считай что на два метра вглубь. Хоть загоняй бульдозер да вали всё напрочь. А летом — дивные дожди. Трава росла, как на дрожжах. Но шампиньонов… что там, шампиньонов — простых дождевиков! Ну кот, блин! кот у новых русских нарыдал. В разгаре Масленицы. Где-нибудь в Швейцарии…

А в сентябре вдруг прорвало. В полях по позапрошлогодней пашне — сто тысяч Кисей Воробьяниновых да не баранки — магазинные пельмени рассевали. Бело от шампиньонов! Размером, правда, с тот пельмень. И вкусом-запахом… Даже в автобусах одних разговоров: «Грибами огрузились! Всё лето не было нигде, а тут!.. Но не те, не те. Чуть лучше магазинных. В другие-то года — найдёшь пять штук да станешь жарить — соседи с целого квартала глотают слюнки, матерятся… Но всё же лучше магазинных.»

А грузди?! Срежешь один — в ведро не лезет, падла!

Народ весь очумел. Глазки выпучены, ушки топориком, и беспрерывное «шур-шур, мур-мур, грибы-грибы…» Коты! Коты на валериановом заводе.

А я-то по году — собака.

Но тоже завёлся.

А тут ещё один мужик расхвастался в пивном ларьке: «Я белых надысь накосил!..»

Ну и я тут с глузду рухнул — точно с дуба в том моём леску… Лесок один мне ведом. Дубравка. Даже в этом году я там белые вёдрами брал… Но недели две тому назад в последний раз проведал — пусто. Что ж, думаю, пора переключаться на маслята. А тут — это пень корявый: «Я белых надысь накосил!..» Что б к нему тёща приехала!

И ещё в трамвае еду и сам себя убеждаю: «Да не прорвусь я там на бедненькой своей «девятке»! Когда?.. В субботу? В субботу сильный дождь прошёл. Да в понедельник-вторник — обложной. Да и вчера же — в среду — тоже крапал… Нет, не проеду — только шрус сорву или чего ещё…» Почти уговорил.

А тут мужик заходит. Сволочь! С целым зембелем боровиков.

— Где, — спрашиваю, — брал?

— В пойме — где ж ещё?!..

Ну тут уж я и окончательно-то с глузду-дубу рухнул. Иль с дуба-глузда... Короче, одичал: глазки выпучены, ушки — к темечку, хвост поджат, а с клыков слюна капает... Бр! Самому противно.

С утра примчался на гараж. Шматьё-мотьё, навоз да опавшую листву в мешках, опрыскиватели-удочки из багажника повыкидывал…

Мужики смеются надо мной: «Всё своё вожу с собой!»

А куда денешься? У меня две дачи. И балочка степная, что в Волгу выходит, рядом с одной. Там «лопушки-сеголетки» в ладошку на тесто в драку клюют. Да Ахтуба в двух шагах от другой. А там во-от такая верхоплавка на слизня влёт цепляет. А тут ещё малину галица заела. А во всех инетах пишут, что лучший способ борьбы с галицей — десятисантиметровый слой навоза. А где ж мне его, навозу, в городе-то столько укупить? Так что я за ментаврами чуть ли не с совочком шнуркую. А тут ещё осень на дворе — не сегодня завтра клубнику нужно будет укрывать… Да и пырей как раз сейчас под снег бы поопрыскать… Короче… Ну… да — всё своё вожу с собой.

С утра примчался на гараж. Шматьё-мотьё, из машины повыкидывал, омыватель подстроил, клеммы подчистил, колёса подкачал, да кинул в багажник пару топоров — помельче да поосновательней, — домкрат рычажно-винтовой да ромбический, лопатку с длинной ручкой (с корой-то — в салон), да лебёдку, да бруски деревянные, что б под домкрат подкладывать, да швеллер алюминиевый полутораметровый, да… Короче, за полдень вылетел из гаража, что пуля из ружья.

И вот подъезжаю уже к Красному — лишь сбочь поля по грунтовке, что по дамбе идёт, к нему доскочить…

Вывёртываю. Дорога свободна. Если это можно обозначить славным термином «дорога». По центру — колея, что «Кировец» увязнет. Слева-справа — песочку, твёрдого песочку, но лишь на одно колесо. Зато кюветы — мама не горюй!

И ещё… При выверте на эту, с благословения чёртовой бабушки сказать, дорогу останавливаться нельзя. Никак нельзя. Иначе с момента увязнешь по самые ступицы.

Шементом, с лёту, ещё до того решаю, что левая часть направления пошире да и посуше, и выезжаю на встречку.

Царапаюсь. Тяну себя с машиной вместе зубами за мечту. За мечту — дурацкую идею увидеть, что там в моём лесике творится. А вдруг там, да нет, не «вдруг», а непременно! там грибы — что твои баобабы!..

С того конца 3-d max колеи выныривает ещё два шедевра отечественного автопрома: «копейка» и «шестёрка». И с налета, с поворота занимают ту, правую от меня полосу земли, где предположительно действуют правила дорожного движения…

Гы! Нынче модно размещать на заднем стекле легковушек наклейку «Yahoo!ею с этих дорог». Я ж решил быть не таким, как все. И примастрячил себе «…и ГИБДД с тобой!» Но это — так, чисто к слову.

Вернёмся к нам, к баранам — а кто ж ещё на этих худых вёдрах запчастей попрётся по такой распутице? Скребёмся. Молим дорожного Бога друг другу навстречу.

И вот когда я уже почти совсем поравнялся с первой «сестрёнкой», меня по правой стороне — лоб в лоб «копейке» — догоняет какой-то то ли «раптор», то ли «туарег», то ли «тундра» сланная какая… Короче. Я только и успел краем глаза заметить, что за рулём у той баржи — баба. И она ещё так головой укоризненно-недоуменно повела. Ну, дают, мол, старые калоши. Да краем уха услыхать, как она передачу переключила…

И со всего маху рюхается между нами, мужиками в колею грузовиков. А там воды-то — не балуй!

Мне так всю «лобовуху» грязюкою и обдало.

Пока я включил «дворники», пока те справились… меня вправо и снесло. Я просто физически, всем нутром ощутил, как моя «девяточка» плюхнулась на брюхо и колёсами побочь песчаного бугра и заюзжала.

И меня малая саперная лопатка под рукой лежала. Хватаю, выскакиваю поскорее отгрести-подкидать землицу под колесами, пока совсем не увяз… Куда там! Одного взгляда хватило понять — ушлёпнулся, что твой беременный таракан на струну, где подгузники сушат.

Оборачиваюсь к двум другим — у них дела и того хуже.

И главное, тоже оба с лопатами наперевес.

Я аж расхохотался:

— Ну что? Погнали догонять?

Мужики не поняли.

Я лопатой, что мечём, потряс на уровне плеча:

— Ну, не держаком вдоль по хребту — хоть плоскостью штыка по опаньке уважим! М?

Дедок, что на «копейке», барахтался в грязи да спасал сапоги. Второй мужик, что совсем уж в кювет ушёл, повёл головой, покривился:

— Хлопотно это: выдал как волну гонит?

 

Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали…

Когда я потом на гаражах историю эту соседям рассказывал, они удивлялись:

— И — что?! Она даже и не оглянулась хотя бы?

А я им отвечал:

— Помните, как тот Петрович с «шестёрки» сказал? «Хлопотно это: выдал как волну гонит?»

Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали… Пока не подошли к нам два узбека или таджика… гастарбайтера, короче. Совсем не специально — чисто мимо шли, в свой гастарбайджатник местный.

— Бог в помощь! — говорит один из них совсем без акцента.

А я в запыхе да с дурна ума и отвечаю:

— Бог-то — Бог… Да и ты б помог — всё б поладнее было…

— Ну. Если не побрезгаешь…

Вот эта его фраза… Когда мы потом вместе скопом упирались в задний бампер одной из машин, и после утирали грязь с лица, и выливали грязь из ботинок… стыдно мне было сказать ему, что я не брезгаю. И даже тогда, когда мы вытащили все машины, и мы, русские, подошли пожать им руки в благодарность, я так и не нашёл ничего лучшего, как сказать ему: «Спасибо, брат!»

А он мне ответил:

— Нас чурками зовут.

— Гы! — ответил я. — А нас, таких, как эти трое, — чудаками. Но, правда, на московскую букву, на «м». Это ты у нас первую букву украл?

 

Всю субботу я выставлял свой пузырёк на середину. Смотрел по ящику тупое «Плюс ещё». И уговаривал себя пойти помыть машину. Ну… или хотя бы поремонтировать.

Победил пузырёк.

 

В воскресенье — затемно ещё — мне друг позвонил по трындилле:

— Выходи во двор!

 

— Ты совсем офигел? — сказал я ему, пожимая руку. — Я ж рассказывал тебе, как в пятницу в лечебной грязи — осенью вся грязь лечебная — в лечебной грязи кувыркался? У меня ж до сих пор ещё всё болит… И сопли вон — длиннее чем шнурки…

— Смотри, что нашёл! — и протягивает мне ножку от белого гриба.

Я подавился. Попросил закурить. Потом хрипло спросил:

— Где?

— В пойме… — он явно изгилялся.

Ножка была явно от боровика. Но какая! Толще чем моё бедро.

— Пойма большая… — промолвил я с интонацией «та брешешь».

— Короче… — он явно изгилялся. — Едем это мы сегодня с дежурства. Останавливаемся на пятиминутный симпозиум кустовых писателей…

— Короче! А то убью…

— У поворота в твой лес.

— Гад! Дай закурить! Гад. Гад! Гад!!! У меня же всё болит, машина не мытая, заправляться нужно, да и вообще она неисправна! Ты слышал, как троит?

— Но нас же будет двое! Если что — я подтолкну. А там ты меня на нашем плёсе выкинешь и — пять минут пешком до леса.

— А ты ещё здесь?! Не видишь — светает!..

 

Машка заводиться не желала. Видать, ей тоже достался передоз лечебных грязей. Я крутился вокруг неё и уговаривал:

— Масюнечка, девочка моя, да ты уж потерпи! Да ты ещё разок мне съезди… Вот только сегодня!! Новое масло даю!.. И фильтр не забуду сменить… Санта Машонка!

Машкой я зову свою «девятку».

Когда я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»…

Известно же:

— Всё имеет суть и вес —

Кораблю, как человеку,

Имя нужно позарез.

Имя вы не зря даёте,

Я скажут вам наперёд:

Как вы яхту назовёте,

Так она и поплывёт!

Отец мой свой «Запорожец» именовал «Фердинандом» — как немецкую самоходку, истребителя танков. Я ещё его предупреждал: «Смотри, бать! Получим на твоём Фердинанде свою Курскую битву…»

— Не дрейфь, пацан! Дальше наших степей уже не сошлют. Зато… послушай как работает: фырды, фырды, фырды — ну, точно Фердинант! А танки грязи не боятся…

Четверть века Фердинанд нам честно отслужил.

И вот теперь уже я искал имя для своей машины. Долго искал — намного заранее, нежели купил.

Вот я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»… А тут мимо проходила молодая мамочка с мальчонкой несмышлёнышем… так вот он, увидев мою милую, бросился к ней мимо всех фордов, попелей, народных вагонеток и залопотал:

— Маша! Маша! Машана…

Я ему руку пожал:

— Спасибо, мужик! Быть ей Машкой. Как козе или корове: хоть и неказиста, зато молока много даёт. И целую кучу навоза. А навоз нам пригодится: у меня ж две дачи…

А потом пришли друзья обмывать…

— Да ну… Какая Мария?! Ты посмотри ей на решётку радиатора! Махрютка!

— Слушай, слушай, а где вторая половина ведра?

— Какая половина?!

— Как — какая?! Жигули — это ж ведро с запчастями. А у тебя — смотри, смотри! — уже половина по дороге просыпалась: вон какие дыры!..

— Если у вас редкие волосы, страшное личико, кривые ножки и гаденький голос, гордитесь: Вы — Масяня!

— Масяня Полведерская!!!

Вот так и повелось, что имён у моей «девяточки» больше, чем ям на её дороге…

 

Машка заводиться не желала. А пока я крутился вокруг неё да уговаривал, подлетела ласточка. Попыталась сесть на открытую переднюю дверку пассажира, но не получилось. Ни на окно открытое же не получилось, ни на верхнюю кромку. Я выскочил со своего водительского сидения, подбежал к правому борту:

— Дурочка! Дурочка, да что с тобой такое?! Ты только не волнуйся!.. Ну нашла, куда усесться — прям под колесо!..

Накрыл птицу фуражкой, подсунул руку, подставил палец — бедняжка уцепилась за него и взобралась, как на насест.

Я осмотрел. Осторожно ощупал несчастную: крылышки прираспущены, клювик прираскрыт, но очевидных повреждений нет. Осторожно пересадил летунью на ручку калитки соседского гаража:

— Посиди пока тут, отдышись…

Вернулся к Масяне… Но напрочь забыл, что собирался с нею делать. Одно лишь помнил — заводить.

Сел за руль. Включил стартёр…

— Ну? Ну что ты, дурочка моя? Хочешь, что б я тебя ласточкой назвал? Как туалетную бумагу? Назову! Поехали, поехали, а? Очень нужно.

Мария вновь не завелась. Или не повелась?

Позвонил мой друг:

— Ты где? Едрить твою в пень!

Я рассказал ему про ласточку.

— Голодно сейчас им, — изрёк «великий орнитолог». Тот самый, что заслышав воробья спрашивает меня: «Это кто поёт?»

— Да. Голодно сейчас, — повторил наш доморощенный Дроздов. — Совсем ослабели…

— А чего ж не улетают? — буркнул я.

— Эт ты её спроси. Может, ещё бабье лето будет?

— Дай Бог, дай Бог!..

— Так мы едем или как?

— Да не заводится никак!

— Ну, дай я с ней поговорю!

— С кем?! — я чуть мобилу не сглотнул.

— С Машкой.

— Совсем офигел?!

— А тебе — в падлу?

— Ну на, поговори… — я поднёс трындофон к «торпеде».

— Марусь, Марусь, ты знаешь, я редко о чём-нибудь прошу… Маня, Манечка, Манюта, заведись!.. — шептал мой друг. Потом уверенно и очень громко вопросил:— Слышь, ты там ещё?

— Да здесь я, здесь…

— Заводи!

— Дурак!

— С кем поведёшься…

— Вдвойне дурак!!

— Ты заводи, заводи… Завелась?

Завелась.

— А вот не подходи больше никогда к моей Масяне! — заорал я на радостях в трубку.

— Ревнуешь?

— А то! Я вокруг неё — и так и эдак… А этот ей только пару слов сказал… Жди, сейчас подъеду…

— А ласточка, ласточка — как? — успел спросить вдогонку Сержель. — Улетела?

— Не знаю… Сейчас посмотрю… Да, улетела…

 

— Да пойми ты, — говорил мне Сергей, когда мы ехали уже по пойме. — Загонял ты её. Она ж тебя боится.

— Скажешь тоже!..

— А разве ты один её из грязи в пятницу вытащил? А вспомни, сколько раз мы её вместе ремонтировали? Вот когда она услышала, что ты не один — вздохнула, поверила и… завелась.

— К-хе! Я-то думал, я один из ума уже выжил…

— А ласточка?! Ты вспомни! Это ж душа её к тебе являлась!..

— Кхм! Тебе на РЕН ТВ надо или на ТВ 3…

— Эх! — покачал головой Сергей. — Хороший ты мужик, но не орёл, нет, не орёл…

— Слышь, Масяня? — я похлопал ладошкой по торпеде «девятки». — Хорошая ты машина… но не ласточка, нет не ласточка…

И мы не с Сергеев не сговариваясь захлопали ладонями по «торпеде»:

— Масяня!..

 

Когда я вернулся из леса, Сергей всё ещё удил.

А повыше него — над самым обрывом — сидел гастарбайтер и пел свою песню.

Странная это была песня. Совсем, совсем нездешняя. Но стлалась над водой точно туман. Добрый туман. У Тарковского почти всегда был такой. И ещё — чтоб молоко по воде… Помните это: «Ветер ли старое имя развеял, Нет мне дороги в мой брошенный край».

Я со своей возлюбленной прощался под «Последнюю поэму». Ещё на Новый год я сделал ей предложение в присутствии моих родителей. Она согласилась. Мать моя испекла пирог, отец принёс коньяк… Оставалось дело за малым. И в августе я полетел в её город. На целый месяц. Но как-то не глянулся. В день отлёта я затемно сорвался из дома её родителей — она меня догнала. Целый день мы молча бродили по городу. В конце концов устали. Зашли в кинотеатр. Оказалось, угодили на премьеру «Вам и не снилось». Она проплакала весь фильм.

По выходу из кинозала я взял её лицо в ладони:

— Поехали со мной!

— Куда?

— Какая разница — со мной!

— Я не могу…

Было лето. Окна в кинозале были завешаны плотными шторами, но раскрыты. «Ветер ли старое имя развеял» зазвучало вновь.

— Пойдём, под окна — послушаем ещё разок! — потребовал я.

Она безмолвно подчинилась.

И снова плакала в беззвучный взрыд.

И я опять обнял ладонями её лицо:

— Поехали со мной!

— Нет. Не могу!.. Но провожу…

— Мазохистка!

— Скорее уж садистка…

— При чём тут возраст!!! — ответил я давно избитой шуткой…

Нездешняя мелодия стлалась над водой точно туман. Плавный, тягучий, добрый туман. И ещё — чтоб молоко по воде…

Гастарбайтер допел.

Мы что-то ещё говорили. Сержель собрал удочки, я погрузил манатки в Масяню…

— Спой что-нибудь ещё!

— Нет, спасибо, не могу…

— ТЕБЕ спасибо! Подвезти?

— Спасибо, нет. Я тут ещё немного посижу.

— Ну… Бог с тобой! Спасибо, спасибо, брат!

И мы обоими руками жали его руку, и он не вспоминал, что зовут его «чурка»… или это был другой гастарбайтер…

 

По дороге спросил друга:

— Как твоя рыбалка?

— Бывало и хуже.

— Ну, и у меня примерно также…

 

В гараже выпили водки, поделили добычу и разбежались.

Дома я включил компьютер и полез в инет послушать ещё раз «Последнюю поэму». Оказалось, мой счёт на нуле.

Врубил ящик и попал на Тарковского. На «Страсти по Андрею». Как раз на ту сцену, где ключнику уже залили свинец в глотку и отпустили лошадь. А после были глаза, если не ошибаюсь, Юрия Звенигородского — того самого, что по фильму навёл татар на город. Глаза человека, у которого сердце вынимают, и он понимает, что сам тому причина…

А потом ещё гуси.

Где-то читал или слышал, что Тарковский вдруг принёс гусей на съёмочную площадку — как раз снимали эпизод «Набег», сцену разграбления…

— Андрей Арсентьевич, а гуси-то — зачем?

— Мотор!

И он пускает этих гусей. И они летят… не летят, а падают…

И тот, кто это вспоминал, пишет, что это была чуть ли не самая пронзительная сцена.

А мне вспомнилась моя утренняя ласточка.

А потом ещё был диалог Рублёва с Феофаном в сожженной церкви.

Я аж не выдержал, и послал Серёге эсемеску: «Вот и пойдём мы с тобой вместе по Руси. Ты — рыбалить, я — грибы собирать…»

 

И сразу вслед за «Рублёвым» без всякой перебивки на рекламу пошло «Волшебное таинственное путешествие»... Ну люблю, люблю я Битлов, я вырос на них, но нельзя же так!

А Тарковский — велИк, велИк!..

Особенно с этими его гусями…

«Ветер ли старое имя развеял…»

 

7-8 октября 2013.