Мы поселились в микрорайон Торковых. Три жилых дома поставлены не по-деревенски, в одну линию, лица домов обращены на юг. Широко раскрытыми глазами-окнами, дома разглядывают водную гладь Вычегды, нетронутые песчаные намывы заречья, буйную зелень сенокосных лугов и засилья лиственных деревьев. Крайний дом, Торкова Михаила Ивановича, пожилого, спокойного, что не такая уж и редкость в среде северных мужичков, смотрит подслеповато, копируя хозяйку, Васильевну, которая тоже разглядывает мир чистыми голубыми, всегда прищуренными глазами. У северных женщин в возрасте, имя пропадает, остаётся отчество.

 

Нам досталась зимовка богатого дома, две передних избы и комната скрытого, под общей крышей, мезонина пустовали. Пустовала и горница, встречающая восходы солнца. Окна в нашей избе выходили на запад. Все огненные тревожные закаты доставались нам, от отсутствия утреннего и полуденного солнца, страданий не было: живая природа – наш летний дом. Лишь ненастье и ночь загоняли нас в избу.

 

Хозяин этого дома, Торков Фёдор Иванович, скоропостижно скончался перед началом Великой Отечественной войны, оставив двух дочерей и жену Парасковью, которая была сестрой моего отца. Война «съела» младшую дочь, Тоню; нянчила детей старшей сестры Зинаиды в Ухте, простудилась, не могли вылечить, умерла. Парасковья уехала на замену. Многие девчата из нашего края уехали в Чибью - Ухту. Кто правдами-неправдами бежал из колхоза, от колхозного крепостничества, кто искал счастья на стороне: в колхозах война забрала и выбила почти всех парней и мужчин, брони колхозникам не полагалось. Оставшиеся в живых солдаты искали работу и устройство жизни на стороне, где дают карточки и зарплату. Моя двоюродная сестра Зинаида нашла в Ухте чекиста Панюшкина. Так они, охранники многочисленных лагерей в Коми, себя именовали гордо – чекисты. Впоследствии, я познакомился с одним из них, бывшим капитаном МВД. Когда он заходил в пивнушку рабочего посёлка, то первым делом, после пропущенного первого стакана водки, он сообщал, как его вызвал Лаврентий Павлович и сказал: «Денис Сергеевич, поезжай на Север и наведи там порядок». Правда, вскоре Берии не стало, а Денис Сергеевич продолжал посещать весёлое заведение, но уже с другими песнями.

 

Ближе к реке, к востоку от нашего дома, жила Михайловна, старая женщина, крупногабаритная, еле передвигавшаяся с палочкой. Не знаю, как она обходилась, пусть и с небольшим, но необходимым хозяйством. Жила одна. Дочка в Ухте. Когда мы стали соседями, то по случаю грамотности моей, окончил 6-ой класс в Иртовской школе, был приглашён на написание письма. «Зятю нашему Соломону Абрамовичу и дочери нашей Ираиде Константиновне шлю низкий поклон…». Михайловна сидела напротив меня, за столом, накрытым старенькой клеёнкой, тяжело отдувалась и неспешно говорила. Я слушал и записывал. Очередной зять – чекист, получит от архангельской тёщи поклон. Конверты треугольником сворачивать умел, и пока Михайловна путешествовала в кут, за занавеску, сложил. Аккуратный получился треугольник, красивый. За работу отблагодарила старая соседка молодого соседа порядочным куском прямоугольной формы, цвета застывающей сосновой живицы.

 

Дома никого не было. На самое красивое блюдечко, с рисунком красного мака на фоне зелени, пристроил мармелад. Так решил. Читал много, читал всё подряд, что попадало в руки, читал где-то и про это лакомство, городское, довоенное. Очень хорошо смотрелся мармелад. Разглядывать небывалое больше не было сил, но тут хлопнула дверь, пришёл отец. Я ждал. И дождался… «Откуда мыло?» - спросил отец, - взял в руки и понюхал – «Настоящее хозяйственное мыло». У меня пропало настроение праздника. Может быть, в довоенное время, я и был знаком с мылом, но был слишком мал, теперь заново открывал этот «продукт». Сколько помню, мылись щёлоком, водным настоем древесной золы. Детское горе отходчиво: вскоре, напрочь забыв о казусе, я бежал с удочкой ловить сорогу.

 

Под окнами дома кишел лягушками пруд. Каждую весну вода в нем интенсивно обновлялась. Лягушачье племя оставалось, оно было неистребимо. Кошка Мурка, жившая в летнюю пору совершенно независимо от дома родного и хозяев, решила устроить смотрины: привела в избу котика, сынка, размером превышающим родительницу. Забился он сразу и надолго под кровать. Все попытки достать его оттуда заканчивались знакомством с острыми когтями, диким воем и злобным шипением. Дикий зверь поселился у нас в доме. Он успешно отлавливал лягушат, закусывал ими, и когда переедал, начинало рвать. Увидев такое безобразие, Мурка крепко била лапой по морде сынка, тот зажмуривал глаза, прижимал уши и тихо постанывал.

Я много раз пытался ловить рыбу в пруду. Безуспешно. Так и остался служить пруд инкубатором лягушат, да ареной небывалых морских сражений самодельного парусного флота.

 

Я пишу очередное письмо в Ухту, Соломону и Ираиде. Содержание посланий не разглашаю, даже среди своих. За сохранение тайны переписки, за интеллектуальный труд писаря получаю очередное вознаграждение: банку консервов. Блестящую банку. Сколько из неё можно наделать блёсен на щуку! Красивой картинки на банке нет. Есть только рядок цифр и букв на крышке банки. Тут уж я не пролечу: в банке наверняка съедобное. Дождались, когда на выходные из Яренска приехал брат Борис, который был учеником в районной типографии. С торжеством вскрыли банку. Кусок разочарования опять не минул, по крайней мере, меня. Кислое, красное содержимое банки, с твёрдой недоваренной фасолью, с первого распробования было малосъедобным. Совсем непривычная еда. Картошка с солью лучше.

 

Жила Михайловна тихо, была незаметна. Так же незаметно исчезла она из жизни моей. Не могу вспомнить: то ли дети её забрали, то ли в богадельню она угодила доживать оставшееся, но в истории Кулиги похороны её не зафиксированы.