УГОРАЗДИЛО

 

Первый взгляд на Михал-ну вызвал сомнение по поводу ее скорой кончины, а вот мои дни, показалось, сочтены, так по-детски радостно и будто в предвкушении праздника встретила меня бывшая свекровь.

- Венок, все же постеснялась, - принимая из моих рук букет, она с гостеприимством палача пригласила в дом, указывая на крыльцо. – Там сама, все знаешь. Стол накрыт.

Она последовала за мной тяжелой поступью, держа букет наготове, будто топор.

Стол был накрыт по-купечески щедро. Только я знала, что в этом доме хлеб-соль обходится дороже, чем в ресторане. Как хороший тамада на свадьбе, Михал-на, намекая на необходимость гостю раскошелиться, рассказала о ценах на лекарства, коммунальные услуги, наемный труд. Она не утруждала себя огородными делами, уборкой дома, прибегая к платным услугам пьющих односельчан. Принимая от меня деньги, с видом человека, которого только что ограбили, она напомнила, что я бездетна, а потому помощь одинокой больной старухе, должна быть щедрее – ТАМ воздастся. Делая акцент на «ТАМ», Михал-лна глянула на меня долгим прощальным взглядом, и уж не знаю, что ее остановило от ритуального поцелуя в лоб. После того, как сумма подаяния была увеличена вдвое, бывшая свекровь обратила свой взор к образам, будто испрашивая для меня отсрочку, и, кажется, получив положительный ответ, согласно кивнула, икнула, вернулась к столу и продолжила трапезу.

Свинского размаха аппетит и тот же парнокопытный этикет, не оставляли места симптому даже легкого насморка. Все поедалось без перерыва на чихнуть. Глаза зорко выхватывали кусок пожирнее, руки ловко подгребали нужную посудину, заваливали объедки новым из разнообразного меню.

Я обреченно гоняла кусок мяса по тарелке. Нужно было что-то придумать, какой-то предлог, чтобы завтра сбежать и больше уже никогда не возвращаться, даже если, как факт предъявят видео с телом в трупных пятнах и заключение патологоанатома.

Когда-то, сбежав из этого дома, я обнаружила, что курить бросить легко, что здоровый образ жизни – это кайф. Сейчас, после третьей рюмки настойки, приняв из заботливых рук Михал-лны пачку сигарет, я подумала, что до завтра вполне можно дожить.

Мучаясь бессонницей Михал-лна храпела, будто имела минимум четыре ноздри. Изредка всхлипывала, торговалась с поденщиками, опять храпела.

Время еще было детское. Еще не раз умирающая поднимется повечерять, поэтому проведя косметическую уборку стола, я помыла посуду и прилегла в зале, тупо уставившись в телевизор. Знакомый юморист так веселил публику, что я чуть не расплакалась. Почему я позволила себя использовать? Юродивая, шизофреничка? Белыми нитками все писано. Да не белыми уже. После многоразового использования, как минимум, серыми.

Со двора донесся звонкий голос бабы Светы, и смех бабы Вали. Давние подруги Михал-лны, видимо не знали, что она при смерти и что сестра милосердия уже на посту.

Увидев меня, они весело поздоровались и перешли на полушепот. О моем приезде все-таки знали.

- Отдыхает? – скорбные складки образовались на обвислых щеках.

С бабой Светой у нас взаимная неприязнь, но редкому общению она не помеха. Веселая, заводная сплетница баба Валя была мне искренне рада. Хотя, сплетничали тут, по-моему, все. Дохода это не приносило, отчего удивляло их усердие в этом нелегком, весьма конкурентном деле.

Погоревав о скорой кончине подруги, они все же выказали некоторые сомнения по этому поводу, поминая разоблачительные телепередачи о массовых явлениях покупных дипломов, у врачей в том числе.

Баба Света, высоко подняв бровь, выглядывала из закусок что-нибудь диетическое, а баба Валя была не прочь разговеться. Намазывая горчицей отбивную, она вспомнила недавний приезд внука:

- Вот, ты подумай, прыщ! Знаешь, что сказал? Бабуля, если будешь ругаться, я тебя в лес отведу и там заблудю. – Плечи затряслись, от глаз остались щелочки, вставные челюсти обдало свистом.

- А мой, как дочь, юристом будет. – С явной гордостью подала голос баба Света. - Просит, чтобы я сейчас не помирала. Я, говорит, пока не совсемлетний. Дом твой мамке достанется, она его продаст, когда вырасту, деньги уже все потратятся.

- Значит, тебе лет десять еще на погребение копить. Пышные похороны будут, а, Светка? – баба Валя весело подмигнула и пристукнула по столу стопочкой.

Я была почти счастлива: сегодняшний день с такой компанией быстренько закончится, а завтра я все равно сбегу. Больной скажусь, если уж на то пошло, а что, могу я заболеть в кои-то веки? Да запросто! Знают, что врать не умею, поверят.

- Много денег ей дала? – поинтересовалась баба Валя. – Че, плечами жмешь? Хоть не сказала, сколь у тебя зарплата? Науку мою помнишь: всю задницу ни перед кем не заголяй? Ну, и молодец. А нам-то скажи, сколь теперь писателя получают. Ну? Хоть приври маненько, а мы додумаем, да, Светка?

Баба Света снисходительно фыркнула:

- Можно подумать ты знаешь, сколько они раньше получали.

- Ну, много? – не унималась баба Валя, толкая меня в бок. – На рестораны хватает?

- В ресторанах кавалеры платят, - со знанием дела выдала баба Света, оценивающе оглядев меня.

Про отсутствие кавалеров говорить было бесполезно. Да и вообще от меня тут разговоров не требовалось. Сами спрашивали, сами отвечали, я только улыбалась и кивала.

- Твой, бывший, быват у тебя, захаживат? – баба Валя коверкала язык нарочно, ей нравилось изображать из себя древнюю, полуграмотную старуху, особенно, среди незнакомых людей. Когда заметит в общении снисходительность или пренебрежительность к ее дремучести, хорошо поставленным голосом, сообщит, что в прошлом, она – главный инженер крупного завода. При этом идеально грамотный монолог, непременно завершит отборным портовым матом и будет долго хохотать, над приведенными в состояние ступора слушателями.

А баба Света, напротив, повышает свою грамотность, читая газеты и слушая новости. Подает себя слегка высокомерно, спину держит ровно, подбородок чуть вверх, бровь одна в изломе, губы чуть поджаты. Как истый эрудит, знает, когда нужно вставить слово, чтобы быть услышанной и вызвать уважение к осведомленности во всем. Весь ее допенсионный стаж был наработан продавщицей в пивном баре. И наша с ней взаимная неприязнь основана на том, что она подозревает, будто знаю больше ее и, не вступая в разговоры «устраиваю демонстрацию своего превосходства». Вот так, ни больше, ни меньше. Мне же просто тяжело общаться с человеком, что нашпиговывая голову информацией, извлекает из нее идиотизм и выдает за непреложные истины.

На улице быстро темнело, в дом повалили комары. Пора было закрыть окно. Баба Света поняла мои намерения и сдвинулась в угол диванчика. Я встала на диван, уперлась коленями в жесткую спинку, дотянулась, прихватила рамы, потянула на себя… Под окном, в кустах сирени, со взглядом «я все слышала», стояла Михал-на.

Ну, здас-сьте! Чего это мы к заборчику прилобунились? Это я мысленно выдала, приветливо кивнув, размышляя удобно ли теперь, как бы перед ее носом закрывать окно. И ведь не пригласишь: чего стоите, заходите! Это я в гостях. У нее. Окно я закрыла и радостно сообщила…

Ничего я не сообщила. Михал-лна, сонно покачиваясь и щурясь на свет, выходила из спальни. Пересекая зал, недовольно обратила внимание, на рабочий телевизор, изменив траекторию, подрулила к дивану, тяжелой ладонью накрыла пульт, экран погас, и эта совищща двинулась на кухню.

- Живая еще, - ответила она на мой испуганный взгляд и, пуская слезу, сообщила: - Вот, подруженьки, сноха моя любимая приехала проводить в последний путь. Закроет глаза мои, руки… все, как надо, а вы омоете меня…

Она зашвыркала, захрюкала. Слезами заполнились глаза подруг. Баба Валя, покачиваясь, запела старинную жалобную песню, баба Света подхватила. Михал-лна, кивая, умастилась за стол, оглядывая блюда, растирала слезы по щекам. Баба Валя, продолжая красиво выводить прощально-поминальное, кивнула Михал-лне на пустой графин. Михал-лна, насаживая на вилку куриный окорок, согласно кивнула, глянув на меня, мотнула головой, мол, почерпни, достала из кармана халата ключ, отправила его по столу в мою сторону и, чего-то еще добавляя в тарелку, плавно вошла в хор.

Пели красиво. Голоса, как цветы в умелых руках флориста, собирались в букет, шли в россыпь, сплетались в венок…

Нашаривая в сенях выключатель, я потянула носом. Старые дома, особенно в кладовых, на верандах, где бревна или доски не штукатурены, не белены, имеют особый запах прошлого, прошедшей жизни дерева ли, или человека, но вызывающий щемящую тоску с привкусом счастья, под названием жизнь. А как же! Все это когда-то росло, было кем-то спилено, сколочено, построено и стоит, сохраняя запах дерева. Деревом пахли свадебные столы, поминальные смолой слезились… Дерево – дом первый и последний – оно же. Ух ты, философия поперла после настоечки! Мудёр я! Доливая из ковшика в графин, при тусклом свете засиженной мухами лампочке, находясь в совершеннейшем лирическом настрое, я любила этих бабулек, набухали слезные железы…

- Кастрюлю накрыть не забудь! – заглянув в дверь, напомнила Михал-лна, указав на алюминиевый бурдюк с настойкой.

Когда-то это, действительно, была кастрюля, и довольно объемная. Михал-лне пару лет посчастливилось поработать завстоловой, согласитесь, срок достаточный, чтобы пополнить посудой и дом и двор. Тут и нашлось применение этой посудине. И, будучи приспособлена под такой торжественный напиток, кастрюля, как женщина-праздник была много раз мята-перемята, со временем потеряла форму до такой степени, что определить ее можно было только этим, непривычным для уха словом, бурдюк.

Завершив процесс, не забыв наставление уже почти любимой, бывшей свекрови, я погасила свет, потянулась к дверной ручке и… была поймана за руку.

Хватка была знакома. Так Михал-лна, сжимала мою руку, когда ее что-то сильно рассмешило, будто боялась лопнуть и улететь.

Я стояла вполоборота, в темных сенках, а руку кто-то удерживал в кладовой. Пытались вы когда-нибудь во сне закричать от страха? Попытка оставалась попыткой. И я тогда, казалось, напрягаю голосовые связки, но на выходе – шипение, будто отняли кислородную подушку.

Михал-лна до ветру пошла, должна вернуться. Но она никогда уличным сортиром не пользуется. В доме полное благоустройство. Вот так: рву рот, напрягаю глотку, как рыба на песке и пытаюсь соображать, но не пытаюсь вырваться.

- Ты где застряла-те? – выглянула из дверей баба Валя.

И я пошла в дом. Да, просто, пошла. Ничто меня не держало почему-то. И держало ли?

- Че зеваш, как клуня деревенска? Рот прикрой, как приличные люди делают. - Баба Валя, смеясь, приняла у меня графин и, приобняв за плечи, повела к столу, напевая шуточное, застольное.

Михал-лна уже орудовала зубочисткой. Высоко подняв руку, помахала: обнять хочет. Да, делайте, что хотите, а я до завтра дожить хочу.