Куда я иду? Я знаю? Нет. Что я чувствую? Нетерпение и пустоту. Я должна быть здесь и не могу покинуть это место. Не знаю, почему.

Когда всё началось? Очень давно. Какое волшебное чувство быть юной, счастливой, влюблённой! И как всё хорошо тогда получилось! Владислав Качинский приехал к папеньке накануне медового спаса. В нашем саду кружились упоительные запахи лета, я несколько раз на дню выбегала в беседку, резвилась, словно ребёнок, ждала, ждала, ждала. Откуда я знала, что? Папенька недовольно качал головой - зачем я такая егоза? Но в добрых его глазах, в лукавом прищуре, таилась смешинка. Вот ещё немного, и он побежит за мной, как неразумный мальчишка. Навстречу лету, солнцу, счастью, свободе! Ах, папа, не грози мне пальцем.

Хватит того, что твой брат, мой дядя, Николай Андреевич, такой хмурый. Ведь весело же, так весело бегать по саду, петь и ловить бабочек. Я-то, конечно, ни одной не поймала, жалко их, красавиц, ведь божьи же создания. Но напрыгалась я за ними вдоволь! Иногда легко касалась ладошками нежных крыльев, но никогда не сжимала кулак, никогда. Как сломать такую красоту?

Всё это было, а уже кажется, что и не было. Да нет, я и сейчас слышу, как скрипнула калитка. Вижу, папенька недоволен, что такой редкий гость, столичный, положительный, серьёзный, приехал не в экипаже. Вошёл не с парадного входа, а пришёл пешком, как простолюдин, прямо через сад и к папеньке на террасу.

- Разрешите представиться. Владислав Алексеевич Качинский, сосед. Имею честь владеть северным пастушьим склоном, прилегающим к вашим землям.

Ах, какой бархатный голос! Я давно прячусь за дубом, мне отчего-то смешно.

- Рад, очень рад, - папенька встаёт навстречу. - Как же, как же, батюшку Вашего, Алексея Аркадьевича хорошо знаю. Мы с ним старинные приятели.

И разговоры, разговоры. А я из-за дуба смеюсь, в папеньку глазами стреляю. Мог бы, снова бы мне пальцем пригрозил, да неловко перед гостем. Тот ко мне спиной повёрнут, лица не вижу.

- А что же ты, Машенька, не выйдешь? Покажись гостю. Вот, рекомендую, дочь моя, Мария Александровна.

Вот сейчас вспомнила! Мария имя моё, всё время теперь забываю. Но его глаза никогда не забуду! Что за синий омут! А какие чёрные ресницы! Совершенно чёрные, таких ни у кого нет.

Драгоценные воспоминания. Они постоянно со мной. К чему случилась наша встреча? К большому счастью, или...

Мне сейчас понятно то, что тогда казалось еле слышной, волнующей музыкой. Владислав Алексеевич, Влад, я Вас полюбила! Мы так и не успели перейти на 'ты'.

Иду мимо берёзовой рощи, тут когда-то мы с Вами гуляли. Так было хорошо, так радостно! А сейчас темно и ветер холодный, злой. Но темнота и холод мне не помеха, их для меня словно и нет. Ветки качаются, и ветер срывает листья. Они летят мне под ноги, вихрь подхватывает их, кружит по дороге. Сколько лет прошло? Я и не считаю. Сто, а, может, больше?

Если бы я знала, зачем возвращаюсь к дубу, зачем брожу вокруг развалин нашего дома. Я знаю, мне надо уйти туда, где свет. Туда, где золотом сверкает церковный купол, и золото струится в небо. Там дорога домой, там всё будет легко. Но что-то удерживает меня здесь, не отпускает. Возможно, я сама не хочу уходить, потому что к этому месту меня привязывает свершившееся, неискупленное зло. Как страшны, как ужасны воспоминания, которые меня связывают!

На ветке, высоко сидит чёрная птица. Странно, они всегда меня видят, даже если я этого не хочу. Такие, как эта - чёрные вороны. И ещё кошки. Всегда видят, шипят, дугой выгибаются. А иногда округляют глаза, как плошки и смотрят.

Люди... они меня пугаются. Но мне до них нет дела. Изредка появлюсь, чтобы напомнить о себе, и снова исчезаю.

- Это она! Она! Невеста! - какой испуг в глазах у той женщины, в розовом платье, что зашла погулять в мою рощу. Сейчас её вспомнила, улыбнулась. Как далеки от меня твои заботы, как неинтересны, милая. Ты ещё почти ничего не знаешь. А я?

Я смотрю вверх, поднимаю руку, лечу. Странно, я отражаюсь в чёрном глазу ворона, а ведь почти никогда себя не вижу. Изредка в воде мелькну, а бывает, в зеркале. Но это когда сама пожелаю. Какой у него глаз блестящий. Боится, но не улетает. Я могу над землёй подниматься, пальцами листочки на верхушках берёз трогать. Правда, пальцы мои теперь ничего не чувствуют.

Я уже возле озера. Серая вода, тёмная земля. Зачем я глажу ладонью большой камень? Он порос мхом, а ведь с него когда-то читали стихи. Прекрасные стихи, посвящённые мне одной.

Зло. Нет такому злу оправдания. Я невеста Влада Качинского. Всего год он к нам ездил, а на следующее лето я уже белую фату примеряла. Голова от восторга кружилась, я лёгкая стала, землю под ногами от счастья не чуяла. Папенька мой тайком слезу утирал, я видела. А Николай Андреевич ещё больше посуровел. И раньше на меня строго смотрел, а как со свадьбой дело сладилось, вообще волком стал зыркать. Я тогда наивно думала, выбор мой не одобряет, Качинские не самая громкая фамилия в нашей округе. Но ведь папенька одобрил, о Владиславе самые лестные отзывы из Петербурга пришли. Да и как не одобрить? Кто ещё воспитаннее, любезнее, умнее и красивее моего жениха? Но, оказалось, не в фамилии дело...

В предсвадебный день я ещё раз платье одела, белое, воздушное. Всё ли хорошо? Мадам Конти с меня последние булавочки сняла, все оборки расправила. Как же я мила! Прелесть! Локоны белые, губы алые. Глаза блестят, как будто алмазные капли в них спрятались. Ох, мне бы Владу понравиться, больше ни о чём не думаю!

- Плечи, плечи держи, ma cherie.

Последнее светлое воспоминание в жизни. Потом, вечером, я из дома выскользнула и одна в беседку побежала. Глупо, конечно. Но так хотелось с прежней жизнью проститься. Прощай, моя беседка, прощай, моё детство.

Я теперь плакать не могу, но я помню, как переполняла меня тогда грусть. И вдруг голос:

- Маша!

Николай Андреевич под дубом стоит, на меня смотрит. Вот тут я самое страшное и узнала. Никогда и никому он меня отдать не в силах. И меня ему не отдадут, он же мой родной дядя. Гнусность, которую мне пришлось тогда выслушать, до сих пор повергает меня в ужас. Холодно мне от его слов и от его взгляда, страшно смотреть в знакомое лицо. Да как же такое могло случиться? Он меня ребёнком знал, девочкой, а сам уже не молод, даже почти седой весь. Я оцепенела, только одно слово и смогла прошептать:

- Нет...

- Знаю, что нет! Но невыносимо видеть, как тебя отдают другому. Откажись, откажись от этой свадьбы!

Глаза у дяди безумные, словно он одержим кем-то. Говорит, а сам ко мне приближается, и нет мне спасения. Я опять тихо прошептала:

- Нет...

Содрогаясь от отвращения и ужаса, я даже закричать в тот миг не смогла. А он зарычал и руками ко мне потянулся. Хищный оскал, как у зверя, пальцы сдавили мою шею.

...И тогда я и увидела того, кем он одержим. С тех пор и нет мне покоя. И не потому, что увидела адское существо, нет у него надо мной власти, а потому, что огонь этот адский уберёг моего дядю от расплаты. Первым завыл Николай Андреевич над моим бездыханным телом, первым позвал на помощь. Я всё видела. Но кто подумает на родного дядюшку? Лицемерно сказал он, что нашёл меня такую возле беседки. И на моих похоронах громче всех рыдал на плече у папеньки. Я била его по щекам, но впустую. Лил он свои крокодиловые слёзы и пощёчин моих не чувствовал.

Среди травы, крестов и деревьев приблизилась я к Владу. В сумерках слёзы его сверкали бриллиантами. Он этого не видел, но настоящие слёзы всегда так сверкают. Я подошла совсем близко, хотела поцеловать его в лоб, но не решилась. Только по волосам погладила. Он вздрогнул, обернулся. Зачем его пугать? И я ему не показалась.

А вот к Николаю Андреевичу один раз пришла. В его комнате всегда по вечерам свечи горели. Я задула одну, вторую, третью. И при свете месяца прошла мимо зеркала, а он отражение увидел.

Ну и запил тогда мой дядюшка. Впрочем, меня это уже не волновало.

Так почему я всё ещё здесь?

Не знаю...