Г Р Е К О В

Грекова тошнило. Болела голова и поднялась температура. В то же время была какая-то приятная слабость во всем теле, которая создавала предвкушение сна.

Греков лежал на кровати и пытался заснуть. Но полностью расслабиться не получалось – мешала тошнота и головная боль. Ни одна мысль не успокаивала, все раздражали. Он принялся думать, о чем бы таком подумать, чтобы успокоиться, но так и не придумал. В сердцевине его сознания ворочался тяжелый жернов и вызывал разные ненужные образы и воспоминания.

Греков перевернулся на левый бок, подтянул колени к груди и обнял подушку. “Все, спать”, - решил он. Но тщетно. Желание сна было, а самого сна – нет.

Греков заплакал. Каким же надо быть убогим и слабым, чтобы не иметь власти даже над собственным телом. От слез еще сильнее разболелась голова и неприятно защипало глаза. Тошнота стала невыносимой и Греков поднялся с постели.

В глазах слегка потемнело, ноги дрожали и было зябко. Он прошел в ванную, высморкался, вытер лицо полинялым полотенцем и в тапочках прошаркал на кухню. Здесь отпил из еще теплого полупустого чайника - вода показалась чуть горьковатой и сладковатой одновременно – и в изнеможении опустился на табуретку.

Узорчатая завитушка хохломской росписи на деревянной ложке в кастрюле с кашей отсвечивала мутной блеской под серостью наступавшего утра. Замороженное окно, клеенчатый стол. Можно встать – передвинуть стол, разбить окно, сломать что-нибудь или поменять местами. Но мир предметов - изменить нельзя. Реальность, как крышка гроба с погребенным заживо – никаким усилиям изнутри не поддается.

Греков позвонил на работу, сказал, что заболел. Секретарша в агенстве ответила "ну, что же, выздоравливайте" и положила трубку. Греков выпил две таблетки от головной боли и пошел досыпать. На ходу подумал: "надо будет оформить больничный".

Он спал до вечера. Проснулся. Лежал, Смотрел в потолок. Позвонили в прихожей. Пошел открывать. Оказалось, это Делин. Улыбнулись, пожали друг другу руки. Делин окинул сочившиеся слякотью свои "саламандры" на ногах.

-Можно,- он кивнул в открытую дверь залы.

- Проходи.

Греков принес пиво в жестяных банках, запотевших от холода, подал соленые орешки. Делин извлек из кармана флягу с коньяком. Греков нарезал лимон. Пиво отставили, стали тащиться от коньяка.

Греков смотрел на Делина и знал, что тот не просто зашел. Но Делин не спешил колоться. И Греков колыхался на волнах ожидания, теплых и упругих как открытая улыбка Делина на его белобровом с карими изюмистыми глазами лице.

Ближе к двенадцати, когда уже стало лень разговаривать и сладкое безразличие ко всему переходило в дремоту, Делин сказал:

- Знаешь, Греков, я ведь не Делин…

Греков улыбнулся, он был уверен, что уже спит:

- А кто ?

Делин тоже улыбнулся и повторил:

- Я не Делин.

Он как-то сразу возник перед Грековым и ударил его в горло. Кулаком. Неожиданно Греков забыл, что такое – дышать. Воздуха не стало. Вся боль сосредоточилась где-то в середине шеи. Второй удар пришелся точно в подбородок, в ямочку под нижней губой. Приятная такая ямочка, Грекову говорили, что она придает ему импозантный вид – эдакий волевой подбородок… Греков как бы со стороны услышал глухое "хлцк" и стал медленно-медленно сползать в тяжелое оцепенение темноты, гула, и дребезжащей боли в висках.

Впрочем, сознания он не потерял. Он видел как Делин (или кто?) с любопытством смотрит на него и вроде раздумывает. "Хочет ударить",- рефлекторно сообразил Греков и ему стало безнадежно тоскливо. "Не надо бы",- он съежился от животного страха перед новой порцией боли и стал пытаться отползти в сторону. Делин это заметил, а он заметил, что Делин заметил, и в панике выбросил вверх вперед левую ногу, не очень-то и целясь в лицо. Удар был настолько резким и мощным, что Делин прогнулся в спине, не удержал равновесия и отлетел к дивану. Из носа фонтанчиком заиграла вишневая кровь. "Торопись", - что-то вроде этого екнуло в сознании Грекова, и он опьянев от вида крови, рванулся к Делину и стал беспорядочно пинать его ногами, целясь в лицо и в пах. Раза три попал. По резко побледневшему лицу Делина понял: отключил.

Носки Грекова намокли от Делинской крови. Он перестал бить. Осторожно двумя пальцами провел по своему онемевшему подбородку – чуть не крикнул от боли. Но челюсть осталась целой и говорить было можно. Он хриплым глосом сказал: "ублюдок", снял липкие носки, их чистыми краями вытер пальцы на ногах и, широко расставляя ноги и стараясь шагать на пятках, чтобы не запачкать ковры в зале, неуклюже запрыгал в прихожую, а оттуда в ванную.

Горло саднило так, будто там застряла горячая картофелина. Очень хотелось освободиться от мешающей боли. Греков сплюнул в раковину кровавым сгустком и испугался: неужели повредил кадык? Но кровь шла не оттуда, а из основания нижней губы с внутренней стороны: от удара кожа рассеклась о верхние зубы. Как только Греков кончиком языка нашупал ее, ранка сразу же невыносимо защипала. Греков открыл воду и опустил голову под холодный душ. Простоял так минуты три. Лицо как-будто стягивало ледяной маской, боль медленно замораживалась. Он ополоснул в теплой воде ноги, выключил кран. Вытираясь, прислушивался, но ничего, кроме цыканья часов не уловил.

"Саламандры" Дедина стояли в подсыхающей лужице грязи на полу в прихожей. Греков на цыпочках подкрался к своей комнате… Бордовая клякса размером с блин плохо вписывалась в гармонию тонов темно-зеленого паласа. В комнате никого не было.

Греков с бе6спокойством стал искать Делина по всей квартире: вдруг что тот внезапно выскочит откуда-нибудь из-за шкафа с ножом или что-то вроде того, - но так и не нашел.

"Саламандры" продолжали предметно-равнодушно покоиться на полу, производя впечатление следа человеческой ступни, который встретился Робинзону на необитаемом острове. Дверь – закрыта изнутри на задвижку. Греков подбежал к окну, открыл, выглянул. Под светом уличных фонарей внизу мерцал лишь черный асфальт. Ничего подобного человеческому телу на нем не значилось.

Он не успел ничего понять. Как-то сразу ему вдруг сдавило щиколотки и больно стиснуло шею. Грубый толчок – и он безнадежно ухнулся вниз. Перед глазами метнулся резко приблизившийся асфальт. Греков инстинктивно выбросил руки вперед, ожидая падения… Одуряющий приступ щекочущей пустоты ударил из солнечного сплетения в голову и сразу асфальт перестал надвигаться. Он просто шатался перед лицом как пьяная декорация:– песочница, дерево, скамейка, клумбы… клумбы, скамейка, дерево, песочница…

Греков висел на 20 метровой высоте, удерживаемый кем-то за щиколотки. Сплошным гулом лихорадило в ушах от стука сердца, позывы к испражнению свели живот судорогой. Греков хватал ртом воздух и пытался заплетающимся языком крикнуть "не надо!", но получалось "а-а-а-а-а!!!". Наверху что-то говорили, вроде даже смеялись. Но он не понимал, что говорили и почему смеялись. Он испытывал жгучее чувство любви и признательности к тому, кто держал его за ноги и не давал сорваться. Этот некто был Грекову роднее матери, милее самой желанной женщины. "Только не бросай, миленький, только не бросай…".- молил каждый нейрон его мозга, а рот продолжал истошно кричать.

Кажется, он потерял сознание, потому что не помнил, как его подняли обратно. Смутно, как в пьяном сне, видел чьи-то руки и ноги, беспорядочно бьющие его тупыми ударами, и блаженно улыбался: "спасен".

Отходил Греков два месяца. После побоев у него, кроме сотрясения мозга, гематомы лица, оказались сломанными обе ключицы, вывихнута челюсть, отбиты почки. Соседи, прибежавшие на крик, нашли его в луже крови. От него нестерпимо несло…

Вызванная "скорая" увезла Грекова в больницу. На вопрос врача, кто его так отделал, он лаконично ответил: не помню.

 

 

 

 

Через две недели Грекова навестил Делин. Он принес пирог с курагой, два яблока, два апельсина и коробку кефира. Вошел в палату, сел на кровать, выложил пакеты с гостинцами на шершавое одеяло и улыбнулся:

- Здравствуй, какая сволочь это с тобой сделала?- Делин заботливо похлопал Грекова по плечу. От такого цинизма Грекову стало не по себе. Он уже изловчился, чтобы достать Делина ударом своей напрягшейся правой руки, но остановился: лицо друга светилось неподдельным сочувствием и доброжелательностью.

- Не помню,- Греков решил подождать с активным выяснением отношений.

- Из-за бабы, наверное,- Делин подмигнул и добавил,- такое прощать нельзя, к тебе из милиции приходили?

- Приходили, но озарения памяти у меня даже это не вызвало…

- Молодец, уже шутишь, значит – попра…

- Делин, - перебил Греков,- ты не оставлял у меня свои "саламандры"?

- Какие "саламандры"? Туфли что ли ? А с какой стати, вот они – на мне,- он выдвинул из-под кровати правую ногу в полинялых джинсах, - мускулистую, кстати, икру - и повертел ступней, обутой в неброскую кожу "Саламандер".

- Меня избил человек, как две капли воды похожий на тебя,- Греков с интересом следил за лицом Делина,- А скорее всего, это ты и был…

- Подожди, с какой стати мне тебя избивать? Мы же друзья, да я вообще не способен избить человека, ты же знаешь,- Делин отвесил нижнюю челюсть, изюминки глаз растерянно бегали.

- Ничего я не знаю. Когда мы с тобой в последний раз виделись?

- Ну, с месяц назад.

- Где?

- По-моему в баре. Ты еще сказал, что слишком громкая музыка и водка не качественная… С тех пор до этого дня мы с тобой не виделись…

- Извини, Делин… Мне сейчас не очень хорошо, я еще не совсем отошел. Оклеймаюсь, мы вместе все спокойно обсудим, я тебе все расскажу. Мы вычислим этого ублюдка, я – вычислю. Извини, что я тебя как бы обвинил. Я не помню, кто меня избивал, но за несколько минут перед этим я помню – дрался с тобой или с человеком, очень на тебя похожим. Все – иди, я устал, приходи дней через пять, поговорим. Уходи, пожалуйста,- Греков скорчил гримасу боли.

Делин встал. Протянул для рукопожатия руки. Делин пожал ее, пока пожимал – пристально всматривался в лицо Делина – отыскивал следы того вечера. Ничего, только местами, на щеках, раздражение от бритья. Впрочем, прошло две недели…

- Ты обязательно мне все расскажи,- непонятки ни к чему хорошему не приведут, я с тобой не дрался – это точно,- Делин стоял, сжав кулаки и покачиваясь.

- Ладно, ладно, расскажу. Греков вяло проводил Делина до двери, подождал, когда тот выйдет из больничного коридора на лестничную клетку и двинулся на цыпочках за ним. Делин пружинисто спускался по лестнице к входной двери. Резко открыл ее и скрылся. Греков подбежал, приоткрыл дверь и стал смотреть как Делин скорым шагом приближается к своей машине – подержанному японскому джипу, он припарковал его совсем рядом с приемным отделением. Когда Делин вставлял ключ в замок зажигания, на лице его сияла то ли улыбка, то ли ухмылка,- Грекова это неприятно озадачило. Делин уехал и почему то у Грекова возникло такое чувство, что он с ним никогда уже не увидится.

Делин не появился ни через пять дней, ни через десять. Через месяц Грекова выписали, он позвонил Делину домой – долгие гудки. Потом позвонил в фирму, где Делин работал. Там ответили, что Делин уехал в командировку неделю назад, через три дня должен вернуться.

Но Делин не вернулся из командировки. Его местами обуглившийся труп нашли в искореженном джипе, неподалеку от высокогорной трассы. Согласно выводам дорожных инспекторов, машина шла на большой скорости, не вписалась в поворот и сорвалась с шестиметровой высоты. Водитель умер, не приходя в сознание. Бак взорвался. В крови Делина алкоголя обнаружено не было. Мать Делина, жившая в другом городе, забрала тело сына на родину. Похороны состоялись там, и Греков в них участия не принял.

Когда Греков вернулся домой из больницы, ни "саламандр" в прихожей, ни розового кровавого пятна на ковре в его комнате не было. Греков прошел на кухню, глянул в окно: клумбы, скамейка, дерево, песочница… песочница, дерево, скамейка, клумбы. Грекову стало страшно. Он оказался в прихожей, приник к зеркалу и пристально стал всматриваться в свое отражение. Все было как всегда. Страх понемногу прошел. Греков отошел от зеркала, вспомнил, что нужно снять обувь. Не развязывая шнурков, скинул туфли, прошел в гостиную и рухнул на диван. Часы поцыкивали: цыки-цыки-цуки-цук… От стола падала тень в направлении дивана, прямоугольная. Греков выбрал букву "Л" и стал в памяти перебирать слова, с нее начинавшиеся. Так незаметно уснул.

Греков проснулся, посмотрел на часы: шесть. Он встал обулся, накинул плащ и вышел из квартиры. В подъезде пахло сыростью и куревом. На улице дышать было гораздо легче. Греков повернул было на стоянку, но потом передумал: вести машину не хотелось. Пешком он пересек улицу, пошел вдоль домов. Навстречу двигался городской пейзаж: машины, люди, огни, вывески. Греков выбрал одну из них – "Заходи !". Кафе располагалось в пристройке старинного здания желтого цвета. Вспыхивала и тухла оранжевая точка неонового восклицательного знака в конце шести фигуристых букв названия. Греков оттолкнул пружинистую тяжелую дверь и оказался по ту сторону. Маленький зал в зеленом бархате, белые салфетки, тусклый свет, журчание музыки. Публика: мужчина с женщиной красиво склонились над своими тарелками, терзая жаркое. Три, судя по всему, студентки посасывали из соломинки коктейль. Четверо мужчин, деловых из себя, сидели за дальним столиком и солидно обсуждали что-то, комкая салфетки и ковыряя в зубах. Четыре столика были свободными. Греков сел за один из них - который был ближе к двери. Раскрыл меню и стал читать названия блюд. Когда к нему подошла официантка – тонконогая, плоскогрудая, бледно-напудренная, с усталыми глазами. Он заказал ей бифстроганоф с картошкой, пол-графинчика водки, чай с лимоном и персиковое мороженое.

Ожидая заказа, Греков закрыл глаза. Греков вспоминал Делина. Вспоминал, как познакомился с ним. Это было на чьем-то дне рождения. После того, как пьянка утихла и все повалились спать, они как-то вместе очутились на кухне. Греков пошел туда, чтобы налить чаю, а Делин хотел заварить кофе. "Что, не спится?",- спросил тогда Делин Грекова. "Не спится",- ответил тот. Они рассмеялись. Так завезалась беседа. Они говорили о женщинах, о хозяине квартиры, о своей работе, о кино, о музыке, об интернетовских сайтах, о компъютерных играх, об особенностях национального начальства, о летних и зимних видах отдыха, о водке, о Достоевском, о своих детских забавах, о машинах, о ценах на бензин, о выборах, о стройматериалах, о свойствах резины, о тайландском боксе и снова о женщинах…

Кофейник давно опустел, чайник тоже, а они все сидели на кухне и, пуская слюни, ворошили мусор из тем. Как-то неожиданно Делин вдруг сказал:

- Когда на твоих глазах трахают красивую бабу, ты что чувствуешь?..

- Не знаю, зависть, наверное.

- А почему, стоит ли завидовать ?

- Это от сознания не зависит, просто завидно и все: ему дала, а мне нет, опять же истинкт пробуждается.

- А ты можешь представить, что после совокупления инстинкт отключится, наступит тупое удовлетворение ты будешь даже испытывать брезгливость к лежащему под тобой телу, розовой волосатой щели, похожей на кусок мяса ?

- Могу, но с трудом. Опять же это можно представить в спокойной нейтральной обстановке, а когда у тебя на глазах…, а ты голодный – это трудно. Вот даже сейчас, мы завели разговор, а у меня встал, сразу захотелось женщину…

- Ну, потерпи немного. Все дело в том, что это самое лучше всего демонстрирует нашу несамостоятельность, зависимость, тупое подчинение какому-то насмешливому экспериментатору, который на ровном месте заставляет нас желать того, что в принципе ничего из себя не представляет. Мы как тот осел, которого заставляют идти, махая перед носом морковкой, а в итоге – пошлый, затасканный цикл: рождение, взросление, томления плоти, борьба за самок и место под солнцем, забота о детях, старение, смерть. И никакого намека на ответ: зачем?

- Ну, это уже философия. Живи себе, да живи. Что толку задаваться вопросами, на которых нет ответа.

- Нет ? Или просто никто пока не дал ? Это – разные вещи. Пойми, раз такие вопросы появляются, они чем-то вызваны…

- Наверное, тебе мало в жизни перепадало от женщин,- Греков ухмыльнулся.

Делин замолчал, потом тоже усмехнулся и сказал:

- Наверное, но дело не в этом, а в том, почему нас влечет то, что на самом деле не стоит влечения ?

- Мы запрограммированы на продолжение рода. На этот стержень наматывается все остальное: романтика встреч под луной, взаимные упреки, соперничество, престижность обладания, любовные игры и прочие условности.

- Совершенно верно – мы запрограммированы. И даже не важно – кем – хотя это на самом деле очень важно. Но ведь мы-то: ты, я, другие, будь уверен – многие - осознаем эту запрограммированность, осознаем ее абсурдность, но все-равно продолжаем от нее зависеть. Не находишь, что это страшно.

- Человек слаб. Многие знают, что курить – бессмысленно и вредно, но курят, потому, что приятно. Ничего особо страшного здесь я не вижу. Единственное лекарство, которое я могу тебе предложить – пресыщенность. Мне рассказывал один знакомый моряк, как он пресытился женщинами за три дня в одном порту, потом смотреть на них не мог около месяца: вызывали отвращение все их прелести. То же самое – супружеская жизнь, лет через двадцать тот же эффект, я слышал. Особенно хорошо всяким-там тиранам и властьимущим: им никто не может отказать, им легко достигнуть состояния пресыщения. Ну а нам, убогим, остается только тратить деньги на проституток или время на уламывание честных женщин, если есть такие.

- Наверное, ты прав. Только смущает, что пресыщеннось имеет свойство заканчиваться, и все начинается снова.

Они замолчали. Греков налил в свой стакан холодной воды из под крана, горьковатой на вкус, выпил и произнес серьезно и задумчиво:

- Есть еще одно средство избавиться от иллюзий – …кастрация. Оба заржали. Затем Делин сбегал за водкой в ночной ларек, они выпили, потом по телефону заказали проституток, которых попросили привезти на квартиру Делина, что располагалась неподалеку. В общем, тогда они достигли той-самой пресыщенности.

Греков вернулся в реальность. Маленькая радуга на капельке воды, что осталась на ручке серебряного ножа, оттенявшего белоснежную скатерть, покрывавшую столик – ударила в глаз. Греков дождался заказа. Оказалось, что у официантки были груди. Когда она склонась над столом, расставляя тарелки, они чуть вывалились из выреза платья – совсем небольшие, бледные с голубыми прожилками, но довольно упругие, разделенные волнующей чертой. Греков сглотнул слюну и хрипло сказал:

- Девушка, как вас зовут ?

Официантка изобразила официальность на лице, или то, что ей казалось официальностью и произнесла, расставляя заказ.

- Это так важно ?

"Пошлый ответ на пошлый вопрос,- подумал Греков, - однако, фигура у нее неплохая, стройная, изгибистая".

- Очень. Я хочу с вами встретиться, вы мне понравились. Как насчет сегодня после работы, или – может – оставите телефон ? Меня зовут … Греков назвал свое имя.

- Нам не полагается задерживаться у столиков,- официантка изящно изогнулась и двинулась от столика.

- Минуточку ! – Греков успел коснуться ее локтя.

- Что еще ?

- Когда будете выдвать счет, оставьте на нем, пожалуйста, свой телефон. Пожалуйста.

Они ничего не ответила, но по глазам Греков понял, что оставит. В груди приятно щекотнуло. В то же время было беспокойно, а вдруг не даст. "Ну и пускай, по крайней мере, все, что мог – я сделал",- одернул себя Греков и переключился на пищу, еда была вкусной, водка тоже. Надо сказать, за время пребывания в больнице Греков изрядно соскучился по женщинам.

Когда официантка подносила счет, выражение лица у нее было официальное, но глаза блестели. Греков улыбнулся ей. Он постарался сделать это как можно дружелюбнее, потому что слышал, что улыбка у него чаще всего получается или хитрая, или злобная. Вот и сейчас, похоже, хорошо улыбнуться не получилось, потому что официантка испуганно покосилась на него, вместо того, чтобы ответно улыбнуться. На самом деле, официантку взволновала хитрая улыбка Грекова, и она испугалась, что может влюбиться в этого человека, а значит – стать зависимой от него. Но Греков этого не знал. Он взглянул на счет: цифры в рублях, а поодаль, простым карандашом, еле заметно - номер телефона. Сердце у Грекова забилось сильнее. Он стал доставать деньги и спросил.

- Я сегодня позвоню, во сколько ? Он был почти уверен, что сегодня она откажется, сошлется на работу допоздна, усталость и все-такое. И ему придется ждать, томиться, мучиться, предвкушать. А ему хотелось сегодня, да что сегодня - прямо сейчас. Он положил на стол деньги и посмотрел на нее.

- В девять,- сказала она, взяла деньги и отошла от столика.

На улице Греков взглянул на часы. До назначенного времени оставалось чуть больше полутора часов. "То, что она согласилась созвониться еще ни о чем не говорит, - размышлял Греков,- просто поболтаем по телефону, а на встречу сегодня она не согласится, тем более ко мне домой, вечером – побоится, наверняка побоится. Хотя, кто ее знает, официантку эту…". Тут Греков опамятовался, что не знает ее имени, кого попросить к телефону, если вдруг трубку возьмет не она ?

Дома Греков принял контрастный душ, накинул махровый халат, выпил кофе и стал смотреть телевизор. Когда стукнуло девять, подошел к телефону и набрал тот самый номер. Женский голос ответил ему. Похоже, она.

-_Это я …, -Греков назвал свое имя.

- Ну и что скажешь, - кокетливо прозвучало на том конце провода.

- Сначала ты скажи, как тебя зовут ?

Она сказала. Греков, чувствуя нетерпение выдохнул в трубку:

- Приходи ко мне, Я живу …,- он назвал адрес.

- Какой ты скорый…, - натурально, она издевалась.

- Сам не знаю, что со мной. Наверное, влюбился, - Греков начинал злиться.

- И часто ты так влюбляешься ? – как всякий представитель сферы услуг, официантка смекнула, что спрос превышает предложение, а потому начинала наглеть. Нужно было вывести ее из этого заблуждения, вернее внушить, что она заблуждается. Но и обидеть ее тоже было нельзя, свидание могло сорваться.

- Редко, - ответил Греков. Но ты меня зацепила. Это – правда. Сильно зацепила,- можешь торжествовать. Если ты мне откажешь, буду долго страдать… Я выпил, поэтому за руль сейчас сесть не могу. Буду ждать тебя возле подъезда с десяти до пол-одиннадцатого.

- Ладно, я приеду к десяти, встречай у подъезда.

- Жду. Греков положил трубку.

Наверняка, девица была легкого поведения, если так быстро согласилась поехать к незнакомому мужчине домой на ночь глядя. С такой надо быть осторожным – и в плане гигиены, и вообще…

Греков хотел уже было выходить из квартиры, встречать гостью, как раздался звонок в дверь. Греков пошел открывать. Посмотрел в "глазок". Оттуда смотрел чей-то глаз – круглый и загадочный, как Солярис в миниатюре. Грекову стало страшно. Глаз был карим. К чувству страха примешалась злость и Греков не стал спрашивать: "кто там ?" Он просто резко открыл дверь. За нею стоял Делин, улыбающийся и торжественный. В руке он что-то держал – похожее на круглый куль с тестом. Греков посмотрел и задрожал: в руке у Делина была голова официантки: открытый рот, стеклянные глаза, неестественно белая кожа лица. Делин продолжал улыбаться. Его "саламандры" сочились слякотью. С отрезанной головы капала кровь. Греков закричал и захлопнул дверь. Ему послышалось: "Я не Делин".

Греков проснулся оттого, что кто-то кричал. Внезапно он понял, что кричал именно он. Паучья лапка маленькой трещинки на потолке мрачным иероглифом вбивалась в сознание. Греков вскочил и посмотрел на будильник. Прошел всего час, как он вторично уснул. За окном дребезжало утро. Греков сел на краю кровати, опустил голову и произнес: да-аа…

 

Эдвард Петрянин