К У К Л А

 

Никто не встретил меня с вечернего парома. Я приехал на остров внезапно, не предупредив родственников. Да, их могло и не быть здесь сейчас. Признаться, и лучше, чтоб не было. Мне хотелось побыть одному, я устал от города, напряженного ритма, ненужных встреч и пустых разговоров. Главное, что в кармане был ключ от дома. А дом стоял неподалеку от моря. А море всегда радовало меня. И все, что с ним связано - тоже.

Говорливые пассажиры заполнили нижнюю палубу, на берегу им улыбались встречающие. Капитан сделал дежурное предупреждение, чтобы соблюдали осторожность при сходе. Паром ткнулся тупым носом в причал, загудели блоки, аппарель стала медленно опускаться, наиболее ретивые прыгали на берег прямо с бортов, попадая в объятъя родных. Я чинно ступил на грунтовый причал и бодрым шагом задвигал к дому. Мне нравился здешний воздух - морская свежесть перемешивалась с лесной, необычайно вкусно было вдыхать сей коктейль. Я шел под меркнущем небом, безнадежно отстав от редких машин и мотоциклов, что встречали прибывших, зато быстро обогнал всех пеших, что шли медленно под ношей городских покупок. Я же был налегке, только небольшой рюкзачок с вещами и продуктами за спиной.

Я предвкушал, как приду и разогрею банку тушенки, порежу теплую еще буханку ржаного хлеба, сделаю салат из свежих огурчиков, поем, все это утрамбую пивом, а потом завалюсь спать. И не беда, что рядом не будет женщины, пиво приглушит щемящую тоску. А завтра я отвлекусь морем.

Уже на подступах к дому моей двоюродной тетки, было понятно, что там никого нет. Я обрадовался. Привычно отворил калитку забора, ступил на крылечко. Небо совсем потемнело и стало почти чернильным, чернильно-звездным. Вспомнилась где-то встреченные слова: обволакивающий вечер. Я вошел в дом, включил свет, плитку, занялся приготовлением ужина. Пока грелась тушенка, исследовал гостинную. Моя двоюродная тетка лет шесть как переехала в город, но дом на острове не продавала, он служил своеобразно летней резиденцией для нее, ее родственников и друзей. Больше всех сюда стремился приезжать я, и это мне удавалось. За шесть лет многие вещи в доме не были убраны, в том числе и сундук с тряпичными куклами, которых мастерила тетя для местного школьного кукольного театра. Я не понимал этого увлечения, но к сундуку с его содержимым успел привыкнуть, хотя некоторые персонажи мне откровенно не нравились: пузатый клоун с глазами из пуговиц, носом картошкой и ухмыляющимся губастым красным ртом в пол-лица, кот в сапогах, похожий на трупик котенка в шляпе, какие-то мальвины с волосами из мочалок, покрашенных синькой, и прочая трепотня.

Деревянный сундук стоял у стола. Крышка была захлопнута, а на ней, откинувшись, сидела отвратительная тряпичная кукла. Раньше я ее здесь не встречал. Прежде всего в глаза бросились размеры этой куклы: она казалась выше сундука - а он был не ниже пол-метра - и в ширину занимала довольно значительное пространство крышки, благодаря пышному веерному платью из лоскутов тюля. Длинная тряпичная шея розового цвета переходила в голову без подбородка, сверху свисали черные плети капроновых косичек. Тушью были намалеваны большие черные глаза, а красным - огромный смеющийся рот. Носа обозначено не было. От шеи набитое тряпками тело чуть утолщалось, на него был натянут синий атласный жилетик, с блестками на месте груди. Из-под ажурного платиья свешивались тонкие тряпичные ноги, похожие на глистов. Руки тоже безвольно свешивались, внизу расширядись в ладошки из трех пальчиков. По-видимому, эта кукла изображала цыганку. Я поднял ее с крышки сундука, как и ожидал, она обвисла и запрокинула свою смеющуюся голову-шею. Под плотной материей, похожей на байку, угадывалась вата или что-то вроде. Я посмотрел ей в лицо, и мне стало жутковато: смеялся не только нарисованный красным рот, но и черные глаза. И хотя каждая в отдельности деталь этого подобия лица была грубой, нарочито намалеванной, в целом оно производило впечатление какой-то издевательской ухмылки, исполненной непонятного смысла.

Вообще-то, я всегда испытывал страх перед куклами: в детстве избегал кукольных театров, не любил смотреть кукольные мультфильмы, в магазинах шарахался от манекенов... Меня приводила в ужас сама мысль, что на самом деле эти двигающиеся или застывшие копии людей мертвы, они не имеют сознания, не чувствуют, не мыслят, хотя как бы призваны произвести такое впечатление. Я пытался постигнуть мир того беспредельного небытия, которое стоит за этой имитацией жизни, сознания. И мне становилось не по себе. "А что, - думал я, - если и все окружающие меня люди, включая самых родных - это куклы, которые по каким-то неведомым мне причинам двигаются, говорят, реагируют на слова, но на самом деле мертвы как камни, и я - в царстве неживых".

Как-то раз, мне было лет шесть, я выволок из ниши свою старую куртку, штаны, зимнюю шапку, напихал во все это различных вещей, штаны соединил с курткой, в воротник куртки вставил стеклянную банку, а на нее надел шапку. Отошел в сторону и содрогнулся: на полу в прихожей нашей квартиры лежал человек, чужой, невесть откуда-то взявшийся. Родителей тот момент дома не было, они еще не пришли с работы. Своим произведением я хотел их удивить и напугать. Но как только увидел, что получилось, сам перепугался до смерти. Кинулся к лежащему на полу чучелу и начал лихорадочно вынимать и разъединить все составлявшие его тряпки и вещи. Успокоился только тогда, когда разложил их по прежним местам.

"Ну ка, брюнетка, отдохни", - сказал я кукле и отшвырнул ее в сторону. Оно послушно шмякнулась, запрокинув кверху смеющееся лицо. Я открыл сундук, его содержимое было то же самое, включая клоуна и прочих. Я поднял мою куклу, затолкал ее в сундук. Зашел на кухню - выключил плиту, нашарил на полке ключ от сарая. Вернулся в гостиную, взял сундук и вышел из дому. Неподалеку, метрах в двадцати темнела череда деревенских сараев, дальше начинался лес. В лунном свете я легко нашел наш сарай, оставил в сторону сундук, открыл подржавевшим ключом подржавевший висячий замок, толкнул дверь, посветил зажигалкой, : в левом углу от меня лежали вповалку неструганые доски, пахло опилками, плесенью и мышами . Я поднял сундук и задвинул его под ворох досок. Потом взгляд мой упал на штыковую лопату, она стояла чуть правее двери. Я снова выдвинул сундук, извлек оттуда "брюнетку", стараясь не смотреть ей в лицо. На полу сарая валялся рваный полиэтиленовый пакет, я взял его и затолкал мою ношу туда. Ухватил лопату, навесил замок на скобы и пошел в сторону леса, чтобы закопать ее.

Дойдя до первых деревьев, что были в метрах десяти от сараев, я выкопал ямку глубиной в пол-метра, опустил туда пакет с куклой, забросал землей, набросал холмик, сверху еще и придавил тремя камнями, что нашел неподалеку. Я вернулся в сарай, проверил, что сундук там, где я его оставил, свободно вздохнул, поставил лопату на место, закрыл сарай и пошел в дом.

Все было так, как я и планировал: ужин в одиночестве, пиво и сон. Спал я крепко и сладко, и, по-моему, снов никаких не видел в ту ночь.

Утром я отправился к морю. Еще не видя его, я услышал, как оно шумит. Равнодушная стихия приветствовала меня. Стало легко и свободно. Я преодолел небольшой подъем и увидел остров во всей его красе. Внизу простиралась огромная зеленая долина холмов, а от нее и до самого горизонта простиралась другая - море. Его волны лоснились под проснувшимся солнцем, лениво шлифовали песчанный берег.Это была самая красивая бухта на острове - бухта Танталла. Откуда возникло это название, было ли как-то оно связано с известным древнегреческим мифом - никто из местных не знал. Я подозреваю, что когда-то в бухту зашел корабль с таким названием, от него и пошло.

Когда смотришь на море, в голову лезут мысли о вечном: за тысячи лет до тебя пенились эти волны, также будут шуметь и пенится через тысячи лет после. На этом берегу двое юных созданий могут тешиться любовью, а плод этой любви через много десятилетий дряхлым старцем прийти на берег - здесь ничто не изменится,

 

 

Солнце уже садилось, когда я стал подумывать о возвращении. Мне хотелось есть, но, почему-то не очень хотелось идти обратно. Я вынужден был признаться самому себе, что боюсь возвращаться в дом. "Почему ?",- спросил я себя. "Потому что, думаю, что там будет она ", - честно признался я.

Я сидел на теплом песке и шевелил пальцами ног. На моем лице застыла гримаса озабоченности. Я осознавал несерьезность и даже глупость своих детских страхов, но ничего не мог с ними поделать. В принципе, можно было напиться перед тем, как идти домой: водку на острове купить было несложно, даже в позднее время. Но пить для храбрости и пить с горя было не в моих правилах. Я тут же отмел этот способ борьбы со страхом. Да и расписываться в собственной трусости было болезненно для самолюбия. Позвать кого-нибудь ? Привести на ночь какую-нибудь девушку из местных ? Но я здесь мало-кого знал, а те, кого знал, были замужем. Искать же туристок – труд неблагодарный, они все пугливые и, к тому же, как правило - приезжают сюда со своими друзьями. Можно было переночевать у моря, но холодно и кушать нечего. Разумеется, все кончилось тем, что я разозлился сам на себя и решил вогнать большой осиновый кол вампиру страха в своей душе. Я пошел обратно.

Когда я открывал входную дверь, рука моя мелко дрожала. А взгляд невольно устремился в сторону сараев, за которыми я зарыл куклу. Уже смеркалось и ни одного человека не было на улице. Я резко вошел в дом, включил свет, пронесся в залу и посмотрел сначала под стол: никого. Я обшарил взглядом комнату, заглянул под кровать: никого и ничего. Иначе и не могло быть: неодушевленные предметы лежат там, куда их положили, и не чирикают. Такова природа вещей и подозревать что-то иное – бред.

За ужином я успокоился окончательно. Процесс принятия пищи на острове всегда был особенно приятным для меня. Аппетит здесь обострялся, как, впрочем, и остальные физиологические ощущения. После ужина наступила сытость и умиротворение. Было тихо вокруг. В окно смотрела белая луна. Луна, луна – как баба кругла. Хотелось ковырять в зубах и размышлять о вечном. "Интересно, а что происходило на этом самом месте, где я сейчас сижу, ровно тысячу лет назад, а пятьсот ? – подумал я,- Уж, наверняка, луна была такой же, остров – тоже. А что касается людей, то какие-нибудь аборигены монголоидной внешности – а может, и не монголоидной – творили какие-нибудь свои бытовые дела, равняясь на местные обычаи, традиции, ритуалы и не задумывались, что все это канет в Лету. А может, и задумывались ? Кто теперь скажет ? И ведь пройдет, обязательно пройдет, невзирая ни на что, еще тысяча лет. И что-то будет твориться на этом самом месте, в этой точке пространства ровно через тысячу лет ?"

Я подошел к холодильнику, достал из него холодный квушин с квасом и с наслаждением отпил. Квас был терпким и в меру кисловатым. Все, день был прожит. Кроме сна ничего не оставалось.

Среди ночи я проснулся. Проснулся оттого, что меня кто-то звал по имени. Я дернул рукой и почувствовал деревянную спинку кровати. Открыл глаза, но сначала ничего не увидел кроме ровного лунного света молочным туманом залившего комнату. Потом начал различать предметы. В глаза бросилось, что занавески на окнах слегка шевелились. Наверное от ветерка, наверное, форточка открыта. Я вскочил с кровати, сердце стучало как барабан. Я чувствовал, что я не один в комнате. Почти в панике я подбежал к выключателю и нажал на него. Выключатель щелкнул, но свет не загорелся. Я выбежал на веранду, к входной двери, чтобы открыть ее. Ключа в замочной скважине не было. Я стал шарить рукой по стене, чтобы включить свет. Рука дрожала и была липкой от пота. Та же ситуация, что и в гостиной: свет не загорался. В окно из-за туч смотрели холодные звезды - как настороженные глазки. Было тоскливо.

Я бросился лихорадочно искать ключ возле двери. И вдруг меня озарило: он же на гвоздике справа от выключателя, это в городской квартире на ночь я оставляю ключ в замке, а здесь заведено вешать его на гвоздик… Я кинулся туда, и точно – ладонь оцарапнула шляпка гвоздя и заветная железная пластинка. Ключ сорван и провернут в замке практически одним движением. Я толкнул дверь и вывалился на крыльцо. Я вне дома, значит вне опасности. Как сильно бъется сердце. Но почему так темно ? Господи, какие то ведра, швабра… ведь на крыльце этого не было, а где же небо, звезды ? И тут до меня доходит: я открыл чулан вместо входной двери. Новая волна страха навалилась на грудь с такой силой, что я едва не потерял сознание. Но у меня хватил сил шарахнуться назад, и, о чудо, я не наткнулся головой о запертую дверь - как в ожидал - а вывалился обратно на веранду. Ключ еще был у меня в руке, я кинулся к входной двери и стал тыкать им в замочную скважину, не попадая в нее. Наконец попал, но замок не поддавался, не мудрено, ведь ключ был от чулана. В какой-то околообморочной ярости я двинул ногой по двери, на славу сработанная дубовая дверь не поддалась.

В панике я обернулся назад… И увидел ее. Кукла сидела возле входа в гостинную, привалившись косяку. Ее ноги были разбросаны, голова склонилась набок, намалеванное лицо страшно уставилось на меня в бессмысленной ухмылке. Я взвыл … Она назвала меня по имени каким-то жутким утробным голосом. Цепляясь за остатки здравого смысла, в какие-то доли секунды я попробовал объяснить себе – что если я слышу голос, значит здесь действует механизм звуковых волн - естественное физическое явление, значит нет никакой мистики и потусторонности. Но кукла не говорила, она просто смотрела на меня. А звуки имени раздавались в моем сознании.

Тишина и мрак внезапно ударили в голову. Я почувствовал, что парализован. Еще запомнилось: острая боль в переносице и шершавые холодные половицы под ладонями.

 

***

Солнечный зайчик играл на моем плече. День выбивался из занавесок на окне. Я лежал на полу в прихожей и чувствовал холод. Я вскочил и огляделся: открытая дверь в чулан, опрокинутая табуретка, открытая дверь в гостиную и никого возле косяка, никакой куклы. Я вошел в гостиную, посмотрел на разворошенную постель и понял, что сегодня уеду с острова. Но сначала я решил кое-что выяснить.

Я пришел сюда что-то около полудня – на то место, где ее закопал. Ничего подозрительного. Никаких следов исхода из-под земли. А вокруг – роскошные краски летнего острова. Море, вожделенное море, окоймленное золотым пляжем – в какой-то сотне метров от меня. А я вынужден уехать из-за куска тряпки, набитой ватой или чем там еще…

Я взял лопату и стал копать. Я добрался до нее. Она лежала в той же позе, в какой я ее оставил. При свете дня она вовсе не казалась такой страшной. Но все-равно, смотреть на нее было неприятно. Я открыл принесенную с собой фляжку с бензином. Облил куклу. Она безучастно пялилась в небо своей ярко намалеванной ухмылкой. Я опасливо отошел на несколько шагов, зажег спичку и бросил в нее. Последнее что исчезло в фиолетовом пламени, была ее ухмылка. А может, мне показалось. Я был спокойно зол. Мне помешали наслаждаться жизнью хотя бы так, как я мог. Я должен был устранить помеху. Я – нервный и рефлексирующий, я – обреченный на одиночество по причине своего характера, я – слабый и трусливый, я – ленивый и сладострастный, я - уставший от постылой враждебности мира не хотел никаких мистик и загадок, я хотел сжечь все, что гложет мне душу.

От куклы осталась дымящаяся зола. Я втоптал ее в землю и пошел к морю. Я плавал до удури, до изнурительной боли и дрожи во всем теле. Без сил рухнул на песок и прикрыл голову полотенцем. Усталость убила тревогу, иди хотя бы оглушила ее. Было приятно

лежать и чувствовать себя свободным, свободным от мыслей. Не дорожить ничем, ни к чему не стремиться. Просто лежать и дрожать от безмерной, но сладкой усталости.

Я вспоминал. Это случилось года два назад. Мы поехали в Хабаровск с моим другом по делам нашей рекламной фирмы. В Хабаровске мы жили на служебной квартире, и однажды вечером – дня через два после приезда, когда мы успели опухнуть от ежевечерних порций пива и покера на интерес - друг привел двух девушек. Одна из них была брюнеткой, другая – блондинкой. Обе были красивы по-своему. По жребию мне досталась брюнета. Я не возражал. Она была похожа на цыганку: большие глаза, пухлый сочный рот, волосы не иссиня черные, но очень темные и слегка вьющиеся. На смуглых щеках румянец. Эстет мог бы придараться к форме ее носа, он был слегка вздернут, но я – не эстет. Когда я увидел ее, такую аппетитную, южную, с полуоткрытыми губами, которые придавали ее лицу слегка глуповатое, но в то же время волнующее выражение, мне захотелось… Без лишних проволочек я попытался уволочь ее в постель. Но она обиделась.

Друг разрядил ситуацию, предложив сыграть в покер на коньяк: выигравший выпивал рюмку коньяку. Девочки смутно представляли себе правила игры, поэтому мы всякий раз убеждали одну из них, что у нее самая выигрышная комбинация карт. В общем, они захмелели быстрее, чем мы и стали вести себя более свободно.

Мою звали Динара. Я спросил, не цыганка ли она. Динара ответила, что дедушка был цыганом. Я протянул ей блюдце с нарезанными лимонами и шутливо поцеловал в завиток над ушком. Меньше всего мне хотелось слушать одну из романтических историй про цыганского барона. Она не отстранилась от поцелуя и чуть усмехнулась краешками хмельных губ. Я спросил, что означает ее имя, уж не монету ли. Она ответила, что не знает, но наверняка что-то ценное. Мы рассмеялись. Сердце мое стучало все сильнее и голова кружилась от волнения и желания. Я заметил, когда "клеишь" женщину и она уже почти доступна, волнение вызывает невольный страх, а вдруг в последний момент она откажется. Так же было и тогда. Я боялся обидеть ее слишком смелым своим поведением и в то же время не мог больше ждать. В конце концов я обнял ее за плечи и от души поцеловал в губы. Она ответила. Воодушевленный, я дал волю рукам. В принципе, если успеть достаточно быстро захватить контроль над известной зоной женского тела и активно начать работать там ладонью, успех обеспечен. Главное - не дать ей убрать оттуда руку.

Пятно света от голубого экрана работающего телевизора отражалось в зеркале серванта. Желтые огни большого города маячили в черном окне. Я стягивал с Динары трусики и целовал ее в живот. Дальнейшие подробности опущу. Скажу только одно, едва ли когда в жизни я испытывал такое наслаждение. Это был настоящий праздник обладания, обладания женщиной, которую можно уподобить платоновсому архетипу идеальной женщины, сочетающей в себе все достоинства женского естества в их высшем проявлении. Я купался в любви всю ночь и всю половину следующего дня. Потом Динара с подругой уехали, часов пятнадцать к ряду мы с другом находились в блаженной отключке, умиротворенные до идиотизма.

Мы встречались с ними две недели. Потом я приезжал в Хабаровск один и вновь встречался с Динарой. Потом она приезжала ко мне во Владивосток. Мы ходили по барам, ночным клубам, бассейнам и саунам. На пятый месяц нашего знакомства она мне надоела. Я все более явственно стал замечать в ней недостатки и тяготиться ими. В частности, меня смущала слегка повышенная волосатость ее икр, которые она брила, но которые довольно-таки быстро обрастали. Мне не нравилось, что она довольно-таки часто храпит во сне. Я с брезгливостью ощущал острый запах ее пота во время наших занятий любовью. Мне перестала нравиться ее излюбленная поза: раздвинутые ноги, руки по швам, как будто не хочет меня обнять. Меня раздражали ее рассказы о цыганской мстительности и неуязвимости. К тому же я не был уверен, что она не встречается еще с кем-то, пока находится в разлуке со мной.

Чашу моего терпения переполнили ее слова, что она ждет ребенка от меня. Я не верил, что он от меня. Не верил и все. Я сказал, что нам лучше расстаться. Она не заплакала, Нет. Но глаза ее повлажнели. Она встала с постели, молча собралась и ушла. Уходя, осторожно прикрыла дверь – не хлопнула. Мне стало нехорошо. Хотелось ее окликнуть, но дурацкая гордость не позволила. В тревоге и злости я кусал кулак и глушил горькую. Менее через год узнал, что Динара умерла на родах вместе с ребенком. Родители похоронили их на каком-то островке близ Хабаровска, где у них была дача.

После Динары мне не везло с противоположным полом. Редко какое знакомство с девушкой увенчивалось постелью. В основном, все заканчивалось ссорой или тихим расставанием. Те, кто мне по-настоящему нравился, отвергали мою любовь. А те, кто позволял мне делать это с ними – самому мне не очень нравились. Я стал все чаще прибегать к услугам проституток, но это не приносило психологического удовлетворения. Я стал раздражительным, злым, склонным к унынию и маялся в постоянной тоске. Единственное, что я сумел не позволить себе – пить. Какой-то спасительный файл в моей голове заблокировал это стремление. Слава Богу, я не пустился по проторенному маршруту спивающихся неудачников. Может быть, поэтому и не стал одним из них в полном смысле этого слова. Но я маялся и эта маета отнимала у меня много душевных сил, а подчас - едва не толкала на самоубийство.

Я держался. Держался изо всех сил. Держаться помогало море. Я часами мог смотреть на него, сидя под лучами заката или рассвета. В городе трудно было отыскать кусок берега, свободный от людей. Поэтому я часто ездил на остров, где находился дом моей тетки. Мои неуклюжие попытки завести знакомство с кем-нибудь из девушек или женщин на пляже всегда оканчивались неудачно, в итоге я махнул на них рукой и старался отыскать место побезлюднее или приходить на пляж в ранние или поздние часы. Море было моим другом, моим врачом, оно дышало в такт моим мыслям, оно ласкало меня бархатом волн, когда я заходил в него. Своей бескрайностью и глубиной оно заставляло забывать о тщетности человеческого существования, а морские пейзажи просто захватывали меня своей красотой.

Было уже часов восемь вечера, когда я поднялся с теплого песка. Море шумело, облизывало пляж, солнце нависло справа над зеленью сопок и приобрело оранжевый оттенок. Я поднялся с тяжелой головой, с желанием пить. Зашел в воду, окунулся с головой и почувствовал, как соленая вода щиплет кожу и глаза. Я окончательно проснулся. Пора было возвращаться домой. Не хотелось. Оставаться тоже не хотелось – надоело. Я поймал себя на мысли, что непрочь бы вернуться во Владивосток. Но паромы уже не ходили. Не беда: от причала местного рыбозавода в город часто курсировали катера – с утра до глубокого вечера. За умеренную плату можно было договориться, чтобы тебя взяли на борт. Так я и порешил. Добрался до дома, быстро собрал сумку, на всякий случай заглянул во все уголки комнаты, не затаилась ли там кукла. Нет, никого.

Черный катер типа "жучок" с облупившейся, местами ржавой рубкой уже давал гудок, готовясь отшвартоваться. На носу значилось название - "Веселый". Я подбежал, спросил пожилого бородатого рулевого, не возьмет ли до Владивостока. Он кивнул:

- Шестьдесят рублей.

Это было на десятку дороже, чем на пароме. Наценка за время. Я согласился, перепрыгнул через борт, устроился на лавке возле рубки, поплотнее запахнул ветровку, навинул капюшон и приготовился убить час, что требовался, чтобы добраться от острова до Владивостока. Кроме меня пассажиров не было, и рулевой пригласил меня в рубку. Я сказал, что как замерзну, последую его приглашению, а пока мне, дескать, хочется посидеть на ветерке. Он усмехнулся:

- Говорят, к ночи погода испортится. Усилится ветер, пойдет дождь.

Он ловко вертел деревянным отполированным штурвалом и мы неслись по лазурной глади навстречу едва угадывавшемуся в туманной дымке Владивостоку. Катер нырял и выныривал, вспенивал воду, сноп брызг вырывался из-под носа и обдавал меня отрезвляющим душем, а морской ветер свирепо трепал одежду и холодил лицо. От него и качки перехватывало дыхание, приятно щекотало в животе, я чувствовал себя бесконечно свободным. И мне было приятно смотреть на профессиональную хватку рулевого.

- Че один-то ? – cпросил он. Народ на острове до удивления непосредственный и подобные вопросы – норма.

- В смысле ?

- Ну без друзей, подруги. Парень ты, вроде, видный. Обычно на остров с компанией едут или с женой там, с подружкой. А так здесь скучно.

- Мне не скучно.

- Ну, извини. Просто, хотел разговор поддержать. Знаешь, - он резко крутанул штурвал вправо и потом чуть-чуть обратно,- по лицу видать, что-то тебя гложет. Выпить хочешь ?

- Не пью я ?

- А что так ?

- Cпиться боюсь.

Он засмеялся. Поиграл штурвалом. Весело произнес:

- Да, есть такая опасность. Особенно, если не женат.

Я молчал.

Рулевой достал из кармана синих замасленных рабочих брюк пачку "Явы", закурил и предложил мне:

- Будешь ?

- Не курю.

- Молодец. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет…

Было забавно услышать эту детскую присказку из уст мужика, которому, на первый взгляд, было уже за пятьдесят. Я улыбнулся. Он заметил.

- Ты извини, просто вот уже весь день туда-сюда курсирую, ни одного пассажира. Не с кем словечком перемолвиться. У меня недавно жена умерла. Сын в армии служит. Напарник, он же – механик, заболел, а я, знаешь, без общения долго не могу.

- Понимаю, - я кивнул.

Рулевой затянулся. И протянул мне огромную мозолистую руку:

- Меня Геннадий зовут. Геннадий Васильевич. Но – можно без отчества.

- А меня – Эрик,- моя, в общем-то неслабая рука, утонула в его, как детская ладошка.

- Эрик, необычное имя. А полное как ?

- Эрнест.

- Это не в честь ли Хемингвея ?

- Точно, родители им увлекались.

- А я тоже читал, Знаешь, сильно писал. Я его роман "По ком звонит колокол" читал и рассказы там разные… Меня особенно один зацепил, где про мужика, которого мафия приговорила и где бы он ни был, знал, что ему не скрыться и его скоро убъют. Читал?

- Да, забыл только, как называется.

- Я тоже.

Погода, между тем, резко испортилась. На море опустился туман, первые капли дождя забарабанили по рубке, покрыли иллюминаторы. Похолодало. Ветер резко усилился и погнал волну. Я зашел в рубку и присел на кожаную, потертую лавку. Геннадий озабоченно вглядывался в туманную даль и матерился, сетуя, что непогода наступила так быстро. Мне стало тревожно. До Владивостока было еще минут сорок хода, а погода все ухудшалась. Нос катерка наотмашь нырял вниз, а потом резко выныривал, отбрасывая меня назад так, что я должен был вцепиться за край лавки и напрячь шею, чтобы не удариться затылком о перегородку.

В правом углу рубки находилось что-то вроде кандейки – деревянный ящик с отломанной дверцей, а в нем: старые карты, замасленные тряпки, алюминиевая кружка, чайник, какие-то пожелтевшие книги с оторванной обложкой… Вдруг оттуда вывалилось нечто, не напоминающее ни книгу, ни тряпку. Я вздрогнул: на палубе лежала кукла. Ее намалеванное лицо бессмысленно ухмылялось, смотря в никуда. Тонкие тряпичные ноги раскинулись в разные стороны, а руки с растопыренными пальцами лежали вдоль туловища, почти по швам. Где-то, когда-то я уже видел эту позу.

- Геннадий, это что… ? - я не слышал собственного голоса, казалось, все происходит во сне и я знаю, что никакого Геннадия на самом деле нет, так же как нет ни катера, ни моря…

- Где ? – Геннадий стал медленно поворачиваться ко мне. Я не успел увидеть его лица, только почувствовал страшный толчок снизу из-под палубы, увидел как нос катера резко взметнулся к небесам и сразу стало темно.

Я чувствовал, что задыхаюсь, соленая вода, казалось, сейчас разорвет легкие. Судоржными усилиями я старался подняться на поверхность. Это мне удалось, но волны, волны, каждая высотой с дом, обрушивали на меня новую порцию воды. "Как таракан под струей из крана",- мелькнуло у меня в голове. Дикий страх сменился желанием жить. Надо держаться, плыть в сторону огней, там – Владивосток… Где-то здесь должны быть суда… Человек за бортом, они спасут меня… Господи, не дай умереть... Зачем, зачем так со мной…Плыть в сторону огней, плыть в сторону огней… Они спасут, там - Владивосток, они спасут… там… Господи…

 

Эдвард Петрянин