ЧАСТЬ III

 

1.

 

Вторая половина октября задалась на славу. После холодных северо-западных ветров с их влажностью и пронизывающим холодом уже неделю светило солнце. Было безветренно, тепло и сухо. Природа как бы попросила у осени отсрочку. Ночью доходило до восьми-десяти градусов, а днем даже до пятнадцати. Трансформация цвета в кронах деревьев будоражила сознание своими контрастами. Зеленые ели и сосны в парках и скверах казались какими-то будничными рядом с желтым и желто-красным великолепием берез и кленов. И это несоответствие придавало всему остальному калейдоскопу красок щемящее ощущение уходящей жизненности. А заодно напоминало о цикличности процессов в природе, разбавляя грусть увядания надеждой возрождения.

Настя и Максим, не избалованные ресторанами и клубами, подолгу гуляли после занятий по городу. Особенно любили бывать в парке напротив цирка. Для них обязательно находилось укромное местечко, где они секретничали и целовались, в порыве нежности крепко прижимаясь друг к другу. В такие моменты Настя иногда физически ощущала, что им уже не хватает подобных отношений. Но никак не могла решиться на это, после того фальшстарта, случившегося по вине Максима. А он, после того неудачного сюрприза две недели назад, когда ездили к его родителям, не настаивал - с уважением относился к ее молчаливой просьбе повременить, прочитанной в глазах. Ждал, боясь обидеть любимую.

Наконец, в очередные выходные она отказалась ехать с родителями на дачу. Сослалась на то, что у нее много работы по реферату. И в пятницу после занятий позвонила Максиму - пригласила его вечером к себе. Появилась уверенность, что готова. Что хочет сделать любимого счастливым. И от этого стать самой еще счастливей.

- Ты меня хочешь познакомить с родителями? – в его голосе появилось легкое волнение.

- Нет, Максик. Родители уезжают на дачу. Хотят не пропустить последние теплые дни.

- А ты, получается, не с ними?

- Нет.

- И почему же? – игриво поинтересовался он и добавил - почти утвердительно, - Наверное, хочешь побыть со мной?

- А ты как думаешь?

- Думаю – тебе нужно подготовиться к реферату… или еще к чему-нибудь. Или я ошибаюсь?

- Ошибаешься… - перехватила она его тон, - Жду тебя к семи…

У Максима даже дыхание перехватило – догадка оформилась в понимание назревавшего события.

- И не опаздывай, - добавила Настя.

- Есть, мой генерал, - машинально отчеканил Максим, - А-а…

- До встречи, - Настя отключилась.

«Неужели, это то, о чем я думаю?» - радость переросла в ликование и стала распирать грудь желанием выплеснуться наружу. Но радость была продуктом подсознания и потому принесла вместе с собой сомнение, сопровождавшееся легким неудобством. Словно сознание, оценив ситуацию, упрекнуло его за эгоизм. Как будто Настя приносила себя в жертву ради того, чтобы ему было хорошо, а взамен не получала ничего. Вспомнился недавний конфуз, когда она была у него в гостях. Забывшись на мгновение, повел себя нетерпеливо. Увидел удивление в ее глазах и какую-то детскую покорность. Она замерла, видимо, не в силах отказать. В какой-то момент до него стало доходить, что вот сейчас все может и случиться. Но вдруг осознал, что время для этого еще не пришло. Тогда-то и появилось чувство неудобства, которое сегодня о себе напомнило.

Разум сам принес сомнение и сам же начал проповедовать логически непогрешимые выкладки – только ему понятные доводы. Вещал, что это неизбежность, что рано или поздно это все равно произойдет. Так, какая разница -когда? Намекал даже на то, что Максим, наверное, единственный болван в своем роде. Только он мог в прошлый раз не использовать неоспоримую возможность обладать женщиной, которая, безо всяких сомнений, тоже хотела этого. Ведь, в конце концов, его поведение противоречит законам природы.

Максим взглянул на телефон - он все еще держал его в руках. «Четырнадцать двадцать три. Времени у меня валом. Так… Цветы… Надо перед этим вымыться как следует и переодеться… Вино? Брать или не брать?» Глубоко внутри кто-то нашептывал – брать, брать, брать. «Так надо, - отмел сомнения, - Все так делают». Сомнения тут же исчезли. Но появились другие. Мысль, что его предположение преждевременно, что Настюша без всякой задней мысли назначила встречу у себя, чтобы, может быть, просто выпить по чашке кофе, пообщаться, неожиданно привела к новому осознанию собственного эгоизма. Появилось чувство стыда и раскаяния. «Так мне и надо. Думаю только о себе. Да и думаю ли? Тестостерон за меня думает. Этот, блин, всегда начеку. Всегда готов… Но почему на такое позднее время назначила?» - тихой сапой закралась в сознание мысль. И оно, только что рассуждавшее об исключительном себялюбии, вдруг возмутилось. «А она – что – не живая? Ей это разве не нужно? Может быть, в гораздо большей степени, чем ты думаешь? И почему вообще ты решаешь за нее – что ей надо, а чего нет? Ты ее любишь? Без сомнений. А она тебя? Да. Ты же знаешь это. Ну, так в чем дело? Отпусти проблему, дурачок. Расслабься. Все произойдет тогда, когда произойти должно…» Максим повернул ключ зажигания. Машина, вздрогнув, уютно замурлыкала. И в этом звуке он услышал такой покой и умиротворение, что сразу же отлегло от сердца. И совесть со своим болезненным восприятием действительности почти утихомирилась. Но все же оставила в душе легкий свой след – след несоответствия между простотой желания и сложностью того божественного в человеке, что всегда мешает принимать правильные с точки зрения выживания решения.

После занятий - в четыре часа у магазина «Техника в быту» - он собирался пересечься с одним знакомым программистом. Уточнить кое-какие детали по заказанному контенту и еще раз поговорить об оплате. Это, конечно, можно было сделать и через сеть – по скайпу. Но неувязочка по деньгам – он был уверен - требовала только разговора вживую.

На часах пятнадцать ноль семь. И Максим решил, что до этого подъедет в ближайший торговый центр - за цветами и вином.

 

2.

 

Время, как ни странно это могло выглядеть в связи с ожиданием судьбоносной встречи, пролетело незаметно. Кроме, наверное, тех двадцати минут, когда он, собранный, сидел и ждал такси, общаясь с Русланом.

Разговор больше напоминал беседу барана с козлом из философской сказки, которую повторяющиеся жизненные ситуации не давали забыть.

Когда первый, то есть баран, восторгался крепкими дубовыми воротами, в которые он собирался втемяшиться, разогнавшись, второй мечтал о сочной белокочанной капусте, почти не слыша разглагольствований товарища. Лишь иногда доходил до козла толи смысл сказанного, толи догадки о нем. Потом он интеллигентно – соответствующими вопросами - подводил разговор к предмету своей страсти, и они менялись местами. Теперь скучал баран, выискивая в капустном монологе товарища лазейку, чтобы осчастливить того рассказом о прекрасных дубовых воротах.

Разговор не клеился, и оба замолчали.

Тишину нарушил телефон.

- Макс! – позвал Руслан, видя, что тот не реагирует, - Твой звонит.

- Что?.. А, да. Слышу.

- Ну, так возьми… - Руслан показал движением головы на лежавшую рядом трубку.

- Спасибо, - улыбнулся Максим.

На дисплее – восемнадцать двадцать две и незнакомый номер.

- Слушаю вас.

- Можете выходить. Машина у подъезда, - проник в сознание приятный женский голос.

Сердце отозвалось на сообщение, словно он уже стоял у дверей, за которыми его ожидало то, чего так долго хотел, но что, скорее всего, окажется полной неожиданностью. Сердце замерло от предвкушения встречи с любимой, от ожидания чуда – простого и великого, до которого только могла дойти разумная Вселенная, интегрируя в единое целое и совершенствуя живое вещество.

Как всегда водитель такси передал диспетчеру опережающую событие информацию. И машину пришлось немного подождать, пока она доезжала и затем разворачивалась в узком пространстве двора, лавируя между припаркованным один к одному транспортом.

Нетерпения не было. Были легкая тревога и предчувствие счастья, порожденные надеждами и сомнениями. Они, как основа и уток, объединяя возможности, ткали полотно собственной реальности, вплетая в него небольшую - возможную для себя - долю реальности физической. Но не такую значимую, чтобы она смогла упростить принципиальное – символическое понимание жизни, низвести его до уровня голой конкретики.

На всем пути, пока преодолевали полгорода, только два светофора не пропустили машину сходу. Все остальные, словно сопереживая Максиму, давали добро, вовремя переключаясь на зеленый свет.

Забежав на четвертый этаж, не дожидаясь лифта, Максим с минуту еще простоял под дверью - никак не мог утихомирить дыхание и сердцебиение. Наконец, решился – нажал на кнопку.

Трель механического соловья. И тишина.

Он постоял с полминуты и снова повторил.

- Кто там? Это ты, Максим? – переспросила Настя сразу же, не дожидаясь ответа.

- Я, Настюша.

Дверь распахнулась. На пороге в красивом синем платье и таких же туфлях показалась Настя. Пружинки прядей волос от виска придавали ее прелестному облику еще большую нежность.

- И по какому поводу… – начал он, но не закончил фразу, очарованный, сбитый с толку ее трансформацией.

Она уже не походила на прекрасного ребенка – на девочку в преддверии перехода в репродуктивный возраст. Это была полноценная восхитительной пассивной силы женщина. В боевом, поражавшем подсознательную суть окрасе и обворожительном, подчеркивавшем формы облачении.

Настя улыбнулась, довольная его реакцией.

- Ну… не стой уже за порогом. Проходи.

- Ты поразила меня в самое сердце, - нашелся Максим, пытаясь банальной фразой в шутливом ключе сгладить свою растерянность, - Это тебе, - протянул розы.

- Неужели? – продолжила его игру Настя, - Судя по твоему тону, не похоже, что в самое… Раздевайся, - скомандовала кивнув головой.

Он передал ей пакет с вином и конфетами. Пристроил на вешалку куртку.

- Нет, правда, - Максим стал серьезен, - Ты сегодня восхитительна.

- Только сегодня? – продолжила она начатую им игру.

- Не шути так, - улыбнулся он.

Максим подошел, обнял рукой ее талию, а другой прикоснулся к щеке. Наклонился и нежно поцеловал в губы. Вдохнул букет исходивших от нее ароматов. Ощутил маслянистый вкус помады. Увидел, как чуть расширились ее зрачки - перед тем, как она закрыла глаза. Как задрожали ресницы.

- Ты такая красивая, Настюша.

- Ой! - она вздрогнула и отодвинулась от него.

- Что случилось? – не понял Максим.

- Укололась…

- Где? – он виновато подхватил одной рукой пакет и цветы, а другой приблизил ее ладонь к своим губам и поцеловал пальчик, который она показала.

- Ну вот, - в его голосе прозвучал упрек собственной беспечности, - Прости…

- Да за что, Максик? – ее не столько расстроил сам факт укола, сколько его виноватый вид, - Ничего же не случилось… Давай сюда мои прекрасные розочки, - шутливо потребовала она, - Кстати, этот оттенок - мой самый любимый…

- Я помню.

- Ну, чего мы стоим у порога? Проходи в комнату. А я сейчас – цветы поставлю… А что ты еще принес? – полюбопытствовала она, заглядывая в пакет, - О-о! Вино? А я в жизни всего пару раз и пробовала-то его. Но сегодня выпью с удовольствием… А оно вкусное? – не умолкала она.

- А ты как думаешь? Разве я могу своей любимой принести невкусное вино?

- Думаю… нет.

- Ну вот. Ты сама и ответила на свой вопрос, - улыбнулся Максим, переполненный нежностью к ней – такой близкой и такой родной. В игре ее слов снова стала проглядывать детская беспечность, разбавляя напряжение ожидания. Но эта игра ничего уже не решала – она лишь продлевала время до того судьбоносного момента, когда жизнь женщины, разделившись на «до» и «после» становится полноценной с точки зрения ее предназначения. Когда женщина душой и телом вбирает в себя частичку души и тела мужчины, чтобы нести эту печать долгие и долгие годы.

Они ели и пили вино. Максим расхваливал немногочисленные, но с любовью приготовленные и оформленные ею шедевры кулинарии. Они смеялись по поводу и без. Просто так. От того, что было хорошо вместе. Смотрели с нежностью друг на друга, выискивая во взглядах ответ на тот единственный вопрос, который волновал обоих.

Наконец, застолье исчерпало себя, привнеся в разговор какой-то новый, но такой же неуловимый и понятный лишь подсознанию элемент ожидания. Его, вроде бы, и не было, но он стал прорастать в необоснованных паузах. В более коротких взглядах, скрывавших легкое напряжение от затянувшейся пасторали. В красивых, но уже потерявших первоначальный смысл словах. В нежности, безуспешно требовавшей развития. И, наконец, В бесконечной наивности, предполагавшей, что так может продолжаться вечность.

Жизнь навязывала свою игру. Взрослую. Извечная, сформированная поколениями женская суть в Насте – ее Анима - как бы спрашивала: «Ну? Не знаешь, что делать дальше? Это же так просто - время пришло. Оставь в покое разум. Он тебе сейчас, ох, как мешает. Обними его покрепче. Соедини с ним уста. И все сладится само собой».

- Максим… давай потанцуем, - Настя игриво протянула ему руку ладонью вверх.

- А музыка где? – поддержал он ее тон.

- Пойдем. Будет тебе музыка.

Он встал, и она потащила его в свою комнату. Взяла с компьютерного столика пульт. Включила акустическую систему. Быстро пролистнула несколько треков и нашла то, что хотела. Шутливо, слегка приподняв край платья, сделала реверанс. Максим ответил кивком, став по стойке «смирно», и они рассмеялись.

С первыми минорными аккордами, зазвучавшими в унисон с настроением, напряжение ушло. Его сменила поглощавшая окоем нежность. Как вода сахар, она растворила в себе, ассимилируя, и окружавшее пространство, и вездесущий ум с его логикой и сомнениями. Остались только сердца. Они отсчитывали ритм времени, нагнетая в артерии животворящую силу, устремлявшуюся из груди вниз, чтобы увлечь страждущие развязки тела в бесконечность божественного мироздания.

 

3.

 

Вот уже пару недель Борюсик пребывал в состоянии близком к агонии. Все потеряло смысл, если не брать во внимание их отношения с Катей. Даже Витяня со своими претензиями отошел на второй план. Теперь Борюсик мог спокойно находиться в квартире. Совершенно не придавал значения, что кто-то придет и станет колошматить его – выбивать долг. «Да пошло оно все», - думал, не вполне адекватно воспринимая окружавшую его реальность. Понимал, что может «огрести по полной», но уже почему-то не боялся - перегорел. Информация, внесенная в него Настей, оказалась куда более иррациональной и жуткой. Она заполнила собой все разумное пространство души, запутав все рассуждения его таким образом, что стало казаться - пространство свернулось и с огромной силой затянулось в узел. И так уж случилось, что развязать этот узел ему не то, чтобы хотелось, он просто чувствовал необходимость этого. Понимал: все, что происходит - верь не верь, а приходится воспринимать вполне серьезно, даже если оно и кажется не совсем правдоподобным.

«Не может такого быть, - рассуждал, - чтобы все, что я видел, было лажей. Иначе не могло у меня по отношению к этой… - хотел сказать «суке», но почему-то язык не повернулся, - к этой Насте возникнуть такой странной ненависти». Подумал и чуть ли не до скрипа сжал зубы – так захлестнули чувства. Словно волна огромная накатила, не дав, как следует, вдохнуть воздуха. Накатила. Пронесла победоносно свой пенный гребень над головой. И схлынула, позволив сделать короткую передышку.

«Нелепо как-то все, - обрадовался Борюсик вернувшемуся здравомыслию, - Как можно – вдруг - так возненавидеть человека? И не просто человека, а красивую… - он почувствовал на какое-то мгновение, как волна негатива, готовая в любую секунду вздыбиться, заполняет, словно прибрежные катакомбы, подвалы психики, - Да! - возмутился отчаянно, - Красивую! Красивую женщину… Почему же я ее так ненавижу?»

До него стало доходить, что в нем – в его сознании и чувствах - ни логической, ни эмоциональной подоплеки к ненависти просто не существует. Что возникший негатив кроется где-то за пределами его конкретной жизни. Где-то там, куда ему заказана дорога. И только под воздействием внешнего фактора – то есть Насти – ему подвластно проникновение за эти пределы существующей реальности. «Кто она такая? – предлагал разум свои догадки, - Может ведьма? Затащит в преисподнюю, и поминай, как звали… - его передернуло, - Чушь какая-то лезет в голову…» Борюсику стало казаться, что мысли в его голове как-то уж очень самостоятельно себя ведут. Будто и не он обо всем таком думает. Словно все приходит, как по волшебству. И его ненависть к Насте трансформируется в жалость, в какое-то щемящее чувство вины, которое подспудно всегда в нем было, но он его не замечал.

Он вдруг испугался. «Через час придет Катя, а у меня конь не валялся». Чувство вины перебросилось на нее. Оно стало перемежаться с грубой нежностью, с желанием - во что бы то ни стало - обладать женщиной, которая вот-вот перешагнет его порог. Желание стало навязчивой идеей, начало давить на психику непомерным грузом, словно все, что до сих пор существовало - всего лишь тень того, что должно случиться. Ему стало казаться, что и Катя, и Настя – суть одно. А он – нечто такое особенное, чему дана власть и над пространством, и над временем. Он – если и не Бог, то богоподобное существо, кому позволено вершить судьбами людскими. «Мне… дано, - пришло из глубины бессознательной сути, - Имею право. И плевать – кто и что об этом будет думать».

Он вдруг осознал, что Витяня со своими претензиями – ноль без палочки. Такой ноль, которому и жить-то – только мучиться. «А, может, и вправду, он хочет, чтобы я освободил его от мучений? – пронзило его словно молнией, - Потому и нарывается – ждет ответки?.. Не-ет. Сначала Настя. Вот кого я должен пожалеть. Ненависть убивает ее. И она мучается – не знает, как освободиться от этого… Я должен помочь ей. Должен…»

Мысли перемыкались друг с другом. Свивали фантасмогорическое кружево иллюзий. Ранили чувственную часть души, привнося в нее боль от того, что не находили реализации тех бредовых идей, что возникали в воспаленном сознании. В этот момент Борюсик был готов на все, что бы только не возникло в нем. Образы Насти и Кати стали пульсировать в нем – то соединяясь в одно, то становясь разными полюсами. Но даже когда разделялись, все же оставались частичками единого целого.

Из всего, чем напиталась его психика, возникла идея. Она была не нова, как мир, как Вселенная, построившая все в определенном порядке, но оставившая шанс автономному сознанию по-своему все интерпретировать. Шанс на исключение из правил. И этот шанс социум возвел в степень творческого начала свободной воли, граничащего с эксклюзивным состоянием сумасшествия. «Она не должна жить, - пришла мысль, - Потому что сама этого не хочет… Если бы она только знала… Ее ненависть говорит сама за себя».

Борюсик не был глуп. И даже в этом состоянии прекрасно мыслил логически. Но существовало одно «но». Уже несколько вечеров, когда обилие парадоксальных откровений захлестывала разум, сознание буквально уплывало в небытие, словно покидало его. Физическое тело во главе с мозгом, отчаянно сопротивляясь, включало защитные механизмы – боролось с разрушительной деятельностью нижних уровней психики. А когда Борюсику удавалось выйти из безумного состояния, он оказывался где угодно – в любом месте огромного города, только не там, где это безумие его настигало. И самое главное – он абсолютно ничего потом не помнил. И где был, и что делал. Это его очень расстраивало, но он успокаивал себя - убеждал, что все в порядке. Апеллировал к тому, что это может произойти с каждым - он не раз о таком слышал.

Все более-менее налаживалось, пока не нарушалась регулярность встреч с Катей. Когда она находилась рядом, само собой снималось напряжение. Она была ласкова и безотказна, и Борюсика это делало вполне адекватным человеком. Но стоило Кате не придти к нему по каким-то причинам в течение нескольких дней, и в сознании опять что-то перемыкало. Он начинал звереть от ненависти. Катя снова становилась частью Насти и наоборот. Снова происходили провалы в памяти, оставлявшие после себя неприятное ощущение в солнечном сплетении, когда возвращалось осознание действительности.

А когда Катя снова приходила, Борюсик всегда поначалу был груб. А потом, по мере снятия напряжения, становился до сентиментальности ласков и предупредителен. Это сопровождалось каким-то болезненным умилением, от которого на глаза наворачивались слезы. Он иногда даже всхлипывал. Тогда Катя сжимала его в объятиях, как ребенка, а он говорил ей всякие нежные слова и ласкал.

В одну из таких ночей Борюсик – спонтанно - сделал ей предложение. Потому что до боли в сердце обострилось чувство вины, возникшее однажды и не дававшее покоя. Может, как и Насте, Кате была бы им уготована та же судьба. Если бы не эгоизм, который избирательно подходил к отбору. Вроде и Настю жалко, и Катю. Но одну из жалости можно убить, а другую – нет, потому что другую нужно сохранить для себя.

Эта странная градация жалости, замешанной на влечении к противоположному полу, и еще более странная параллель между одним и другим объектом вожделения разрывали душу Борюсика на две части. Он иногда в сознании даже путал Катю с Настей. Но тут же узнавал ошибку. И тогда в нем просыпалась агрессия, вызывая удивление в глазах Кати. Это приводило его в чувства. Но оставалась неудовлетворенность, которую, когда она уходила, он выплескивал на боксерскую грушу брата. А если не получалось, и ненависть, переходя в злобу, одолевала его психику окончательно, впадал в подобие транса. Уплывал в небытие. А из него возвращался уже спокойным и уравновешенным, обнаруживая себя в одном из парков или скверов города.

На какое-то время его отпускало.

 

4.

 

Вот уже неделю Настя чувствовала и осознавала себя полноценной женщиной. Та любовь и нежность, которую переживала до принятия решения, сейчас виделась по-детски наивной. Вызывала снисходительную улыбку, когда вспоминала охватившую все существо благодарность перед жизнью за то чудо, что с ней произошло. Казалось, что лучше, чем было, быть не может. Оказалось – может, даже если не брать во внимание сам факт физической близости.

Жизнь наполнилась сотнями, если не тысячами мелочей, которые окрасили ее во все возможные цвета и их оттенки. А потому жизнь приобрела совершенно иной смысл. И любовь, и нежность в ней, набирая силу и вовлекаясь в извечную игру ритмичной смены полярностей, сделали эти повторяющиеся мелочи такими разными, что они каждый раз удивляли Настю новизной чувств. Мелочи пронизывали прагматизм сознания, как лучи солнца прибрежные воды, порождая в нем новое, уникальное во всех отношениях существование. А потому сопровождавшая его логика, напитываясь вышним теплом, теряла свою разрушительную силу.

Вместе с тем появилась тревога. Нет-нет, да и покажется что-то в периферическом зрении. Будто пробежит кто или промелькнет в нем. Ей стало казаться, что завеса рационального сознания, скрывает от нее картину иного мира, который существует здесь же – рядом. Что этот мир параллелен тому, который она считает своим. И стоит только изменить каким-то образом угол зрения, и тот - другой мир станет видимым.

Потом психология предложила ей другое объяснение. И она начала думать, что просто не видит окружающий ее мир полностью. А лишь те его аспекты, до которых дают дотянуться знания нынешнего уровня развития цивилизации, и ее личный опыт.

Потом разуверилась и в этом - узнала, что различные психофизиологические состояния – такие, как сон, бодрствование или транс – зависят от частотного диапазона волн, на который настроен в определенный момент мозг. Оказалось, что разные уровни психики – это принадлежность к определенным длинам волн. Например, бодрствование – Бета-волны, и их параметры распространяются на длины от 150 до 15 герц. Глубокий сон – Дельта-волны - от трех герц и до нуля. А между ними еще есть Альфа- и Тета-волны. И тогда начала сомневаться, что видит что-то на периферии окоема, хотя ничего ведь не изменилось: как видела, так и продолжала видеть. Вот тогда и пришло откровение, что ее видения – это результат работы ее собственной психики, размывающей каким-то образом дискретную границу между волновыми диапазонами. Отсюда и такой эффект.

Иногда сомнения настолько одолевали ее, что приходилось признать, что все, к чему пришла – бред, что такого просто не может быть. По определению не может. Вся ее суть в этот момент начинала противиться появлявшейся мысли о собственной ненормальности. Но мысль, однажды возникнув, периодически возвращалась и тем самым накапливала свой потенциал. Насте даже начинало казаться, что она смертельно больна, что это начало чего-то страшного и что, в конце концов, оно отнимет у нее жизнь. Правда, хватало ее на такое ненадолго: хорошее физическое здоровье и молодость не давали для этого повода.

Через какое-то время сомнений и тревог – по вечерам, засыпая, она стала видеть седовласого длинноволосого старца в белых, свободно ниспадавших одеждах. Он появлялся неожиданно, но не вызывал никакого волнения, словно так было и надо. Его чистый, проникающий насквозь взгляд заставлял вспоминать все то, что Настя считала греховным в себе. От этого приходило чувство досады за то, что так когда-то случилось, и что это уже никак не исправишь. Поначалу было как-то не по себе. Казалось, будто старец примеряется – годится она для чего-то, что он собирается сделать, или нет. Он смотрел на нее благостно - без всякого намека на осуждение, и даже на легкий укор.

Со временем досада ушла. А на ее место вернулась уверенность, что ей дано видеть переходные состояния психики. Появилось любопытство. Настя стала исподволь разглядывать старца, пытаясь понять – кто это. Но желания – спросить – не возникало. Мысль, конечно, такая была. Она спонтанно появлялась, но сразу отметалась почтительностью и благоговением, возникавшими при этом. «Молчит – значит так надо. Захочет – сам заговорит», - приходило понимание.

Пограничное состояние между сном и явью - обычно быстро ускользавшее - при виде этого существа растягивалось и становилось управляемым. Настя видела, как фон вокруг старца зависит от того, как и что она представляет себе. Только сам старец в нем жил своей жизнью. Он как бы являлся источником этого чуда – его центром, распространявшим возможность для Насти не только созерцать его самого, но и творить окружение.

«Зачем, – думала Настя, - он показывает мне это? Ведь не просто же так? В этом же наверняка есть смысл. Но какой?» Единственное, что понимала – она сама должна придти к осознанию происходившего. Только сама. Иначе было бы по-другому. «Иначе как-то дали бы понять… - она удивилась пришедшей мысли, - Кто? О ком это я?».

Сначала все, связанное со старцем, показалось ей ее же навязчивой идеей, материализация которой неоправданно затянулась. Она ждала, пытаясь в чертах его лица и всего его внешнего облика рассмотреть некий тайный смысл: увидеть – каким образом может ускорить процесс понимания. Но, чем больше вникала в детали, тем меньше понимала принцип – идею. Вокруг старца распространялось желтоватое с примесью золота свечение. Неяркое, но какое-то лучезарное - проникавшее в Настю тихой радостью. Свет шел словно бы от всей его поверхности – от лица, волос на голове и бороде, от одежды.

Длинная борода, шедшая клином, становясь все реже, заострялась почти у самого пояса, который будто тонкий водяной поток струился по верхнему краю бедер, чуть собирая в складки белую ткань одежды. Он, словно бечева, закручивался вокруг собственной оси и странно искрился фосфоресцирующим светом.

Хотелось, чтобы старик поскорее заговорил – даже появилась догадка, что так обязательно и будет, только еще чуть-чуть подождать. Уже ушли сомнения, что это не сон и не галлюцинация: Настя теперь не только чувствовала, уже осознавала связь с этим существом. И вдруг ослепительная, как ночная молния, вспышка прозрения обнаружила в закромах бессознательной сути ускользавшую до этого догадку: «Инициация!» Настя не понимала, откуда, но уже в точности знала - ее готовят к посвящению. Впереди, словно свет маяка пульсировало нечто еще большее, чем то, что произошло.

Это и напугало, и вдохновило ее.

 

5.

 

Ровно через неделю, придя из университета, Настя оказалась дома одна. Родители в такое время суток всегда на работе. А с Максимом после занятий увидеться не удалось – он почему-то не встретил ее у дверей корпуса и был вне зоны доступа, когда звонила. Это было удивительно. Тем более, что вчера договарились.

Чтобы компенсировать как-то волнение за него и спорившую с ним в низу горла обиду, она собиралась принять душ – «смыть статическое электричество». И уже совсем разделась, когда вдруг периферическое зрение уловило слева – у окна - движение.

Настя быстро оглянулась. Неопределенной формы полупрозрачная дымка, напоминавшая отдаленно большой переливающийся странным светом подсолнух, все более уплотняясь от этого и локализуясь в пространстве, стала преобразовываться - вытягиваться вверх.

Не то чтобы это напугало, но все же железы внутренней секреции отреагировать на событие успели. Неприятное чувство разнеслось вместе с кровью по всему телу, ввергнув его в легкое оцепенение.

Все произошло почти мгновенно, и, наверное, именно из-за этого казалось иллюзорным. С момента, когда Настя, отреагировав на движение, повернула голову, и до того, как увидела старца, прошло не более пяти секунд.

Настя машинально закрыла руками низ живота, осознавая одновременно неразумность своего поведения перед нечеловеческой сущностью. До нее вдруг дошло, что час пробил, что это именно тот момент, о котором столько думала и которого уже целую неделю ждала. Она замерла, готовясь заполниться сутью сверх сокровенных знаний.

Но старец молчал. Его глаза и все черты лица излучали доброту, и поэтому казалось, что он слегка улыбается, как взрослый человек наивности ребенка.

И снова Настя ощутила его присутствие в себе. Но теперь, когда она предстала перед ним нагой, это вызвало прилив откровения в ней самой. Она больше не думала о тех жизненных промахах, которые считала греховными, и в которых, как теперь казалось, греха было не больше капли в океане. Да и понятие самого греха претерпевало трансформацию, после которой грех становился – лишь любопытством ребенка, изучавшего окружающий мир и собственное тело. Ощущение внутренней чистоты, распространяясь от сердца вверх и вниз, как будто выметало все бренное, все наносное, что еще сегодня утром казалось таким актуальным и жизненно необходимым. А вместе с этим в душе прорастала благость, заполняя грудь вселенской любовью ко всему существовавшему в знакомом ей мире. «Видимо, именно поэтому я должна была предстать обнаженной, и именно поэтому он выбрал такой момент… Или сотворил его. Будь я одетой, такой трансформации в моей душе могло бы и не произойти… Точно».

Сразу, как только подумала об этом, осознала, что мыслит правильно. Во взгляде старца увидела одобрение. Но снова засомневалась – не придумала ли его себе.

- Ты правильно поняла меня, - тихий проникновенный тембр, прозвучавший в ее сознании, чуть вибрировал, и от того казался объемным, придавая голосу особую теплоту. На глаза Насти навернулись слезы, и она не сразу поняла, где могла его слышать. Вопрос, возникший в ней, почти сейчас же вытянул из бессознательной сути другой, тут же не замедливший проявиться: «Дед?» Она машинально всмотрелась в лицо старика, и в какое-то мгновение увидела то, что хотела. Но это продолжалось лишь мгновение.

- Дитя мое, - снова не шевеля губами заговорил старец, - наши мысли наделены силой порождения. Вот почему нельзя к ним подпускать негативные чувства, которые синтезируются из таких же негативных ощущений и эмоций. Надо пропускать их через фильтры, используя пассивную силу…

- Но к чему вы мне это говорите? – машинально воскликнула Настя.

- К тому, что активная сила творит агрессию, вызывая ответную реакцию. Она более действенна с точки зрения быстроты результата в физическом мире, где время находится в очень сжатом виде. Но эти быстрые результаты слишком разрушительны для психики, исповедующих ее людей.

- Но я все еще не совсем понимаю… Вы имеете в виду…

- Ты знаешь, о чем я говорю. Ты уже догадалась. Только боишься себе в этом признаться.

- Да. Я поняла. Но я не знаю, откуда во мне возникает такая ненависть к этому человеку, когда я его вижу.

- И это ты знаешь. Просто не можешь до конца поверить в эти знания. Ты сомневаешься, что это твоя – именно твоя память. По уровню эволюционного развития твоей души – высших тонких тел - ты уже не только можешь проникать в свою сансарическую память, но и производить, говоря земным языком, разархивацию ее блоков или конструктов. То есть просматривать необходимый для тебя материал из банков памяти информационно-энергетического поля, окружающего физическое тело, и использовать его в работе над прошлыми ошибками. Ты все это уже умела делать и раньше. И делала. Просто забыла. Я лишь напоминаю тебе об этом. Надеюсь, теперь тебе все ясно?

- Кажется, да… - Настя удивилась, что на самом деле понимает.

- Теперь ты знаешь, что это не твои фантазии, а то, что происходило с пространственно-временными континуумами твоих прошлых воплощений. И это тебе надлежит снова переосмысливать и исправлять.

- Но как? Я пока не представляю…

- Не волнуйся. Твой внутренний оператор – высший уровень сознания – все сделает сам. В нужный момент он отыщет те информационные блоки, которые необходимо будет переработать или убрать.

- Но каким образом это отразится на мне? Я это почувствую? Осознаю перемены? – затараторила Настя, переполняемая массой вопросов, исходивших друг из друга.

Старец на самом деле улыбнулся - его первоначальный, похожий больше на голографию образ сейчас уплотнился. Появилось ощущение, что перед ней обыкновенный умудренный жизненным опытом человек. Мысль возникла сама собой, но Настя не смогла пересилить себя – спросить. Посчитала такое любопытство бестактным, не имевшим отношения к разговору.

- Был… - лицо старца совсем не изменилось, - Я был человеком. Предпоследнее мое воплощение пришлось на конец предыдущей глобальной цивилизации. А последнее – по земным меркам несколько столетий назад – в средних веках второго тысячелетия от условного рождества Иисуса. На этом земная ипостась моего пути закончилась. Теперь я курирую таких, как ты – начинающих работать с реинкарнационной памятью… А еще одно из моих занятий – отвечать на вопросы тех, кто уже заслужил правдивые ответы.

- А как вы это делаете? Так же, как и со мной?

- Нет. Я, как правило, предстаю в образе экстраординарных людей – очень разных. Шок от общения со мной должен быть строго дозированным. Иначе, либо будет мало толку, и любопытствующий все же с помощью определенных церемоний попробует вторгнуться в пределы знаний, с которыми еще не готов будет справиться. Либо сразу же произойдет преждевременный сдвиг сознания. Такие люди, как правило, становятся пациентами психиатрических клиник, - старец буквально на пару секунд замолчал, - Кстати, - заговорил он снова, - в своем последнем воплощении я присутствовал при казни… которую ты уже вспомнила.

- …

- Да, - продолжил он, будто не замечая ее желания задать вопрос, - Ты и не могла быть виноватой в выборе решения. Да и никто не был виноват. Просто так сложился небесный сценарий. И он вошел в противоречие с земным. Да. Их – этих троих - должны были оправдать. И оправдали бы. Но причинно-следственный механизм системы расставил все по своим местам. Так было суждено. Один из исполнителей божественной воли – экзекутор – деньгами совратил свидетелей дать ложные показания против них. И то, что должно было свершиться, свершилось.

- Но ведь это же противоестественно, - воспользовалась Настя образовавшейся паузой.

- Дитя мое, - задумчиво заметил старец, - Справедливость земная и справедливость божественная совсем не одно и то же. Узел судьбы, завязавшийся с помощью человеческой сущности в одном из ее воплощений, может быть развязан в любом другом. С ее же участием. И не зависимо от ее воли и желания… Вот так-то, - Насте показалось, что старец вздохнул, - И чем более примитивна эта сущность, с точки зрения эволюционного развития, тем более длительный срок определен ей от деяния до возмездия… или поощрения.

- А у меня? Как у меня? – не выдержала Настя.

- Тебе уже пора самой об этом знать, - ответил он, и, помолчав, добавил, - Мне пора.

- Вы уходите? – Настя не скрывала своего неудовольствия.

- Да. Все, что я должен был сказать, я уже сказал. И даже больше.

- А как часто мы будем видеться? – вопрос сорвался с языка сам по себе – автоматически. Ей так не хотелось, чтобы он уходил.

- Возможно, в этом твоем проявленном состоянии больше никогда… Хотя одна из моих многочисленных ипостасей всегда будет рядом.

- Но, вдруг…

- Ты получишь ответы на свои вопросы, если это не выйдет за пределы компетенции твоего воплощения. Но так бывает крайне редко, и ты особо на них не рассчитывай. Коррекция с моей стороны будет минимальной. И то, если я получу подтверждение свыше.

- Но ведь так же можно и опоздать? - Настя почти возмутилась – наивно, по-детски претендуя на право быть любимицей.

- Давай уже – начинай контролировать свои эмоции, дитя. Час пробил. И не беспокойся – в системе Вселенной Бога опоздать невозможно. У Бога тысяча лет, как один день, и один день, как тысяча лет. Любое решение ко мне приходит мгновенно. Скорость света в данном случае – это всего лишь предел скоростей видимого для людей спектра Вселенной.

- Получается, вы – мой ангел-хранитель?

- Нет… - старец поднял руку, предупредив очередной вопрос Насти, - На этом все… Хочу предупредить напоследок, - он внимательно посмотрел на нее, - Твои реализационные возможности сейчас станут выше тех, с которыми ты имела дело. Будь осторожна в мыслях и поступках. Особенно в мыслях. Путь наверх тернист и труден. Назад – легок и быстр. Кому многое дается, с того многое и спрашивается. Вспоминай чаще Золушку. Отделяй чечевицу от гороха, - он еще раз улыбнулся, - Их для тебя будет в изобилии смешивать мачеха-жизнь. Если сможешь, тогда не станешь оценивать того, с чем столкнешься.

Настя вдохнула воздух. Хотела спросить - о чем он. Но замерла, пораженная чужой волей. Старец соединил ладони на уровне груди и постоял так секунды две. Потом разомкнул их и направил на нее.

«Вот она – передача…» - пронеслось в сознании Насти.

- Благословляю тебя, - произнес он, - во имя Отца, Сына и Святого духа - Единой и Неслиянной Святой Троицы, - и, чуть помедлив, добавил совсем по-земному, - Не подведи меня, дитя мое.

Старец так же, как и появился, растаял. Лишь еще некоторое время на его месте оставалось легкое, чуть заметное, похожее на разреженный туман свечение.

 

6.

 

На следующий день, когда подходила к учебному корпусу, Настя увидела Оксану на другой стороне улицы. Та помахала рукой, обращая на себя внимание - стояла у светофора, ожидая, когда загорится зеленый и Настя перейдет проезжую часть.

«Подруга, ты мне так ничего и не рассказала, - услышала она в сознании голос подруги, - Как у тебя с Максимом? Ты же обещала. Все потом, да потом. В конце концов, это нечестно. Я тебе так все рассказываю».

Загорелся зеленый и через несколько секунд они оказались рядом.

- Привет, Ксюха. Шикарно выглядишь. Смотрю, ты, наконец-то, прикупила себе то, что хотела?

- Привет, Настя. Да… вот, - кокетливо поводила плечами Оксана, - Нашла. В том магазинчике, куда тебя прошлый раз водила… Представляешь, захожу… и глазам своим не верю – точь-в-точь как я хотела. Отложили на четыре часа. Пришлось снова папашку трясти – те-то, что давал, я уже потратила.

- Ну… Судя по всему, все же хорошо закончилось?

- Ага. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить. Подожди…

Они уже почти подошли к дверям, когда Оксана, взяв за локоть, остановила Настю.

- Подруга, ты мне так ничего и не рассказала. Как у тебя с Максимом? Ты же обещала. Все потом, да потом. В конце концов, это нечестно. Я тебе так все рассказываю, - она протараторила все это на едином дыхании, будто боялась – если остановится, ее прервут или, чего доброго, пошлют подальше.

«Вот как? – Настя почему-то даже не очень удивилась тому, что произошло, - Очередной подарок небес?.. Благодарю тебя, Господи».

- Нашла с чем сравнивать, - она улыбнулась наивности подруги, - У тебя их сколько? А у меня один. Еще и рассказывать-то нечего. Вот нагуляю такую, как у тебя коллекцию, тогда и буду нянчить тебя рассказами, - рассмеялась.

- Да ну тебя, - надула губки Оксана, - Опять выкручиваешься?

- Ладно, Ксюха – расскажу… Но, не сейчас, – усмехнулась, - Пошли быстрее. А то все лучшие места позанимают.

- Ага. Дождешься от тебя, - возразила обиженно Оксана, но уже больше игриво, чем по-настоящему.

Места остались лишь в первом ряду и на самой «галерке». «Лучше уж впереди, - подумала Настя, - Меньше Ксюха будет голову дурить».

- Может, все-таки назад, - попыталась воспротивиться та.

- Вот уж нет, - опять усмехнулась Настя, - Вперед и только вперед. Она достала телефон. «Еще целых семь минут, - обвела взглядом аудиторию, - А людей много. Но как-то довольно тихо».

- Насть, - обратилась Оксана, как только они уселись и достали тетради, - Ты представляешь… Помнишь, прошлый раз я хотела тебе рассказать, что последнее время со мной творится что-то неладное.

- Нет, - помахала Настя в недоумении головой, - Не помню такого.

- Всегда так, - затараторила опять Оксана, - У тебя ни рассказать мне, ни выслушать меня – ни на что времени нет. У тебя вообще на меня его нет, - она демонстративно отвернулась, показывая, что обиделась.

- А я что сейчас делаю? – улыбнулась Настя, - Да ладно тебе, - она взяла ее под руку и потянула к себе, - Ну, не обижайся. Я же не специально. Так получилось… Ну, прости.

- Прощу, - повернулась Оксана, - Может быть. Посмотрю на твое поведение.

- Лады, - Настя сделала смиренное выражение, теребя ее за рукав, - Ну, давай… Что там у тебя? Рассказывай.

- Представляешь, - почти шепотом начала Оксана, - сны недавно стала такие снить, что и снами-то не назовешь. И все больше тебя вижу в них. Или – точнее – нас. А другой раз даже днем: задумаюсь, и как будто сон начинаю видеть. Белиберда какая-то…

- А что ты в этих снах видишь? – уже по-настоящему заинтересовалась Настя, тоже перейдя на полушепот, - слова подруги вызвали неподдельное любопытство: «Неужели и она видит такое же, как и я?»

- Да разное… Но сказать что-то конкретное… Это какие-то обрывки. Их даже эпизодами не назовешь. Просто яркие картинки проскакивают… Вот недавно…

- Что недавно? – настороженно перебила ее Настя, вспомнив свое. Но тут же поняла всю несуразность вопроса, - Извини, Ксюш. Это я от нетерпения.

Подруга внимательно посмотрела на нее, словно о чем-то догадалась.

«Ну вот! - сработало сознание, - На вору и шапка горит».

- Недавно видела нас… - продолжила Оксана, - в таких шикарных платьях, - она от удовольствия даже сжала кулачки и потрясла ими у лица, состроив соответствующую гримасу, - Как будто мы с тобой… дамы какие-то при королевском дворе…

Она протараторила без остановки минут пять не меньше, описывая детали. Потом резко замолчала, возбужденно глядя Насте в глаза.

«Чего она от меня хочет? Чтобы я объяснила ей, что с ней происходит? Или я должна восторгаться нарядами, которые она видела?»

- И что? – не нашла ничего лучшего спросить, потому что в голову ничего не приходило.

- Захарова, может, я уже того? - жалобно предположила Оксана. Но, судя по выражению, получить подтверждение этому в ее планы не входило.

- Ну, конечно, - Настя рассмеялась, наблюдая, как меняется ее выражение лица, - Это же очевидно.

- Да? – как-то грустно, видимо, не задумываясь над сказанным - по инерции - спросила Оксана.

- Ну что за глупости, - Настя стала серьезной, - Все с тобой нормально. У меня тоже так бывает, - она опустила глаза, - Понимаешь… - замолчала, пытаясь придумать что-нибудь более-менее правдоподобное. И придумала, - Бывают такие моменты в жизни, когда обостряется связь с информационным полем планеты. Наша нервная система становится более сенситивной, и мы можем воспринимать виртуальные варианты уже прошедших или будущих событий. Но это не обязательно то, что может, или должно случиться… Я когда-то читала об этом у кого-то из академиков, - апеллировала она к столпам психологии, чтобы ее объяснение не было голословным, - Вот так-то, дорогая, и нечего из-за этого кукситься…

Прозвенел звонок. Шум в аудитории несколько усилился. Студенты стали рассаживаться по местам и раскрывать свои конспекты, ожидая прихода преподавателя.

 

7.

 

Несколько раз за день Настя «слышала» то, что должны были сказать через некоторое время сокурсники и преподаватели. Но смысла пока не видела. Не понимала – зачем с ней это происходит. Да, в общем-то, по-настоящему таким вопросом пока и не задавалась. Воспринимала, как продолжение того, что произошло вчера. Ведь старец говорил о тех возможностях, которые она должна вспомнить - голос, бархатистый и густой, завибрировал в сознании, один в один транслируя сказанное им. Четко. Со всеми интонациями. «И это ты знаешь, - услышала она в себе его наставления, - Просто не можешь до конца поверить в эти знания. Ты сомневаешься, что это твоя – именно твоя память. По уровню эволюционного развития твоей души – высших тонких тел - ты уже не только можешь проникать в свою сансарическую память, но и производить, говоря земным языком, разархивацию ее блоков или конструктов. То есть просматривать необходимый для тебя материал из банков памяти информационно-энергетического поля, окружающего физическое тело, и использовать его в работе над прошлыми ошибками. Ты все это уже умела делать и раньше. И делала. Просто забыла. Я лишь напоминаю тебе об этом. Надеюсь, теперь тебе все ясно?»

 

После занятий, сославшись на то, что ее ждут дома, Настя опять оставила подругу ни с чем, но та уже не так жаждала ее душевной крови и не капризничала, услышав отмазку. А потому расстались легко.

Забежать домой надо было по-настоящему – мама звонила, просила не опаздывать. На вопрос – что случилось - ответила уклончиво. Пришлось набрать Максима – договориться о встрече на более позднее время.

«Настюша, а у нас гости», - тихо прозвучал в сознании материнский голос, как только притронулась ключом к двери, а во внутреннем взоре появилось лицо Андрея.

- Я пришла, - Настя быстро разулась и сбросила курточку.

Мама уже спешила навстречу.

- Настюша, а у нас гости… - почти шепотом поведала она и хитро улыбнулась на вопросительный взгляд дочери, - Угадай.

«Эх, мама, мама… - Настя улыбнулась, - Если бы только знала…»

- Даже не могу себе представить, мамочка, - так же тихо, подстраиваясь под предложенный шутливый тон, заговорила и Настя, - Но судя по твоему выражению лица, меня это, ой как, касается.

- Еще бы. Конечно, касается. И тебя в первую очередь.

- Заинтриговала. Но, тем не менее, в голову мне ничего не приходит. Так что давай – заканчивай уже со своей прелюдией.

Мама сдаваться не хотела. Видимо, для нее этот гость и вправду много значил.

- Ну ладно… - Настя развела руками и красноречиво улыбнулась, - Нет, так нет, - потянулась за курткой, - Тогда я, пожалуй, пойду.

- Настюха, - мама стала нарочито серьезной, - А это прием запрещенный.

- И кто же его запретил, мамочка? Не ты ли? – продолжала дразниться Настя.

- Ну, ладно. Сдаюсь, - не выдержала Татьяна Васильевна контратаки, - Андрей приехал, - выдохнула она, и на ее лице стало проступать разочарование, - Ты что – не рада? – прошептала, - Вы же с ним так хорошо ладили. Мне даже казалось, что ты немножечко влюблена в него.

- Мама! – чуть повысила тон Настя и усмехнулась, - Все нормально. Улыбайся, - добавила она на манер Остапа Бендера, и, округлив глаза и кивнув подбородком, скомандовала, - Вперед. Гость заждался.

Они вошли в большую комнату, где в маминой любимой хрустальной вазе стоял огромный букет прекрасных кремовых с чайным оттенком роз. Он возвышался над круглым столом, словно царствующая особа, восседавшая на троне. И смотреть на него по-иному просто не представлялось возможным.

Андрей встал, встречая женщин. Как всегда был красив, ухожен и галантен. Они обнялись с Настей и прикоснулись щеками, обменявшись светскими поцелуями.

- Ты, как всегда… Выше всех похвал… - Андрей, чувствовалось, переживал стеснение.

- Ты тоже, - парировала она его комплимент. Отметила, посмотрев в глаза, что они совершенно не такие, как раньше. В них поселилась грусть. И ее нельзя было не заметить.

Андрей по-прежнему казался веселым и жизнерадостным. Шутил и за каких-то полчаса успел рассказать кучу всяких смешных историй. Но то выражение его глаз не могла стереть никакая улыбка.

И Насте стало жаль его – такого большого, такого умного и красивого. И одновременно такого несчастного. Вдруг вспомнились чувства, которые она переживала тогда – на даче, на следующий день их приезда. И ей снова стало хорошо с ним рядом. Захотелось обнять и расцеловать его. Успокоить. «Неужели я смогла бы…» - желание, однажды рожденное еще невинными чувствами и спрятанное в бессознательную суть девичьей стыдливостью, вдруг выкарабкалось оттуда, заявив о себе. И сразу же ему навстречу, словно завеса тумана, поползло сомнение, стало обволакивать собой. «А смогла бы на самом деле?» Почувствовала, что да – смогла бы, и от этого стало как-то не по себе.

Настя встала с дивана, где они сидели, извинилась и удалилась из комнаты. Зашла в ванную и повернула защелку. Включила холодную воду, набрала в горсть воды и плеснула на лицо. Посмотрела на себя в зеркало.

Где-то там – в черных пронзительных зрачках – там, где проступил сейчас ее немой вопрос, прятался ответ. Пытаясь перехитрить себя, она играла с ним, как взрослый играет с ребенком в прятки. И пока ей это удавалось. От тихого, почти неприметного ощущения в сердце почти ничего не осталось: но все же оно присутствовало – напоминало о себе. «Кто я такая? – вплыла в сознание мысль, - Почему это со мной происходит? Ведь так же нельзя… Нельзя так… Нельзя…»

- «А кто сказал, что нельзя? Кто такие правила установил? - фраза была четкой, но не озвученной внутренним голосом. Она исходила из подсознания, возмущенного запретом на удовольствие - навязанными кем-то ориентирами поведения, - Религия? Но разве она имеет право устанавливать рамки для любви? Разве ее истоки не кроются в том, чтобы избежать хаоса в обществе? Но любовь для нее за пределами компетенции. Разве религия и Бог – одно и то же?»

«Конечно же», - обрадовалась Настя. Но тут же ощутила сопротивление в груди. Пришло осознание предательства. И пусть в мыслях. Но все же предала? Она обругала себя. Но на чувствах это никак не отразилось - не чувствовала того, что осознавала. И потому на душе было неспокойно. В ней начинался раздрай. «Ну, зачем приехал?» - повторяла себе раз за разом, понимая и зачем, и почему не мог не приехать. Появилась мысль, что встречаться сейчас с Максимом, она категорически не может.

Настя вытерла лицо и вышла. Взяла из куртки телефон и, найдя его имя, кликнула вызов.