«Господи, как ты мудро создал этот мир! - думал я, разглядывая пчелу, деловито копающуюся в цветке моей клумбы, - Такая крохотуля, а ведь и у нее своя жизнь, своя судьба, свое предназначение. Не правы те, кто считает, что насекомые «твари неразумные». Посмотришь на соты, залюбуешься ажурной правильностью их граней и озаряет такая мысль - ну не может такая мелкая жужалка сама по себе слепить такую красоту. Без Божьего соизволения тут никак не обошлось!» Сняв сетку с головы, направился к дому. Выйдя на пенсию по выслуге, я занялся пчелами. Надо ж было чем-то занять время, да и детям с внуками радость. Знаний у меня можно сказать «ноль». Но это меня не смутило. Накупил книжек, пролазил весь Интернет, прошелся по всем пчеловодам округи. Поставил ульи, заселил купленными семьями. Вроде дело пошло. Все мое время уходило на новую забаву. Уже в первое лето выехал на пасеку. Жена меня практически не видела. Так, бывала наездами. Продукты, свежее белье привезет, кушать сготовит, чайку попьет на вольном воздухе, да домой отчалит. Я остаюсь один. Там же и первый мед качал. Волнительное это дело. Пригласил более опытного приятеля, он мне все показал, как, что. Закрутился барабан, потекла тонкая светло-янтарная струйка. Радости было…! Приятель крутит ручку, я же никак не налюбуюсь. Картина необыкновенная, на смертном одре буду помнить, какое неземное восхищение охватило меня, когда подставил ложечку под тонкую как спичка струйку, а она так красиво запетляла, наполняя ее до краев. Затем поднес ее ко рту и, отчего-то зажмурившись, как ребенок, кончиком языка осторожно лизнул по краю ложечки. Мед оказался необычайно вкусным. Я замер смакуя этот нектар.

- Ну как? Нравится? – насмешливо спросил приятель, - вижу нравиться. Смотри язык не проглоти. Ха-ха-ха.

- Нет. Это что-то… божественное, - воскликнул я, - и главное…это же первый мед. Мои пчелки трудились. Ах вы, работницы мои неугомонные! – радостно засюсюкал я и, с азартом кинулся помогать приятелю: - Ну-ка друг, дай покрутить.

- Только ты смотри резво не вращай, соты попортишь, - предупредит тот, уступая свое место. Я же наслаждением двигал ручку барабана, который легонько шелестел, издавая приятное гудение. Приятель уехал, дав напоследок наставления. Я же от счастья слушал вполуха. Первую флягу выкачал ближе к вечеру. Устал неимоверно. Вроде ерунда - ручку покрутить, а, поди, ж ты,… окончил работу, руки то не поднять. Ладно, привыкнем. Сейчас спать. Наутро встал свежим, будто и не было утомительного вчерашнего дня. Вот что делает отдых на природе. За утренними хлопотами не заметил как время обед. Пока банки с тушенкой вскрывал, приятель подоспел. По дороге в деревню, пронаведать решил, что тут я, как тут я. Мне было приятно. Быстренько тушенку на сковородку, картошка, еще с вечера начищенная в воде лежала. Жаркое вышло на славу.

Разложил на столе хлеб, помидоры, огурцы. Заварник укутанный в полотенце уже стоял. Чай вытомился. Я радушно предложил приятелю разделить со мной трапезу. Тот начал отнекиваться, говоря, что он не один с другом едет по делам.

- Так, пригласи друга, - я сказал.

Приятель смешливо поморгал глазами.

- Нет, Миша, не сядет за стол, да еще на пасеке.

- Что, пчел боится что ли?

- Ага, с ним случилась история, после которой он на дух не переносит ни пчел, ни меда.

- А что за история, - заинтересовался я.

- А погоди, обратно буду ехать, заверну, там и расскажу.

- Ну, ты заинтриговал, брат, ладно, жду вечером.

Не заметил, как солнце закатилось, сумерки быстро укутали землю темным прохладным покрывалом. При свете костра отужинав, ждал, когда закипит вода в чайнике. Послышались звуки мотора. Хлопнула дверца. К огню вышел приятель. И будто по волшебству и чайник захлопал крышкой, пуская тонкие струи пара.

- Хе, приятель, стало быть, хвалишь меня, как раз к чаю поспел.

- Это еще моя бабка заметила. Говорила, только стол накроешь, я тут как тут.

- Давай садись к костру, вот кружка. Проводил гостя?

- Ага, баньку хочет срубить. Просил подсобить. Вот сын приедет на той неделе, сдам ему пасеку, помогу. Друг все-таки.

- Да, ты ж хотел рассказать, отчего он с пчелами не дружит. Его ведь Мишкой зовут?

- Ага, - рассмеялся приятель, - совсем не дружит. А это с того самого дня, когда улья свои разорил. Ты не думай. Он не пьет, потому как знает, буен во хмелю, бес одолевает им так, что и троим мужикам не связать его. А началось с того, что к вечеру дети прибежали к нам домой с воплями, дядя Миша разбуянился, дерется. Всех, кто в дому разогнал, мамка просила, чтоб я пришел и угомонил его. Как на грех я на пасеке был. Моя баба и пошла наместо меня. А там уже соседи галдят. Дед Елесей, по прозвищу «Грамотей» уже сидит, протокол пишет и мою жену в понятые приписал. Она потом рассказывала: Говорит, сидим, пишем, бумажками шуршим. Дома никого. Супруга буяна с детьми на улице. Через открытую дверь видим, Мишка идет. В трусах. Лето теплое - думаем,- человеку жарко. Он зашел, так аккуратненько спросил, что мы в его доме делаем. Ну, дед Елесей его стыдить, дескать, хмельной, супругу гоняешь, детишек распугал, вот протокол напишем, потом участковому подадим. Он с тобой разберется. Мишка вежливо так: ладно, я сейчас приду. И вышел. Елесей-грамотей аккуратно дописал протокол, дал мне на подпись. Я только ручку взяла, смотрю, через двор к избе Мишка улей волочет. Говорю деду, мол, может не надо протокол, вон видишь, человек одумался, сотовым медом хочет угостить. Миша занес улей в дом и уставился на нас. Я обрадовалась: Зови жену, ставь чайник, вынай соты, чай пить станем. А он: С медком хотите? А вот вам! - и снял крышку с улья, а там пчелы гудят. Елесей, не смотри, что дед, смекнул, что к чему и мигом какое-то пальто на улей накинул да через окошко на улицу. Ему то, что он худой, плоский, как доска, ящеркой скользнул и там. А я ж плотная, чуть в узком оконце не застряла, орала благим матом, как выскочила, сама не помню. В избе туча пчел, все гудит, а там Мишка. Мы давай ему орать: «Вылазь Мишка, закусают до смерти». А он: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», я вам сейчас и не то покажу». Все-таки выскочил во двор. А в саду еще улья стояли. Ну, пчелы в избе, на дворе темень, думаем сейчас мы его повяжем. Ну, тут-то было. Мишка встал посередь ульев, и только мы к нему, он хвать крышку, оттуда рой вылетает. Несколько раз подступались к нему, жалко дурака. А он стоит, пчелы облепили его, только горстями стряхивает. Я ору: «Миша, жену пожалей с детьми. Вот помрешь, куда пойдет?» Он в ответ: « Вы протокол написали, по нему мне тюрьма грозит, что, так что все равно сиротами останутся!» Я уж его уговариваю, дескать, не будем протокол в милицию сдавать, только пусть он ляжет спать, а утро вечера мудренее. Пока я там с ним беседу вела, дед Елесей сзади обошел, подобрал оглоблю да по спине-то его и ударь, Мишка замертво свалился. Мы головы укутали тряпками, да за руки вытянули из-за ульев. Волочем, ну, думаем, пришибли мужика. Он и вправду как мертвый, башка болтается, сам ни звука. Дед струхнул, говорит «Милицию вызывать надо, смертоубийство здесь» Сам чуть не вплачь, губы трясутся. Миша застонал. Жена прибежала его. Втроем кое-как в летник занесли, на всякий случай хотели связать, да жена его не дала, сказала, раз обеспамятел, значит, оклемался. Трезвеет. Ну, мы поверили. Пошли с дедом Елисеем домой. Тот все никак не отойдет с перепугу. Зазвала его в дом, чайку попили. Потом смеялись до упаду. Это уже нервное. Особенно смешило мое: «Жену зови, ставь чайник, вынай соты, чай пить станем!» Вот Миша угостил, так угостил, вовек не забуду» Наутро я приехал, жена все рассказала, поспешил к Мишке. Подхожу к его дому смотрю, Мишка на дворе у крыльца сидит, весь опухший, лицо, будто в бадье мяли, да толкли. Две щелочки только видны. Он курил через силу, извиняющим тоном сказал:

- Ты жене своей передай, пусть не серчает, не помню, как было.

- Да ладно, передам. Ты сам как не помер, ведь тебя столько пчел ужалили?

- А что дураку сделается, пьяный был. А алкоголь, как известно пчелиный яд нейтрализует, – гневно сказала вышедшая его жена, прошла в летник и у дверей обернувшись, добавила - и чтоб я больше твоих ульев не видела. Пропади пропадом твои пчелы вместе с тобой.

Я посмеялся да вернулся домой. Это дело пошло на убыль. Дед Елисей пришел поругаться с Мишей, едва глянул на его горестное опухшее лицо, весь пыл его пропал. Молча, постоял, хотел было удалится, да Мишка насильно зазвал его за стол на «мировую». Через неделю горемыка распродал все улья. Говорит, не лежит душа и все. Видно пчелы отбили всю охоту. С того дня ни мед не кушает, ни жужжания пчелиного не переносит. Вот что с человеком нечистый делает. С тех пор Мишкой-пчеловодом люди так и прозвали.

- Н-да, занятная история, - рассмеялся я, - еще чайку?

- Нет, напился досыта, - отказался приятель и поднялся, - давай пока. Мне еще до пасеки добираться. Доброй ночи.

Зафырчала машина, развернулась, укатила и, вскоре шум мотора затих, только светящаяся полоска разрезала ночную тьму, указывая в какую он сторону он движется. Ночь была теплой. Решил поспать на вольном воздухе. Я лег на кровать у моего вагончика и замер от восхищения. Надо мной раскинулся сверкающий шатер. Мириады разноцветных звезд перемигивались в невообразимой вышине. Метеоры раз за разом расчерчивали огненными полосками это великолепие. Я пытался загадать желание, но не удавалось, уж очень быстро они сгорали. Плотнее закутался в одеяло, на секунду затих, дав телу, возможность найти удобное положение и… так стало мне уютно, такой покой снизошел на меня, что удивился этому состоянию. Еще раз вспомнил о Мишке. Да, пчела требует к себе уважения, не смотри что маленькая. С такими мыслями я уснул.

Вот так и лето пролетело, не заметил как. Осень пришла быстро. В сентябре резко пожелтела береза, за ней и весь лес. Задули ветры. Земля в лесу, в садах, в парке в одночасье покрылась разноцветным шелестящим ковром. Затем пришел Покров и первый снежок. Пчелы мои зимуют в омшанике, у меня в подполе. Иногда слышится их сдержанный гул. Ишь ты…гудят! Не дождутся весны! И-и-и… снова на пасеку!