Георгия разбудил тревожный крик чайки. Стрелки часов (механических, редко в наше время увидишь такие) подбирались к двенадцати. Георгий босиком вышел на крыльцо. Море накатывало волнами на узкую полоску песка, переливаясь жидким золотом под лучами июльского солнца.

- Ну что, выспался? – дед вышел из-за угла дома с корзиной мелких красных яблок, - а я уж думал, ты до вечера проспишь.

Георгий молча улыбался и рассматривал до мельчайших морщинок знакомое лицо, крупные ладони с неожиданно музыкальными пальцами, фигуру, когда-то по-военному подтянутую, а теперь словно придавленную грузом лет. Сдал старик, сильно сдал! Сердца Георгия словно коснулась холодной рукой тревога.

Деда тоже звали Георгий. Они были очень похожи – ростом, статью, длинными пальцами на мужицких руках, чертами лица, непослушными волосами. А еще – манерой говорить, походкой, чувством юмора, целеустремленностью, доходящей до упрямства. Родители Георгия-младшего погибли в автокатастрофе, когда ему исполнилось пять. Мальчишка вырос под крылом у бабушки, умершей в прошлом году, и деда, который всегда был для внука высшим авторитетом.

«Как я оставлю его одного?» - мысль, которая не давала покоя последние полгода, сейчас стала пронзительной и неприятной, как разбудивший его птичий крик. Несмотря на молодость, Георгий уже дважды участвовал в космических экспедициях. Но предстоящая – особая. Впервые люди должны покинуть пределы Солнечной системы. Георгий – один из тех, кому выпала высокая честь и не менее высокий риск.

Профессия тоже досталась ему «по наследству». Здоровье помешало Георгию-старшему побывать в космосе, но дед почти полвека проработал в центре подготовки космонавтов.

- Я приготовил для тебя кое-что, - дед протянул Георгию плотный коричневый конверт, за который любой антиквар отвалил бы немалые деньги. Внук осторожно достал из конверта пожелтевшие листки бумаги. Казалось, стоит подуть ветру, и листочки превратятся в прах. Георгий с трудом различил выцветшие латинские буквы, написанные корявым неразборчивым почерком.

- Это английский? Так сразу и не прочитать, - Георгий растерянно взглянул на деда.

- Английский, много устаревших слов, почерк ужасный, - дед кивнул головой, - ты садись завтракать, а я тебе все объясню.

Георгий-старший не торопился начать рассказ. Усевшись в кресло, он любовался внуком, со вкусом прихлебывая крепкий ароматный чай.

- Дед, ну не тяни, рассказывай, - не выдержал младший.

- Хорошо, слушай. Ты ведь знаешь, что меня, как и тебя, дед растил. Мать много работала, отец нас бросил. Но я не чувствовал себя ни брошенным, ни несчастным. Я всегда гордился тем, что я – внук своего деда, капитана Степанова. Он был настоящим морским волком – бесстрашным, прямым, грубоватым, влюбленным в море. Я тоже любил море и корабли, но еще больше меня манило небо и то огромное под названием «космос», что было выше самого высокого неба.

Мать пугал мой выбор, а дед на удивление легко смирился с тем, что я «изменил» морю. Он гордился моим поступлением в отряд космонавтов, а когда я попал в экипаж первой экспедиции на Марс, дед радовался, как ребёнок. До старта оставалось два месяца, когда он вручил мне вот эти самые листы.

«Мне было лет десять, - рассказал дед, - я жил у моря, но мечтал уехать в большой город, стать лётчиком или великим спортсменом. Однажды после шторма я нашел на берегу бутылку и сразу вспомнил недавно прочитанных «Детей капитана Гранта». Я разбил бутылку о скалу и почти не удивился, когда увидел три листа, исписанных непонятными каракулями. Лишь на одном листе буквы, хоть и с трудом, можно было разобрать, на двух других морская вода и время разъели старые чернила слишком сильно. С того дня английский язык стал моим любимым предметом. Прошло время и я смог прочитать письмо из бутылки.

Оказалось, это - страничка дневника, который вел молодой моряк в своем первом далеком плавании. Наверное, он был не простым моряком – слишком складно и грамотно писал. Впрочем, меня тогда поразили не литературные достоинства дневника, а совсем другое. Незнакомец, живший лет за сто до моего рождения, так живо и ярко описал любовь к морю, что я, выросший в приморском городе, всегда воспринимавший море как нечто обыденное и даже слегка надоевшее, вдруг понял, что не смогу жить вдали от этого запаха, от шума прибоя, от соленого ветра. В тот день я решил стать капитаном».

Я увёз в Центр подготовки три пожелтевших листа. Еще в пути прочитал первый. Деда можно было понять: настоящей, большой любовью, даже страстью к морю дышала каждая буква, каждое слово. Мне очень захотелось прочитать все листки, но, увы, я, как и дед, смог с трудом разобрать лишь несколько слов. Я показал подарок деда своим друзьям, и тут один из них, Влад Кузнецов, сказал, что сестра его жены работает в криминалистической лаборатории. Кузнецовская свояченица помогла нам узнать, что написано на втором листке. Третий даже с помощью самых современных способов и химикатов невозможно было прочесть, уж слишком сильны были повреждения.

Георгий-старший замолчал. Внук с нетерпением ждал продолжения рассказа. Но дед все смотрел в окно, за которым шумело море, кричали чайки, и солнце множило на разбивающихся волнах миллионы бликов.

- И что же было на втором листе? – не выдержал младший.

- Тоска, - ответил дед, - жуткая тоска по земле. Неизвестно, сколько недель, месяцев или лет прошло между тем днем, когда был написан первый листок, и днем, когда тот же самый человек выводил под грохот шторма или в тишине штиля пронзительную жалобу сына, оторванного от матери-Земли. Не подумай, что там были какие-то высокие слова и изысканные метафоры. Он просто вспоминал один летний день из своего детства. Солнечное утро. Запах леса. Алые капли земляники на поляне. Внезапно налетевшую грозу. Лужи, по которым дети мчались в дом. Но за каждым словом, за каждой строчкой стояла тоска человека по дому, по родине, по земле.

- Ты отдал деду расшифровку второго листа?

- Нет, - Георгий-старший покачал седой головой, - не отдал. Не успел. Я ехал к деду, но мне позвонила моя жена, твоя бабка. И сказала, что беременна. В тот день я к деду так и не попал. А через три дня уже нельзя было показать расшифровку текста на втором листке.

- Почему нельзя? – удивился внук.

- Потому что тогда он бы все понял.

- Что понял? – Георгий-младший почему-то со страхом ждал ответа деда.

- Он бы понял, почему я не полетел в космос.

- Но ты же не прошел медкомиссию? Тебя не пустили! – младший чувствовал, что в его голосе звучат нотки сомнения, предательские нотки.

- Все так. Врачи так и не поняли, откуда у проверенного-перепроверенного тридцатилетнего здоровяка вдруг – аритмия. Светила медицины не поняли, но я-то понял. Во время медосмотра я неотрывно думал о своем будущем ребенке и о том моряке, авторе дневника. И сердце меня послушалось.

- Дед, это бред, - Георгий-младший редко позволял себе подобные вольности в разговоре со стариком, - причем тут твои мысли?

- С точки зрения медицины и логики, может, и не при чём. Но я-то знаю, что, прочитав вторую страничку дневника, я изменил космосу, изменил своей мечте. Земля не отпустила, можно и так сказать, чтобы успокоить совесть.

- Дед, ты… - Георгий еще искал слова, но старик не дал ему закончить фразу.

- Это – моя история, пусть моей и остаётся. А тебя ждёт твой листок, третий. Да-да, не удивляйся. Помнишь, месяц назад я приезжал в Москву. Влад Кузнецов и другие ребята устроили «вечер встреч выпускников», а точнее – отмечали полувековой юбилей Первой марсианской экспедиции. И меня не забыли пригласить. В ресторане, когда все тосты были произнесены, Влад подошел ко мне и спросил, помню ли я ту историю с листами из старого дневника. Помню ли я? Смешной вопрос. Так вот, оказывается, и родственницу Влада тайна дневника не оставила равнодушной. За полвека криминалистика шагнула вперед и, представляешь, недавно она смогла расшифровать текст третьего листа.

- Здорово! – больше всего Георгий сейчас радовался тому, что дед отвлекся от самобичеваний, - и что там написано?

- Написано, что в последний день у деда на море нужно не спать, а ходить под парусом и плавать до полного изнеможения, - глаза деда улыбались.

- Ну дед, так нечестно, - по-детски протянул Георгий.

- Я скинул тебе расшифровку в электронном виде. Прочтешь, когда будешь лететь домой. А сейчас – поднять паруса, свисать всех наверх!

…Отыскав в почте сообщение деда, Георгий с удивлением почувствовал тревогу. Словно та самая утренняя чайка опять вскрикнула, пронзительно и жалобно. Чего он боится? Что фобия деда заразит и его? Что и его «не отпустит Земля»? Что страдания жившего двести лет назад английского моряка вот так, запросто, изменят его жизнь, перечеркнут его мечту? Георгий открыл сообщение и прочитал сначала расшифровку английского текста, а потом и перевод на русский.

«Завтра мы возвращаемся. Еще несколько дней – и я увижу дом, маму, отца, Мэри. Когда я закрываю глаза, шум волн кажется мне шелестом ветвей вяза, что растет под окном гостиной. А противный крик чайки почему-то напоминает вопли Джона и Гариетт, поссорившихся в детской. Все мои мысли сейчас – там, на земле. Я ждал возвращения, ждал встречи с родными и любимой больше года. Но почему тогда сжимает сердце? Почему я так и не ответил на письмо Мэри, в котором она умоляет меня никогда больше не уходить в море? И почему я выписываю сейчас эти вопросы, на которые давно знаю ответ? Разве виноват я в том, что волею небес душа моя рвется между двумя стихиями? Что в родном доме мне снится шум волн, а на борту корабля я не могу уснуть от тоски по земле? Завтра я вернусь домой и буду с нетерпением ждать того дня, когда под моими ногами вместо твердой земли опять будет зыбкая палуба, когда штиль и шторма будут сменять друг друга, и одинокая чайка будет кричать пронзительно и тревожно, предсказывая морякам то ли гибель в пучине, то ли счастливое спасение».

…Первый день экспедиции подошел к концу. Георгий заснул мгновенно, и уже через минуту ему снились дед, узкая полоска песка и бескрайнее море, сливающееся на горизонте с небом, в котором парила одинокая чайка.