– И вот, понимаешь, многое я сумела забыть. Поверишь ли, имя первого своего мужа умудряюсь забывать иногда – с трудом припоминаю: «А как звали-то?» А вот высокую кисть Стива над смычком – никак не удаётся!

Пассажирский «Сухой» взмывал над взлётной полосой почти вертикально, сразу.

И так же сразу я принялась рассказывать слычайному соседу в самолёте то, что буквально крутилось на кончике языка – мою давнюю романтическую историю влюблённости в одного лондонского парнишку.

Попутчик оказался русскоязычным молодым IT-шником, летящим в Германию на семинар. Я же, проделав пересадку в Москве, летела в Ганновер.

Цель полёта у каждого летящего была своя, память и судьба – тоже свои, ни на кого не похожие. И, если отмести в сторону стеснительность и закомплексованность, можно было расчудесно провести это время в полёте в необязательных разговорах и в приятном общении.

Мне тогда, в Москве, позарез нужно было попасть на концерт Лондонского симфонического оркестра. Билетов не было в свободной продаже за полгода вперёд. Да если бы и были – стипендии на приобретение самого скромного местечка где-нибудь на галёрке всё равно не хватило бы.

– Куда это ты так вырядилась? – подозрительно поглядывали на меня девочки из общежития.

Да, вид у меня был ещё тот! Длинное ситцевое платье «в пол» аляповатой расцветки с пышной цыганской юбкой шло в ансамбле с цыганской же шелковой шалью.

Мой ответ поставил бы в тупик самого догадливого аналитика:

– Мне нужно, чтобы стражи порядка обалдели и пропустили меня вовнутрь!

Куда должны были пропустить меня, по моим расчётам, стражи порядка – не раскрывалось, потому что понято не было бы в среде прагматиков и «технарей».

Милиция нарядом моим, по правде, не впечатлилась и не пропустила меня даже за первый круг конного оцепления. Я горестно сидела на лавочке в Александровском саду перед Манежной площадью и чуть не плакала. Я должна была попасть туда, в святая святых моего музыкального мечтания – на концерт любимого оркестра!

По аллее сада шёл парнишка со скрипичным футляром. На футляре красовался фирменный знак Лондонского симфонического.

– How do you do? – его-то, артистическую натуру, точно впечатлил мой кибиточный вид и длинные рыжие лохмы, выбивающиеся из-под цветистой шали.

Я вскинула на небожителя заплаканные глаза и на сбивчивом английском попыталась объяснить ему, как важно для меня было именно сегодня оказаться здесь, в полукилометре от желанного концертного зала и встретить именно его – одного из музыкантов.

– Let's go! («Пойдём!») – он потянул меня за руку за собой.

Странную пару пропускали беспрепятственно. И мы, благополучно минуя все кордоны с помощью пропуска Стива (так звали парня), оказались за кулисами концертного зала. Стив оставил меня стоять позади сцены и помчался переодеваться во фрак музыканта. А я, ни жива ни мертва, готовилась простоять здесь все два отделения, слушая музыку, да что там два отделения: весь день, всю ночь, всю жизнь!

Он был второй скрипкой – роль почётнейшая и важнейшая. Гривка белокурых волос то и дело отбрасывалась назад энергичным движением головы, гибкая спина, прямые плечи сливались в одно целое с корпусом скрипки, непривычно высокая кисть над смычком, полуприкрытые глаза едва скользили по нотному стану...

Я умирала от великого счастья причастности к музыке, творящейся на сцене, я умирала от восторга!

После концерта он пошёл провожать меня до общежития. Но сначала он что-то долго объяснял концертмейстеру.

Пожилой мужчина смотрел в мою сторону неодобрительно и даже с какой–то брезгливостью. Но Стив настаивал.

Я могла только догадываться, о чём шла речь:

– Ох, уж эта молодёжь! – наконец махнул рукой концертмей-стер, – ладно, иди, но возвращайся не позже полуночи!

О чём уж мы тогда говорили – не скажу, не помню. Помню только, что щёки пылали да в горле пересыхало. Адрес Стив записал, сидя на скамейке перед входом.

Застенчиво коснулся губами щеки:

– Good bye! Nice to meet you! – я чуть не расплакалась, так мне было жаль прерывать эту чудесную встречу с прекрасным принцем.

Вот-вот пробьют часы и его фирменный футляр превратится в тыкву...

– Удалось вам встретиться ещё раз? – глаза IT–шника блестели неподдельным любопытством.

– Два года мы писали друг другу письма. Письма его были для меня симфонией Малера! Понимаешь, в музыке Малера есть всё: и любовь, и страх, и жизнь, и смерть.

Она поднимает тебя высоко-высоко, в какие-то запредельные дали, а потом бросает оземь, разбивая сердце и душу... А затем меня вызвали в так называемый «особый» отдел, который был ответственным за то, чтобы студенты нашего «ракетного» вуза не поддерживали контакта с иностранцами.

«Ну-ну-ну» особого отдела – и переписка прекратилась.

– И что же, так никогда и не встретились? – явно разочаровался сосед.

– Несколько лет назад у Лондонского симфонического были гастроли по Средиземноморью. Я сейчас там обитаю. Купила билеты на один из концертов. Сидим в зале с мужем, очарованы музыкой, исполнением, атмосферой. А я смотрю, не отрываясь, на вторую скрипку: кисть левой руки особенно держит гриф, высокая кисть правой вздымается над смычком. Длинный седой волос свободно падает на плечи и не гармонирует со стройной, почти юношеской фигурой...

– Я знаю, его зовут Стив,– говорю я мужу с безразличием. – Мы когда-то были знакомы.

– Так подойди к сцене, окликни его! – засуетился муж.

– Да нет, не стоит, – вздыхаю я, думая о том, что от моей девичьей летящей походки и роскошной гривы рыжих волос и следа не осталось...

– И что, так и не поговорили? – сосед смотрит на меня сочувственно.

– Нет, я не смогла – стеснялось своего возраста, фигуры, ушедших лет и прерванной переписки.

– Грустно это всё как-то – разочарованно протянул сосед. – А я бы всё равно подошёл! Поговорили бы, что такого?

– Ну, может быть, может быть… – протянула я со смыслом и протянула соседу афишку. – Вот посмотри, симфонию Малера они играют в Ганновере сегодня вечером. Еле билеты купила через интернет! – и я пристегнула ремень безопасности.

Самолёт начал снижение на посадку.