Часть 2

Поспешность

 

В отличие от героя одной из песен Владимира Семеновича, который «… явился на свет не до срока …» Петька огласил своим криком родильное отделение Зеленогорской больницы, примерно, месяцев через семь после того, когда его семнадцатилетний отец, больше думая о том, как похвастается друзьям, что стал мужчиной, чем о процессе этого становления, не успел ничего сообразить, как процесс пришел к финалу, безмерно удивив этим, будущую Петькину мать, предвкушавшую что-то неземное и чудесное, а получившее немного болезненное и непонятное впечатление.

Кто знает, может, именно эта поспешность явления людям и отложила отпечаток на всю недолгую, если задуматься, жизнь Петьки, а также на его характер и стиль жизни и поведения. Но тут не берусь устанавливать причинно-следственную связь, может характер человека формируется еще в утробе, и именно этот характер и стал причиной преждевременных родов.

Но, почему-то мне кажется, что тот, кто не укладывается в рамки понимания, а, если и существует для кого-то, то только на уровне веры, не просто так дает каждому из нас тот или иной характер, привычки, отношение к себе и другим, а закладывает это все с только ему одному ведомой целью, формируя нашу судьбу. Потому что каждая судьба, в конечном счете, имеет свой баланс, свой окончательный вес на одной из чаш весов, в то время, как на вторую кладутся все судьбы, так или иначе пересекавшиеся с нашей. Вот об этом думал я, будучи свидетелем того, как Петька поспешно и не задумываясь рвал грудью финишную ленту своего земного пути.

Но это было много позже, а пока принесла его мать в свой отчий дом, потому как отца Петькиного забрали недавно в армию, из которой он так потом и не вернулся, зацепившись сердцем за дородную украинскую деваху да и осевшим навсегда в справной избе на окраине села, при котором размещалась его часть.

Не рады были дед и бабка, несильно обрадовались пополнению семейства, даже в роддом не пришли дочку с внуком встречать. И пошла не то чтобы молодая, а просто юная мамаша рядом с подругой-одноклассницей и с чадом на руках по летнему цветущему и благоухающему, воистину соответствующему своему названию в эти месяцы, Зеленогорску в сторону своей родной улицы Овражной, в дом, что в самом конце этого разбитого проселка, на границе леса и питомника. Устали руки, будто отваливались, и казалось ей, что осознала она тогда тяжесть материнства, не зная в тот час, что боль в руках в этот день, самая меньшая боль и трудность будущего ее.

Но ладно не будем о трудном и о грустном. Пусть все идет, как оно шло, кем-то заранее начертано и предрешено, а я об этом попытаюсь рассказать.

Очень мне нравится название одного из видов прозы – «рассказ». Конечно, многим хотелось бы написать эпохальный роман, например, ту же «Войну и мир», но тут есть две сложности: первая – не каждому обломился талант для этого, а вторая, что не у многих хватит терпения прочесть, все, что вам талант позволил навалять. А вот, что касается того, как определить, что же вам, в конце концов, удалось выдавить из себя, то рассказ, на мой взгляд, самое то, что надо, потому как происходит от слов, символизирующих вашу способность донести что-то до кого-то, то есть рассказать. Именно рассказ подразумевает вашу точку зрения, потому что «раз и сказал», то бишь я сказал, а раз я сказал, значит, я так думаю, я так считаю. Таким образом, только рассказ есть то, что собой раскрывает ваше мнение и ваш взгляд на вещи.

Во как меня безногого понесло и повлекло. Были бы ноги, сбегал бы с дружками за водкой, а не тратил бы время на то, чтобы пытаться объяснить, какого лешего тянет меня что-то написать и еще упросить вас это прочитать.

Как бы там не было, но, еще не достигнув и первого своего дня рождения, решился Петька неожиданно для себя и окружающих измерить своими шагами расстояние от кроватки, в которую перед этим вцеплялся ручками, до двери, кем-то оставленной открытой и являвшей взору темный коридор, ведущий на кухню и на крыльцо. Если от срока его присутствия под солнцем отнять два, недосиженных в положенном природой месте, месяца, то становится понятно, что и отказаться от четырех точек опоры в пользу двух он тоже решил раньше многих.

Вот только говорить Петька не хотел торопиться. Видать боялся сморозить какую-нибудь глупость, а потому хранил гордое молчание, несмотря на все мамины попытки заставить его отреагировать на говоримые ласково вынуждающим голосом глупые вопросы, такие как: «А что наша крошечка кушает?», будто все вокруг слепые или настолько долго живут, что забыли, как называется манная каша.

Пошел он сразу и поспешно, торопясь, пока кто-нибудь не остановил. Да так спешил, что не успел и понять, что произошло, когда его лоб встретился с торчавшей из расшатанного пола шляпкой гвоздя. При этой встречи никаких слов, которые он не умел издавать, не надо было, чтобы выразить свое возмущение. И полетел по комнате, а оттуда в коридор, заглянув на кухню, вырвался на улицу, спугнув стайку воробьев, сидевших на перилах крыльца, отчаянный плач, обидевшегося на весь свет, ребенка, который в первый раз попытался сделать что-то самостоятельное и, как полагается, сразу же был наказан за это болью.

Но, уже однажды решившись что-то сделать, он не мог от этого отказаться и гордо перемещался в вертикальном положении, от падения до падения, являя всем окружающим разбитый лоб, который потом всю оставшуюся Петькину жизнь был помечен шрамом в виде многоконечной звезды, расположенной ровно по центру, чуть выше того места, где могли бы сойтись его брови, если бы им было суждено сойтись. Именно этот шрам принес ему позже, уже в школе еще одно прозвище, кроме того, что принес он с собой из дома - «Звезданутый».

Вот так, как бы и ожидаемо после преждевременных родов, но все равно неожиданно зашагал он по жизненному своему пути, не огибая сложностей и налетая на всякие препятствия, не убирая в сторону помеченного лба. Видать, заранее зная, не обидит его путь никого, а оставит о себе добрую память хотя бы в нескольких сердцах.

Следующим значимым действием в стремлении покалечить себя стала его поспешность в поглощении пищи, поставленной перед ним на стол в тарелке. Не дожидаясь никого, хватал Петька ложку, зачерпывал горячий суп и отправлял его себе в рот. После этого действия он начинал кричать, хватать воздух ртом и вываливать публике распухший, ошпаренный язык.

Вот именно в это время, когда учился он, нанося себе ожоги, самостоятельно утолять голод за круглым семейным столом и нарекла его мама прозвищем «Поспешка». Так это прозвище и пошло за ним следом из дома в детский садик, а оттуда в школу, где вместе с фамилией, Пешков, сформировало кличку «Пешка». Как говорят, имеют слова произнесенные вслух дурную привычку материализоваться, вот и кличка эта, провожая Петьку по жизненному пути, не дала ему стать ни ферзем, ни тузом, прошмыгнул он по этому миру незаметно, не вызвав громких возгласов и оваций.

Я к чему эту ботву всю тут привожу, а к тому, что если ты кого дураком будешь долго называть, то он, пить дать, точно не сможет со временем вспомнить, сколько будет дважды два. Как и в сказках наших народных все мои тезки, Иваны, обязательно дураки, а почему, а потому что их такими или родители, или царевны-лягушки считают. Вот так и Петька прошел всю жизнь свою пешкой, так и не смог пересечь поле, разрисованное клетками белыми и черными, как удачными и неудачными, чтобы стать кем-то значимым и завидным, а так и остался никому не нужным и никчемным, как может со стороны показаться. Ан нет, кто-то поди всю оставшуюся жизнь будет вспоминать, что был такой по жизни дурак и непутевый, но вот не будь его, не столкни меня мой путь жизненный с таким вот ненужным, и оказался бы мой путь этот на много короче.

Приучилась постепенно его мама не подавать ему еду или чай в горячем виде, чай разбавляла холодной водой, а тарелку с едой, прежде чем подать на стол, держала на подоконнике, чтобы остыла.

Несмотря на, свалившиеся на ее молодые плечи, заботы, не утратила Вероника (Петькина мать) свойственного ей с детства веселого и общительного нрава. Оставалась всегда в окружении кавалеров и любовников, которые правда долго не задерживались, кто сам не стремился закреплять отношения с одинокой женщиной, обремененной ребенком, а кто и ей надоедал. По-всякому было.

Родители ее, хоть и продолжали осуждать ее одинокое материнство, но все же кое-какую помощь оказывали. Как не странно, но больше этой помощи шло от отца: погулять с Петькой, почитать ему, уложить спать.

Родители-то ее (Кирилл и Валентина) начинали свою семейную жизнь хоть и рано, чуть дождавшись восемьнадцатилетия, но все по правильному, по высокоморальному. До свадьбы ни-ни, и только в первую брачную ночь потеряла Валентина свою девственность. Дочку родила вовремя, жили душа в душу. Кирилл даже не посматривал по сторонам, уж не говоря про Валентину.

Но вот где-то годам к тридцати трем, проснулась в муже тяга к знаниям. Имея за плечами ремесленное свое образование, увлекся он физикой, начал со школьного учебника, потом стал покупать более серьезные издания в магазине «Старая техническая книга», что на углу Литейного и Жуковского, ездил туда пару раз в месяц. А, отдавшись сему увлечению, стал замыкаться, впал в молчаливость и нелюдимость. Видать так на него подействовало понимание, сколького он не знает, сколько упустил в молодые годы свои. А теперь, осваивая сложные физические законы, еще и осознал, что не о чем, видать, ему говорить с необразованными домочадцами, вот только с Петькой и можно обсудить, что из научных трудов уяснил, благо малец не спорил, молча внимал умные дедовы мысли и рассуждения.

А Валентину бросило после рождения внука в другую крайность.

Глядя на ветреную жизнь дочери, она, вдруг, осознала, сколько сама упустила в жизни своей правильной, в награду получив молчаливое, замкнутой создание, часто лежащее по ночам с открытыми глазами рядом с ней, уперев взгляд в темноту, полностью поглощенное перевариванием, полученных за день знаний, не обращая внимания, что жена пытается придвинуться поближе.

И вот годам к сорока, нашла она себе утешение в объятиях городского мужика, веселого, балагурного и ненасытного. Да так это ее затянула, что порой и ночевать-то домой не возвращалось, благо этого, казалось, никто и не замечал, по крайней мере, вопросов вслух не задавали.

Так и жили они, каждый в своем русле и течение.

Еще перед школой Петька познакомился с огнем, а это вам не горячий суп, а посильнее ощущения. Было дело так: пекли они с приятелями на опушке леса, за домом, картошку. Увлекательное было занятие – сначала костер красивый и завораживающий, потом угли раскаленные, потом процесс приготовления лакомства. А вот когда приятель, что постарше, выкатил одну из картофелин веточкой на траву и начал чистить, Петька в спешке выкатил, подражая товарищу, уголек раскаленный и радостно схватил его, сжав в ладони.

Долго он после этого ходил с перебинтованной рукой, пока на ладони наросла новая кожа, и навсегда приобрел панический, какой-то животный, страх перед огнем. Все костры обходил потом стороной, не участвовал в наших ночных посиделках у огня, к печке дома не подходил даже в лютые морозы.

Вот так путем проб и ошибок формировал он свой инстинкт самосохранения, но так и не смог побороть привычку что-то сначала делать, а потом уже обдумывать, что же сделал. Опережали его действия работу его мозга. Такая вот была особенность в его поведении, поспешность, одним словом.

Единственное, что усвоил на всю жизнь, и не то чтобы умом, а на уровне инстинкта, это страх перед огнем, причем страх животный, парализующий.

Как и полагается, настигла Петьку школа.

Школа не смогла сломать его стремление к опережению времени, отведенному на то или иное действие. Начал хватать он «двойки» и, не потому что был глупее иных, а потому что рука его вздымалась над повинно опущенными головами одноклассников еще за несколько секунд до того момента, как удавалось учительнице сформулировать вопрос, уж не говоря о том, чтобы вопрос этот смог переварить Петькин мозг.

Так же было и с домашними заданиями, не успев закончить заданные примеры по математике, перескакивал на упражнения по русскому и так далее. И происходило это у него как-то естественно, не то чтобы он не хотел доделать, а просто срабатывал внутри какой-то звоночек и переключал мальчишку на что-то другое.

Еще, как-то в третьем классе, была у них линейка всех младших классов по поводу дня рождения всеобщего дедушки (который, извините, помер в том возрасте, в котором многие сейчас только начинают задумываться о приобретении молодой жены и рождении в ближайшие годы наследников и уж ни в коей мере не относят к себе титул деда), на которой звеньевые октябрят всех классов должны были выступить с обязательствами по сбору макулатуры во имя спасения советского издательского дела.

Слушал Петька все эти звонкие голоса, которые готовили себя к будущим отчетным докладам на трибунах разного уровня, и не отмолчалась неспокойная, искренняя и верящая душа, вынесла мальца вперед первой шеренги. Не уследила завуч, уверенная, что выступление шпингалета согласовано в директорском кабинете, кивнула так покровительно и получила в ответ звонкий Петькин возглас:

- А наша Звездочка обязуется собрать пятьдесят килограмм!

Как назло, присутствовали представители районного начальства.

Бедный Петька, он так и не понял потом, почему все смотрели на него, как на предателя, он же не мог тогда соизмерить объем собираемой бумаги с ее весом, но уж больно красивая цифра пятьдесят.

Однажды, уже в старших классах заработал Петька перелом переносицы. Вы уже догадываетесь, почему.

Кончено, не подумав, влез в чужую драку, защищая слабого. Вот и получил очередное увечье из-за неспособности сначала подумать. Вот вы – человек разумный – не полезли бы в такой ситуации, вот этим он от вас и отличался – обречен был не необдуманность действий своих. Правда, признать надо, того слабого он отбил, но поплатился. Мы же понимаем, что зря – все одно, слабого забьют, ну днем раньше или позже, какая разница, а перелом переносицы – дело опасное и неприятное, потому и дышим мы нашими прямыми и ровными носами невозмутимо и спокойно.

Но надо правды ради признать, что в одном деле помогла Петьки его врожденная поспешность. Это футбол. Так случилось, что назначили его вратарем в классной команде. У нас в школе физкультурник был помешен на этом спорте в виде пинания мяча, поэтому в каждом классе создавалась команда, которые сражались между собой, потом из лучших формировали школьную команду, для участия в первенстве Зеленогорска, а там уже и в наш областной центр – Ленинград (слыхали о таком?) – можно было попасть.

Хотя, в отличии от героя Кассиля, Петька не работал в порту на разгрузке барж с арбузами, но вратарем был классным. Именно за счет своей, сводящей частенько всех окружающих с ума, привычки совершать действие до того, как он его обдумал. И так всегда случалось, что бросался он в какой-нибудь угол ворот за самую наименьшую долю секунды до того, как нога нападающего касалась мяча, направляя его в сторону стоящих буквой «П» бревен.

Когда играл его класс, мы бросали все дела, садились на скамейки за Петькиными воротами и начинали спорить: сначала на конфеты, с возрастом на папиросы, а уже в старших классах на деньги, пропустит или нет. Вот Плейшнер, зараза, все время ставил против Петьки и хоть и очень редко, но выигрывал по-крупному.

Всем казалось, что светит Петьке лучезарное футбольное будущее. Но он поступил, как всегда, не любил он чем-то долго заниматься, и в девятом взял и бросил футбол. Просто так! Мол, а пошли вы все, надоело.

Худо-бедно закончил школу и покатил на защиту рубежей.

А уж в армии он натерпелся. Сколько часов строевой получил за то, что командирский голос из-под козырька фуражки крича:

- Нале…

Уже исполнительную часть команды:

- …во! – издавал не в сторону выпученных глаз Петьки, а в его правое плечо.

А уж завершение команды:

- Кру…

-…гом! – вообще летело бойцу в спину.

Нет, чтобы помедлить, уразуметь, сколько бы набоек на каблуках надраенных перед завтраком сапог можно было бы уберечь!

Вернувшись на гражданку, то есть в то состояние, которое мы все называем обычной жизнью, где нет надобности использовать зубную щетку для чистки отхожего места, где нет необходимости красить зеленой краской траву, благо придет лето, и она сама окраску сменит, где нет необходимости застегивать перед обедом на животе солдатский ремень, отрегулированный по длине в соответствии с диаметром твоей головы и отсутствуют прочие обряды так необходимые для защиты Родины, так вот, вернувшись из этой «зоны», в которую попадаешь не по суду, а по рождению в нашей стане, пошел Петька на работу.

К моменту дембеля внука дед его совсем свихнулся, ни с кем не разговаривал, а все чертил в воздухе неведомые формулы и мычал. Вот так тяжело сказались на его разуме излишние знания. Жил бы неучем, был бы нормальным мужиком, получал бы кайф от жизни. А так … Да Бог судья всем этим авторам умных книг и учебников!

Бабка вообще осела в Осиновой Роще у нормального (не слишком образованного) мужика, да и мамаша прижилась у сожителя где-то в районе вокзала.

Так и поделили Петька с дедом две комнаты, окнами на, рядками посаженные за ручьем в овраге, молодые клены на краю Питомника.

А работу он себе нашел, еще не добравшись до дома, по пути из армии. Поджидая на вокзале нашем автобус, прочел на доске «Требуются», что погибает Сестрорецкий хлебозавод без грузчиков. Почесал в затылке, вскочил в автобус, а на следующее утро отправился в Сестрорецк.

Пройдя, как положено, всякие медкомиссии, явил себя перед девичьей бригадой «сдобного» цеха, катая по жирному скользкому полу тачки со штабелями сложенных на ней лотков со сладкой продукцией, или загружал этими лотками хлебовозки.

Вот погрузка ему давалась на радость водилам, которые начинали подъезжать еще часа в два ночи, чтобы успеть развести товар по булочным до утра. Получали водилы хлебные сдельно, потому гоняли по пустым ночным улицам, как сумасшедшие, да покрикивали на грузчиков в магазинах и на заводе: «Шевелись, зараза! Мне еще три ходки надо успеть!»

Загрузка хлебовозки было делом высоко технологичным, с использованием средств механизации – транспортера – широкой резиновой ленты на электрическом ходу, тянувшейся через специальный пролом в стене из отгрузочного склада на пандус, к которому машины и подавали. Технология такая была: привозит грузчик из цеха на склад стопки с лотками, расставляет их в определенном порядке, чтобы потом, глядя в накладную, было сподручно в определенном порядке продукцию на ленту ставить. Второй в это время, стоя на пандусе, снимал лотки с ленты и запихивал в машину, начиная загрузку с верхнего, ближнего к кабине угла фургона.

Если кто не знает, хлебовозка внутри оборудована стойками, к которым приварены металлические уголки, куда и надо лоток запихнуть. Но не простое это дело, потому как лоток снизу по углам скреплялся металлическими скобами, которые со временем разбалтывались и начинали цепляться за направляющие уголки хлебевозки, если ты туда лоток не под правильным углом пихать начнешь, потом мучайся с заклиниванием, отдирай лоток, опять прицеливайся…. Потому на каждый уровень уголков надо свой угол запихивания соблюсти, а тут еще водила орет, да и темно ночью, единственная лампочка под навесом пандуса больше скрипит своим крепежом, чем света дает.

И здесь поспешность героя нашего стала легендарной. Ни одного промаха, все же руки делают, голову можно и не включать.

Решили его раз грузчики из бригады загнать. Сговорились, и, когда Петькина очередь пришла на пандусе скакать, они все встали у лотков склада (обычно один подавал) и, запустив ленту транспортера на максималку, лотки стали подавать впритирку, сплошным потоком. Да не тут-то было, Петька даже не запыхался, ни одного промаха, ни одного зацепа скобой за уголки, пара минут, и машина загружена.

Прославился он на весь завод своей скоростью.

Там же в своей смене приглянулась ему девица одна. Как полагается, поспешно женились, струганули сынишку, да еще тот не успел на свет явиться, как также поспешно и разбежались, уяснив для себя ошибку у одного от нажитой тоски по женскому полу за армейские годы, а у второй от неожиданности, что на нее страшенную кто-то внимание обратил.

Так через полгода, проведенного в Петькиной комнате, и вернулась его жена под крыло к родителям. Но отдать надо должное, не бросил ее Петька, помогал и по дому, а потом и с сынишкой почти все свободное время проводил.

Года через три после обретения потомства вдруг резко изменил Петька стиль жизни своей, да так, что все подивились. Ушел из грузчиков, перевелся в сторожа завода – работа сидячая и сонная и это с его-то характером, видать использовал отведенный запас неукротимой энергии своей. А домой приволок расстроенную треснувшую гитару из комиссионки и стал оглашать отчий дом заунывным мычанием, сопровождаемым режущими ухо звуками разболтанных струн.

Что с ним случилось, что изменилось, так никто и не понял. Такая тоска в нем проснулась, что просто плескалась в его глазах нескрываемо. Ходить стал медленно, часто останавливался, впадая в задумчивость, и уж больно часто стал голову задирать и замирать, глядя на небо. Не узнать человека!

Вот тогда-то и произошла наша с ним последняя встреча.

Как известно люди больше всего любят смотреть на огонь, на воду и на то, как другие работают. Поэтому считается, что пожары и собирают такие толпы зевак.

Так и у нас случилось – загорелся старый детский сад, что на границе Зеленогорска и Ушково. Быстро загорелся, да и не вовремя – был тихий час. Как обезумевшие, воспитательницы детишек на улицу полуодетыми тянули, несли, гнали. Выгнав, начали пересчитывать, да одного не досчитались.

Тут как раз ко мне, глазеющему на буйства пламени, подошел Петька. Что-то хотел спросить, даже рот открыл, но услыхал краем уха, что одного мальца не хватает, как раз того, который частенько к его сынишке в гости забегал.

Что-то мелькнуло у него в глазах, и, вдруг, как в былые времена, не спросив голову, понесли его ноги к крыльцу горящего дома, руки выхватили из рук какой-то бабки ведро с водой, вылили на плечи и спину, глаза закрылись, чтобы отключиться от ужаса перед огнем, и влетел Петька в полыхающие коридоры.

Только он бросился к зданию садика, как в спину ему полетели отчаянные крики воспитательницы:

- Стой!!! Здесь он!!! Нашелся!!!

Но где там, заложила поспешность уши Петькины, некогда думать было, несли ноги.

Треск страшный вокруг, но и сквозь него услыхал он плач детский из спальни. Туда. Где? Глянул. А малыш под кровать забился, молнией выхватил его оттуда, закутал в какое-то одеяло и на улицу. Выскочил, откинул край одеяла, увидел, что это не тот, кого он рассчитывал найти, быстро передал ребенка кому-то и назад в огонь, никто и сообразить ничего не успел.

Только скрылась спина Петьки за горящей дверью, как со страшным скрипом сложились стены старого здания, аккуратно так, внутрь, одна на другую, а сверху с громким вздохом легла раскаленная крыша.

Потом выяснили, что приятель его сына от страха в кустах прятался, а тот, кого Петька нашел, был не из детского сада, а пришел в гости, а когда началась паника, спрятался под кровать, чтобы не увидели и не ругали, что он без спроса в тихий час решил кого-то навестить.

Вот не спрячься тот, за кем в огонь Петька бросился, не жил бы сегодня тот, кому повезло, что пересеклась его судьба с Петькиной.

 

Сентябрь 2011 года.