Взвод поручика Слукина четверть часа назад сменился с караула.

Развалившись на траве перед избой, в которой их юный командир засел

проигрывать в карты старшим друзьям-офицерам присланные из дома

деньги, егеря обсуждали непростые взаимоотношения между

командующими Первой и Второй Западными армиями.

- Прав Багратион, - убежденно говорил слушавшим его с большим

вниманием солдатам-первогодкам служивший третью кампанию лучший

полковой запевала Борис Нефедов, - Барклай - изменник! Он бы

французов в Москву привел, если бы не Петр Иванович. Теперь, когда

армии соединились, ему уже нечем оправдывать отступление! Небось, и не

хотел, да надо наступать, раз Багратион приказал: Петр Иванович-то

чином повыше будет!

- Путаешь ты чего-то, Нефедов, - отозвался сидевший рядом капрал

Чернов, только что закончивший чистить недавно полученный штуцер и

теперь внимательно прислушивавшийся к разговору. Тут же все внимание

молодых солдат переключилось с Нефедова на него, а он, весьма

польщенный данным обстоятельством, рассудительно продолжил:

- Багратион не может приказать Барклаю. Да, он выше чином, но

Барклай - военный министр, и пока государь не назначит Петра Ивановича

главнокомандующим, он хотя бы формально будет в подчинении у

Барклая. Так что приказать ему он никак не мог, а вот убедить начать

наступление, это - да, это он мог. Теперь-то уж точно погоним Бонапартия

обратно в Париж!

- Ну, так я и говорю - если бы не Петр Иванович... А что он не приказал,

а убедил - так это я просто не так выразился. Для солдата ведь слово

"приказ" - понятливей, - начал оправдываться Нефедов, но, видя, что

Чернов неторопливо разглаживает поседевшие в суворовских походах

усы, собираясь продолжить свои поучения, запевала, развернувшись всем

корпусом в другую сторону, ткнул кулаком в плечо сидевшего слева

крепыша Егора Тарасова:

- Слышь, Егор, купи топор!

Молодежь весело рассмеялась. И только простой деревенский парень

Егор не понял шутки:

- Да зачем мне топор, я пока хозяйством обзаводиться не собираюсь. Вот

вернусь после службы домой, тогда и приходи со своим топором.

- Эх, Егор! Двадцать лет на свете прожил, а простых вещей не

понимаешь! Вот сойдемся с францем врукопашную, ты что, собрался

одним ружьем обойтись? Ну, кольнул штыком, ну, ударил прикладом...

Штык - погнулся, приклад - вдребезги! Кулаками махать будешь? А

топором - раз, раз! Коли их, как дрова в своем хозяйстве! А ты - домой,

домой... Деревня!

- Дядь Борь, - уставившись на Нефедова круглыми воробьиными

глазами, робко встрял в беседу светловолосый Саша Бутищев, даже среди

низкорослых егерей выделявшийся малым ростом и получивший за это

прозвище Сашка-клоп, - а если наши наступают, чего мы-то здесь ждем?

Так ведь и война без нас закончится!

Нефедов снисходительно хлопнул ладонью по Сашкиному киверу,

нахлобучив его тому до самого носа:

- Военная стратегия - это тебе не девок на завалинке щупать! Это там:

сам - в наступлении, сам - в обороне. А здесь: одна дивизия наступает,

другая - обеспечивает фланг, третья - в резерве. Потом меняются. Погоди,

и до нас очередь дойдет.

В открытом окне избы показалась пушистая белая кошка с рыжим

пятном на спине и черным хвостом; тщательно облизав лапу, спрыгнула в

огороженный невысоким забором сад, вскочила на забор и пошла по

верхней перекладине.

- Буська, Буська! - позвал ее Нефедов.

Кошка, едва удостоив его мимолетным презрительным взглядом, важно

прошагала мимо.

- У-у, шкурка линючая! - одобрительно прогудел егерь.

- А ты-то откуда знаешь, как ее зовут? - спросил Егор.

- А вчерась-то, как пришли, не слыхал, что ли, как ее хозяйка звала?

- Имя-то какое странное - Буська, - пробормотал Сашка-клоп.

На дороге, ведущей из местечка Ляды в Красный, показался скачущий

галопом всадник. Крикнув дозорным:

- Срочное донесение генералу Неверовскому! - он промчался мимо

заставы в направлении дома земского старосты, где размещался штаб

двадцать седьмой пехотной дивизии.

Из избы выскочил поручик Слукин, вопросительно взглянул на капрала

Чернова.

- Так что, ваше благородие, - бодро отрапортовал тот, - вестовой из Ляд

к генералу со срочным донесением! - И, доверительно понизив голос,

полувопросительно прибавил:

- Никак, французы близко. А то что бы так было гнать?

- А, - небрежно махнул рукой Слукин, - какой-нибудь фуражный

эскадрон заблудился, а наши панику подняли. - И, мечтательно оглядев

чистое августовское небо, вернулся в дом, к картам.

- Как же, - проворчал вслед ему капрал, - будет Лужин из-за какого-то

отряда гонца слать! Тут дело покрупнее будет...

 

Догадка Чернова была верной. Узнав, что контратакующие русские

армии оставили Смоленск почти без прикрытия, Наполеон принял решение

фланговым маневром захватить город и окружить сконцентрировавшиеся у

Рудни главные силы русских, что неизбежно повлекло бы за собой их

капитуляцию или полное уничтожение.

Выполняя этот план, кавалерия Мюрата, пехотные корпуса Нея и Даву и

гвардия, при которой находился сам Наполеон, переправились у Расасны

на левый берег Днепра и форсированным маршем двинулись по Новой

смоленской дороге в направлении Ляды-Красный-Смоленск.

Барклай-де-Толли, начиная контрнаступление, опасался обхода с

севера, но Багратион все же направил к югу, в Красный, дивизию

Неверовского, авангард которой, заняв Ляды, и обнаружил

приближающуюся французскую армию.

Авангардом дивизии служили два драгунских эскадрона при двух

орудиях, под командованием подполковника Александра Лужина.

Получив от высланных к Днепру дозорных известие о форсировании

реки крупными силами французов, Лужин немедленно послал вестового в

Красный и отдал распоряжение о подготовке к бою.

Пока солдаты седлали коней и проверяли вооружение, Лужин совещался

с офицерами:

- Господа, судя по всему, Наполеону удалось обмануть наше

командование, и теперь от нас с вами зависит, успеет ли дивизия

приготовиться к бою, - неторопливо, взвешивая каждое слово, начал он,

обводя взглядом собравшихся вокруг него офицеров. И, не найдя ни в

одной паре устремленных на него глаз признаков малодушия, продолжил,

воодушевляясь все больше и больше:

- Мы, конечно, можем, бросив пушки, скакать в Красный следом за

посланным мною гонцом, но следом за нами придут французы, и

неизвестно, успеет ли дивизия приготовиться к бою или отступить к

Смоленску, что, вероятно, при данных обстоятельствах будет лучшим

решением. Будучи уверен в мужестве каждого из вас и каждого нашего

солдата, я предлагаю остаться на этой позиции и удерживать ее, пока

хватит сил. Если нас не сомнут сразу, мы выиграем для дивизии

необходимое время. Прошу каждого высказать свое мнение: да или нет.

- Да.

- Да.

- Да.

- Иного я от вас и не ожидал, - загорелое лицо Лужина осветилось

мягкой улыбкой. - Мой план таков: обмануть французский авангард

представлением о засаде, подобной той, в какую французская кавалерия

угодила под Миром. Я послал предупредить жителей, что, возможно, Ляды

подвергнутся артиллерийскому обстрелу, чтобы уходили отсюда.

Эскадроны выведем навстречу врагу, завяжем бой, при этом один-два

взвода должны держаться позади, в свалку не лезть. Если получится,

назад, к деревне, повернем все разом, если нет - то хотя бы эти два

взвода. Пушки у нас хорошо начищены, издалека будут видны. Вон как

блестит! - одобрительно кивнул в сторону одного из орудий. - За домами

спрячем артиллерийских лошадей, приставим к ним двух солдат, чтобы

время от времени ржать их заставляли, заодно и сами будут создавать

видимость засады, перебегая от дома к дому по пустым улицам... Глядишь,

и облапошим дорогих гостей. С Богом, господа!

Офицеры разошлись раздавать приказания. Зная, что все сказанное им

будет исполнено в точности - на своем первом смотре дивизия недаром

получила оценку "отлично", Неверовский знал, чего требовать от солдат -

Лужин подошел к своему коню Росу, провел рукой по гладкой тонкой шее,

почувствовав ладонью ритмичную пульсацию скрытых под кожей вен. Рос,

довольно всхрапнув, приблизил морду к его лицу, мягкими черными

губами пожевал правое ухо и тихо блаженно заржал.

Ласково гладя коня, Лужин вспоминал, как пять лет назад, в Тильзите,

был готов принести в жертву свою двадцатисемилетнюю жизнь ради

разрыва этого позорного для России мира и новой войны с Наполеоном.

И вот война началась. Но не где-то там, в Австрии или Польше, а здесь,

на его родной земле. И сейчас он так же охотно отдал бы свою жизнь,

лишь бы этой войны не было никогда...

- Ваше благородие, - вклинился в мысли Лужина скрипучий старческий

голос.

Лужин, не сразу сообразив, что обращаются к нему, продолжал

поглаживать коня, и только когда тот же голос раздался вновь, вернулся к

действительности.

Перед ним стояло десятка три мужчин разного возраста с топорами и

засапожными ножами в руках – белорусские евреи, жившие в Лядах.

Впереди всех стоял высокий жилистый старик лет восьмидесяти, с

тесаком, заткнутым за подпоясывавшей просторную холщовую рубаху

веревкой.

Видя, что взгляд офицера приобрел осмысленность, старик заговорил,

глядя ему в лицо выцветшими немигающими глазами:

- Нас наш ребе отправил вам в помощь: дозор нести или раненым

помогать… Можем и в бой идти, если что.

Лужин отрицательно покачал головой:

- Нет, невозможно. Я бы мог принять вашу помощь, если бы у нас был

хотя бы один шанс на успешную защиту, а так - нет, не могу. Спасибо вам,

прощайте.

Но старик и не подумал уходить:

- Шанс, шанс... Мы - ваш шанс. За мной, ребята! - И решительным шагом

направился к ближайшей пушке. За ним двинулись и остальные.

Задерживать их силой не имело смысла. Но - подставлять мирных

жителей под пули?

- Подождите! - крикнул Лужин им вслед. Подошел к старику, приложил

два пальца к козырьку:

- Подполковник Лужин, командир авангарда двадцать седьмой пехотной

дивизии!

Старик улыбнулся:

- А я, получается, - командир отряда Яков Гугель.

- Ну, что ж, командир... Диспозиция у нас уже готова, боевая линия

сформирована, а вот резерва, как видите, нет. Так что определяю ваш

отряд в резерв! Видите, артиллерийских лошадей прячут за домами?

Спрячьтесь там же; когда появятся французы, изредка легонько

покалывайте лошадей в бока, чтобы ржали. Иногда перебегайте между

домами, чтобы французы подумали, что здесь засада. Без моего приказа в

бой не вступать!

И, вскочив на коня, поскакал к выстроившимся перед деревней

эскадронам.

 

Генерал-майору Дмитрию Петровичу Неверовскому шел сорок второй

год. Убежденный сторонник суворовской военной школы, он, как и вся его

сформированная буквально накануне войны двадцать седьмая пехотная

дивизия, как и вся русская армия, с самого начала войны лелеял мысль о

переходе в контрнаступление, и когда, наконец, после соединения Первой

и Второй Западных армий оно началось, был уверен в скором разгроме

наполеоновской армии.

Известие о приближении французских корпусов вызвало в его душе

минутное смятение, быстро сменившееся обычными для него

сосредоточенностью и энергией.

Прекрасно зная Лужина, Неверовский нисколько не сомневался в том,

что лихой подполковник не упустит возможности потрепать французам

нервы, и потому сразу же велел вестовому взять свежую лошадь и

возвращаться в Ляды:

- Если он еще не успел ввязаться в драку, пусть немедленно бросает

пушки и идет на соединение с дивизией. А если успел - пусть отрывается.

Пасть на поле боя он всегда успеет!

Отослав драгуна, несколько минут обдумывал сложившуюся ситуацию.

Перед ним - восемь вражеских дивизий, возможно, следом за ними идут

еще несколько; сила, вполне достаточная для неожиданного захвата

Смоленска и удержания его до подхода всей французской армии.

Занять оборону в Красном - значит заранее обречь дивизию на

уничтожение. Единственно возможное решение - не теряя времени

отходить к Смоленску на соединение с седьмым корпусом Раевского.

Отправив вестовых к Багратиону и Раевскому и отдав приказ об

отправке двух артиллерийских рот в Смоленск и о подготовке дивизии к

отступлению, Неверовский вызвал к себе командира егерской бригады

полковника Воейкова.

Объяснив ему обстановку, отмерил несколько шагов от одной стены к

другой, и, повернувшись, посмотрел полковнику в глаза:

- Алексей Васильевич, в Красном для прикрытия нужно оставить

несколько рот, лучше всего егерских. Поэтому я прошу вас выделить один

батальон, которому будут приданы орудия второй артиллерийской роты.

Из Ляд прибудет отряд Лужина, который наверняка пожелает остаться

здесь. Может, вместе и вырвутся. Багратиону под Шенграбеном удалось со

своим отрядом выстоять против целой армии, будем надеяться, что и

нашим ребятам удастся...

Отпустив Воейкова, снова зашагал по комнате, размышляя о судьбе

оставленных им здесь солдат. Обреченные на подвиг...

Потом обратился мыслью к будущему уходящих из Красного: до

Смоленска - более пятидесяти километров; зная, что их движение

обнаружено, французы наверняка ускорят темп, их конница настигнет

дивизию на первом-втором десятке, значит, оставшуюся часть придется

идти с непрерывным боем. Окопанная небольшими рвами и обсаженная

березами Новая смоленская дорога способствует отражению

кавалерийских атак, но против пушек березы не помогут. Удастся ли

спасти дивизию?

Вошедший дежурный офицер доложил, что полки к походу готовы.

Неверовский молча кивнул и решительным шагом, отбрасывая сомнения,

вышел на улицу.

Здесь, глядя на выстроенные шпалеры войск, ожидающих его приказа,

он окончательно уверился в благополучном исходе отступления.

- Воины! - громко, но без надрыва заговорил Неверовский. - Прямо на

нас движутся вражеские корпуса, стремящиеся захватить Смоленск. Если

мы останемся здесь, мы не сможем помешать врагу осуществить

задуманное: он просто обойдет Красный и двинется дальше, оставив

против нас часть своих сил. Поэтому, и только поэтому, мы отступаем к

Смоленску, где и дадим неприятелю решительный отпор!

В Красном остаются наши товарищи. Они отвлекут на себя французскую

пехоту, но за нами погонится кавалерия. Бой с ней неизбежен. Помните,

чему вас учили ваши командиры: подпускайте врага как можно ближе и

стреляйте прицельно в упор; передние шеренги стреляют, задние быстро

перезаряжают ружья и передают передним; дорвавшихся до ваших рядов

кавалеристов принимайте на штык! Мы будем вынуждены обходиться без

поддержки артиллерии, потому что она стала бы легкой добычей

неприятеля, но наше мужество и умение заменит нам любую артиллерию!

Напра-во! Шагом - марш!

Дивизия, построенная в походные батальонные колонны, темно-зеленой

змейкой потянулась по улицам Красного.

 

Гусарский полк Мишеля Гартье на рысях подходил к Лядам. Солнце, не

достигшее зенита, мягкими лучами бликовало на амуниции кавалеристов.

Разведчики, ехавшие метрах в семистах впереди полка, перебрасывались

шутками, смеялись, - для них этот обходный маневр превратился в легкую

увеселительную прогулку.

Лежащая впереди деревня, десять минут назад казавшаяся темной

бесформенной массой, на глазах приобретала конкретные очертания.

Несколько оставленных позади метров, и стали отчетливо видны дома,

огороды и...

Шутки кончились. Темная линия на окраине деревни, только что

представлявшаяся французам зарослями кустарника, оказалась

изготовившимся к атаке русским кавалерийским отрядом.

Гусары, натягивая поводья, останавливали лошадей. Кто-то догадался

предупредить подходивший полк пистолетным выстрелом, и разведчики

поскакали назад.

Русские, переведя лошадей с шага на рысь, следовали за ними. Лужин

видел, что не готовый к такому повороту событий вражеский полк не

успевает перестроиться из походной колонны в боевые шеренги, и

надеялся воспользоваться этим обстоятельством. Еще несколько метров, и

кони подняты в галоп. В воздухе сверкнули выхваченные из ножен сабли.

Французы, понимая, что, даже успев перестроиться, будут смяты этой

набравшей скорость горсткой русских, нестройной толпой двинулись

навстречу.

Когда до противника осталось не более семидесяти метров, русская

конница перешла на карьер. В головы ударила кровь, предчувствие

близкой схватки притупило чувство страха у тех, для кого этот бой был

первым, а таких в отряде Лужина было подавляющее большинство.

Сшиблись. Драгуны, вдвое меньшие числом, но имевшие преимущество

в набранной скорости, легко опрокинули первую шеренгу неприятеля и

увязли в следующих. Все перемешалось; конная масса топталась на одном

месте, звеня сталью и ежесекундно сбрасывая на землю одного-двух

обливающихся кровью всадников.

Белорусы в деревне, забыв наказ подполковника, столпились возле

пушек, обсуждая с артиллеристами перипетии схватки:

- Надо же, как столкнулись! Наши - молодцы: здорово вдарили!

- Французов-то поболе будет, как бы не одолели. Пора уж, наверное, и

резерву в бой идти.

Командиры двух выделенных для обманного маневра взводов, как бы

соглашаясь с этим мнением, дали сигнал к атаке, и еще одна горстка

драгун устремилась вперед, оглашая воздух яростным "Ура!".

К этому времени численный перевес французов заметно поубавился:

драгуны, волчками крутясь в седлах, оголтело рубили направо и налево,

пуская в ход, если представлялась возможность, и кулаки, и ботфорты со

шпорами.

Сам Лужин, подхватив левой рукой саблю зарубленного им

французского лейтенанта, с удвоенным эффектом опустошал гусарские

ряды.

Французы уже отчаялись одолеть этих бешеных русских, и подумывали

об отступлении, когда на поле боя появился еще один драгунский отряд.

Это было уже слишком. Нервы гусар не выдержали, и они обратились в

беспорядочное бегство.

Бросившиеся было вслед за ними драгуны были остановлены своими

офицерами, понимавшими, что основные силы французов уже на подходе,

и преследование гусар, приведя к измождению лошадей, легко может

обернуться разгромом самих преследователей.

Ловя оставшихся без всадников коней и подбирая своих и чужих

раненых, драгуны возвращались в деревню, встречаемые радостными

криками крестьян и артиллеристов. Лужин, ехавший позади своего отряда,

с тоской подсчитывал потери: двадцать восемь убитых и тяжелораненых -

такова была цена победы.

Второй бой будет для эскадронов последним: усилив авангард,

французы массой задавят его отряд. Нужно отходить...

Приказав разместить раненых в домах и оказать им помощь, Лужин

обратился к Якову Гугелю:

- Отец, это был только их передовой отряд. Скоро сюда придут главные

силы.

- Да мы что ж, не без понятия, - закивал головой старик. - Уходить вам

надо.

- Да. Но когда-то мы обязательно вернемся. А сейчас... - Лужин

огляделся, собираясь с мыслями, потом продолжил:

- Оружие свое спрячьте, ухаживайте за ранеными. За ихними - как за

нашими, чтобы французам вашу деревню спалить не захотелось...

Впрочем, - прибавил с хитрой улыбкой, поймав нужную мысль, - я с одним

взводом пока здесь останусь, посмотрим, что тут еще можно сделать.

Распорядившись заклепать запальники, Лужин отправил артиллеристов

и большую часть драгун в Красный, оставив при себе десятка три солдат

на самых резвых конях. Игра со смертью продолжалась.

 

Промчавшись с километр, гусары начали понемногу приходить в себя.

Поняв, что погони за ними нет, полковник Гартье навел порядок в изрядно

поредевшем отряде - более ста человек осталось лежать возле русской

деревни с созвучным французской речи названием Ляды.

Километрах в двух были видны развернутые знамена приближавшихся

французских полков, перед которыми шли эскадроны бригадного генерала

Брюнера из корпуса Нея.

Завидев подъезжавшего Брюнера, Гартье поспешил к нему с докладом:

- Господин генерал, впереди - засада. Нам удалось раскрыть ее

благодаря предусмотрительно высланному вперед эскадрону, который

выявил в деревне Ляды крупные вражеские силы, понеся при этом

некоторые потери!

Брюнер, окинув взглядом покрытых пылью и забрызганных кровью

гусар Гартье, распорядился блокировать Ляды силами бригады, и

отправил адъютанта к Нею с просьбой о подкреплении пехотой и

артиллерией. В Ляды был послан парламентер с предложением сдаться;

заодно он должен был уточнить численность оборонявших деревню войск

и выяснить судьбу брошенных на поле боя раненых французов.

 

Эскадроны уже покинули Ляды, когда им встретился вестовой драгун.

Узнав, что Лужин все еще в деревне, он поскакал туда.

Лужин в это время собирался ехать навстречу парламентеру, в

сопровождении трубача отделившемуся от вновь появившегося перед

Лядами полка Гартье, за которым шел конноегерский полк и катились

четыре шестифунтовые пушки.

Выслушав вестового и несколько успокоившись насчет будущего

дивизии, Лужин в сопровождении юнкера Зякина поскакал навстречу

парламентеру.

Подполковник хорошо знал французский язык, но, едва парламентер

раскрыл рот, перебил его фразой на русском языке:

- Понятия не имею, что вы хотите сказать. У вас что, никто по-русски,

что ли, не говорит? Зачем тогда парламентеров шлете?

Опешивший гусарский лейтенант на своем языке пролепетал что-то

вроде того, что, как известно, русские дворяне прекрасно понимают

французскую речь, на что Лужин по-французски ответил:

- Мы понимаем язык друзей, но не врагов! - И, поворачивая коня,

добавил:

- Ваши раненые находятся в Лядах. Сейчас за ними ухаживают местные

крестьяне. Прошу в будущем так же позаботиться о наших раненых. - И,

уже по-русски, Зякину:

- Поехали, сейчас времени терять нельзя. - Пришпоривая коня,

закончил:

- Может, поостерегутся по деревне из пушек палить, раз свои там.

Вернувшись в Ляды, Лужин тепло простился с жителями и

тяжелоранеными, которых не мог взять с собой, и, пользуясь бездействием

противника, ожидавшего подкрепления, скрытно вывел свой маленький

отряд из деревни в направлении Красного.

 

Ней с Мюратом ехали бок о бок, оживленно обсуждая достоинства

молодой немецкой графини Эльзы Гундерт, с которой оба не раз делили

постель в бытность Наполеона в Берлине.

Свиты маршалов перемешались, однако с первого взгляда можно было

отличить офицеров Неаполитанского короля от офицеров герцога

Эльхингенского: первые, старавшиеся во всем подражать своему

командиру, носили такую же яркую и пышную одежду, что и Мюрат, были

так же хвастливы и многословны, у многих даже прически были такие же.

Нашедший Нея ординарец Брюнера доложил, что расположенную

впереди деревню Ляды обороняет русский отряд, усиленный кавалерией,

что авангард понес потери, и что Брюнер, не имеющий достаточно сил для

штурма деревни, принял меры для ее блокады.

Прислушивавшийся к словам адъютанта Мюрат рассмеялся:

- У Брюнера недостаточно сил!? Мой Лассаль в прусскую кампанию с

одним конным полком взял Штеттинскую цитадель, а здесь два полка не

могут взять какую-то деревню! Ха-ха-ха! Ней, как насчет пари? Я возьму

Ляды с двумя эскадронами легкой кавалерии!

Легкое облачко пробежало по лицу Нея.

- Нет, Иоахим. Брать Ляды будет Брюнер. - Обернувшись к адъютанту,

сказал:

- Передайте генералу, что для него делом чести будет войти в Ляды

впереди своих солдат. Позволить им обогнать себя он может только в

случае тяжелого ранения. - Понимая, что фактически обрекает своего

подчиненного на смерть, Ней все же не стал произносить этого слова,

чтобы не давать адъютантам лишнего повода позлословить на досуге.

Адъютант ускакал. Маршалы, позабыв о первоначальной теме разговора,

продолжали путь, вглядываясь в открывшийся впереди вид деревни.

- Не понимаю, - пожал могучими плечами Ней, - кто здесь сошел с ума:

русские, решившие обороняться в этой деревушке, или Брюнер, узревший

здесь возможность размещения крупных сил? Во всяком случае, сегодня

он меня сильно удивил.

Брюнер же, разворачивая свои эскадроны в линию для атаки, наоборот,

все больше убеждался в правоте Гартье: улицы Ляд пустынны, но вот у

самой околицы блестят жерла двух пушек, там, подальше, еще и еще;

возле орудий лежат готовые вскочить и открыть убийственный огонь

артиллеристы, а из-за ближайших изб раздается конское ржание. Не

иначе, русские, воодушевленные своим успехом под Миром, решили

устраивать такие вот ловушки при всяком удобном случае.

Обернувшись назад, увидел подходившие батальоны вольтижеров и

фузилеров, за которыми блестели шитые золотом мундиры маршалов и их

свиты.

Терять времени было нельзя: Ней, храбрейший из храбрых, по

определению Наполеона, не любил проволочек. Выехав вперед и привстав

на стременах, Брюнер скомандовал:

- За мной! - и поскакал вперед, чувствуя, как по спине, в ожидании

пушечного залпа русских, разбегаются мелкие мурашки.

Проскакав тридцать метров и не услышав грохота выстрелов, мимолетно

удивился выдержке русских, и, понимая, что они будут бить в упор,

подлетая на всем скаку к деревне, закрыл глаза, чтобы не видеть

несущейся навстречу смерти...

Спустя мгновение, показавшееся часом, не слыша выстрелов, разомкнул

отяжелевшие веки, кинул быстрый взгляд по сторонам... Проклиная и

Гартье с его трусостью, и свою собственную тупость, натянул поводья,

останавливая проскакавшего до середины деревни жеребца: русских

солдат в деревне не было. Два орудия, на которые он несся с такой

лихостью, были настоящими, стволы же остальных имитировали гладко

отесаные бревна. Притаившаяся у пушек прислуга - переодетые в

артиллерийскую форму трупы павших в недавнем бою солдат...

Боевой клич несущейся позади кавалерии вскоре стих, атаковать было

некого...

Таким идиотом сорокапятилетний бригадный генерал почувствовал себя

впервые в жизни. Прекрасно понимая, что его военная карьера окончена -

Ней никогда не простит ему такого позора - он уже собирался пустить себе

пулю в лоб, но острое желание мести остановило его потянувшуюся к

кобуре руку.

Месть! В первую очередь - этому негодяю Гартье, так беззастенчиво

обманувшему своего генерала; ну, теперь до Москвы-то он точно уже не

дойдет! И хорошо бы добраться до того русского офицера, который все это

устроил; его фамилию можно узнать у местных жителей, они должны

знать... Да здесь, наверное, есть раненые русские солдаты...

Гусары, несколько минут назад так же ждавшие смерти, и так же не

заставшие ее в этой деревне, пользуясь священным правом войны,

обшаривали избы, сараи, бани в поисках женщин и драгоценностей.

Ничего не найдя, выволокли на улицу нескольких евреев, которых нашли

возле раненых солдат, и побоями пытались добиться от них золота.

Брюнер, приказав оставить евреев в покое, слез с коня, подошел к ним,

без тени страха смотревшим, казалось, прямо ему в глаза, и на довольно

хорошем русском, поскольку лет двадцать пять назад был гувернером в

семье одного русского князя, спросил:

- Знаете ли вы фамилию русского офицера, так храбро и искусно

защищавшего эту позицию?

Вперед выступил Яков Гугель, пригладил рукой растрепанную седую

бороду:

- Кто ж его знает, он нам не докладывался. Приказал только за

ранеными присмотреть, да и уехал.

Брюнер с сомнением посмотрел на Гугеля и пошел к дому, в котором

находились русские раненые. Здесь, разговаривая с драгунами, он не

уставал восхищаться их мужеством, и минут через пять, осторожно

подведя разговор к интересующей его теме, узнал, что имя его заклятого

отныне врага - Александр Лужин, подполковник Харьковского драгунского

полка в армии Багратиона.

Выйдя из избы, Брюнер, еще раз посмотрев на Гугеля, решил, что старик

все же солгал, и приказал расстрелять его.

Гугеля отвели в сторону, поставили к забору. Напротив выстроилось

двенадцать конноегерей с ружьями. Мужиков, бросившихся на выручку,

избив прикладами, оттеснили в соседний переулок.

Солдаты, обступившие место казни, неожиданно зашевелились,

выстраиваясь в линию, брали на караул. Из-за домов выехали маршалы.

Оба молчали, но во взгляде Мюрата сквозил неприкрытый сарказм, Ней же

был мрачнее тучи.

Мюрата заинтересовала картина расстрела. Тронув Нея за рукав, он что-

то тихо сказал ему. Ней подозвал Брюнера:

- Что здесь происходит?

- Я приказал расстрелять русского шпиона, Ваше сиятельство, - четко

отрапортовал тот, - он пытался поджечь дом, где находились наши

раненые.

Ней, сурово посмотрев на Брюнера, потом на Гугеля, двинулся дальше.

Брюнер, облегченно вздохнув, дал ожидавшим решения начальства

солдатам знак продолжать. Через несколько секунд прогремел ружейный

залп.

 

Солдаты Лужина, достигнув Красного, не спешили появиться в нем без

своего командира, и с пол-часа провели на одном месте в полутора

километрах от города в томительном ожидании.

В конце концов, решив, что подполковник, скорее всего, попал в плен,

поскакали назад, надеясь как-нибудь выручить любимого командира.

Завидев его издали, скачущего навстречу впереди остававшегося с ним в

Лядах отряда, драгуны не пытались скрыть нахлынувших чувств:

смеялись, кричали "Ура!", палили в воздух из коротких драгунских

ружей...

Лужин и сам смеялся от души, обнимал и офицеров, и рядовых,

поднимал Роса на дыбы...

В Красный въехали шумной веселой толпой. Узнав, что дивизия час

назад ушла в Смоленск, и что в городе остался батальон майора Горбнина

при десяти орудиях, развеселились еще больше. Удивленному майору

Лужин объяснил, что в Лядах из пушек пострелять не удалось, а так

хотелось... Даже пару картечных зарядов с собой прихватили, вдруг где

пушка попадется. А тут - сразу десять! Да еще вот считали себя

авангардом, а выходит - давно уже арьергард!

Улыбнувшись, показывая, что понял шутку, Горбнин про себя отметил,

что Воейков, похоже, был прав, когда говорил ему, что драгуны, скорее

всего, останутся в Красном вместе с его отрядом, но все же обратил

внимание Лужина на то, что тот теряет драгоценное время, не спеша

уходить вслед за отступившей к Смоленску дивизией.

Лужин, не задумываясь, ответил, что его отряд остается здесь,

устраивать новые Фермопилы, и что он сам охотно поступит под начало

"начальника гарнизона", как Лужин окрестил майора еще в первый момент

их встречи.

Светские условности здесь были излишни. Крепко пожав руку

подполковника, Горбнин повел его осматривать позиции, занятые

обороняющимися.

Проведший двадцать лет в гарнизонах, Горбнин принял наилучшие меры

для размещения своих солдат и пушек: окраины Красного занимали

пятьсот пятьдесят егерей, образовавших стрелковые цепи; в наиболее

удобных для штурма местах расставлены восемь пушек. Семьдесят егерей

при двух пушках, поставленных по обе стороны дома земского старосты и

прикрытых брустверами из мешков с песком, составляли резерв.

Лужин с удовольствием отметил, что и сам бы не смог распорядиться

здесь лучше, чем это сделал Горбнин, и немедленно выразил ему свое

восхищение.

Польщенный майор, поблагодарив, хитро прищурился:

- И все-таки, Александр Сергеевич, есть один недостаток, который вы

бы обязательно устранили, будь вы на моем месте.

Удивленный Лужин задумался на несколько секунд, потом озадаченно

развел руками:

- Может быть, я подумал бы о том, чтобы втащить пушки резерва в дом и

выставить из окон, но, ей-Богу, вряд ли это было бы лучше: пусть

немного, но все же ограничивается сектор обстрела.

- Дело не в этом, - улыбнулся Горбнин. Выдержав паузу, во время

которой сполна насладился видом напряженно ожидающего ответа

Лужина, продолжил:

- Вы бы, Александр Сергеевич, располагая двумя кавалерийскими

эскадронами, обязательно определили их в резерв, высвободив егерей с

их более дальнобойными ружьями для укрепления первой линии обороны.

Лужин рассмеялся:

- А я-то, наивный, грешным делом подумал, не в разведку ли вы меня

хотите отправить, и не понимал - зачем, раз и так хорошо известно, что

через пол-часа сюда заявится несколько французских дивизий! Признаю

свое поражение, но, может быть, солдат заменим один к одному?

Остальные двести драгун, спешившись, также могут усилить стрелковую

цепь... - Последнюю фразу Лужин произнес почти просяще, прекрасно

понимая, каков будет ответ майора: двести лишних солдат в цепи не

намного улучшат положение, а вот в малочисленном резерве они - сила.

С улыбкой покачав головой - ничего объяснять было не надо - Горбнин

еще раз крепко пожал руку Лужина, и быстрым шагом повел отряд егерей

к западной окраине города.

 

Французский авангард подошел к Красному вскоре после полудня.

Наряду с кавалерийской бригадой Брюнера здесь было два пехотных

полка и артиллерийская рота, состоявшая из двенадцати гаубиц.

Основные силы третьего пехотного корпуса Нея находились на расстоянии

пушечного выстрела от авангарда.

Кавалерия Мюрата, спешившего ворваться в Смоленск, разноцветной

рекой огибала Красный с севера. Ее передовые полки уже выходили на

Новую смоленскую дорогу позади города, а арьергард только-только

показался из-за колонн Нея.

Глядя на эту массу войск, солдаты Горбнина удивленно

переглядывались: знали, что французов будет много, но что так много...

- Конница-то дальше пошла, - сказал кто-то охрипшим от волнения

голосом, - и Неверовскому достанется.

- Он хоть уйти может, - зло отозвался кто-то рядом, - а мы куда уйдем?

Ему не ответили. Каждый теперь был занят своими мыслями.

Французские батальоны, на ходу растягиваясь в длинные шеренги,

скорым шагом двинулись на штурм. Заговорила вражеская артиллерия.

Гранаты рвались далеко за цепью егерей, поджигая сараи с сеном. К небу

потянулись редкие столбы дыма.

Горбнин, дождавшись, когда стрелковые цепи неприятеля, шедшие

впереди батальонных колонн, приблизились на ружейный выстрел,

скомандовал:

- Пли!

Русская линия полыхнула огнем. Пушечно-ружейный залп разорвал

стройные ряды наступавших, нанеся им значительный урон. Но французы,

перешагивая через павших и смыкая ряды, продолжали идти вперед,

постепенно переходя на бег.

Второй залп был сделан с расстояния в пятьдесят метров, на четверть

опустошив атакующие колонны. Ружья егерей теперь стреляли

непрестанно, по мере того, как солдаты успевали их перезаряжать.

Французские цепи попятились назад. Пытавшихся вновь отправить их в

атаку офицеров егеря выбивали меткими ружейными выстрелами. Первая

волна атаки была отбита.

Брюнер, приказав перенести огонь артиллерии на обнаруженные

русские пушки, бросил в атаку кавалерию, втайне надеясь на скорую

гибель Мишеля Гартье. Одновременно были посланы на штурм успевшие

обложить Красный со всех сторон фузилерные и гренадерские батальоны

третьего корпуса.

Три новых залпа, произведенных русскими, положив еще около двухсот

человек, в числе которых был и раненый Гартье, позднее, к вящему

неудовольствию Брюнера, получивший орден из рук маршала Нея, не

смогли удержать натиска осаждавших. Французы ворвались в город.

На улицах разгорелся ожесточенный рукопашный бой. Егеря, неся

потери, отбиваясь от всадников и пехоты, отступали к дому земского

старосты. Некоторые укрывались в домах, и из окон вели огонь по

наступавшим.

Горбнин, со шпагой в руке, во главе двух десятков солдат бросился

навстречу приближавшимся французским пехотинцам. Заколов двоих

французов, набросился на офицера. Выпад, еще один, замах... Не

выдержав натиска, офицер отступил и, потеряв равновесие, упал

навзничь, вытянув поднятую вверх правую ногу. С силой рубанув по этой

ноге, Горбнин выпрямился и, вытянув руку с окровавленной шпагой вверх,

закричал "Ура!". Его крик слился с криком боли раненого француза,

солдаты которого, бросая оружие, побежали назад. Не теряя времени,

Горбнин повел свой наполовину уничтоженный отряд к центру города.

 

Лужин, вооруживший артиллеристов драгунскими ружьями, слыша звуки

приближающегося боя, оставив возле пушек двадцать драгун и разделив

остальных на два отряда, кинулся с ними на помощь отчаянно

защищавшимся егерям.

Французы, со всех сторон ворвавшиеся в город, теперь не торопились,

методично прочесывая все углы и закоулки и все сильнее сжимая кольцо

вокруг отступавших к центру города русских.

На окраинах Красного уже начались грабежи. Целые роты, не обращая

внимания на окрики командиров, призывающих сперва хотя бы очистить

город от русских, разбредались по домам в поисках наживы.

Расстреливать мародеров на месте, как это было во времена Конвента,

наполеоновские офицеры не решались: чего доброго, сам схватишь пулю

или наткнешься на штык...

Но большая часть французов по-прежнему продолжала напирать на

батальон Горбнина. Положение его было отчаянным: с фронта теснила

пехота, с тыла наскакивали прорвавшиеся конноегеря и гусары...

Удар лужинской конницы был страшен. Начисто вырубая попадавшиеся

на пути вражеские отряды, драгуны двумя сходящимися на западной

окраине Красного стрелами пронзили городские улицы. Не ожидавшие

такого стремительного натиска французы в ужасе разбегались,

опрокидывая и топча друг друга, и в короткий срок западная часть города

оказалась свободной от неприятеля.

В это время в центре города раздался пушечный выстрел, спустя минуту

- еще один: французы добрались до дома старосты. Драгуны немедленно

бросились туда.

 

Конница Мюрата продвигалась вперед, запрудив и дорогу, и поля по обе

стороны от нее.

Мюрат весело разговаривал с начальником своего штаба генералом

Бельяром, когда ему доложили, что впереди замечена русская пехотная

колонна.

Бельяр предложил подождать несколько отставшую конную артиллерию

и расстрелять русских из пушек, но Мюрат, тряхнув кудрявой головой,

самоуверенно заявил:

- Ерунда! Не стоит замедлять движение из-за этого стада. Мы втопчем их

в землю при первой же атаке! Вперед!

Пятнадцатитысячная конная масса со всех сторон окружила вдвое

меньшую русскую дивизию, в считанные минуты свернувшуюся в

компактные батальонные каре и теперь застывшую в ожидании натиска.

Поручик Слукин, судорожно сжав эфес шпаги вспотевшей ладонью,

украдкой оглядывал стоявших рядом солдат: в глазах одних - страх,

других - холодная решимость.

Сашка-клоп, находившийся в первой шеренге, часто и мелко крестился,

то и дело обращая глаза к небу.

- Мать честная, - протянул кто-то сзади, - чисто море цветастое.

- А ты море-то хоть видел? - раздался деланно веселый голос Бориса

Нефедова.

- А как же. Я ж с Архангельска, из рыбаков.

Дробно забили барабаны. Разговоры прекратились.

Вражеская конница, сотрясая землю грохотом тысяч копыт, со всех

сторон неслась на ощетинившиеся штыками русские полки.

Барабаны враз смолкли. Раздалась команда:

- Огонь!

Три коротких залпа слились в один - протяжный, окутав дивизию

клубами белого дыма.

Через минуту дым рассеялся, открывая глазам жуткую картину побоища:

по всему периметру русской колонны, на расстоянии двадцати-пятидесяти

метров от нее, громоздились трупы людей и лошадей, воздвигшие, в

дополнение к русскому оружию, канавам и деревьям, еще одну преграду

на пути французской конницы, волна которой отхлынула так же

стремительно, как и накатилась.

Солдаты враз заговорили, делясь впечатлениями и почти не слушая друг

друга: каждый думал и говорил только о своих переживаниях и действиях:

- Важно расколошматили милого друга Франца, теперь не скоро

прочухается!

- Я гляжу: прямо на меня енерал ихний скачет! Я прицелился,

выстрелил - прямо в сердце ему попал! Где-то вон там лежит, его уж

другими завалило.

- А я...

- А я...

В это время шедшие в авангарде симбирцы расчистили дорогу,

заваленную телами павших французов. Была дана команда продолжить

движение.

Повернувшись в одну сторону, но уже не меняя боевого порядка, пошли

дальше.

Пройти удалось не более километра: перестроившаяся французская

кавалерия вновь пошла в атаку.

И вновь тревожно забили барабаны, и вновь несколько сделанных в

упор залпов устлали землю сотнями неприятельских тел. Но на этот раз

небольшим отрядам кавалерии удалось в нескольких местах достичь рядов

русской пехоты. Не причинив особого вреда, почти все они погибли на ее

штыках.

Почти сразу вслед за второй последовала третья атака, потом четвертая,

пятая...

Все они развивались по одному сценарию: русские подпускали врага на

расстояние в двести метров, затем следовало несколько ружейных залпов,

и основная масса французов сломя голову мчалась назад, как будто в

одном этом и видя смысл этого боя; сумевших же врубиться в какое-

нибудь каре смельчаков добивали штыками.

Мюрат, постепенно зверея, менял растрепанные полки на свежие, и они

километр за километром мостили Новую смоленскую дорогу своими

телами.

Русские медленно, но упорно продолжали свой путь.

Солнце жарило, выдавливая из тел горячий соленый пот; раненые и

слабые падали, некоторых поднимали и поддерживали товарищи, другие

так и оставались лежать на дороге, чтобы через какое-то время умереть в

мучениях или попасть в плен.

Французы изнывали от жары не меньше русских, их раненые тоже

валились на землю, путаясь в стременах. Утомленные лошади уже не

поднимались в галоп, а в лучшем случае шли неторопливой рысью,

некоторые давно уже плелись шагом, не пытаясь догонять уходившие

вперед дивизии.

Теперь французы сменили тактику: они уже не пытались врубиться в

колонну, а, подскакав к ней на расстояние выстрела, получали от русских

порцию свинца, сами осыпали их градом пуль и тут же отходили на

безопасную дистанцию. Так, в перестрелках, прошли еще километров

двадцать.

Залпы русских становились все реже и реже: заряды подходили к концу.

Заметив это, Мюрат сам повел кавалерию в решительную атаку.

Вновь устлав землю трупами, французы на этот раз сумели прорваться

вглубь каре первого батальона Симбирского полка. Расколотый на

несколько частей, батальон продолжал сражаться. Из небольших групп, со

всех сторон окруженных врагом, неслись крики:

- Братцы, на помощь!

- Бей францев!

Второй батальон, видя гибель товарищей, с громким "Ура!" бросился на

выручку.

Такого Мюрат не видел еще ни разу за всю свою многолетнюю военную

карьеру: пехота шла в штыковую атаку на конницу! Мало того - на

численно превосходящую конницу!

Лошади, приученные нестись на неподвижные ряды пехоты с

выставленными вперед штыками, совершенно не были приспособлены к

обратной картине, и в страхе перед приближающейся сталью, не слушаясь

седоков, помчались прочь.

К этому времени атака была отбита на всех участках. Сомкнув ряды,

русские продолжили поход.

Мюрат еще двадцать раз пошлет в атаку свои дивизии, и двадцать раз

они расшибутся о гранитную стену русских батальонов. Только с

наступлением сумерек маршал прекратит преследование железной

дивизии, но еще долго будет провожать задумчивым взглядом фигуру

человека в походном темно-зеленом мундире с генеральскими

эполетами...

 

Бой в Красном вступил в завершающую стадию. На небольшой площади

перед домом земского старосты французские кавалеристы расправлялись

с остатками резервного отряда, кругом лежали тела убитых и раненых

людей и лошадей.

В полном молчании, поскольку кричать уже не хотелось и не моглось,

драгуны врубились в конную массу врага и одним ударом рассекли ее

надвое. Промчались до второго от площади переулка, развернулись и

врубились вновь.

Искрящий перезвон скрещивающихся сабель, крики раненых и

умирающих, всхрапывание вздыбленных коней - динамика жаркой

кавалерийской схватки. Обе стороны, неся большие потери, ожесточались

все сильнее и сильнее; никто не хотел уступать поле боя.

Постепенно в спор кавалеристов вмешались пехотинцы: к дому старосты

отступили окончательно вытесненные с окраин егеря.

Чудесным образом в окружении теперь оказались французские

кавалеристы. Не пытаясь больше соревноваться с русскими в презрении к

смерти, они поодиночке или небольшими группами начали выбираться из

свалки, и наконец вся их сильно поредевшая масса устремилась в одном

направлении, по улице, меньше всего занятой солдатами.

Русские, воодушевленные этим успехом, с громким "Ура!" гнались за

ними.

Лужин вдруг подумал, что это - шанс вырваться из города, оставаться в

котором уже не было никакой возможности, и обернулся, отыскивая среди

бегущих за его драгунами пехотинцев плотную фигуру Горбнина.

Тот, поймав выразительный взгляд подполковника и мгновенно поняв

его значение, оглянулся назад, оценивая разделяющее их и подошедших к

дому старосты французских пехотинцев расстояние, потом, подавая

пример замешкавшимся егерям, прибавил ходу и, поравнявшись с

лошадью одного из драгун, крепко ухватился за стремя: так бежать было

легче.

Так, преследуя одних врагов и все больше отрываясь от других, они

добрались до северной заставы. Бежавшие от них французы растворились

в бесчисленных городских переулках, встречавшиеся же на пути отряды,

целиком занятые грабежом, укрывались в домах и палисадниках, не желая

вступать в бой с этим немногочисленным, но страшным в своем отчаянии

отрядом, и лишь изредка палили вслед ему из ружей, выбивая из рядов то

одного, то другого солдата.

Одним из таких выстрелов был убит майор Горбнин: пуля попала ему в

затылок.

Лужин не видел смерти товарища: отряд уже выходил из города, и он

смотрел только вперед, туда, где было спасение, путь к которому

преграждали не вошедшие в город неприятельские батальоны.

Прямо напротив, перекрывая путь к находившейся неподалеку

березовой роще, белели ровные шеренги испанского полка. По обеим

сторонам от него, несколько поодаль, стояли полки баварцев и поляков.

Лужин остановил коня. Перед ним - две тысячи готовых к бою испанцев.

С ним - не более сотни израненных и измотанных полуторачасовым

непрерывным боем егерей и драгун. Яростный прорыв здесь означал одно

- смерть.

Обреченно вбросив саблю в ножны, Лужин направил Роса вперед.

Окружавшие его солдаты тяжелым шагом шли рядом.

Чудес на свете не бывает. Их заменяют обстоятельства. Одним из таких

обстоятельств было нежелание насильно пригнанных в Россию жителей

Пиреней обеспечивать Наполеону победу в этой войне.

Это нежелание проявлялось в побегах одних и сдаче в плен при первой

возможности других испанцев.

Сейчас же оно проявилось в предоставлении сотне окровавленных

русских солдат, вызвавших искреннее восхищение гордых потомков

конкистадоров совершенным ими прорывом из занятого двумя десятками

батальонов города, своеобразного коридора, стенами которого служили

расступавшиеся перед русскими взводы, роты, батальоны...

Те, изумленные, счастливые, шли по этому живому коридору, чувствуя,

как бесследно исчезает усталость и спадает нервное напряжение, не

покидавшее их последние два часа.

Лужин бросил взгляд по сторонам: в стоявших справа и слева от

испанцев полках не было никаких признаков тревоги. Было ясно, что

пропускаемый испанцами отряд принят за своих.

Пропустив своих солдат вперед, и подождав, когда они скроются в роще,

Лужин обернулся к провожавшим его удивленно-восторженными

взглядами солдатам неприятельской армии, и, отдав честь, поскакал за

своим отрядом.