Роман

 

 

 

часть 1. Лучший на Земле (продолжение)

 

 

 

 

 

7

 

 

 

Толик Шумаков позвонил Виталику около двенадцати часов дня, во вторник. Как и договаривались. Сказал, что будет ждать его в фойе общежития в два часа.

 

— Потеплее одевайся — к ночи до “двадцати” мороза пророчат, — прежде чем повесить трубку, посоветовал Толик.

 

И действительно, выйдя из дома, Виталик почувствовал, как резко изменилась погода. Солнце пока не проглядывалось, но в воздухе не порхало ни одной снежинки. Бело-голубые сугробы блестели наледью. Как ледниковые глыбы. Подтаявший тепловатым вечером снег за ночь приморозило. Он был покрыт настом и уже не хрустел под ногами так музыкально, как в прошлые дни, а выпускал из-под ботинок Виталика только глухие барабанные звуки. Окрестные дворы казались отлитыми из белого прочного вещества. Дико и величественно выглядели окоченевшие деревья, кустарник под бременем зимнего облачения, связки сосулек, зловеще нависающие с карнизов. Немногочисленные прохожие шагали как-то робко и медлительно.

 

К общежитию Виталик шел пешком, ибо не улыбалось ждать автобуса в такую холодину. Мороз напористо лез за шарф, воротник, продирался под рукава и варежки. Над городом висела сизая морозная дымка. Зима, кажется, обосновывалась надолго.

 

Шумаков, по прозвищу Бывалый, сияя благодушной усмешкой, стерег Виталика на низком крыльце “общаги”.

 

— С наступающим! — поздоровался он с Чалеем за руку.

 

— Взаимно! — От бодрого пожатия Бывалого Виталик почувствовал себя как-то смелей. Надо сказать, что еще с утра его беспокоили вялость и неуверенность в своих членах. А под ложечкой противно ныло аж со вчерашнего вечера.

 

Шумаков осмотрелся, тут же сделался серьезным и сказал:

 

— Теперь заходим с уверенным видом и сворачиваем в буфет.

 

— Зачем? — удивился Виталик.

 

— Что б зря с вахтершей не сталкиваться. Еще студенческий билет с тебя потребует. В предпраздничные дни с чужими — строго. Я через буфет одну лазейку знаю…

 

Бывалый выждал, пока в двери войдут две девушки-студентки, и сразу же повлек Виталика за ними. Покамест девчата миновали вахтершу, приятели проворно свернули налево и шмыгнули в буфет. Грязное помещение институтской харчевни было почти пустым. Толик подморгнул молоденькой буфетчице за прилавком и потянул Чалея мимо нее в узкий дверной проем. Кажется, все было оговорено заранее. Лавируя по скользким плиткам пола меж наваленных грудами деревянных и картонных ящиков, парни вскоре выбрались на мрачную заднюю лестницу. Поднялись на третий этаж. Шумаков, сдвинув защелку, отворил обшарпанную дверь. Приятели оказались в длинном сумрачном коридоре. В ноздри разило куревом и уборной. Они миновали десяток серых, под цвет стен, дверей с жестянками номеров и остановились перед номером “307”.

 

Бывалый стучал в “семерку” сперва тихо, затем — громче и настойчивей. Наконец, треснув в последний раз, ругнулся:

 

— У, казлина, — проклял он кого-то, — всего ж десять минут подождать попросил!

 

— Кого? — Виталик уже предчувствовал досадную неожиданность.

 

— Ну, бородатый! Есть тут одно чмо! Небось, не допил вчера… — громко возмущался Толик.

 

Но тут же взял себя в руки:

 

— Понимаешь, у нас один ключ на четверых. Двое домой поехали, а один мне как штык до половины третьего быть обещал… Да, видать, зачесалось сердечному.

 

— Может, по соседям поискать?

 

— А ну его в… Время дорого. Ты не бойся — открыть не проблема.

 

С этими словами Бывалый немного отступил от двери и, внезапно согнув ногу, бахнул тяжелым зимним ботинком в ладный кусок фанеры, который, как оказалось, закрывал собой большую прореху в середине двери. Фанера, прибитая изнутри, отскочила в комнату. Тогда Шумаков по-хозяйски просунул руку в прямоугольное отверстие и отомкнул нехитрый замок. Войдя с Виталиком, ловко прикрепил фанерный щит (покрашенный под цвет двери) на место — как ничего и не было! Замкнулся.

 

Внутреннее содержимое этого жилища поразило Виталия своим ералашем: книги, тетради, шмотки, стаканы, ножи и вилки валялись вперемешку на неопрятно заправленных кроватях, стульях, столе и полу. Судя по всему, харчевались, писали, чертили и кутили тут одновременно. В углу у окна громоздилось с дюжину пустых пивных бутылок. Несмотря на приотворенную форточку, воздух в комнате был нездоровым.

 

— Весь вечер здесь вчера гудели. — Бывалый, смахнув со стула нечистый носок, грузно присел. Указал Чалею в сторону ближайшей кровати: — Садись, еще находимся.

 

Затем глянул на часы:

 

— Вот-вот Тимур подойти должен. Подождем малость.

 

После он достал из тумбочки кожаную сумку. Любовно похлопал по ней ладонью:

 

— А у меня все в лучшем виде: три водки. Поэтому и не хочу через проходную волочься. — Он помолчал немного. — Звонил только что Ларисе Ящук — и там все на мази. Пашка к ним своим ходом добираться будет — с шампанским. Ему из дому ближе. А мы здесь Каржаметова дождемся и в путь… Он что-то из деликатесов добыть обещался.

 

— А Тимур здесь живет?

 

— Здесь — на пятом этаже. С негром! — хихикнул Толик. — Комнаты, правда, у них получше, почище. И селят их само много по три человека.

 

Затем Бывалый залез в одну из четырех тумбочек, пошарил в ее глубине и извлек бутылку “Минского золотистого” пива. Откупорил о край пластикового стола, подал Виталику.

 

— Пей, согревайся.

 

— А ты?

 

— Ну и мне половину оставишь.

 

Чалей несмело приник губами к бутылочному горлышку, глотнул и закашлялся: газированный напиток щекотал нёбо и горло. Сконфуженный, молодцевато перевернул бутылку вверх дном и вылил в себя половину ее содержимого. При быстром питье не так ощущалась пивная горечь. Протянул бутылку Шумакову. Густое пиво надлежащим образом подействовало на квелый Виталиков организм: в утробе потеплело, голова задурманилась, а в глазах запрыгали сверкающие зайчики. Сразу же вспомнилось, что слышал он где-то, как скверно пить на пустой желудок. Пожалел, что не съел дома чего-нибудь жирного, поскольку уже сейчас отметил Чалей дрожание своих пальцев, предательскую неуверенность в согнутых при сидении ногах. А что как не сможет подняться?!

 

Бывалый же, наоборот, растягивал наслаждение: пил со смаком, закуривал каждый глоток затяжкой сигареты. Доцедив целебный напиток, положил пустую бутылку в кучу к ее сестрицам, аккуратно прикрыл каким-то рваньем.

 

— Эх, опаздывает урюк наш. — Толик выбросил окурок в форточку и посмотрел на наручные часы. — Без пятнадцати три… Знаешь, Виталя, что я в жизни больше всего ненавижу?

 

— Ну?

 

— Ждать. Ты посиди пока здесь, а я на этаж Каржаметова сгоняю. Может, есть там кто живой. А ты не высовывайся — уже патрули могут рыскать по коридорам…

 

Толик ушел и вскоре вернулся злой как черт.

 

— Вот фрукт заморский! Связывайся с ними!

 

— А что такое?

 

— Да нету Тимура. А впрочем, яму же хуже — через десять минут поедем.

 

— И что: не видать, не слыхать?

 

— Сосед-земляк один говорит, что заходил к нему Тимур в полдень. Будто бы наряженный… Но по-любому — ждем до трех часов.

 

Бывалый, понурясь, сел на край кровати рядом с Челеем. Он уже было достал из кармана пачку “Гродно”, когда в дверь постучали. Виталика аж передернуло — он вспомнил предупреждение о патрулях. Но стук был несильный, несмелый.

 

— Кто? — самоуверенно крикнул Шумаков через дверь.

 

— Я… Тимур, — приглушенно донеслось в ответ.

 

Спустя несколько секунд приятели уже здоровались за руку с Каржаметовым — хлипким низкорослым таджиком. Бывалый, видимо, собирался дать Тимуру выволочку за опоздание, но, заглянув тому в сумку, подобрел. Каржаметов раздобыл где-то фигуристую бутылку добротного южного вина, баночку красной икры и солидный кусок осетрового балыка.

 

— Молодчина! — похлопал его по плечу Бывалый. Затем, словно сгруппировавшись для прыжка в воду, кинул: — Ну, бойцы, как говорится — с Богом!

 

Бойцы вышли в коридор. Впотьмах тронулись к ходу на черную лестницу. Жуликовато озирались. Общежитие будто вымерло: лишь откуда-то издали доносились приглушенные магнитофонные звуки. Студенты, оставшиеся в городе, определенно берегли силы для будущих праздников. “Впрочем, еще не вечер!” — подумал Чалей, заходя во чрево черной лестницы…

 

 

 

 

 

8

 

 

 

Ехали сначала троллейбусом до конечной остановки, затем еще невесть сколько автобусом. Смрадный “ЛАЗик” гудел, чихал, буксовал по разбитым колеям огромного частного сектора. Обитатель центрального района, Виталик дивился существованию в городе с широкими нарядными проспектами подобной первобытности. А между тем это был один со старейших районов города, граничащий с центральным вокзалом. Просто впоследствии город разросся в противоположную сторону. Но жизнь тут не остановилась: по-деревенски дымили трубы, косились ворота, лаяли дворовые собаки; заиндевелые деревья живописно нависали над заборами, тыкались сверкающими ветвями в расписанные морозом окна. Где-то на западе, уже на рубеже сумерек, солнце пробило сырую дымку и поливало теперь убеленные частоколы и крыши розово-фиолетовой краской. Тихо, сказочно и пустынно было на улочках этого микрорайона.

 

Покамест Чалей любовался красотами вечернего города, Бывалый с Каржаметовым толковали насчет алкогольных напитков. Точнее — как, что и в какой последовательности надо пить за праздничным столом. Гомон их спора смутно долетал до Виталика. Посматривая на упитанного Шумакова и проворно-самоуверенного Тимура, еще раз пожалел Чалей, что не пообедал дома. Как бы не стало дурно.

 

Покинув ветхий “ЛАЗик”, приятели еще долго вихляли по закоулкам частного сектора. Правил Шумаков, ни на минуту не выпускающий из рук писульку с адресом. Смеркалось. Несколько раз сбивались с пути, могли бы и заблудиться, но, вынырнув с очередного проулка, едва не уперлись в избенку с нужным адресом. Тут же встретили и Краснюка, добиравшегося сюда с противоположного конца города. Пашка с вместительной сумкой на плече приветствовал друзей с несказанной радостью. Оказывается, он блуждал уже с полчаса.

 

Молодцы еще раз сверили адрес на бумажке с номером дома и постучали в калитку. Тишина. Похоже, собаки здесь не было. Правда, за окнами домика в тусклом свете сновали тени. Тогда Бывалый засунул руку в круглое отверстие калитки и снял защелку. Вошел в мрачноватый узенький дворик. За ним двинулись остальные. Вдруг зажглись уличные фонари, бросили на занесенный снегом палисадник, крыльцо и стены домика призрачный голубой свет. За низенькой оградой угадывались кряжистые яблони сада. На неметеном крыльце беспорядочно чернели следы женских ботинок. Шумаков побряцал дверной щеколдой, затем настойчиво бахнул кулаком и гаркнул:

 

— Гостей не морозьте! Эй! Есть тут кто?

 

Внутри что-то заскрипело, затопало, вскоре отворилась и дверь.

 

— Не бушуй — пустим! — Лариса Ящук показалась в проеме. — Заходите, скоренько! Избу не выстуживайте.

 

В маленькой освещенной прихожей парни здоровались с девчатами:

 

— С праздниками, красавицы! Чтоб жилось-здоровилось! — Толик Шумаков по-свойски чмокал в щеки наряженных одногруппниц.

 

— И вам всего наилучшего, с наступающим… Заходите, заходите, — доносился до Виталика из-за спин приятелей нежный голос Ирины Воронец. — Заплутали, небось?

 

— А ты думала! — отвечал Краснюк, передавая кульки с пожитками Ларисе. — Это ж не район, а… бес его разберет!

 

— Мы уже думали присесть на скамью, выпить, закусить — да домой отправляться, — шутил Каржаметов.

 

В таком раскрепощенном ключе зачинался их вечер. И только Чалей неуклюже молчал, смущенный блистающим видом Ларисы с Ириной. Слова застревали в горле, точно пугаясь своей несуразности в сравнении с разудалыми прибаутками и побасенками Бывалого, который очень скоро чувствовал себя хозяином в Ларисином доме. Между прочим, мать Ящук работала не то телефонисткой, не то медсестрой и была в это время на дежурстве. Но это обстоятельство еще больше зажимало Виталика, так как, видит Бог, не знал этот восемнадцатилетний детина, как подобает вести себя без надзора старших. К тому же слишком уж благоухало парфюмерией от девчат, очень уж подчеркивали тугие наряды их славные фигуры. В мыслях своих Чалей казался перед ними тюфяком.

 

Невзрачная с виду изба оказалась довольно вместительной: множество хитро соединенных между собой комнаток, кухня, большой зал. В зале уже стоял не накрытый до конца праздничный стол, красовалась маленькая натуральная елка. Аромат молодой хвои витал в комнате. Лариса включила светомузыку, и разнообразные светотени заплясали, завертелись на потолке, на столе и мебели. Они отражались от елочных шаров и мишуры, которые сверкали и лучились сказочными красками. Звуки легкой зарубежной песни неназойливо проникали в душу Виталика. Он немного раскрепостился. Вскоре Ирина позвала его на кухню — помогать носить на стол блюда. Запрягли туда и Бывалого, который в предчувствии пира пришел в чрезвычайное возбуждение и просто не находил себе энергетического выхода.

 

Кухонный стол и подоконник были заставлены салатами, нарезанными колбасами, ветчиной, сырами и прочими закусками. В духовке, очевидно, жарилась курица или гусь. От такой кулинарной роскоши у Виталика тотчас же что-то сжалось вверху живота и уже не отпускало до самого начала пира. Воронец тем временем накладывала из банок в стеклянные салатницы маринады и соленья, передавала их парням. Толик не терялся и плутовато хватал с блюд то колбасу, то сыр. За что получал по рукам от Ирины. Виталик поймал себя на мысли, что приятно ему стоять рядом с такой красивой девушкой, едва не касаясь плечами, чувствовать запах длинных волнистых волос, слушать короткие просьбы или указания, ловить ее сладкозвучный голос. Беря тарелки из девичьих рук, дотрагиваться пальцами до ее точеных ладоней…

 

Лариса же принимала у парней блюда уже в зале, распределяла их по столу, раскладывала рядом с тарелками ножи, вилки, расставляла рюмки. Краснюк с Каржаметовым увивались около ее. Чему-то смеялись и хихикали. Зеркала, стекла книжных полок, бокалы и разноцветные елочные шары сверкали под ритмы зарубежной эстрады.

 

Около шести часов сели за стол.

 

— Эх, милые мои, как я рад! — чуть ли не со слезами на глазах, пожирая хищным взором богатый стол, воздел Толик Шумаков бокал с шампанским для первого тоста. — Ну, вот и наступает он наконец, долгожданный…

 

— Не наступает еще, — завтра!.. — игриво перебила Бывалого Лариса.

 

— Нет, наступает, Ларисонька… наступает, — пафосно тянул речь Бывалый, — ибо уже, именно с этой минуты, чувствую я его дуновения на ваших просветленных, лучистых, чистосердечных лицах…

 

Шумаков запнулся на несколько секунд, и сам конфузливо удивившись неуместной велеречивости своего слога. Взял не так круто:

 

— А впрочем, не то важно, когда именно наступает Новый год. Значительно важней, что случилось нам собраться в такой прекрасной, я бы сказал — замечательной компании. Что благополучно миновали мы все невзгоды последней недели, что допущены мы до первой, первой в нашей жизни студенческой экзаменационной сессии. Дай Бог нам так же славно, без моральных и материальных потерь сдать экзамены. Пусть в новом году ожидают нас новые знакомства, новые успехи и свершения, пусть не подводят нас здоровье и оптимизм!..

 

Далее пожелал Бывалый, кажется, еще и каждому найти себя, а также свою вторую половину (возлюбленного или возлюбленную), здоровья всем родным и близким каждого из присутствующих, процветания стране и подобных благ. И наконец, вытря носовым платком взмокший от длиннющего тоста лоб, с дрожью в голосе промолвил:

 

— Ну, будем!

 

Чокнулись, выпили.

 

Утомленный сладкоречием Толика, невозможно проголодавшийся Виталик едва пригубил “Шампанское” и налегал на еду. Он осмотрительно боялся опьянеть, поэтому опускал в желудок преимущественно мясо и рыбу.

 

От второго бокала шампанского Шумаков отказался и открыл “Столичную”. Заприметив это, не наливал себе больше ничего, кроме водки, и Виталик. Второй и третий тосты прошли более-менее слаженно, но затем застолье вошло в бурное русло, образовался бедлам. Неопытные Пашка с Тимуром хорохорились перед девчатами и хлебали водку вперемежку с вином. А затем и вовсе смешали шампанское с “сорокоградусной” в своих бокалах, пили на брудершафт. Почитай ничего не ели. Они быстро пришли в озорное расположение духа, и Бывалый даже вынужден был их сдерживать, то и дело вызывая курить на свежий воздух.

 

У Виталика нежданно развязался язык, и он, черт знает как оказавшись на одном диване между Ириной с Ларисой, развлекал их какой-то ерундой.

 

В разгар пира заявилась Ларисина подружка — разбитная здешняя девица их возраста. Помнится, уничтожала она с Пашкой водку, не отставая, и вела себя весьма вульгарно.

 

Начались танцы. Сперва приятели тряслись под бешеные ритмы, потом плясали в хороводе. Бывалый при этом зажигал бенгальские огни и раздавал их танцующим. Выходило очень красиво и таинственно. Особенно старался в хороводе подпитый Краснюк, который один раз зацепился ногой за табуретку, ухнул вниз и рассадил губы о край стола. Стол выдержал.

 

Чтобы чуток утихомирить гулянку, Шумаков стал включать медленную музыку — для танцев парами. Виталика пригласила Лариса. Опьяненный ароматом ее духов и близостью ядреного тела, смутно, словно в туманном сне, замечал Чалей, как вжималась черноволосая голова низкорослого Каржаметова за танцем в пышную грудь Ларисиной подруги. Как Бывалый размашисто вальсировал с Ириной…

 

Невзирая на хорошую закуску, хмель уже крепко завладел организмом Чалея. Поэтому неотчетливо вспоминал он потом, как и сам тащил на себя податливое Ларисино тело, как ненароком оказался с ней в одном из закутков этой избенки, как, сидя на тахте, плел ей на ухо невероятные глупости, обнимал, а неодолимая сила тянула уже его губы к девичьим устам… Но внезапно вошел Шумаков и бесцеремонно спросил:

 

— Лариса, у тебя соды нету?

 

— А зачем? — стыдливо поправляя на себе помятое Виталиком платье, девушка поднялась с тахты.

 

— Да тут один клиент того… перебрал! Помощь требуется.

 

— Небось Каржаметов? — спросил Виталик.

 

— Краснюк. Сейчас двор блевотиной поливает.

 

Лариса побежала за содой, а Толик с Чалеем — к Пашке. Ужасная картина предстала перед Виталиком на дворе. Уцепившись обеими руками за низкую загородку, перегнувшись буквой “Г”, с дикими стонами извергал Краснюк на чистенький снежок содержимое своего желудка. Тимур держал его при этом занятии, обхватив сзади. Даже при тусклом искусственном освещении лицо Пашки поражало своей сизой, мертвенной бледностью.

 

— Ну, давай, еще разок! Полегчает, — уговаривал Тимур несчастного. Тот шатался в его руках и, казалось, вот-вот готов был лишиться чувств.

 

Бывалый поспешно овладел ситуацией: подал Пашке стакан с густо разведенной содой, что как раз поднесла Лариса; чуть ли не силком влил промывательное вещество приятелю в рот. Заставил заложить пальцы далеко в глотку…

 

Удивительно, после промывания двумя стаканами содовой воды Краснюк очухался, отжил, а через минут сорок, видимо, и вообще чувствовал себя сносно. Правда, уже не пил ничего, а только понемногу заполнял (снова по научению Шумакова) свой насильно опустошенный желудок снедью.

 

 

 

 

 

9

 

 

 

Гулянка пошла дальше: с танцами, с глупыми выкриками. Молодцы уже забывали выходить курить на двор и смолили сигареты прямо в комнате. Пьяненькая Лариса слегка попрекала их за это, пугала приходом своей мамы.

 

Вспомнить что-либо внятное из всего бурного вечера Виталик впоследствии так и не смог. Хотя разговорами и всевозможными событиями пирушка была заполнена весьма плотно. Все смешалось в невероятный ералаш из тел, ритмов, елочной мишуры и беспрестанного лязга-звона тарелок и вилок, бокалов и рюмок. За редким исключением, не вспоминалось Чалею и содержание собственных речей, телодвижений и действий. Помнилось только, что не терялся. И это радовало.

 

Около десяти часов вечера, в самый разгар веселья, сквозь дикие магнитофонные вопли с улицы начали доноситься грубые окрики. Затем в стекла полетели снежки и брань. Под самыми окнами кто-то топал тяжелыми сапогами: судя по всему, тут собиралась внушительная шайка.

 

— Сдается мне, пареньки, что нас обложили. — Шумаков первым почуял недоброе. — Лариса, приглуши, пожалуйста, музыку.

 

В мрачной избе воцарилось угнетающее молчание. А через минуту громовой голос с улицы рассек эту искусственную тишину:

 

— Эй, выходи… твою мать!

 

— Выходите! Выходите! Потолковать надо! — тотчас подхватили этот клич несколько не слишком доброжелательных голосов.

 

От них в комнате, где недавно кипел кутеж, сделалось по-настоящему жутко. Во всяком случае, Чалею стало не по себе: он ощутил, как опадает его хмель, а сердечко, напротив, затеяло в груди такую молотьбу, что, казалось, боязнь его отчетливо слышна всем присутствующим. Напряженно молчали парни и девушки, наивно полагая отвадить тишиной здешнюю шпану, которая только теперь и выходила на охоту.

 

— Выходите, не сц… Мужики вы, или нет?! — неслось во все щели избенки угрожающее.

 

Слушать такое в сумрачной тишине комнаты было невыносимо.

 

— А ну их к черту! Гуляем дальше! — вдруг осмелился Пашка Краснюк. Ему, похоже, после мучений желудком все было нипочем. — Включайте свет, музыку! Всем танцевать!

 

Пашка рванул в центр зала и задал такого камаринского, что остальные поневоле пустились за ним да не некоторое время забыли про серьезную опасность. Чтобы отвлечь внимание от неприятного, Бывалый горланил особенно громко, шутил и подливал присутствующим то вина, то водки.

 

Но и сквозь топот ног по скрипучему деревянному полу, и сквозь пьяный галдеж достигали Виталикова слуха ужасные угрозы и гомон уличной шайки. Он волей-неволей повнимательнее прислушивался к ним, а вскорости и ясно расслышал, как загремели сапоги уже по дворику, крыльцу, а затем мощные удары сотрясли ветхую входную дверь. Гульба сразу же утихла. А в голове Чалея промелькнула малодушная мысль: а не вызвать ли милицию? Он с досадой отогнал ее от себя.

 

Под дверью кто-то взбешенный кликал Ларисину подругу. Та, пошептавшись с девчатами, юркнула в переднюю, закрыла за собой дверь.

 

Как можно догадаться, эти события начисто выдули пьяную одурь из головы Виталика, и все дальнейшее он запечатлел там достаточно четко.

 

Оказалось, что кавалер Ларисиной подруги из стада здешних оболтусов был не доволен, что его дама принимает участие в гулянке без его ведома. И еще невесть с кем. И теперь у того парня (и у его дружков) просто руки зудели разобраться в родных пенатах с наглыми пришельцами. Напомним, что молодежь того забытого Богом района не отличалась своей покладистостью. Эти злыдни хоть до утра могли караулить под окнами намеченную жертву. По этой причине Шумаков на коротком и тихом совете между приятелями сразу же отклонил вариант держания осады. Надо было удирать. И удирать как можно поспешнее — пока не перестали ходить автобусы.

 

По просьбе Ларисиной подруги агрессоры ушли со двора, но недалеко: их выкрики, наглый хохот, шарканье обуви по снегу больно резали Виталиков слух. Лучше уже было выйти да принять неравный бой на открытом пространстве, чем терпеть эту отвратительную осаду, мучаясь трусливыми, томительными мыслями.

 

Парни и Ирина Воронец, одевшись, напряженно вслушивались и всматривались из прихожей во чрево ночной улицы — ждали удобного момента, чтобы выскочить из дома. Ящук вызвалась вывести их через заснеженный сад на соседний заулок — там была калитка.

 

— Ира, а ты оставайся! Это же выродки, — уговаривала Ящук побледневшую, но несгибаемую Воронец. — Кто-то из ребят доберется домой и твоим позвонит…

 

— И правда, Ира, нам сподручнее без тебя отбиваться, — подхватил Тимур. — Да и удирать — ловчей…

 

Но Воронец почему-то ни в какую не соглашалась. Переубедить ее не смог даже Бывалый. Тем более что как раз утихли за окнами голоса, а в призрачном свете фонарей ничего угрожающего не обнаруживалось. Не терпело и время. Надо было давать стрекача.

 

По команде, друг за другом, выскочили из двери и, сворачивая налево, побежали по узенькой тропинке зимнего сада. В середине этой вереницы, вжав шею в плечи, улепетывал и Виталь. За обветшалой калиткой оказался совсем не освещенный заулок или тупичок.

 

— Направо! — сдавленно правил Шумаков. — Не отставать!..

 

В полумраке продирались через сугробы, скользили по намерзшим колеям. Метров через пятьдесят вырулили на неширокую прямую улочку. На ней там-сям вяло горели фонари. До автобусного маршрута надо было покрыть еще метров пятьсот: мимо кривых заборов, угасших неприветливых изб, сквозь морозную мглу. Где-то там, впереди, пролегала относительно оживленная автомобильная трасса с подходящим освещением. Там было спасение. Приятели, как по команде, значительно прибавили в скорости. Не неслись опрометью только оттого, чтобы не осрамиться друг перед другом и, особенно, перед Воронец. Присутствие девушки поневоле придавало парням ответственности и мужества.

 

…Их переняли примерно на середине расстояния до автобусной остановки. Шайка в количестве восьми-десяти верзил вынырнула из сумрачного закоулка и перерезала путь беглецам. Их, понятное дело, выследили.

 

— Стой! Приехали! Смиряй ход! — хохотал один из заправил шайки, неуклонно окружавшей приятелей и теснившей их к забору.

 

— Что, повеселились, потешились, а теперь по шее получим? А?! — дурачился кряжистый парень в ватовке и кирзовых сапогах. К слову, все его товарищи были одеты подобным образом.

 

Простоватое лицо кряжистого не было злобным — колотить чужаков для этой шушеры было привычным делом. Все противники казались с виду парнями крепкими и ловкими. По этой причине восставать против них никак не выпадало. Не было возможности и убежать.

 

— Просто Новый год праздновали… — ответил Бывалый, лишь бы не молчать. Но на его унылом лице не заметил Виталий Чалей и проблеска надежды на спасение.

 

— А не рано — Новый год? — выдвинулся вперед громила в кожухе до колен. Он выделялся среди остальных ростом и взрослым видом. Скорее всего, именно этот тип и был главарем шайки.

 

— Но Новый год — домой надо ехать, — ответил Шумаков, озирая толпу неприятелей. Его друзья явно опешили и приуныли. Одна Воронец, стоящая между ними спиной к забору, дерзко и брезгливо смотрела на нападающих.

 

— А ты где живешь? — заинтересовался громила Бывалым.

 

— В Орше…

 

— В Орше, в Орше… — по рядам неприятелей тот час прошелестел шепот. Чалей расслышал даже уважительные суждения — Орша славилась в то время уголовной средой. В глубине Виталиковой души затеплилась надежда…

 

— А ты откуда, черномазый? — шутливо и вместе с тем грозно спросил вожак у перепуганного Каржаметова.

 

— Тджкст-ан, — едва уловимо просипел тот.

 

— Студент небось? — догадался кряжистый. — Что, слишком умный?

 

Оторопевший Каржаметов обреченно молчал.

 

— Вы, видать, все тут студенты? Все умные… Да?! — издевательски рассматривал бедняг кряжистый. За его спиной в полумраке виднелись ватовки и недобрые, грубые лица соратников.

 

— Чего молчите?! — вдруг разъярился рослый вожак. — Вот ты, шляпа, умный?

 

С этими словами он дернул Чалея за ухо шапки.

 

На тот идиотский вопрос не было ответа. Говорить, что ты неумный, язык не поворачивался. Сказать — умный, так воспримут как дерзкий вызов. Виталик стрельнул глазами по сторонам — ни души, ни движения.

 

Тогда кряжистый, стоявший боком в метре от Виталика, внезапно крутнулся и заехал тому локтем в подбородок; сразу же, ладонью той же руки, пихнул Каржаметова в лоб. Все произошло мгновенно, но Чалей успел прижать подбородок к воротнику и тем самым защитить кадык. Ибо негодяй, похоже, целил именно в шею. От удара клацнули зубы, Виталик пошатнулся на скользкой наледи, но устоял. Тимур же от толчка отлетел, как перышко, шмякнулся о забор спиной и затылком. Осел на снег.

 

— Ты что, озверел?! — вскричала Воронец. — Некуда силу деть?!

 

Ее одногруппники позорно молчали. Ошеломленный тумаком Каржаметов встал с сугроба и старательно обтрясал снег с кожушка и брюк.

 

— Ты б молчала, красавица, пока я добрый! — надвинулся на нее грудью рослый детина. — Мотай лучше, дитятко, к маме… Я тебя отпускаю. — Он великодушно показал рукой в сторону автобусной остановки.

 

Ирина молча испепеляла главаря шайки злым взглядом. Ее пышные каштановые волосы, выпущенные из-под шапки, привлекли одного из негодяев. Вылезши из-за спин приятелей, он ухватил Воронец за кудри и просипел спитым голосом:

 

— Беги домой, малышка, пока за лохмы не оттаскали!

 

Сзади послышался глупый хохот — его дружки восприняли слова сиплого как остроумную шутку.

 

— Ну ты, девушку хоть не трогай! — Пашка Краснюк, стоявший рядом с Ириной, уцепился за руку сиплого, отрывая ее от Ириных волос.

 

— Что, бунт на корабле?! — встрепенулся рослый главарь. — Придется подавлять…

 

Он ухватил Пашку за воротник пальто и рванул на себя. Приказал:

 

— Пошли — отойдем…

 

— А что он тебе сделал? — вступился за Краснюка Бывалый.

 

— Рожа мне его приглянулась. Трогай! — скомандовал главарь Пашке, не выпуская воротника.

 

Так и пошли они: самоуверенный громила в просторном кожухе и хлипкий, весь сжатый Краснюк. Метрах в тридцати они остановились посреди улицы. Краем глаза Виталь замечал, что неприятель не выпускает Пашкиного воротника. При этом они, видимо, о чем-то толковали.

 

А тем временем шайка обступила трех парней и девушку. Их угощали тумаками, особенно тузили Шумакова. Судя по всему, злодеи хотели тем самым вызвать возмущение или подобие отпора, чтобы затем вовсю расправиться с бедолагами. Дубасить смиренных как-то не хватало злобы. Виталик с минуты на минуту ожидал взбучки, ему даже хотелось, чтобы его побили — только бы поскорее все закончилось. Но подонки умели утонченно и медлительно издеваться над жертвами.

 

Минут через десять измордованный морально Чалей заприметил, что возвращаются рослый детина с Пашкой. Странно, они шли мирно, можно сказать, як товарищи — плечо в плечо. При этом переговаривались, главарь жестикулировал, а Краснюк с пониманием кивал головой.

 

Приблизившись к основной группе, “товарищи” разделились: Пашка примкнул к одногруппникам, а громила отозвал свою шатию в сторону — к противоположному частоколу. Там они держали совет.

 

— Ну как, что слышно? — встревожено спросил Шумаков.

 

— Так… потолковали, — неохотно отозвался Пашка.

 

— Не бил? — с дрожью в голосе допытывался истерзанный противниками Тимур.

 

— Нет… поговорили, — неопределенно отвечал Краснюк. Он был на удивление хладнокровен.

 

Вскоре шайка направилась к ним. Зловеще забухали сапоги по утоптанному снегу улицы.

 

— Ваше счастье, хлюпики! — снисходительно промолвил заправила. — Скажите вот ему спасибо. — И махнул рукой в сторону Пашки.

 

Негодяй явно подобрел.

 

— Слушай мою команду! — властно продолжал главарь. — Девчонка и он — пускай идут с миром. А вам дадим “отпускного”.

 

— Что значит — “отпускного”? — встревожилась Воронец, но члены шайки уже хватали их с Пашкой под локти и выталкивали из общей кучи — в сторону автобусной остановки.

 

— Поспешай, не оглядывайся! Эй…! Ату… — слышалось в толкотне тел.

 

Когда Краснюк с Ириной отдалились метров на пять от своих товарищей, тем велели:

 

— А сейчас двигайте и вы, только — не торопясь…

 

Тронулись… Им вдогонку посыпались затрещины в спины и пинки. Не слишком болезненные и злобные. Этим “хозяева” частного сектора и ограничились.

 

…Горе-гулякам спустя несколько минут повезло снова — они поспели на последний в этот день автобус. Лишь на мягком сидении “ЛАЗика”, слушая разговор приятелей, догадался Виталик Чалей о причине их нежданного освобождения. Они отделались относительно легко потому, что рослый заправила “уважал” заводской район, где жил Краснюк. У их группировки с тамошней шпаной было временное перемирье. Это и спасло студентов. К тому же (как выяснилось уже впоследствии) смягчило обстоятельства и то, что кавалер Ларисиной подруги не пошел колошматить чужаков, а остался около Ларисиной избы — домогаться своей возлюбленной. К слову, та до утра так и не вышла.

 

Невзирая на солидную порцию выпитого на вечеринке, Виталик отмыкал дверь своей квартиры абсолютно трезвым. Он надолго запомнит и гулянку эту, и тот забытый богом район — треклятый частный сектор. Много лет затем обходил его парень в своих жизненных маршрутах. А если уже случалось пересекать это гиблое место, то смотрел он на недоброй памяти заборы и избы только из-за стекол общественного транспорта. Впрочем, днем они имели вид весьма мирный.

 

 

 

(продолжение следует)