Бесовская бессонница Ты больше не чудишь, душе твоей лет триста, но сомнения и боль по-прежнему тревожат. Дожди идут зимой транзитными туристами, и ветру не уснуть на мокром ложе. Фонарь дырявит мрак под стынущими ветками, овальной головой свисая с шеи тонкой. Здесь прошлое твоё – забытое советское с ульяновским прищуром на потомков. Оно с гневливых уст срывается анафемой, где пустыри, частя, читают свой апокриф. И даже эта ночь, вся в чёрном, как монахиня, воспоминания и вздохи копит. Грохочет тишины тактическая конница, в твоё окно шуршит дождя и снега помесь. Ты прогоняешь прочь бесовскую бессонницу, и ничего из прошлого не помнишь. ********************************************* Десять пустырей Здешний ветер стал аскетом, учится молчать, Скрыто солнце – словно кем-то сорвана печать. Время смутное барыжит под звездой Полынь, У домов снимает крыши, двери и полы. Клуб в распятой глухомани чудом уцелел... Тут живёт Карташка Маня – там вдовец Олег. Об иванушках да марьях дребезжит стакан. Затянула выси хмарью серая тоска. День в смирительной рубашке сник и постарел. От Олега до Карташки – десять пустырей. *********************************************** Замять Не знать, не помнить, не желать, в лесу страстей совою ухать. Кольчуга неба тяжела, а хлопья снега легче пуха. Студёный норд лизнёт, как пёс, в лицо и окунётся в замять, а мне глядеть в неё до слёз, до пелены перед глазами. Узреть заснеженных ундин и в пустоту нырнувших орков. Сквозную дырочку в груди зима затянет льдистой коркой. И будет день брести, как вол, отпугивая тьмы гаргулий, и будет, словно в Рождество, метель младенцем в яслях гулить. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
