ПОЦЕЛУЙ НА БЕРЕГУ

Рассказ

Поезд остановился посреди степи. Не совсем степи, конечно, это была узкая долина. С обеих сторон возвышались горы, покрытые хвойным лесом. Полосами лес спускался к долине. Такое междугорье, посредине которого текла быстрая речка. Не очень широкая, но шумная. Как будто она что-то хотела сказать этим горам и лесу.

Побежали узнавать, что за стоянка в голом месте, почему. Проводник сказал, что впереди размыло насыпь. Вызвали ремонтный поезд, придется подождать, пока восстановят путь. Бригада уже работает, но сделают не скоро, может быть, через часа три, а, может, пять, а, может, только завтра. Откуда ему знать, насколько там все серьезно. Накануне прошел сильный ливень. И ливневый поток размыл насыпь.

Ребятам разрешили выйти из вагонов. Но далеко не уходить. Быть в пределах видимости. И по первому же зову, чтобы быстренько возвращались в свои вагоны, без задержки. Если дадут гудок, бегом на обед.

Все вышли из вагонов: и дети, и взрослые. Сидеть в тесных купе всем надоело до чертиков.

Узкая долина теперь превратилась в одну из самых густонаселенных территорий земли. Она наполнилась голосами. Удивленные птицы, привыкшие только к рокоту речки, поднялись с излюбленных мест и растворились в синей дали. По обе стороны от железной дороги сидели, бродили, бегали группки мальчишек и девчонок разных возрастов. С высоты птичьего полета долина сейчас представляла разноцветное панно. Многие девчонки бросились собирать хрупкие белые и желтые цветочки. Но взрослые сказали, что это первоцвет – был май – подснежники, и собирать их нельзя. Это плохая примета. С тобой может случиться что-то нехорошее.

Несколько команд мальчишек играли в футбол.

Толя, долговязый девятиклассник, выглядевший старше своих лет, медленно брел мимо мальчишек, которые кричали, визжали, носились, толкали друг друга. Наконец-то они могли выпустить энергию, которая копилась от долгого сидения в вагонах.

Толя не любил шумных коллективных игр, предпочитал чтение. Но и сидеть одному в купе не хотелось. Нужно же было размяться, подвигаться, подышать свежим воздухом. Он смотрел на горы, которые, казалось, были так близки, но он знал, что путь к ним долог. А чтобы подняться на вершину, уйдет целый день, а, может быть, и не один. Да и подъем будет довольно тяжелым. А так хотелось стоять на вершине и смотреть с высоты на этот человеческий муравейник, на железную дорогу, которая выглядела бы оттуда игрушечной. И там на вершине царит тишина. И выше его только солнце, облака и горные орлы.

Для Толи эта поездка в дальние края была неожиданной, она, как неожиданный подарок, который свалился на него с неба. До этого дальше деревни, в которой жила бабушка, он не бывал. Областные власти решили поощрить учеников, которые хорошо учились, необычным способом. Организовали поездку в Восточную Сибирь. Совершенно бесплатную. Детей собрали со всей области, от первоклассников до будущих выпускников. Родители дали карманные деньги, чтобы их чадо чем-нибудь полакомилось в дороге, купило какие-нибудь сувениры на память. Да мало ли что! Любой с деньгами чувствует себя уверенней, чем тот у которого в кармане вша на аркане. Некоторые писали домой письма и отправляли их со станций. У кого-то не хватало терпения на письма и отправляли почтовые открытки.

Случился конфуз. Мемориальный комплекс в Шушенском был закрыт на ремонт. А это было главной целью поездки – путешествие по ленинским местам ссылки. Побывать в просторной избе, в которой жил Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, а затем с приехавшей мамой Надежды Константиновны, не довелось. Но, кажется, никого это не расстроило. Даже взрослых, которые сопровождали детей.

Прошлись по деревне, позаглядывали в окна, увидели большие деревянные столы из досок, печи, которые занимали почти половину кухни, лавки вдоль стен, старые буфеты. Всё было основательно, солидно, делалось на века для многих поколений.

Пешком прошлись на озеро, где любил пострелять дичь Владимир Ильич. Но никакого озера не было. Стоял только густой камыш. Но был шалаш, в котором вождь мирового пролетариата обдумывал планы всемирной революции и писал пламенные статьи.

В шалаш позволили заглянуть. Но там ничего не было. Это разочаровывало. Хоть бы пенек, на котором писал Ленин. А так шалаш как шалаш. Такие детвора делала во все времена. Дел-то на четверть часа. Но ведь это был особенный шалаш, в котором много часов провел сам Ленин. В нем должен был витать великий дух. Но что-то незаметно было, что кто-то его ощутил. Идти столько километров, чтобы увидеть обычный шалаш. Экскурсовод тут же огорчил, сказал, что, конечно, шалаш не подлинный. Только одно точно, что он стоит на том же месте, где стоял и при Ленине. Столько лет ни один шалаш не может простоять, даже если он построен гениальным революционером. Но выглядит он так, как выглядел при Ленине.

Что удивило ребят, так это красноярские столбы. Это, конечно, было зрелище, ради которого не жалко было пройти несколько километров по горному серпантину. Когда местные скалолазы скользили по расщелинам, сняв перед этим куртки, чтобы не порвать их, это вызвало восторг. С вершины до низу в мгновении ока! Цирк отдыхает!

Много чего было в этой поездке: и новые друзья, и открытие Есенина, и песни под гитару, и долгие разговоры. Мир расширял свои границы, он становился таким разнообразным. За недельную поездку Толя получил от жизни больше, чем за год домашнего существования.

Но сейчас бредя мимо резвящейся ребятни, Толя и подумать не мог, что скоро произойдет событие, которое изменит его жизнь, сделает другим человеком. Такого не могла родить даже самая бурная фантазия.

Он шел вдоль берега. Навстречу три девчонки. Но он смотрел только на нее. Смотрел, не отрываясь. Так смотрят на чудо, которое внезапно является перед нами. Она шла посередине в легком платье, которое шевелил ветер. И когда ветерок чуть приподнимал подол, он придерживала его ладошками. У нее было такое ясное светлое лицо. Ее глаза сверкали. Они улыбалась и смеялась. На лоб падали прядки волос, она их отбрасывала назад быстрым движением руки. И это было так красиво.

Толя видел только ее, как будто ангел, легкий и прекрасный, спустился с небес и оказался рядом с ним, чтобы он почувствовал восторг и благоговение, и какой-то неведомый ему до сей поры трепет. С ним происходило что-то непонятное. В душе росла радость, счастье, ощущение того, что жизнь – это чудо уже потому, что он увидел ее. Какое-то жгучее чувство блаженства. Он смотрел на нее, не отрываясь и готов был смотреть вечность, забыв обо всем, существовании мира, других людей.

Она перехватила его взгляд, что-то сказала подружкам. Они засмеялись. Наверно, над ним. Смех ее – это тоже было чудом.

Они прошли мимо. А он через несколько шагов обернулся. Неужели это всё, и она исчезнет? Всё в ней было чудесно: и фигура, и волосы, и ножки в красных туфельках, и это легкое почти воздушное платье, которое жило своей особой жизнью.

Ему показалось, что солнце начало светить ярче, и ветерок вел себя как забавный шалун, перебирая ее волосы, шевеля ее платье. Потому что он тоже был в восторге от нее.

Непонятное происходило с ним. В душе росла радость. Такого с ним еще никогда не было.

Он вышел к реке. Вода в ней была темная. В ней отражались белые облака, только они шевелились и постоянно меняли свою форму. Толя сел на большой черный камень у речки. Он не знал, как называется эта речка. И спросить об этом было не у кого. Вряд ли кто знал ее имя. Может быть, проводник, если он постоянно ездит по этому маршруту. Две девчонки, судя по формам, старшеклассницы, в одинаковым темно-синих глухих купальниках, зашли по колено в речку и брызгали друг на друга, увертываясь от воды и при этом отчаянно визжа. Как малые дети. А в прочем… Правда, на нем не было плавок. Ну, и что? Многие купаются в трусах и нисколько не стыдятся этого. Главное, чтобы они не были слишком длинными, до колен. Он медленно снял одежду, складывая ее на камень. И представил, как он неспешно зайдет в речку по пояс, потом резко оттолкнется, выбросит руки вперед и нырнет. В глазах девчонок будет восхищение. Он для них будет чуть ли не героем.

Он долго не будет показываться над водой. И девчонки напугаются, подумают, не утонул ли он и соберутся уже закричать, звать на помощь.

Тут он вынырнет, но уже на другом берегу. Что ему эта речка? Раз плюнуть! Ширины-то здесь! Он вырос на берегу великой сибирской реки. И столько раз переплывал ее. А это больше десяти таких речек. Так что это для него просто детский сад. Год назад он переплыл водохранилище. А это километров пять. А может больше. Туда и назад. Не испугался. Хотел проверить себя. И все получилось.

Толя улыбнулся. Кому же в его возрасте не понравится восхищение девчонок, их радостные визги?

И собрался уже идти в реку.

- Не делай этого!

Что такое? Обернулся. И сначала не поверил. Чудо снова явилось. Она стояла перед ним. Она говорит с ним.

- Я прошу тебя: не делай этого! Пожалуйста!

Она умоляюще глядела на него. И такое у нее было печальное лицо, как будто он ее сильно обидел. Подружек рядом не было. Может быть, они ушли вперед, может быть, отстали. И вообще поблизости никого не было. Только они двое. И этот черный камень, на котором он сидел.

Толя спросил:

- Что я не должен делать?

Он хотел подняться, но вспомнил, что он в трусах. И надо же было ему в таком виде предстать перед ней!

- Вода холодная. И течение вон какое! Если даже ты не утонешь, то простынешь уж точно, - проговорила она, заглядывая ему в глаза. – Не надо, прошу!

Удивительно! Почему она заботится о нем, беспокоится за него? Они же незнакомы. Никто другой, а именно она, которая для него стала почти богиней. Как это всё странно!

- Я начинаю купаться уже в мае. И пловец я… ну, неплохой. Так что не надо за меня беспокоиться!

Она стояла перед ним. И так же умоляюще глядела.

- Нет! Ты не сделаешь этого! Ты не пойдешь в эту дурацкую речку! Потому что я не хочу этого. Разве не ясно?

Это был приказ. Становилось интересно. Почему она решила, что может командовать им? Тут случилось невероятное. Она опустилась ему на колени, заглянула в глаза и сказала:

- Я тебя не пущу! И не думай даже! Меня ты должен слушаться. Беспрекословно! И не перечить мнеЁ

Он превратился в статую, боялся пошевелиться, даже дышал тихо, будто боялся ее вспугнуть. Так замирает ребенок, когда ему на руку сядет бабочка, которой он хочет налюбоваться. Поверить в это было невозможно, но и не поверить было нельзя, если он ее лицо видел так близко и даже чувствовал, как бьется ее сердце. Она, не отрываясь, заглядывала ему в глаза. Это его смущало. Он отводил взгляд. Она не улыбалась. Она была серьезна. Даже сердита. Только что не ругалась. Но как она повелительно обращалась с ним, она приказывала ему, требовала от него. Но все же он осмелился. И робко проговорил:

- Вон же девчонки в реке. Им можно, а мне нет?

- Они дуры. И зашли только по колено. А дальше они не пойдут. Они хотят, чтобы мальчишки заглядывали на них. А ты поплывешь. Обязательно поплывёшь. Ты сразу задумал поплыть.

- Нет! Не поплыву, - сказал Толя. – И не думал плыть. Даже в мыслях такого не было. Я речку перенырну. Я вырос на берегах Оби. Ты знаешь, какая это широкая река? Я переплывал ее не раз. Я не хвастаюсь. Это совершенная правда. Зачем мне врать? Даже переплыл водохранилище. Его еще называют Обским морем. А это километров пять. За меня не надо бояться. Каждое утро летом я хожу на Затон и переплываю его туда-назад. Это вроде зарядки. Знаешь, чувствуешь себя после этого так бодро.

- Говоришь, не надо бояться. Это горная речка. Вон какое течение! И вода холоднющая. Она же от ледников начинается, которые там в горах. Там вода даже в сильную жару ледяная. Я знаю.

- Я уже в мае начинаю купаться. Я закаленный. И холодная вода лучше теплой.

Она обхватила его шею и замкнула пальцы замком, как будто хотела его удержать.

- Я тебя не пущу! Никуда ты не пойдешь!

«Говорит так, как будто мы сто лет знакомы». И тут же сделал то, что никак не ожидал от себя. Это был внезапный порыв, нечто не зависящее от его воли и сознания. Он наклонился. Она опустилась. Ее голова лежала на его коленях. Ее волосы струились по его ноге. Он видел только ее глаза и губки, маленькие, пухлые. Он обхватил их своими губами и стал целовать. Еще никого в жизни он не целовал. Его целовала мама, когда он был маленьким, в лобик, в щеку, целовала бабушка, когда он приезжал погостить и когда уезжал домой. А теперь он сам целовал. В первый раз!

Поцелуй затянулся. Он никак не мог оторваться от ее губ и поднять голову. Какая-то сила удерживала его. Ему даже в голову не приходило, что их могут увидеть, ведь кругом играли, бегали дети. Что бы они подумали они? Школьники и целуются! Наверно, их кто-то увидел и застыл в недоумении. «Во дают!» Он сидит в трусах, ее голова лежит на его коленях, и он целует ее, позабыв обо всем, как будто всего остального мира не существует.

Оторвался. Смотрел в ее удивленные глаза. Наконец она разомкнула губы, слабо улыбнулась, моргнула, провела ладошкой по его локтю и тут же убрала руку, как будто испугалась своего нечаянного движения.

- Это что? Что это было?

- Ну, вообще-то я Толя. А то вот, сколько уже вместе, а не знаем, как звать друг друга. Мне кажется, что уже пора исправить это недоумение. Ты не находишь? Разве я не прав?- Лена.

Она разжала пальцы, оттолкнулась и поднялась. Одернула платье, закинула локон за ушко.

- Так и будешь сидеть? – спросила она.

- Как?

Он поглядел на нее снизу-вверх. Лицо ее было совершенно серьезно. Никакого даже намека на улыбку.

- Вот так раздетым.

Он поднялся. Повернулся к ней спиной и стал натягивать брюки. Когда толкал вторую ногу, его качнуло в сторону. Ему было неприятно, что она видит, как он одевается. Он даже хотел сказать ей, чтобы она отвернулась. Но не сказал. Это было бы глупо.

Еще нужно было застегнуть ширинку на пуговицах. А это уже совсем… Этого она никак не должна видеть.

Оделся и повернулся к ней. Лена улыбалась. Может, ее рассмешило его одевание?

Руководители групп – а это были женщины-учительницы – стали зазывать на обед. Ребята потянулись к вагонам. На свежем воздухе аппетит приходит быстрее. Некоторые бежали, чтобы занять самые лучшие места.

- Я в восьмом вагоне, - сказала Лена. – А ты?

- В третьем.

- Далеко. Зато быстрее приедешь в Новосибирск. Ты уже будешь подъезжать к вокзалу, а мы еще нет.

У нее легкая походка. Ему даже казалось, что она не идет, а парит. Он обернулся и поглядел вниз на землю, туда, где они только что прошли. Вот его следы, примятая трава. А ее следов не видно. Значит, она действительно парит над землей. Хотел взять ее за руку, но не решился. А вдруг ей это не понравится, и она резко выдернет руку? Это может показаться ей уже слишком: кругом люди, дети и взрослые. Будут коситься на них, дети смеяться, еще обзываться начнут «Жених и невеста».

- Ты можешь прийти к нам в гости, - сказала она. – Одиннадцатое купе. У нас весело. К нам мальчишки приходят. Приходи! Я буду ждать тебя. И новых друзей заведешь.

Упоминание о мальчишках ему было неприятно. Они уже подходили к поезду и должны были разойтись по своим вагонам. Остановились перед ее вагоном. Он отыскал окно одиннадцатого купе. Неожиданно она спросила:

- А ты целовался с кем-нибудь?

Он промолчал.

- Значит, ни с кем.

Рассвет - это всегда начало новой жизни. время мечты и надежд, которых вагон и маленькая тележка. то есть сегодня уж обязательно исполнится, случится то, о чём ты мечтал, чего ты желал. Анатолий открыл глаза. Вагон мягко покачивался, ритмично стучали колёса. За окном бесконечная тайга, тёмная и таинственная, в которой, конечно, до сих пор живут сказочные существа. Там ходят лохматые медведи, рысь сидит на толстой ветке и высматривает жёлтыми глазами добычу. А внизу бурелом, заросли папоротника, густой кустарник, который стоит стеной. На высоком берегу реки деревня, там живут хмурые староверы, которые поселились здесь ещё во времена Ермака и Хабарова и считают весь мир погрязшем в грехах. А по вечерам открывают старинные рукописные книги, которые достались им от прадедов. Самый старый читает.

Солнечные блики прыгали по купе, жёлтыми кружками скользили по полкам, на которых лежали его товарищи, разбегались по полу, блестели на стекле, вели свою радостную утреннюю игру пробуждения новой жизни. Было рано, никто не ходил по вагону, не разговаривал, не смеялся. Через стенку было слышно, как в соседнем купе ворочаются, похрапывают, чмокают.

И проводница пухлая тётя Валя ещё спала и видела приятные сны, убаюканная постукиванием колёс и покачиванием вагона. К тому же за день от беспрестанной ходьбы и хлопот она выматывалась. Толя совсем не хотел спать. Но вставать было ни к чему, когда все спят. Тогда чувствуешь себя каким-то чужаком, непонятно, как и для чего затесавшимся в сонное царство. Под подушкой у него лежала книга и за утро он успевал прочитать несколько глав. Утреннее чтение для него давно уже вошло в привычку. Кто-то начинает утро с завтрака, а он начинал с книги. Сейчас ему было не до книги. Он вспоминал вчерашний день в мельчайших подробностях, интонации её голоса, как она хмурила брови, как она улыбалась

Ему не верилось, что это произошло с ним. Это был сон. И сегодня она пройдет мимо него, даже не удостоив взглядом. Слишком это все было невероятно. Фантастика!

Когда Толя хотел отвлечься от чего-то, он играл в «случайные слова», игру, которую он придумал. И она ему помогала. Потолок? Что потолок? Потолок желаний. Это понятно. Сейчас для него это Лена. Он хочет ее видеть, слышать, быть постоянно с ней рядом. Стена. Стена – это он сам. Ну, чем он может понравиться ей? Не разочаруется ли она вскоре в нем? И он станет ей равнодушен. И она с досадой будет думать о том, что произошло с ними на берегу.

В нем нет ничего яркого, необычного. Между ними возникнет стена отчуждения. Она будет проходить мимо него, и ничего не шевельнется в ее душе. Он пустое место.

Полка? Положить зубы на полку. Причем тут зубы? А это значит голод. Без нее он голоден, исчезнет очень важное в его жизни, от чего он будет страдать, мучиться.

Ладно! А вот столик! За столиком сидят, мирно беседуют. Это общение. Взаимопонимание, уют, доверие. За столиком хорошо. Здесь царят добро, искренность.

Васька на нижней полке. И что? Васьками называют котов. Котов любят гладить по шерстке. И котам это очень нравится. Они мурлыкают, прикрывают глазки. Ласка – вот что доставляет котам такое удовольствие. Ласка нравится всему живому.

Подушка. На подушку мы опускаем голову, закрываем глаза. Засыпаем. И нам снятся сны. Сны бывают очень приятные, сладкие. И если неожиданно проснешься, так жалко становится прерванного сна. Проснулся и сердишься: зачем проснулся. Такой сон не досмотрел. Закрываешь глаза. Но прежний сон не возвращается.

Окно. Это глаз во внешний мир. А у нее такие необыкновенные глаза. Они лучатся, как два солнышка. И в них видна ее душа, чистая, радостная, умеющая дарить счастье. Когда заглядываешь в ее глаза, то перед тобой открывается такой изумительный бескрайний мир, где на каждом шагу тебя ждут новые открытия, вдохновение и восторг. Какие у нее веки! Когда она закрывает глаза, они, как волшебный веер, закрывают вход в ее душу. А ему так хочется знать, что там у нее в душе.

Какое слово он не возьмет, обязательно обращается к ней. Пустая игра! Сегодня она не спасет его, не заставит отвлечься от нее, потому что он постоянно думает о ней. Игра его нисколько не успокоила, не обнадежила. Вот Васька тихонько сопит себе, и никакого ему дела нет до всего остального мира, что там творится в душах других людей. Что ему снится? А если ты мог видеть чужие сны? Но видеть чужие сны – это еще мало. Надо уметь разгадывать их.

Толя насмелился только на второй день. Идти пришлось через пять вагонов. Везде было шумно. Ребята ходили туда-сюда. Постоянно приходилось прижиматься к стенке. Играли в настольные игры: шахматы, шашки, домино, в слова, в «балду», где-то пели, где-то шумно спорили, стараясь доказать другим что-то свое.

Воспитатели сидели в отдельном купе. Должны же они отдыхать от постоянного надзора и контроля. Да и дети могли отдохнуть от их всевидящего ока и постоянных назиданий.

Вот восьмой вагон. Толя зашел и остановился возле купе проводников. От титана с горячей водой шло тепло. Это был страх. Он колебался. Не повернуть ли назад? А если он будет выглядеть нелепо и глупо? Над ним будут смеяться, и Лена разочаруется в нем.

Если ее подружки, соседки по купе потом будут говорить ей: «Ну, ты нашла себе! Фи! Да он же серость! Ничего в нем такого нет! Зачем тебе такой нужен? Забудь о нем!» «Что же это я? – выругался он себя. – Тряпка какая-то! Ты же давным-давно установил для себя, что если что-то решил, то делай! Иначе, как говорится, не видать удачи».

В купе сидели четыре девчонки и двое мальчишек. У одного, тот, который был у окна, в руках была гитара. На ней была наклейка – розочка. Все они удивленно посмотрели на него.

- Это мой знакомый, - сказала Лена. – Познакомились на стоянке. Я его пригласила в гости.

Мальчишки протянули руки. Потеснились. Толя пристроился на краю лавки, рядом с толстой девчонкой, которую звали Оля. Поглядел на Лену. На ней была цветная кофточка и юбочка, которая даже не прикрывала колени. И те же самые красные босоножки.

Стали расспрашивать Толю, откуда он. Он отвечал коротко и неохотно. Внимание к его особе ему не нравилось. Все эти девчонки и мальчишки были из одной новосибирской школы и давно уже знали друг друга. Оля и Лена учились в одном классе.

- Ты поешь? – спросил Миша, тот, который с гитарой.

- Нет. Мне медведь на ухо наступил. На уроках пения я только раскрываю рот. Но учитель это терпит.

Миша был музыкант не очень. На гитаре тренькал, но одно и то же. То громче, то тише.

«Это для понта,- подумал Толя. – Чтобы девчонкам нравиться».

Миша запел «Солнышко мое». Пел он так себе. Толя был доволен этим. Это была ревность. Разве можно полюбить человека с таким голосом? Не петь, не играть толком.

Миша замолчал и еще некоторое время тренькал струнами

- А что ты любишь? – спросила у Толи Наташа, круглолицая девочка со смолистыми волосами и черными глазами. Почему-то Толя сразу решил, что она украинка.

- Мороженое, - ответил он.

- Ну, серьезно!

- Читать люблю. Писать сочинения. У себя в классе делаю стенгазету. И пишу, и рисую сам.

- Сочинения? Фу! – фыркнула Аня.

Она была длинноносой, губы ниточкой. Она была очень худой. И одежда не сидела, а болталась на ней.

- Терпеть не могу. Образ Маши Мироновой. Основные идеи «Героя нашего времени». Композиция романа «Дубровский». Гадость какая!

- Так надо же подходить неожиданно, - сказал Толя. – И тогда всем всё понравится. Гарантирую!

- Как это?

- Ну, вот по «Дубровскому» дали нам сочинение. Учительница записала на доске несколько тем. Образ Маши, образ Дубровского, Троекуров там, обличение крепостнических порядков… И свободная тема. Я взял свободную тем. Пушкин же не закончил роман. Дубровский прощается со своей шайкой. Исчезает. А куда и как не сказано. Что дальше с ним произошло, неизвестно. Может быть, он хотел написать продолжение, может быть, нет, не знаю.

- И что с ним произошло?

- Ну, это моя фантазия. В России ему оставаться нельзя. Его ищет полиция. И в любой момент его могут арестовать. Вряд ли в таком случае когда-нибудь он сможет вернуться к нормальной жизни. Он бежит за границу. С его умением перевоплощаться, знанием французского языка сделать это не сложно. Он бежит во Францию. А там как раз очередная революция. Народ на улицах Парижа строит баррикады. Неожиданно встречается с Машей. Она уже Троекурова и путешествует с мужем по Европе. Эта встреча всколыхнула в них прежнее чувство. И они понимают, что не могут расстаться в очередной раз. Дубровского ранили. Маша узнает об этом, прячет его и выхаживает.

- Шикарно! – воскликнула Наташа.

- Троекуров погибает от случайной пули на парижской улице. И теперь уже ничто не мешает им соединиться. Маша с Дубровским уезжает в Америку, потому что во Франции Дубровскому угрожает суд и каторга. Вот так! Такое продолжение романа.

- Да это целый роман! – пробормотала Наташа.

- Ты, как Пушкин, - буркнул Миша. – Фантазия у тебя богатая. Наверно, станешь писателем.

Только Лена молчала и как-то загадочно улыбалась, казалось, чему-то своему, что не имело никакого отношения к происходящему в купе. Вполоборота она смотрела в окно. Толя в открытую не глядел на нее, боясь, что она перехватит его взгляд, и только украдкой поглядывал на нее. И тут же отворачивался. Ему не хотелось, чтобы ее подруги и друзья догадались об его чувствах.

Она была какая-то неземная, нездешняя. «Это ангел, который спустился с небес, и выбрал почему-то именно меня. Наверно, это и есть счастье. Значит, я счастливый человек. Она осветила мою жизнь новым смыслом, новым светом».

- Выходит, что ты писатель, - сказал Юра. но насмешки в его голосе не было. Хотя и особого восторга тоже не было.

- Вы смеетесь? Писатель – это Горький, Шолохов, Фадеев.

-Но все они когда-то с чего-то начинали. – Это уже Наташа. – Может, тоже писали хорошие сочинения в школе.

- Ребята! – взмолился Толя. – что вы всё обо мне? Давайте о своем. Я же о вас ничего не знаю.

- Конечно, - согласился Юра. – Но всё же… Вот ты сказал, что любишь читать. А еще какие увлечения есть у тебя? Не сидишь же ты всё время за книгами? Так с ума можно сойти. А кстати, какие ты книги читаешь?

- Да разные. Люблю о путешествиях. О мореплавателях. Узнаешь про разные страны, народы. Вот трехтомник Жюля Верна «Открытие земли» до дыр зачитал. Новые страны, аборигены, шторма, кораблекрушения, чудесное спасение, постоянные опасности. Романтика!

- Так значит, ты и в географии силен?

Толя улыбнулся. Бросил взгляд на Лену. Она по-прежнему глядела в окно. Как будто этот разговор был ей неинтересен.

- Немного, - ответил Толя.

- Столица Португалии? – спросил Юра.

- Лиссабон

- Турции?

- Анкара.

- Австрии?

- Вена. Ну, ребята, давайте экзотику! Африку, например.

- Африку?

Юра беспомощно поглядел на товарища. Потом они поглядели на девчонок. Девчонки хмыкнули.

- Африку… Африку… - бормотал Юра. – Во! Алжир?

- Алжир.

- Как? И страна Алжир и столица Алжир? Видно, с фантазией у этих алжирцев не очень.

На этот раз выкрикнула Маша.

- Конго?

- Вообще-то в Африке две страны с одинаковым названием Конго. Столица одного Конго – Браззавиль, а другого – Киншаса. Конго со столицей в Браззавиле была французской колонией, а Конго со столицей Киншасой – бельгийской.

Юра вздохнул.

- А вот у меня с географией швах. Как-то даже Москву не смог на карте найти. Двояк получил. Как это можно все запомнить? Реки, горы, столицы, страны, моря, острова….

- Есть тетрадный листок? Двойной? – спросил Толя.

Достали. Толя положил листок на столик. Провел локтем несколько раз, разглаживая его.

- И еще мне нужен простой карандаш. И завяжите мне глаза, чтобы я ничего не видел.

Все были заинтригованы. Лена оторвалась от окна и теперь смотрела на него. Что это он еще задумал? Толя с завязанными глазами стал водить карандашом по листу. Левой рукой он придерживал бумагу, чтобы она не сдвинулась с места. И водил, водил, водил карандашом. Через пять минут карта была готова. На ней были не только все континенты, но и крупные острова: Гренландия, Мадагаскар, Новая Зеландия и другие. Внизу разместилась Антарктида, там, где ей и положено быть. Потом обвел границы Советского Союза. Взяли листок, стали рассматривать.

- Точняк! – воскликнул Миша. – Но как это можно сделать? Уму непостижимо! Да ты настоящий феномен, Толик! Тебе можно в цирке с такими фокусами выступать.

Толя это делал для нее. Хотя хвастаться нехорошо, но не мог удержаться. Он видел ее широко раскрытые глаза, когда она рассматривала карту. Ему было приятно. Но все же держалась она довольно спокойно в отличии от своих друзей, которые не сдерживали восторга. Легкая улыбка. Так улыбается мама, глядя на шалости ребенка.

Юра опять взял гитару. Стал перебирать струны. Решал, что ему спеть на этот раз. Запел монотонно какую-то скучную, незапоминающуюся песню. Время уже подходило к ужину. Скоро воспитатели будут выкрикивать идти в вагон-ресторан. Приходить туда надо было чуть пораньше, до того, как начнут расставлять блюда на столе. Толя поднялся.

- Тебя проводить? – спросила Лена.

Она приподнялась и выбралась со скамейки. Теперь стояла совсем рядом с ним.

- Я вообще-то знаю дорогу. Но если хочешь…

Она вышла за ним следом. Он услышал, как за спиной щелкнул дверной замок. Они прошли в конец вагона и остановились возле окна.

- А ты оказывается хвастун, - сказала она насмешливо. – Хотя ребятам ты понравился. Вот и у реки хвастался, какой ты пловец отличный. А вот сейчас сочинения, география! Сколько у тебя самых разных талантов! Может, еще что-нибудь есть?

Она осуждает его?

- Ну, а что мне было делать? Петь я не умею, на гитаре не играю. Хотелось, как-то выглядеть на этом фоне.

- Ты не обижайся, Толя! Я шучу. Я же говорю, что ты им понравился.

- А…

Они стояли так близко, почти касались друг друга. Толя хотел взять ее ладошки, но не посмел. Он хотел спросить и тоже не насмелился.

- Нравишься ли ты мне?

Она привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку. И тут же опустилась, и отодвинулась от него. Побежала назад в купе.

Толя вернулся и забрался на верхнюю полку. Васька вопросительно поглядел на него.

Закрыл глаза. Ничего. Лена не являлась. Только темнота. Он открыл глаза и зажмурил их со всей силы. Сон не приходил. И тут его пронзило. «Какой же я дурак! Что я наделал? Где мой был разум? Так опозориться перед Леной, выставить себя посмешищем. Зачем я начал хвастаться? Представляю, что она обо мне подумала. Зачем я вылез с этим дурацким сочинением, а затем с картой? Показать, что вот я какой! Хвастунов никто не любит. И надо же так, что я забыл об этом. Я сам презираю дураков и смеюсь над ними. А теперь себя выставил посмешищем. Что же она сейчас думает обо мне? Она же подавала мне сигнал, когда отвернулась к окну».

- Э!

Васька дернул его за руку.

- Ты чего, Толик? Болит что-то? Давай я медсестру позову! Она в соседнем вагоне.

- С чего ты взял?

- Ну, стонешь. Где болит? Может, чем траванулся? Хотя кормят нормально, вкусно.

- Вась! У меня ничего не болит. Так, плохое настроение. Вот и вырвалось. Не обращай внимания!

- А… А то я уже напугался.

Толя отвернулся к стене. Никого видеть и ни с кем говорить ему не хотелось. Пусть все оставят его в покое! За окном темная бесконечная тайга. Толе не хотелось идти на ужин. И вообще куда-то идти, двигаться, с кем-то общаться. Все это казалось невыносимым. Но если не пойдешь на ужин, точно решат, что заболел. Придет медсестра, будет мерить температуру, расспрашивать, мять живот, слушать сердце.

Он вяло потыкал в лапшу, без всякого желания сжевал котлету. Васька смотрел на него, морщась.

Друзья, соседи по купе видели, что он в плохом настроении, но с расспросами не лезли и не предлагали поиграть в настольные игры, которыми они занимались часами, пока не надоедало.

Поезд их уносил в ночь, всё ближе и ближе к родному Новосибирску. И все чувствовали скорое расставание. Весь следующий день Толя не спускался со своей верхней полки. Только ходил в вагон-ресторан и опять забирался на свое место. И молчал. Читал книгу, если это можно было назвать чтением. Глаза его скользили по строчкам, но смысл не доходил до него. Он перелистывал страницу и в очередной раз убеждался, что ничего не помнит из того, что было на предыдущей странице. Нужно было занять себя, отвлечь от черной мысли, что с Леной всё у него закончилось. Сколько же можно было думать об одном и том же и непрестанно корить себя? Он уронил себя, упал в ее глазах. Но почему? Почему так получилось? Он не был хвастуном. Уж в чем-чем, а в хвастовстве его еще никто никогда не обвинял. Что его понесло? Но уже ничего не вернешь. Значит, так тому и быть. Сам обрезал связь, которая была между ними. Как безмозглый болван.

Вечером, когда уже смеркалось и в купе включили свет, в дверь тихо постучали. Так стучатся очень деликатные люди или те, кто не уверен, что правильно выбрал дверь. Это не могла быть проводница, которая стучала громко, по-хозяйски, как и положено командиру вагона, у которой во власти все обитатели купе.

- Да! – выкрикнули мальчишки.

Дверь тихо приоткрылась, как-то осторожно, неторопливо, как будто торопливость могла вызвать недовольство. Толе было неинтересно, кто пришел. Он даже не глянул, не сменил позы, не убрал книги, что лежала у него на груди. И смотрел он не в книгу, а в потолок. Мир не интересовал его. Было такое ощущение, что жизнь вообще закончилась для него и дальше его ждет серое скучное существование. Черная дыра, где ничего и никогда не происходит, и только длится бессмысленная жизнь.

В купе воцарилась тишина, а потом – он даже не мог поверить этому – раздался ее голос.

- Здравствуйте, мальчики! Я к Толе вообще-то.

Васька, Колька и Серега хором закричали:

- Толя, к тебе!

И столько в их крике было радости, даже восторга, будто им занесли целую коробку любимого мороженого.

Он уже спускался. Она стояла в дверном проеме, придерживая дверь, которая при каждом толчке грозила закрыться. В купе она не заходила. Может быть, ждала приглашения? На ней было уже другое платье, но такое же легкое в синий горошек, с маленьким воротничком, застегнутом на шейной ямке небольшой белой пуговицей. Те же красные босоножки.

Толя стоял, держась одной рукой за свою верхнюю полку, и молчал, не зная, что ему нужно сказать.

- Здравствуй, Толя! Привет!

- Привет!

И снова молчит, как будто язык проглотил. Но он, действительно, не знал, что ему говорить.

Она улыбается.

Поднялся Васька.

- Выйду разомнусь. Что-то я здесь засиделся. Нужно разогнать кровь по этим самым, жилам что ли.

Лена отодвинулась. Васька остановился, оглянулся и скомандовал, сурово глянув на своих товарищей:

- Вы что, братцы-кролики, сидите? За мной!

Мальчишки вышли следом за Васькой, почти бесшумно закрыв двери купе. Толя и Лена остались одни.

- У тебя друзья деликатные.

- Нормальные, = кивнул Толя.

- Можно я присяду?

Толя опять кивнул. Лена шагнула к лавке и опустилась на краешек, одернула подол на колени. Он сел напротив. Она снова улыбнулась.

- Ты не пришел вчера. А я ждала. Я была уверена, что ты придешь. Ведь скоро приедем в Новосибирск.

- Ну…

- Что ну?

- Ну, не хотел быть назойливым. Скажут, что каждый день шляется. А у вас своя компания.

- Вон мы какие? А то, что я ждала тебя?

- Правда?

Он даже не мог разобраться со своим чувством: что это стыд, что он не оправдал ее ожидания или радость от того, что она ждала его.

- Я, по-твоему, вру?

- Нет! Но…

- Тебе не понравились мои друзья? Мы учимся в одной школе, давно дружим. А Машка – так вообще одноклассница.

- Нормальные ребята. То есть хорошие ребята. Юра вон на гитаре играет и поет. Сейчас ребята с гитарой нравятся девчонкам. Многие хотят научиться играть на гитаре.

- Ты меня ревнуешь?

- Да с чего бы это? Почему я тебя должен ревновать? И совсем не ревную. Даже не думал ревновать.

- То есть я для тебя совершенно безразлична?

- Да что это ты говоришь такое? Совсем ты для меня не безразлична. Очень даже не безразлична. Только о тебе и думал. А больше ни о чем другом не мог думать. Читаю книгу, а смысла не могу понять. Как говорится, смотрю в книгу, а вижу фигу. Пацаны хотели медсестру позвать. Думали, что я заболел. Молчу, не играю с ними.

Она рассмеялась.

- Ты влюбился в меня?

Толя пожал плечами. Надо было сказать прямо: «Да, влюбился». Но он знал, что не скажет этого.

- Это так смешно?

- Ты не обижайся. Ты мне сразу понравился. Честное – пречестное слово. С первого взгляда понравился. Ты не похож на других. Я тебя, как увидела, сразу подумала: это он. Еще когда ты нам попался навстречу возле этой реки, в которой ты решил искупаться.

- Он – это кто?

- Парень, которого я смогу полюбить.

Он взял ее ладони. Такие тонкие белые пальчики с розовыми ноготками. Даже страшно держать их, а вдруг нечаянно сделаешь больно ей. Не удержался и поцеловал ее пальчики.

- Лена! Я думал, что ты обиделась на меня. Поэтому и не приходил. И решил, что я тебе сразу разонравился.

- Почему?

- Ну, я вел себя у вас, как дурак. Начал хвастаться. А все хвастуны – дураки. Они и хвастаются потому, что дураки. Уверены, что это сделает их умнее в глазах других.

Лена рассмеялась.

- Да ничего ты не хвастался. Вон Юрка еле тренькает на гитаре и голос у него козлиный, а возомнил себя эстрадной звездой. Везде таскается с гитарой. Даже в школу с ней ходит. Его так и прозвали Юрка-с-гитарой. Он уверен, что он неотразим. У тебя есть ручка и листок?

- Да! Конечно!

Она написала и протянула ему листок.

- Вот мой адрес. Ты же будешь мне писать?

- Конечно. Дай я запишу свой адрес. Вот!

- А теперь наклонись! – сказала она.

Она быстро чмокнула его в щеку.

Он хотел схватить ее лицо и поцеловать в губы, как тогда на берегу, но она уже вскочила и выскочила в коридор.

Вот и Новосибирск. Он вышел и подошел к ее вагону. Их встречали родители. Возле Лены он увидел низенького мужчину и полногрудую женщину, которая была выше его на целую голову. Конечно, это были родители. Толя не решился подойти. Она его не заметила.

Первое письмо Толя писал целую неделю. Всё ему не нравилось. То слишком занудно, то холодно, то пошло. Плохо и глупо. Хотелось чего-нибудь особого, что она читала бы со своей ангельской улыбкой, чтобы в ее глазах светились солнышки, а сердце учащенно билось. Задача казалась ему невыполнимой. А на меньшее он не был согласен. Но не мог же он, как в популярной песне: «В каждой строчке только точки после буквы Л». Хуже этого ничего не может быть. Лучше вообще ничего не писать.

Ему попался афоризм, который очень пришелся ему по душе: «Настоящая любовь немногословна», и он сразу решил, что никаких любовных излияний, сердечных мук.

К концу недели он всё-таки написал письмо, которое ему понравилось. Перечитал его не меньше десятка раз и запомнил наизусть. «Лучше, наверно, не напишешь! - решил он. Никаких душераздирающих стенаний: люблю, умираю без тебя, по ночам в тиши я пишу стихи…». Хотя стихи были, но они ему не понравились. И он никогда бы не показали свои стихи Лене.

Письмо было легким, даже несколько легкомысленным. Он описывал смешные школьные истории, рисовал ироничные портреты своих одноклассников, подшучивал над собой. Никакого занудства, надутости, высокопарности. Но в конце не удержался и дописал: «целую». И всё. Точка. Он представил, как она будет читать его письмо, улыбаться и даже несколько раз рассмеется. Вот то, что ему и нужно. Потому что его письмо доставило ей удовольствие, приятные минуты радости.

Через неделю пришло письмо от Лены. Она писала, что очень повеселилась, что у него хорошо развито чувство юмора, а это отличает умного человека от глупого, что он наблюдательный и подмечает такие мелочи, на которые другой человек не обратил бы внимания. И еще она писала, что часто думает о нем, вспоминает их встречи и надеется, что они снова увидятся. Возможно, на каникулах. В школе у нее все нормально. Учителю географии она рассказала, что у нее есть знакомый, который с закрытыми глазами рисует карту мира. Тот сказал, что такое невозможно, тут какая-то хитрость.

Они не встретились. Всё больше становился промежуток между Толиным письмо и ее ответом. Да и ответные письма Лены были всё короче и короче. И у Толи складывалось впечатление, что писание писем для Лены стало обременительной обязанностью. К весне он спохватился. От Лены не было письма целый месяц. И почему-то это ему не показалось странным. Мало ли что? Может быть, элементарно не хватает времени.

Он написал. Прошел еще месяц, ответа не было. Толя чувствовал, что связь между ними слабеет. Наверно, ей было скучно писать письма. И ей приходилось заставлять себя сделать это.

В последнем письме она выслала фотографию с младшей сестрой. Сестра совершенно была непохожа на нее. Она была круглолицей, курносой, с маленькими губками.

И еще у сестры были надутые щеки и сердитый взгляд. Вроде она на кого-то сердится.

Лена просила его прислать фотографию. Он порылся в старых, но ничего приличного не нашел, отправился в фотоателье. Надел любимую темно-вишневую водолазку. Старался гордо держать голову и легко улыбаться. Ему фотография понравилась. Отправил, подписав на обратной стороне лаконично «Лене от Толи». И год.

Время не только лечит, но и убивает чувства, какими бы сильными они ни были. За прошедший год у Толи появились новые интересы, новые друзья и даже девочка, в которую, как ему казалось, он был влюблен. Но дальше влюбленности и томных взглядов дело не пошло.

В его возрасте влюбленность – обычное состояние. Одна влюбленность уходит, а ей на смену уже спешит другая. Потому что так устроена молодая душа, что ей постоянно нужен кумир. Они не встретились. Письма Лены лежали в шкафу среди книг, учебников и учебных тетрадей. Но он их уже не перечитывал. Лишь отодвигал, если они ему мешали взять что-то.

Через год после первого письма их переписка заглохла. Толя как-то вспомнил, решил написать, но передумал.

А потом полетели года. Университет. Женитьба. Рождение сына. Переезд к месту работы. Новые друзья. Бесконечная череда будней и праздников. Годы пролетали.

И в один прекрасный день с удивлением обнаружил, что он уже пенсионер. Как-то все это случилось быстро, неожиданно. Выходит, что почти уже всё прожито.

Остался один. Все умерли. Не к кому даже было поехать, предаться воспоминаниям. Нет родителей, нет старших братьев, нет семьи, нет многих знакомых ему людей. Что дальше? Известно, что дальше. Как же так? Он думал, что этот мир вечен для него, что смерть — это там, где другие, а он не может исчезнуть, тогда исчезнет мир.

Что произошло в его жизни? Много чего. Но все это было незначительное, мелочовка.

Детские и юношеские мечты не осуществились. Он не объехал мир, не написал книги, не совершил подвига. Вообще не сделал чего-то важного, чем мог бы гордиться. Теперь не мечталось. Впереди бездна и мрак. И ничего уже больше не успеть. Вспомнил близких, родных, которых уже рядом с ним не было. Со смертью каждого от его души, казалось, отрывали кусок. Он перестал думать о них. Даже не старался представить, как они могут выглядеть. Да ему и не было это нужно. У него остался он один. А больше ничего и никого.

И как-то, когда он долго не мог заснуть, под утро ему приснился сон. Он был настолько реален.

Горная речка. Черный камень. Стоящие в воде по колено девчонки-старшеклассницы в темно-синих закрытых купальниках. Они смеются и плещут друг на друга водой. Она стоит перед ним и умоляет, приказывает не заходить в реку, потому что вода в ней ледяная и стремительное течение. А он рассказывает, какой он отличный пловец.

Всё ожило. Всё вспомнилось. Утром он пошел на вокзал и купил билет на поезд. Собрал сумку с самым необходимым. Сумка была нетяжелой и не могла утомить его. Это было самое важное, что он еще успеет сделать в этой жизни. Важнее уже ничего нет.

За окном тянулась бесконечная тайга. Ничего не изменилось. Да и что могло измениться? Чем ближе поезд подходил к тому месту, тем сильнее был страх, что он пропустит его: проспит, отвлечется на что-нибудь, не узнает. Мало ли здесь горных долин! В последний день он не отходил от окна. А вдруг сейчас откроется эта долина! Даже не пошел в вагон-ресторан обедать. Соседи по купе недоуменно пожимали плечами. Что это он прилип к окну?

Вот уже скоро! Да! Эта та самая долина. Он не мог ошибиться. Вон и речка блестит на солнце. И вода ее, как и тогда, темна. Хоть сейчас выпрыгивай из поезда. А может, сорвать стоп-кран? Да нет, не хватало еще на старости лет сесть за хулиганку.

Он сошел на ближайшей станции. Пошел в депо. Спросил начальника. Ему показали на стеклянную конторку. Седой мужчина сидел за столом, покрытым зеленой тканью, перекладывал бумаги из одной стопы в другую, время от времени что-то писал на них. Очки висели на самом кончике носа. Так ему, наверно, легче было читать.

Анатолий поздоровался, улыбнулся и опустился на стул без приглашения. Теперь они были в метре друг от друга.

- Километров десяти – пятнадцати отсюда есть долина, такая узкая долина между гор. Там еще река течет, - быстро говорил Анатолий и нервно водил пальцами по краю стола.

Начальник оторвался от бумаг.

- Мне нужно туда попасть.

- Попадайте! А я тут при чем?

Начальник смотрел на него в упор. У него были маленькие серые глаза. Выглядел он устало.

- Там нет дороги. На машине не доехать.

- Дороги нет, - согласился начальник. – И что? Вы турист? Хотя для туриста возраст уже не тот.

- У вас же ходит какой-нибудь ремонтный поезд, дрезина там? Не знаю. Я видел. Вот…

- Что с того?

- Вы не могли бы довезти меня до того места. Как вы заметили для туриста у меня уже возраст не тот.

- Не могли бы.

- Но мне очень нужно.

- Гражданин! Может быть, мне вызвать полицию? Что за странная просьба? Пусть выяснят, кто вы такой есть и с какой целью собираетесь отправиться в это место.

- Мне очень нужно. Прошу вас!

- Покиньте помещение! Не принуждайте меня прибегнуть к мерам, которые вам не понравятся.

- Я заплачу, сколько скажите. Мне очень нужно.

- Не знаю, зачем вам это нужно, но на служебный транспорт посторонних не берут. У нас инструкция. Вы это понимаете? Ничем не могу помочь. И хотел бы, но не могу.

- Иногда можно нарушить инструкцию. И вы, наверно, нарушали. Жить только по инструкциям невозможно. Бывают такие ситуацию, когда невозможно их не нарушить.

- Зачем вам нужно в это место?

- У меня там…ну, осталось, может быть, самое дорогое, что было у меня в жизни.

- Осталось? Клад?

- Мне очень дорого это место. Может быть, это последнее мое желание в этой жизни. Поверьте, так иногда бывает. С этим местом у меня связано одно из самых счастливых событий в моей жизни.

Начальник пошевелил губами.

- Ладно. Все мы люди, все мы человеки. И должны помогать друг другу. Иначе эта жизнь превратится в ад.

Взял мобильник.

- Пахомыч! Тут к тебе человечек подойдет. Нет! Ты его не знаешь. Но это не важно. Подбрось его до одного места, а на обратном пути заберешь. Нет, это недалеко. Нет! Нет! Никакой не начальник. Но человек хороший. Ну, можно сказать, что мой знакомый. Ничего страшного. Сам не скажешь, никто об этом не узнает. Первый раз что ли? Да не надо мне оправдываться! Думаешь, я ничего не знаю.

Сказал, как найти мотовоз. Анатолий схватил его ладони.

- Да, ладно! Был бы ты пацан какой. А то человек пожилой, серьезный. Раз просишь, значит, действительно, позарез. Мотовоз выедет где-то через час так что иди в депо. Там уже знают.

И вот он едет, не отрываясь всматривается в мелькающий пейзаж.

- Где это твое место?

- Должно быть скоро.

Вот оно. Знакомая долина между гор с темной речкой. Только сейчас здесь пустынно и тихо.

- Мил человек! Часика через три мы управимся. Так что ты подходи к железке. Нам задерживаться нельзя, - сказал седоусый ремонтник, который вел мотовоз. – Начальство этого не любит.

На разные голоса пели птицы, стрекотали в траве кузнечики, глухо рычала горная речка.

Он вспомнил ту долину, где везде были ребятишки, которые бегали, кричали, играли. Близкие горы за все время никогда не слышали столько криков и не видели столько людей. Где этот камень? Вот, кажется, состав стоял здесь. От своего вагона он пошел к речке. Речка была всё та же, быстрая и темная. Но только камня он не увидел. Но то был большой тяжеленный камень. Его не бросишь, как галечку в речку. Не мог камень и сам сдвинуться с места. Может быть, забрали под какой-нибудь постамент, вроде местного Медного всадника? Или какой-нибудь современный нувориш увез в свое имение? Это его огорчило. Он прошел вверх по течению. Потом вниз. Камня не было. А это было самое главное для него в этой поездке. Всё теряло смысл. Он уже собрался возвращаться к железной дороге и ждать мотовоза.

Потом как бы толкнуло в сердце. Ведь он тогда был в третьем вагоне, почти в начале состава. Тогда его вагон должен быть вон в том месте. И с того места он пошел к реке. Значит, ему нужно идти вверх по течению. Он пошел. И вскоре замер. За низким кустарником чернело нечто большое. Сердце участило свой ритм. Если бы он мог, то побежал бы. Но знал, что его сердце уже не выдержит этого, и через несколько шагов он начнет задыхаться.

Пошел вперед. Вот он! Вон он большой черный камень. Он погладил его. Поверхность его была шершавой и теплой. Может, он сохранил тепло того далекого майского дня. У камней, наверно, тоже есть память. Если бы они заговорили!

Сел. Именно на то место, где он сидел тогда. А вот здесь стояла Лена. Можно было протянуть руку и дотронуться до нее. Она садится к нему на колени и замыкает пальцы на его шее. Он почувствовал на шее ее тонкие цепкие пальчики. Она не хочет его отпускать. «Я не пущу тебя!» Зачем же ты отпустила? Зачем? Он и сам не хотел, чтобы она его отпускала. Там в реке стояли по колено в воде две старшеклассницы в закрытых купальниках. Они брызгали друг на друга холодной водой и смеялись.

Он наклоняется и целует ее. И снова перед ним ее удивленные большие глаза. Он даже слышит, как учащенно забилось ее сердце. Она такая легкая, воздушная, что он не ощущает ее тела. «Что это было?» А это была его настоящая жизнь, его счастье. Он должен был взять ее на руки. И нести – нести – нести! Нести на край света. Туда, где бескрайний океан обрушивает свои тяжелые волны на черные скалы.

Тут всё расплылось. Он не видел ничего. Слезы бежали потоком. Он всхлипывал, тело его дергалось от судорожных рыданий. Он не мог остановить этих слез. «Хватит! Хватит! Зачем это?»

Он поднялся. Легкий ветерок обдул его мокрое лицо, высушил слезы. Он снова прозрел. Вдали показался мотовоз. Теперь она снова с ним. Навсегда с ним. И уже ничто и никогда не разлучит их. Жизнь обретала смысл. Он не зря прожил на этом свете.