Звезда, воспламеняющая твердь,

Внезапно, на единое мгновенье,

Звезда летит, в свою не веря смерть,

В свое последнее паденье…

И.А. Бунин

 

Человеку требовалось девять земных дней для перехода на новый уровень. И даже когда его тело наполнялось

формальдегидом, а под веки внедрялись колпачки, его сознание продолжало говорить во Вселенной, мчаться на

единой с ней скорости, оперировать единой с ней семантикой, излучать единую с ней гармонику. За полученным в

игре опытом, стоял мой выбор, подчиненное мною пространство. Конечная иллюзия вкладывалась ультраволной в

мягко освещенное приведение собеседника.

Человек наравне с техникой взаимодействовал с планетарным сознанием. Весь предстоящий путь приходил ему

голограммой. Втягиваясь в кругообмен энергий, информации, он всё пристальнее всматривался в икону над своей

головой. Инерция людских поступков сползала непрозревшей тенью, исполняя житейские автоматизмы в фокусе

раскрученной сцены.

Компиляция Повелительницы звезды была написана брошенным на станции умельцем, коды жаргонного языка

описывали насильственные выплески в магнитосфере ее полей, рождая патологическую страсть к разрушению. Над

роистым вальсировавшим золото осени валежником поднимался дух ленинградской земли. Сиявшие в облаках

кристаллы человеческой памяти отражали плазменные потоки свирепого солнца. Звезды сжигали свои жизненные

силы в нейтронной топке и светились за счет своего собственного теплового излучения, превращая просторы своих

оболочек в ослепительную Камчатку.

Хостес припарковала свой магнетар на Первом Солнечном Кольце и дестабилизировала орбиты комет, направив их

внутрь солнечной системы. Она готовилась вырвать из Земли магнитное сердце и втянуть в себя все то живое, что

излучало свет.

Огромный огненный шар опалил небо и скрылся в брюхе ползавшего по земле облака. Где-то на дне атмосферного

вихря звучало вибрато с металлическим призвуком. Хостес увидела землянина неземной величины, с узкими глазами,

который мчался в небо на ускорявшемся во времени автомобиле и настраивал звездную семью на глубину своего

творчества.

Туманность земных оболочек дышала покоем красно-желтых дней, исполненным любви характером действий,

сгоревшими ядрами чувств, которыми некогда были наполнены огрубелые листья. Ветер свистел дырками камней,

дожидаясь своего шамана.

Оптика алмазного неба прожгла дыру в шорах ночи. Умершие задолго до своего разрушения питерские дворы-

колодцы прочищали свои глотки от ледяной астероидной пыли. Их жители не соотносили себя с дурным сном, со

сгоревшими машинами во дворе, с замёрзшими узорами на стекле, с размерами квартир, с въевшейся в штукатурку

чернотой, с конструкциями разводивших их мостов, с одеждами, определявшими целостность их фигур, с длиной

привязавшей их цепи, с очередью на поедание в чьей-то пищевой цепочке.

Они неотрывно смотрели на приплюснутый остов звезды, меняя проекции жизненных плоскостей, выявляя

судорожность проделанных движений, искаженность отраженных суждений, постановочность поставленных целей,

значимость нулей и минусовых значений. Вытеснившая невежество сна звезда тлела в открытых переходах домов, в

просветах балюстрад, в небесных стоках Нивы, вышедших из берегов, чтобы потушить зарево города первым

искренним снегом.

Осыпанная кристаллами человеческой памяти проседь шамана вилась над шпилями и башнями города. Вихри его

горловой чакры боролись с первопричиной зимы. Хорошо настроенный инструмент сливался с хором голосов

вышедших на улицы людей, становясь символом родного дома, лейтмотивом дворовой симфонии.