В первый день моего приезда в г. Беер-Шеву я поселилась в центре города в отель «Леонардо», который для меня забронировала лаборатория. Вид из окна был на большой голубой бассейн, на улице светило яркое солнце, а небо было совершенно безоблачным. Я глубоко вздохнула, потому что всё моё тело хотело насладиться этим великолепием, а реальность говорила о том, что сегодня первый рабочий день и меня уже ждёт в фойе отеля Анна Янсон – секретарь руководителя лаборатории Лесли Лобела. Мы были с ней заочно знакомы, говорили по телефону, и именно она организовывала мою поездку, билеты и визу. Все разговоры и электронные письма мы вели на английском.

Я спустилась вниз на лифте и вышла в большой зал. На диване меня ждала хрупкая красивая светловолосая девушка – Анна Янсон. Я была уверена, что имя Анна Янсон скорее шведское, чем израильское, потому что именно со Швеции я помнила известную писательницу Анну Янсон, которая работает медсестрой в больнице, имеет трёх детей и пишет по одному роману в год. Именно поэтому я предполагала, что эта девушка или её родители приехали в Израиль из Скандинавии.

Приблизившись к ней, я приветственно размахнула руки, чтобы обнять её.

«Привет! Как я рада тебя видеть! Как доехала?» – сказала Анна на чисто русском языке.

Моё изумление нельзя было скрыть на лице, руки теперь выражали удивление, а не приветствие. Мозг пытался быстро анализировать ситуацию и выбирал, на каком языке продолжать разговор. С одной стороны, она могла специально для меня выучить несколько фраз на русском, с другой стороны, всё-таки стоит поддержать разговор на английском, как мы это делали раньше.

– Do you speak Russian? – выдавила я, самое первое, что пришло мне в голову.

– Да, я из Москвы, конечно, я говорю по-русски, – ответила Анна.

Несколько раз я как рыба открывала рот, чтобы задать встречный вопрос, но вопросов оказалось так много, что я не могла выбрать с чего начать.

Наконец я решилась спросить главное: «Тогда почему мы несколько месяцев говорили и писали друг другу на английском языке?».

Анна, немного смутившись, объяснила, что она приехала в Израиль в возрасте пяти лет, и прекрасно говорит на русском, но не учила его в школе, поэтому ей сложно писать или читать на нем, а поскольку мы обе прекрасно владели английским, то этот язык был предпочтительным в международной переписке.

В общем, тот факт, что Анна из Москвы, меня сильно обрадовал: что-то родное и близкое мне по духу всегда будет присутствовать в лаборатории. Мне будет с кем говорить на родном языке. Я вспомнила, как меня поддерживала русскоговорящая Татьяна Талло в Швеции. День сразу показался мне удивительным: начиная от бассейна с солнцем до вот этой встречи.

Анна недавно окончила университет, и сейчас работала в лаборатории Лесли Лобела как его секретарь и как менеджер лаборатории. На ней были все организационные вопросы, а также забота о новоприезжих студентах, таких как я. Она занималась приглашениями, визами, поиском жилья, оформлением банковских счетов и организацией досуга для нас. Она даже привезла для меня свои одеяла и подушки на первое время, когда мы заселились в университетское семейное общежитие. В первый же день Анна съездила со мной в магазин, чтобы купить посуду и продукты. А на выходные организовала поездку на Мёртвое море.

Из отеля «Леонардо» мы с Анной направились в больницу «Сорока», где базировалась лаборатория доктора Лобела. Это знаменитая на весь мир больница, у которой огромная территория и всевозможные отделения с разными направлениями, даже есть подземные этажи у зданий, чтобы врачи могли продолжать работать или делать операции во время ракетных обстрелов. Лечатся здесь люди со всего мира. Отделение, на базе которого находится наша лаборатория, называется – ПАТОЛОГИЯ. Здесь собраны гистологи, морфологи, ПЦР и ИФА-лаборатории, а на нижнем этаже морг и судмедэксперты. Все врачи, поэтому я почувствовала себя в своей стихии.

В лаборатории я должна была сделать презентацию о себе и своей предыдущей работе, и впервые познакомиться с новыми коллегами.

В офисе мне выделили стол с компьютером прямо у окна и рядом со стеной, на которую я наклеила записки с переводом слов с иврита. Шторы на окне почти всегда были закрыты из-за палящего пустынного солнца, а на них висели летучие мыши. Нет, конечно, не настоящие. Это были игрушечные летучие мыши из коллекции моего нового коллеги Нира. Он был специалистом по инфекциям животных, а в особенности изучал рукокрылых и переносимые ими инфекции. Если бы не этот мой коллега, то я до сих пор бы не знала, что есть не только летучие мыши, но и летучие лисицы, летучие собаки, крыланы и кожаны. Я даже не знала, что выпускаются такие игрушки, в конечном итоге меня так увлекла эта коллекция на шторах, что я стала покупать в разных магазинах летучих мышей для Нира, а заодно и для моей дочери. Так что теперь и у нас дома есть летучие мыши.

Нир был отцом троих детей, и его супруга уже ожидала четвёртого. Они жили в традиционном кибуце, где часть зарплаты отдавалась в общую кассу. Таким образом, кибуц содержал столовую, где можно было поесть практически бесплатно, имел автопарк, где можно было взять машину, когда тебе нужно, бесплатный детский сад, кружки и что-то ещё. Там был Коммунизм в своей идее: каждый отдавал по способностям, брал по потребностям. Территория кибуца была ограждена, закрыта для посторонних, обсажена деревьями, кустами и цветами, и похожа на зелёный парк или заповедную зону. Дети там бегали сами по себе, царило спокойствие и гармония. У каждой семьи был свой дом, двери которого всегда открыты, а в гости можно было заходить без предупреждения, только потому, что ты шёл мимо.

Однажды мы посетили этот кибуц. Нир пригласил нас на один выходной к себе с ночёвкой. Это был Песах – иудейский праздник в память об Исходе еврейского народа из Египта. Обычно он празднуется в течение 7 дней в конце марта – начале апреля. Примерно в это время в других странах мира празднуется Пасха, но имеет абсолютно другое значение, так как посвящена Воскресению Иисуса Христа. Дело в том, что исторически эти события действительно наложились друг на друга, и знаменитая Тайная вечеря с учениками – это был «Седер Песах» – ритуальная трапеза, проводимая в начале праздника Песах, вечер на исходе 14 нисана по еврейскому календарю.

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат», – начинал повествование об этом библейском сюжете Булгаков. Далее вы знаете историю. Вот почему неслучайно совпали во времени два разных праздника для разных религий.

Вся большая семья Нира и все родственники собрались на трапезу в его доме. Ведущим Седера стал сам Нир, он и начал читать нам «Магид» – рассказ об Исходе из Египта. У каждого сидящего за столом был текст Агады, а для нас с Соней на английском и русском. Дети задавали традиционные «четыре вопроса». Действо продолжалось довольно долго, это был целый ритуал, в котором мы мало что понимали бы, если бы не сидящая рядом мама Нира, которая прекрасно говорила по-английски, и была преподавателем иврита для репатриантов. Она шёпотом переводила мне всё сказанное, и помогала повторять ритуалы, подавая мне то мацу, то вино, то горькую зелень. Итак, мы начинали окунаться в культуру Израиля.

Кроме многодетного Нира в лаборатории была ещё одна многодетная женщина Сигаль. Она была старше и опытнее всех, кроме того она была религиозной еврейкой, в традиционной одежде: длинных юбках, кофтах с длинным рукавом и в красивых беретах на голове, в которые всегда были убраны волосы. Сигаль меня поразила в первую очередь тем, что поехала в США делать пост-докторат с 5 детьми и мужем. Защитила диссертацию и стала успешной женщиной-учёным. Теперь она занимала важную позицию в лаборатории и считалась стабильным, продуктивным исследователем. Меня вдохновляло, что можно совмещать столько вещей одновременно: быть матерью, женой, учёным и работать на такой интересной работе.

Второй женщиной по численности детей нужно назвать Хэн. Она была моей ровесницей, имела учёную степень, воспитывала двоих детей, а потом ещё двое появились на свет во время моего пребывания в Израиле. Хэн была очень красивой благодаря потрясающей смеси ашкеназских и египетских еврейских генов. Голубые глаза, светлые волосы, белая кожа – по всей видимости, были ашкенаским наследием, а черты лица – египетским. Бабушка её говорила по-русски, поэтому я могла иногда услышать совершенно русский фольклор от Хэн, чему не переставала удивляться. Например, плохих людей она называла «бандит», часто говорила «хорошо» и цокала языком, выражая досаду, как в Сибири. В мире я ещё встречала цоканье, но оно выражало, подчас, совершенно другие эмоции, например, восхищение.

Хэн жила в Омере – элитном поселении рядом с Беер-Шевой, основанном в 1949 году как кибуц. Потом Омер стал посёлком, позже был районом Беер-Шевы, а затем снова стал независимым городком,однако, сохранил некоторые прелестные черты кибуца: отдельные частные дома, парковую зону, кружки для детей, тишину и безопасность территории. Дома там были один краше другого, можно было просто ездить туда на экскурсию. У семьи Хэн был одноэтажный дом с большим садом, в котором выращивали овощи и пряные травы. Хэн была очень гостеприимной, более того они с мужем прекрасно готовили, поэтому когда мы бывали у них на ужине, я даже позаимствовала у неё несколько рецептов, которые понравились моей семье.

Ещё одним работником в нашем кабинете была Яэль. Марокканская еврейка, худощавая, с чёрными глазами, смуглой кожей и длинными чёрными курчавыми волосами. У неё не было семьи и детей, и она совершенно не собиралась даже заводить отношения. Более того, она не любила никаких прикосновений к себе, и просила не обнимать её, и не подавать ей руки при приветствии. Она была наиболее молчаливая и самая сдержанная в эмоциях. Яэль была аспиранткой Лесли Лобела, она как раз писала свою научную работу, тогда как все остальные уже имели учёные степени. При этом Яэль знала в работе иногда больше методов, чем мы, и ей приходилось нас учить. Она чаще всех курировала работу новоприезжих и обладала великим терпением, спокойствием и наивысшей толерантностью. Никогда нельзя было услышать от неё раздражённый голос или поймать на себе её разочарованный взгляд. Яэль ценила личное пространство, но при этом была невероятно дружелюбной. Она жила с родителями в частном доме в центре Беер-Шевы и любила собак.

Шломит – менеджер лаборатории, тоже была марокканской еврейкой, точно такой же смуглой, черноглазой и черноволосой. Однако, в противоположность Яэль, она была громкой, эмоциональной, сверхактивной и властной. Именно поэтому она сидела в одном кабинете с шефом и с секретарём и контролировала все закупки, траты, проекты, и всё, что можно было контролировать. Шломит также вела исследовательскую деятельность, у неё был свой научный проект, и тоже учила студентов. Поэтому некоторыми знаниями я обязана именно ей. У Шломит были двойняшки – мальчик и девочка, и красавец муж, который был или военным, или спасателем. Когда он в своей профессиональной форме шёл по коридору больницы, все женщины останавливались, чтобы поглазеть на него, а Шломит светилась от гордости.

Йонат – заведующая больничной вирусологической лабораторией, тоже была матерью пятерых детей, правда уже взрослых. Она готовилась уйти на пенсию, но была таким ценным вирусологом, что её никто не отпускал с работы. Несмотря на возраст, она была в прекрасной физической форме и преподавала йогу. По просьбе желающих она организовала бесплатные занятия йоги ранним утром до начала рабочего дня в зале для конференций нашего здания. Хэн уговорила меня начать ходить с ней на йогу к Йонат, но вскоре в связи с беременностью прекратила занятия, а я осталась. Йога была на иврите-санскрите, поэтому я решительно ничего не понимала, но вскоре начала реагировать на повторяющиеся команды, как та собака Павлова. У меня даже появились свои успехи в различных позах, и получалось стоять на голове лучше всех. Однажды Лесли Лобел искал меня с самого утра с целью обсудить результаты нашей работы. Открыв дверь конференц-зала, он увидел меня в позе вверх ногами, и даже сначала растерялся, а потом интеллигентно попросил позже зайти к нему. Меня же охватила горячая волна какого-то смущения, щёки раскраснелись, а сердце застучало. В первую очередь в голове мелькнула мысль, что шеф мог подумать, что я несерьёзный человек. Прямо с утра на работе стою на голове. Я совершенно не знала, как он относится к йоге, одобряет ли такое на рабочем месте, хотя мы начинали за час до официального рабочего дня. Боже-боже, мне было совершенно неудобно от того, что я оказалась лохматая, в какой-то майке, засунутой в лосины, чтобы она не оголила тело, да ещё и вверх ногами перед мужчиной, который обладал большим авторитетом. Но Лесли, как истинный интеллигент, ничего не сказал при встрече. Поэтому тот случай очень скоро забылся, а я продолжила совершенствоваться в йоге.

Вот такие у меня теперь были коллеги, с которыми я начала работать.

При всем нашем неоднородном составе мы старались пить чай и обедать вместе. Мы ждали друг друга и уделяли время разговорам по душам. Телефоны было не принято приносить в обеденную комнату. Это было священное время живого общения. Что меня поразило, и что сильно отличалось от славянского менталитета, это откровенность разговоров. Например, совершенно незнакомый человек мог начать спрашивать тебя не только о возрасте, национальности, стране, из которой ты приехал, но и о семье, детях, муже и вообще обо всем на свете. Главное – действительно рассказывать правду, и не уклоняться от ответов. Иначе вопрошающий мог по-настоящему обидеться. Хорошо, что со мной рядом была Анна Янсон, которая на ухо мне нашёптывала как адекватно себя вести в каждой ситуации. Так я и начала вливаться в культуру Израиля.