Жизнь – это трагедия,

когда видишь её крупным планом,

и – комедия, когда смотришь на неё

издали.

 

Чарли Чаплин.

 

Часть I

 

Портрет с Арбата

 

Ракетная, как улица образцового содержания, ждала своего «победного выстрела».

Выстрел грянул… в новеньком супермаркете.

…Пробки с Шампанского сорвало, в несколько секунд прилавок превратился в Ниагару.

Васька – грузчик, мирно и честно дремавший под прилавком, подскочил от половодья, спасая штаны. Магазинчик

тряхануло, - закусь сама ссыпалась с полок…

- Ой! – пробурчал ошалевший Васька, - мать моя, женщина, светлые гурии…

Гурии ссыпались тут же на него – мягкие, тёплые, орущие, с юбками на голове.

- Мать…- незавязанная кроссовка тюкнула Ваську по макушке – (Не поминай всуе!)

- Нирвана… - только и успел пропеть он.

Аристарх Палыч Кузьмин – главный хрыч налоговой, так же честно карауливший с семи утра у подсобки, - вообще

ничего не успел… Его никто не встретил, продуктовый набор пролетел, кассовые аппараты «глючило», милые

девушки валялись в обмороке под прилавком, залитые Шампанским, - штабелями на рыжем грузчике…

Хрыч… пошёл:

- Ясно море! Что тут творится? (Чтоб мне швабру целовать!) – он шагнул к кассовому, потряс головой, подёргал

мокрым ботинком…- Никого.

– Бедлам! Честному человеку и развернуться негде. Провалиться!.. – Пол развернулся, заходил ходуном и… рухнул

в подсобку, погребая под собою «честного человека».

- Кузенька!.. – выдохнула, отпрянув, старенькая уборщица, - маленькая, седенькая, как божий одуванчик, -

скончался? Миленький… Так бежал, так спешил! - тараторила она – Ведь семь часов только… - язык её озабоченно

скользил по губам к щеке, руки беспомощно шарили у шеи: - Свят, свят, Пресвятая Богородица! …Ироды! В

геенне… В… - она икнула, в страхе метнула лысенькую швабру. Швабра прямиком спикировала Кузеньке в голову,

такую же лысенькую. Губы его сложились трубочкой в немом вопросе, да так и застыли в поцелуе у швабры.

- Кузенька?!. Тьфу. Гори – и – и – м!!. – она пулей вылетела на улицу из подсобки, спешно задирая юбки.

И – вовремя: магазинчик дёрнуло, как во время землетрясения, тонкие дымные струйки змеями заструились с

подсобки. Зазвенели и посыпались стёкла, потом Ракетная пошла на старт: гулко ухнуло, тихую улочку обдало

жёлто-красным маревом…

Васька с гуриями явно нежился в Нирване, Кузенька там же целовался со шваброй, а маленький божий одуванчик –

бодро пикировала через лужи, оставшиеся после ночного дождя.

Так и допикировала до углового дома. Может, потому, что луж там уже не осталось, а может, там действительно

было безопасно.

 

* * *

 

Звонок тренькал, почти без пауз. За дверью выло, ухало и стучало.

- Машенька?!. – да что ж ты так позоришься? Дверь на минутку приоткрылась, преграждаемая цепочкой.

- Анфиса! Горим… Отвори! – Машенька ногами стучала в полуоткрытую дверь. Волосёнки её беленькие, жиденькие

растеряли все шпильки и стояли снопом так, будто их закоротило, глаза – нараспашку, лицо – чёрное, испуганное…

- Да что горит-то?

- Суп-пер-маркет… - она от неожиданности села через порог и расплакалась.

- Да так ему и надо! – Анфиса Андреевна победоносно выпрямилась. Сколько можно честных людей обманывать?!

Ведь такие цены накрутили… Аристарха Палыча на них!

- Сгорел… Кузенька!.. – одуванчик хлюпнула, размазывая по щекам сажу.

- Ах ты! Вот незадача какая. А ну их всех к ляду, Мань! Пойдём по коньячку!

Маня зубами стучала о стаканчик, пытаясь добраться до содержимого. Стаканчик – прыгал и вилял по столу.

Откуда невесть взявшаяся шоколадная конфета – тоже.

 

* * *

 

И тут – новый звонок всё поставил на свои места: конфета в секунду была укрощена, коньяк – осушен, а Маня с

такой проворностью нырнула под крахмальные зазоры, что и новобранцу не снилось…

- Квартирку снять? Да вы проходите, проходите… У меня – не дорого. И сама – не помешаю. Рядышком, сготовить

могу, чего надо – постирать.

Молодую даму передёрнуло: квартирка открылась, будто декорация для спектакля. Московское купечество, век

XVIII-й пышною розой пыжило в глаза во всей своей заповедной красе: кружевные салфеточки, фаянсовые слоны,

стадами сбившиеся на комоде, жирные глиняные кошки в бантах вульгарно жмурились на полуприкрытые

бархотки, торчащие из пудрениц, расшитые накрахмаленные зазоры кровати с грудами подушек под кисеёй,

странно вздрагивавшие от приближения хозяйки…

Хозяйка – само совершенство: дама статная, деликатная, с идеальнейшей причёской «под сеточку», в шпилечках,

вся – в кружевах, под опаловой брошью и в таком же – перстне на указующем персте.

«Указующий перст» скользнул по столу, руки – двинули стулья, дрогнули зазоры. Под кроватью хлюпнуло. Гости

странно переглянулись.

- Да вы проходите, проходите. Не бойтесь. Маня там.

- У – у – у!.. – раздалось из-под кровати.

- Собачку завели? – жгучий лысеющий брюнет с интересом в открытой улыбке шагнул к столу. Костюмчик на нём –

как с иголочки, серенький, галстук – с серебряной искоркой, губки – полненькие, височки – в завитушках…

- Ку – у… зенька? – ухнула из-под кровати Маня – Жи - и – вой?.. А где же ты очки-то оставил?

«Кузенька» шагнул к кровати, приоткрыл зазор. Маленькое, тщедушное, полуживое от страха существо с

растрёпанными волосёнками, с дрожащими руками, лязгающими зубами, всё перемазанное сажей предстало его

взору.

- Угораздило! – он покачал головой, отпустив зазор. – Ну, мать, и собачки у тебя…

- Да Маня это. Чего ж её бояться-то?

- У – у – у – истерично завопила Маня, ещё дальше забиваясь под кровать.

- Выползай! – приказала Анфиса – А собачки, боюсь, у тебя будут – сочувственно кивнула она брюнету. – Пожар

тут вышел. А Вы уж очень на Аристарха Палыча Кузьмина похожи. С налоговой.

- Кузенька? – насмешливо переспросил брюнет? – Эх, мать, кабы так, навёл бы я им тут шороху!

- Так уж навёл – невозмутимо отозвалась Анфиса. – Вон Маню-то как колбасит и плющит.

- Задал бы… - не унимался он.

- А ты задай! Принеси коньячку. Да будет нам чем разговеться.

- Самогоночки? – прищурился «Кузенька».

- Фи – скривилась Анфиса, - нечто сам такую гадость пить будешь?

- Не буду, - усмехнулся брюнет, шагнул к аккуратной кожаной сумке, достал коньячок, спутница его – коробку

конфет из маленькой спортивной.

- Сварила бы кофе – Анфиса жалеючи глянула на молодую гостью, – а нету…

- У меня есть. Растворимый, правда…- та весело тряхнула кудряшками. – Кипятку дадите? - И – нырнула под

кровать.

 

* * *

 

Улыбка брюнета стала ещё шире.

Маня, напившись коньяку, осмелела. А с Анфисиного носа закапало, будто из открытого крана. Кружевной платок

её бестолково мотался под рукавом, выпрыгивая затем, чтобы смахнуть пот со лба и снова юркнуть в рукав.

Она впилась в Семейный Альбом, «растеклась мыслью» по фамильному древу и залила бы вокруг всё, если б не

вовремя протрезвевшая от коньяку Маня:

- Кузенька?!

- Какой я тебе Кузенька, а, мать?..

- Ишь ты, мать! А меня так ещё никто не называл.

- А тебя так и называть-то не за что! – ввернула Анфиса.

- Будто тебя есть за что!

- Бабушки! – привстал брюнет, мягко обняв их за плечи, - перестаньте ссориться. Мишаня я. Ух и домовитый! –

гость сдвинул брови, отвёл Анфису Андреевну на кухню: «Это тебе на домашние расходы и за квартирку. Ложись

спать, как привыкла. Нас не жди. Мы с Аринушкой погуляем… По Москве.

Он буквально вынес вон изо стола ошалевшую Аринушку, тут же увешавшись сумками. Даже в зубах прихватил её

маленькую, дамскую.

- Миша!.. – слабо сопротивлялась она, - ну что за щенячество!.. Я пояс оставила на стуле…

- И конфеты на столе. – разжав зубы, он вернул ей сумочку.

- Конфеты – бабушкам. Пусть помирятся.

- Да они нас с тобой провожать собрались, - в порыве весёлости он подкинул свой «драгоценный груз» и «дал

ходу».

Как раз вовремя. Сзади со спины страшно бабахнуло: в мареве огня красненький «Опель» приподняло вверх и…

опустило.

- Ну вот… Какой красавец был!.. - жалобно просопел Мишаня. Век о таком мечтал…

- Мечта каскадёра!.. Отпусти ты меня!

- Уверена, что действительно этого хочешь?

- На землю… спусти.

Он нежно поставил её рядом. Быстро проголосовал: «Гостиницу Байкал»! И такси скрылось за поворотом.

И тоже вовремя. Потому что вскоре вся Ракетная была оцеплена нарядами людей в милицейской форме и прочими,

прочими дознавателями. Люди как в цирке толпились у догорающего супермаркета, копошились у останков

догорающего «Опеля», не смотря на натянутые квадратом верёвки и пожарную машину, развернувшуюся тут же от

разваленной подсобки.

- Вёдрами! Вёдрами-то сподручней! И быстрей – объясняли окрестные бабули. – А Кузьку-то, хитреца и пожар не

взял и водою не залило.

- Жив, значит?

- Жив. Сплюнет. Да и целоваться лезет. Вон окрестным дворничихам все мётлы облизал.

- Нашёл чего облизывать!

- Да уж. Раньше-то всё по продавщицам да по артисточкам… Совсем плох Кузенька…

- Да сдвинулся с горя. «Опель»-то его тю-тю… И документики…

- У! – из-за жёлто-белой арки соседнего дома лебедем проплыл Аристарх Палыч. Бровки горестные - домиком,

губки – серые – бантиком в поцелуе. Пиджачок – пополам, будто крыльями рассекал воздух, штанина, покрытая

пеплом, скорбно висела под круглым коленом.

Целым остался только серебристый галстук.

- Вон плывёт родимый…

- Ишь, как отсвечивает! Того и гляди па-де-де бацать будет с «Лебединого Озера».

Па-де-де, однако, не услышал никто. Кузенька плакал. Круглые щёчки его были серыми от пепла и рябыми - от

слёз.

Два молоденьких милиционера тут же подхватили его под руки, засунули в подъехавшую «Скорую». Сквозь запах

валерьянки и бензина с души рвало:

- Приложила меня шваброй ягодиночка моя!

- Надо же! – неслось из толпы. – А какой приличный был человек!

- Эх, мамаша! Какие приличия?! Слава богу, что жив остался.

- Да кто ж его, бедолагу, приложил?

- Знамо кто! Молодух-то много… Вон, с семи у подсобки околачивается…

 

* * *

 

- Машенька! Ты молчи. И про пожар, и про «Опель». Не видела ты никого и ничего не знаешь. Милиционеры-то,

они, как рой, сейчас всё облепят.

- Анфиса! Что будет? Я ведь, дура старая, гостей твоих пожалела. Ведь как на Кузеньку похож! Ну и вырвалось… А

его ведь (она стыдливо пожала плечом) приподняло…

- И опустило. – спокойно выдала Анфиса. – А ничего не будет. Мы сейчас тебя вымоем, расчешем. – она вытащила

чистое полотенце, плеснула коньяку и принялась оттирать Манины ноги, руки, шею, щёки и лоб.

- Анфиса!.. Как ты можешь так коньяк изводить?! Не уж не жаль? – обидчиво сглотнула Маня.

- Сейчас молодчики-то набегут, будут лакомиться. Всё равно не останется. – вздохнула Анфиса, стягивая резинкой

беленькие Манины волосёнки. Уложив их французским пучком, она подошла к шкафу, вытащила кружевную

пелерину, открыла пудреницу:

- Вот. Запудрим твои пожары – и дама хоть куда!

Кошки в бантах, стоящие на комоде, прижмурились, как от боли, - в прихожей затренькало.

- Ну вот, говорила… Проходите, молодые люди, проходите.

В прихожей заскребло, заскулило…

- Вы позволите? – в коридор втиснулся молодой человек в штатском, с собакой.

Анфиса молниеносно подлетела к комоду, схватила флакон духов и покрыла душистой волною Маню, себя и…

кровать.

- Ну, это Вы зря, – поморщился молодой человек. – Лейтенант Петров.

- Очень приятно. А собачка что, не любит духи? Ах, не любит, ну конечно. – Анфиса Андреевна с сожалением

бухнула флакон на комод. Стада слонов сошлись в поединке с брезгливыми кошками. Ударились.

Собака присела, жалобно тявкнула и потащила лейтенанта к стулу, где только что сидела Аринушка.

- Ах ты батюшки! – опешили старушки – и ты сидишь на стуле? Вам чаю с сахаром или чего покрепче?

Петров подошёл к спинке, снял чёрный кожаный пояс: - У, дамский! - Понюхал.

- Фи! – недоумённо покачала головой Анфиса.

Собака заскулила, опустив уши.

- Это Вы… кому? – переспросил Петров.

- Да Вам. (Племянница моя была. Вот оставила…) Ну и народ пошёл!

- Вы позволите? – дверь приоткрылась.

- Входите! Что, тоже майор?

- Нет, - засмущался вошедший. – Пока – лейтенант. Орлов.

- И сколько вас, лейтенантов?

- Трое.

- На одну бедную женщину?

- На двух. Не бедствующих. – поправил Петров. – Вы что же, дамы, коньяком полы моете?

- Не. Не моем. – невозмутимо парировала Анфиса.

- С такими опалами да пелеринами! И туфли – коньяком…

- И кремом сверху! Чтоб блестели… - приосанилась Машенька.

- Блеску – предостаточно: опалы, пелерины… Кого встречаем-то, дамы? Персидского посла?

- Кота. Не видишь, как прифрантились? – улыбнулся пожилой лейтенант – Самого Бегемота. Москва-то на ушах

ходит. Все наряды с ног сбились. У них тут то ли съезд магов – волшебников, то ли шабаш общемировой.

- Хватит заливать, Воронов! И тебя потянуло на чертовщинку. Наслушался, старый хрыч…

- Вот так! – взъерошенный, седеющий лейтенант ребром ладони провёл по горлу. – Закурить бы… - он жалобно

глотнул воздух – а тут такие дамы…

- Кури! – разрешила Анфиса. – Сейчас пепельницу…

- Да ты кури, кури, миленький – засуетилась Маня. Сигарета зажглась сама собой. Но этого никто не заметил.

Кроме Воронова.

- Парни, мы – на выход. – Петров наклонился к его уху. – «Купеческая лавка»! Дёготь, коньяк, парфюм… Сейчас

задохнёмся и Мадонне нюх отобьём. Давай сам… Не перетрудись только с Бегемотом.

- Угу. – дверь хлопнула. Волосы на Вороновской голове встали дыбом… Он потряс головой, потянулся к

пепельнице:

- Ну и дела! В магазине пожар. Выгорело – всё. Дотла! И никто не пострадал. Инспектор не помнит, кто он такой.

Документы сгорели, продавщицы и грузчики – спят. Целые!

- Слава богу! – улыбнулась Машенька.

- Что?!. Кто это натворил? Вы – знаете?

- Ангел это. – буркнула Машенька.

- Ангел!.. Это – женщина?

- Да я уж сказала: не мужчина это. И не женщина. Это – ангел. Вам всем на испытание.

- Значит, и магазин спалил ангел, и машину – тоже он взорвал.

Старуха кивнула.

- А пояс, часом, не ангел оставил? Может, переоделся, трансвестит эдакий. Теперь сигареткой себе попыхивает да

заливает за ворот с девочками? – он закашлялся.

- Да как же Вы можете? - возмутилась Анфиса. – Мой это пояс!

- Куда ж ты, бабуля, его надеваешь? На голову? Ворон пугать? У тебя и головка-то побольше будет… Мг…

- Говорю: мой это пояс. Племянница оставила.

- Племянница, говоришь?

- Угу. – Анфиса в отчаянии перетянула голову поясом. – Чуть с ума не свёл! Вон как голова трещит от тебя.

…С головы её посыпались искры, лицо затянулось голубой дымкой – Воронов в испуге отодвинулся:

- Я коньячку… Того… Можно?

- Угу! – кивнула Маня. – Ай да пояс! Сорок пять – баба ягодка опять…

- Хо – ро – шо!.. – сладко потянулась Анфиса.

Бедный Воронов лил коньяк помимо рюмки. Стол уже был мокрым, со стола потихоньку капало ему на ботинки.

Анфиса стояла перед ним свежая, статная, помолодевшая:

- Ну и кто тут коньяком туфли моет да полы?! – приосанилась она.

- Вы того… Я вытру, я всё вытру…

- Это, миленький, Вы – того. Допивайте коньяк, господин лейтенант. А мы – дамы не злобные, мы проводим.

- Да! Да-да… Так точно… Ничего не было. Вы… позволите ручку?

- Да хоть ножку!

Сопя и покрываясь красными пятнами, лейтенант вывалился за дверь…

- Ангел это. – озабоченно шептала Машенька. – Не обижайте ангелов – Ангел плачет огненными слезами.

 

* * *

 

- Чертовщина, товарищ майор. Чистая чертовщина. Всё - выгорело. Все живы. И никаких следов. – Петров огладил

взъерошенную Мадонну.

- М-да. Местных повоспрошали? Может, пропало у них что из магазина? Вынесли – и дело с концом.

- У-у! – Петров отрицательно потряс головой. – У Кузьмина – инспектора с налоговой – «Опель» взорван.

- Ну вот! Допросили?

- Никак нет. Честнейшей души человек. Крышу - сорвало. Документы сгорели. Не помнит ничего.

С психушки - бежал.

- Чего - чего?

- Да тут его бригада повезла со "Скорой": корвалолы - валерьяны, девчонки молодые...

- Ну и...

- Целоваться полез!

- Я б тоже полез.

- Товарищ майор!

- Найдите Воронова. Пусть выяснит, куда бежал и как.

- Кульбитами. Через окно, товарищ майор.

- Методом дедукции... - майор крутанул руками...

 

* * *

 

...Навстречу им, загребая песок носками ботинок, плёлся розовый благоухающий ангел 5-го особого.

- Воронов!

Мадонна жалобно пискнула и прикрыла нос лапой.

- А?..

- Отставить! Как нажрался?!.

- Коньяком, товарищ майор, - икнул "ангел".

- Вижу, что коньяком. Но... сколько?

- Больше - нет, товарищ майор.

- УФО тебя побрало! Хоть ты - знаешь, кого ищем?

- Угу. - Воронов распустил губы: "Ангела".

- Приплыли!..

- Ангела, товарищ майор, - Петров развёл руками. - Какого только?

Мадонна радостно взвизгнула, замахала хвостом и - пошла нарезать кульбитами песок.

- Отоспаться! - заорал дурным голосом майор. - Утром - прошерстить гостиницу "Байкал". - Там нынче маги

селются. Павильон "Здоровье" на ВДНХ, Концертный зал. Завтра - доложить! - и - пошёл - поплыл - плечами и

бёдрами рассекая пространство. Бордовый, будто нажваренная свёкла.

 

* * *

 

Гостиница «Байкал» радушно встречала своих гостей. Всё, как всегда: мирно, спокойно, без суеты и вычурностей.

Только цветы в кадках, цветниках и горшках цвели, соревнуясь меж собой за самые яркие и душистые туалеты, да

воздух больше напоминал горный. По коридорам гулял шаловливый ветерок, менторски сопровождая волшебников,

колдунов да магов по их номерам.

Мишаня с Иринушкой поднялись до четвёртого этажа. Стойкий запах коврового шампуня ударил им в нос. Мишане

– ещё и весёлости: он бухнул у двери сумки, сгрёб Аришку в охапку и подкинул к потолку.

- Ну вот, - улыбнулась она, - праздник продолжается… Распоясались мы с тобой совсем. Люди регистрацию

проходят, а мы бегаем не знамо от кого по большой Ракетной…

- Это кто тут распоясался, а? Мои мозги-то на месте, ширинка застёгнута, удостоверение – в кармане, кошелёк – в

другом, - перекрестился Мишаня.

- Хватит ёрничать! Давай лучше сумки разберём…

- Это Вы, мадам, распоясались. Чьё поле исполнения желаний пол-Москвы накрыло? А? Ты о людях подумала?

Хулиганка! Поясом свяжу, заброшу на шкаф и погибнешь зацелованной…

- Ух, какая страшная кара! – она шутя закатила глаза, подлетела к потолку и… без чувств упала в его руки. Кожа

её – страшно побелела, нос заострился, тело сжалось и стало ещё меньше.

- Ириша! Иришенька, что с тобой? – по руке её, оползая, покатились алые капельки…

- Лю-ди! Есть тут кто-нибудь живой?.. – дверь моментально отворилась, в номер влетел сосед с нашатырём:

- Доигрался! Дуй за шоколадом. Коньяк, кофе… Быстрей!.. – дверь снова отворилась. Высокий широкоплечий

спортсмен неуклюже держал в руках маленький стаканчик кофе и шоколадку:

- Вот… возьми.

Михаил ошарашено вращал глазами.

- Возьми – говорю, - спортсмен быстро втиснул в Мишины руки стаканчик, прошёл вглубь комнаты,

сосредоточился:

- Какой забор силы! Володя – ты – к голове, я – в ноги…

…Молодая женщина резко села, подрагивая, оглянулась:

- Ребята, что-то случилось?

- Уже - нет. Всё в порядке. - Володя.

- Виктор. - Ты кофе-то пей. Под шоколад. За знакомство.

- Рязань.

- Владимир.

- …Гусь-Хрустальный…

- Как же так можно не беречь… - бородатый двухметровый Володя, похожий на Санта-Клауса, с сожалением

покачал головой, косясь на Мишаню… - Сила сочится. Вы, ребята, людям оставили какой-то артефакт… И они им

воспользовались…

- А ну стой! – Виктор метнулся к аптечке. – Что это у тебя с головой, Мишаня? Дырявая, поди?

- Цела. – прижимая к ранке перекись, – улыбнулся Миша. – Это у Иринушки зуб ядовитый.

- Ну, зови. Мы рядом. - Володя Морозов. – он слегка нагнул львиную, в золотых кудряшках, голову.

- Андреев. Витя. – спортсмен по-офицерски прищёлкнул пятками и качнул головой.

- Ирина и Миша.

- Уже знаем. Отдыхайте, ребята. До встречи.

Кофе был выпит, шоколадка – наполовину съедена. На столе красовалась пара груш…

- Ай да ребята! Когда успели только? – Ириша сползла с кровати. Щёки её покрылись румянцем, движения стали

верными, отточенными.

- Долго ли умеючи? – парировал Мишаня. – Да ты у меня красавица! Заревную ещё…

- Заревнуй!

- Платье твоё французское без пояса совсем не смотрится. – он сморщился, отойдя в сторону, покачал головой. -

Пойдём погуляем по Москве. Присмотрим что-нибудь, распоясанная моя.

- Погуляем по Москве. Ради тряпья?..

- Так погуляем. Угу?

 

* * *

 

Метро организует: Прохладно. Спокойно. Размеренно.

…Вот нырнули в сандалии маленькие загорелые ноги. Вынырнув из толпы, встали на эскалатор:

- Мадам! – жилистая миниатюрная рука галантно зависла в воздухе. Мадам быстро уцепилась всеми перстнями,

резко прыгнула. Так прыгают с гор молодые резвые козы. Звякнули диски в ушах, бухнуло по шее колье. Впереди –

гремели тазы, тарахтели, падая, лейки, сыпалась рассада.

Обворожительная улыбка; приподнятый, слегка напудренный, сморщенный носик, полные губки, застывшие козьи

глаза:

- Ничего, ничего.

- Как это – ничего?! П – помидоры, огурцы… Кордияр! – кругленький аккуратный мужичок отчаянно и часто

заморгал.

- Кориандр! – дама наставительно тряхнула светлыми кудряшками.

- Кордияр… Навоз… пропал…

Дачницы с умилением переглянулись.

«Организуем!» - запах удушающей вони прокатился по эскалатору.

Хозяин сандалей разочарованно покачал головой.

- А мы – чего? – зарделись крупные дачницы. Мы – ничего. – Вот и сумочка Ваша. Навозом – полная.

Примятую, кое-где поломанную зелень в мгновение ока собрали. Странный джентльмен взял её в руки, грустно

улыбнулся и… вернул «лихому огороднику» в целости и сохранности. Потом, выпросив у дачниц три веточки с едва

наметившимися розовыми бутонами, воткнул одну из них в сумочку с навозом. Нахмурился, отошёл и… качнул с

одобрением головой:

- Это – к кориандру!

- К кордияру? – старичок непонятливо заморгал. Цветок вскоре распустился, веточка дала корни.

- Ай, волшебник! Маг! Посажу! – старичок зарделся в улыбке.

- Кого? – заинтересовался народ.

Маг устало и грустно вздохнул. Второй цветок он адресовал обиженной прыгунье, третий отдал Аринушке:

- За знакомство! Василий. – И – вышагнул из сандалей в толпу.

- Увидимся позже! – донеслось из самой середины людского потока. – На Цветном Бульваре…

- Когда? – нетерпеливо надула губы обиженная прыгунья, - после дождичка, в четверг? – и, капризно приподняв

верхнюю губку, с сожалением выдохнула в душистый цветок.

- Цирк! Цирк! – нетерпеливо захлопал в ладоши коренастый мальчишка – Поедем в цирк!

- Это здесь – цирк. – Васин голос прозвучал в головах ребят на полувздохе. – Выходить будете – не забудьте

Пьеро… Проедет.

- Да, Иришенька! – Миша потряс головой. – Ну и компания собирается!

- Ты о чём?

- Видят - сквозь стены, груши таскают – сквозь двери. Гипноз с розочками. Пейзаж с косточками. Крыша у меня

едет. Тихо и мирно. Везде на станциях рыбьи скелеты мерещатся.

- Угу.

- И – дама с тазьями.

- Она их двигает. Взглядом! – Ариша, играя, сдвинула брови; так же, как Васина спутница, тряхнула волосами,

оправив локоны.

- Нет, попом! – отпарировал Мишаня.

Салатовый луч отразился от Аришкинового перстенька. Снизу опять что-то загремело, послышался женский визг.

Пышная цветущая дама истошно орала, запахивая узкую, не по размерам кофточку:

- Хграбять! – пуговицы её прыгали по полу, обнажая большую голую грудь.

– Пф!..

- Товарищ милиционер, а товарищ милиционер! – вопил огородник, - воры оне! Иллюзионисты. Держи ворюгх!

- На! Прикройся. – Лихой огородник нашёл, наконец, место для своего подарка. Сумочка с цветущей розой

надёжно, как на тумбочке, вписалась в шикарный бело-розовый тёткин бюст.

- Чего украли-то?

- Был у дедушки навоз. Чуть в горшке, тярь – целый воз, - ехидно пропели огородницы, косясь на «натюрморт».

Бедная незадачливая «натурщица» тщетно пыталась прикрыться. Куда там!

- Прикрой свои гхарбузы! – прорычал «обиженный» Отелло, размазывая навоз, пополам со слезами, по её

распухшему носу.

- Были – персички, - хлюпала «шикарная любовница», - а теперь – гхарбузы?!.

- Влипли! – Миша быстро умыкал Аришку под локоток.

- Уношу мою дюймовочку от этих дерьмовочек. – пропел он, порывисто выхватил её с причалившего эскалатора и

потащил навстречу поезду.

- Металлов на себе не носи, - прокричал он ей, запрыгивая на ступеньку.

 

* * *

 

Парнишка с большими сумками, стоящий у окна, резко оглянулся, засучил длинные, как у Пьеро рукава и завращал

кистями.

- Сейчас съеду с катушек! – Миша нервно вытер пробивающуюся лысину.

- Отдыхай, Мишаня. Это Пьеро. – Ирина утвердительно кивнула головой. - Вася про него говорил. Интересно,

сколько он тут катается?

- Уж третий круг пошёл – весело отозвалась старушка напротив, сняв с петель довязанный носок.

- Что, Пьеро потерял девочку с голубыми волосами? – Тот кивнул, направившись к Арише.

- Ну так сейчас покажу! – Миша тоже засучил рукава, сложил кулаки, приготовившись к выпаду.

- У тебя что, крыша поехала? – Ирина крепко держала его за плечо.

- А ты зачем тётке пуговицы срезала?

- Я не нарочно.

«Пьеро» улыбнулся, кивнул головой. Новенькие Мишины часы с оплавленным браслетом мягко бухнулись к его

ботинкам.

- Ах ты мразь!

- Она не нарочно, – кивнул Пьеро.

Так же мягко свалилась на пол пряжка Мишиных брюк, ремень тихонько хряпнул…

- Да я тебя размажу!

- Придержи брюки, Миша! Штаны потеряешь, - задумчиво проговорил Пьеро. – Возьми мой. У меня старый,

кожаный. И я постоянно в своём весе. Не полнею.

Миша дико вращал глазами:

- Ты… откуда? Я не говорил тебе своего имени.

- Да. Не говорил. И что скелеты рыбьи видишь, тоже не говорил. Мыслеформы… Их не спрячешь в карман. Они -

везде, - вот тебе и пейзаж с розочками, и метро с косточками.

- Андрей! – он мягко по-доброму протянул Мише руку – тот недоверчиво покосился на Ирину, потом на свои

оползающие без ремня брюки.

- Говорю: возьми пока мой. Мне не нужен. – Он снова впал в транс. Поезд набирал обороты.

- Э, парень! Не спи, замёрзнешь. Выходишь-то где?

- На ВДНХ… - как сомнамбула процедил Андрей.

- Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция…

Они с трудом выпихнули Пьеро на ВДНХ:

- Вдох в нос, выдох – в лоб.

Он послушно кивнул головой в длинных чёрных локонах, уставившись синющими глазами в одну точку. Из-под

длинных ресниц изредка пробегал салатовый луч.

- Надо бы проводить… - Ириша стыдливо покачала головой.

- Знаю, куда клонит. Артемон лазерный! Сам доберётся.

- Миш, да я ему в пупок дышу!

- Ты почто тётке пуговицы срезала? Ведь знаешь, где дачники хранят свои сбережения. В бюстгальтерах.

- Да не нарочно я. Ребята накачали щедро силушкой. Вот силушка-то и прёт. А тётка вообще без «бюстика».

- Бюстик-то ого-го! А если бы этот Артемон рядом стоял и срезали бы не дай бог чего-нибудь пониже!.. Засудили бы

в цвете лет за изнасилование! Ой, бабоньки! – Миша схватился за голову.

- Хорошо не за брюки! – осекла Ирина. – Слушай, поехали на Старый Арбат. Будильник купим.

- Поехали. Ремень купим. Не могу больше! Сейчас сам сожгу кого-нибудь…

- Миш, не пугай!

- Сам пуганый: старушки-пироманки, лазеры ходячие, двойники с налоговой…

- Что, до свиданья, Ракетная? – он кивнул:

- Бабушкам помогли. Дался тебе пояс этот! Я милиции – не хочу.

- А тебе – твой.

- Я – другое дело… Могу штаны потерять.

 

* * *

 

- Молодой человек!

- Да.

- Портрет не желаете?

- Желаю.

Арбат покрыт зеленой листвой. Ранний март. Шалеющие от свежей листвы прохожие, мартовские барды, орущие на

все голоса, как проснувшиеся коты. Вальяжные уличные художники и зазывалы. И множество, множество самых

разнообразных лавчонок, с ярким эксклюзивным товаром. Иностранцы, замирающие то ли от мягкого тёплого

ветерка, доносящего до носа запахи разбуженной природы, то ли от необычности этого эксклюзива.

- Мадам, Вам понравилось колье?

…Ирина стояла, потупившись, у антикварного прилавочка. На нём – до боли знакомое ожерелье цвета грозовой

тучи.

- Сапфиры. 18 век. Польские. -

Горло её будто стиснули железной лапой. Откуда-то снизу, из груди поднимался тяжёлый горячий ком, который

вскоре заполонил собою всё. Ноги приросли к земле. Сквозь туман, подступающий к глазам и – выше – выше – к

голове, она отчётливо услышала:

- Обнесло-то тебя, девонька, как! Вся горишь.

- Ишь, дрожит-то! Чем-то напужали девку. – Не девка ето! Чья ты дочь? Хто ты?

И – сквозь снег – свой, детский голос:

- Якуба… Ковалевского. Праскова я. -

Карета, перевёрнутая вверх дном, голые мёрзнущие ноги, огромные сосны, пьяные бородатые мужики… И...

… Смутные очертания точёного полугреческого профиля. Красивая стареющая женщина. Воловьи глаза её цвета

стынущего грозового неба, наклонённые золотые пряди, длинные пальцы, упруго ласкающие арфу, тёмно-синее

ожерелье, под цвет глаз, на длинной шее и покатых плечах, прикрытых газом. Под ними - багровые рубцы – следы

далеко не княжеской ревности. Мелкие браслеты, скрадывающие следы плётки.

Вдруг… Тяжёлые шаги по коридору. Женщина нервно затеребила камушки, виновато оправила платье и порывисто

поцеловала Иришку в лоб. – Всё. Понесли. – Это - я? – пронеслось в её голове.

- …Праскова Ковалевска. Якуба дочь… - поющая княжна с распущенными губами, перепутанными и торчащими в

стороны кудельками волос. Это – Ириша. Нянька Анет шутливо шлёпает её по губам, таща до детской.

Фальшиво звучит из детской клавесин. Ещё более фальшивит низким голосом Аннет, пытаясь затянуть французский

романс. Топот по коридору. Всхлип. Резкий кашель из комнаты матери. Она прикрывает лицо руками. Лицо её –

красивое и бледное – рассечено в кровь. (Опять бил плёткой!) Маленькая Ириша – Праска кидается ей на шею,

целует и гладит руки и грудь, покрытые мелкими красными пятнами.

- Я не отдам тебя! Никому не отдам, – Праска дрожит и плачет. Мать крепко прижимает её к себе, кашляет:

- Что ты, Кора? Что ты, моя глупенькая? Слушайся отца. Он – человек честный, хоть и жестокий. Учиться тебе надо.

Вот что. – Она прижимает ко рту платок и заходится в кашле.

- Аделаида! – Праску отрывают «с корнями». Она топает, бодает головой «щучью тётку», но её берут за шиворот и

– выносят за дверь, как шкодливого котёнка.

В руках её остаётся голубой мамин платок со следами ржавчины на сгибах.

 

* * *

 

…Ирку приподнимают за шиворот:

- Ты что, мать, сдурела? Ты хоть знаешь, сколько это стоит? – Миша с трудом оттаскивает её от прилавка. Она –

плачет, бодает его головой. И… кашляет.

- Я не хочу! Не хочу это – покупать! Разве… Разве можно продавать… Это?

- Ты что, мать, дёрнулась? С Польши оно, или с Австрии – эта штучка нам с тобой не по зубам. Больше – не выйду с

тобой никуда. Стыдуха!

- Я не хочу это покупать!.. – плач её постепенно переходит в рыдания, плечи ходят ходуном. Голубой платок,

перекочевавший из её кармана в Мишины руки, только добавляет жару. Белые голуби спешно улепётывают под

балконные крыши.

…А там, за окном – длинный коридор, задрапированный тяжёлым бархатом. Большие неуклюжие руки отца, так

непривычно и крепко прижимающие её к себе, что-то горячее и щипучее капает Праске на руки.

Отец стоит на коленях и слушает, как она дышит. Потом – вытаскивает её из кровати и долго-долго носит по

комнатам, завернув в жилетку, будто хочет куда-то убежать и не может.

- Куда вы дели мою маму? – вдруг спрашивает она. Отец горько морщит лоб, губы его дрожат:

- Её… её больше нет, Кора. Нет.

- Неправда, - шепчет Праска. - Ведь ты пошутил?

- Нет, Кора. Её больше нет. – Слёзы ручейком стекают по его бороде, оставляя капли на жилетке:

- Аделаида, возьми её!

- Твоя мама – на небесах, дитя моё, - гнусавит «щучья тётка». Она картинно и протяжно всхлипывает,

подхватывает Праску на руки. Ирка – Праска запрокидывает вверх голову и видит только парящих голубей да

крыши конюшен внизу.

 

* * *

 

… - Вернулась? Как там у тебя… Вдох в нос, выдох – в лоб… Будет, Ириша, будет… (Будет, Праскева! Будет. –

пронеслось в её голове.) - Мне тут портрет нарисовали. – Миша развернул ватман. На новоявленную Праскеву

глянул… Страшный монстр: лысый лоб – в танковой броне, уши – уголком, как у восточных джиннов, нос – как у

быка на корриде и одна-единственная завитушка, торчащая вверх со лба.

- Мамочка! Кто это? За это ещё и деньги берут?

- Ну… Похож вроде?

- Похож! За что же с одной извилиной? – Ириша грустно потупилась.

- Малыш, столько лет на флоте! Издумался весь о Земле грешной, вот и осталась одна извилина. Пойдём мы лучше

тебя нарисуем. Вон как солнышко разогрело. Денёк-то какой хороший! Листва зелёная…

- И нос у меня красный. Натюрморда получится! – она хлюпнула.

- Знаменитая. Пошли!

- Девушка, а Вы в рекламе шампуня не согласитесь попозировать? -

Улыбнувшись, они дружно переглянулись.

– Нет – нет! Она у нас не работает на рекламу, - улыбнулся Мишаня.

- Напрасно. Хорошие деньги. Вы бы хорошо зарабатывали в модельном бизнесе.

- Я сказал: «Моё Солнышко не работает на рекламу».

- Солнышко – светит всем. Садитесь. – художник ловко придвинул стул. Ириша уселась и её закачало в море

весенних запахов, тёплого ветра, мягкого солнца и таких же тёплых скользящих взглядов.

Проворные маленькие руки быстро бежали по мольберту. А она, качаясь на воздушных волнах, думала о том, что

уже где-то видела эти проворные тёпло-оливковые руки, эти синие византийские глаза, слегка притянутые к

вискам. И – всё утонуло в тёплом море, укрывшись мягкой дымкой тумана. Осталось маленькое окошко. И в нём –

только эти глаза и руки.

 

* * *

 

…- Ну, вот и всё. Это – пастель. Она мягкая. Растушуете сами. А то я Вам весь портрет перемажу. Чувствую, что Вы

тоже когда-то рисовали. Зря отказались попозировать… Ну да – Ваше дело. – Он странно заторопился.

- Угу! – сзади подошёл странный гражданин с ещё более странной наружностью: крепкий, приземистый,

коротконогий.

Был он – совершенно лыс, широкоплеч, в костюме – с иголочки, в туфлях – будто из магазина. Словно только

вышел и нигде не запылился, и не присел. Оттопыренный карман явно что-то скрывал. Толстенные очки –

подёрнуты белой дымкой. Будто «выплыл дядя из тумана».

- «Карандашик – из кармана», - отпарировал он Ирине, подошёл к мольберту и… стёр ластиком всю левую

половину её лица.

Присутствующие замерли.

- Кто же так рисует? – невозмутимо продолжал он. – Лицо-то живое. Левый глаз уж слишком большой. А он –

поменьше.

Странный «художник» снял очки, и они повисли на его шее, соединённые обтрёпанной резинкой.

(И как держались?) Всё это так не лепилось с его парадным костюмом и туфлями. Он подмигнул «оригиналу». И

Ириша заметила, что глаза у него… Разные. Один – зелёный, под цвет молодой листвы, а другой – голубой,

флуоресцирующий, будто подёрнут туманом.

Пыхтя, он нарисовал ей кое-как полглаза, потом взял наждак и… прошёлся по всей половине лица. Всех стоящих

покорёбило… А он так же невозмутимо обмахнул лист большим носовым платком и… спрятал платок в кармане:

- Приблизительно так.

…Люди ожидали увидеть на портрете нечто сюрреалистичное. Однако, лицо на портрете оставалось лицом. Только

уголки глаз приобрели насмешливое, почти издевательское выражение, да губы вместо тёплой улыбки застыли в

холодной усмешке.

Он снова нацепил очки.

- Прошу. – руки – только что из ванны: ни следа пастели, ни пятнышка от карандаша. Византиец, будто

замороженный, подошёл к месту, оставив в уголке быстрый росчерк:

Том Ур Бек. Март 92.

Ириша поняла, что на улице – не май, а март… Но листва… Тепло. Миша – без плаща, сама она в лёгком костюмчике

и не холодно. А пояс…, о нём она и думать забыла.

«Художник» укоризненно покачал головой и … скрылся за поворотом.

 

* * *

 

Большой Актовый ВДНХ окутан бело-голубой сочной дымкой. Ели, берёзы – под яркими алмазными коронами, в

нежно зелёном, бледно сияющем голубом. Везде царит ощущение тёплого заботливого моря. Зеваки напором

согревающей волны выталкиваются по близлежащим павильонам, сияющие, довольные… новыми экспонатами и,

конечно, собой…

- А вы? Вы почему здесь сидите? – Ирина и Михаил недоумённо подняли головы. – Там людей ищут. А они тут

загорают… Пошли! – ребята недоумённо пожали плечами.

Хрупкая молодая женщина неопределённого возраста, светловолосая, светлоглазая, мягко, но настойчиво взяла

Ирину за руку, вплотную подвела к работающей группе.

-…Двести метров на северо-запад от Чистых прудов. – выдал Володя Морозов.

- Вот здесь. – Витя закрестовал место на карте простым карандашом. – У очистных.

- …Вот, - другая женщина протянула Ирише фотографию. – Ушёл, как месяц назад из дому и не вернулся… -

добавила она упавшим голосом.

Ирина воззрилась в острое треугольное лицо:

- Жив «курилка» Ваш. Должен – уйму денег. Всех провёл. Даже друзья самые близкие думают, что его «заказали».

– Успокойтесь.

- Одежду нашли у «Очистных»… - Витя встрепенулся.

-Да, да, - продолжала Ириша, - бомжевал почти три недели, потом – вонючку – в кусты у очистных, а сам –

автостопом к Чистым Прудам. Живут с дедом в малой квартирке из старого фонда. Так что быстро – не ждите.

- А позвонить? – женщина насторожилась.

…По тихому залу затопало. Ребята все, как по команде, замолчали.

- Кто тут главный? – по ряду – попой вперёд, кобура на боку, форменная фуражка – на глазах – пробирался крепко

сбитый милиционер.

- Все… - отозвался Володя. – Каждый – сам себе.

- Вы, ребята, того: по Москве – не пироманить! Столица всё-таки, как-никак. Денег с магазинов – не таскать!

Гипноз – не применять! А то ить – посадим! Местов на всех хватит.

- И кустов – тоже, - потихоньку пробурчала крупная Мирьям, ударив в бубен…

- Угу! – кивнула фуражка и – боком – боком – выкатилась с ряда. – Я ить тоже в бубен дать могу!

- Угу, - согласилась Мирьям.

- Куда это он? – потянулся Витюша.

- А вон – ж… в кустах, - процедил Василий, - так и хочется плюнуть…

- Да хватит с него, ребята. Не лишайте мужика поросячьих радостей. Вон – в кусты забился от «пчёл»… Сейчас

влетит ещё, что гадит на газоне… -

Женщина, раскланиваясь, направилась к выходу.

- Придёт! – Вася утвердительно кивнул. – Как похоронку оформят, к зиме поближе, так и явится. Не звоните. И не

хороните загодя.

От фотографий пестрело в глазах. В ушах слышался звон, стук молота по наковальне, удары бубна, тихий

приглушённый шёпот.

- А мой?

- А моя?

- Ребята, не могу. – Ирина шёпотом пожаловалась Свете, - молодой женщины давно нет в живых. А ребёнок… - на

плечо её упали две холодные капельки:

- Скажи моей мамке, что я жив. И чтоб картошки наварила с огурцами. Я жив, слышишь? – Белый шлейф потянулся

из-за плеча, холодный туман сгустился. – Ириша кивнула. – Не замечает она меня, мамка-то. Обиделась?

- Нет, малыш. Просто расстроилась. Вот и не замечает.

- Меня Вовкой зовут.

- А меня – тётя Ира.

- Ириша. Я слышал. Скажи мамке: Я здесь. – Ребята притихли. Володя и Виктор склонились над картой. Вася мягко

взял за руку миловидную золотоволосую женщину, отвел её в сторону.

-…Когда? – та всё поняла…

- Сегодня – день особый, - осторожно начала Ирина. – Надо сварить картошки… с огурцами.

- Девятый. – прошептала Светлана.

- Ангел мой! – вскрикнула золотоволосая. – Ведь он здесь. Я же чувствую. Что же вы притихли?

- Молчите, люди, птицы и животные, когда плачет ангел. – Вася строго посмотрел в окно.

По ветке берёзы нерешительно топтался ворон.

- Это он Вам сказал? – Василий утвердительно кивнул. Женщина – тоже кивнула ему в ответ и – заторопилась к

выходу. За ней, мягко обволакивая; то сгущаясь, то снова рассеиваясь, плыл белёсый шлейф.

- Мы обязаны оставаться спокойными в любой ситуации. – Володя наставительно глянул на Ирину.

- Поэтому приглашаю Вас в Кременчуг. В аномальную зону, - улыбнулась Света, тронув её за руку. – Нам нужен

переводчик со старославянского, древнеболгарского и польского. Слышащий и видящий. Впереди – контакт. А Вы

ведь – филолог. И память Ваша, кажется, открыта? – Света с удовольствием кивнула.

- А Вам никто… – начал Миша, но Ирина уже одёрнула его за рукав.

- Понял.

- И Вы, Миша. У Вас отличное плотное поле. Прекрасно конденсирует и защищает. А в паре с ней Вы просто

незаменимы. – Он усмехнулся. – Подумаем.

- Подумайте. Вот мои реквизиты. Как всё будет готово, мы вам позвоним и встретим вас в Харькове.

 

* * *

 

Маги собирались. Вскоре по залу заходили тёплые волны, прерываемые короткими потрескиваниями и небольшими

белыми всполохами – по сцене.

Восемь крупнейших магов и магистров приветствовали делегатов. После обозначенных задач:

* - Экология;

* - Подготовка людей к переходу в новое измерение на стыке веков;

* - Организация своей Всесоюзной Академии и защита целителей и сензитивов от нападок профанирующих

государственных и общественных организаций.

Скучающим магам предложили размяться: на сцену вышел, прихрамывая, белёсый покачивающийся дядечка:

- А я не верю вам, ребята. Меня столько лечили и залечили. Вот без них (он похлопал по костылю, затем перевёл

взгляд на палочку) – не выйти.

Выжидающее молчание воцарилось в зале.

- Они попробуют. Вам же придётся поверить. – Адонай Петрович по-менторски усадил «Фому» на стуле:

- Попробуем доказать себе и ему, что через семь минут он – пойдёт. Без костылей.

- А диета? А массаж? А физкультура?

Адонай Петрович отыскал глазами автора фразы.

- А вот потом, милочка, всё ему и расскажете.

«Горная козочка» нетерпеливо заёрзала на стуле.

- О диете ему скажите, - раздалось из зала. – И упражнения покажите для позвоночника…

- Я – первая… - обиженно надулась «козочка».

- А… Она у нас - всегда первая. Альфия. – Вася понимающе закивал. – Медовая женщина!

- Да! – пудреный носик сожмурился и с удовольствием вздёрнулся вверх. Я и массаж медовый делать умею. И

Шиатсу…

- Да?!. Приглашаю в Ялту. Как насчёт Тантры? – Носик успокоился и уставился на сцену. – Вася улыбнулся. – Ну не

в школу же боевых искусств приглашать её! Очаровашка…

Через 10 минут белёсый дядечка, сияя, уходил со сцены без костылей.

- Я – первая!

- Конечно, конечно. С удовольствием препоручаю его Вам. - Ваша фея – Альфия, - носик бодро вздёрнулся, загулял

по сторонам в ожидании аплодисментов. Зал молчал. Адонай Петрович картинным жестом указал гостю на Альфию.

Синяя сапфировая брошь на тёмно-синей рубашке его вспыхнула протуберанцем, осветив Альфию и тотчас же

погасла.

- Такая активная дама рискует стать старостой группы. Или даже – курса. - Дама просияла. Вася вздохнул. – А мы

получили предложение о формировании Христианской Академии Народной Медицины. – продолжал Адонай.

- Почему Христианской? – недоумевали ребята.

- Всё очень просто, - объяснил Володя. – Мэн – из финансовых кругов. Набожный, наверное. Они, большие дяди,

всегда очень скромно одеваются. Альфиюшка, похоже, влипла.

- Да всё там в порядке, ребята. Медовую ледю – оближут медведи. Не сожрут же.

- Такую сожрёшь! Похоже, бабки покрупнее медвежьих. Семь шкур сдерут…

- Прожуём, ребята. Все мы – вкалывать привыкли. А дипломы и лицензии никому ещё не вредили.

Адонай Петрович покосился на них:

- Знахари, целители, маги и даже магистры плохо защищены юридически. Мы намерены дать всем талантливым

классическое образование и документы, лицензирующие их деятельность и защищающие их юридически.

 

* * *

 

Защищали хорошо. Никто и предположить не мог, куда повезут его завтра и когда привезут обратно. Максимум –

быстроты, максимум – собранности и… гробовое молчание.

 

…Визг запоздавших тормозов, тупой удар о капот и… гробовое молчание.

Из лужи крови, отряхнувшись, как ни в чём не бывало, поднимается ладная, крепко сбитая дама. Она поправляет

запылённый сиреневый беретик, упавший на мостовую и продолжает путь…

Возле – «беретиком» сбивается толпа. Люди возмущаются, люди негодуют:

- Скажите, гад какой! Сбил и уехал.

- И номер… Номер замазал грязью…

- Мадам, Вы позволите? – Василий галантно берёт её под руку. Дама улыбается, поворачивая голову и… падает на

бок на мостовую, содрогаясь в конвульсиях.

- В гостиницу, бегом - «0 – 3»! – Вася , быстро высвободившись от тяжести дамского тела, щупает ей пульс,

энергично машет рукой вперёд:

- Я – сам. Бегом! –

 

…Жидкая рощица, метро, палатки и… ни одной машины. Скорее! Это – шок.

Гостиница. Телефон.

«0-3»! – тишина.

- «0-3!..» - с пятого раза женский голос, с ленцой растягивая слова, снисходит: «Скорая бу-у-дет. Ждите.»

Ну вот и всё. Морозным ветром обдаёт сзади Иришу:

- Ну я же говорил: маг должен оставаться спокойным. Всегда. При любых обстоятельствах. – Володя глубоко

вздыхает, покачивая головой. Иссиня-белые волосы в его бороде вибрируют и покачиваются, как от ветра.

- Я же не маг… - виновато повесив нос, выдыхает Ириша.

- Будешь, - он мягко, порывисто прижимает к себе её кучерявую голову так, что она оказывается в его толстом

белоснежном свитере у самого живота.

- «Вот кому я и впрямь в пупок дышу»! – лихорадочно проносится в её голове.

- Подрастёшь! – смеётся Володя. – На-ко, мамка, скушай – молниеносно очищенный банан раскрытой «розочкой»

пикирует ей в ладошки.

- Розовые. – улыбается он. – Вот такими и всегда быть должны… Отдыхай-ко. Намучают ещё…

 

* * *

 

Мягкий ветер. Аромат зелёной листвы. Лёгкий холодок от бегущей в толстые трубы московской речки. А ведь март

на улице. Март! Как вибрирует воздух! Будто сонм лёгких эльфов устремился к Солнцу. Странный перелёт. И этот

звон в ушах…

- Уходи!

- Уходи быстрее!

- Уезжай.

- Здесь опасно.

- Очень опасно!

- Твой друг убьёт тебя. Беги. –

- Что за наваждение? – запахом серы с реки обдало Иришу – она отшатнулась: - «Как из канализации…»

- Сказал же: «Беги». – тёмно-синяя ребристая голова с шишковидными наростами выткалась из белого тумана.

Воздух замер. Голова выжидательно вздохнула, расширяя ноздри. Янтарно-жёлтые глаза, пробуждаясь,

сфокусировались в её глаза, наливаясь кроваво-красным туманом.

- Ты… кто? – Ирина медленно «просыпалась».

- Ты знаешь, Сэм. Твой Э – ме – йа.

- Здесь?

- Опасно. Уходи, Сэм.

И верилось и не верилось. Ирина порывисто соскочила. Уезжать? Не затем она сюда приехала, чтобы уезжать.

«Ведь ты же не дашь мне погибнуть» - мысленно молила она змея.

- Глубокий вздох сожаления разрезал за её спиною воздух. Ветер замолчал, пронзительно вглядываясь в самые

тайники Иришиной души.

- Ведь ты же никому никогда не давала своих координат – ни на Севере, ни на Юге.

- Да нет, кажется.

- Нет. Значит, они могли быть… добыты.

- Добыты… Кем?

- Подумай сама. Думай, Сэм.

 

* * *

 

К концу третьего дня вся честная компания, как и предполагалось, стала работать на «высшие эшелоны» власти.

На лекциях постоянно кого-нибудь не хватало: то Мирьям, то Ириши, то Володи, то Васи. Альфюшка картинно

вплывала посреди лекции, виновато нажмурив носик. Ей понимающе кивали головами, порой заходили по-соседски

на чай под её букеты белых лилий и роз.

Мишина комната в «Байкале» и впрямь стала форпостом.

- Ребята! Метро – целая система временных коридоров, - разглагольствовал Андрей.

- То-то мы тебя постоянно вылавливаем средь времён и пространств. – Витёк грустно улыбнулся, - на метро не

опоздай!

- Да не опоздаю. Вика вот загрустила. Не зовут её с бубном…

- Нашёл о чём грустить. Вика – москвичка. У неё тут – свой контингент, среди простых да богемных. А большие

дяденьки не любят, когда в их бубны стучат…

- Да ей и дома камлать не дают, едва запоёт – бахают все соседи по батареям. Каким духам такое понравится?!

- Беда с духами. Тут в Москве даже к собакам экзорцистов тягают. Одержание – страшная вещь.

- Лишь бы нас не тягали. – Витёк оглянулся, - гиблое это дело… Я слышал, тут монастырские работают. Ну и наших

пробивают: кто видит, кто слышит, и всё такое… Вот ты, Мишаня, далеко вчера гулял?

- Он у нас особый специалист. Слесарь-гинеколог широкого профиля, - Васёк, мечтательно играя, барабанил

пальцами, - давай рассказывай. Где остограммился?

- А чего? В попы – всегда успею. И гулял с умом. – Миша с удовольствием огладил свою большую лысину, увитую

завитушками, - фригидность, бесплодие, аборты… Пф – и нету.

- Гадко это.

- А с кровью баб колупать не гадко? Многие потому и родить-то не могут вообще.

- Ты смотри, не скажет – «импотенция». Баб не боишься, Мишаня? - Васёк хитро прищурился.

- Чего их, родимых, бояться? Я тут для особо горячих подарочек припас. Вот! – из секс-шопа. А то, понимаешь,

икон поразвесили по стенам, - в минуту большая резиновая «колотушка» красовалась возле «Семистрельной».

- Ну уж, это – ни в какие двери! Меня ж в Свято-Даниловом ей… - Ириша испуганно рванулась к стене. Раздался

электрический щелчок.

- Благословляю, - он содрал со стены резиновую игрушку, выпрастывая её сверху – вниз – напра… – налево.

- Вот это ты зря, Миша. Зачем хорошую икону – портить?

- Не нравится, да?

- Не нравится. Пошли, ребята. – Володя вышел из номера.

- А мне – нравится, когда её на машине катают незнамо куда и кто?

- Детский сад… Ты тут чаем отпивайся, Миша. А нам – пора. – Ребята вышли.

- Давайте!.. А ты – примерь! – Не пристало с большими красивыми дядями в одних и тех же джинсах раскатываться.

Не солидно! – Ирине в лицо полетел розовый шёлковый костюм. Секунда – он летел обратно, в лицо Мише.

- …Ты хоть знаешь, где я его купил? У Славы Зайцева. Сколько это стоит? А вот это? – К костюму летел кардиган,

нижнее бельё, коробки с косметикой… - Пьеро до двух ночи сидеть будет, облизываться. Прикинь! При мне – не

придёт никто. Как Иришенька в номер – мужики – как мухи на мёд. А я – дерьмо?

- Мишка, ложись спать. Ты пьян. Зачем всё это тряпьё и эти концерты?

- Моя жена выступать будет на телевидении.

- Чего?

- Петрович… А ну, так иди! Так!.. – на ней под его руками затрещала блузка, нижнее бельё. – Что, – отдай жену

дяде, а сам иди к б…и? Вот теперь – иди. – Покончив с исподним, он вытолкал её, униженную и плачущую, за

дверь.

На шум влетела дежурная администраторша. Увидев молодую женщину без исподнего, перепоясанную по бёдрам

парчовым полушалком и босиком в коридоре, быстро смекнула:

- Я – проверяю документы. Вы – захватываете всё, что успеете из одежды и – вниз. Там прикроем.

 

* * *

 

Едва сдерживая плач, она сбегала по лестнице. Никто её не остановил, никто не преградил пути.

Хлопнула тяжёлая дверь гостиницы. Белые мухи носились в ночном воздухе, раздуваемые холодным ветром,

жалили оголённую шею и грудь, открытую стареньким кардиганом, под которым ничего не было. Брюки, кроссовки

на голых ногах.

В таком виде – и в метро не безопасно. Сейчас даже метро – закрыто… И - она разревелась…

Не тут-то было!

Легковушка осветила её сзади фарами, дверь открылась:

- Девушка, какая скотина Вас обидела?

- М – муж…

- Что, Вы замужем? - Из машины высунулись.

- Угу!

- К нам! Парни, место! Горячий чай, шоколад. В «Байкал» едем. Да не бойтесь Вы. Мы – на работе. Видите – в

форме все. Вот – рация. – Она огляделась: пятнистая форма, рация. Взяла в руки горячий пластиковый стаканчик:

- Нет. В «Байкал» - не поеду!

- О – па! – в машине присвистнули. – Это ещё почему?

- Я только оттуда.

- Что, муж?

- Да. Остановились в «Байкале».

- Это Вы удачно… остановились. Мы – в соседнем корпусе.

- Что, в клетку посадите до утра?

- Это Вашего суженого надо бы в клетку суток на несколько. В гости поедем. Праздник у нас сегодня, весёлые мы.

А когда такая девушка – плачет! Ой…- (Он схватился за щеку.) Мы – парни дружные, не обидим. И Вам веселей.

 

* * *

 

…Десяток железных замков, каскад коридоров, железных клеток. Сердце у Ирины билось, как у загнанного

зверька.

- Ну вот, видите – как обещали: шампанское, красная икра, мясо-рыба, картошечка – горячая, салатик - Петюнчик

расстарался. Только вот клубники – нет. И из фруктов – одни яблоки. Не взыщите!

- Петюнчик, не пялься! Девушка – не про нас. Она замужем. Это – боевой друг. – Петюнчик густо покраснел:

- Как стол собирать – Петюнчик, да. А как с девушкой посидеть… - ребята захохотали.

- Да не обижайся ты! Ты вот на живот с утра жаловался.

- Ну, жаловался.

- Отквартируем тебя поутру к терапевтам. А сейчас – глуши шампанское, Петя. Под икру.

- Ребята, а у вас водочки нет? – Ирина скользнула беглым взглядом по поварёнку.

- Сейчас устроим. Ваня, притарань мою фляжку, - ей налили водки.

- Нет. Не мне – она кивнула на повара. – Нельзя ему шампанского, и икру, и маринады. Лучше – водочки.

«Селкосерил» и овсяную кашу по утрам. – Язву желудка содой не запивают.

- А кто сказал, что я соду пью? - Петюнчик ревниво застрелял глазами по сторонам.

- Желудок сказал. – Ирина потупилась.

- У, ребята! Кого мы привезли! Вы что – на съезде?

Она кивнула.

- Работаете, поди, на всю катушку, на всю Москву – матушку. Кушать надо хорошо!

- Что, маг – целитель – гипнотизёр? Вот смена-то наша обзавидуется!

- Было б чему завидовать! – подумала Ирина. - Рука немеет, рот странно стягивает, может и синяки где-то. Хороша!

Ничего не скажешь! Видок – бомжеват…

- Трансплантацией занимались?

- Почек и печени – пару раз. – (Сердце Ириши ухнуло).

- А хренов?.. Простите – гениталий?

- Что? («Вот и приплыли – подумала она – и эти – туда же…»)

- Я – микронейрохирург, - невозмутимо отрекомендовался «старшой». – Антон Николаевич Платов.

- Здесь, в «Байкале»? – съехидничала Ириша, - откусываете, что ли?

- Ну зачем, - засмущался он, - в специализированном Медицинском центре.

- А здесь – подрабатываете?

- Да. Иногородний я. Майор медицинской службы. «Старшой» по совместительству. Клиника наша – частная.

Приходится самим деньги зарабатывать.

- Цветисто.

- Пойдёте к нам работать? Уступлю свою однокомнатную. Зарплата хорошая.

- Работать, простите, где?

- В клинике. Мало – что-то пришить. (Отрывают и откусывают в аффекте). Надо же, чтобы орган чувствовал, когда

его приживят.

- …Антон Николаевич! Совсем Вы гостью нашу запугали. Подумает о нас чёрт-те что.

- Охламоны вы. Это и подумает. Раскладушку мне устели. А Ирине…

- Не, ребята. Не останусь. Спасибо вам за вечер.

- Выходить будет – закроете за ней все замки. Отдохнёте. Немного, - он провёл гостью к чисто застеленной

кровати, сам бухнулся на раскладушку и – тут же захрапел.

…Пора! Коридоры, замки… Хорошо, что ручные. Только бы не попутать: два поворота налево – три направо. И две

двери. Уф! Никого… - Ириша благополучно миновала казематы. В гостинице – раннее утро. Она выпросила себе

однокомнатный номер и тут же заснула, едва донеся голову до подушки.

К полудню, проснувшись, поняла, что без гипса ей не обойтись – рука висит, челюсть – не разжимается. Надо

шлёпать к Мише в номер за документами. Там уже ждали. Его попросили следовать до ближайшего отделения, её –

успокоили. – Посидит сутки и вернётся шёлковым.

- Вернулся. Со всем тряпьём и тысячей извинений.

 

* * *

 

- Зачем мне тряпьё, Миша? Носить я его всё равно не смогу. Хочешь – продавай, а хочешь – выброси. Чемодан мне

– тоже ни к чему, мне его не поднять.

- Вернёшься?

- Нет. – Он поставил чемодан и вышел.

 

- Никогда, никогда не поступай против души, а то твой ангел заплачет, - вспомнила Ирина.

Там, в Свято-Даниловом, в праздничную службу стоял перед старою Даниловой фреской мальчик. Маленький,

худенький и очень больной. Лейкоз или лейкемия? Ирина уже точно не помнила. Вспомнила только его отчаянный

крик:

- Уж лучше – сдохнуть! Церкви, больницы, слёзы, вой. Как вы мне все надоели! – и то, как ему на это ответил его

приятель – парнишка чуть постарше. Коляску приятеля с трудом втащили по лестнице под самый купол. И он

сидел, весь сияющий, глядя на белеющие солнечные лучи, исходящие веером с высокого купола.

- Не обижай своего Творца, - так он сказал. – Ведь ты можешь глядеть на мир. Ты даже можешь немножко ходить.

И не поступай против души. А то твой ангел заплачет…

 

* * *

 

Как сейчас плакал её ангел!

- Нет – твёрдо решила она. – Не вернусь. Это тело – твёрдое и бесполезное, как гипс на подвешенной руке.

Никуда из него не выпрыгнуть…

- …Кириен! Кириен иллисон, Кристэ иллисон… - звуки тайной молитвы бухали в её голову, как колокол, наполняя

воспоминаниями. Рябило Храмовое пространство. Как-то в праздник Северная Колонна, опутанная по орбите

золотыми нитями, белая, будто целомудренный новорождённый снег, вращала огромный перстень. Тайные

символы, вписанные в камень его «по кресту», вращались сами по себе. Все они были ей хорошо знакомы и все –

были частью её самой.

Народ давил с боков, бил в спину локтями:

- Бесстыжая!..

- Простоволосая. –

Женщины шикали, злословили ей вослед. Мужчины без шапок картинно, но «пристыженно» опускали взоры.

«Свято – Данилов… Такой чистый и такой открытый. Чем же ты наполнился? Какие мутные воды заливают тебя?» -

и слёзы быстрою струйкой сбегали по Ирининым щекам.

- Кириен! Кириен иллисон… - она подняла глаза, туша боль и обиду. И тут же твёрдо вознамерилась уйти. Не тут-

то было! Золотой перстень трижды очертил колонну и… прыгнул в горло поющему священнику.

Её тихонечко подбодрили, шлёпнув пальцем по носу снизу вверх: «Доброго пути!» Ирина оглянулась. Голос Отца

– густой, тёплый и зычный, прозвучал у неё внутри, как в детстве:

- Побудь со мной! Немного.

- Жжёт? – Ирина подняла глаза. Поющий священник – молодой, весёлый, кареглазый, широко улыбнувшись ей,

приподнял свой нос пальцем и подбадривающе кивнул. Она улыбнулась ему в ответ.

Он снова перевёл взгляд на колонну, снова вопросительно кивнул.

Кольцо завращалось и – мягко, будто в масло, вошло ей в лоб. Мягким февральским ветром обдуло голову, в

горле потеплело.

Народ расступался, тесня её почти вплотную к бежевой колонне. «И где тот снег?» - подумала Ириша. Возле неё

уже двигалась кадильница, обдавая вдосталь с ног до головы лёгким душистым дымом.

Всё было тихо, мягко и солнечно. Людской поток вынес её в лавку.

Укутанная голубой шёлковой шалью, как всегда, первая, стояла с ярким кошелёчком, Альфия:

- Когда это ты успела со священником познакомиться? – Ириша пожала плечами.

- Икону себе выбрала уже?

- Нет. Ещё не успела… - та укоризненно вскинула глаза на её непокрытую голову:

- Ну да, ты ж на лекции не была. С корабля на бал. То есть – в Храм… Икону себе выбери. Рабочую.

 

* * *

 

Лавка была пуста и темна. И так она не вязалась со светлым праздничным Храмом! Ирина вздохнула. Тяжёлый

протяжный вздох в унисон её вздоху пронёся спереди.

- Эхо. Вот это да!

- Это - не эхо! – грустно и укоризненно раздалось откуда-то сбоку.

Она «пошла» по голосу. Слева, в тёмном проёме лавки вспыхнуло тёмно-золотистое «окно». «Окно» высветило

хрупкую женщину.

Женщина куталась в пурпурное покрывало:

- Это – не эхо! – укоризненно повторила она.

Руки её, нежные и сильные, будто крылья, упрямо прижимали к груди ткань. Сквозь неё, разрывая Покрывало,

торчали фисташковые стрелы. По четыре с каждой стороны.

«Семистрельная» - пронеслось у Ирины в голове. – Почему – «семи»?

- Восьми. – женщина грустно вздохнула, тщательно укутывая «стрелы», растущие прямо с ключиц.

- Больно? – утвердительный взмах ресниц.

- Это наваждение? – та грустно и горько усмехнулась:

- Если бы!

«Мамочка! Мамочка моя» - пронеслось в Иришиной голове.

Открылась дверь в лавку. Быстро и бесшумно вошёл в неё благообразный старец в чёрной сутане; - жёсткие черты

лица, длинные красивые руки. Огромные карие глаза. Особый свет, мягкий и тёплый, исходил от этих глаз.

Он вежливо поклонился – и отошёл в сторону:

- Андрей. Вы выбрали, что хотели?

- Да.

- Что же? – искренне поинтересовался он.

- Икону «Семистрельной»… «Восьми…» - он понимающе кивнул, улыбнулся потаённой улыбкой:

- Вам и Крест нести. Будь благословенна!

Быстро снял икону, так же быстро и аккуратно завернул её в тонкую ткань, легко, будто сбросив груз, перекрестил

Иришу и, с горящими глазами, – вышел вон из лавки.

 

* * *

 

- Ну наконец-то! – её со всех сторон облепила женская ученическая половина в платочках. – Мы уж думали, не

случилось ли чего.

- Девчата, а вы… ждали?

- Ждали, конечно. Оно – дело щепетильное. (Гала потупилась.) – Кого-то благословили, а кого-то и нет, пока.

- Да благословили, кажется… - Ирина нежно прижала к груди светленький тканевый свёрток.

- Кто? – гадали «девчата»:

- Отец Игорь?

- Отец Сергий?

- Или отец Антон?

- Старец Андрей. А вот кто он – я не знаю. Игумен или просто иеромонах.

«Девчата» расступились.

- Нет здесь таких. – крепко сбитый круглолицый священник подозрительно глянул на неё, подойдя вплотную.

- Что Андрей, – помню точно. Старец Андрей. – Ирина крепко прижала к груди икону. В груди её непосильно

зажгло и заныло…

Священник усмехнулся, поманил рукой братьев:

- Самозванка! Разберитесь.

Неловкое молчание зависло над монастырским двориком. Правда, ненадолго.

Широким шагом, минуя мелкие клумбы, к ним спешил молодой отец Антон:

- Это – наша девушка.

- Как же! Ваша. Старец Андрей её благословил. Слышали? – он улыбнулся надменно и презрительно, вскинув

очки.

- Высокий он, старец? – Антон настороженно заглянул в Иришины глаза.

- Очень высокий. Точёный. Кареглазый. С жёсткими скулами, в чёрной сутане, в круглой шапочке. И крест –

большой, но простой.

- И руки – с длинными пальцами, да? В перстнях…

- Красивые руки. – Ирина потупилась. – Но без перстней.

- Был такой. Несколько веков назад. Говорят, сквозь стены ходит. Только не видел никто. – Круглый рыжий

священник насмешливо уставился в её глаза:

- Ладно. Разбежались!

«Девчата», пожав плечами, начали расходиться.

- Не горюй, Несмеяна. – Антон передразнил Иришу, хлюпнув вверх поднятым носом, как и тогда, в храме. –

Видать, не простая ты девочка, если Андрея узрела. Давно его не видели…

* * *

 

Тёплое море Большого Актового зала разделилось на мелкие ручейки, и теперь они текли, питая собою большие

и маленькие города и деревни.

Грунтовые воды его плотно и надолго укоренились на Цветном бульваре в Большом Белом доме, изредка

поднимаясь, чтобы выплеснуться в едином порыве и снова уйти вниз. (Долго живёт то дерево, чьи корни – глубоко

в земле).

 

- Стой! Кто идёт? – ребята в пятнистых беретах – винтовки наперевес – преградили им дорогу.

- Да что ж так людей пугать?! Так ведь недолго описаться, - Вика недоумённо вытаращила глаза, потопталась на

месте…

- Стой! Вам – куда?

- На третий. В конференц-зал. – Наступала грудью Вика. Ребята молча, как по команде, многозначительно подняли

вверх палец.

- Что, послали что ли? – Вика начинала потихоньку свирепеть.

- Вверх! Клюшки! Мы с тобой вниз спустились, в подвал. – Ирина осторожно, левой рукой затащила её обратно в

лифт.

- Ну так там ещё кнопки есть… - Викуся решительно потянулась к ним.

- Есть. Мы с тобой в подвале. Понимаешь?

- Ну да. - лифт рванул вверх, вынося их под самые очи Адоная Петровича.

Он так же молча кивнул – влево.

В зале собирались ребята. Перед каждым на креслах-столиках лежала грудка бумаг и остро отточенный карандаш.

- Это – потом. «На подумать», - вещал он. – А пока – лекции:

* Нейропсихология;

* Психиатрия и патология личности;

* Иридодиагностика.

Первые 3 часа пролетели, как минуты. То, что на руке – гипс, Ирина поняла спустя ещё час, когда левая рука её

отказалась писать за отсутствием тренировки.

Рядом - слева – сидел Миша, методично, время от времени делая беглые зарисовки «глаза» в её «Записной».

 

В короткий перерыв, не сговариваясь, с трёх сторон к ней подошли новые люди, которых поначалу она и не

заметила - (шутка ли, зал ВДНХ - на тысячу человек. И весь – битком).

Невысокого роста хрупкая темноволосая женщина с ярко-синими глазами, худенький ясноглазый блондин и

приземистый крепко сбитый богатырь с глазами – лазерами.

- Мы держим, Анатолий. Режь. – Невесть откуда взявшимся тесаком гипс мгновенно вскрыли.

Богатырь резко рванул вверх Иринину ключицу; зайдя со спины, блондин долбанул по локтевой головке голубым

лучом, женщина – резко разогнула её локоть, обдав бледно-фиолетовым:

- Всё. Кажется, не больно.

- Нет. – она удивлённо смотрела на сорванной гипс.

- Нина. – представилась тёмноволосая. – Я - из Симферополя. Приезжайте в гости.

- Я – Анатолий. Из Орла. К нам – летом – на яблоки. (Не забудьте выбросить этот костыль, - он стрельнул

«лазерами» в разрезанный гипс.)

- Антон. Мыс Каменный. К нам – на рыбу. И просто развеяться. Мысли в порядок привести.

- Пора, - он улыбнулся.

Синий луч прошил Иринину макушку – вошёл Адонай Петрович.

- Сейчас вы получите фотографии. Ваша задача – определить: является ли человек, изображённый на них, членом

царской фамилии. Всю информацию прошу зафиксировать на предоставленных листах.

По рядам шелестом пронёсся ветерок.

«Долго живёт то дерево, корни которого глубоко скрыты».

Перед глазами Ирины развернулось Древо Жизни.

- Так. Эта половина тёмная. По ней движутся мёртвые. И сюда мы не пойдём. Вот она под корнями – Лета. Чёрная,

блестящая. У неё и спросим: «Что за фрукт». – Она быстренько перебралась на другую сторону. По лестнице Жизни

быстро, рывками неслась Вика.

- Стой! – воины Духа, блеснув алмазной бронёй, мечами преградили ей путь. – Ирина - Сэм, не мешкая, отделила

астральный фантом «члена царствующей фамилии» и послала впереди себя. Небесные воины, прикрыв носы,

сморщившись, как от зловония, посторонились.

- Прошу «Книгу Жизни» члена царствующей фамилии. – не теряясь, она смотрела «в упор».

- Назови своё имя!

- Сэм. – Ирина, пользуясь замешательством среди Небесной охраны, устремилась вверх – прямиком к макушке

«царственного отпрыска». Книгу открыли. Перед ней развернулся квартал Красных фонарей. Пышная полногрудая

полуоголённая женщина предстала её взору. Женщина была пьяна, упёрта и ненасытна. Рядом с нею топтался

окумаренный отец «наследника». Как на ленте, пред глазами проплыло кабаре, игровые рулетки, карточные столы,

продажные женщины низкого ранга.

- Довольно? – ангелы, скривясь, носком сандалии отправили «наследника престола» вниз, к корням.

- Вполне, - судя по довольной Викиной мордашке (на сей раз – мужской) – Ирина поняла, что Викуся тоже кое-что

накропала, и ангел её не сидел «руки сложа».

Вдох. Карандаши – скрипят. Не ручки! Карандаши. Всё продумано до мельчайших деталей. Что-то грубое можно

подтереть ластиком. Но пальчики и следы – останутся.

 

Сверху – Небесные стражи, снизу – ОМОН и особисты. Дела серьёзные. Что тут будет? Ужели, опять готовят какого-

нибудь Бориску «на царство»? Судя по всему, дела плохи, коль такое серьёзное Собрание. Как там у классиков?

«Каждая кухарка обязана уметь управлять государством». Какое меню припасут простым людям?

Бумаги молниеносно собрали. Люди в чёрном быстро вышли из зала. За ними – Адонай Петрович. Лекция

продолжалась.

Ириша писала сама, правой рукой, развороченный гипс валялся на пакете под креслом. Несмотря на лекцию,

странная настороженная тишина стояла в зале.

Под конец её прервала вошедшая Альфия:

- Не расходитесь, пожалуйста. Сергей Тарасович Садовник ждёт вас на ВДНХ в павильоне «Здоровье». Там вы

займётесь двигательными практиками. -

Ну вот. Семя посадили, костяк Академии сформирован. Сегодня – одни ребята работают, завтра – другие.

Специализация наметилась.

Теперь – самое время для Садовника.

Ситуация, однако, неординарная. Информация – информацией. А ощущение – как под обстрелом… Компьютеры,

камеры. Хорошо, что не генераторы. Хотя, очень даже возможно…

- Ме! – ну как Викуся упустит такую возможность – показать на прощание язык в камеру. Ребята сдержанно

улыбнулись и – всех как ветром сдуло.

 

* * *

 

Прав был Вася. Цирк! Под куполом и без страховки.

Назвать это «движением» можно было с бо – ольшим натягом. Двигались камеры, работали осветители, дикторы,

телевизионщики. Ребята – скорее «танцевали»: шаг вперёд, два назад под прицелом осветителей. «Два притопа,

три прихлопа».

- Инфракрасная плёнка! Круто, ребята! У – па! – «Санта – Клаус» резвился, как поросёнок. – Кто тут двигается?!.

- …Болгарское телевидение. – Василий был галантен и вежлив, как концертный рояль. Карие глаза его застыли в

одной точке. Вспышка! – полетела камера.

- А где тут наши учителя да менторы? – Витюша тщетно разглядывал сцену, шаря глазами за кулисами.

- Не ищи. Нету их. – Вася заморожено смотрел в одну точку. - Что, хочешь, чтобы они тут разнесли по винтам всю

аппаратуру?

- М – да. Вась, не жги камеры. Они – дорогие. - Я подумаю. – Он опять застыл в одной точке, потом, обернувшись,

вскользь процедил:

- Ириша, сгруппируйся. Сейчас за тобой Альфиюшку пришлют. – Та уже продиралась сквозь камеры с дежурной

улыбкой, - на щеках – ямочки, носик наморщен, серёжки – маятничками отбивают шаги:

- Ирина, пройдёмте за кулисы. Вас ждут. – Васёк качнул головой, разведя руки.

За кулисой – бледный, с потухшими глазами, весь в испарине – ходил из угла в угол Константин Дмитриевич – едва

ли не самый молодой, любимый учитель на их курсе.

- Ирина, чувствую, что у меня «пробита» голова. Залатать сможете?

- Попробую, - она кивнула. – И Вы – с Цветного? – он молча опустил голову.

- Математику любили в школе? – знак опущенных ресниц.

- Тогда называйте любое число, которое придёт Вам в голову. – Она подошла сзади, разблокировала его сознание,

перевела в сверхразум.

 

…Константин Дмитриевич плакал, как плачут обиженные, разочарованные дети, упрямо уверовавшие в чудо и –

вдруг неожиданно и резко узнавшие всю его подоплёку.

- Мясницкая, 12, квартира 5, - раздалось сквозь рыдания.

- Тише… Чуткий Ваш, нежный ангел знает, что это – не последняя инстанция, - и она внезапно и резко содрала код.

Он вскрикнул от боли, схватившись за голову.

- Всё. Всё, Костя. Вы – большой, очень светлый и чистый. И мы Вас все очень любим. Знаете?

Он нашёл в себе силы – улыбнулся:

- Воды!

- Подождите, немножко, - она быстренько обработала руки, - Сейчас зарядим.

Пил жадно, мелкими глотками :

- М… Огонь!.. Очень редко пьёшь жидкий огонь. Да. Там за кулисой Вас ждёт наш президент. Очень красивая,

редкая женщина.

Женщина действительно была очень красивая – маленькая, хрупкая, светловолосая, с розовой прозрачной кожей,

под огромными очками.

Едва завидев Ирину, она тут же от них избавилась.

- Знаете, у меня что-то с мужем творится. Посмотрите.

Ирина взяла фотографию, нацелилась. Эх, Мишу сюда! Вот была бы «морская сладкая парочка». Контрастная,

совершенно контрастная пара.

- Он у Вас что, моряк-подводник?

Женщина удивлённо раскрыла глаза:

- А как Вы догадались?

- Знаете, есть у моряков поговорочка: «Якорь тебе в задницу!» Вот эта штука там у него и торчит. Лет пять уже.

- Шестой год, как на пенсии. Ничего себе! Похудел, подурнел. А врачи ничего не находят.

- Снимем якорь?

- Снимем.

 

* * *

 

- Ирина! Вас Адонай Петрович. Там мальчика привезли.

Худенький, бледненький мальчик лет десяти засыпая, привалился к рыжеволосой бледной женщине.

- Вот! По церквям ходили, и по монастырям, по врачам. А те – не находят ничего. Говорят, здоров. А он и сидеть-то

не может. Видите, - всхлипнула женщина.

- Вижу… Большую задницу. И больше ничего. – Адонай Петрович развёл руками.

- Там он. Внутри! Родная мама послала. Доставать, Отмывать астрал – ментал и возвращать на место, в тело. Только

полное имя назовите. – Ирина утвердительно кивнула. – И не забудьте место рождения.

Константин Дмитриевич уже оправился. И, втроём с Адонаем, очистив мальчика водою и огнём, они вернули его

растерянной и опешившей матери.

Мальчик зевнул, открыл глаза и попросил «жрать». Мамаша же, едва открыв рот, чтобы высыпать на дитятю

накопившееся негодование, была вынуждена услышать всё, что о ней поняли целители.

- Всегда говорила, что мысль материальна. - Президент с восхищением пожала руку Адонаю

- Вера Дмитриевна! Вас к телефону. (Все дружно переглянулись: муж).

Через пять минут она вбежала, сияющая:

- Покидаю вас. Ненадолго. Сегодня я обедаю в ресторане. Впервые за 5 лет – со своей половиной. Справитесь?

- Без вопросов, - развёл руками Адонай. На щеках его играл румянец – он явно был доволен произошедшим.

- Минутку! – Вера Дмитриевна приостановилась. – Одно маленькое недоразумение… - (Она насторожилась). – Вы

позволите прикрепить к лацкану Вашего пиджака? - Все примолкли.

Импозантный светловолосый мужчина приоткрыл бархатную коробочку: «Limba noastra – это Вам, любящие…»

Уверен, Земля Вас любит… - Золотой круглый знак отличия стыдливо рдел с её лацкана.

- Это – Вам. Земля помнит своих героев. Пусть и люди о них знают. Поражённый Константин Дмитриевич стыдливо

опустил глаза, оправив свой лацкан.

- А это – Вам и Михаилу. – Миша смущённо вышел сзади из-за кулисы, встал рядом с Ириной. – Давно за вами

наблюдаем. Немножко завидуем хорошей честолюбивой завистью и будем всегда рады принять вас у себя в

Болгарии. Но вам нужно хорошо учиться, чтобы смочь оказать помощь тем, кто в ней нуждается. А Вы (он кивнул

Адонаю Петровичу) – хорошо учите. Отыщите самых талантливых, самых знающих, самых любящих…

 

- Пошли! – Адонай Петрович взял Иришу под руку. – У нас ещё есть впереди работа. Всем – до встречи.

Хлопнула дверь машины. На улицу выбежал встревоженный Миша.

- Опоздал ты, Миша. – Вася снял сандалии, шагнул, как в воду, на холодную землю. – К ночи теперь будет. Не

раньше.

 

* * *

 

Машина петляла часа полтора, наконец, остановилась у небольшого магазинчика:

- Затаримся, пообедаем. Немножко отдохнём и – в путь. – объяснил Адонай.

- Далеко ещё? – Ириша насторожилась.

- Далеко. – Адонай Петрович хлопнул дверью машины:

- Замучали совсем. И не покормили. У меня мама отменный борщ готовит. Плохо это – кое-как перехватывать по

забегаловкам.

Щёлкнул дверной замок. Навстречу им выбежал юркий светлоголовый парнишка, худенький, бледненький и… повис

на Адонае.

- Сейчас. Соскучился. Не ест без меня ничего. Может, болеет? – Парнишка отрицательно покачал головой и снова

прильнул к горячей шее Адоная. – Здоров. У нас останешься? – он вопросительно посмотрел на Иришу.

- Пообедаем. Отдохнём. И – снова на работу, - грустно улыбнулся Адонай.

- Бабуля! Где твой борщ? Давай скорее! – мальчишка ветром влетел на кухню.

- Проголодался? – она, радостная, захлопотала у плиты, а он - грустно сожмурился. – Вот так всегда!.. Будто кроме

еды и нет ничего, - но поел с аппетитом.

Борщ действительно был отменный и настроение у всех улучшилось.

- Приляжешь после обеда? Устала ведь. – Адонай стелил постель.

- Нет. - выдохнула Ириша.

- А я – прилягу, - юркий, как ветерок, Вадик заботливо укрыл Адоная, отошёл на цыпочках, взял Иришу за руку:

- Посмотри мою бабушку. И полечи её, пожалуйста. Ладно?

- Ладно.

 

* * *

 

Через полчаса Адонай Петрович снова был свеж и полон сил.

А через час машина снова рванула к «Байкалу». Ехали быстро. С трудом продрались через кордоны

телевизионщиков и осветителей.

- Меня нет! Ясно? – Адонай Петрович легко толкнул дверь номера.

Там на стуле с вызовом, выставив вперёд зубы, сидела худющая, прежде – рыжеволосая, а теперь вот – седеющая

женщина:

- Явился? – процедила она сквозь зубы.

- Явился, - он не спеша разделся, прошёл в комнату. – Зовут-то тебя как?

- А тебе кого? – поинтересовалась женщина. – Нас – пятеро.

- Ну хоть кого-нибудь.

- Так я тебе и сказала! – она брезгливо отвернулась, смачно сплюнула в банку, стоящую под её ногами.

- Откуда вы? – осведомился Адонай.

- С Новосибирска. - на диване с краешку притулилась пожилая черноволосая женщина. – Все монастыри

объездили. Трёх-то выбили у неё. А пятеро – вот, остались. И мучат. Поседела, подурнела вся. А ведь ей только

тридцать пять.

- Сам-то – кто будешь? – не отступала рыжеволосая.

- Адонай я.

- Ишь ты! Владыка, стало быть…

- Владыка – не владыка. А тебя вот пришёл потрясти.

- Кишка тонка! – она открыла стеклянную банку, до середины полную густой зелёной жижей и эктоплазмой и снова

смачно сплюнула.

- Так! – Ирина оценивающе смерила её взглядом с головы до ног:

- Банку – убрать. Плевать – не давать. Глотай, дорогая, всё, что в тебе. Что же терять свою силу?!

Взгляд женщины оторвался от банки, с интересом скользнул по Ирине.

- Скажите Константину Анатольевичу – пусть в аптеку заедет за морской солью. Нужна земля, целлофановые

пакеты, пустые банки, свечи, спички, кусок мыла… - женщина на стуле настороженно поёжилась.

- Мы тут ведь в монастыре остановились… - начала пожилая.

Дверь номера резко открылась, быстро вошла молодая женщина, глухо повязанная платочком. Деловито разложила

на столе иконы, мелкие церковные свечи, открыла «Молитвослов» и принялась монотонно нараспев читать.

- Люба её зовут, дочку мою, - продолжала пожилая. – Любовь Николаевна. Ведь замуж собиралась за местного

дьяка, а как дьяк умер, пошла чертовщина всякая… Учительницей работала, - она заплакала.

Молодая женщина, не взирая ни на что, продолжала читать так же деловито и монотонно.

Люба на стуле зевнула:

- Устала поди? – та не обращала внимания. – Да поди отдыхай… Сон нагоняешь только…

Ждали Костю. Вот молодая женщина закончила, так же деловито собрала свои иконы, свечи, книги и – незаметно

вышла.

- Приступайте. – Адонай Петрович ободряюще кивнул Ирине.

- Свечей найдёте? – Ей принесли пяток свечей, спички.

Она зажгла их, прежде очертив круг. Другие - на подносе треугольником вниз, поставила к Любиным ногам. Та

поёжилась.

- Что ж вы, бедные, маетесь? Что натворили, если до сих пор не можете обрести покой? (Откройте форточку!) –

лицо Любино сморщилось, одряхлело, глаза и рот ввалились, руки повисли плетями.

- Да как же я её оставлю? – прошамкала она дряблым старческим голосом. – Нельзя ей замуж за сволочь эту…

Ирина отчаянно вздохнула:

- Уж нет больше этой сволочи. А Люба – мается. И ты, бабушка, тоже. А ведь тебя ждут. Свет свои двери настежь

открытыми не держит. Того и гляди – серые гости вломятся. И Люба от них уже пострадала.

- Я выйду, дочк!

- Откройте окошко!

- Не надо окошка. Мне и форточки хватит. – Люба зевнула. Холодный туманный шлейф застелился по полу,

собрался в «кулёчек» и – вытек в форточку.

- Где же Костя с морской солью? – все только пожимали плечами.

Адонай Петрович открыл кожаную сумку, достал иконы, уставил их «крестом» возле Любы, зажёг свечку, Сам

пошёл по кругу. Читал он красиво, громко, складно, почти – пел.

…Внезапно Любино лицо осунулось, скулы выперли, нос заострился, волосы стали как будто длиннее:

- Стараешься? – подалась вперёд Люба. – А вот тебе! – она резко сложила кукиш, забросив ногу за ногу.

В дверях показался Костин нос.

- Мел!.. – Ирина умоляюще смотрела ему в глаза. – Вот. Соли - нет.

- Да вы что?! Неужели во всей Москве не нашлось пачки соли? Землю-то хоть принёс?

Землю рассыпали по пакетам, поставили к Любиным ногам, предварительно очертив круг мелом. Нашли банки с

водой. Зажгли по кругу свечи. Она захрипела.

- Выходи, Витюша! – Ирина требовательно направила сиреневый, зелёный и синий луч Любе в темя. - Именем

Всемогущего Бога Вселенной ты, как дьякон, обвиняешься в колдовстве тем, что приворожил девушку Любу,

используя в ингредиентах зелья Любку двулистную (по аналогии к её имени), любисток, Адонис и собственную

кровь, которую ты добавил в зелье. Ещё - тем, что занимался колдовством в церкви и смутил этим многих

послушников.

- Это - ещё не всё! – торжествующе кричал Витя. – Мы обрезали зажженные свечи у прихожан и снова их

продавали. Мы плодили заразу со свечей болящих. Мы их тоже обрезали и продавали. И священника старого –

заколбасили. Пусть не глядит, как мы с Любой любовью занимаемся. Святоша! Козёл старый… Я свою Любу никому

не отдам.

- Выйди и забери свою кровь. Забери! – поднос со свечами заплясал. Послышались короткие сильные удары в

стены. «Витя» насторожился. – Именем Всемогущего, Йод, Тхеу, Вау, Тхей – ты и твоя команда – дьяволы, демон и

мелкие бесы – все, перед кем ты пресмыкаешься – в землю, - что из земли взято, в воду – что взято из воды. Соль

я добавила. (Ирина сделала сильный мысленный посыл в банку с водой): Дух - к духу, а прах – к праху. Я

положила печать…

- Самаэл, Сэм, ведь я же служил тебе! Я служил… Дьяволу!

- Самаэл – не дьявол, а Дух Господень, как и Йоанн, Вечный Змей. (Она произнесла на санскрите тайную формулу).

Поднос вспенился ярко-алой кровью. Свечи погасли одна за одной. Люба потеряла сознание и свалилась со стула.

Вода в банках стала зелёной, завоняло трупом и гнилью.

- Воду – в унитаз, с закрывающей мантрой, - распорядилась Ирина. – Землю из пакетов – высыпать и закопать, где

никто не ходит. Ещё лучше – на кладбище. И – никаких плевков в банку! Нечего плодить в эктоплазме всякую

нечисть! Будете отмывать поднос – содой и солью. Никаких чистящих средств до того!

- А свечи?

- В землю. И закопать. Любу пока пару минут не трогайте. Пусть полежит в круге. Отойдёт. – Ирина притушила

свою свечу в песке, наложила печати на пакеты и банки.

- Адонай Петрович! (дверь приоткрылась) Там венгерское телевидение… - он ярко и бодро сложил кукиш и – вышел

вон из гостиничного номера.

 

* * *

 

Моросил дождь.

«Вот и хорошо» - думала Ириша, выходя вслед за Адонаем. - Бабушка ушла без проблем с мелким дождичком. Ох

уж эти монстры! Позарься Адонай на телевидение – продолбят себе портал и – «поминай, как звали». С этими

«ребятами» ухо востро держи!

 

* * *

 

- Иринка? Живая?

- Как видишь, Пьеро.

- Да что вы меня все… Пьеро да Пьеро! Постригусь завтра.

- И рукава – тоже, да?

- Хватит злиться. Ты едва на ногах стоишь. Пошли по кофейку!

- Напоишь, да.

- Напою. У меня к тебе вопросы есть…

- А – а – а, - разочарованно протянула она.

- Мясницкая, 12, квартира 5.

- Пьеро, бедный…

- Ну хватит. А то буду Мальвиной звать. Обещай, что сходишь со мной туда.

- Куда, Андрюшенька, в ФСБ?

 

* * *

 

- Знаешь, не чувствую я, что это просто код. – Андрей отхлебнул кофе, грея руки о чашку.

- А я, Андрюша, чувствую – у нас ребята умирали друг за другом. Как десять негритят: кто – под колёсами, кто – из

окошка вышагнул, кто с петлёй на шее… 80 их было. Понимаешь? А осталось только 5. И те – за кордоном. И даже

не знаю, где. Ни слуху, ни духу.

- Ну ты-то, слава богу, жива, - он отпил пару глотков.

- Пока. Дай закурить.

- Я не курю. Сейчас! – он не успел выйти из номера. Дверь открылась. Вошёл Васёк:

- Кури, Ириша. Знаю, много не выкуришь. Тебе и не надо. Лучше – кофе. А на Мясницкую ходить не советую. Тебя

там ждёт… Смерть.

- А… со мной? - Андрей затравленно глянул на него снизу вверх.

- А тебя, Пьеро, все затрахались вытаскивать из смычек. – вошёл Миша. Васек улыбнулся:

- Это хорошо, что ты пришёл. Принеси Ирише рыбки. А то она тут из себя злобного куряку строит. Видишь – глаза

потухли. Фосфор кончился. Шоколадку там, масла сливочного кусочек… - Миша рванулся к выходу.

Через 5 минут стол ломился от закусок.

- Миша!. – Санта – Клаус вошёл в номер, восхищённо покачивая головой. – Когда успеваешь только?

- Долго ли – умеючи. – Васёк закурил. – Вот что, милое Собрание, я не знаю, чем вам там на Мясницкой помазали.

Но ходить в одиночку – запрещаю. Ясно?

- Ясно, - упавшим голосом выдохнул Андрей.

- Постой – постой… Мясницкая, 12… - начал Миша.

- Квартира – 5… - выдохнули все разом.

- Так меня туда мужик приглашал на фотосессию.

- Тебя! На… фо… - ребята дружно «ржали».

- Да не меня! – ржёте, как жеребцы, - Иришеньку.

- А, Иришеньку! – Вася понимающе закивал.

- Сейчас… - Миша исчез. Через 10 минут он появился со скрученным бумажным рулоном.

- Папирусы? – выдыхая дым, осведомился Васёк.

- Нет. Мой портрет, - невозмутимо рёк Мишаня.

- Зря смеялись, ребята. Человек действительно собрался на фотосессию. – Василий развернул бумажный лист. –

Прямо Дэв!.. А как он выглядел, художник этот?

- Не помню… - Миша поскрёб затылок.

- А я – помню, – рванулась Ирина. - Костюм – с иголочки, не примят даже, очки с толстенными стёклами и на

резинке. А глаза – разные.

- Чистый Азазелло! – выдал Вася.

- Чего? – не понял Михаил.

- Булгакова надо читать. «Мастер и Маргарита». Тогда поймёшь.

- А без приколов – нельзя?

- А без приколов, Миша, тёзка твой, Михаил Булгаков, тоже был видящим и слышащим и зависал, как Андрюша наш

на Чистых прудах. Только вот он спас свою Маргариту. Сам – ушёл, а её – спас. А ты свою Иришу рискуешь не

спасти. Позвали её.

- Слышал, что позвали.

- Так береги. Март на дворе. До мая – не далеко. – Васек притушил сигарету.

- Береги! Береги! А меня-то кто будет беречь? – надулся Миша. – Вон как располосовала бутылкой из-под

шампанского (он огладил лысину). А если б убила?!

- А если б захотела убить, то взяла бы целую бутылку, - съязвила Ирина. – Андрюха, собирайся! Пошли!

- Что, прямо сейчас?

- А тебе уже не хочется?

- Час ночи на дворе. Давай «с утречка» пораньше.

- Давай, если разбудишь. Я – птица ночная.

- Ку – гу! – съязвил Миша, выкатив глаза и похлопывая себя по бокам. – Большая голова.

 

* * *

 

«Большая голова» с трудом поднялась с подушки и бухнулась, надвинув её себе на уши:

- Ой, Пьеро!

- Кому не спится в ночь глухую? – пропел Мишаня, подходя к двери.

- Вставайте, граф! – раздалось из-под двери. – Вас ждут великие дела.

- Мозги – на месте, ширинка – застёгнута. Паспорт – в правом (если не вернусь), кошелёк – в левом. – собрался

Михаил.

- Если не вернёшься – он тебе не потребуется, - отбрила Ириша.

Утренний ветер вынес их на Мясницкую. «Действительно, казённые корпуса», - подумала она. Но никак не вязался

этот Азазелло с агентурой ФСБ. Ну не тот типаж!

Вот дом красного кирпича. Такой, каким она себе его представляла. Старый потрёпанный лифт. Лестница. 2-й этаж.

Она позвонила.

За дверью зашаркали шлёпанцы, заскрипел замок. Длинный морщинистый нос протиснулся в проём двери.

Бесцветные запавшие глаза шарили по Иришиному лицу. Потом вдруг – резко, сам собой в прихожей включился

свет. Дверь распахнулась и она увидела странное помпезное существо в шёлковом, расшитом золотом халате, в

мягких бархатных туфлях, покрытых странной вышитой росписью.

- Решились-таки? Ну проходите, проходите… А Вас я не звал! - и он резко хлопнул дверью перед самым Мишиным

носом.

- Вот-те раз! – процедил он. – Как это - не звал?

- Девонам сюда не полагается! – дверь снова открылась. Старичок лязгнул зубами, обнажив длиннющие клыки. –

Съем!

- А Вы проходите, милочка, проходите. Портретик мы Вам подготовили. Восемь тысяч лет ждём… - он затрясся от

напряжения и слабости. – Вот. Извольте. В зал.

Старик открыл двойную дверь залы, украшенную золотыми позументами. Золотой скорпион на двери жалобно

пискнул.

- Вот. Полюбуйтесь. – Быстрым движением руки он содрал с холста пыльную ткань. Пыль опадала слоями. - Ирина

закашлялась:

- Сколько времени тут никого не было?

- Я же сказал: восемь тысяч лет. - Он потихоньку наступал на неё, всё дальше и дальше оттесняя к холсту.

Пыль улеглась. На Иришу глянула с холста… Ириша, до половины тела затянутая в алмазный скафандр, как рыба.

Золотые волосы касались лодыжек. Глаза были жёлтыми и охранялись со скул странными ризоидами, похожими на

проснувшихся медузок. Пространство за шеей - серебрилось большим светлым полумесяцем. Но самым странным

был – пояс, сплетённый из двух змей, приподнявших свои головы.

- Что, вспомнила? По поясу и нашли. Славный пожар устроила на Ракетной!

- Я… устроила?

- До чего недогадлива современная молодёжь! Пояс-то, милочка, исполняет желания. Старая вещица. Артефакт –

так теперь говорят. Демиургов пояс.

- Мой-то – самый обычный, - уверенно парировала Ирина.

- Конечно! Там – Оморка. А тут – обычная Ириша.

- Домой! – Старик угрожающе надвигался к холсту. – Надоели мне люди. Столько шуму от них! Развела тут!

Холст осветился изнутри, приоткрыв Портал. Изнутри холста слышался шум морского прибоя и мягкий мужской

плач, прерываемый причитаниями:

- О!.. Омарока…

Большие, красивые, грустные мужские глаза тосковали, звали с собой, раздирая душу…

Ирина… плакала. Портал открывался всё шире и шире.

- Хватит сентиментов! – Старик с силой толкнул её к холсту.

В это время из прихожей раздался страшный шум и треск. – Дверь рухнула на пол.

Прямо по ней, не разбирая пути, влетел в залу Пьеро. Он был встрёпан, разозлён. Вслед за ним в прихожую

ввалился Миша.

Синие глаза Пьеро метали зеленоватые молнии:

- Старьёвщик чёртов! Букинист хренов, хранитель ценностей… Прочь! – и остановился, как вкопанный у холста… -

Ничего себе!

Старик огрызнулся, обнажив клычки.

- Ну держись, старая ночная мышь! – Андрей уставился на него, нараспашку распахнув глаза:

- Миша! Печатай Портал. Быстро! А то уйдет.

Тонкие зелёные лучи прошили старичка. Он странно дёрнулся и «поплыл»:

- Что Вы делаете, молодой человек? Ведь я же таю! Таю!

- Туда тебе и дорога! – выдохнул Андрей.

Портал закрылся. Пропала зала с золотыми позументами, старый холст…, раздрызганный лифт.

 

…На площадке 2-го этажа лежала, свернувшись клубочком, Ириша. Худая, бледная, похолодевшая.

Андрей и Миша, склонившись над ней, стояли рядом.

Топот быстрых ног вывел их из оцепенения. Они подняли головы. Сверху, улыбаясь, спускался странный

гражданин в отглаженном, как с иголочки, плаще, в толстых очках на резинке, в идеальнейшей шляпе.

Одна деталь смущала ребят: правый глаз гражданина был зелёным, а левый – голубой, светился и

флуоресцировал, будто подёрнутый туманом.

 

- Что, молодые люди, - он качнул головой, - ослабели совсем? Девушку поднять не можете?

 

* * *

 

В проёме показалась взъерошенная седеющая голова:

- Стоять! Лицом к стене. Руки – на голову! - пистолет быстро выпрыгнул из кобуры, присоседившись к Мишиному

виску.

- Мне… - тоже? – осведомился гражданин.

- И Вы – не исключение! – тявкнул Воронов. – На голову!

- У! Лейтенант Воронов. Как разговариваете со старшими по званию?!. – старичок покачал головой, спустил на нос

очки, уставившись разноцветными глазами в тонкую всё ещё лейтенантскую переносицу.

- А?!.

- Хватит распугивать офицерский состав. А то один останетесь в своём пятом.

- А?!.

- На капитана вот напали. А человек – на пенсии. И сердце у него нежное.

- Я машину пошлю. В морг. Уложат. Аккуратно. И выяснят всё. – он схватился за рацию.

– Уложат… Эх! Воронов – Воронов!.. - старичок нежно приобнял его за плечи. – Никакой субординации! Оттого всё

ещё лейтенант. А уж в майоры пора.

- А?!.

Миша давно оправился и теперь вот пыхтел, силясь оторвать от пола маленькое свёрнутое в клубок тело: он

заходил то справа, то слева, виновато моргая.

- И Вы, молодой человек, - седой джентльмен в шляпе понимающе кивнул Андрею, - даже не пытайтесь. Не про

Вас она!

Он легко и быстро приподнял Иришу на руки, даже не стронув элегантной шляпы и - шагнул сквозь стену.

- Что уставились, Воронов? Это – моя племянница. – донеслось из ниоткуда.

 

Раздался звук падающих капель. По стенам заструилась вода.

- Чертовщина! – Воронов потряс головой. – Иллюзия всё это. Нет ничего.

Вода уже забиралась в его ботинки. Ноги мёрзли. Нос вытянулся красной морковиной.

- Уходи, дядя. Потонешь! – Андрей, вспоминая, впёрся синющими глазами в потолок: Как там у Адоная? –

Сиреневая магия Моря, явись! Ом! Шри де ла Ом!

Стена зарябила. Вода, вспыхивая и погасая, обжигала плечи.

- Плыви, дядя, плыви!

Из-за стены просочилось женское рыбье лицо с означившимися жабрами. Скошенный подбородок приподнялся,

глаза вывалились из орбит. Сквозь раскрытые вееры жабр резануло сверхвысоким сопрано.

Андрей торопливо отплывал прочь, заткнув уши, работая только ногами. Миша силился во что бы то ни стало

удержать в стене поток света. Руки его холодели, немели. Язык тоже.

 

…Женщина-рыба, откинув вверх голову, растопырив спинной гребень, раскрыла нараспашку жабры, - держала

портал с другой стороны.

Теперь она пела густым контральто, приоткрыв рот, настороженно ища кого-то глазами.

…Шальная Вороновская пуля наконец-то отыскала свой путь. Рядом от высыхающей стены срикошетила другая.

Потом ещё и ещё.

…Женщина замолчала, широко вытаращив глаза. Вдруг, сложилась пополам, застонала и стала исчезать в стене.

Михаил, торопясь, протискивался в пучок света, успев ухватиться ей за ноги. Она трясла стопами: «Сгинь!», изо

всех сил отбивалась хвостом. Наконец, нашлась: ощетинилась всем гребнем и выпустила на волю через колючки

порцию ядовитой слизи.

Миша разжал руки. Вода окрасилась ярко-красным. Рядом – застрекотало, зашипело. (Что-то явно вспугнуло её.)

Море кипело. Высокая набежавшая волна накрыла всё темнотою. В теле потеплело. Заклонило в сон. И вдруг,

молодых людей, подняв на гребень, выбросило из темноты.

 

* * *

 

Михаил лежал, отплёвываясь, на полу старенького лифта. Ноги его стянуло длинными водорослями. Над ним, как

ни в чём не бывало, стоял, нависая, Пьеро. Чистенький, отглаженный, будто что из ванной.

- Кто…бгх… кто это был? – едва прохрипел Михаил, стаскивая с запястий траву.

- Э – МЕ – ЙА. – Пьеро улыбался блаженной улыбкой.

- Ты что, Пьеро, совсем умом тронулся? – Миша, всё ещё отплёвываясь, покрутил у виска пальцем… - … Она нас

чуть не потопила.

- Он тебя… выплюнул – Пьеро издевался – невкусный ты, Миша! - И с силой выдрал его из кабинки лифта.

- Эта орущая тварь ещё и людей кушает – Мишаня посеменил ногами, ослабляя путы.

- Эта – мяса не кушает. Вот силу твою – забрала. – Андрей выжидающе глядел по сторонам.

- Тьфу – (Мишу повело) – ещё Иришка пропала. И мы… – тварям на обед.

- Поприкуси язык, Миша. (Если, конечно, жить хочешь.) Водоросли обери. Э – МЕ – ЙА – демиург.

- Мужчина? – Мишаня ревниво посопел носом.

- М… Да. И женщина – одновременно, – синющие глаза Пьеро загадочно зажглись.

- Этот… старик? – Миша бестолково тряс головой .

- Я думаю, это – Азазель…

 

* * *

- Кто тут меня звал?

Коридор прорезала ярко-жёлтая полоска света.

- Я! – Андрей резко повернулся на голос. – Что с Ириной?

- Жива Оморка ваша, - портал высветил лысую голову, на носу – очки с толстенными стёклами.

В полуприкрытой «двери» портала тут же показалась другая голова – большая, синяя, шишковидная.

- …Одна голова – хорошо, а две – лучше, - тоскливо мямлил Мишаня.

- А?.. – сквозь стену выплюнуло помятого Воронова, сплошняком усыпанного розовыми пятнами.

- Две головы! – наставительно рёк Мишаня. – Две… понимаешь? – он оттопырил два пальца.

- Угу – кивнул Воронов и затих.

…В полуметре от него зависла тёмно-синяя голова ящера, мягко поддерживая что-то в пасти:

«Прими, Азазель!» - Старый джентльмен проявился полностью. Он нежно принял изо рта дракона большую

морскую раковину. Пёстрая раковина была опутана сетями и длинными морскими водорослями.

Азазель встревожено покачал головой, распутывая мелкие ячейки: «Просо!» -

Вниз упадала морская трава и светлые металлические стрелы.

- …Чистая платина!

- Возьми. Переплавишь на что-нибудь. В хозяйстве пригодится.

Азазель грустно и понимающе кивнул.

- Сначала Мардук. А теперь – милые родственники, – выдохнул дракон. – Сам понимаешь…

- Эта т… - Мишины скулы свернуло на сторону.

- Не ругайтесь, Миша! – Азазель поднял из-под очков глаза:

- Сестрица. По отцу.

Вороновские глаза помутнели, лицо его вмиг сделалось грубо-рубленым, тело – совсем деревянным.

- Так её вроде… - Михаил опасливо покосился на Воронова.

- Ранили, молодой человек. – джентльмен терпеливо выдохнул.

По стене на площадку стекала жёлто-оранжевая ядовитая жижа.

- Бр-р! – Андрей поёжился.

- Ну, Ваша кровь, конечно же, красная, - Азазель насмешливо и восторженно кивнул. - Самая красная! Позвольте…

пальчик!

Пьеро испуганно распахнул глаза. Азазель подлетел к нему со скоростью ветра и, взяв за руку, тихонько чем-то

кольнул. Палец окрасился голубым.

Пьеро задрожал. Он вращал руками, скручивал позвоночник. На бедного Пьеро было жалко смотреть.

- Не бойся, милый. Я не дам тебя в обиду. - Э – МЕ – ЙА нежно склонила над ним свою длинную шею. Верхний

бугор на голове её набух и разгладился, приняв форму банта:

- У тебя хорошая кровь. Такую же – получат и дети твои… - Она нежно дунула Андрюхе на макушку. Оттопыренный

и затёкший от страха перст его вспыхнул алым и поблёк.

- Вот и всё. Сейчас проснётся Ириша и вы всё-всё забудете.

Азазель тихонько приоткрыл пёструю раковину. Сонный голубой моллюск с Иришиными глазами встревожено

поднял голову.

- Может, отвернётесь, господа? – усмехнулся Азазель.

- Ничего, Ваше высочество, - откашлялся Мишаня, - нечто мы утренних туалетов не видели!

Андрей, разглядывая свои руки, похолодел.

- Не переживай, мой милый. Твоя кровь – красная. Теперь… И глазки - чистые, ясные… Как и всегда. – Э – МЕ –

ЙА улыбалась. – Азазель, где у нас золото?

- Да было немного в лаборатории. Ты – про старое небось? Про ту тельцову голову?

- А она ещё жива?

- Она-то – да. (Чего ему будет, золоту?) Была бы жива Оморка.

- Нехорошее золото это. Сколько из-за него скафандров положили! Вот и выпестывай теперь молодых! Давай

другого поищем.

- Это Вы про Мардука Вавилонского? – Андрей насторожился. Азазель вздохнул и озабоченно покачал головой. –

Его-то нам тут только недоставало! – и тут же обернулся к Мише:

- Мы тебя зачем оставили? Охранять. Вот и охраняй. А то отправился бы с друзьями своими, на «Комсомольце». К

праотцам.

Миша ошарашено оглянулся.

- Не вертись. Не сожжём, не потопим. А вот руки распускать нехорошо. Ты понял? – он кивнул и попятился.

Створки раковины распахнулись и из неё вышагнула Ириша. Свежая, бодрая, улыбающаяся. Только локоны её

стали круче, да кожа светилась бледно-голубым флуоресцирующим светом.

- Вот и всё, - повторил Э – МЕ – ЙА. – Всё забудете.

Андрей умоляюще взглянул на дракона.

- Ах, да, Воронов…

 

* * *

 

Воронов с трудом выгребался из коллектора. В висках стучало. Его мутило. Тело било мелкой дрожью…

- Товарищ лейтенант… - он дёрнулся, как от зубной боли. – Разрешите доложить! – Лейтенант поморщился. – Вас

майор ищет.

- Сам… Кто? – Воронов просыпался.

- Андрей Возило. Прибыл для дальнейшего прохождения практики. Под Ваше…

Майорская «каравелла» подошла сзади так нежно и неслышно, что лейтенант и глазом моргнуть не успел:

- Лейтенант Воронов… Доложите результаты операции.

- Возило. Носило. Таскало. – Выдал тот.

- Что и где? По форме! - остудил майор.

Воронов нашарил кобуру – пусто. Сунулся в карман: - Хм… хрень какая-то…

- Стреляли?

- Угу.

- Ваш калибр?

- Калибр как калибр… - из кармана его, упадая всею тяжестью парашютов, спикировал бюстгальтер внушительного

размера.

- Хороший калибр! – улыбнулся майор. – Ну а ещё что-нибудь нашли?

- Так точно – и он потащил из другого длинную зелёную нить.

- Ну, как Ваша Маша вяжет, нам не слишком интересно.

Майор переступил с ноги на ногу, зацепив кусок водоросли:

- Вы искали ангела. Стало быть, женской наружности?

Лейтенант кивнул:

- И мужской… Но там… Две головы. Нет – три. Нет… - (он расставил пальцы, что-то припоминая).

- Угу. Огнедышащих. – майор, танцуя, в нетерпении раздул ноздри. – За…чем путаешь? – он нервно потряс головой.

- Водорослью! – спохватился незадачливый практикант.

- Недоросль…- Возило вжался.

- Это я не Вам. – сморщился майор. – Марш переодеваться! Душ. Отдых. И…рапорт - мне на стол!

- Во…Во… - давился практикант, вытаращив белёсые глаза, будто пытался проглотить что-то.

- Чего ещё?.. – «каравелла» в сердцах дала ходу и… рухнула, опутанная по ногам длинной нитью.

- Водоросль! – радостно гаркнул Возило.

Майор застонал.

 

* * *

 

- Уфо?

…Жёванная мокрая подушка полетела Саше Петрову в лоб.

- Уфо, ты жив?

- Одеяла и подушки ждут ребят… - допевал с экрана баюкающий женский голос.

- Во-во… Майор ждёт уже третьи сутки, - закивал Саша… - Комиссует. Спасибо скажи своему подопечному. Как его?

- Возило. – Вороновская голова ощетинилась чёрно-сизыми иглами волос и бухнулась на простыню.

- Вижу, что тебя увозило.

- В море, товарищ лейтенант. – Практикант поднял с пола мокрую подушку и загадочно потянул веснушчатым

носом:

- Понюхайте. Без инопланетян – явно не обошлось. – Петров поёжился. – Да чего же его нюхать-то! После

коллектора!

- В Москве-реке не водятся такие водоросли, - наступал практикант. - Понюхайте.

Он подался вперёд и, сметённый с ног проворной псиной, чуть не упал на журнальный столик. Мадонна обнюхала

подушку и, постанывая, устремилась к стулу.

- Та-ак! - крякнул Петров, - на сей раз - что? Парашюты мы уже видели. Самое время для парусов! – он потёр лоб,

сторонясь к двери. И вдруг… прижался к стене под напором собачьих лап:

- Эт-то ещё… - псина разжала челюсти, заливаясь громко и обиженно. Под ногами его лежала приоткрытая

замусляканная вороновская кобура.

- Та-ак! – Петров наклонился. Из кобуры пикировали на ковёр три крупных жемчужины.

- Оп-па! Воронов, мало тебе женского белья. Контрабандой…

Чёрно-сизые иглы ощетинились, щёлки мутно-красных глаз приоткрылись:

- А ты, Петров, не трожь моё бельё!

- Чего?!. Может, чулочки розовые где припрятал?

- Может и припрятал. Да не про твою честь!

- Не нравлюсь, значит? – издевался Петров.

- Не нравишься.

- Пойдём, Мадонна! Жемчуг оформи, как полагается. Я его не видел, - Петров смачно сплюнул. Мадонна рванулась

к дивану, виновато повизгивая, опустив хвост. Облизала вороновские осунувшиеся щёки с трёхдневной щетиной.

- Вали, подлиза! - он тихонько отстранился. Виновато лизнув руку и обернувшись, она досадливо тявкнула и

засеменила вслед за Петровым.

 

* * *

 

- Темна вода в облацех, ребята. Андрюхи нет, Ириши тоже. Миша - один, как перст. Сидит на лекциях, не

пропуская. Пишет, пишет, строчит, как диссертацию. – Витя отхлебнул из термоса.

- Чего ж не сидеть-то? Рыльце у него в пуху. Строчи да столы собирай. – Васёк двинулся к выходу: - Я домой

решил поехать…

- А Кузьминов пока не собирается. – Мамку ждёт. – Володя многозначительно хмыкнул.

- Какой-такой Кузьминов? – Вася вернулся.

- Да Миша.

- Он у нас – Клименко.

- Михаил! – Санта постучал ему по плечу. - Никакой реакции! Странный какой-то. Отёкший, как пришибленный.

Одно ясно – квасил всю ночь.

– Кузьминов он! – Володя тряхнул головой. - Сам слышал – отзывался на «Кузеньку».

- На Кузеньку, значит, - Вася разочарованно помотал головой.

- Я – мигом. – он обошёл ряд по залу. «Кузенька» ретировался.

- Чегой-то с ним? – Витёк рванулся вдогонку.

- Не надо, Витя. - Миша пошёл заниматься су-джок терапией.

- Миша ли?

- Какая тебе разница?! Андрюха жив, Ириша тоже. Всплывут где-нибудь месяцев через семь – девять… И этот

перец – тоже.

- Не понял.

- Орешков хочешь? – Василий забросил в рот горсть орешков и двинулся к выходу:

- Пишите, звоните. Обнимаю.

 

* * *

 

Как покидала Мясницкую отчаянная троица – теперь уже не помнил никто. Уставшие, голодные, они шли дружно,

в ногу. Шли молча. Москва купала их в свежем ночном воздухе, в море огней. Пахло дождём, травой,

распустившейся листвой, едва уловимым коктейлем из духов, сигарет и дорожной пыли.

- Я же говорил – всё будет, как у Аннушки. – Миша с облегчением выдохнул.

- Шутки у тебя, Миша! – Андрей отодвинулся, нервно пощипывая шею.

- Ты посмотри, Андрюха, куда нас с тобой завёл этот Сусанин! – Ирина нахмурилась. Они подняли головы. На пути,

через дорогу, красовалась вывеска, увитая жёлтыми огоньками: «Кафе «Аннушка»».

- Ну, к Аннушке, так к Аннушке. Буду через двадцать минут. Оглядитесь пока. – и Андрей пропал, будто

растворился в ночном воздухе.

Эскалатор выносил вверх, на волю, эту странную парочку, из-за которой мир людской вдруг развернулся с ног на

голову. А может, всё-таки, наоборот?

… На обочине тротуара, подперев кулачками голову, сидела Люба. Возле ног её лежала меховая шапка,

перевёрнутая вверх дном. Судя по жалкой горстке мелочи, сбившейся у подкладки, ей сегодня мало везло.

Татьяна больше напоминала дурно вылепленную статую, скособочившуюся к молодой зелёной траве, растущей из

тротуара.

- Не понял! – Миша, подойдя вплотную, заглянул в лежащую на траве шапку.

- Михаил… как вас там?.. – «статуя» в раздумьи пожевала губами.

- Не важно. Как вы – тут?!. – удивился Мишаня, посеменив ногами.

- Так вот: квартиру-то мы продали в Новосибирске. Поехали. А деньги… - она будто снова пыталась освободиться

от жвачки, сковывающей рот – отдали монастырю…

- И где вы теперь?

- Как – где? – усмехнулись обе. – Здесь… - и затихли, как по команде опустив головы к зелёной траве. Пара

«бумажек» зашуршала, упав прошлогодними листьями в шапку.

 

Михаил погрустнел, посерьёзнел. Только сейчас Ирина заметила, как посеребрились его виски. Уйдя в себя, она

будто окаменела.

- Из-за Пьеро? – нахмурился Мишаня. –Увидела его Медуза Горгона… Вон, чешет.

Но это был не Пьеро. Они вошли в кафе. Осмотрелись. Взяли столик. Заказали вина.

Столик напротив ломился от яств. Над ним, раздобрев, с масляными глазами, с растёгнутыми на животе

пуговицами, завис отец Игорь. Рядом с ним хихикали пошло одетые девицы странной наружности. Судя по

игривому настроению, тоже сытые и пьяные.

- Миша! – Ирина кивнула головой к выходу.

- Спокойно, малыш. – отозвался Мишаня. – Ну, гуляет «святой отец». Что, не человек, что ли?

Тот, рассеянно икнув в ответ, сунул под «Меню» мелкую «бумажку», и, шлёпнув нимфам по рыхлым ягодицам,

вместе с ними «отплыл» к выходу.

- Успокоилась? – Мишаня залпом осушил бокал. - …Давай поедим.

 

- Странный бомонд. – сплетничали стюарды, - парфюм – как из акватории. И едят только морепродукты.

Полчаса спустя в дверном проёме показалась стриженная «под ёжик» голова в сером вечернем костюме. На стол

легли дипломы.

- Обмывали. Без меня? – Пьеро теперь не был на себя похож. – С Днём рождения, принцесса. Ребята гуляют там,

через дорогу. А это – тебе. От Адоная. – Миша насторожился.

- Только бумаги, Миша, - Андрей развёл руками, - больше ничего. Она у нас теперь в преподавателях ходит. Береги

народное достояние.

- А меня-то кто беречь будет?

- Явно не ФСБ, Мишаня. Вы бы покрасились… Там с утра по кладбищу… Пушки долбят.

- Ну не по мне же?!.

- По тебе. По мне. По этой принцессе. – Он наполнил рубиновым вином бокалы:

- С Днём рождения, ребята! И… Выпьем… За новую жизнь.

 

Часть II

 

Пояс

 

«Новая жизнь» не преминула явиться во всей своей красе и в Гусь – Хрустальный.

Ранним утром в «странную» квартиру на первом этаже позвонили.

Дверь открыла заспанная, пожилая, ничего не понимающая женщина.

- Распишитесь. Вот тут. Тут и тут. – Невысокий человек в штатском с быстрыми глазами, маленькими жилистыми

руками проворно кинул на стол бумаги.

- За что? – она недоумённо потрясла головой.

- Обычные услуги. За детей. От военкома и ФСБ – 5-го. За Вами машину послать в Москву или сами доедете?

- Сама. А зачем, простите, мне ехать?

Мужчина в чёрном, как рояль, быстро кивнул, выдрал из морщинистых рук её бумаги и скрылся за дверью.

В дверь снова позвонили. Она настороженно выглянула. У коридорной стены, прислонившись, в ряд, стояли три

венка в чёрных ленточках и плетёная еловая корзина, доверху набитая цветами: «Сердечно благодарим за

службу…» «Пусть земля вам будет пухом»

Её повело. Мир, взорвавшись, вдруг рассыпался цветным ярко-красным калейдоскопом…

- Ирина… Михаил… Алёша…

- Алёши там не было. А Ирина с Михаилом не дома разве? – Она резко отстранилась.

У двери собирался белый густой туман. Плыли стены, пол, венки и корзина. Туман сгущался, теплел, пока, наконец,

не явил за её спиною странноватого гражданина.

Глаз его совсем не было видно из-за толстых белых линз. Очки с потрёпанной резинкой, мятая шляпа, старенький,

видавший виды плащ, сбитые ботинки.

- Нельзя так нервничать! – он с трудом затолкнул её через порог.

- Чего Вы… толкаетесь? Я дома. – она вырвалась и тут же проворно вцепилась в его рукав: «Вы – кто?»

- Ажажа. Георгий Петрович.

Муза Антоновна недоверчиво уставилась ему на нос:

- Неправда. Он помоложе будет. Да и делать ему у нашей Ирки нечего. Не такая она важная птица… - нос её

покраснел и набух… - Она…

- Скоро будет. – успокоил он.

- В цинковом? – по серым щекам её засеменили мелкие горошины.

- Да бог с Вами! – он поморщился.

- А венки, бумаги?!.

- Какие, простите, венки? Какие бумаги? – он галантно отодвинулся.

- Вы что ж, считаете, что я – дура? Убирайтесь вон! Вон отсюда! - она резко ткнула пальцем на дверь.

Старик снял очки. Пожал плечами.

- …Нечего меня тут гипнотизировать! На меня это не действует!

- Угу. – он вышел, будто вытек в коридор. Белый густой туман заструился у стола, собрался в пушистую кошачью

морду в очках на резинке и – вытек сквозь стену.

Муза Антоновна резко выскочила за дверь. Ни венков, ни корзины у стены – как не бывало. Бумаг на столе – тоже.

- Чертовщина какая!.. Хреновина с морковиной. С ума сойдёшь от её заковык… Ну удружили… доченьку!

Белая кошачья морда в очках на резинке улыбнулась криво и кисло, повисела у стола и снова - вытекла сквозь

стену.

- Чего тебе? – женщина стойко вперилась в потолок.

- Ящик почтовый… посмотри – промурлыкало в её голове.

- Хватит! Насмотрелась уже.

- Зря…

Муза Антоновна ещё раз решительно вышла за дверь. Дошла до почтового ящика.

- Мам! – она резко обернулась. – Чего там?.. Ирка?!. – схватилась за сердце Муза.

Ирка кивнула.

- Со своим?..

- Ага…

- С лестницы бы тебя спустила! – она вскинулась на Мишаню.

- Подожди, Антоновна. Чемодан занесу, потом спускай. – Мишаня покорно хлюпнул носом, задвинул в прихожую

чемодан и вышел:

- Иришенька, вот ключи. Выгонишь теперь, наверное?

- Это ты точно подметил. – Муза Антоновна приходила в себя.

- Муза Антоновна, а я Вас не спрашиваю.

- Я тебя так с лестницы спущу. Без спроса.

- Не надо. – опасливо отстранился Мишаня. – Я сам. Вот посмотрю только, что там в ящике за депеша пришла. Он

подскочил к Музе, ловко дёрнул за белый рулончик, свёрнутый в её руке.

Та обалдело поморгала глазами:

- Ты… ещё здесь?!.

- Вот теперь уж точно не уйду! – он скорчил шутовскую мину:

«Мою жену Английский Клуб приглашает. А ледей туда без джентльменов не пускают.»

- Клименко! Я тебя вздую!.. – Ирка быстро свернула пальцы для щелчка.

- Поздно, матушка. Я лыс. И с лядями ты туда не пойдёшь. Ну не пойдёшь!.. – он стрющил сковородником губы,

пытаясь засмеяться, повилял задом и затих.

- Ух, до чего ты отвратным бываешь… - выдохнула Муза.

- Ты, тёща, себя не видела – парировал Мишаня.

- Ты… заткнёшься? – Ирина, не моргая, смотрела в его глаза.

- Насколько я понимаю, тебя туда не звали. Значит, тебе там делать нечего, - Муза Антоновна с ледяными глазами

кивнула на дверь подъезда: - Давай!

Он тихо вышел и прикрыл за собой дверь.

 

* * *

Тихие улочки Гусь-Хрустального напоены густым туманом, аппетитным запахом свеже-выпеченных пирожков и…

калёного железа.

Кафе «Романтика», зазывно покачивая ярко-жёлтыми «питерскими» фонариками, льёт на прохожих море

соблазнительнейших запахов.

В дверях его толчётся стайка бывалых кошек, не взирая на разверстые собачьи пасти: «Пусть выслуживаются,

морды! - Пахнет…»

Из дверей кафе уж по третьему разу выпархивает навязчивый посетитель в сером отутюженном костюмчике, в

галстучке с искоркой.

Молодой портье, работая плечом, в который раз обиженно цыкает:

- Это… - кто?

- Да шнырят тут всякие… - пространно тянет вышибала.

- Погодь – погодь! – просыпается портье, - я этого перца видел где-то…

- Я – с женой! – настырно рвётся «серенький».

- А тебя приглашали? – в один голос вторят «встречающие».

- Её приглашали. – не отступает он.

- А ты-то тут при чём? – вышибала снова заграждает ему путь. – Стой и жди.

Мишаня нетерпеливо посеменил ногами: (Одна пойдёт – опять вляпается в какую-нибудь передрягу. И хлебом ни

корми.)

- Что, - наступает он, - первый раз видишь меня?

- Первый! – выдаёт портье. – Стой и не дёргайся. А то порвём костюмчик твой серенький ненароком.

Шорох шин по асфальту. Щелчок закрываемой двери. Лёгкий стук каблучков. Хрупкая молодая дама в элегантном

сером с тугими локонами за спиной с сожалением качает головой:

- Ребята, не надо костюмчик рвать. Он – со мной.

- Забирайте! – выдыхает вспотевшая охрана. – Притомил…

Радостно семеня, с высунутым языком и музыкальным центром наперевес, Мишаня продирается сквозь толпу.

Толпа ли? Скорей, стоялый пруд. Сладкий запах французских духов, давно вышедших из употребления,

перемешан с запахом кислятины, конского пота и ментоловых сигарет.

Длинноногие фламинго на высоких каблуках с длинными носами, в ярких разноцветных платьях из лоскутов под

самое «не хочу», под пёстрыми разноцветными прядями волос, в ярко-розовом, снежно-белом

и томно-голубом. Дамы стоят у столиков. Они смачно цедят через соломины светло-жёлтую жижу, умудряясь при

этом не закрывать рта, непременно пересыпая свой щебет двумя – тремя фразами по-английски.

- Good day! – не теряется Мишаня.

- Hi! – поплёвывают фламинго, цинично смерив взглядом серый костюмчик. Не мудрено. Мимо плывёт рыба

покрупнее: главные инженеры, директора заводов, просто спонсоры, инвесторы. Носы медленно и плавно движутся

от галстука за 100 баксов к сапфировым запонкам, от них – к алмазному зажиму на совершенно безвкусном

заляпанном галстуке. Глаза вываливаются из орбит. Рты приоткрываются.

 

* * *

 

…По залу пронёсся запах калёного железа, слегка перебиваемый ароматом бергамота, зелёного чая и туберозы. В

самом конце его, у стены, едва двинули стульями. И – тут же всё завертелось: Совсем неприметный человек в

тёмно-сером добротном костюме и галстуке на тон светлее присел за столик. Возле него металась, раздувая ноздри,

расфуфыренная, готовая свалиться тут же на него, совсем по-японски экзальтированная переводчица. Они

пошушукались.

Огромный бант её, синего шёлку, судорожно покачиваясь над пышно гофрированными юбками, как хвост в пруду,

пробивал себе дорогу. Вот он зацепился за дверцу бара, встал. Чудная рыба отдышалась, набрала в рот побольше

воздуху:

- Леди и джентльмены! – (пруд притих).

- Мы предлагаем вам полчаса релаксации. Отдыхайте!

Освободив «хвост», переводчица странно расширилась, уплотнилась, будто перейдя в ранг электрического ската,

резко щёлкнула пальцами.

Молодая дама в сером дёрнулась, как от электрического удара. Кудряшки её стали штопором в состоянии боевой

готовности. Мишаня кивнул головой и с видом знатока нажал кнопку магнитофона. Стоялый пруд наполнился

музыкой. Ротаны, мелкая килька и рыба покрупнее,отрелаксировав, всплыла носами вверх. Дама в сером лёгкой

стрелкой,будто водомерка, прошила по полным водам и устремилась к центрупруда. Пруд посвежел.

Отзвучала музыка. Ротаны и караси оживились. Зазвучали споры о том, стоит или не стоит заряжать водку и

прочее, прочее горячительное.

Наконец, отведав заряженного, состоятельные сомы решили, что всё же понижать градус не стоит.

Глядя поверх воды, неприметный джентльмен у стены улыбнулся уголками глаз, приветливо кивнул. Шёлковый

бант выплыл водомерке навстречу, снова резко дёрнулся и вынес её под очи засевшего в пруду

прижмурившегося дракона.

Запах калёного железа тонко коснулся Иришиных ноздрей. Дракон опять приветливо кивнул. Синий бант озабочено

завертелся на месте и до Иришиных ушей долетело до боли знакомое слово: диагностика». Она шагнула дракону

навстречу. Тот галантно отодвинулся. Её следующий шаг заставил его отодвинуться ещё дальше. Несколько секунд

они так и «танцевали». Наконец, она пожала плечами и,

улыбнувшись, отошла в сторону. Дракон мелко закивал, обнажил в очаровательной улыбке влажно блестящие

золотистые зубки и, полуобернувшись, призывно двинулся вперёд. Синий бант маячком

зажёгся в пруду и, покачиваясь как хвост, проплыл в соседнюю комнату.

- О, Вы - настоящая Змея. Нагиня. – острые зубки дракона обнажились непринуждённо. Улыбка наконец-то

прорвалась.

Ошарашенная переводчица, опешив, в разные стороны застреляла глазами, не зная, что ей предпринять.

- Не надо. – широко улыбнулся дракон. – Ничего не говорите. Я немножко знаю русский. Ведь я – дракон. – Тёмные

миндалевидные глаза его заметно потеплели и приобрели ярко- янтарный цвет. Он

мягко скользнул глазами по Иришиному поясу.

- О, боже, - мелькнуло в её голове. – Мой пояс – два шнурка в цвет платью. А тут – такие леди…

Синий Бант презрительно вздёрнула носик, нижняя губа её оттопырилась, тело шарахнулось в сторону.

- Вы незамужем. – продолжал дракон.

- Я – замужем! – возмутилась Ирина.

- Нет. – покачал головой дракон. – Ни один муж не отпустит свою жену заниматься такой работой. Это для Вас –

рудники. Но Вы – Змея. Настоящая Нагиня. Вас здесь никто не оценит. Знаете что, у меня есть

племянник. Очень преуспевающий бизнесмен. Я хочу пригласить Вас в гости. Он будет несказанно рад.

- Я – замужем. – холодно и твёрдо повторила «Змея». – У меня есть сын.

- Это очень хорошо. – кивнул головой дракон. – Обязательно приезжайте вместе с ним. (Он тоже станет драконом,

когда вырастет.) – промелькнуло в её голове. Она встряхнулась, как в наважденьи.

- Нагиня – существо царской крови. (Он мягко улыбнулся). На Востоке она всегда оставалась богиней удачи.

Встречи с нею потаённо ждал каждый император. Здесь в России Вам, должно быть, холодновато…

(Уголки губ его резко опустились вниз, высокий лоб прорезали тонкие продольные морщинки).

- Да, - задумалась Ирина. – Тяжёлая работа. Ты ещё наших женщин на железной дороге не видел.

- Видел. – раздалось в её голове. – Всё мельчает, - продолжал дракон.

– Молодёжь хочет развлекаться. Каждый день. И совсем не хочет работать…

Он достал из нагрудного кармана фотографию крепкой, по-спортивному ярко одетой девушки.

- Дочка. – промелькнуло в её голове. – Счастливая девочка.

…Очень модная асимметричная стрижка. Наверное, гоняет на мотоциклах и машинах, как мальчишка, не любит,

когда отец опекает…

Возмущается. А мне всегда не доставало отца. Вот такого отца.

- Моя дочь. – продолжал он. – Что скажете?

- Она будет очень счастливой. Не бойтесь. Муж даст ей всё.

- Не сомневаюсь. – он погрустнел и убрал фотографию поближе к сердцу. – Молодёжь любит мотоциклы, свежий

ветер и хорошую скорость.

Ирина быстро вскинула брови:

- Разве она этого не заслуживает?

Углубившись в себя, он кивнул и снова «нырнул» в стоялый пруд. Глаза его потемнели, уголки губ опустились и

легли глубокими морщинами. Он явно страдал.

… «Камень в желчном протоке. Генераторы. Кавитаторы.» -определила для себя Ирина. Но вслух ничего не сказала

– надо выдрать…

- Не люблю никакой поножовщины. Не встанет в протоке? – озаботился дракон, кивнув на свой животик.

- Не должен. – Ирина напряглась. (Срочно – убрать!)

- Пойдёмте-ка танцевать. Я – Росс. – И он предложил ей руку, мягким взглядом скользнув по её руке.

- Росс… - пронеслось в её голове. А в Россию – как в место предварительного заключения… по контракту.

- Нагиня. А на родину – не вытянуть. В контракте. Как в тюрьме. Потому и Ирина. – парировал он телепатически.

- Один – один. – подумала она.

Росс кивнул головой. Мягко и легко, как на волне, повёл её в танце.

- Зачем люди придумали язык, когда можно общаться телепатически?

- У нас в Японии это проще. – Росс улыбнулся. – Шумят, когда виноваты.

- Или – когда нечего сказать. – Ирина повела вокруг головой.

Он кивнул. Закончился танец. И за всё это время они не проронили ни слова. Телепатия. Рядом с ним все её мысли

и чувства так обострены… И только ли её?

Казалось, она слышала и видела мысли каждого, ощущала в его поле все их потаённые желания…

Огромное Сердце высветилось перед её взором, сократилось и вдруг умолкло.

Она в ужасе оглянулась на Росса, дотронувшись до своей груди:

- Болит?!.

Сердец в груди уже было – два. Справа и слева. И оба – бились.

- Вот тут. – улыбнувшись, он показал на свой живот. – Мне, наверное, пора.

- Только ради бога, не пейте пока ничего.

- Я знаю. Маленький доктор. Хороший доктор… здесь нет такой травы…- он заспешил к выходу.

- Есть. Спорыш. Ещё – ядра вишни. – (Ириша отчаянно глянула на него). – Три – четыре ядрышка… На приём.

…Улыбаясь отеческой улыбкой, он мелко кивал, всё дальше и дальше уходя вниз по темнеющей тропинке сада.

Шофёр заботливо раскрыл перед ним дверцу чёрной машины. Он покачал головой. И шофёру ничего не оставалось,

как бежать за ним вприпрыжку.

 

* * *

 

Ирина вернулась в зал.

…Росс по-прежнему сидел за столиком со своей переводчицей и азартно торговался на только что начавшемся

аукционе за кошелёк, шитый драгоценными камнями.

Ставку удвоили, затем утроили. Разумеется, кошелёк нашёл Росса.

В глубине зала, надув губы, забившись к стене, сидел перед полным бокалом Мишаня.

- Столовый набор для соли и специй! – азартно рекла переводчица. Сто двадцать пять рублей. Делайте ставки,

господа.

Неуверенные и небольшие ставки. Набор для специй Мишаня бухнул перед собой.

- Футболка из хлопка с логотипом Суздальского собора. – бодро продолжала переводчица. - Кто больше?

Глянув на Собор, двойник дракона утроил ставку. Миша - в пять раз увеличил стоимость лота и бросил футболку

перед собой.

- Мишаня... - Ирина неуверенно тронула его руку: Зачем тебе это дерьмо?

- Хорошая футболка. - деловито рёк он. - Дома носить будешь. Как платьице.

- Пятьдесят восьмого размера?

- Я же говорю: "Как платьице".

- И набора для специй у нас с тобой нет, конечно.

- Тёще подарок принесу.

- Перечницу?!. - Ирина раздула ноздри.

- Умница. Всё понимаешь. - он деловито чмокнул её в щёку. Ириша отодвинулась.

 

* * *

 

Густой белый туман плыл из стены, собирался огромными перьями. Перья мягко упадали вниз.

- Мяк! - откуда ни возьмись на пол мягко пикировал белоснежный кот в сапфировом ошейнике.

- Ого! - Кыс - кыс!.. - правый и левый берег пруда разом оживились.

- Чей это?

Кот мягко, уверенно прошествовал до Росса, сосредоточенно поднял морду:

- Пояс у Анфисы. Вернуть, Ваше Величество ?

- Ты ещё спрашиваешь?!. - пророкотал Росс.

- Форбсик, пояс! - требовательно мурлыкнул кот.

Слова осели у Ирины в голове и тут же пошли по глади мелкой рябью.

Сигаретный дым у стены напротив сгустился, означив чёрные напряжённые уши на гладкой кошачьей физиономии.

Белые усы дрогнули. Ярко-бирюзовая шлейка с чёрной спины поползла вниз, развернувшись мелкими змейками.

Тут же в воздухе мелькнула чёрная кошачья лапа:

- Азазель! Прими.

Белоснежный гость почтительно склонил голову. Росс улыбнулся, снял с мурлыки ошейник и надел себе на руку. С

развороченного кошачьего загривка быстро вспорхнул маленький белоснежный дракончик и устремился в

открытую форточку.

- Делайте ставки, господа!

Пруд придрёмывал.

Неуклюже покачиваясь, помахивая руками, весь красный, как варёный рак, над Ириною завис румяный директор

самого крупного в городе завода.

- Ещё водочки зарядить хотите? - попыталась уточнить она.

- Не... То есть ну... То есть, наверное, не надо градус понижать. (Он явно собирался с мыслями). Ирина

улыбнулась.

- Я хотел... А пойдёмте со мной танцевать! - вдруг разом выпыхнул он.

- А пойдёмте! - Ириша резво поднялась и пару минут спустя уже готова была пожалеть. Большой человек. Тяжёлая

поступь... - Она постаралась как можно непринуждённее ослабить ногу.

Росс за столом многозначительно улыбнулся.

- Делайте ставки, господа! - надрывались ведущие.

 

* * *

 

Белый дракончик под струящейся бирюзовой сбруей бодро спикировал Ирише на плечо. Мелкая бирюзовая змейка

быстро обвила её талию.

Снизу, с голени ей навстречу устремилась другая, тёмно-синяя. Ноги её похолодели, тело посвежело, от лица к

голове пошёл нежно-голубой свет. Змеи тут же сплелись в шнурованный пояс и послушно опустили вниз свои

головки.

- Извините, Слон. - директор сконфуженно потоптался на месте. ("Вот ужрался-то!" - с ужасом подумал он. - И

впрямь Зелёный Змий мерещится...) Топоча и отдуваясь, он вознамерился вернуть "странное

видение" к её столику, но Росс на полпути перехватил её.

- Извините. - "слон", побагровев, кивнул головой и ретировался.

- Змея! - восхищённо прошептал Росс. - настоящая Змея... А спорыш я нашёл. - ( он ловко крутанул её в танце).

Тут же раздалось методичное цоканье когтей об пол. Огромный чёрный дог в сапфировом ошейнике, минуя

ошалевшую охрану и, кажется, совсем не производя никакого впечатления на танцующих,

"толкущихся в пруду", нежно ткнулся мордою ему в руку. Росс что-то быстро подхватил на лету.

- Спорыш? - Ирина улыбнулась.

Дог задрожал все телом и... слился со своим хозяином. Росс кивнул. Выполнив несколько элегантнейших па, он

отвёл её к столику и непроизвольно разжал руку:

- Ничего не говорите. Это - моему доктору. Так. Мелкая безделица.

Ярко-зелёный коленкоровый сундучок проворно юркнул ей в руку. – А это - Вам на память. Простите. Мне пора.

Мягкое нежное тепло разлилось по Иришиной руке. Ни слова прощания, ни стука, ни шороха. Затихающий запах

шафрана, бергамота и туберозы, перемежаясь привкусом и запахом калёного железа, обволакивая всё, покидал

зал.

- У! Платочек!.. - переводчица насмешливо смерила её презрительным взглядом.

Мишаня вопросительно покрутил головой.

- Обычное дело, - рекла чудная рыба. - Элементарный знак вежливости, у них на Востоке - шёлковый платочек. А

перстенёк, так, ширпотреб. Я видела...

- А я... - нет. - Миша вопросительно сверкнул глазами.

Шёлковый кубик, казалось, созрел и раскрылся.

Переводчица недовольно фыркнула, Мишаня пожал плечами, схватил музыкальный центр и порывисто вышел,

бросив через плечо:

- Уходим! Поспеши.

 

* * *

 

Тёплый ночной ветер, перемешав запахи трав, нежно кутал своим покрывалом.

Два огромных дога - чёрный и белый в серое яблоко - сами по себе настороженно всматривались в темноту.

Стройные, вышколенные, при ошейниках, но без поводков. Притихшие гости, покосившись на них, потихоньку

расходились.

Дрогнули чуткие уши, заострились в напряжении морды... И, будто пыльным вихрем обдало улицу:

« ...Белая акация,

Не тревожь мне рану.

Как же мог поддаться я

Твоему обману?..»

Доги недовольно заворчали, сорвались с мест и направились прямиком к машине: один - справа от Ирины, другой -

слева, "почётным эскортом".

Шофёр, увидев шествующую процессию, не на шутку заволновался:

- Что, Ваши? С нами поедут. - Он сглотнул пересохшими губами воздух,трясущейся рукой попытался приоткрыть

дверь.

- Хороши! Это чьи же? Кто моё солнышко провожает? – Мишаня выпрыгнул из машины.

- Росс! - рыкнул чёрный. - Музыку убери, дурак.

- Поздно... - зевнул белый. В темноте на морде его сверкнули очки, перетянутые обтрёпанной резинкой.

- О-па! - Мишаня потряс головой. - Совсем допился...

- Благодарю. - Ирина почтительно наклонила голову. - Доги на пару шагов ретировались и дружно выдали:

- Доброй ночи!

 

Странная тишина воцарилась в салоне. Впрочем, ненадолго. Мишаня терпеть не мог долгой тишины: шарманка его

опять вернулась на круги своя и скоро, надрывно колыхая ночной воздух, опять плакал Вадим Казаченко:

«Разрешала себя целовать,

Завлекала словами нежными.

Обещала моею стать,

Лишь остались сугробы снежные…»

Шофёр недовольно поёжился, выжав газ.

«Вновь напрасно жду до утра…» - жаловался Казаченко.

- Да уж! – Ирина терпеливо вздохнула, крутанув пальцами: «Потише!..»

…Огромный шмель залетел в окошко, направился прямиком к Мишиному носу и совершенно явственно в воздухе

прозвучало:

- Ну я ж-же предупреж –ждал. Ждал – ждал. Говорил?.. Пудришь!

Мишаня замер. Выключил магнитофон. Шмель, для проформы потанцевав по салону, подлетел к Ирине, покружился

над её головой и назидательно процитировал:

«В мире людском

Ветер с песком.

Спешу в Пустоту…» - затем он мягко прошёлся по её макушке и – простодушно вылетел в окно.

 

Машина аккуратно развернулась у подъезда. Хлопнула дверь. На кухне первого этажа зажёгся свет.

- Иришенька! Ты не устала? – Миша быстро выгребал из салона вещи.

- Знаешь, нет. Как ни странно.

- Тогда собирайся, моя хорошая. Нас в Харькове ждут. У тебя два часа.

- Вы что, обалдели?!. – Муза Антоновна, встревожившись, приоткрыла дверь. – Ирина! Ты не забыла, что у тебя

есть сын?

- Не забыла, мам. Вот фрукты, конфеты. Дашь, когда Санька проснётся. Прости. Нас действительно ждут в

Харькове.

 

* * *

 

Поезд на всех парах нёсся к вокзалу. На перроне толкалось море народу.

Поодаль от всех в стороне маячила хрупкая напряжённая фигурка Светланы.

- Молодцы! Знала, что приедете. Сейчас – ко мне. Отдохнёте часик, соберутся ребята и – в зону.

Такси подъехало к жёлтому двухэтажному дому.

- Второй этаж.

- Сейчас. – Мишаня долго таскал из машины какие-то перевязанные коробки.

- Миш? – Ирина удивлённо вскинула брови.

- Бизнес, Иришенька. Хрусталь. – Он быстро чмокнул её в щёку.

- Валера уже здесь. Потом договоритесь. – Светлана быстро провела их в дом.

Импозантный мужчина с длинными тёмными волосами, с маленькой ухоженной бородкой, длинными тонкими

пальцами, в тёмно-синем бархатном пиджаке, как дворянин со старого портрета, быстро, без труда перетаскивал

коробки с хрусталём:

- Наталья Александровна завтра будет. Она заинтересовалась Вашим предложением. А сегодня Света вам скучать

не даст. Прошу на кухню. Я бы – накормил до отвала, с дороги-то. Но Светка в этих делах толк знает. Она по

аномальным-то уж лет двенадцать. Так что – чай, господа хорошие. С бутербродами. И не обессудьте. Пока вы –

вегетарианцы.

- Да я ещё и проголодаться-то не успел. – Мишаня, оправившись, устремился к аквариуму: «Ты моя хорошая!» - он

погладил стекло. Полосатый барбюсик шарахнулся в сторону. – Такая широкая! Скоро рожать…

- А, слесарь-гинеколог широкого профиля?!. – сзади подошёл бородатый гигант размерами с «Санта – Клауса». –

Антон. – он подал Мише руку. – Ваш направитель в зоне. Директор, конечно, она. – он широко улыбнулся

Светлане. –Ну, посмотрим, кого ты нам привезла.

- Успеете. Чай стынет. Люди с дороги. – Света спешила.

- И рыба тоже подождёт. – Валера лукаво глянул на Мишаню. – Прошу.

- Чай так чай. У меня в МурмАнске аквариум был – метров на двадцать пять. Как им вольготно было! – Мишаня

грустно вздохнул.

- Я учту. – Валерий лукавым глазком скользнул по Светиному животику. Та вспыхнула: «Сыр, овощи, сливочное

масло…»

- Ну, не мудрено, что габариты такие. Смотри. – Антон наклонился к Мише. – Обе – точёные. Со спины – как

сёстры – близнецы. Одна – беленькая, другая – каштанка.

- Тявкнуть, что ли? – Ириша задумчиво посмотрела в кружку.

- Тявкни, милая. Только стол не переверни. – Антон прикрыл глаза, набрал в грудь побольше воздуху и выдохнул

вровень стола.

Всё, что стояло и лежало на нём, странно потеплело. Чай был приятно горячим и душистым.

- Да, малыш… - Миша тихонько наступил под столом Ирине на ногу, - с тобой не соскучишься!

- Чего ты там, Миша, деньги считаешь? – Антон настороженно глянул ему в глаза.

- Деньги счёт любят. – в тон ему собезьянничал Мишаня.

- Всё так. Пойдём-ка. – он отозвал Ирину от стола, поднятой рукой оградил только что поднявшегося Михаила. –

Скоро верну. Экипировка.

 

* * *

 

Вдвоём они шагнули в маленькую комнату, сплошь обложенную по стенам крупными булыжниками.

- Это наша Света чистит помещение. Тоже любишь камешки собирать? – Ира кивнула.

- Ну, сейчас посмотрим, как они тебя любят.

Раскрытой ладонью он прошёлся от спины её к голове на расстоянии вытянутой руки. Тело её потянуло вверх. В

ушах зазвенела мелодичная электронная музыка.

Внизу остался пол и… улыбающийся Антон:

- Чистенькая. Отдыхай.

Ирина недоумённо помесила ногами в воздухе. Мелодии, одна сменяя другую, сочились из камней, обволакивая её

густым сметанным шлейфом.

- Да. Вот так. Я скоро буду. – Он вышел, не прикрыв двери. Тут же в комнату ворвался взъерошенный Миша:

- Офигеть! Малыш, ты как?

- Мне хорошо. – она улыбнулась.

- Не сомневаюсь. – Валерий мягко взял Мишу под руку: «Не кричи только. Расшибиться может с непривычки.»

- А кто её держит? – Мишаня, озаботившись, сдвинул брови. - Он?

- Сама себя держит, пока чистая. Отдохнёт и спустится. Сама. Не мешай. Пойдём в шахматы срежемся.

- А с ней – ничего?..

- Да ничего же. Говорю тебе. Антоха и волосу с головы её упасть не даст.

Они вышли.

 

- Антон не замучал тебя? Ты как? – в «каменном гроте» показалась весёлая Светина мордашка. – Отдохнула?

- Божественно! – Ириша, спикировав, коснулась ногами пола.

- Вот хорошо. Начало есть. Не старайся сразу всё записать. Лучше запоминай. Потом обменяемся. Вехи себе в

блокноте означь: первое, второе, т. д. – вывод. Там у ребят камеры, магнитофоны и море техники всякой. Что

скажешь – они запишут. Да, ещё: мы там белую полосу выложили окатышами. За неё не заходи. Мало ли что…

 

* * *

- Ребята! На выход.

До вокзала ехали автобусом. Жаркий полдень. Народу, кроме «аномальщиков» - никого. Не мудрено, что в район

везти честную компанию было совершенно некому…

- Ну вот, Светлана Алексеевна, зря Вы сегодня… - молодой УФОлог, Андрей Борисович, нервно щёлкнул замком

своей сумки. – Говорил: рано. Не вовремя.

Света растерянно потопталась на месте.

- Вы уж извините. Народу-то нет. Шофёры все обедать уехали. – Кассирша стыдливо прикрыла маршрутный

журнал.

По-летнему тёплый ветер мягко, в утешении гладил щёки, донося запахи разбуженной земли:

- Не уходите. Подождать надо. Немножко. – Ирина чутко повернула голову на несущийся в воздухе мягкий голос.

- Трийша я. Виделись мы уже. Автобус будет. Вас ждут. Ждут.

Из-за поворота выехал автобус:

- На Кременчуг – заказывали? – приветливый шофёр мягко улыбнулся, как кот на солнышке, высунувшись,

нараспашку открыл все двери.

Первой грузилась техника и медицина. Потом – все остальные.

Три с половиною часа пробежали и вовсе незаметно.

 

* * *

 

- Трийша я. – Ирина вспомнила причмокивающий звук. Пред глазами её выплыла огромная чёрная «шляпа» с

широкими полями. Внутри «шляпы» что-то светилось. Она зависла в воздухе, покачалась немного…

Это же было и года четыре назад. Тогда в семье её тоже все пили чай перед дорогой. Травяной. Именно он вливал

в усталое тело силы, тепло и гармонию, мягко окутывая серебристыми и цветными нитями всё вокруг.

- Трийша я. – повторил голос. - Травы – это хорошо. Лучше – сама собирай. Они тебе ответят. Они тебя научат.

Станешь сильнее, мудрее и чище. – и, снова причмокивая: А волосы оставлять где попало – плохо. Опасно. В них –

вся ты…

- А ты?.. Чаю хочешь?

- Да. Да. Я – уже. Благодарю.

- Ты – какой?

- Я – рядом.

- Я вижу – «шляпу»…

- Я – не шляпа!.. (Он обиделся.) Я - то, что в ней. Вот, на кусочке мыла покажу. Но, спрячь…

Подойдя к ещё влажному кусочку мыла, Ириша увидела на нём маленького колонка – свой собственный

скрученный волос.

- В волосах - вся генная информация. Спрячь! – напомнил он.

Она тут же убрала эту «маленькую оплошность», поблагодарила Трийшу. И всё это со временем забылось. Но

забылось ли?

- Трийша. – повторил он. - Системы ждут.

Света волновалась: – Пять дней назад – от ворот – поворот. Парнишка увязался за нами, подросток. Он,

видите ли, пять лет ждал этого. Удрал из дому. А его родители ищут. В розыск объявили. А тут – осветители,

камеры, техники, телевизионщики. Любители припёрлись с рамками. Вечер. Камеры зажгли. Включили ночное

освещение. А он – как заорёт! Как побежит! Упал на землю и пошёл весь конвульсиями. То ли его спасать, то ли

аппаратуру – от него... Словом, всё нам провалил. Увидел чего-то. А может, просто нарик. Хорошо, что врачи рядом

оказались. Милиция, скорая, ФСБшники. Словом, туши огонь, сливайте масло.

- В Зону пойдёшь? – раздалось у Иришиного уха. – Зачем? И так слышишь. Не ходи.

- Не могу. – оттелепатировала Ирина. – Ребята ждали.

Лёгкий разочарованный вздох пронёсся над её головой: – Опасно. Не трогай чёрные камни. Их - не касайся.

 

* * *

 

Автобус развернулся на лысой полянке. Техники бодро повыпрыгивали на седое, веющее страхом плато и –

рассыпались кто куда.

- Полтора километра через кладбище и там ещё пару - по плато. – Света с облегчением вздохнула.

- Ты, мать, куда нас привезла? На Лысую гору? – Мишаня нервно подкинул сумку.

- Угу. – кивнула она. – Только до неё ещё дойти надо.

- Сказала бы пораньше, я бы метлу захватил.

- Тяжеловат ты, Миша, для метлы-то. Нечего щепки ломать! Топай так. – Антон презрительно смерил его строгим

взглядом. – Раньше надо было думать.

Серые унылые кресты плыли справа и слева. И – ни травинки, ни кустика. Лишь жёлто-красный песок,

присыпанный пеплом, да мелкий кремнезём.

Впереди резво маячили сумки и тюки телевизионщиков, сзади, недоумённо колупая ботинками песок, тащился

Мишаня.

- Ну никого – никого! На фига приехали?

В тон ему слева – спереди донёсся деморализующий собачий вой. Серая немецкая овчарка легла животом на

землю, прижала уши, закатила красные глаза, полные животного ужаса и медленно поползла, причитая и голося.

- Да, бабоньки… - он тяжело перевёл дух.

- Вон, справа. Потом посмотришь. – Светлана торопила.

- О чём это ты?

- Да бабы. Каменные. Потом поглядишь. И так опаздываем. – Антон невольно загляделся на заходящий солнечный

диск. Диск был масляным, тяжёлым, как хороший яичный желток.

- Миша, ты лучше глянь на солнышко: глазки тренировать надо, перед тем, как в Зону идёшь. И вообще – каждый

день бы не помешало – на солнышко смотреть…

- Вон оно – жёлтым было, синеет теперь. Ого! Перетяжка. – Все дружно повернули головы.

Жёлто-оранжевый диск, вмиг образовав белую гантелю, стал голубым, затем синим. Перетяжка разорвалась и

вспыхнула двумя белыми звёздами. Те, в свою очередь, разделились ещё на две. Мощная вспышка образовалась

посередине. И вот уже все пять - белых, голубых, синих звёзд пульсировали возле большой ведущей белой звезды.

Они покрутились на месте, вдруг разом вспыхнули – и пропали.

- Пойдём.

Красно-белый кремнезём сменился плотной утрамбованной почвой плато. И вновь – ни травинки, ни кустика.

Лишь чёрно-серые поседевшие от горя горы да тёмно-серые камни под ногами.

Миша нагнулся, подобрал камешек: - Чистый кремний.

- Да. Возьми горстку. На память. Голова светлее будет.

Он оглянулся. Столкнулся взглядом со светловолосой голубоглазой женщиной. Взгляд её был влажный, тяжёлый,

глаза – с поволокой, кожа светлая, аж в глазах забелело и - пошло волнами гулять пространство. Скала

приоткрылась и задышала, обнажив молочные нити своих кремниевых капилляров.

- Пятеро – в круг. По кругу – мандалы. Свечи - по краю. Пять штук. – командовала Света.

- Поздно. – Антон поморщился. – Портал открыт. Войти мог кто угодно.

- Я – с севера. Вы с юга прикрываете. Танюша – запад. Ирина – восток. В круг! Смотрите. Слушайте…

Раздался лёгкий треск. Прямо над головой над кругом на секунду пронеслась бело-молочная «сигара» и тут же

ушла в скалу.

С другой стороны пространство круга, аккуратно выложенное белыми окатышами, мгновенно озарило

фотографической вспышкой; небольшая «тарелка» чиркнула по голому плато и ушла за горизонт.

Пространство над скалою окрасилось в нежно-голубой, золотой и ярко-розовый. Мгновенно, впечатавшись, как

трафарет, вспыхнул и погас световой треугольник, сотканный из трёх звёзд.

- Ваши структурные решётки смещены и сдавлены мезонами… - прозвучало у Ирины в голове.

- Кто такие - мезоны? – она лихорадочно вспоминала уже где-то однажды звучавшее слово.

- Свободные электроны. – упавшим голосом подсказал Трийша.

- Заробицы тритьево повитанку. – прогремело в её голове.

- Закройте рты. Не нарушайте морбидности… Слушайте. Слушайте.

- О – па!

Раздался электрический треск в ушах. Тело повело, как на волне. Антон окаменевшим взором был прикован к

поверхности круга. Поверхность пузырилась и ходила волнами. Вены на Мишином лице и руках вспухли, лицо

покраснело, жилы напряглись.

Руки и ноги Татьяны мелко вибрировали. Лишь Света была абсолютно спокойна и уравновешена. Волосы её встали

дыбом. Казалось, секунда – и она запарит над кругом.

- Только бы её не спёрли, - недовольно подумала Ириша.

- Ну, если до сих пор тебя не спёрли, - иронично прогремел голос…

- Мы – свободные дети Ориона, Трона и Сириуса, - громовыми раскатами разносилось в эфире. – Мы не

разбрасываем своих знаний. Они должны вернуться и служить людям. Скажешь людям то, что услышишь. О том

говорить не надо, в чём сама не уверена.

- Пройдёте огни Вечной Реки. С песком смешаетесь, с водою растворитесь, на морозе застынете и обретёте Вечные

души. Уподобитесь Свэнам – святым осколкам.

- Свэн. – Света кивнула головою.

- Свенты… - повторила Танечка.

- Звента – Свентана. Почти наша Светка, - Ирина недовольно покосилась назад – в сторону «лучшей мужской

половины человечества».

Молчали все. Губы плотно сжаты. Тела будто и впрямь застыли на морозе. Земля «отпузырилась» под ногами.

Бело-пёстрая голубка стрелкой наметилась на тёмно-серую скалу. Толчок. Мягкий стук расплылся в воздухе. За

ним – звук осыпающегося песка и мелкий, дробящий звук падающих камней. И – сквозь помехи в эфире – лёгкий

треск. Площадка на миг заполнилась бело-молочным светом. Такие же бело-молочные капилляры гор высветились

сквозь «кожу» Земли. Множества кристаллических решёток и цепей пронизали собою Пространство – от

галактических, планетарных, звёздных до цепей внутри каждого человека, стоящего в круге. Цепи кристаллов

внутри животных, растений, цепь кристаллов, единящая собою горы, небо и всё, всё живое…

- Достаточно! На сегодня – хватит. – Антон быстро и резко рванул Светлану за руку из белого круга. Вслед за ней

– Танечку и Ирину.

- Живой, Мишаня?

Мишины мышцы с трудом «просыпались» от тяжкого тревожного сна. Желваки судорожно ходили под кожей.

- Э, брат! – Антон с сожалением отодвинулся. – А височки-то – седые…

С Зоны все шли молча, едва волоча ноги. Кремнезём тянул к Земле, наполняя тело «свинцом», завораживал, грел.

Какие же они горячие, чёрные камни!

Танюшка по выходу с Зоны суетилась, собирала кремниевые «помятки». С трудом миновали чёрно-серую скалу в

молочных капиллярах, лысые круглые полянки со свежими окатышами в сухой траве.

- Камушки… - Ирина нагнулась, подняла с земли пирамидальный пятиступенчатый тёмно-серо-розовый «фолиант».

– Вроде не чёрный…

Звук падающих камней насторожил её. Она отскочила в сторону. В скале, как ключ в пазах, торчала каменная

бело-пёстрая голубка.

- Малыш, брось! – Мишаня с трудом доплёлся до неё. – зачем они тебе? Выйти отсюда до заката. А ты – как по

ягоды пошла…

- Не буду. Голубку возьму. На память. – она без труда вытащила из скалы бело-пёстрый камень.

Тяжёлый тёмно-жёлтый шар медленно оседал за горизонт. Смеркалось. Воздух заполнялся влагой и холодом.

- Быстрей. Поторопитесь. – Антон переживал. – И так за 40 минут не уложились. Инфарктов там только не

хватает… Вон у Мишани – гипертония. Синий весь. Кессон. Ты куда смотрела? – он накинулся на Свету.

- Аптека в пути. – рыжеватый жилистый парень мотнул головой в сторону заходящего Солнца. – Осветители

упёрлись. Кина уже не будет.

- Валидолу?!. – он картинно порылся в кармане.

- Себе оставь! – парировал Мишаня. – Ну, бабоньки…

- Вон! – все трое девчат, не сговариваясь, кивнули вправо.

- Чего их глядеть? – Андрей живо метнул в рот таблетку валидола. – Бабы и бабы. Каменные. Стоят, как заготовки.

- Не скажи. – Антон нахмурился. – Тяжко возле них. С ног ломит.

- Пойду погляжу. – Миша с трудом обошёл жёлто-красное песчаное плато. – Как по отравленноё идёшь.

Андрей вздохнул:

- Куда несёт человека? И так чуть живой.

- Живой. Не беспокойся. Да. Грубая работа. – он отошёл.

Ирина с интересом шагнула к бабьей страже. Шесть широкобёдрых большегрудых баб из красного гранита в ряд

выстроились по дороге к могилам. Мишаня, стоя рядом, «дышал в коленку» одной из них.

- Кого же они тут охраняют? – Иришин вопрос секирою завис в воздухе.

- Слушайте, девки. Мы сейчас прямо это выяснять будем? Тогда к утру точно домой не доберёмся. И будет понятно,

кого.

- Да… - Андрей нервно почесался. – Их – шесть. Нас – тоже.

- Если встать захотели – напротив, милости прошу. – Антон строго сдвинул брови и отодвинулся.

Бабы засасывали внутрь. Тяжёлыми постепенно становились не только ноги и тело, но и голова. Мысли пропадали.

Двигаться больше не хотелось, да и сил уже не было.

Антон решительно и быстро шагнул к «бабьей страже», подцепил Мишаню за шиворот – тот не реагировал. Тогда

он взял его под мышки и потащил. Ирина с удивлением шарахнулась к ним.

Ноющая горячая боль тягомотиной тащила её к земле.

Антон быстро поставил на камень «проснувшегося» Мишаню, ринулся к ней, взяв на руки.

- Я могу сама. – Ириша с удивлением посмотрела на него.

- Вон, Нагляделись уже. – Антон кивнул на девчат. – И близко теперь не подойдут.

- А чего не сказали-то? – Ирина вопросительно оглядела группу.

- А вы остановились бы? Каждому посмотреть всё да потрогать хочется. Так и остались бы на бабьих плантациях.

Возрождаться к новой жизни. – Антон смахнул с носа поднявшийся от ветра песок, недовольно шмыгнул.

- Авто в пути. Ребята ужинают. А мы – топать будем. – Андрей неуверенно помесил песок.

- Топай, детка. Через пару часов, Бог даст, будем в Изюме. А там – домой.

 

* * *

 

Изюмский вокзал приветливо грел жёлтыми глазами тусклых ламп, кокетливо щурился.

На стене прямо над головами красовалось широкое блюдо, наполненное дичью, медно-красными широкобёдрыми

помидорами и бело-зелёными огурчиками в капельках.

- Пожрать бы… - Андрей задумчиво сглотнул слюну.

- Курочки кусочек не помешал бы. – Антон кивнул.

- Под виноград и помидорчик… - Танюшка мечтательно воззрилась вверх.

- И огурчики… С капельками… - выдохнула Светлана.

Резко хлопнула дверь маленького вокзала – Мишаню будто ветром выдуло.

- Куда это он? – скривился Андрей.

- По делу, наверное. – Антон невозмутимо отвернулся от аппетитного намалёванного блюда.

Через десять минут дверь снова хлопнула. Всю честную компанию обдало тёплым ночным ветром:

- Налетай, ребята! Пока не остыло. – Миша приветливо раскрыл бумажный пакет.

- Ни фига себе! – Антон вытащил приличный кусок дичи. – Салфеточку бы.

- Пожалуйста. – Мишаня живо подставил карман.

- Как в лучших домах ЛондОна и ПарИжу! – Андрей восхищённо уплетал кусок мясного балыка.

- У… и помидорки! - Танюшка просветлела.

- И виноград. – Миша подставил ей другой карман. – Залезай, не бойся. Он – в пакете.

- И огурчики. – Светлана улыбнулась.

- Как просили. В капельках. – Мишаня блаженствовал. – Буженина. Балык. Дичь.

- Это где же так кормят? – Антон восхищённо качал головой.

- В ресторане. Где же ещё? А вот вина не дали. Не дают на вынос. – Мишаня развёл руками.

- Ну и правильно. А то напьётесь, уснёте ещё. Тогда мы точно в Изюме жить останемся.

- Оно бы неплохо. – Миша огляделся. – Только работать тут негде. А дай-подай – это не про меня.

Ребята переглянулись.

- Пора. Ребята. Поезд. – Антон по очереди закинул всех на верхнюю ступеньку. Сам вошёл, когда поезд уже

тронулся. Залез на верхнюю полку и задремал.

- Антон! – Андрей нервно тронул его за рукав. – Ты выходишь-то где?

- В Орле. Спи. Тебя не потревожу. И адреса не оставлю. А то тебе понравится ещё… - Он отвернулся и засопел…

 

* * *

 

- Доброе утро! – Светлана приветливо распахнула двери. Последнее утро апреля и впрямь выдалось добрым.

Харьковское солнце нежило теплом широкие струганные доски пола, улыбаясь, слало лучи сквозь открытые окна

форточки и тонкие кремовые занавески.

В вазах на столах дремали розы. Пахло чаем, цветами, травами и… скалами.

Мишаня потянулся:

- Какой денёк! Скажи мне, что всё это было, - не поверил бы.

- Долой тяжёлые сны. Пошли завтракать. – Валера заботливо укутал пузатый чайник, чтоб не остыл. – Печенье.

Бутерброды.

- И пельмени. Для проголодавшихся. – улыбаясь, Светлана поставила на стол блюдо дымящихся пельменей.

- Нам холодно. Холодно… - Ириша встревожено повернула голову на несущийся чуть слышный голосок.

За столом вздрагивали листьями, всеми лепестками и чуть замирали от сквозняка, розы.

- Пропал! Пропал… Обеспокоенный барбюсик из стороны в сторону метался по аквариуму, встревожено бросая

взгляды на своих сородичей. Его широкобокая спутница равнодушно и отстранённо лежала на ребре, с трудом

сохраняя равновесие.

- Ау! Светлана Викторовна! Давай срочно чистую банку и сачок. – Миша стрелой метнулся к аквариуму.

- Чего, Мишаня, роды начались? – Валера озабоченно сдвинул брови.

- Ни сегодня - завтра – начнутся. Плохо ей. Отсадить надо. Вы воду-то когда последний раз меняли?

- Вон туда. – Валера ткнул неопределённо пальцем в сторону Светланы. Та с трёхлитровой банкой и сачком

наперевес заспешила к аквариуму.

Тут же притащила пяток серо-белых кремниевых камней и обложила ими стену у аквариума.

Лёгкий треск пошёл от стены, будто рвался и горел, вспыхивая электрический провод. Потом раздался тонкий

мелодичный аккорд и вслед за ним – глубинный плывущий голос в эфире:

 

« Не трогай стены! И смотри,

Не попадайся духу злому,

Но навсегда всему живому

О вещей сути говори.

 

Не уходи, не пропадай,

Взойдя под венчанные главы,

И меч с трёхперстною державой

Святому духу передай.

 

Святая церковь ждёт тебя

И с нею –вещие друзья

От «А» до «Я», от «Альф» к «Омеге»

И все живые обереги

В твоём пути.

Ты ждал? Готов? Пора идти. »

 

Белая сеть стены, вытканная камнями, покраснела. Вода в аквариуме стала теплеть.

- Света!!! – она нервно дёрнулась. Звали Ирина, Миша, Валера одновременно, не сговариваясь: - Убери от стены

аквариум. Рыбки сварятся… - тройной аккорд прогремел и затих. Аквариум на тумбочке с трудом двинули внутрь

комнаты. Банку поставили на табуретке чуть поодаль.

- Не к добру всё это, Светань. – Валера саркастически шмыгнул носом. - Чую, Он придёт. Пока девяти нет, давай

позавтракаем.

- «Он» - это кто? – Мишаня лукаво улыбнулся.

- Ой, не спрашивай, Миша. Приятель один. Не очень приятный. Ириша, посмотри его, пожалуйста. Боюсь. - Света

пыталась улыбнуться. Вышло фальшиво.

- Не бойтесь, девчёнки. Мы вас в обиду не дадим. – Валерий, приобняв обеих за плечи, мягко повёл к столу: -

Чайком – поди разговляться будете натощак? – Обе кивнули. – Ну, пейте. А мы с Мишей – пельменей горяченьких.

- И то дело. – Мишаня кивнул.

- После чая хорошего записать бы всё… О господине Кристалле. – Ирина потянулась за ручкой.

- У! – Света покивала белокурой головой:

- Помнишь, какая музыка встречала нас на Харьковском вокзале? Электрическая. Такую музыку поют камни.

Слышала как-то на заставке в программе «Время».

- Да. Рада, что и ты тоже слышишь. А о господине Кристалле – пиши:

 

• Время (Т)

• Сопротивление ®

• Оптимизация (О)

• Нормализация (N)

 

- В живой клетке?

- Нет, в Кристалле. Как ты сказала: внутри Самого Господина Кристалла создаёт…

- Луч?

- Угу. Движутся свободные электроны.

- Мезоны.

- А?

- Схемочку покажешь?

- Луч пишет. Ну в общем, кодирует: «Трон».

- А Сириус? А Плеяды? А Орион? А если нет этого самого сопротивления? Если материал готов?..

- Может перегореть. – Валера кисло поджал губы.

- В общем, всё так. Нельзя опереться на то, что не сопротивляется. – заверил Мишаня.

- Что ты имел в виду? – Ира поочерёдно глянула на обоих.

- И вас. Только не очень сильно сопротивляйтесь. А то мы тоже можем перегореть. – Валера прихлебнул чаю.

- С вами всё понятно. – Светлана убирала тарелки.

- Гляди, Мишаня, какие понятливые! А непонятно – с кем?

 

* * *

 

Раздался стук в дверь. Розы застыли. Замер барбюсик в аквариуме. Неприятная холодная оторопь мокрым

сквозняком пробежала по комнате.

- С ним. Посмотрите, пожалуйста. – Света резко ткнула пальцем на дверь и пошла открывать: «Максим…»

- Вы ещё не одеты? Это что же такое ?!. – в дверь юркнул импозантный мужчина в коричневом костюме, с чёрной

шикарнейшей шевелюрой а-ля романтик, в полосатой модной сорочке, расстёгнутой больше, чем это требовалось

по утреннему этикету, в запылённых замшевых ботинках:

- Явился – не запылился, - едва процедил сквозь зубы Валерий.

- Ты знаешь, Валер, запылился немного. Света, не принесёшь щёточку?

- Вот. Обувная и одёжная. – она бегом подлетела к гостю и, торопясь, стала собираться.

- Моё имя назвали. Представляться нет смысла. Я бы всех поторопил. Тем более, что вы уже позавтракали…

Миша, примеряясь, бросал взгляды то на вошедшего Максима, то на Валерия.

- Миша, хватит глазами стрелять. Поторопил бы лучше дам. – Максим нагнулся к ботинкам.

Крепкий сладкий запах духов, будто дымовая завеса, поплыл по коридору, перемежаясь с запахом железа и…

сырого мяса. На бело-голубой руке гостя, как шерсть, поросшей густым волосом, сверкнул золотой «Лексус». Ирина

насторожилась. Замерла.

- Мы выходим. – Максим открыл дверь. – А ты – прочухаешься больше двух минут – потеряешь все деньги из

кошелька. «Тайм из мани» - он вышел. Ирина попыталась «Снять слепок» с ауры незнакомца. Перед глазами её

проплыла коричневая волчья морда в чёрных очках, волосатая лапа в «Лексусе» настоятельно ткнула в циферблат:

- Я же сказал: «Time is money». Хватит чухаться. Тебя что, одну ждать ещё?

Одеревеневшие ноги с трудом вынесли её на лестничную площадку.

- Почти ликан. – Крыша поехала. Устала, что ли? Это Светка чего-нибудь в чай переложила. Коль так, как же он,

бедный, на таком солнце и без покрышки?..

Максим отстал немного, приблизившись к Ирине, галантно осведомился: «Ты хорошо себя чувствуешь?»

- Да. – она кивнула. – Всё в порядке.

- Глаза вытри. – пренебрежительно выдал он.

- Что ты имеешь в виду?

- Тушь. Сотри. Тебе не идёт.

- И пахнет китом, да? Неприятно.

- Ну да. Конечно. Кто я такой?!. Просто – Абадонна. И паспорта у меня нет. И в городских архивах я тоже не

значусь. Никто. Знаешь, как начинал жить ? С мелкого беса. Во все лопатки. Ни слёз ни жил не жалея. Вот такой

мелкой грудкой поднимаясь. (Он кивнул на кучку опавших прошлогодних листьев, мелким водоворотом

закружившихся слева от него). - Чего желаете? Денег? Любви? Славы?

Она грустно улыбнулась.

- Да, Ваше высочество. – Всё – пыль. И Ваша оболочка пока… - он многозначительно промолчал.

- Пыль. Дальше – что? Вытряхивать меня собрался? – Ирина приободрилась.

- Ну что Вы! Как можно?!.

- Хватит ёрничать.

- А? – он приподнял очки и улыбка – нежнейшая, обворожительнейшая озарила всё его лицо.

Лицо было округлое, чистое, безмятежное и красивое, как у Будды. Небольшой правильной формы нос, красивые,

чуть пухлые губы, карие глаза под длиннейшими и самыми пушистыми ресницами. Только зрачок – не чёрный, а

тёмно-золотистый. Через секунду зрачок стал белым, улыбка спала, очки снова прыгнули на переносицу, да так и

застыли. Мелкими быстрыми шажками он двинулся навстречу Светлане и её гостям. А Ириша, застыв, так и

осталась стоять на месте, как каменная статуя.

Она видела только лёд впереди и позади себя. Внутри в кристалле - намертво вмороженный тюльпан, над

головой – сиреневую звезду, тускло мерцавшую сквозь ледяную толщу.

- Ай и бес! Как провёл нескромно! Бесстыжий бес…

Он улыбнулся, ещё более мелкими и быстрыми шагами миновал ряды деревянных базарных прилавков и…

скрылся за поворотом.

 

* * *

 

Рыжий пушистый кот - бывалый джентльмен, ощетинился и зашипел ему навстречу. Макс, широко улыбаясь,

двинулся дальше. Про Ирину, казалось, забыли все на свете.

Рыжий пушистый джентльмен обогнул череду прилавков, с опаской приблизился к молодой даме, странно

застывшей возле перекрестка четырёх дорог. Белые усы его и шикарная шубка встали дыбом. Он умоляющим

взором глянул ей в глаза и быстро потрусил к группке «иноземцев». Быстро, лихорадочно соображая, потёрся

мордашкой о ноги лысеющего брюнета. Уяснив себе, что он на верном пути, кот затянул теплую песнь привета.

- Какой красавец! Глазищи – зеленые. Светлые-светлые, – брюнет нагнулся его погладить.

- Живей, живей, Ромео! А то погладишь холодный труп, - пропел кот.

Брюнет опешил. Кот устремил тревожный упреждающий взгляд вправо-вверх:

- Там твоя дама? Осталась одна.

Вправду ль упряма?

Грустит как луна…

 

С ней ты не будешь

Ни нежен, ни груб.

Что же добудешь,

Огонь, или труп?

- Котофей Иванович… - лысеющий Ромео пошёл крупным холодным потом, - Ириша… Иришенька, ты где?!.

- За мной! – пропел кот. – Может, цветы возьмём?..

- Возьмём, конечно. Она ещё и тюльпанов не видела в этом году.

Кот улыбнулся во все усы:

- Приятно иметь дело с тем, кто тебя понимает. Направо. Только направо.

Они обогнули несколько прилавков. В нос пахнуло рыбой.

- Пойдём, приятель, я тебя рыбкой угощу. – Миша порылся в кармане.

Кот посмотрел на него, как на больного. Снова устремил ясно-зелёный взор вверх-вправо. Незадачливый Ромео

глянул на перекрёсток. Застыв взором в одной точке, прямая, как палка, бледная, как сомнамбула, у перекрёстка

стояла Ирина. Гружёный КАМАЗ, непонятно как выплыв из-за поворота, на всех парах нёсся на неё.

Быстро заткнув букет тюльпанов за пиджак, едва не сбив с ног кота, Миша побежал к перекрёстку, на ходу

перепрыгивая деревянные прилавки.

- Опоздай он на секунду – КАМАЗ впаялся бы в «сладкую парочку», - уверял своих друзей кот. – Но Ромео был

быстрым и любящим. Он успел выхватить с перекрёстка закаменевшую Джульетту. Тут и сказке конец. Какая рыба!

– морщился кот. – Слава богу, что все живы остались. Не рыбой единой сыт кот.

 

* * *

 

- А – а, рыжий хвост! – сквозь зубы процедил Максим. – Значит, белые тапочки не потребуются. Ну что, дамы и

господа? Я подвязался сводить вас на рынок. День – воскресный. Универмаги на замке. Не вздумайте менять рубли

на зайчики. Фарцовщикам тоже жить хочется. За мной.

Кот ошалело глянул на честную компанию, прижал уши и ретировался.

- Миша, ты чего мокрый такой? От цветов, наверное. – Светлана принялась его по-отечески отряхивать. Мокрые

дорожки тянулись от середины пиджака до коленей. – Ребята сказали: тут КАМАЗ жварил...

- Иришеньку разморозили, остальное – ерунда, - просопел Мишаня, с трудом приходя в себя. Максим иронически

хмыкнул. Бросил взгляд на одеревеневшую Ирину: «Не чухайся, time is money. Справа – шикарное детское. Без

синтетики. Слева – женское. Бери, пока дают. В Универмаге этого нет».

Она вспомнила про детские колготки, выигранные по случаю в школе в лотерею и, вздохнув, шагнула к

прилавку.

- Она, ошибок нет. Средь белого, голубого и розового выбирает голубое с жемчугом.

– М-м да.... Серебро, и эти тюльпаны.

- И кот.

Ирина оглянулась. За соседним прилавком, втянув под кожу оголившиеся голубые жабры, едва прикрыв веками

круглые рачьи глаза, блаженствовал низкорослый фарцовщик:

- Может, вот это захотите посмотреть...

На прилавок легли шикарные металлические банты, сплошь усыпанные разноцветными камешками.

- Стеклярус? – Мишаня невольно залюбовался.

- Обижаешь, мил человек. Настоящие камни в позолоченной оправе. Золото без сплава плохо держаться будет.

- Миш, пойдём, - Ирина тронула его за локоть.

- Молодой человек, а может, это?

Огромные золотые розы, тончайшею резьбою повторяющие все изгибы лепестков, бутонов и мелких листиков – на

заколке, зеленоглазые стрекозы с прозрачными крылышками и маленькая виноградная лоза, будто только что

оборванная с виноградника. Продавец хитро прищурился:

- Возьмите своей даме. На память. Не бойтесь – имитация. Это недорого. Разве она этого не достойна? – зашептал

он Мише на ухо. Миша нервно облизал губы:

- Выбирай, Иришенька, пока дают.

- Тогда я выбираю... виноградную веточку.

Продавец кивнул. Последние льдинки, сковавшие собой её сердце, сосуды и нервы, без вреда для жизни,

растаяли. Кожа из синюшнего приобрела молочно-голубой оттенок, на щеках заиграл лёгкий румянец.

Уголком глаза она увидела голубого краба, спешащего вглубь шумного базара. Ириша недоумённо с восхищением

покачала головой: «Во, даёт»!

- Малыш, не знаю, в чём причина, но это – не имитация. Не заловят нас? – Миша беспокоился.

- Не знаю. Да вроде, не должны. У меня странное ощущение, что это – моя вещь. И очень давно мне принадлежит, -

Ирина улыбнулась и потеплела.

- Угу! – он кивнул. – Как польское колье с сапфирами.

- Миша! Пойди-ка, погуляй. Там Света экскурсию ведёт по городу. Наверняка ещё приедешь. Так что тебе полезно

будет. – Максим, изящно согнувшись, предложил Ирине руку:

- А мы – осмотрим здешние храмы.

- Осмотрите – чего? – Мишаня нервничал и не понимал хода этой «игры».

- Храмы, Миша, храмы. Ваше высочество, Вы возьмёте-таки мою руку? Она тёплая. В ней нет скорпиона. А

брусчатые блоки у храмов подогнаны так плохо. Одно слово – люди... Ваши каблучки такие тонкие и острые... –

Мишаня кивнул и двинул вперёд:

- Доставишь в целости и сохранности.

 

* * *

 

Солнечный диск, опустившись на кованую крышу Софийского собора, вдруг из желтого стал ослепительно-

синим. Он плавно и мягко отделился и приветливо пропульсировал, снова поменяв цвет.

- Ты видишь, все едины, - Макс повёл вокруг рукой, - и он прошел по кругу, и я. И ты тоже пройдёшь. И огни

Вечной реки, и стоянки. Круг завершён. В твоих руках – тюльпаны, под ногами – травы. У ног – кошки. ( Он

поморщился) – те еще хвосты... Собаки мне ближе, конечно. Волки – ещё ближе.

Ирина невольно улыбнулась. Стайка белых голубей вспорхнула с наличников и быстро устремилась вниз.

Обняв её крыльями, облепив плечи, спину, грудь, укрыв щеки, они тревожно припали...

- Не трону,- он улыбнулся.

Теплый, мягкий, упругий поток воздуха, нагнетаемый крыльями, как ангельский массаж, быстро успокоил её и

привёл в небывалый восторг.

- И чего ж ты боялась? Вон - как любят!..

Тощий рыжий пёс рванулся с паперти, обнажил белые клычки в очаровательной улыбке.

- Плохо кормят бедолагу. Как велосипед... И у меня нет ничего, - пожалела Ирина.

- Сам добудет. Не маленький. Не надо никого унижать подачками. А то расслабится и работать перестанет.

- Работать?

Максим присвистнул. Пёс, никем не остановленный, рванулся в храм.

- Ничего не понимаю. - Ириша недоуменно потрясла головой.

- «Книгу Жизней»! – Макс требовательно вытянул вперед левую руку. Пёс аккуратно положил тёмно-жёлтую

замусоленную и кое-где потрепанную книгу, больше напоминающую Амбарную.

Переминаясь с ноги на ногу, он преданно поморгал мелкими глазками, ещё раз обнажил в улыбке клычки.

- Всё. Пошел! И помойся. От тебя воняет. – Жиденький хвост нервно дёрнулся и прилип к песочному бедру. -

Не пугайся. – Абадонна брезгливо тряхнул Амбарный фолиант. Это – контрактники: убийцы, насильники,

приспешники и подлипалы. Он раскрыл книгу. Пахнуло кровью, гнилью и... битым стеклом. Под ногами просвистел

мокрый сквозняк.

Дверь храма снова открылась. Вышел волк. Поднял в клятве переднюю правую лапу.

Столбы Огня – огненно красный, ярко-рыжий, тёмно-синий и чёрный – колоннами взметнулись вверх.

- «Книгу»! – Абадонна почтительно наклонил голову. Бело-серый волк волчком закружился на месте. Стена

белого огня пополам раскроила площадку храма.

Храмовый зал заполнили динозавры. Бронтозавры с тяжелыми панцирями едва волочили по плиточному полу

свои хвосты. С хвостов – вниз, из голов – вверх выползала металлическая пленка, делённая на файловые

фрагменты. Испуганные тиранозавры, потупившись, встали рядами, прижав к бокам свои тощие лапы. Стегозавры,

сотрясаясь, наполняли плотно-розовым светом свои тела.

Абадонна пробежал глазами несколько страниц книги, исписанных кровью. Тело его осветилось изнутри,

вспыхнуло и – пошло делиться на клоны. Клоны составили собою рисунок ВЕЧНО ВРАЩАЮЩЕГОСЯ КОЛЕСА

САНСАРЫ. Колесо на огромной скорости влетело в Храмовый зал.

«Кирийен Иллиссо

Кристэ Иллиссо» - долетело до Иришиных ушей.

Храмовый пол опускался вниз. Вместе с ним опускались и динозавры. Кадры их металлических файлов

вспыхивали под светом Колеса, информация воспроизводилась, как по ленте Мёбиуса, переходила на внутреннюю

сторону плёнки.

«Кирийен Иллиссо...»

 

- Причастились. Служба закончена. – Абадонна побледнел. Чёрно-красно-коричневые сталагтиты , оплывая,

стекали с храмового пола под землю. Бледно-жёлто-песчаное Колесо, поднявшись вверх, схлопнуло его клонов.

Аура Абадонны осветилась тёмно-жёлтым плотным шаром, явив у головы его тройную корону. В благодарности он

наклонил голову. Волчок снова поднял вверх правую лапу и поклонился Солнцу.

Солнечный диск рывками двигался к закату. Веяло ночным сквозняком.

- Ты привел её? – Абадонна развернулся лицом к белой стене огня. Волк кивнул. Снова закрутился волчком

и – нырнул в огонь. Тут же раздался щелчок. Возле Серого появилась маленькая худенькая голубоглазая девочка

лет трёх-четырех. Светлые длинные волосёнки её прядями опадали на глаза. Она была до того измождена, что с

трудом держалась на ногах.

 

- До чего довели дитя! Просто чудо, как терпелива.

Эх, волчок, как же мне тоскливо...

Это, братец, Луна, Луна. –

Он рванул на груди рубашку, -

Ощетинилась волчья шерсть.

- Эх, волчок, видно дал промашку...

Их с костями бы надо съесть!

 

И не быть тебе, братец, волком.

Так пойдём же отсюда прочь! –

Вой ответный – далекий, долгий

Лоскутами разрезал ночь.

 

- Я сегодня дарю подарки.

Хватит, волки! по горло – сыт.

Жировать по Украйне – стыд.

Так в Чечню! Как там будет жарко...

 

Девочка стояла и напряженно смотрела на него, эта маленькая девочка, похожая на одинокую незабудку, будто

с корнем выдранную из земли.

- Сохрани её, брат. Сбереги, чтобы и волоса с головы не упало. – Волк кивнул. Подставил ей теплую спину.

Тонкие хрупкие пальчики она запустила в серую шерсть, усталой головёнкой склонилась к волчьей шее. Он лизнул

её и – пошёл нарезать круги.

Снова раздался щелчок. Опала стена огня, выплюнув маленький чёрный уголек. Его Абадонна положил себе в

карман «до лучших времен».

- Взрослые уроды, справляют свои удовольствия, а страдают – безвинные дети. -

Он возмущенно покачал головой. Ни волчка, ни девочки. Будто и не бывало.

– Ты всё видела. Надеюсь, не считаешь, что этот мир принадлежит только людям?

- Глупо было бы. – парировала Ирина, - не считаю.

- Я так и думал. Нас, наверное, уже потеряли. Впрочем, ещё более вероятно - не вспомнили вовсе.

- Ты сказал о Чечне. Неужели ничего нельзя изменить?

- Не я пишу «Книгу Жизни» - люди пишут. Важно всё: мысли, поступки, желания. Желают войну- они её

получат.

- И ничего исправить нельзя?

- Нам с тобой – ничего. Сами исправят.

- Да, детка. Он одинаково справедлив к каждой воюющей стороне. Ни одна жизнь просто так не пропадает

даром. – Ирина воззрилась в плотную стену сумерек, услышав знакомый голос. Густой туман собирался клочьями,

явив белого волка. Рядом с ним выткалась лысая голова с очками на резинке.

- Азазелло! – она чуть не вскрикнула от радости. Азазелло совсем проявился:

- Добрый вечер, детка.

- Ну что это такое? – Макс отступил. - Тебя – встречают, а меня – нет. Из кожи вон лезу... Устраиваю праздник.

- А ты не лезь. – Азазелло огладил белого волка. – Не бес, поди. И тебя встречать будут. Какие твои годы!

Ну что, (он наклониля к Ирине) – праздник – это хорошо. Нашла свою заколочку? - Она кивнула.

- По ней на тебя и вышел. Не обижай её! – он поцеловал Иришу в макушку.

- Так только поучу.

- Поучи. Но очки пока не снимай. Она ещё не готова.

- Подготовим. Вон – голубиц у Сети подбирает. Каменных. Живых-то ей мало...

- Со временем. А то – тюльпаны собирать, розы, кошек... Да и грузовики - «КАМАЗы» - как грубо!.. – Азазелло

поморщился, шагнул в стену храма и пропал.

- Ладно. Кафе «Миллениум». Осободишься – милости прошу. – буркнул Абадонна.

- Много чести, - проворковало с соседней акации, - не демиург, чтоб Азазелло пиры править.

Ириша невольно улыбнулась.

- Ну Вы-то, надеюсь, не откажетесь посидеть со своими друзьями. – Абадонна грустно и язвительно улыбнулся.

- Не откажусь.

- Тогда – в «Миллениум». Там всё уже готово.

 

* * *

 

Торжество было уже в самом разгаре. Небольшой зал, сплошь уставленный и увешанный зеркалами, создавал

иллюзию расширяющегося вверх, вниз и по всем сторонам бегущего на тебя пространства. Тем быстрее

расширяющегося и бегущего, чем скорее двигался в нём входящий.

Ирина скользнула глазами навстречу зеркалу: всё ли в норме? Не растрепалось?

- Всё отлично, принцесса. Позволите? – Абадонна привычным движением, быстро отцепив заколку, поймал её

непокорную выбившуюся прядь. – Белиссимо! – И так же проворно мастерски закрепил.

Отшатнувшись, она возмущённо с укором глянула на него и тут же прозрела: он в зеркале совсем не отражался.

- О, майн год... какие мелочи! – слегка напрягшись, он потянул снизу вверх на себя молочные нити пространства.

Зеркало тут же явило золотой смокинг, сплошь усыпанный бриллиантами, тончайшую сорочку тёмно-синего шёлка,

такую же – бабочку, скреплённую огромной сапфировой брошью и мелкими сапфировыми запонками. Голову

венчала тройная корона.

- Мелочи, досадные мелочи.

Она глянула в зал. Все столики были заняты. И за столиками тоже все были заняты настолько, что их не замечал

никто. Абадонна вплотную подвёл её к зеркалу:

- Всё так?

Белый туман выплывал из зеркал и стен. На минуту Ирине показалось, что голова её кружится и зеркало

засасывает её всю, без остатка.

- Тебе плохо? Вина? - Ничего! Это – в первый раз.

Она неопределённо покачала головой. - На светлой блузке её в области ключиц, груди, живота расплывались

неопределённые яркие сине-вишнёвые пятна.

- Это?..

- Ерунда. - Ваша виноградная ветвь. – Он заботливо отряхнул её блузку подушечками пальцев. Пятна пропали.

Тело Ирины заметно посвежело.

- Ну вот. И всё. Сущая безделица. – Он отвёл её от зеркала. – Нам – вниз. Ступенька. Аккуратнее. Не спеши.

Она ступила. Но как-то странно. Каблук босоножек вытянулся. Казалось, тонкая шпилька опустилась прямо на

стекло, заскользила. Под ногами оказались девять стеклянных дисков, нагромождённых ступенями друг на друга.

- Я предупреждал: не спеши. Платьице поднять не хочешь? – закипая внутри, Ирина уже собралась выдать нечто

колкое. – Абадонна грустно вздохнул, зажмурился, как от боли, скользнул глазами по ступеньке. Шаг. Ирина

встала, как вкопанная – под ногами что-то мешалось. Шаг! – послышался треск рвущейся нити, затем – звук

пикирующих на пол бусин стекляруса... - Разорвёшь ведь...

Нежно-бирюзовое шёлковое платье, затейливо шитое по подолу жемчугом, преградило ей дорогу. Огромные

жемчужины, рассыпаясь, стукались о ступеньки.

- Азазелло... – я же предупреждал...

- Свободны.

- Свободны...

Длинные прозрачные руки, стремясь сквозь ступени, захватывали жемчуг. В благодарном поклоне склонялись

головы. Наполняясь молочным светом, уплотнялись тела и – уходили вверх.

- Свободны! – ликующим гимном наполнялся зал.

- Азазелло!.. – Абадонна кисло беспомощно выдохнул. – Чего она тут устроила!?.

-Нельзя сюда! Я же сказал: Нельзя в зал с собаками. Вы что, с ума все посходили? – Метрдотель беззвучно

семенил ногами, выталкивая посетителей.

- Спокойно, дядя. Ты где собак-то увидел?

У столика, грозно оскалясь, опустив вниз морду, сидел белый волк.

- Прочь! – пролаял он. – Метрдотель в ужасе ретировался и рухнул в кресло.

Меж волчьими лапами, лепясь странно и нелепо, светилась круглая коробка с розовым бантом. Абадонна хмыкнул.

- Ассират! – оскалив зубы, рыкнул волк. Дал – Азазель...

- А сам...

- Не придёт... – зевнул волк, засеменил к стене и – вытек наружу.

Абадонна приблизился к коробке, недобро сверкнул глазами:

- Кем я только не был, принцесса... И уборщиком, и брадобреем, и алхимиком – тоже был.

- Я поняла, - приподняв платье, Ирина попыталась спуститься.

- Ничего ты не поняла, - он нежно придержал её за локоть. Сзади из-за спины, отсекая пространство стеклянной

ступени, торопился огромный голубой Краб, весь увешанный крючками, нитками и мелким жемчугом.

- Кому щи – жидкие, кому жемчуг – мелкий! – проворчал Абадонна. Краб опешил...

- Задержитесь, Ваше высочество. Не позориться же – с разорванным подолом... – Ирина залилась румянцем. – Вот.

Азазелло прислал. – Он ловко развязал круглую коробку, галантно приподнял крышку:

- Угощайтесь!

Голубой Краб замер, переводя круглые выпученные глаза с коробки на Абадонну.

- Чего вылупился? – гаркнул Абадонна. - Трудись. - Гарсон! Вина! (Он наклонился к Ирине): - Какое предпочтёте в

это время суток? - Она нежно глянула на голубого Краба:

- Любое. Можно «Кадарку», например.

- Ну хорошо ещё, что не бренди и не виски с содовой.

Краб быстро выплюнул на подол жемчужины, скрепил плотной паучьей сетью. Едва двинул клешнями. –

Послышался звук перерезаемых нитей.

Тут же поплыло вверх круглое зеркало купола. Ярко-синим светом вспыхнул зал. Все замерли.

- Мессир! – Абадонна просиял.

- Возьмите испанское 648 года...

- Уно моменто... Гарсон!

Официант незамедлительно выплыл с керамической бутылкой. Дойдя до ближайшего зеркала, стрельнул

электрическим залпом и размножился. Тут же к девяти столикам заспешили девять гарсонов, как две капли воды

похожих друг на друга.

Мессир, в серебристо-сером смокинге, в галстуке с платиновой нитью, одетый скромно, но со вкусом, насмешливо

глянул на раззолоченного Абадонну, подняв бокал:

- Ваше здоровье!

Тёплым бархатным взглядом он обвёл зал. Тёмный тубероз за Мишиным столом сменился нежно-сиреневой

столепестковой розой без шипов. – По-моему, шипов предостаточно было, - он улыбнулся:

- Ирина, я пью за Розу Мира. Без шипов. Веселитесь. А у меня, к сожалению, ещё есть дела. Удачи всем.

Купол закрылся. Пространство зала заполнилось золотистым светом и... стихами, звучащими прямо в голове:

- Уж как помню слова Отца:

«В этих храмах довольно шёлку!»

Упросил не снимать с лица

Пёстрой ткани лимонно-жёлтой...

Ириша привычно приподняла платье, шагнула вниз, поддерживаемая Абадонной. Каблук её укоротился, босоножки

стали бронзовыми, платье – нежно-лимонным с пёстрой накидкой. Та же накидка скрыла пол- -лица.

Шаг... Абадонна опустил глаза.

 

* * *

 

Внизу под ногами оказалась тёмно-красная площадка из хорошо подогнанных кремниевых блоков.

- Господи, кровь. Везде – кровь…- Ирина с ужасом огляделась.

- Успокойтесь, донна. Это ваша кровь. – промурлыкало в её голове. – Этого уже не случится… Пока.

Впереди алела пирамида без крыши, с усеченным верхом. Позади - в глубине зеленой саванны серебрилось

огромное яйцо. Под ним кипела вода, заполняя собой пространство снятого грунта.

- Быстрее. Идти быстрее можешь? – мягкий мужской голос заботливо насторожился.

Она отрицательно помотала головой.

- Придется… Бежать! – голос оборвался. Она почувствовала, что её взяли на руки. Резкая боль вспышкой озарила

всё вокруг. Холодный серо-голубой мужской скафандр, как рыбья чешуя, приятно холодил её тело. Ног она не

чувствовала. Новая резкая вспышка окрасила красным пустую каменную площадку. Сквозь тягомотину красного

тумана, сквозь серо-белую сетку пирамид она увидела низкорослых кривоногих людей с мощной шапкой тёмных

волос на голове, с голыми мохнатыми торсами. Люди размахивали руками, что-то орали и бросали камни. Бросали

очень хорошо. Короткий удар в голову. Снова – вспышка. Тёплые ручейки стекают по её шее к плечам. Короткий

удар в живот. Тепло, разлившееся по спине и в животе, и красные, окрашенные кровью ступени.

Несколько ступеней до верхней площадки… Нежно, трепетно несут её сильные, крепкие, жилистые мужские руки.

И вдруг… начинают ослабевать. И свой, собственный голос звучит для неё в пространстве:

- Возьми всю мою воду жизни. Надо дойти. Непременно наладить… связь. Это… чужие…

Раскрываются огромные поры на её теле, влага перетекает в ослабевшее от борьбы избитое камнями мужское

тело. – Это мы здесь – чужие. - Люди лезут вверх по ступеням нашей же пирамиды. Люди бросают камни, портят

узлы связи, отлаженной тысячелетиями. Откуда эти люди? Почему белые ступени, ведущие вверх, к взлетной

площадке – красные? Они - в крови. Сколько же крови здесь было? Кого они приносили в жертву на нашем же

комплексе? Кому?

- Кому, донна? – промурлыкало в её голове.

- Агарату. И фэру Ардосу. – сама себе ответила она. – Фаро должен… Должен жить… - голова её падает. Она

чувствует своим телом приятную тёплую влагу. Ног – не чувствует. Но тело её одевается в серо- голубой рыбий

скафандр с огромным плавником. За ушами приоткрываются ярко- голубые жаберные щели. Из скул под действием

воды чуть показываются мелкие пересохшие медузки – сенсоры… И… опадают. Фаро плещет воду ей в лицо,

взбивает её коктейлем вокруг и… отдает тело воде. Полудлинные золотистые волосы, завившись спиральками,

прелым снопом всплывают вверх. Поникшие руки, изломанное тело и раскрытые темно-бирюзовые глаза,

устремившиеся вверх, к взлётной площадке:

- Связь?..

- Есть. – он плачет… - Есть. Не закрывай глаза. – Она не закрывает. И глаза её так и остаются – вопросительными,

широко распахнутыми и неподвижными…

Пришли люди-рыбы и люди-драконы. Сняли с её шеи костяной жетон с девятью выбоинами,

похожий на домино, и – бросили в море.

- Арданаёкс! – с удовольствием выпыхнул жирный лохматый жрец в красной тряпке, поплёвывая себе на руки. Он

метнул им вслед хороший острый камень. Тот, не долетев, бухнулся рядом с «рыбьей» головой.

Чудовища, не реагируя на выпад, плавно, как по команде, забрали тело и – ушли в море.

 

* * *

 

- Опять – слёзы? Сколько можно! Помилуйте… - белый густой туман клочьями собирался из стен. – Макс! У тебя

совести нет. – белая кошачья морда с очками на резинке трафаретом застряла в стене: –

Мой подарок… Опять не отдал? Форбс! – огромный чёрный дог в бирюзовом ошейнике открыл лапою дверь.

Баюкнув, шлёпнул ею по распущенным губам и груди просыпающегося метрдотеля. Тот, придя в

ужас от страшного кошмара, решил его «переспать» и, крепко зажмурившись, снова захрапел.

«Самозванку – погоним прочь!

Мы ж в сердцах тебя – не покинем.

Тихо падали звёзды в ночь

И рыдала в волнах богиня…»

- стихи отзвучали. Чёрный дог вплотную подошёл к Ирине. Мягкий толчок вывел её из оцепенения. Дог

почтительно склонил треугольную голову:

- Форбсик! Пояс…

Тёмно-синяя и голубая змейки проворно юркнули – одна вверх, другая – вниз. Мелке голубые медузки,

увлажнившись, вышли у «донны» из скул.

Тело её стало золотым, затем – серебряным, потом – нежно-розовым и, наконец, бирюзовым.

- Простите, донна. Не признал сразу. – Абадонна проворно поднёс к её рукам круглую кондитерскую коробку:

«Ваша амрита».

- Врёшь, паршивец! – промурлыкал кот, выйдя из стены, - силою захотел померяться…

- Я… - Абадонна растерянно заморгал.

- Пока сильнее, конечно. Берите, берите, Бонна Диа! – Она нагнулась к коробке, кивком головы поблагодарила

Азазелло. Тот продолжал:

- Форбс! Вина. Нашего.

Дог лениво потянулся, нырнул под стол. Тут же из-под скатерти вынырнул загорелый поджарый гранд в чёрном

смокинге с волосами и подстриженными усами цвета платины. Усы, топорщась, двигались в

разные стороны. Брови – тоже:

- Бонна Диа, за торжество природы!

На секунду он застыл с протянутой рукой, устремив вверх круглые светло-бирюзовые глаза. Жёлто-зелёный

флуоресцирующий луч прошил его правую руку. Улыбнувшись, он наклонил голову:

- Благодарю, мессир!

В руке Форбса остался маленький костяной рожок. В воздухе запахло розами:

- Прошу…

Новоявленная донна отхлебнула из рожка воздушный розовый эликсир.

- До дна, милая донна.

Волосы её потемнели и свились в упругие локоны, кожа стала розовой и засветилась золотым и ярко-розовым.

Форбс с состраданием озабоченно покачал головой:

- Вам предстоит бой, милая донна. И не один. Берегитесь… Бегемота.

- Кота – Бегемота? - он кивнул.

«Если его здесь нет, значит – он уже не кот.» - пронеслось в её голове.И если здесь - нет, значит – не в Харькове.

- Правильно мыслите, донна. – Форбс кивнул. - «Как сказала одна мудрая дама м-м… Нина Демичева: «Станет

лысеньким калекой, -

- Превратится…»

- В человека. – закончила Ириша. Не лысенького.

- Мм-да!

Белый кот подобрал лапы, натянул очки на резинке:

- Хватит, Форбс. Мы своё дело сделали. Нам пора.

- Не забывайте о подарках, донна. – мурлыкнул Форбс.

- Вот, колбаса! Кошачья натура. – зашипел Макс.

- Станешь похожим на того, кого гонишь. Хвост вырастет, пушистый! И уши – домиком…

Максим покрутил головой. На стене… остался чёрный кошачий трафарет с белыми усами и белая пушистая морда в

очках на резинке.

- У, морда!

- Кого Вы имели ввиду, Макс? – Зеркальный Купол приоткрылся…

- Мессир…

- Не меня, надеюсь. Ничего поручить нельзя… Я всего-то просил отыскать тебя стоящий фрагмент донны Бонус.

- Я…

- Отыскал. Так заканчивай скорей!

 

* * *

 

«Донна» судорожно задумчиво шагнула вниз. Каблуки её - исчезли. Покрывало – тоже. На ногах остались золотые

туфли змеиной кожи, за плечами – тугой золотой шлейф. Ноги сковало. Тело нервно клонило в

разные стороны. Она достала из круглой коробки розовый, тающий во рту зефир. Вмиг тело её стало лёгким, но

голова заметно потяжелела.

Абадонна улыбнулся:

- Тяжела корона, Бонна Диа? – он легко подхватил её на руки, шагнул вниз. Зал заполнился водою и тут же

перестроился, открыв систему длинных, но узких круглых коридоров.

- Тэсс! Тэсс! – услышала она – возьми свой зуб и всплывай вверх. Вверх!

Вода становилась мутной. Со всех сторон сыпались балки и камни. Она попыталась всплыть. Под водою, у портика

стоял белый окованный ларец. Подле него – красивая седеющая женщина протягивала ей

белый сверкающий шип:

- Беззубый рот больше не имеет права на тайну… - всплывай!

Металлическая балка, отделившись от стены, ударила женщину в спину. Она попыталась крикнуть от боли,

приоткрыв рот. Обнажились змеиные зубы. Балка, перебив прежде упругий позвоночник, заставила женщину

сложиться вдвое. Белый змеиный хвост дёрнулся и затих:

- Не трогай! Я – всё… Всплывай!

…Узкие круглые коридоры, заполняющиеся рыжей водой, летящие камни, запах серы и… слёзы. Да были ли они?

- Выплыли, донна? – Макс терпеливо ждал, пока дыхание её выровняется. Снова шагнул вниз.

 

* * *

 

Она увидела подземелье, выстланное белым камнем. Вниз вели ступени. Наверху стоял длинноволосый мужчина,

лет тридцати, одетый в тонкую белую хламиду. Красноватое лицо его было белым от ужаса. Широкие ноздри

огромного носа раздулись непомерно. Зеленоватые блеклые глаза грозили вывалиться из орбит. Язык прилип к

небу, и изо рта вырывались нечленораздельные звуки. Кисти и поджилки его мелко тряслись.

- Моше, а Моше! Смелее, маленький деспот! – легко подбадривал его учитель. – Покажи всем нам, на что ты

способен.

Тот дернулся назад и промычал в ужасе нечто невнятное.

- Моше, - удивился старец, - вот твой посох. Это - посох старшего жреца. Возьми его.

Мужчина, пытаясь преодолеть страх, плотоядно потянулся к посоху. Глаза его зажглись, с губ капала слюна.

- Возьми его. – старец с сожалением покачал головой:

- Какой из тебя жрец! Мелкий дрисливый гусенок… - мысли старца мелкими сереневыми шарами витали меж белых

холодеющих стен.

Мужчина собрал в себе последние силёнки, натужась, шагнул.

– Бедная, бедная Хатшесупт… Кого она выпестовала? – старец сочувственно потряс головой.

«Жрец» тем временем с такою силою ухватился за жезл! Щеки его затряслись, губы запрыгали и растянулись в

блаженной улыбке.

- Так, Моше. – сиреневые шары, немного побившись о стены, устремились прямиком к макушке «высшего». – Ну,

а что высший жрец думает о женщинах? Тэсс!

- Я здесь, Самех.

«Посвящённый» осклабился: упёрся носом в свою широкую, но впалую грудь. Тонкий хитон его снизу доживота

натянулся парусом.

- Так я и знал… - Самех грустно зажмурился: - Змея, Тэсс, змея… - она улыбнулась, глубоко вздохнула и

задумчиво выдохнула в посох. Тот – завибрировал синими и сиреневыми огоньками и… пополз.

- Змея! – Моше дёрнул ногой, - Змея… - парус поник, голова «посвящённого» затряслась, губы запрыгали.

Тэсс и Самех, ретировавшись, прикрыли носы. «Змея» снова стала упавшим посохом.

- Хорош… гусь – с сожалением выдохнул Самех. Тэсс хихикнула.

- Да! Деспот… деспот! – Мош ударил себя в грудь. - Вы.. вы еще не раз пожалеете, что смеётесь надо мной. – Ах,

зал Ассират… Ах, мужчинам нельзя! – кривлялся он, передразнивая жриц. – Можно…

Широкими шагами он мерил залы Аменти. Нос его и без того широкий, покранел и раздулся ещё больше. Кулаки

сжимались сами собой:

- Вы ещё увидите… Вы ещё узнаете, кто здесь в пирамиде – жрец! – Пригнувшись, он изо вех сил бахнул по

длинной балке, торчащеё в круглом отверстии ребра Нижней пирамиды. Стена странно затряслась и подалась

назад. Он гордо выпрямился:

- Слабый? Я – не слабый. Даже стены слушаются Моше.

Беспокойные ноги вынесли его с бокового хода прямиком в пески. Остановившись у песчаной горы, он раздул

ноздри, вытаращил зеленые в крапинах глаза и заорал:

- Стены и горы, слушайтесь Моше!

Странная тишина зависла повсюду. Даже беглые рабы, орудуя в далеке кирками, притихли, и бич погонщиков не

выстрелил в их голые сонные спины.

Мош полез вверх. Солнце клонилось к закату. В нижних храмах служили вечернюю. В Красном женском доме

богини-жрицы пели благодарный гимн вечернему Ра, спешащему на помощь в Дуат.

- Поёте? – бурчал он, залезая всё выше и выше. Пойте-нойте! А я – не пою. Эй, пески и горы, слушайте Моше! –

голос его далеко разносился вокруг и возвращался эхом, повторяясь и окрепнув.

- Да, Моше… - раздалось сверху и снизу. Я – твой бог. Я слушаю тебя.

Мош притих. Прислушался всем телом и … Бахнул по желтой скале. Скала затряслась, посыпался песок. В

осыпавшееся от песка отверстие он увидел… огромные жучьи челюсти.

Перетрухнув порядком, он попытался бежать – не сожрал бы!.. – Бело-зелёный свет шёл от скалы.

- Моше! Не бойся. Я – твой бог. Ты будешь Великим жрецом. Воды и змеи будут тебе подчиняться. Станут твоими

игрушками, Моше. Сними же обувь! Ты – на Святой Земле.

Не веря своим ушам, «избранный» неофит глазами искал источник голоса в скале.

- Моше! Ты найдешь источник, как только он тебе потребуется. А теперь – закрой глаза, чтобы мне ненароком не

ослепить тебя. – Зажмурившись и прикрыв руками глаза, он всё ещё боялся верить услышанному. И вдруг…

Вскрикнул от острой боли. Сноп яркого света, вспыхнув, погремел и погас.

- Это наш Завет, Моше.

- Ты станешь Великим жрецом. Но сначала ты принесёшь мне Белый Ларец Ассират. – Огромные, как жернова,

жучьи челюсти вспыхнули бело-зелёным огнём и погасли.

Моше снова зажмурился. Открыл глаза. Густая темнота окутала пещеру. Он попятился.

- Хорошо бы сандалии найти. – с тревогой подумал он. «Великий жрец» попытался добыть «блуждающие огни». Но

он вдруг вспомнил, что сегодня – не пел, и даже не дышал, что не обедал, даже не ужинал…

Едкий смешок раздался за его спиной:

- Смелее, Великий Жрец. Добудь Жёлтое Око. Принеси мне Белый Ларец Аппа Сарпанту – сундук Ассират. И вода, и

змеи подчинятся тебе.

Мош засопел, напрягся и подался к белому дымящемуся отверстию в пещере. Голова его горела, ноги мёрзли.

Правая лодыжка вообще ничего не чувствовала. Не помня себя, он с трудом доплёлся до Мужского Дома Жрецов,

тут же на пороге с силой бахнул в верхний косяк двери и – вырубился.

 

* * *

 

Дежурный с трудом втащил на плетёную циновку одеревеневшее тело. Оглядев Моше, он решил, что это Аппа

Сарпанту наслала на него болезнь в наказание за ночные похождения на женской половине, послав своего

скорпиона. Разжав Мошу челюсти, он с трудом влил ему в рот дымящееся противоядие. Мош часто задышал, но на

пение дежурного не реагировал. Он остался глух к пламени свечи. На свинцовое прижигание печатью Мош

несколько раз вскрикнул, зажав зубами губы, но глаз не открыл.

Встревожившись не на шутку, молодой дежурный, Хапинас, позвал Самеха. Великий жрец тяжело вздохнул.

- Выживет?.. – Хапинас в отчаяньи так стиснул печать, что оливковые пальцы его побелели.

- Лучше б умер…

Дежурный недоумённо впился глазами в Самеха:

- Но… Почему? Я же всё делал правильно?

- Ты молодец, Хапи. Но это… не скорпионы.

- Тогда – что? Или я по сану своему всё ещё не имею права на тайны?..

- Это – Жук, Хапи. Огромный Жук. Но лучше тебе этого не знать.

- Я слышал, Учитель. – Хапинас встрепенулся: - Неофиты рассказывают друг другу сказки об Охотнике со Звезды.

Будто он и Жук, и человек – одновременно.

- Не вреди себе, Хапи. Моша укусили скорпионы. Оттого, что шлялся на женскую половину. Они не любят мужских

запахов. А страху – ещё больше.

- Учитель, но Вы же прямо сказали – Жук.

- Да, Хапи. Обходите стороной старые каменоломни. Его там видели в последний раз. Всё ещё пропадают рабы. И

– самые сильные, самые красивые…

- Нубийцы? – Самех кивнул.

Мош часто заморгал глазами, задёргался и простонал: - Пить!..

- Пей, пей, Моше. С кем же ты виделся?

Мош попытался приподняться. Отпив несколько глотков, он отрицательно замычал, замахал руками и снова впал в

забытье.

- Отвезёте его в госпиталь для рабов. Но чтобы ни одна душа не знала. – Самех, наклонившись к уху дежурного,

громко зашептал: - А то визирь наш, что-то зачастил в каменоломни. Не оттуда ли на Моше ветром подуло?!.

- А если спросят – где? – Хапинас настороженно замер.

- Отнесёте прямо на этой циновке и оставите всё там. Не забудьте после принять душ. А где Мош будет – это уже

не ваше дело. Он очень заразен.

Хапинас кивнул, быстро юркнул в Южные пристройки и к утру, передав свою вахту, как ни в чём ни бывало, уже

слушал сказки неофитов.

 

* * *

- Да страх сказать, что творится там, в старых каменоломнях… - жилистый большеглазый Уаки с тревогой облизал

пересохшие губы.

- Давай, Уаки, не тяни. Говорят, там нашли половину от здорового нубийца. Ноги и попу. А голова с руками –

отъехала в Дуат. – Хетч, самый юный из неофитов, хитро прищурился.

- Был бы ты постарше, Хетч, я бы подумал, что у тебя попа вместо головы.

Хетч обиделся: - Я взрослый. Мне двенадцать. Скоро… Сам слышал, как старший визирь с халдеями разговаривал.

Юноши притихли.

- Там камень есть, внизу пирамиды, а за ним – коридор. Дли – и – ин - ный. Так вот. Из этого коридора чего только

не услышишь: и лай, и вой, и мычание, и блеянье…

- Хетч, – Хапинас угрожающе сдвинул брови. – Тебя учили, как порядочного гарпократа? – (Он приложил к губам

палец)…

- Знать, хотеть, сметь… - «гарпократ», отдувая вбок длинный локон, загибал пальцы.

- Заткнуться, Хетч. И уж тем более – не блеять. Не ровён час, расскажут Ментесуфрису, как ты шастал за его

спиной. Поди, спёр чего-нибудь… - Уаки угрожающе направил взгляд в его переносицу.

Гарпократ заморгал, порылся в кармане и протянул ему маленький кусочек мела:

- Вот, Мош обронил. Когда ходил в запретный коридор. – Все удивлённо переглянулись:

- Хетчи, давай меняться. Я подарю тебе настоящий прибор, письменный. С красными чернилами. Они не

пересохнут никогда. Не то, что там какой-то кусок мела. Но обещай, что в первый год ты хитрить не будешь. –

Хапинас поднял на него тяжёлый взгляд.

– На. – Хетчи помялся и протянул ему кусок мела: - Обещаю…

- Благодарю. – Мелок тут же исчез в складках хитона Хапинаса.

- А тебе – то он зачем? - Хетч недоверчиво улыбнулся.

- Хитоны шить.

- Чего? – Хетч засмеялся.

- Детка, на женскую половину вход воспрещён. Мы шьём себе всё сами. Понял?

- Понял. – Хетч серьёзно кивнул. – А Мош?

- Кто-нибудь ещё знает о потайном коридоре? – Хапинас поиграл мелом. Хетч отрицательно покачал головой:

- Великий визирь, Моше (я за ним шёл), Тэсс – (он загибал пальцы) – наверное, кто-нибудь ещё из старших

жрецов.

- Обалдеть! – Хапинас подкинул мел. – И это называется – «никто»?

Хетч пожал плечами: - Там… так холодно… - Голос его стал хриплым. – Будто стены льдом выложили. И ещё – там

кости всякие, в большом ящике, залиты чем-то чёрным. Я думаю, старшие жрецы оперируют там.

- Но кого, Хетчи?

- Не знаю. Охрану, наверное. Точно – не мумии. Там… Так чисто… И кровью пахнет. Не содой, не смолой…

- Хетч, ты – Молот. Я могу на тебя рассчитывать? - Хапи восхищённо сжал его плечо.

Гарпократ подозрительно глянул на его руку, потом погладил письменный прибор и выдал:

- Может быть. Только не очень часто.

 

* * *

- Что с тобой, Тэсс? Что-то гнетёт? Ты так бледна. – Верховная жрица попыталась определить ход её мысли.

Молодая приемница с отчаянием покачала головой: - Нет, моя повелительница.

- Не молчи, Тэсс. Освободи своё сердце. Твоя бабушка и много раз пра… бабушка – все Они – наши

повелительницы. Я лишь служу Свету. Слышала что-то? – Тэсс грустно кивнула.

- Пойдём-ка.

Они миновали погребальный зал Тхмеи, вошли в маленькую каменную часовню.

Плечи Тэсс прыгали, нос распух, передние пряди волос были мокрыми от слёз.

- Девочка моя! Что же ты видела? – «Тхмея» младшая настороженно отбросила ей за ухо намокшую прядь: - Ты

можешь подойти со мной к зеркалу?

Прикусив верхнюю губу, Тэсс послушно кивнула. Черное обсидиановое зеркала запотело, наливаясь белым

тягучим туманом. Мелкая золотая искра рывком отделилась от шеи Тэсс, нырнув к затылку, быстро закружилась,

огибая сверху огромный обсидиановый шар. Плавно кружась и всхлипывая, Тэсс пела:

« Бабушка, Моше тебя обокрал

Мыслит Чужак уничтожить Кристалл.

Скрип под ногою. Неистовый крик.

Плачет беззвучно Великий Старик.

Камень Воды под подошвой остыл…

Дьяволу стон тот приравненным был…» - Она осеклась.

- Имя! Имя чужака! – «Тхмея» озабоченно ломала веточки тамариска, бросая в огонь. Её затрясло…

« Новые слуги Кукера,

Мош, предатель, не радуйся!

Долго в пустыне сумрачной

Станешь искать Куха – Ятуса…

Лет пятьдесят пустынею

Станешь водить предателей

Мерзкою вспышкою синею

Ларец горит запрятанный.» - Тэсс замолкла, качнулась вперёд и, будто окаменев, опустила свою растрёпанную

голову на Жертвенное Блюдо.

- Нет, нет, Тэсс. Не теперь. – «Тхмея» беззвучно заплакала. – Не ты, а я.

Хорошо кованный железный меч, отделившись от стены, поплыл к Блюду. «Тхмея перехватила его в воздухе:

- Ты ещё такая юная, Тэсс. Ты ещё не всё знаешь. Люди не могут приносить жертвы. Их кровь пуста и бесполезна.

Жертвы приносят молодые боги, дети богов. Людям. – Она жестко и властно вернула Меч на стену. – Богам жертвы

не нужны…

Тэсс, выйдя из ступора, с удивлением уставилась на неё, опасливо прикрыв ладошкой рот ( Высшая жрица, а

такое святотатство несёт!).

- Богам жертвы не нужны. У них и так всё есть. – чётко и кратко повторила «Тхмея». – Жертвы придумали дурные

люди, когда разучились видеть, слышать и понимать богов. Оскотинились. И будут ещё хуже.

Тэсс в ужасе зажмурилась.

- Поднимайся. – «Тхмея» с усилием рванула её подмышки. – Пойдём.

Они проследовали обратным путём к погребальному залу, задержавшись у огромной Розовой Гробницы.

- Это твоя Пра… Матерь. Подойди. Не бойся, - «Тхмея», сотворив охранное заклинание, подняла крышку. Под нею

лежала спящая семиметровая красавица с волосами до пят, закованная в тончайшую голубую броню, как в рыбью

чешую. – А это… - насупившись, она подняла обеими руками огромный прозрачный череп, - её дочь. Жертва.

Тэсс встала, как вкопанная.

- Не бойся, - продолжала «Тхмея», - подойди.

Мелкими шажками, склонив голову, закусив нижнюю губу, Тэсс, как сомнамбула, приблизилась к Тайному

Затвору. «Тхмея» быстрым движением вырвала из под ног спящей красавицы серебристо-белый окованный белыми

змейками саркофаг. Такой тяжелый и огромный, что поднять его было в пору лишь двум крупным мужчинам: - Там

будут и другие головы, а ты… ЭТО видела? – Разжав змеиную пасть на саркофаге, она опустила книзу большое

серебристо- белое яйцо. Замок, щёлкнув, с завыванием открылся. Тэсс углядела на дне грудки серо-белого пепла,

сверху покрытого белым и красным порошком. Поосередине ларца лежал огромный огненно-жёлтый Кристалл,

имитирующий глаз.

Тэсс утвердительно кивнула и в ужасе осела на пол, прикрыв руками глаза.

- Не надо, Тэсс! – резко оборвала верховная жрица. – Твои глаза тебе ещё понадобятся. Надо спешить.

Она рванула вверх-в-сторону кованый ларец. Ключицы её прыгнули. Тэсс в точности попыталась повторить

движения «Тхмеи». Та отстранилась.:

- Беги в Подземный Город. Срочно найди Самеха. Ларец тут оставлять нельзя. Там ты получишь Ключ – свой

входной пароль, заодно – инициацию.

Не чуя земли под ногами, Тэсс неслась по ступеням вниз навстречу Самеху.

- У-у! Не так резво, девочка. У нас что сегодня, время сладких пирогов? – Хоремтеб, верховный советник, хитро

прищурил птичьи глаза, подавшись назад - в сторону, картинно распластался по стене, выпростав из-под плаща

желтоватую руку с хищными крючковатыми пальцами, и едва слышно прошипел подмышку: «Сиди тихо!»

Тэсс напряжённо, с усилием воли подняла на него глаза, да так и застыла:

Две змеи, выползая из плеч Хоремтеба, настороженно зашипели, обнажив две пары длинных ядовитых зубов.

Тонкий холодный свист хлыстом разрезал воздух. Тэсс попятилась, отбежала в сторону, и так припустилась, не

помня себя, что на бегу влетела в холодный упругий живот Самеха:

- Там, там… Хоремтеб… - она едва переводила дух.

- А рядом? Под плащом?.. - под глазами Самеха легли глубокие тени. Горькая улыбка морщинами означила щеки.

– Две змеи?..

Тэсс едва заметно качнула головой. Самех глубоко вздохнул:

- Мош проснулся. Повернулся… Вот и ползут две змеи. К Ларцу… Ну да Сетх... с ними! В город не ходи, поздно...

 

* * *

…Яркая вспышка перед глазами Тэсс высветила западный фронтон Часовни. У колонны прямо под висящим на стене

Мечом лежало маленькое свёрнутое тело «Тхмеи». Подол её был в крови. Мелкие вишнёвые капли сползали по

стене с окровавленного Меча, устремняясь к покатым плечам «Великой», где прежде покоилась её маленькая

аккуратно вытянутая назад и вверх – головка. Изумрудного ожерелья на плечах Великой жрицы тоже не было. У

ног её валялся грязный окровавленный платок Моша.

Тэсс окаменела.

- Нет. – Самех покачал головой. – Не Мош. Хоремтеб. Хатшесупт, бедная, бедная, что же ты наделала?.. Тайны

твои – уже не тайны. И знания отданы пороку.

Тэсс потупилась, вопросительно глядя в стену.

- Вся надежда - на будующее. Так, детка. – Самех нежно прижал её к груди, где скоро стало тепло и мокро. –

Поплачь, Тэсс. Если они уж так любят кости, пусть собирают по миру Все Черепа. И ТАК восстановят Лицо Земли.

Над Духом Пирамиды воры не властны.

- Вместо Моша?

- Во имя Моша. Скоро всё перевернётся. Встанет с ног на голову.

- А мы?

- Мы станем для черни – «дьяволами». А Мош – святым. Так пусть «посветится» напоследок.

Тэсс горько всхлипнула и осела:

- А камень?.. Камень Воды… Его уничтожат?..

- Вода ответит… - жрец тяжело вздохнул, - Тэсс, ты плавать умеешь?

 

* * *

Круглые узкие коридоры неслись вперёд, на неё, очищая перед собою воды.

- Ну, выплыла? – Макс испытующе прошил её зеленовато-жёлтым глазом. – Гости заждались.

Он молча провёл её к столику, где от вечера осталось лишь немного вина да полные окурков пепельницы:

- Приятного аппетита, донна. Пригуби вина, но не кури. Не надо тебе. Береги лёгкие.

Мишаня – лёгкий, розовощёкий, окрылённый – что-то горячо обсуждал с соседями по столику. Заинтересованные

дамы сосредоточенно курили. Новоявленной донны будто и не было вовсе.

Ирина тихонько присела сбоку.

- Зачем он тебе? – зашептал Абадонна, кивая на Мишаню. – Вопросы крови. Цена истины. Всё имеет свою цену. –

Он легко затянулся. Запах тубероза окутал зал. – Ничто не пропадает. Кровь возвращается светом. Была Тьма –

стал Свет. Был табак – стал тубероз. Был один гарсон – стало три. Была одна тарелка с мясом – стало пять. Была

Тьма – и нет. – По бледным щекам его, скатываясь, одна за другой струились слёзы. – Что-то я с тобой

сентиментальным стал. Официант! – смахнув рукой набежавшие слезинки, он на мгновение зажал кулак и

протянул гарсону горстку мелких алмазов: - Возьми. Как обещал. – глаза подошедшего гарсона зажглись

удивлением. – Бери. – Абадонна ссыпал ему в руку горсть мелких хорошо отшлифованных алмазов. А ты (он

наклонился к Ирине) – собирайся. Кончен бал. Погасли свечи.

Свечи в зале действительно притушили. Народ потянулся к выходу.

- Платочек не забудь. На дне сумки. Вечер. Прохладно. – Макс галантно подал ей плащ, помог одеться.

Развернув яркий шёлковый плат со снопами пшеницы, виманами и лёгкими ангелами, шитый по краю древними

рунами, Ирина насторожилась. Внизу в сумке – маленький сундучок и в нём – кольцо. Как-то не приходило в

голову примерить.

- Правильно. Чего ж в сумке-то таскать. Глазу Дракона там не место. – Абадонна сосредоточенно отстранился: -

Его подглядывать поставили, а он подслушивает. Ну, слушай: - Он рванул на груди рубаху, задрал вверх голову.

Грудь его округлилась, серая шерсть, поросшая на груди клоками, ощетинилась, клычки вытянулись и

заострились; - Отойди-ка: У – у – у! Как вы все мне надоели! Скучно здесь. В Чечню пора. Года через два. В

девяносто четвёртом. Все слышали?!. Могу повторить. У – у – у! Братья – волки! – Он прислушался, насторожился.

– У – у! – раздалось в ответ. (Мы – здесь.)

– У – у – у! – неслось ему в унисон. (Все здесь. Тебя слушают.)

– Хватит жировать! Не хряки. Уходим.В Чечню. – он зевнул.

- Почему - в Чечню? – удивилась Ирина.

- Потому, что Нельзя нарушать Закон, милая донна. – он потянулся.

- Понятно.

- А раз так – Вашу руку! (Да не бойся, не укушу.)

Улыбка Будды, лёгкая и безмятежная, разлилась по его лицу. Клычки превратились в бело-золотистые ровные

зубки. Шерсть вновь стала тёмно-каштановой шевелюрой. Огромные жёлто-карие глаза полуприкрылись,

опушившись длинными ресницами. Он галантно свернул калачиком правую руку:

- Прошу!..

(Ирина недоверчиво и осторожно прикоснулась к его руке.)

- Врёшь – и все начинают тебе верить. Начинаешь правду говорить – не верит никто. Вот люди! Странные

создания. Что? Темно тебе со мною? (Всё тело его странно озарилось бледно-лунным светом. Пучок света лунным

веером лёг на дорожку.)

- Да нет. – Ирина улыбнулась.

- Страшно? – галантно осведомился он. Она отрицательно покачала головой.

- Тогда пройдёмся по ночному воздуху. Ах! Аполлион, Князь Тьмы…(он наигранно закривлялся) :

- Тьмы? – повёл рукой вокруг. – Тьма?

- Ну почему - Тьма? Ночь. Свежесть. Множество запахов.

- А днём ты не выдерживала больших потоков света. Они – лучше?.. Когда света много, он – разрушает. Ну да, как

философы говорят: всё связано, всё сцеплено, всё влюблено друг в друга. Пришли.

Он легко взбежал на второй этаж, толкнув дверь, поморщился:

- Целый куль свечек начадили от меня. Пентаграммы, заклинания. Я уже готов поверить во всю эту дрянь. Давай

просто поиграем.

- Поиграем. Во что? – Светлана с приветливой улыбкой появилась на пороге: - Чай, кофе…

- Господа, вы всё ещё голодны? – Абадонна ошарашенно поглядел по сторонам.

- Дрыхнут все. – заявила Света. – Но, может быть, вы погреться хотите?

Абадонна разулся, прошёл к столу: - Баньку затопили, что надо. Морской бой.

– Бой, так бой. – Светлана вышла. Через минуту грудка листов и ручки лежали на столе.

- А с тобой (Макс кивнул Ирине) я бы в прятки сыграл. Я – прячу, ты – выбираешься. – Светлана тревожно глянула

перед собой. – Нечего тут глазами стрелять. По виманам да воздушным шарам – и ребёнок спрыгает. Сама! – он

быстро вытащил Иришиного астрального двойника и зашвырнул вверх:

- О - па! – Перевернувшись через голову, Ирина пыталась понять, где она находится. Вокруг была лишь тьма. Тьма

хлюпала под ногами, как расплавленное олово, выстреливая вверх мелкими гейзерами. Ядовито-жёлтый туман

уходил вверх, собираясь цветными кольцами.

Кольцо… Жёлтое кольцо. На астральный круг. – Тело её спикировало вниз, затем вверх, и, едва жёлтый круг

засветился у неё под ногами, она снова услышала: - О – па! – Тело швырнуло в сторону, потом вверх. Под ногами

засверкали Стеклянные Поляны, затем – вязкое стекло воронкой потянуло её вниз.

Мозг сосредоточен. Не дышать. Расслабиться. Выдохнуть. – Тело снова швырнуло вверх. Хрустальные спирали,

завиваясь, вынесли её наружу. Астральный круг. Стоп! Всё в чёрно-белом. Ладно. Попытка – не пытка. – Центр

управления – множество горящих кмпьютеров – справа и слева, снизу – стол, вокруг – кресла.

- Введите свой код доступа. – косувшись рукой панели, она увидела себя со стороны в чёрно-белом. – Артемис. –

прозвучало сверху и снизу. – Что случилось?!.

- Астрал – в физическое тело. Ментал – в физическое. – быстро выдала она.

- Это – кровь, господа! – Абадонна потеплел.

- Это Абадонна ещё не наигрался.

- Пусть поиграют. – раздался голос от стен.

Мягко и точно вошло »домой» ментальное тело. Резко толкнувшись, опустился астрал. Серебряная нить сверкнула.

Свернулась, укоротившись. Ирина настороженно глянула Максу в глаза.

- А, вернулсь! Ну, приблизительно, так. С боевым крещением. С техникой-то и дурак справится. – Абадонна

ретировался: - Мадам, Ваши корабли биты. Все. Но я доволен. Доброй ночи, девчёнки! – очаровательно

улыбнувшись, он вышел, надел ботинки и, чмокнув на прощание воздух, мягко прикрыл за собой дверь.

- Ну, ты даёшь?.. – Светлана обессилено опустилась в кресло.

 

* * *

- Что, мать, ты ещё и даёшь?!. – Мишаня, повозившись, сел, как на насесте, насупился: - Где тебя носило всю

ночь? – он спустил ноги в тапки, быстро прыгнул и, ухватившись за грудки, выпер Ирину в коридор: - Гуляла? – он

швырнул её к двери. – Не нагулялась? Ах ты, маленькая… - изобразив сожаление, он наотмашь двинул ей в зубы. –

Не нагулялась?.. Ну, погуляй! – ещё раз точно съездив в скулу, он вышвырнул её с лестницы.

Одеваясь на ходу, она сбегала вниз во двор. Моросил мелкий дождик. Луна висела справа, как Кипящее Зеркало,

огромная, хищная и неумолимая.

Плащ мгновенно покрылся бусинами росы. Мокрым сквозняком потянуло с проулка. Лица прохожих, расколотые

светом надвое, больше напоминали глиняные уродливые маски, кое-где свёрнутые на сторону, где-то – оплывшие,

где-то – осыпавшиеся. Пахло сыростью, стеклом и металлом. Зуб справа качался, страшно ныла скула,

растрескавшиеся губы – жгло. Хороша! Ну и куда теперь? Сумка – дома. Кошелёк – свистнули. Денег всё равно нет.

Высадят на первой же станции.

- Девушка? – она оглянулась. – Вы плачете? Пойдёмте со мной в гости. Я Вас вином угощу. – бородатый

незнакомец попытался обнять её сзади за плечи.

- Спасибо. Меня сегодня уже порядочно… угостили.

Он вгляделся в её лицо, резко отодвинувшись, выдал: - Жаль. Я один. В незнакомом городе.

- Я тоже…

- Жаль. – ещё раз проговорил он и испуганно скрылся за поворотом.

Ирина немного постояла на ветру. Дождь. Никого. Можно и поплакать. Всё равно никто не увидит. Можно немного

подождать на вокзале. До утра. А там – всё равно без денег – высадят. На первой же станции. Придётся

возвращаться. К Светке.

 

* * *

 

- Я уж думала – заблудилась. Заходи скорей! – Светлана даже входную дверь не заперла. – Ложись. Не бойся.

Мишка спит. Завтра встанет – и не вспомнит… Повезло ж тебе…

Повезло. Где ночь, где – утро – уже не разобрать. У стола – Валера. Сегодня с чаем хлопочет он:

- Миша, увезём и встретим. Она – согласна. Едет с вами.

- Не понял. – Мишаня потряс головой.

- Наталья с вами поедет. Отдыхай. Обретай товарный вид. Ребята вас в сауну отвезут и встретят.

- Вот так, моя хорошая. Отмоемся – и домой. – Мишаня приобнял Ирину за плечи. Та отшатнулась.

- Да не собирай с собой ничего. Там всё есть. – Валерий утвердительно кивнул. – Мы внизу. В машине.

 

Машина развернулась прямо у дверей сауны. Возле – топтались странные люди, - щёлкали затворами

фотоаппараты, звонили телефоны.

- Светланка, может душа хватит? – Ирина насторожилась.

- Не бойся. Всё в порядке. Давно попариться хотела. – Ириша вскинула брови:

- Самое время перед дорогой. Чтобы чистым пятачком – в салат. В грязном поезде. А тебе… - она покачала

головой.

- Ладно. Не ворчи. Мишаня перья почистит, а мы с тобой под душем подумаем: как дальше жить. – Светлана

выходила в предбанник, гордо откинув назад голову: хороша. Привычным движением она выдавила на ладошку

крем из тюбика и… струя холодного воздуха неприятно обожгла бёдра. Она удивлённо вскинула голову. У дверей,

едва прикрыв полотенцами свои бёдра, переминаясь с ноги на ногу, как кошаки на дискотеке: вытаращив глаза,

оскалив в улыбке зубы – топталась пара молодых макаронников.

- Это ещё что за новость?!. – вскипела Светлана. Едва прикрывшись, Ириша пулей вылетела в предбанник: - Это,

Свет, люля стояла.

- Что за «статуя в лучах заката»? Подарки судьбы?

Один из них обиженно хлюпнул носом, заворачивая бёдра. Другой, не сдаваясь, продолжал скалить зубы:

- Физкультпривет, девушки. Что ж мы вам – совсем не нравимся?

- Ух, сейчас похорошу! Только кипяточку зачерпну покруче. – Светлана ломанулась в сауну. Парни ретировались.

Струя холодного воздуха снова пробежала по ногам. Дверь хлопнула и на пороге возник Мишаня.

- Да что ж это такое? Нам одеться спокойно дадут?!. – Ириша потихоньку зверела.

- А я думал…

- Это хорошо, Миша, что думал. Значит, не всё ещё потеряно. – Светлана энергично вытиралась. Мишаня прикрыл

рукой глаза и «вывалился» в приоткрытую дверь.

- Ну не понравились мы. – тянул мужской баритон.

- Вижу, что не понравились. – нёсся чужой голос из-за двери. Приняв по лещу на каждую макушку, альфонсы

растаяли, как нечаянный снег.

- Ну, малыш, всё по высшему классу! – Мишаня довольно качнул головой.

- Не поняла. – Ирина сдвинула брови.

- Потом поймёшь. Мелкая ты ещё.

- Да спасибо, что не поджарили, как рыбу.

Валера, сидя в машине, глухо и загадочно улыбнулся:

- Сестрицы. Одна – беленькая…

- Другая – лает. – закончила Ириша.

- Обе лаете хорошо. – он потянулся. – Полчаса – хватит? Поезд отходит через сорок минут.

Быстро побросав в чемодан вещи, Ирина и Михаил присели «на дорожку».

- Возьмите газеты эзотерические. Там – мантры. Надеюсь, тебе ещё пригодятся. – Светлана обняла Иришу за

плечи. – Всем управляет луч Трона. Думаю, ты догадалась:

* Время

* Сопротивление

* Оптимизация

* Нормализация.

- И Тау Кита, и Сириус, и Канопус, и созвездие Лебедя, Орион. Каждый – в свой эон.

- Как стихами выводит! Нам пора. – Валерий поднялся:

- Пишите. Приезжайте в гости.

Попрощались быстро и скомкано.

 

* * *

Мелкий дождик сеял, как из сита. Права была Ирина: как некстати оказалась эта сауна! Её и без того не успевшие

высохнуть волосы, намокли, тело трясло на промозглом ветру, зубы выстукивали мелкой дробью морзянку.

Хороша! Мишаня умчался куда-то на переговоры. Номера поезда она не знает, времени отправления – тоже. И не

уйти - часы встали. Денег нет.

Вдруг, бахнув, загудели рельсы. Зелёный железный состав понесло прямо на неё. Едва успев отскочить, она

заметила приближающуюся белую «Волгу». С открытых окон её плакал, надрываясь, Вадим Казаченко: «Прости

меня, малыш.

За всё меня прости…» - щёлкнула дверь. На мокрый дождливый перрон выпорхнула «птица дивная»:

белые, с седоватой голубизной волосы её в розовых перьях были затейливо уложены на макушке и бодро

топорщтлись во все стороны луковым цветком. Из цветка торчал огромный загорелый нос в тёмном макияже.

Тонкие сальные губы плотоядно блестели из-под причёски, венчающей множество газовых лоскутков, также

торчащих в разные стороны. Наконец, выплыли огромные розовые цветы, свесившись с золотых туфель. Голая

загорелая нога сорок третьего размера бодро пнула дверь «Волги», и та, обидевшись, выдала: «За боль

прощальных слов,

За то, что ты грустишь

Прости меня, малыш…»

«Птица» на полусогнутых ногах резво добежала до вагона, уцепившись за стоявшие на площадке чемоданы,

вспорхнула вверх, внутрь поезда.

- Наталья Александровна, пока! – неслось со всех сторон.

- Пока-пока. – она поцеловала воздух поникшим пресыщенным поцелуем и вяло махнула провожающим. Поезд

тронулся. Мишани – не было нигде.

Не думая больше ни секунды, Ирина забросила вверх чемодан, запрыгнула в поезд: - Ну высадят – так высадят…

Проводник, посторонившись, недоверчиво глянул на опоздавшую и оправился проверять билеты.

В вагоне Мишани тоже не оказалось. Ирина прошла дальше. Впрочем, недалеко. Сложившись пополам, вытаращив

глаза, оскалив зубы, на неё нёсся запущенный человеческий снаряд. Она невольно посторонилась. Снаряд долетел

до неё и, со всего маху влепился в неё крепкой пощёчиной. Она едва устояла на ногах. Чемодан рухнул в тамбур. А

глухой низкий голос процедил:

- Ты ещё здесь?!.

Она пыталась соображать. Тёмные, мутные глаза, вылезшие из орбит, распущенные губы, небольшой загорелый

кулак, снова бывший наготове:

- Мишка?!.

- Зачем я вообще с тобой поехал? – он схватился за голову.

- И зачем? – осекшись, явно торопясь, он быстро уходил внутрь поезда. Ирина – за ним.

Остановившись под «Птицей дивной», он бухнулся, присев на полку и – тут же вырубился. Поезд набирал обороты.

 

* * *

 

Утро началось с возни и писка. Ириша нехотя открыла глаза. Над головой её висела загорелая нога в педикюре

сорок третьего размера. Нога дважды дёрнулась , раздался громкий павлиний писк, переходящий в призывный

вопль.

Зазывающе пройдясь по бурным тёмным водорослям, дивная птица потеряла равновесие и всем прикладом

бахнулась на Мишаню. Тот ойкнул. На полке завозились.

- Я вам не мешаю? – отодвинувшись, Ирина присела. Дивная птица с трудом разлепила глаза под несколькими

слоями туши и грима, повозилась и гаркнула во всё горло:

- А ты хто тут такая борзАя?!

- Это вообще-то моя жена. – сдавленно пискнул из-под птицы Мишаня.

Та долго соображала. Наконец, спорхнув вниз, удивлённо уставилась на Ирину. Черты лица её разгладились, кудри

опали, рот невольно приоткрылся:

- Такая маленькая… Миша, мог бы и раньше сказать…

- Я пытался… - Мишаня явно сожалел.

- Раз пытался – пытайся уж дальше… За тобой – ресторан. – она игриво подмазала губы.

- Пойдёмте, Наталья Александровна. – Мишаня приосанился. – Малыш, собирайся! Обедать пойдём.

Ирина покачала головой.

- Пойдём – пойдём. Поднимайся. Тут кофе не носят.

Ну не мытьём – так кофе. Ириша сидела за отдельным столиком за чашечкой кофе. Поодаль – стол ломился от

закусок. То Мишаня заглаживал свою вину. Не перед ней, разумеется. Пред птицей дивной. Ублажал.

Договаривался.

Испив кофе, «маленькая» быстро ретировалась в вагон, - пусть партнёры по бизнесу договариваются без помех.

Один вопрос её жалил: что ж он такой грязный у них, этот бизнес? Неужели все поездки и экспедиции

спонсируются таким вот «бизнесом»? И Светка, вынужденная «с удовольствием» париться в сауне, тоже терпит все

прелести бизнеса «на широкую ногу»? ВЫносит или нет?

- Она-то выносит. А ты – зря отказалась.

Ирина удивлённо вскинула брови. В купе, кроме неё, никого не было.

- Вопросы крови, донна. – перстень на её пальце зажёгся протуберанцем. – У меня есть племянник. Он будет

несказанно рад принять Вас у себя. Зря отказались.

- Зачем он тебе? – «глаз дракона» затянулся густым туманом. Туман собирался грудками. Подсвеченный,

вращаясь, высветил хрупкую, одиноко стоящую девочку лет четырёх – пяти. Она напряжённо вглядывалась вдаль,

будто искала кого-то. Белый волчок, прильнув к её голым ногам, пытался всем своим телом обогреть маленькую

хозяйку.

- Зря отказалась. – послышался голос Абадонны. – Этого ребёнка ждали почти тысячу лет. Впрочем, как и тебя.

- Что ж ты плохо старался? – раздался насмешливый тон Азазелло.

- Обольщал как мог, видит Бог.

- Разве так – обольщают?

- Ой, женщин… – и не такими мелочами! – убедительно протянул Абадонна.

- Вот именно. Но ты же сам сказал – вопросы крови. Это - не мелочи.

Перстень дракона на руке Ирины вспыхнул ещё раз, вскоре стал молочно-белым и снова погас.

Дивная крупная Наталья вернулась в купе умиротворённой:

- Так договорились. В Москве нас встретят. Я вас с женой зову в гости к моему другу. Уверена – ей с ним будет не

менее интересно, чем нам с Вами. Он – человек необычный. Впрочем, сами увидите.

 

* * *

 

Дверь московской квартиры открыл сухонький ладный старичок. Он с Дивной птицей не церемонился:

- А-а… Наташка… Зачем пожаловала?

- Я, Георгиевич, гостей тебе привезла, новых партнёров по бизнесу.

- Ну от тебя-то бизнесу – один урон. А гости – пусть заходят. (Он приветливо улыбнулся, раскрыл дверь):

- Кто будете? Издалёка?

- Ирина и Миша. Из Гусь-Хрустального. С Харькова привезла. С «Чайки».

- Н-да. В болоте ваша «Чайка». С помойки жрёт. И у нас пусто. Я ведь не готовил. Девушку заберу на кухню.

Белый! У нас гости.

Белый двортерьер с изящными лапами и тонкой мордой нехотя вышел для приветствия:

- Ходят тут, ходят… - процедил он.

- Поздоровайся. – попросил хозяин.

- Ну уж нет… Этому (он глянул на Мишу) – и лапы не подам.

«Всё так» - подумала Ирина. –«Ему за всё – незачем.»

- Ну вот. – продолжал пёс. – хоть кто-то так же думает.

Он отошёл и, извиняясь, полез под письменный стол.

- Елена! – продолжал распоряжаться старичок. – Наталью - положишь в свою комнату. И будете вместе с гостьей

борщ готовить. Её Ириной зовут.

Из соседней комнаты вышла молодая светловолосая девушка редкой красоты. Потянулась лениво и грациозно, как

кошка.

- Елена Витальевна. Несостоявшаяся актриса. Дважды поступала. Ну а пока – подрабатывает по мелочам, а живёт

- у меня. – метнув на старичка дерзкий обиженный взгляд она, как ужаленная, метнулась в кухню. С ленцой

приоткрыв холодильник, нехотя начала выкладывать на стол маленький кочанчик капусты, несколько картофелин

да пару присохших свекол:

- Да, вот ещё… - поморщившись, она извлекла снизу пару луковиц.

- Не переживай. Порежу и почищу. – успокоила Ирина.- Мясо для борща у нас есть?

- Найдётся.

- Моем. Режем овощи. Варим.

- Елена Витальевна! Тут твоему макароннику работёнка свалилась. Ерундовая. Пусть остаток консервов продаст

общепитам. Чего не возьмут – по магазинам. – она вспыхнула.

- А ты как думала?!. Не жердь, не переломится. Консервы хорошие. Германское качество. Хочешь жить – двигайся.

Не замирай. Что с борщом?

- Варится. – уверенно ответила она.

- Это хорошо. – успокоился Георгиевич. - Мужики голодные.

 

* * *

 

«Мужики» , сбившись в кучу, пытались договориться. Каждый тянул одеяло на себя. Посему в этом гвалте понять

что-либо было трудно. В стороне грустил обиженный крепко сбитый богатырь Дичев. Под столом – недооценённый

джентльмен, пегас Георгиевича – Белый.

Едва борщ в горячей супнице занял за столом своё почётное место – всё встало на круги своя: бизнесмены

подобрели, лёд недоверчивости в глазах сидящих не оставил и следа. Все контракты были подписаны, все

договоры – доведены до победного конца.

Джентльмены встали откланяться.

- М-м… борщ… Как у мамы. Кто варил? – Богдан Дичев изящно промокнул свою шикарную «королевскую» бороду.

- Она. – почти все нестройно, но в лад гости указали Дичеву на хрупкую маленькую женщину. Тот опешил

немного. Лёгким фрегатом «на всех парусах» причалил к Ирише. По-котовски мягко и нежно облобызал ей руки: -

Не ожидал. Такая маленькая! Наталья! Учись!

- Мишина жена. – отрекомендовала Наталья.

- Ах ты, чёрт лысый! Когда успел только? – Дичев коротко шлёпнул Мишу по плечу. – Сказали – гипнотизёр,

экстрасенс. Думал – такая бабина!.. Гм… А тут… Покорён, покорён… Я тебе шампуня вышлю, средств всяких

моющих, пасты зубной «Поморин». Пока – вагон. Смогу – больше.

- Зачем он мне?.. – Миша огладил лысину.

- А-а, тебе?.. – Богдан прыснул, - действительно незачем. Тряпочкой будешь пыль с лысины вытирать. А Ириша -

в лысинку посмотрится. Вон у неё волосы какие шикарные! Прямо – модель.

- Модель… - Миша выдохнул. – Вся жизнь – сплошной подиум…

- Белый, ты тоже так думаешь? – Пётр Георгиевич нырнул под стол.

- Не – е – ет! – протянул Белый. – Курица – это хорошо. Но дорога - лу – у – учше.

- Мы с Белым собрались в Сирию. – оттаял хозяин. – В научную экспедицию. - Он вопросительно глянул Ирине в

глаза. – Поедете с нами?

- Была бы счастлива. – грустно улыбнулась она. – Но, боюсь, мне Вам для экспедиции из материальных средств

предложить нечего.

- А вот Миша с Дичевым поторгует в Болгарии. У меня есть в Германии и Австрии пара друзей. Тогда и

материальные средства будут. Ну, что?

- Если поторгует… - она уголками глаз улыбнулась оторопевшему Михаилу.

- Ты не оборзела, маленькая? – он тихонько наклонился к её уху.

Георгиевич нежно и деловито сгрёб её за плечи, вывел в кабинет и закрыл за собой дверь.

 

* * *

 

- Присядь, матушка. У меня к тебе – деловое предложение. Можно сказать, дело всей жизни.

Ирина с интересом глянула в светло-серые живые до пронзительности глаза.

- Я же не вечно на ВДНХ работал. И уж тем более не собираюсь тихим пенсионером кресло просиживать. Я, Ириша,

математик. Может, мистик, может, чудак немножко. Вот. Дарю. Это…

- Мистические квадраты. – благоговейно и удивлённо она раскладывала таблицы в странной, похоже, понятной

только ей сейчас очерёдности.

- Магические. – поправил профессор. – баловался со студентами в своё время. Сколько же они мне квадратов

понаписали! Но эти – классические. Совершенные. Эти – несовершенные. Не стоят внимания. (Он отправил в папку

приличную стопу отпечатанных листов.)

«Проф. мат. Петров П.Г.» - скромно сообщала аккуратная неброская подпись на уголке папки.

- Ну почему же – мне? – Ирина удивилась. – У Вас дети есть?

- Есть дочь. – он ответил кратко и сухо. – Но не будем об этом. Она – там, я – здесь. – он не опустился до

объяснений. – Так что Вы мне скажете о квадратах?

- Построены, как я чувствую, по законам музыки. То есть по законам гармоники… Эти – шесть древних

цивилизаций. Это…

- Всё правильно, милочка. Вам. ПосмОтрите. Примерите. Разберётесь. И можете использовать, как Вам

заблагорассудится. Только меня, Вашего покорного слугу… – Ириша ошарашено глянула на него. – помянуть не

забудьте. – Он был краток и сух. – Всё. Дарю. Очень хочу видеть ВАС (он сделал ударение) экипированной в

нашей экспедиции. Всё. Мне пора.

- Забыли. Забыли. Как всегда. Обо мне… даже не вспомнили. – обидчиво подвывая, тявкнул Белый.

- Белый, умница моя! (Ириша нежно чмокнула его в голову.) – я тебя никогда не забуду.

Собачий профессор бодро мотнул хвостом, потом, видно застеснявшись, попытался «затеряться» под письменным

столом.

 

* * *

 

Самая страшная, непредсказуемая вещь – электричка. Всё – на виду. А случиться здесь может всё, что угодно.

Народу – как селёдок в бочке. Можно не держаться. Всё равно не упадёшь. Люди весёлые, отдохнувшие, с майских

праздников, и каждому надо непременно ехать.

- Домой, домой! Устал… - Мишаня дёрнулся в сторону, чтоб отереть пот, ручейками сбегающий с лысины.

- Неча отираться! Нашёл утирку! – брезгливо подобралась крупная цветущая дама. – Что, не об кого больше?!.

- Моя – мелкая… - мечтательно вздохнул Мишаня, кивнул головой в сторону окна.

- А – а!.. – крупная цветущая клумба презрительно смерила «мелкую» с ног до головы и выдала: - Стручок ты

потный. Все вы, мужики…

- Кто? – Мишаня снизу вверх игиво фонтанировал клумбу: - Стручок. Зато плодородный…

- Чё?!. – квадратный рот, игриво очерченный бантиком, уже напоминал раскрытые ворота.

«Мелкая» резко рванула вверх и уж через минуту, примяв рядом стоящих у окна пассажиров, расставив ноги, как

матрос на палубе, уже была над головой крупной статной дамы. Перед «Клумбой» зависли гигантские женские

щиколотки.

Молодой студентик, кое-как втиснувшийся в дверь, испуганно ломанулся к выходу.

- Чего это с ним? – недоумевала Ириша. – Да и со мной что-то не то… Люди куда-то бегут. Что же случилось? Куда

они все бегут? Вокруг – всё маленькое, как в игрушечном городе.

Круглый луч, качнувшись сверху прожектором, высветил студентика. Тот - сорвал стоп-кран и уже приготовился

прыгать. Но вдруг… растроИлся.

- Батюшки!.. Раз! Два… Три… Близнецы. – жевала ошарашенная «Клумба». Близнецы-студентики, спрыгивая на

ходу, брызнули в разные стороны: вправо-влево-вперёд. Один из них вообще вспыхнул, как лампочка, замигал и

вдруг – «вплыл» через открытое окно в противоположный конец состава.

- Ну и жара! Крыша плывёт… - раздалось спереди.

- И впрямь, плывёт. – соглашались со всех сторон.

- Глюки…

- Да бызнули, поди, чем-нибудь.

- Мать-пурга брызнула! – Мишаня улыбнулся. – Вон, снег валит. Это в мае-то…

Белою позёмкой засыпАло вокзал. Поезд, летящий домой, сквозь пургу, вёз людей, которые больше напоминали

муравьишек, вдруг покинувших свои тёплые норы.

 

* * *

 

- Мам, мам! Ты приехала… А чего ты мне привезла? – маленький Санька радостно прыгал у ног, изо всех сил

стараясь заглянуть в большую спортивную сумку.

- Фрукты привезла. Аж из Изюма! (Ирина выкладывала содержимое сумки.)

- А он же маленький такой, тёмненький, сморщенный… - Санька не понимал.

- Город такой есть. На Украине. Изюм называется. Вот: виноград, персики, абрикосы. Камушков красивых

привезла: розовых, белых, серых и чёрных. Голубка здесь…

- Ой! Какая она холодная!.. – Сашутка живо отдёрнул руку.

- Мы с тобой из камней садик сделаем. Их – семь. Кружком выложим. Что чувствуешь?

Маленькая дотошная ладошка тут же оказалась внутри «сада»: - Ой, холодно!

Через минуту все услышали: - Ой, тепло…

А дальше – «Ой, музыка!»

- Как металлофончик? – Ирина хитренько прищурилась. Санька кивнул.

- Чему ты ребёнка учишь? – послышалось недовольно из кухни.

- Музыка!.. Музыка играет… - улыбающийся, довольный, забыв конфеты и фрукты, ребёнок нёсся на кухню, чтоб

поделиться своей радостью.

- Ну вот, явилась – не запылилась. – остудила бабушка.

- Совсем не запылилась. – Санька отряхнул маме рукава и брюки: - Знаешь, я научился комнату украшать

сиреневыми огоньками! – он вдруг напыжился и, как кот, послал вверх сноп сиреневых искр: - И они тогда совсем-

совсем не ворчат. А вчера… - он вздохнул, собираясь с мыслями, и тут же выпалил: - Я лечил Марии Ивановне

поджелудочную железу.

- Чего-чего? – Ирина оторопела. – Ты хоть знаешь, что это такое? Где это находится?

- Да. – он утвердительно кивнул и прикрыл правой ладошкой слева, чуть ниже сердца, эту самую «железу». – Вот

тут.

- Обалдела совсем! – бабушка ворвалась в комнату. – Ты чему ребёнка учишь?!.

- Я… Сам. – он недоумённо отступил на шаг, вытянул вперёд левую руку, стараясь защититься. Желая побыстрее

прорваться, старая женщина натолкнулась на вязкую преграду, недоумённо отскочила, потопталась на месте, потом

сплюнула и, чертыхнувшись, ретировалась на кухню:

- Отшлялися! Тебя в больнице уже потеряли.

- Мам, бабусь, но ведь праздничных дней ещё никто не отменял? – Ирина всё ещё надеялась на поддержку.

- Больница – есть больница. Вам праздников не полагается. – отчеканила бабуля.

- А ужина?

- Тебя и кормить-то не за что. – обе женщины были единодушны.

- Малыш, я вас покормлю. – Мишаня, деловито подмигнув, отправился на кухню.

- А тебе тут вообще делать нечего. – в один голос выдали обе. Миша пожал плечами, попрощался и поехал домой.

Рабочие будни обещали всё поставить на свои места. Но не тут-то было!

Следующей ночью позвонил Санька: - Маму увезли на «скорой». Сердце.

- А кто ж тебе номер набрал? – опешил Михаил.

- Я – сам. Пусть мне четыре, но читать-то я умею.

- А что ты ещё умеешь?

Санька не ответил. Он просто положил трубку.

 

* * *

 

Всё было странно и быстро, как во сне. Пациенты входили и выходили в кабинет, соблюдая свою очередь. Если

не считать, что к обычной работе Ирише добавился ремонт кристаллических цепей. Людей, животных, растения и

минералы она теперь воспринимала, как целые поющие кристаллические цепи. Цепи либо гармонично звучали,

каждая на свой мотив, либо молчали, слегка обвиснув, а порой втянувшись в тёмные воронки. В таких случаях

бабули обычно говорили – «порча», но Ирина знала: коль воронка есть – тут уж порчей не пахнет. Это –

проклятие. Здесь причину искать надо, покуда всё, что соприкасается с человеком, не вынесло, как в открытый

космос.

 

Космос больницы кишмя кишел новыми прибывающими. У дверей психотерапевта – особенно. Поникшие,

обречённые, они терпеливо ждали на своих кушетках очереди, повесив носы.

Ириша насторожилась: - Долго ждёте?

- Да уж часа два с половиною… - поджав губы, крупная бледная женщина ближе придвинула к себе сумку.

- Кто-нибудь из кабинета выходил?

- Так доктор не звал никого. – отозвался белёсый худущий мужичок, сидевший у двери первый.

Ирина решительно толкнула дверь: - Андрей Васильевич!

Распластавшись в халате по столу, раскасневшись, распустив губы, сладко дремал на кулачке районный

психотерапевт. Прямо над ним плакала из магнитофона Таня Буланова:

«Спи, цветочек аленький,

Баю-баю.

Будет всё у нас хорошо…»

- Вставай, Цветочек аленький! У кабинета люди ждут. «И пока не слышит этой песни Главный

– Будет всё у нас хорошо.»

- Кофейку сваришь? – он поменял кулачок.

- Слушай, ты людей у кабинета видел?..

- Людей? Каких людей?!. – он потянулся и зевнул во весь рот.

- Понятно, Кот-Бегемот. Всю ночь с девками на машине катался?

- Я?!. – он опешил. – Ты откуда знаешь? – и тут же обиженно протянул. – Ты… куда?

Она уже прикрывала дверь: - Кофе варить. У тебя пять минут.

Он крякнул, обречённо кивнул и, огромными глотками опустошая кружку, потянулся к выключателю. Повеселел

зелёный огонёк лампочки: «Входите.»

Толпа редела, свет за окошками уже переходил в сумерки, свет над головой Ирины сгущался, покуда не взорвался

холодно-белым потрескиванием: глубокий голос, заполняя собою всё, звучал каждою клеткою естества: «Там где

Свету и Миру в любови внемлют

(Как в любови душа трепещет: Владей!) -

Благословляю Воды, Небо и Землю… Что смотришь?» - осёк голос. – «Сбрось шелуху и возносись.»

Над головою её, ослепляя всё вокруг, утопая в золотом огне, горел… Трон.

«Сбрось всё» - спокойно и требовательно повторил голос. Загудели стёкла в окнах, завибрировал пол, стены

понеслись вниз, стянутая хрустальным скафандром, вытолкнутая из тела, она соображала: «Господи, как же

Санька.»

- Всему своё время. – успокоил старец. На сей раз голос его прозвучал много тише. – Возвращайся.

Очищенное похолодевшее тело Ирины на огромной скорости понеслось вниз. Под ногами её лежали сброшенные

лоскутами куски её собственной кожи.

Дверь кабинета приоткрылась. В проёме показалась кошачья физиономия психотерапевта: - А теперь – я!

Он весь протиснулся в дверной проём и с ужасом отпрянул назад. У ног молодой целительницы, вспыхивая и

погасая, догорали лоскуты тела. Он потряс головой, сбрасывая с глаз наваждение:

- Укатали меня. Мерещится - не пойму что. Поможешь?

- Садись. – она придвинула стул. Белое в пёстром оперении крыло мелькнуло над его головой, электризовав

воздух. Тело его потащило вверх. Вниз, к ногам, мякнулся огромный чёрный котяра. Толкнул лапой дверь – и был

таков…

- Это… это вот что сейчас было? – психотерапевт с трудом перевёл дыхание.

- Кот – Бегемот.

Дверь снова открылась. На пороге возникла Главная, Эйва:

- Андрей Васильевич, я Вас ищу. Вы денежки сдали?

Тот - странно сжался, закивал головой и весь пошёл красными пятнами:

- Идиосинкразия у меня… - он поёрзал на стуле.

- На Эйву? – Ириша хитро прищурилась.

- Ну да… Жаба душит. – мурлыкнул он. Тут же икнул и замолк.

 

* * *

 

До дома шли вместе. Пахло талой землёй, молодой травой. Кое-где отчётливо пробивалась зелёная листва.

- А ты крест – носишь? – вдруг отчётливо раздалось у самого Иришиного уха.

- Да.

- А в церковь чего не ходишь? Чего-то я тебя там не видел. – Андрей Васильевич строго сдвинул брови.

- Что, слишком часто приходится грехи замаливать? – Ирина улыбнулась.

- А ты чего улыбаешься? Ты вообще – еретичка, язычница.

- Правда?!. – она с сарказмом глянула ему в глаза.

- Чего ты так смотришь? Глазки мне строишь?

- Кто бы это говорил!..

- Тогда почему за меня, как за главного врача, не проголосовала?

- Андрей, (она понизила голос) ну какой ты - главный? Ты ж понятия не имеешь, что возле тебя творится. Что не

только тебе – кресла, стулья, кушетки и медтехника нужна. Деньги на развитие нашего отделения выпрашивает

старшая медсестра, Светлана. Координирует – Эйва. Не ты на курсы психотерапевтов просишься. Она тебя

пробивает. Теперь вот – семинар… По эриксонианскому гипнозу. Сам Цветков вести будет… - она замолчала и

схватилась за сердце.

- А ты знаешь, что дипломированный врач с опытом здесь – только я?

- Да ну?!. – не отрывая руки от груди, она пыталась «спустить его на землю»: - А врач – психиатр Корнеев?

Тридцать лет работает. А нарколог? Пятнадцать. А Юра Гришаев – заведующий лечебной физкультурой – больше

десятка лет. Ты, помнится, диссертацию начинал. Так закончи.

- И ты туда же! – Андрей Васильевич зашипел. Глаза его вдруг зажглись жёлтым светом. Он подался вперёд и –

сноп огненных искр осыпал Ирину с ног до головы. Она с трудом опустилась на лавочку. Пронизывающий холод

мокрой тягомотиной поднимался с ног её до самой груди, подбирался к шее. Совешенно обессилев, она закинула

голову…

- … Это – приступ. – он с удовольствием мяукнул. – Н-да! Двойной акцент на аорте. Ишемия… Сама дойдёшь? – он

деловито убрал руку с её запястья.

- Дойду. – стиснув зубы, приказав себе двигаться, она мелкими шажками пробиралась сквозь липучие «манные»

хлопья, снующие сверху донизу возле неё, как в воронке смерча. Не помня себя, толкнула дверь подъезда. Потом –

квартиры. Как сквозь сон, услышала дежурное: «Где тебя носило? О ребёнке ты совсем не думаешь. Совести нет,»

увидела Саньку, крутящего телефонный диск:

- Быстро приезжайте. Моей маме плохо. Сердце. – он был краток.

- Отойди от телефона. – старая бабушка вырвала из его рук трубку. – Поваляется да встанет.

- Не трогай телефон. – молодая бабушка категорично сдвинула брови. – Будет ложный вызов.

Санька снова набрал «03», назвал своё имя и адрес. Он вытащил весь аптечный ящик, отыскал валидол. Разорвав

блистер, с трудом сунул маме в рот таблетку и стал ждать «скорую».

По счастью, те приехали быстро:

- Где сердечный приступ?

Обе бабушки удивлённо переглянулись.

- Там, в комнате. – Санька сам повёл врача. – Вот.

Молодая женщина недвижно лежала на кровати. По бледным рукам и лицу её бродили синие тени.

- Собирайтесь! Можно прямо так. Всё остальное - потом привезёте.

Мальчишка насупился: - Это надолго?

- Не переживай. Выздоровеет твоя мама и вернётся.

- Честно?

- Ну конечно. – заверила его врач. – Ты – молодец.

- Вот. Валидол. – он нерешительно протянул ей блистер.

- Спасибо. – та потрепала его по голове. – Он ей больше не потребуется.

…Хлопнула дверь машины. Её уже не было видно за поворотом, а Санька всё ещё всматривался в темноту, надеясь

разглядеть белое движущееся пятно «скорой».

 

* * *

 

Спал он беспокойно. Сиреневые огоньки, перемежаясь с синими вспышками, тревожили его, вдруг преващаясь в

огромную драконью морду с синим бантом на макушке, такую же синюю, желтоглазую, с огромными ноздрями.

Тёмные горячие ноздри дышали теплом в его макушку. Перед глазами маячил куст, наполовину засыпанный

горячим песком. На кусте, будто ягоды, дрожали яркие сиреневые огни, рассыпая по сторонам белые вспышки

света. Те – уходили, застывая столпами посреди болот, шумных городов и пустошей.

Сквозь сон он слышал мужские голоса. Голоса о чём-то спорили, слышались чьи-то шаги, вздохи и тихие укоры.

Не менее беспокойно дремала в больничной палате Ирина. Она металась по кровати, бессвязно твердя одни и те

же фразы на каком-то странном, никому не понятном языке. Сиреневые, синие, белые всполохи носились над её

телом.

- Жар, наверное, - понимающе кивали соседки. - Отойдёт. У нас врачи хорошие.

Тяжёлые жемчужные нити обвивали её шею, плечи, грудь и голову. Внезапно пред глазами её возник белый

огненный Крест. Огромный Белый Цветок, вращаясь, разрастался белым огненным пламенем. Казалось, он поглотил

её всю:

- Приди, Сын мой. Приди. Испытай себя, Сын мой. Испей воду из Вечного Источника Благодати. Имя твоё мне

известно. Я тебя простил. В дар себе возьми волю свою. В огне горит. Её – не отдавай никому. Не произноси имени

Господа во сне и знай: не придёт злая темь сквозь голову твою. И змей воду пил. Только воды его – не возьми. И не

произноси слов чужих с миром. Испытай себя. Покой душе – нужен. И ставь себя - сыном Моим. Не дочерью, но –

сыном. Ниспадая возвышай себя над миром тьмы. На воск свечи смотри спокойно. Горит тело, что чистый воск.

Будь вещею моею избранницей, и спою: «Сын мой, открой очи свои и воззри на мир чистыми глазами.» Спасибо

сну. На то – моя воля - злых духов испепелять. Нельзя верить Змею. Вызреет Змей твой. Мук натерпится – и сгинет.

И спадёт с тебя покров зла. И спокойно воззришь на мир Мой. Тобою воюю. Тобою найду силу – убить волю зла.

Спокойно сноси смерть злой воли. Я возьму его грехи и плоть твою размажу змеевой печенью. И тобою вознесусь.

Голубка с тобой. И со мною у престола будет Сын мой вечный. Вознёс. Не скорби.

Огромные огненные стопы мелькнули перед её глазами. Большой белый Лотос, вращаясь, изрыгал огонь и воду. В

нём – бело-огненная рука выполоскала жемчужное ожерелье. Потом – ухватила за волосы мужчину, ничком

лежащего на полу и – поволокла куда-то. Тихий мирный гром пронёсся вслед раскатами и – стих…

 

* * *

 

- Нина Петровна! Нина Петровна, там мужчина из третьей палаты… Мне помощь нужна. Я одна не справлюсь, -

юркая быстрая медицинская сестра озабоченно толкала впереди себя железную каталку.

- Ну что ж ты так кричишь? У нас инфарктники. Им нельзя нервничать.

- Вон уж, к одной молодке посетители пришли. Сразу двое.

Ирина с трудом разлепила глаза. В сердце быстро и остро кольнуло.

- Нина Петровна…

Та, заглянув в палату, прямиком направилась к Ирине:

- Отошла? Там уж прынцы в коридоре дожидаются. А это что ещё? – странно, брезгливо прищурившись, она

наклонилась к новенькой:

- У нас вина в отделении не положено! Да вроде… (она принюхалась) – не пахнет.

Ирина, недоумевая, пыталась усесться на кровати… Вся ночная сорочка её была вымазана с правого плеча чем-то

липким, сиренево-синим. Разводы тянулись почти до живота.

- Батеньки-святы! – продолжала гардеробная сестра. – В чём это ты замазалась, девонька? У нас обход

задерживается… Сейчас я тебя ототру. Сиди-сиди. К завтраку – вставала?

Соседки отрицательно покачали головами.

- Сиди. Ща новую сорочку дам. Оливки, чо ли? – недоумевая, она вышла.

 

* * *

 

- Где моя дочь? – маленькая пожилая женщина настойчиво и сухо попыталась миновать больничный пост.

- В палате. Сейчас выйдет. – Нина Дмитриевна, главный врач отделения, спокойно понизив голос, вернула

женщину в холл.

Зажав в горсти левое плечо, мелкими шажками, Ирина пробиралась в холл, просебя сетуя на беспокойных

посетителей.

- Жива. – успокоилась Муза. – Слава Богу. А то - развела кобелей... Торчат до утра на кухне, поют, орут.

Выясняют: кому уйти, а кому остаться. Стыдоба! Не дочь ты мне. Ты – не моя дочь! – она категорично развернулась

и, сунув Ирине в руки пакет с передачей, прямая и сухая, как палка, сдвинув брови, заспешила к выходу.

Ей навстречу, шаг в шаг, как два закадычных друга, что-то горячо обсуждая, шагали Миша и Андрей Васильевич:

- Живая?

- Живая. Чего бузили до утра на моей кухне? – Ирина поставила пакет на пол.

Они недоумённо переглянулись:

- Мы сидели тихо-тихо за столом. – Мишаня понизил голос.

- Как мышки. – согласился Андрей Васильевич.

- Всю меня обгрызли? – она окинула их тяжёлым взглядом.

- Ради бога, Ирина. Не здесь. Поправляйся. – Андрей Васильевич, кисло улыбнувшись, «вытек» в дверь коридора.

- Ну почему же не здесь? Здесь. Сейчас. – резко размахнувшись, Мишаня влепил ей звонкую оплеуху. – Сейчас. –

он повторил так же звонко и размашисто. – Вот так. – он в третий раз занёс руку и осёкся – за плечо его уцепилась

маленькая проворная пожилая женщина, переводчица:

- Господи, кого ты бьёшь?!. Ведь она же даже руки твоей не отведёт. А ты - и мизинца на ноге её не стоишь…

Миша? А мы-то думали: человек достойный… Какой ты – человек?

Он снова замахнулся. На сей раз – на спасительницу. Женщина в ужасе отскочила. А Мишаня, уж разойдясь, гнал

свою молодую жертву прямиком по коридору, щедро раздавая ей тумаки.

До ушей «новенькой», от стыда и боли забившейся в женский туалет, ещё некоторое время долетало баханье его

кулаков в дверь.

Распалившись, разъярившись, как зверь, он сник, был тут же оттеснён к выходу и с позором выставлен восвояси.

 

* * *

 

- Ой, ой, как больно! – Ирина с ужасом повернулась на сетующий приглушённый голос, - неужели ещё кому-то

досталось?

Ярко-зелёные в оранжевых, тёмных крапинах глаза напротив были влажными. Круглое, «под платочек», женское

личико, покрытое сетью мелких морщин, скорее моложавое, было мокрым от слёз:

- Нет, нет. – Бок у меня схватило. Съела, наверное, чего нельзя… - маленькая ладная пожилая женщ ина

пригнулась, чуть присев от боли, съёжилась…

- Это… Камень. В желчном протоке стоит. Может, подробим?

Та покорно кивнула: «Подроби, милая.» … А когда острая резкая боль отпустила её, обняла Ирину за плечи: «В

воскресение к себе тебя заберу. Не дам больше никому обижать. В гости пойдём. Телевизор смотреть будем. Фильм

хороший идёт про Марию. А к вечеру – верну. Сердечко твоё на место поставим.» - Она сосредоточенно и остро

глянула «сквозь молодку»:

- Эх, ангелы! С такой силищей тёмной рубитесь, а руки, что рядом – отвести не можете…

Серп-то вырос. Да торчит без дела. Эх, девонька! Коси её, пшеничку. Не бойся, не жалей, коли созрела. Новая

вырастет…

Ирина с ужасом вспомнила о мужчине из палаты, лежащем ничком лицом вниз. Женщина, будто прозрев, кивнула:

«Её, милая. Мария я. Вот и познакомились…

 

* * *

 

Чудно… Дом Марии - маленький, уютный и тёплый. Хозяин – старичок с ярко-зелёными хитренькими глазками.

Глаза – молодые., как и у самой Марии. Говорит – будто припевая, растягивая слова, всё с шутками-прибаутками.

Да и ходит, будто пританцевывая:

- Не бойсь, девонька. Не пропадёшь. Пока читает ангел Книжку твою, то ли ещё испытать придётся… Господь не

по силам испытания пошлёт. А посылает – значит любит. Дом-то не пуст. А хозяйку ждёт давно.

- Отогреем. Откормим. Вон гостинцев сколько… Сердечко-то и отойдёт. Тёплым станет. Мягким, как воск. Как

хозяйке и полагается.

Потихоньку дом Марии заполнялся людьми. А были они – ладненькие, кругленькие, будто спелые яблочки. Мягко,

приветливо поздоровавшись, они вдруг взялись за руки, образовав возле гостьи широкий круг. И… Запели,

прославляя Творца голосами такими же мягкими, густыми и сильными. Вибрирующими так, что посуда, стоящая на

столе, зазвенела им в унисон.

Всё Пространство широкого Круга позеленело, разогрелось и – пошло гулять сине-зелёными и золотыми

волнами.

Похолодевшее, сжавшееся до того от боли, грусти и унижения, сердце Ирины вдруг дёрнулось, как от

электрошока, обмякло и пощло стучать, вращаясь и выбрасывая свет, как огромный проклюнувшийся бутоном

протуберанец.

- Слава Богу!

-Велик и славен Творец.

- Да не померкнет Свет и творения божие… - Неслось со всех сторон.

… Вдруг … Вошедшие дружно поклонились «в пояс» и так же дружно все покинули дом, нежно обнимая и

напоследок целуя Марию.

- Велик Господь! – хитро проищурившись, прошептал старичок: « Маша, не отпускай никуда девушку нашу. Ей

окрепнуть надо. А девОны – девоны будут всегда…»

 

* * *

Мелкий тёплый дождик в такт выбивал каплями по стёклам и подоконнику.

- Пора, Иринушка, собирайся. Врачи, поди, заждались, – бабушка Маша мгновенно ссутулилась, постарела.

Лишь глаза её яркие, зелёные помутнели чуть и вдруг – пошли голубыми крапинами, как полыньи во льду.

Смеркалось.

Весенняя разбуженная земля, тёплая и мягкая, кружилась под ногами, затягивая внутрь.

- Девчонки! – обе подняли головы от неожиданности и вдруг отпрянули.

- Зонт – это хорошо. Вот интересно, а на Венере теперь тоже дожди? А то может со мной, а? – странный

гражданин стоял в светлом круге. Под ногами его гуляла и пузырилась земля, закручиваясь внутрь спиралью. Он

придерживал правой рукой извилистый посох: легкий, весёлый, беззаботный… Серый, как с иголочки костюм – без

единой капельки, длинные платиновые волосы - совершенно сухие. Глаза – ярко-зелёные, ясные, молодые.

- Что, не хотите? Опять мне одному возвращаться?!. – они обе переглянулись, недоуменно пожав плечами. Яркая

вспышка осветила улицу. Прохожий грустно улыбнулся и… растворился в тёплом весеннем воздухе.

- Не рассказывай никому! – тётя Маша быстро увлекла молодку «под локоток», - всё равно никто не поверит…

 

* * *

 

Наутро, груженый пакетами, под белым халатом, серьёзней тучи синей вплыл в палату Андрей Васильевич. Он

долго выкладывал из пакетов на тумбочку всевозможную снедь. Под конец, покопавшись в углу пакета, выдворил

на свет божий белый холщовый свёрток, обмотанный бечёвкой: «Это – тебе. Чтоб помнила страх Божий.», - Все

недоумённо переглянулись. Размотав бечёвку, он бухнул на тумбочку «Славу Божью». Рядом, пододвинув снедь,

мягко опустил «Ярославскую» икону Божьей матери:

- Поправляйся. Не греши. И не забывай тех, кто тебя любит. – Он поправил очки, и, распустив губы, так же,

темнее тучи синей – выплыл из палаты.

Баба Маня почесалась:

- Серьёзный субъект… Сослуживец, поди? - Ириша кивнула. – Вот из таких пастыри получаются, батюшки… -

Ириша поморщилась:

– Батюшка. Психотерапеут. В белом халате. Красного боится. Вдруг психи откусят чего- нибудь.

- Погоди, оформится только.

Двеь палаты приоткрылась:

- Я к Ирине Снежковой. – маленькая юркая женщина без халата с фонендоскопом на груди прошла к Ирининой

кровати:

- Я - Вера Петровна, кардиолог. Ещё бы раз Вас осмотрела, позволите? – Приложив к груди её фонендоскоп, она

сочувственно покачала головой. – Да, как и сказали. Розы. Розы и кристаллы к тому, что Вам выпишут. Ишемия –

не приговор. Вот мой телефон. Я практикую дома, приходите. – И она так же быстро вышла, как и вошла: быстрая,

легкая, стремительная, как стрелка.

Все невольно залюбовались. Ириша подумала: «Если бы жизнь повернула иначе, непременно стала бы

кардиологом, или кардиохирургом…»

 

* * *

 

Жизнь диктовала своё: Саньки дома не было. От дома – отворот-поворот: ни вещи собрать, ни отдохнуть, ни

помыться. Муза больше напоминала каменное изваяние с проклятьями и ругательствами, поставленными «на

реверс», бабушка – цепного кавказца под платяным шкафом. Кое-как, с трудом переодевшись, Ирка пулей

долетела до больницы. Что было дальше, она уже помнила с трудом…

… Белый туман, белые халаты, иглы, вены, растворы, капельницы. Палата интенсивной терапии. И – как сквозь

сон:

- К Снежковой - никого не пускать! Ни ближних, ни дальних. А то – потеряем.

Мишаня заливал в ресторане свою «беспросветную» жизнь: у правого плеча его, как белый флаг на флагштоке,

маячил бывалый завсегдатай городских ресторанов Лёха Обшибалко.

Лёха был как всегда пьян, пуст и жалостлив. Выпили за потерянный «Комсомолец». Выпили за ребят, что ушли

с «Комсомольцем» под воду.

- За прекрасных дам! – вопил пьяный Лёха, стряхивая с пальцев куски салата, куда угодил он, как всегда, по

нечаянности. «Прекрасная» хозяйка салата тоже вопила, брезгливо отталкивая от себя тарелку. Каблуки её

запутались в длинной скатерти. Блюда ехали прямиком на её кабальеро. И всё грозило закончиться очень и очень

плохо.

- Пардон!, - рёк Мишаня, проворно распутывая скатерть, застрявшую меж ног «прекрасной», и тут же

возвращая блюда восвояси. – Покорно прошу простить моего косолапого друга. – И тут же выдал: - Лёха, о п…е ни

слова.

- Чё, отфинтила? – Лёха проворно сдунул соплю.

- Ни слова! – Грозно рёк Мишаня.

- Так точно, товарищ мичмАн! – козырнул Лёха. Он тут же был поднят «за шкирку» разворотистым «товарищем

мичмАном» и взашей вытолкнут к выходу. И вовремя. Потому что запоздавший гарсон не обнаружил у тарелки не

только своих чаевых, но и оплаты заказа.

- Забей! – гундосил сопливый Лёха. – Мы тебе такую королеву найдём!

- На хрена? – Мишаня оттёр руки, - Найду себе бабу «с углом». Хоть на старости лет ж.пу погрею.

- Ну давай! – Обшибалко изо всех сил треснул его по плечу. – Главное, чтобы в большую ж… не засосало. Бывай,

карась!

- Я?!. Ах ты, старпёр хренов…

Обшибалко вензелями уносило по вечернему ветру. Ноги его заплетались, тело – ветошью бултыхало по ночным

перекресткам.

- Неужели и я допру до такого же? – в ужасе думал Михаил.

- Допёр! До-пёр… Старпёр!

Он поднял вверх голову. Из-под ног его спешно удирал, вспархивая на пахучую тополиную ветку, маленький

нахальный воробьишка.

- Всё… Допился…

- Суши вёсла. Тормози лаптем, - прочирикало сверху. – На Центральный поезжай. Там тебя баба с углём

дожидается.

Миша качнул в наваждении головой.

- Печку-то топить умеешь, карась?

Мишаня нагнулся, поднял с земли кусок мелкой гальки и, что было силы, запустил вверх, по тополиной ветке.

 

* * *

 

Надо ли рассказывать, что бывает, когда тебя не ждут, не хотят, или просто откровенно – боятся?

Серые серебристые коридоры вели Ирину вглубь, к началу последнего Огненного взрыва.

И до него их было - множество. Менялась эпоха, декорации, актёры. Одно оставалось неизменным: везде – не

ждали, не хотели, пытались дёргать за нитки, как тряпичную куклу. Кукла надоедала. От неё тут же избавлялись,

сбрасывая в «долгий ящик» до нового появления. И всё снова повторялось.

- Эй, Снежкова! Очнись. Слава Богу! – над ней зависло длинное бледное лицо анестезиолога в полуопущенной

повязке.

Зелёная ломанная полоска мягко и быстро ползёт по монитору.

- Пульс есть. Глаза дёргаются. Значит, жива. Вниз её, в палату.

- Никто не звонит. Ничего не спрашивает. Для кого – спасали? – молодой пухлый медбрат с сожалением облизал

губы.

- Для самой себя. Успеешь, Петя, успеешь выпить. – молодой реаниматолог удовлетворённо вздохнул:

- Второй раз спасаем. Значит, увидимся…

 

* * *

 

- Э, Снежкова, привет! Вот так встреча! – Петя удивлённо захлебнул пива из железной банки. Окатился с ног до

головы. Даже посигналил. Вдруг, обернётся? Не обернулась. Прямая, как палка. Лёгкая, упёртая, как сомнамбула,

воскресшая «пёрла» сама себе на уме. Куда – лишь ей одной ведомо. Петя скапустился:

- Снежкова, с тебя магарыч! – Не… Куда там! Мы для неё так – мелкая вошка. – Он высосал остатки пива и –

запустил вперёд по дороге банку. Банка проскакала звеня и подпыгивая… - Головы не повернула. Даже не

вздрогнула. Странная порода! На хрена таких – спасать?!. – Петя зажевал жвачкой пиво, выжал газ и – был таков.

Воскресшую несло вперёд по Центральному. Час назад звонил Миша. Голос его в трубке был сбивчив, тревожен и

слаб. Таким его она почти не помнила. Даже Санька встревожился: - Мам, беги.

- Ну конечно же. Беги к кобелю. Ребёнка брось, как всегда. Благо, есть, на кого! – Муза отёрла руки и зашвырнула

наотмашь тряпкой: - Беги.

Вот она и бежала. По обе стороны дороги плыли огороды. Калитки – серые. Заборы – высокие. Трава – мокрая, в

крапинах росы, по самую шею. Занесло же Мишаню!

Он открыл. Страшно удивился. Жизнь для него всегда била ключом, и он порой забывал, что хотел уже часа через

два – полтора.

- Малыш?!. Ты! - Брови его неподдельно взлетели вверх.

- Миш, ты чего, забыл, что звонил? Я бы выспалась. Работы – по горло. Двое суток не спала, сына не видела. –

Ирина разочарованно выдохнула: - Чего тут у тебя?

- Всё. Всё нормально, малыш. Мне тут хату нашли. Полчаса назад.

- Вот и вали, хозяин хренов! – из-за калитки, поскрипывая протезом, высунулся загорелый подтянутый дедок. –

Пока ещё огород от тебя спасти можно.

Ирина ошарашено уставилась в голубые выцветшие глаза старого огородника.

- Заходи, красавица. А тебя… (Он замахнулся палкой на незадачливого жильца) прибил бы, вот если бы не она. –

Он тихонько приобнял девушку за плечи: - Заходи. Клубникой тебя угощу. Ранняя. Итальянскую скрестил с

ремонтаном. Плодоносить будет до поздней осени. Помидор интересный есть: Поль Робсон, бычье седце, лимонный,

киви. Жёлтый, зелёный, красный и пёстрый. Я ведь – Ириша? – агроном. Селекционер. Мороз я. – он протянул

руку: - Анатолий Иваныч. Ты ведь – Ириша? – Она кивнула.

- Рассказывал про тебя. Хрыч старый. – он хитро прищурил глаза.

- Не понял. – Мишаня обиделся. – Кто тут - хрыч?

- Оба. – крякнул Мороз. – Вот тут душ у меня. Помыться захочешь – закроешься занавеской. А ванны – нет. Душ

сам смастерил. Вода – под пол уходит. На полив огорода. Сильную струю не пускай только.

- Дед, я не понял? – оконфузился Мишаня.

- Всё ты, дурак, понял. Куда она в ночь пойдёт? Едва на ногах держится. Из-за тебя, между прочим, пришла.

Сволочь! – складной нож для бритья на полном скаку полетел в Мишу. Не долетев, стукнулся о стену и воткнулся в

пол. Мороз, кряхтя, подобрал его, деловито отёр тряпочкой и картинно скрылся за дверью кухни:

- Иришу – в зал положишь. А сам – как хочешь. Чёрт с тобой…

 

* * *

 

Поутру яркое солнце било в глаза. Жёлтое, тёплое, не загороженное крышами соседних домов. Булькала вода в

дедовском душе.

- Клубнику подвяжешь. Да под корни не сыпь больше ничего. Смородину не режь. Рано ей. Помидоры я снял.

Самые спелые, огуцы - тоже. Яйца – знаешь где. Поедите. – Миша кивнул.

Наспех приведя себя в порядок, молодая гостья пулей вылетела в кухню.

- Хозяйничайте. – крякнул дед. – Он владения мои покажет. – Мороз метнул на Мишаню усталый безнадёжный

взгляд: - Я – к Пете. Прививки делать, - и - вышел походкой деловитой и лёгкой.

 

Вода сворачивалась каплями. Текла по свежим опилкам, щедро разбросанным по грядкам с клубникой. Не находя

входа к почве, она скатывалась в огромные прозрачные шары и застывала бесполезными тяжёлыми сферами.

Ирина опешила:

- Мишка! Ты чего натворил?!. Клубника засохнет. Или сгорит на солнце под опилками.

- Хватит умничать! Сам знаю, что делаю. Не первый год замужем. – он не спеша обрывал клубничные усы: -

Развёл тут! Вон мелочь какая. А ты - пойди завтракай. – Он попытался засунуть ей в рот горсть земляники.

- Не хочется. – Она отстранилась. – Да и не заслужила ещё. – и склонилась к щедро разросшимся кустам.

Клубничные усы действительно были длиннющие, шикарные. Ягоды – частые, но мелкие. -- Некогда деду –

подумала она, - да и тяжело одному. Весь огород обрабатывать приходится на протезе, сидя. Ещё и Миша со своими

прожектами.

День пролетел быстро. Солнце уже клонилось к закату. С травы потянуло сыростью.

- Покормил? – Мороз, незаметно войдя в калитку, острым глазком быстро окинул огород.

- Не успел. – Мишаня, присев у крана, мыл руки.

- Прибью! – шутливо пообещал Мороз. – В кастрюле – картошка. Засол – в холодильнике. А-а-а!.. – он

разочарованно махнул рукой. Тут же собрал на стол, торопливо, но аккуратно. Усадил гостью. И, бухнувшись сам

на табуретку, хитровато изрёк:

- Кто хорошо работает, и отдыхать должен хорошо. Слышь, жених? В клубе – танцы. Вечер. Кому за тридцать. Сам

бы пошёл. Да мне уж сильно… за тридцать.

- Давай, дед! Может, зазнобу себе найдёшь… - Мишаня деловито словил в банке огурец. Выложил на блюдо.

Полюбовался. Нырнул за вторым…

- Э, Миша! У меня их столько было… подруг боевых! Тебе и не снилось…

- Тем более. Пошёл бы. – не отступал Мишаня.

- Пошёл я. Спать. – буркнул Мороз.

 

* * *

 

Музыка в клубе надрывалась, томилась и страдала. У стеночки, переминаясь с ноги на ногу, томилась и страдала

«лучшая половина» Центрального. – Весёлая, работящая, почти совсем

непьющая. Ну разве что – Петя Нащёкин…

- Снежкова! – Петя даже подался вперёд: - С тебя - белый танец. За воскрешение. - Он даже сигару на пол

сплюнул. Невыкуренную. И руку ей вперёд протянул, как полагается.

- Сейчас я тебя так воскрешу! – Миша занёс кулак над светловолосым блестящим Петиным пробором и вдруг –

яркая, оглушающая вспышка резанула глаза. Зал погрузился во мрак. Сам Петя налетел на стеклянную витрину,

невесть откуда взявшуюся в родном его клубе, где знал он каждую щёлочку, каждый закоулочек… Витрина была

холодной. Справа и слева подтекал густой белый пар. Лицо мёрзло. Руки и ноги его свело, как в морозильной

камере.

- Ребя! Налетай. Наших бьют! – изо всех сил пыжась, успел проорать Петя и тут же свалился снопом там, где

стоял.

Миша быстро рванул Иришу за руку: - Потанцевали! Уходим, Иришенька…

Петю подняли дружинники, с трудом оттащили в фойе. Размазывая по щекам слёзы и вздрагивая всем телом, он

долго ещё причитал: - Тварь! Тварь холодная… Не человек вовсе… А я… спасал… а я …

- Будет, Петька! Что тебе – наших девчонок мало? Вон наросли - красавицы какие! Ну уж годков на семь – восемь

помоложе тебя. Так это ж ещё лучше. А ему – заморскую кралю подавай! Вставай, Петь. – Баба Таня, она же -

Татьяна Кондратьевна, давняя сторожиха, «мать» клубных, похлопала его по плечу: - Да ты, парень, холодный

какой! И впрямь – странновата краля твоя… А говорили – родственница врачам нашим, не чужая. Посиди-ка.

Она обогнула фойе, гремя ключами: дверь-то не заперта… А вдруг?..

«Вдруг», по счастью, не получилось. Молодёжь спокойно плясала, как ни в чём не бывало. Свет – горел, не

перемыкая. «Музыка» не заикалась.

Баба Таня извинилась за Петьку-дурака, приоткрыла молодым дверь: - Вон он чего бесится… Девка-то явно не

замужем. Молодая. А этот (она глянула с высоты своей на лысый Мишин затылок) – поношенный какой-то,

неухоженный – брюки – гармошкой, свитер – катышками… Вот жених наш, Петька, и решил, что не пара он крале

такой. Так ведь и Петька – не пара. Побесится – и перестанет. Она совсем успокоилась и вышла к парадному,

чтоб «прикрыть в ночь», да не тут-то было.

Дверь потянули назад, на себя и пара молодых охламонов из Петькиной свиты – Рюха Паткин да Гусь Тон

ломанулись наружу. Впрочем, ненадолго. Дверь перемкнуло так, будто была она под напряжением. Охламоны

дружно ухнули, айкнула Кондратьевна, спасая ключи и пальцы. В глазах её помутнело. Она пошатнулась, но

ключей из рук не выпустила. Сквозь толстое стекло клуба видела она, как оглянулась молодая краля. И – будто

белыми огненными снопами долбануло по железной двери. Искрами осыпало от головы, от груди и ног её…

- Батюшки – светы!.. Ведьма. Петька, бедный! Угораздило ж тебя… Ну да где ведьма – там и лысый чёрт. Оно

понятно, - шептала Кондратьевна, позвякивая ключами.

«Лысый чёрт» оглянулся. Красным заревом полыхнуло под дверью. Клубная «мамка» оползала по стене, впопыхах

пряча ключи.

От другой стены, что вела на улицу, собирался белый дым. Опадал вниз перьями, сгущался. Вскоре белый

пушистый кот, приподняв хвост веером, гасил красные искры:

- Полно, полно, Танюша! – кот потёрся о её руки: - Не было ничего. Тебе… померещилось…

Та тряхнула головой, как ни в чём не бывало поднялась и отправилась наверх.

- Тёть Тань, тёть Тань! – лебезил Петька: - Ты в порядке?

- В порядке, Петя. Старею только. Давление шкалит.

- Я померяю завтра, - клятвенно пообещал Нащёкин. – Укольчик сделаю.

Та кивнула и лёгкой походкой проплыла в зал.

 

* * *

 

Плыл, отрываясь от мокрой травы, белый дым. Клубился, сгущаясь. Сквозняком тянуло по поляне.

Через минуту стоял перед «молодыми» странный, худой, как жердь, мужчина с верёвкой на шее. Он отчаянно и

безнадёжно глянул на Мишу, потом, шагнув ему навстречу, бессмысленно резанул рукою воздух и – сам растаял в

ночном воздухе.

-Миша! Мишаня, там висельник. Свеженький. – Ирина попыталась его остановить.

- Тьфу! Нанюхалась, что ли, от ребят на дискотеке? – тот сморщился, но тут же принюхался и шагнул сквозь

молодой осинник. «Охромеев Алексей Анатольевич» - прочитали оба. Белая выбитая надпись на могильном камне

вдруг вспыхнула, подёрнувшись туманом. Мокрый вечерний ветер шевелил на постаменте листья ярких хризантем

и пустоствольной ломкой герберы.

- Я думал – тут огороды. – Мишаня почесал в затылке.

- Захоронение свежее. Года не прошло.

- Пойдём-ка отсюда. Я тебе свою новую квартиру покажу. Холод какой! Бр-р!..

 

* * *

 

Квартира Мишина оказалась пустой. (Совсем без мебели). Зато – тёплой и обжитой. Казалось, вещи вынесли ещё

вчера. Мишаня согрел в кухне чаю. Даже батон притащил свежий и сахар из кухонных закромов.

- Двигаешься, как хозяин. – Ирина сосредоточенно обвела взглядом новое жилище.

- Ночевал уже. И ты – оставайся. Поздно. – он вытащил огромный матрас, невесть откуда взявшийся в пустой

комнате. Постелил постель, но прилечь не решался.

- Хозяйку ждёшь, с углём? – он поморщился:

- Как тебе энергетика в комнате?

- Чистенько. Но не пусто. – Мишаня кивнул:

- Снял комнату у женщины. Надеждой зовут. Она летом – у матери.

- А к осени – сюда к тебе переедет?- улыбнулась Ирина.

- Не исключено.

- А я-то тебе здесь зачем? Для интриги? – Ириша, ощетинившись, недовольно зыркнула.

- Я тебе Урсулу ле Гуин привёз. Почитать не хочешь? – он невозмутимо положил на матрас «Свет, левую руку

Тьмы».

- Почитаю, конечно. Если твоя хозяйка с топором не прибежит.

- Не прибежит. – он нагнулся, нежно поцеловал её в шею. – Ириша дёрнулась, как от тока и, открыв Урсулу, с

головой нырнула в её «Хрустальные города», будто всю свою жизнь она прожила там и никуда оттуда не уходила.

«Встала бы под душ из мелких поющих кристаллов, чтобы смыть с себя свё это наваждение» - невольно подумала

она. – «Как всё достало! Духотища…»

Золотая искра над головой её разрядом полоснула душный воздух комнаты. Мишаня дёрнулся, в ужасе

отодвигаясь от белого кострища. Горели, занимаясь, белым, синим, золотым огнём – Иркины ноги – красивые и

сильные. Факел!..

«Придержал бы ты её, если любишь. Сгорит ведь. Нахудую – ребёночка сделай. Может, хоть так она прекратит

работать. Потеряешь ведь», - вспомнил он театральный шёпот директрисы Кавказского УФО – центра. Поздно! Всё…

Зажмурив глаза, в отчаянии обхватив руками голову, он выбежал на улицу.

…На перекрёстке маячила огромная восьмиметровая мужская фигура, отбрасывая ещё более огромную, плотную,

немигающую тень. Оттуда же плыл странный неразличимый уху шёпот. Рядом, в тени единственного фонаря,

качалась листва. Полное безветрие. И – никого, никого вокруг!

 

* * *

 

«Вот так и сходят с ума…» - с горечью подумал Мишаня. – «Давно надо было ломиться от неё. Жил бы себе

припеваючи». – Вереница женских портретов проплыла в его мозгу. – Да что, на ней одной - свет клином

сошёлся?!. Красивые, сильные, страстные, оборотистые женщины. Ни чета ей.

Волна удушающей вони из разнообразного женского сока, пота, воплей с головою накрыла его. Лица по-

обезьяньи кривлялись в глупом, безумном желании нравиться, бесстыжие руки тянулись к нему, рты что-то

возбуждённо вопили.

Оглушённый, опустошённый, полубезумный кружил он по двору. А в комнате всё так же горел свет, колыхаясь и

вспыхивая яркими пучками. На полу – всё так же сидела, уставясь в одну точку, Ирина. Странный, до боли

знакомый голос звучал в каждой клеточке её существа. Он звал, умолял и плакал. Он увещевал, что плен её

закончился и она теперь – свободна. Шаг – из тела, под яркий светлый луч фонаря – и она - дома. Там нет ни боли,

ни страданий, ни холода – чистый Свет. Там давно ждут её. Но она не спешила. Будто ждала чего-то неизбежного.

Так и дождалась. Рассвета.

 

* * *

 

Весёлый птичий гомон вернул её к жизни. Солнечные лучи светлым золотом заливали широкий досчатый пол,

добротный, свежевыкрашенный. Электрический свет посрамлено забирался в углы комнаты. Утренний ветер

доносил из форточки запахи свежих трав и нетронутой листвы.

Дверь распахнулась и в комнату бодро вошёл Мишаня. В руках его был целлофановый пакет и удочка. В пакете

резво плескались ротаны, в ведёрке – грудка пескарей:

- Малыш! Я тебе рыбки наловил. Сейчас пожарю на завтрак. – она улыбнулась:

- А я уж думала – ты слинял. Прости, пожалуйста. – Синий свет, лучащийся с каждой клеточки её тела, тускнел,

пучками собирался к голове.

Он умудрено-понимающе кивнул. Прикрыл за собой дверь. В кухне весело зашкворчала сковородка, забрякала

вода в раковине, дверь снова открылась. На пороге топтался Мишаня, уже с букетом в руках:

- Малыш! Это тебе. – он бодро чмокнул её в щёку и протянул цветы. С осклизлых стволов капало, - букет явно

где-то стоял всю ночь. Жёлтые и белые хризантемы, яркие пустоствольные герберы в тонком кружеве зелёной

«ёлочки»…

- Это тебе от Надежды, хозяйки с «углём». - Она взяла. Не было радости. Не было жизни в сердце. Казалось, будто

чья-то сильная властная рука накинула на её голову могильный саван. Сверху сползала петля толстой

свежекрученой верёвки. Руки её тут же обожгло ледяным холодом, как из проруби, тело онемело по самую

макушку. Плотной, прозрачной, непроницаемой стеною отделило от неё Мишаню. Он потоптался.

- Миш, спасибо. Мне пора. Не провожай.

Но он будто не слышал. До остановки они шли молча. В автобусе, вплотную наклонившись к её уху, он выдал

артистическим шёпотом:

- Ириша, я отпускаю тебя. Буду строить жизнь. Свою, настоящую.

- Я поняла. (Она осеклась). – А не выдёргивая в ночи, днём, нельзя всё это было сказать?

- У-у! – он замолчал, пустым взором уставившись в окно. На её выход из автобуса не обратил ни малейшего

внимания. Автобус пронесло мимо.

 

* * *

 

Известно, что дома даже стены лечат. Стены – плыли, окутываясь туманом. Перед глазами Ирины маячила

могильная плита с куском оборванной верёвки. Под нею, на постаменте – ярко-жёлтые и ядовито-сиреневые

герберы. Пустые – внутри. Зубастые – снаружи, укрытые белыми и тускло-жёлтыми хризантемами.

«Влип Мишаня», - мгновенно пронеслось в её голове. «Охромеев Алексей Анатольевич» белой плывущей

громадиной, будто спрут, затягивал её в себя. Её, Мишаню, может, ещё кого-нибудь? Он или Надя? Вампиризм

умершего колдуна или банальный приворот?

Она быстро расправилась с букетом, пока никто не видит: «Всё колдовство, отвороты, привороты – откуда

пришло, туда и ушло. Возьмите, Алексей Анатольевич. Это – Ваши цветы. Нам чужого не нужно. Будьте мирны,

спокойны и счастливы».

Ойкнуло мужским надтреснутым голосом. Над головою – всхлипнуло. Жгучая холодная капля скатилась ей с плеча

на руку. «Мишка… Мишка! Как же ты влип! Как это на тебя не похоже» - размышляла она. – «Ну да каждый

платит…»

 

* * *

 

Плата не заставила себя долго ждать. Вечером звонил Мороз, резко и строго. Жаловался, что чудит его

квартирант:

- Ты бы, Ириша, приехала. Мне его чудеса – во как надоели! – (вероятно, жест ребром руки по горлу). – Угомони.

А там – как знаете…

Мороза жалко. Она снова поехала. И снова, как на реверсе – серые калитки, высокие заборы, мокрая по шею

трава. И снова: «Малыш, ты?»

- Я. – Ирина оправилась. – Но не к тебе.

- Да?!. – он набычился. Лилово-чёрно-сизый глаз его метнул в неё чёрный поток грязной жижи. Исподволь. Снизу

– вверх – наискосок. Она попятилась.

- Ириша? Это – ко мне. – Мороз, озабоченно крякнув, ловко поправил протез. – Это – мои гости. – он, широко

расставив руки, загрёб её внутрь двора. Монстр, выглянув из Мишаниного тела, гадливо сморщился: «Дед, кофе

есть?»

- Самогон – найдётся. А кофия – нету! – бухнул Мороз.

В дверь постучали мелко и дробно.

- Его гости? – Ириша настороженно прищурилась.

- Его. – кивнул Мороз. – А это – мои. – он широко приобнял её, чмокнув в макушку.

Мишаня недовольно стрющился.

- Вот так. – кивнул дед. – Мне идти, или сам откроешь?

Мишаня пулей подлетел к калитке. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла худющая стареющая

подслеповатая чертовка. Глазки её, цвета грязно-бутылочного стекла, кокетливо бегали и щурились под толстыми

линзами. Маленькие, едва заметные рожки смущённо прятались под белёсыми жидкими волосёнками и снова

выползали наружу. Тонкий синюшный хвост, нервно дёргаясь, кольцами свивался к белым танкеткам. Их она кое-

как в спешке нашмыгнула на босу ногу. И – вот уже смущённо заигрывая с обоими, она накручивала на палец

белёсую волосину:

- Я кофе принесла…

- Принесла – заходи. – Мороз строго кивнул. – Ириша, чайку?

«Чаёк бы меня сейчас не спас». – лихорадочно подумала Ирина. – «Чертовка. Не дьяволица ведь!

Без сна – третьи сутки. Мозг «виснет». А хоть бы и кофе. Ведь она ему принесла. Не мне. Значит, не отравит.»

- Кофе. – выдохнула Ириша.

Ночная гостья улыбнулась широко и счастливо. Зубки – ровные, как на подбор. Носик – тоненький, аккуратный.

Хвостик… его она спрятала. Очки – сняла и сунула в карман курточки. Очаровашка!

- «Нескафе»… Другого нет. – она извиняюще улыбнулась красивыми полными губками.

- Я – Гала. За знакомство!

Мишаня тут же стал вменяемым. Горячая бодрящая жижа быстро разливалась по жилам. Мозги Ирины просветлели.

Голова стала ясной, тело – лёгким. Гала тут же засобиралась:

- Поздно. Увидимся ещё.

«Свежо предание!» - мелькнуло в Иришиной голове. – «Если младшая сестрица Мишиной пассии – чертовка.

Старшая – кто?»

Та – улыбнулась, выстрелив в неё из глаз задорным зелёным огоньком. Он тут же вспыхнул и погас. Дверь

хлопнула. Мороз, размякнув, готовился ко сну. Мишаня зевал.

- Мне пора. Доброй ночи. – Ирина наскоро попрощалась. Казалось, Мишаня соображал. Вдруг, резко

выпрямившись, как натянутая струна, он одним движением сгрёб её, вышвырнул за калитку в мокрую траву и –

закрыл дверь.

 

* * *

 

Чудом удержавшись на ногах, Ирка стряхивала с себя ночную росу.

- Зачем? – в воздухе прозвенел чуть слышный мелодичный голосок и потерялся в траве:

- Артемис, зачем? Пусть помогут травы.

- Пусть. Пусть помогут мне травы. – она окунула руки в мокрую холодную траву. Тут же отёрла лицо и шею.

Жуткая картина предстала её взору: Ярко-красные лохматые лохии взмывали вверх под струею кипятка,

толклись и мельтешили в стакане. Окрашенные кофейной жижей, они вспыхивали сине-зелёными огоньками и

таяли в бурой ночи напитка.

- Во, сучка, успела-таки. Приворот. – пронеслось в её голове. – Второй. А может, уже - третий?

Лохии – бурые, плотные, тошнотворные, закручиваясь «винтом», всплывали вверх, сливаясь, прямиком

подступали к горлу. В глазах её потемнело.

Небо – низкое, плотное, как гудрон, со всех сторон окутывало её, просачиваясь в каждую клетку тела. Тело

разбухло. Голова отяжелела. И только ноги несли её неведомо куда.

Перед глазами плыли чёрные ручьи. Ручьи брызгали из-под ног, тянули вниз, тащили и швыряли вперёд, к воде.

Вода? Откуда на просёлочной широкой дороге – ручьи? Дождя не было. Вода шумит, клокочет. Вода шепчет,

манит, зовёт. Приманивает.

- «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его… Яко тает воск.» - молитва «виснет»… - Ом! Пхом пхам. Во пхом… -

чёрные жидкие змеи потоком брызнули из-под её ног. Ну и запах! Очистные.

Она с усилием выдохнула. Через макушку медленно и плавно втянула ночной воздух, пропитанный звёздной

пылью, влажным ветром и… гарью.

В воде что-то отчаянно бултыхнулось и попыталось ретироваться…

- Господи, что это? – Жёлтая вспышка стрельнула по воде, означив бледно-грязно-жёлтую дорожку. По ней

быстро уплывал человек… без глаз, без носа, без волос. Огромный – в пол-лица рот обидчиво заглатывал и

выпускал воду. Рук – не было. Ног – тоже. Вместо них – человеческое тело с присосками. Белёсое, плотное.

Плотоядное, судя по отверстому рту и очень, очень голодное.

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. И да бегут от лица Его ненавидящие…»

Серный запах Очистных сменился свежим ветром и бензиновой гарью. Под ногами плыл остывший за день

асфальт. Перед глазами – гряда двухэтажных домов. – Слава тебе, Господи. Посёлок. Теперь – не пропаду. – с

облегчением подумала Ирина.

Тёплый гул мотора довольным урчанием коснулся ушей её. Она проголосовала. Легковушка мягко тормознула у

её ног. Дверь распахнулась:

- Вы в город, девушка?

- В город. – кивнула она.

- Садитесь. Не мёрзните. – шофёр, молодой поджарый парнишка, широко распахнул перед ней дверь, включил

печку: - Отогревайтесь. Ой, девушка… Де – жа – вю… Вы мне во сне снились. Не зря я остановился. - (Парни из

машины ехидно переглянулись). – А мы – Вас быстро довезём. Только вот заправимся и мотор посмотрим.

- Влипла! – подумала Ирина.

- Хва ржать! - он оглянулся. - Вы не подумайте ничего плохого. Ребята у нас хорошие. Кое у кого мозги, правда, -

одной извилиной под козырьком! – он быстро отвесил «леща» самому шумному. Машина заурчала и двинула в

самые кущи Центрального.

 

* * *

 

- Девушка, можно - совсем нескромный вопрос: «Вы не с Очистных?»

Ириша недовольно поёжилась: «Что, пахнет?»

- О, Боже! Нет! Нет. Вы ничего плохого не подумайте. Я же Вам говорил: де-жа-вю. Мне сон приснился: Вы.

Дракон с Очистных. Большой чёрный кот…

 

- Азазелло!.. Я не понял. – мяукнуло сверху. – Это - что за Новая Программа в Матрице?

- Ну… Старую-то ты намедни в шахматы профуфукал. – донеслось справа. – А если есть окно в Матрице – так что ж

его не заполнить?..

 

- …Большой чёрный кот?.. - ребята переглянулись и снова дружно заржали.

- Так вы победили Дракона? – шофёр самым серьёзнейшим взглядом вопросительно глянул на ночную спутницу.

- Белёсого?.. – попыталась утвердить Ирина.

- Нет. Чёрного. – он, проверив ремень, быстро сполоснул руки из бутылки, тут же отёр чистым куском полотенца и

завёл мотор: - Не замёрзли?

- Нет. Чёрного, кажется, уже нет…

Он улыбнулся, просветлев: - Тогда мы с Вами будем гулять… В Сокольниках.

- Э, Андрос, а ты не оборзел? – неслось сзади. Он выжал газ. Загадочно улыбнулся:

- Ну не сейчас. Унас ещё будет время познакомиться. Вы сказали – Белёсого?

- Угу. С большим – большим ртом. – Ирина утвердительно кивнула. Диким рёвом вперемешку с заливистым хохотом

– полоснуло с заднего сидения.

- Напрасно ржёте. – Андрей задумался: - Рыбаки рассказывали о мороке безглазом и безруком…

- Э, как тебя опять понесло, Андрос!

- Да наклюкались мужики. А с бодуна – чего только не привидится!.. – ребята пытались поддержать разговор.

- А тут многие на Очистных тарелочки видят. Летающие.

- Говорят, по весне девчонку одну упёрли. Она им навстречу вышла. Так до сих пор ищут.

- Да…

- Красивая была. Точёная вся. Волосы длинные белые. Глаза голубые – вот такие! Ресницы длинные…

Все как по команде затихли и понуро глянули в пол…

 

- Азазелло!..

- Чего тебе, Бегемот?

- Так мы ещё поиграем? Игра не закончена… - кот обиженно глянул вверх.

- Проводишь донну – так поиграем…

- Чёрный дракон приказал долго жить, милая донна. – мурлыкнуло сверху.

- А я уж ненароком подумала, что ты - вместо него. – парировала Ирина.

- Как можно, донна, как можно?! – обидчиво насупился Бегемот. – Нам Окружную! – строго мявкнул он, опустив на

плечо шофёра когтистую лапу: «Я – добрый. Я – нежный. Позвольте Вашу руку».

Машина аккуратно встала у Окружной. Кот выскочил вперёд, широко распахнул дверь и – сама

предупредительность – протянул мягкую тёплую лапу: «Смелее, донна! Скоро – рассвет».

Андрей в наваждении потряс головой, потёр глаза.

- Чего уставился? – строго мявкнул Бегемот. – Кота не видел?

- Видел. – шофёр кивнул.

- Заводи! – кот махнул лапой и вот уже – бежал впереди, светом глаз, как прожекторами, освещая дорогу: «Три

дракона, донна». – он поднял вверх палец. – «Это – большая редкость. Выносить – тяжело. Вырастить – ещё

труднее. А потерять…» - он закашлялся… - «Всё равно, что себя потерять».

Хлопнула под утренним сквозняком дверь подъезда. Белые перья, пикируя вниз, закружились в лёгком танце.

Маленький белый дракон, обидчиво пискнув, устремился на узкое покатое плечо.

- Не пугай её, Бегемот. – раздалось сверху. – Пусть отоспится. Вся жизнь – впереди.

 

Эпилог

 

Ракетная, как улица образцового содержания, ждала своего победного выстрела.

Выстрел грянул средь церковной братии, как раз по дороге от Ракетной до Свято-Данилова. Огорошенный

протоиерей в ужасе присел, чуть не выпустив из рук святыню:

- Батюшки-святы! Средь бела дня…

Испуганная стайка сизарей метнулась к соседней крыше.

- Да что же это деется-то? Да чо это творится? – запричитал большеголовый усатый прихожанин, подвывая и

мяукая, явно растягивая слова. Карман чёрного пальто его был явно оттопырен, заправленное кашне вывалилось

наружу. Он что-то нервно перебирал в своих карманах. И вдруг… запах ужасающей вони накрыл паломников.

Закашлявшись, люди отбегали в стороны, прикрыв носы. Иные – отставали.

Протоиерей не дышал. Изо всех сил превозмогая себя, он перешёл на рысь. Святой архимандрит, посланник Афона,

роняя слёзы, пытался-таки не сбиться с шагу.

Раздался щелчок. Несгораемое небьющееся стекло ковчежка треснуло и, будто огненными змейками, стрельнуло

им в руки. Оба - ойкнули от неожиданности. Внутри ковчежка что-то щёлкнуло и распалось. Синяя и голубая

змейки устремились к углам его.

- Господи, Силы Небесные, Пресвятая Дева, Богородице, помилуй нас, грешных… - взмолился протоиерей.

- В Россию шёл. К тебе, Пресвятая Дева… - молился архимандрит.

- Да что же это деется-то? Да что же это твОрится?!. – опять запричитал гражданин с кошачьей мордой. Он забегал

вперёд, всплёскивая короткими ручками, притопывая, подхлопывая: - Ратуйты, люди добрые, убывають… Гыть,

гыть!

Народ частью поотстал. Вдруг большая красная рука схватила гражданина за шиворот и с силой швырнула в

сторону:

- Бегемот?!.

- Ась? – прикрыл ухо круглый.

- Ты чего тут, паршивец… - Азазелло недовольно прищурился.

- Мы тута – пастырем… Служим. – огладил бока круглый господин. Из кармана его, покатившись, загремел

баллончик с «черёмухой».

- Хватайте его! Хватайте. – послышалось в толпе.

- Накося - выкуси! – круглый выкатил наружу язык, толстый и белый, как докторская колбаса, картинно сложил

пальцы в большой «фиг» и… растаял на глазах.

- Батюшки-светы! Пресвятой Архангел Михаил… - осенила ход старушка. – демонов сокрушитель…

- Я тя… отлучу! - нервно мявкнуло в толпе. Под ноги бабульке бухнулось что-то мягкое. Огромный чёрный кот,

пересекая дорогу Крестному Ходу, ломанулся в кусты.

- Епитимью наложу! – мурлыкнуло над ковчежком…

- За что же мне, грешному, епитимью? – недоумённо соображал афонский миссионер. – Эпоха перемен грядёт. Но

ведь не конец, Господи, верно?

- Конца-то у тебя теперь – два. Как шить будешь? – прогремело в его голове. Удручённый, он скользнул глазами

по ковчежку. Кручёный верблюжий пояс, великая святыня, казалось, расползался на две части.

- Божьей помощью, Господи. – пронеслось в унисон в голове афонца.

- Ну-ну. – продолжал голос. – И так уж натрое рвали. Кости старые маете. Пожара-то - мало вам…

- Спаси… Спаси, Господи, и помилуй души грешные!..

- Спаси, господи, души грешные! – козлетоном свистнуло где-то сзади. – Бо твари мы неразумные, по образу и

подобию твоему…

- Ну уж… Ну уж это… Ни в какие ворота. Мы и не дошли ещё. А уж службу изгадили… - протоиерей обессиленно

вздохнул.

- Олег… Брат мой, молчи. – афонец умоляюще глянул на него и выровнял шаг.

Двигаясь ровно и размеренно, процессия всё больше и больше обрастала паломниками – молодыми женщинами и

мужчинами.

Мягкий золотой и розовый свет лучился с ковчежка. Тёмно-красный и розовый – брызгал из-под ног. Яркий синий

– веером падал с неба. Сплетаясь, лучи двигали растрескавшуюся измученную землю, голубыми змейками уходили

вниз. Испуганные задёрганные люди струйками всё притекали и притекали, умножая нестройный тёмно-пёстро-

серый поток. И уж – речкой, уверенною и широкой, тот стекал к Свято-Данилову. Мягкая крупка сыпалась с неба,

бело-розовыми лепестками падала людям под ноги. Бодрый, розовощёкий, ясноглазый, по голове и по плечам

усыпанный белыми розами, шагал афонец.

- М-да! – счастливо крякнул протоиерей, из-под плеча, удовлетворённо смакуя людской поток, разрастающийся в

длину и вширь. Поток, закипая, опадал, нестройно подтягивая задние ряды, устремлённые к Аггия Сорос. –

Хорошо идём!

- Хорошо. – кивнул миссионер, – Да не туда. Был договор с Владыкой Московским Кириллом о Крестном Ходе на

Пречистенке. С обходом Набережной. К Храму Христа Спасителя. Накажут нас… Как пить дать накажут.

- Успеем и к Храму. Ух! Народу-то что…

- За народ и накажут… Люди, властью обременённые, ждать не любят. Семь шкур спустят, да на Пояс пустят.

- Шутник ты, брат!

- Какие шутки… Впору до Свято-Данилова идти, душу спасать. – он с опаской глянул на треснутое «несгораемое»

стекло ковчежка. Мелкие золотистые змейки, будто напрочь лишённые силы, пугливо сбились по углам.

- Помолясь, в грусти и в страхе великом пойдём, брат.

Народ, плавно перетекший на Данилов вал, казалось, никуда не уходил. Люди, подходя, занимали очередь и снова

отходили ненадолго – как в восьмидесятые, чтобы снова вернуться. Иные – не отходили вовсе… С трудом сменили

караул.

 

* * *

 

В трапезной сидели напряжённо и молча. Обед не шёл. Ждали «грома Кириллова». Но грома – не было. Топкая

вязкая тишина секирою висела над притихшей братией.

- Молчишь, брат? – начал игумен. – В преддверии Дня Судного бедою пахнет?

- Пахнет, брат. Черепа пропадают. Святые мощи – растаскивают. Иконы воруют. Кресты портят.

Уходят святыни. Не хотят служить человеку.

- Это верно… Что Богу хорошо – плохо человеку. Я слышал, святой папа, Бенедикт, от Павла, царство ему

Небесное, убрал Ковчег Заветный в спальню, к себе. Да будто он и ему сны навевал о будущем. Совсем истаял он с

Ковчегом. Не ел, не пил. И в теннис играть перестал. И на людей глядеть. Братья сплетничали, что ночами беседует

он сам с собой.

- Не сам с собою. С Госпожою златоглазой Богородицею. Не каждому такое дано. Спасала она Павла не раз. Это,

брат, большой подвиг – отдать себя на дело мира. Лучше – мир, самый худой, чем войну терпеть. Ты – молод, брат,

не знаешь, что это такое. Сколько чистых, любящих за него души и кости свои положили.

- Богу-то, говорят, кровь нужна! – разгорячился Олег.

- Богам кровь не нужна. Она нужна человеку.

- Да ты, брат, еретик. Ты, поди, мормон?!.

Тот отрицательно покачал головой: «Не еретик. Нет. И не мормон. Просто жизнь немного видел. Вот и всё.

Ватикан-то артефакты к себе не зря собирает. Вредны они для человека. А то и смертоносны: захотели братья

вынести белый лАрец как-то в праздничную службу. Папе про то не сказали. Ссамовольничали.»

- Ну…

- Вот те и ну!.. Опалились – все. Да потихоньку некоторые… умирать стали. Всё – тихо… Всё – шито-крыто. Что

Богу хорошо – плохо человеку.

- М-да! Не боишься? – Олег колупнул вилкой.

- Кого?

- Отлучения. – протоиерей кисло пожевал.

- От церкви – может и отлучат. Не от Бога же.

Олег поспешно вышел. Обед вышел комканный, неспокойный. Братия расходилась.

…Вдруг, как по команде, загасли свечи. Ефрем наощупь пробирался к келье. В соседних коридорах послышался

шум и ропот. Мокрым сквозняком потянуло по полу. Ефрем поёжился. Лунная дорожка потянулась с коридора к

келье. Просвет её расширился. Прямо в двери, с зажжённою свечою в лапе, явился огромный чёрный котяра.

Архимандрит встряхнул головой, наложил на проём крестное знамение.

- Вот этого – не надо! – строго мявкнул кот, сдвинув брови. – Ночуй тута! А в Храме Христа – тебе делать нечего.

Ну чего тебе, плохо? Братия тебя – любит, кормят вкусно… М… могу и симфонию сыграть. Для отдыха. Так сказать,

ноктюрн даже… на ночь.

- Ты? – усмехнулся архимандрит.

- Да я много чего могу. – кот переминался с лапы на лапу: - Ты кто будешь-то, Ефрем?

- Ефрем. – тот, улыбнувшись, кивнул.

- Сирин? – кот прошёл вглубь кельи, присев на маленькую табуреточку: - М-да… Сирин. – тут же ответил кот. – Так

отправляйся в свою Сирию, верблюдов водить. А пояс верните донне!

- Да я бы - хоть сейчас… - Ефрем виновато развёл руками. – Но ведь его… люди… ждут.

- Лю-ю-ди?!. – кот обнажил острые клычки. Глаза его зажглись ярко-зелёным светом. – Лю-ю-ди… - зашипел он,

притушив свечу. В тяжёлый чёрный мрак погрузилась келья.

- Бегемот, не шуми… - с противоположной стороны стены собирался туман, опадая вниз тяжёлыми белыми

перьями. – У человека беда приключилась. Аггия Сорос треснул. Я правильно говорю? – Азазелло шагнул через

стену кельи.

Ефрем обессилено кивнул.

- Поможем.

В узкой полоске света появилось красивое золотистое лицо с правильными чертами. Карие глаза светили тепло и

мудро: - Поможем. Но на Пречистенку – не ходи. У Кирилла тебе делать нечего.Мы ж тебя в Свято-Данилов

отправили. Беспокоимся за твою жизнь. – белые перья собирались грудкой.

- Матушка, Пресвятая Богородица, без истления Бога слова родшая… - молился архимандрит.

- Всё так. – мягко продолжал голос. – Но надо же и матушке покой и отдых давать. – Световая полоска пропала.

Раздался стук и крики из коридора. Обеспокоенный Ефрем вышел из кельи, устремившись в зал.

- Беда, беда, братия! – неслось из коридора. – Аггия Сорос исчез.

- Архимандрит Афонский – тоже. – неслось с другой стороны. – Вместе с ковчегом.

- Измена!

Архимандрит в бессилии опустился на пол пустынного зала, прикрыв руками голову.

Белая огненная вспышка, осенив геникей, сотрясла стены. Ефрем, не веря глазам своим, поднял голову. Волны

огня шипели, пробегая по стенам мелкими змейками. Те, застывая огненным письмом, будто протравливали

уставший измотанный мозг: «Екам сад випра бахудха ваданти»*… - прочёл он. Дверь алтарной приоткрылась, меча

синие молнии. Одетый в голубые одежды, ниспадающие до пола, шитые жемчугом и аметистами, в голубой

сияющей шапочке на длинных тёмно-каштановых волосах, оттуда вышел пятиметровый мужчина. В руках его,

будто маленькая новогодняя игрушка, сверкал, белея в темноте, Аггия Сорос. Глаза его неестественного золотого

цвета мягко светились звёздами, мерцая в темноте: - Истина одна. – выдал он, - но мудрые познают её разными

путями. – Он грустно вздохнул, ступив на левую сторону зала, вернул на постамент Серебряный Ковчег и… вышел,

прикрыв за собой дверь.

- Кто ты, господи?.. – архимандрит с благодарностью припал на колени.

- Андрей. – неслось от стен. – Игумен Андрей. Разве не помнишь меня?

- Грешен. Грешен, господи. Лицо будто знакомо, но глаза…

- Venus. Astra Venus. – тёплым ветром прошелестело в зале. – Ad astra per aspera.

Мягкий тёплый ветер пробежал по Ефремовой макушке. Потянувшись вверх, он легко оттолкнулся ногами от пола

и… завис над скалистой площадкой.

 

* - Истина – одна, но мудрые познают её разными путями.

 

* * *

 

Тёмно-жёлтое треснутое плато давно тосковало по воде. Казалось, всё, что ещё жило – спешило укрыться от

знойных иссушающих лучей, чтобы не превратиться в пыль.

Пара мелких скорпионов, выставив наперевес свои орудия, не торопясь, направились к полустёртой скале,

больше напоминающей огромный экран. Экран осветился. Белые роящиеся точки, беспокойно снующие по экрану,

схлопнулись. Огромный пятиметровый мужчина в тонкой белой хламиде буквально вышагнул из скалы, подмигнул

Ефрему:

- Пожалуйста, брат, сейчас сюда придёт женщина. Она очень устала. Ей нужен приют. Помоги ей: нажми на этот

камень (он кивнул в сторону головой), и дверь откроется. Ты, как никто, знаешь эти тропы. Вам нужно будет

отдохнуть и - спешить в Египет. Возьми свою верблюдицу на сносях. Ей потребуется молоко.

Как заворожённый, Ефрем поднял голову, озираясь по сторонам. Навстречу ему, из-за скал, спешила молодая

женщина редкой красоты. Тонкие черты лица её, припорошенные светлой песчаной пылью, казались прекрасно

выточенными чертами статуи. Потухшие миндалевидные глаза безучастно смотрели перед собою. Уголки рта в

страдании были опущены вниз. От них – бежали лучиками тонкие морщинки. Руки её, полуопущенные, как крылья

измученной птицы, мягко прижимали к груди спящего ребёнка.

- Ей потребуется молоко. – припомнил Ефрем. Не раздумывая, он шагнул женщине навстречу.

Пара молодых скорпионов, бегущих впереди, предупреждающе нацелили на него свои хвостики. Он опешил.

Шествие эскорта замыкали четверо огромных, отполированных, как хорошие машины, скорпионов-братьев.

Двигались они также, парами, предупредительно подняв вверх хвосты, размахивая в воздухе передними лапами

для устрашения.

- Я – Ефрем. Сиринянин (он приложил к сердцу правую руку) - Не бойся. Следуй за мной.

Рукой он нащупал выступ в скале. Дверь приоткрылась. Глаза женщины распахнулись, как у испуганной орлицы.

Золотой искрой стрельнуло вверх. Все шесть скорпионов низко наклонили свои головы и строем попятились от

скалы, опустив хвостики.

- Что за чудеса! – Ефрем вошёл. Стены пещеры были облиты белой глазурью. Она, сверкая, переливалась всеми

цветами радуги, хотя никакого источника света не было и в помине.

Он разглядел молочно-белую кожу женщины, отдающей в голубизну. Личико младенца, напротив, было

золотисто-жёлтым и серьёзным не по годам. Казалось, маленький старец дремал на её руках, измученный и

удручённый долгим переходом.

Поклонившись ей, он шагнул в пучок света, льющийся сверху:

- Благодарю, Ефрем. Им потребуется верблюдица. Найди, друг. Не подведи.

Скала открылась.

- Верните пояс донне! – наставительно мурлыкнуло слева.

- Помню. Помню. – Ефрем нежно, как малый ребёнок, подошёл к верблюдице, погладил ей тёплую морду, припав к

шее:

- Матушка, выручай! Там малой. Он есть хочет. – мокрой тряпицей он прошёлся по бокам и животу её. Достал

деревянный гребень: - Пойдём, славная моя!

Верблюдица встала с колен, позволив себя вычесать, прильнула к Ефрему и послушно затрусила рядом.

- Ну вот тебе, матушка, и пояс. Согреем, не замёрзнешь. – Верблюдица нежно лизнула Ефрема в щеку, подставив

ему тёплый бок. Скала открылась сама собою, и они вошли.

- Денёк сегодня жаркий да солнечный. Ай, Хваршат, всё сияет и переливается, да скрепит нить золотая чудное

знакомство. – Он протянул женщине вымытый расчёсанный пояс, украшенный золотой нитью. – А гребень – пусть

будет на удачу маленькому солнечному господину и матери его. Храни их, Хваршат и могучий Атон! – Ефрем,

оглушённый звуками собственного голоса, казалось, ослеп. Зал пещеры наполнился ярко-белым светом и –

завибрировал до боли в глазах, до умопомрачения. Воздух плыл и звенел пчёлами, цимбалами, колоколами.

Посреди пещеры стояла всё та же молодая женщина, но более свежая, чуть отдохнувшая. Младенец, сидящий на

руках её, казалось, подрос за считанные часы. Он подался вперёд, ручонками обнял мать за шею и устремил свой

взгляд на Ефрема. Два ярких жёлто-зелёных луча «прошили» глаза проводника. Он вскрикнул от боли, зажав лицо

руками, пытаясь убежать, но, будто пригвождённый, не мог оторвать ног.

Картина, представшая его взору, была чудовищной: стоявшая посреди пещеры женщина горела, объятая

трёхъязыковым пламенем. Младенец, ухватившийся ручонками за её шею, горел вместе с матерью. Ни звука. Ни

всхлипа. Ни стона. Ефрем, чуть живой от страха, оторвав от лица руки свои, видел, как догорали последние языки

пламени. Сине-зелёно-белыми змейками огонь, ушедший в землю, будто вынырнув из недр её, снова поднялся

вверх. Верхние струи его, сомкнувшись с нижними, обручем закружились вокруг тела странной чудовищной

госпожи. Раздались щелчки. Та вздрогнула, скользнув вниз глазами. Ребёнок же, напротив, оставался неподвижен

и безучастен ко всему происходящему. Две змейки – голубая и золотая, скользнув по талии её, соединились в

поясе, послушно опустив вниз свои головки. Ребёнок улыбнулся. Ещё раз устремил свой взгляд на Ефрема. Глаза

малыша были голубыми и кроткими, как стрелами опушённые тёмными ресничками. Волосы – светлые, волнистые,

как у той верблюдицы, что привёл малому Ефрем. Скулы – высокие. Черты лица – тонкие, будто вырезанные в

камне.

Проводник в замешательстве отступил, ища, за что бы зацепиться глазами. Казалось, разверзнись земля под его

ногами – он бы не удивился. Но земля не разверзалась. Белым ровным молочным светом заполнялся зал пещеры.

Посреди зала стояла огромная пятиметровая фигура Андрея в белом плаще, в белом тюрбане с сапфиром, с

оливковой ветвью в руке:

- Всё, Ефрем. Союз скреплён. Будь храбр, как воин, и мирен, как твоя подруга. – Он ласково потрепал по шее

переступающую верблюдицу: - Храни их, Айша. Береги огонь. – Ефрем оторопел.

- Что удивило тебя? Ведь она – Айша? – тот утвердительно кивнул. – Значит, сбережёт огонь в душе и очаг в доме.

Отдыхайте. Путь долгий.

 

* * *

 

- Путь долгий. – повторил Андрей. – Ступай, Ефрем. И ничего не бойся.

Всё ещё стоя на коленях, оглушённый, обречённый видеть и слышать, архимандрит видел огромную белеющую

фигуру Андрея, уходяшую сквозь Царские Врата и – горящий белым светом Аггия Сорос. Он стоял слева, на

возвышении, так, будто никуда и не исчезал.

Перекестившись, Ефрем возблагодарил Бога и, едва переставляя ноги, побрёл к своей келье.

Как и сказал Андрей, путь Ефрема и Аггия Сороса оказался неблизким. Они объездили всю Россию, по двадцать

часов простаивали верующие, чтоб коснуться заветного ковчега. Чтоб увидеть, хотя бы глазком, чтоб услышать о

чудесах заветного пояса – и поверить, что Бог не оставил их своей милостью и благодатью.

Десять дней они ехали, шли, летели и плыли, чтобы услышать то, о чём предостерегал его обычный протоиерей:

«От церкви, может, и отлучат. Не от Бога же…»

Собственные слова Ефрема глухим эхом прозвучали в его голове, упали камнем в Колодец его. Да там и остались.

Ведь слово – не воробей. Вылетело… И пошло куролесить!

О материальных, денежных злоупотреблениях орало телевидение. Центральные газеты, наперебой соревнуясь с

жёлтой прессой, старались побольней щипнуть, кольнуть, а то и вовсе запросто – окатить архимандрита помоями с

мелких грязных душонок.

- Господи, это только люди. – убеждал себя Ефрем. – Ведь я ничего не взял для себя. Матушка, Пресвятая

Богородица.

- Всё так. Но надобно и матушке покой и отдых давать. – снова эхом отдалось в его голове.

- Коли виноват, – молвил Ефрем, – пусть меня накажут.

Наказали, конечно. Яркий белый свет горел по ночам в его келье. Дивились братья, но приближаться боялись.

Говорили, будто беседует он сам с собою: -

- Ну вот тебе, матушка, и пояс. Согреем. Не замёрзнешь.

На пол ложился Ефрем и чудилось ему, будто дышит в его макушку тёплая нежная верблюдица. И, согретый

жёлтым тёплым руном, засыпал Ефрем и видел чудные сны.

 

* * *

 

Другие сны снились Ирише, - беспокойные, тревожные. Снились ей старые бабушкины часы с мелодичной

музыкой. Сухенькая покрасневшая рука в морщинках, перекручивающая сверх упора умную пружину, падающий

на пол ключ, светло-голубой глаз, пикирующий на пол из открывшегося бардачка для хранения ключей. И –

огромное светлое озеро на месте упавшего глаза.

Снились ей золотые купола белых церквей, скрытые водой, множество детских могил – с крестами и без них и –

всепокрывающий отчаянный мелодичный звон. Она вскакивала затемно, ближе к утру, подбегала к окошку, чтобы

в набегающих световых бликах понять и убедиться: нет, это не вода. Это только сон. И снова засыпала.

Ей снилась странная воздушная площадка, похожая на шасси. Площадка вращалась, как стрелки по циферблату.

На ней уезжал в темь, тявкнув напоследок, огромный чёрный пёс. Его сменял большой кабан и… огромные массы

воды, льющейся с площадки.

- Довольно. – говорил с площадки человек, закукленный в резиновый скафандр. – Она пыталась остановить воду,

а пространство со спущенным вниз «морем» сворачивалось, как обычный лист картона, и животные с квадратного

шасси попадали на круглое и двигались в обратном порядке, одобрительно похрюкивая и отзываясь приветливым

лаем.

Внизу сидела маленькая больная девочка. Вода, затекая мелкими ручьями, предательски подбиралась к ней.

Ирина хватала девочку, слыша с площадки резковатый мужской голос:

- Брось, зачем она тебе? Одной – больше, одной – меньше. – Дальше – лаборатория, лес, и снова – площадка,

длинный стол в полутьме, библиотека, исторические залы, и – множество экранов.

Самым прекрасным и тёплым из всех снов оставался Старый Арбат, укрытый нежно-зелёной листвою. С его

неизменными художниками, актёрами и музыкантами.

 

* * *

 

- Старый Арбат… Арбат! – мечтательно мурлыкнул кот. – Обож-жаю! – от избытка чувств он выпустил коготки и –

закружился волчком.

Вдруг, откуда ни возьмись, возник круглый гражданин с лоснящейся кошачьей мордашкой. Блаженно улыбаясь,

он запустил короткие мясистые, как колбаски, пальцы за подкладку своего пальто:

- Сапфиры, синие. Семнадцатый – восемнадцатый век, австрийские. У… муа! (Он поцеловал воздух). – Я в Польшу

поеду.

- Зачем тебе туда ехать? – Азазелло прищурился.

- Ну-у… мало ли что? На старый замок посмотрю.

- Лучше их хозяевам деньжат подбрось. На Украине они. Донец-то теперь – утроен. И реки многие. Люди добро

своё спасать будут.

- Ну-у… Всем не поможешь! – зевнул кот. – Вон сколько королей бывших по помойкам ошиваются!.. Ш-ш…

Бездельники!

- Не о них речь, Бегемот. Мать нашей донны…

- Красивейшая женщина. М-да… Работящая. Это - моё колье!.. – он зашипел.

- Было – её. Ну ты-то куда его носить станешь? На морду натянешь?

- В банк положу.

- Все швейцарские - пухнут от твоего золота и камней.

- Ну… - задумчиво мурлыкнул кот. – Мало ли теперь банков?!.

- Жлоб. – выдохнул Азазелло. – Иди хоть газету купи.

- А кофием – напоишь? – короткие брови на круглом лице взлетели вверх.

- Коты не пьют кофе.

- Очень даже пьём. М-да… Под утренние газеты. – он поправил кашне, натянул дежурную улыбку и, сунувшись

мордой в киоск – обольстительно мурлыкнул: - Милая девушка, доброе утро. Вы - обворожительны… - аппетитная

крупная блондинка неопределённого возраста, растаяв, стала поправлять многоэтажные налаченные «вавилоны»

на своей голове.

- Мне – газеты. Все! – выдохнул кот. – И сигареты «Золотое руно».

- Зачем тебе сигареты? – удивился Азазелло. – Ты же не куришь.

- Теперь – курю. – мявкнул кот. – Неразделённая любовь…

Ошарашенная блондинка за стеклом с сожалением покачала головой. Круглый гражданин, он же – кот, одним

махом сгрёб газеты и прямо со всем ворохом устремился в кофейню.

 

* * *

 

- М-м… Два «капуччино», сметаны и рыбы… Любой. – Официант, казалось, соображал.

- Помилуйте! – Азазелло сморщился. – Ну кто же рыбу - кофе запивает. Три «капуччино», сливки – отдельно.

Шоколад.

- Пирог! С рыбой! – обидчиво насупился кот. Он прикрылся газетой, водрузив её вверх ногами. На остальные -

просто лёг, прикрыв лапой.

- «Московские новости». – прочитал Азазелло. – Бегемот, я, конечно, могу вверх ногами читать. Но что о тебе

люди подумают?

- Интеллект тренирую. – выдал кот. – «Открылось частное сыскное агентство».

- Ну-ка, ну-ка… Дай посмотреть! – Азазелло потянулся к газете.

- Воронов! Бывший майор ФСБ. – кот упёр указательный палец в миску со сметаной, опрокинул её в рот, взял

вторую, отправив её туда же, прихлебнул кофе и всё это зажевал рыбным пирогом.

- Помню. Жемчугом рассчитались. Давай дальше. – Азазелло потянул к себе газеты.

- А дальше его уволили. – выдал кот. – За превышение должностных!.. – он снова рванул газеты к себе.

- Непорядок… - прошептал Азазелло. – «Доска объявлений: ЛОМБАРД «Анфиса»».

- Порядок. – прошипел кот. – Полный. Ой, чего только не натаскала! – кот картинно схватился за щеку: «Ложки,

вилки, комоды… Сумки драные. А запах…» - он тут же взял зажигалку, пытаясь закурить, подпалил себе усы. Снова

заказал «двойную сметаны», вымазал всё кашне. Наконец, закурил. Долго кашлял и жаловался на жизнь:

- Вот газета «Московский колокол». Что же это за колокол такой, который звонит раз в двадцать лет? Вот.

Почитай.

 

«Нетленное тело»

 

«Почти двадцать лет в квартире на ул. Ракетной, на шкафу, пролежало тело пожилой женщины. Поскольку та

была одинокой и, видимо, ни с кем не общалась, её никто не хватился. Невостребованое тело мумифицировалось.

Теперь, спустя двадцать лет, история женщины «обрастает» чудесными случаями и подробностями.

Она не сгорела во время страшного пожара, и все, кто был с нею, чудом остались живы. Все, кто по случаю

соприкасался с нею позже, получали то, что они хотели: бесплодные женщины – детей, незамужние – мужей и жён,

неимущие – состояние.

От верующих в епархию приходят многочисленные письма с просьбою причислить «блаженную Марию» к лику

святых.»

 

- Да? – Азазелло задумался, сдвинув на нос очки. – И что ты думаешь, Бегемот?

- Причислят. Воронов из ФСБ уволился… В своё агентство. И так всю жизнь служит. Анфиса – в ломбарде, на месте.

– мурлыкнул кот. – Миша – своё вино выпил. Сам же провожал. Не забыл, поди. А газеты… Что такое газеты? –

Опавшие листья. Гм. Был человек. И нету…

 

Часть III

 

Кольцо Дракона

 

Темны дорожки Мальцовского парка. Гусь – Хрустальный спит, укутанный зелёной дымкой. Майская листва,

пробившись сквозь сухие пни и ветви, дремлет под старыми крышами Собора.

Тьмою укрыт старый Георгиевский. Глубокие тени бороздят лик его. Но чем больше сгущается Тьма, тем ярче

рождается Свет из недр её. Тем сильнее силы Света, порождённые в самой глубине Тьмы.

Прохожих уже нет. Постовые, рассеявшись, досматривают вторые сны. Самые совестливые ретируются ближе к

Центру. (Благо – рация работает.) А молодёжи – самое время разгуляться…

…Резкий сноп холодного ветра рассыпало по Колокольне. И зазвенели сотни мелких колокольцев.

Будто и не снимали вовсе колоколов с приходом грубо рубленной большевистской силы.

Острый жёлто – зелёный луч скальпелем полоснул по ней. И свернуло, будто старый холст, тёмное снятое гнездо

Колокольни. Сине - белою холодною вспышкой резануло по глазам.

Макс присел. Худые ноги его дрожали. Лицо, и без того бледное, - выбелило, тело покрыла испарина. Он громко

вскрикнул и, бестолково взмахнув руками, начал оседать в траву.

- Эй, Брэкет, Брэкет!.. Ты… чего? – Тёмка, верный приятель его и сосед по подъезду, склонился к сырой траве.

Тонкие губы Макса дёргались, глаза запали внутрь, длинное лицо свело судорогой.

- Тём, оставь. Наелся, поди. Вот и зрит собак зелёных. Вон, дёргается как, аж брэкеты стучат… - Славик,

презрительно глянув на Макса, скривился:

- Ща. Не мельтеши. Пройдут судороги. Попьёт. Мы с тобой его до дома и – в койку.

Артём насупился: «Слава, всё не так. Макс – не нарик. У него мама – мировая. В училище работает. –

Тот пожал плечами: « Одно другого не отменяет.» Макс странно дёрнулся, присел. Огромными, настежь

распахнутыми глазами, уставился на колокольню.

Та, будто холст, развернулась. Обнажилась круглая посадочная площадка. Жёлто – зелёный луч, войдя, что

меч в ножны, укоротился, вспыхнул. На площадке осталась сидеть странная серебристая конструкция из двух

перевёрнутых тарелок, наспех скреплённая вспыхивающими бледно-синими «винтами».

Ребята примолкли. Макс, совсем оправившись, как заворожённый потянулся вглубь ночного парка.

А за развёрнутым «холстом» колокольни уже творилось действо Великое и ужасное:

Огромная мужская фигура, лишённая головы, застыла в полутёмном зале Собора. Кроткая, колено-

преклонённая, она ждала…

Разом вспыхнули все свечи большого зала. Дробный стук копыт всколыхнул тишину. Белый красавец – конь,

медленно пройдясь по залу, опустился на колени. Жёлто – зелёным лучом раскроило зал.

В Северной части его стоял белый коленопреклонённый конь. К Югу – плавилось и мельтешило

пространство зала. На Западе – кроткий коленопреклонённый хозяин держал за волосы собственную отсечённую

голову.

Бело – синим лучом осветило Восточную сторону зала. Большое женское тело, тяжело вздохнув, вышагнуло с

восточной фрески прямо в зал. Золотые огни, отделившись с покатых плеч её, рванули вверх. Мелким колким

снегом запорошило зал.

Белый красавец – конь, поднявшись с колен, торжественно проследовал на восток. И улыбнулась ему женщина и

нежно поцеловала коня в лоб. И улыбнулся ей в ответ конь, явив огромный Хрустальный Ларец на мокрой спине

своей. Но мягким кивком головы направила она на юг коня. И повернул на юг конь. И встал, задрожав, как

вкопанный.

И сидела за ларцем на спине его женщина. Другая – небольшая, красивая и сильная. Бела же была – что чистый

снег. И холодный голубой свет струился от тела её. И свивались змеями ноги её

под дрожащим подбрюшьем притихшего коня.

Быстрым движением рук открывала она Хрустальный Ларец. И упадал навзничь с открытого Ларца Камень,

огромный, Чистый и Светлый.

Каждою гранью своею светился и пел Камень. Но не того Камня ждали во храме

притихшие коленопреклонённые люди.

И явило Небо другой Камень. Мелкий и серый, будто Сердце человеческое. Подвижный, как сама ртуть. И всеми

четырьмя сторонами Горизонта был он назван и всеми четырьмя литерами стихий скреплен, сцеплен и опечатан.

Но власти других стихий ждали в зале сосредоточенные притихшие люди.

И полыхнул Светлый Камень. И, оплавив мозаичный пол зала, погрузился в самые недра Земли.

И глубоководное Озеро явили собою Недра, чтобы питать собою всё Живое. И чтобы всё живое вокруг было

записано на многие эоны Пресветлым Камнем.

И громко смеялась женщина, сидящая на спине коня. И задрожал конь. И преклонил голову пред кротким хозяином

своим. И говорила ему Белая Женщина:

- Встань, Георгий! Довольно жертв. Довольно крови.

И бело – синие холодные лучи струились из глаз её к окровавленной его шее. И вставала отрубленная голова на

место своё, где и должно было ей быть.

Со всех четырёх сторон зала устремилось множество мужских фигур, сотканных из света.

Меж собою соединились фигуры. Спаялись крепко – накрепко. И встал Георгий, улыбнувшись обеим женщинам. И,

взяв на руки Белую Госпожу, садился на коня своего. И нёс их по воздуху конь, лёгкий и светлый, ничуть не

обременённый поклажею своею.

И мягко улыбалась им вослед Большая Женщина, сошедшая со фрески. И развевалось по ветру бордовое

Покрывало с кистями, шитое золотом и жемчугом.

Тихо седели открытые волосы её и розовая заря вставала вокруг тела её

и разливалась, струясь, широким Покрывалом, укутывая собою уснувший город.

 

* * *

 

- Бр-р! Тёмка… Я не понял. – Славик в оцепенении потряс головой, - Эт – чё, зарницы или уже светает?

- Слава!.. – Артём тихонько встряхнул его за рукав и потянул вверх…

Ярко - розовый холст светлеющего неба сворачивался в луч к старой колокольне Собора. Луч ещё раз вспыхнул,

осветив квадратное гнездо Колокольни и вдруг - пошёл делиться, угасая и вспыхивая бледно – розовыми звёздами.

Шалый майский ветер, танцуя, разбросал их по бледнеющему небу. Закружившись в диком танце и вдруг

прильнув друг к другу, они разом вспыхнули. Ребята вскрикнули от неожиданности и… остолбенели.

Макс, бледный, как сомнамбула, выбивая брэкетами мелкую дробь, рывками двигался к Колокольне. Он странно

зависал в воздухе в сидячей позе, то короткими перебежками старался удрать от кого-то, но, видимо, никак не мог.

Наконец, измождённый, осунувшийся, с горящими глазами, он просто бухнулся на влажную скамейку и затих.

 

* * *

 

Пал Палыч Кисельков, человек чуткий и нежный, прекрасный семьянин, по совместительству – ночной

патрульный ОВД, откровенно маялся бездельем.

Жена его, Стешенька, весёлая и оборотистая, улыбнувшись во все свои ямочки, бодро рванула огромные

клетчатые сумки и – двинула к вокзалу.

Пал Палычу было стыдно от того, что Стешенька не села в патрульную машину и сумок ему не дала. Оно понятно:

многие в Москву хрусталём торговать едут. Но Стешенька… Она же – не многие. Жена как – никак… Любимая.

Он шумно и сокрушительно вздохнул. Отчаянно рубанул ребром ладони воздух… Ладонь со всего маху прямёхонько

пришлась по рации. Та, обиженно всхрипнув, заорала:

- Кисельков, мать твою!..

Он отчаянно заморгал. Выдохнув, ретировался:

- Патрульный шестого Кисельков…

- Блох ловит! У кого пожар на участке? Машину послали.

- Товарищ майор! Шестой – без происшествий.

- Пожарную послали, осёл. К Храму.

Пал Палыч развернулся и вдруг присев, похолодел:

…Стешенька, широко раскинув руки, парила в воздухе. Но сумок из рук так и не выпустила.

Жёсткий истеричный крик притихшей рации вдруг сменился истошным поросячьим визгом. Жена его отчаянно

месила ногами воздух, поднимаясь всё выше и выше.

Он подпрыгнул затравленно и резко. Фуражка его взметнулась было вместе с ним, но тут же предательски

скользнула на нос.

Стешеньку относило всё в сторону и вверх, напрямик к Исполкомовскому шпилю.

- Эк тебя! Какая баба… Салатик! - сторож Михалыч, сладко постанывая, чмокнул воздух, крякнул из-под руки,

заслонившись метлой, - совсем допился, старый дурень! Бабы в воздухе мерещатся… Какая баба!

То ли шпиль оказался ветхим, то ли сумки – слишком тяжёлыми. Но болонья куртка Стешеньку не подвела. Шпиль

погнуло. А она благополучно пикировала – уточкой. Прямо с сумками. Аккурат на крепкие Михалычевы плечи.

Тот, присев, ойкнул. Да так и остался сидеть с метлой в руке. Стешенька с сумками – на нём. Крепко.

- Милая… - едва простонал сторож. – Слезь. (Кто сказал, что бабы не летают?) – Откинув метлу в сторону, он

попытался выползти. Не тут-то было. Увидев под собой мужика, Стешенька зашлась истошным визгом. Да таким,

что милицейская сирена отдыхает.

- Господи! - в страхе молился Михалыч. – Пить не буду. До баб – ни-ни. Милая. – опомнился он. – А чего у тебя там

в сумках-то? Закусь, поди…

- Хру-усталь! Ирод старый. – Стешенька оправилась. – Чтоб тебе пусто…

- За что?.. – сторож зажмурился.

На всех парах, отчаянно отдуваясь, размахивая в воздухе фуражкой, на него пёр толстый гражданин в

милицейской форме.

Старенькая легковушка проворно вынырнула из-за угла, подав сигнал. Стешенька, оценив ситуацию, бодро

запрыгнула в машину, и скоро та скрылась за поворотом. Пал Палыч остолбенел.

- Вот так вот… - обиженно простонал сторож. – Небесное виденье. Я у ей вроде подставки…

Кисельков всхлипнул. Но тут же взял себя в руки:

- Документики.

- Да какие документики, милай! – тот взмахнул рукой, нежно погладил метлу. – Вот он, мой документик. Сторож я.

Силкин. Алексей Михалыч. При Исполкоме работаю. А она? Жена? (Он зажмурился, отчаянно покачав головой): -

Как же тебя угораздило! Да… А пойдём выпьем… - и он опасливо покосился на шпиль…

Предательская рация, будто и вправду всё видит и знает, проснувшись, завопила:

- Кисельков! О происшествии на участке – доложить! Опросить свидетелей…

- Тут НЛО, товарищ майор. Люди летают. Состояние невесомости.

- Людей опросить. (Коль не пьян). Вызывай пятнадцатый… - невозмутимо рекла рация.

- Не судьба… - Пал Палыч развёл руками. – Мне – туда. К собору. Ты-то на метле у нас не летаешь?

Михалыч из стороны в сторону покачал головой.

- А то бы подвёз…

 

* * *

 

- Отдыхаем? – Кисельков, придержав фуражку, наклонился ко влажной скамейке. – А документы с собою -

имеются?

- У меня – студенческий. – Славик, вынув из кармана корочки, протянул милиционеру.

- Угу. Яровой. Вячеслав Владимирович. А у него? – Кисельков подозрительно кивнул на Макса.

- А у него – нету.

- Пожар – видели? – Кисельков быстро перевёл взгляд на бывшую церковно-приходскую школу № 2.

- Ка-а…кой пожар? – ребята, едва повернув головы, пришли в ужас. Здание бывшей ЦПШ полыхало мощным

факелом, искрами раскидывая в стороны обгоревший шифер.

- А тут НЛО летала, товарищ лейтенант.

- И мужики ходили высо-окие в чёрных плащах и в вёдрах закрытых.

- Ну пойдём. Поговорим в отделении. Пока нам тут по вёдрам не настучали. – И постовой гаркнул в рацию, чтобы

за свидетелями выслали машину.

 

* * *

 

- Ты, бабушка, не частИ. Давай-ка мы с тобой всё по порядку, всё по минуткам расставим. Ты в полшестого вышла

из дому до Бариной Рощи. Так? Травку собирать.

Бабуленька, маленькая, шустрая, ясноглазая, заправив под белейшую косыночку непокорную выбившуюся

прядку, быстро кивнула.

- От дому до городского озера – полчаса.

- Минут двадцать ходу.

- Ну, рассказывай, чего там на озере было.

- Зарницы были, товарищ лейтенант. Облака белые большие ходют там, над озером.

- Ну и…

- Одно такое белое облачко, плотное, поди и превратися в блин большой. Серебристый, как кастрюля

алюминиевая. Покачался слегка. Да вниз пошёл. А там… - она нырнула в карман за носовым платком: - Жарко у

тебя, сынок. Ты б дверь что ли открыл.

- Не положено. Я форточку открою. – Ну Мария Ивановна, что ж ты там разглядела?

- Да будто с большого блина вышел ма-аленький такой блинчик. Пластмассою крытый. Или стеклом. И человек в

нём. Да вместо головы – рыба.

- Ну вот. Рыба? – та кивнула.

- Мария Ивановна, ты вот постишься?

- А как же, сынок. Перед Троицей.

- Может, привиделась тебе рыба эта с голодухи, прости, с поста. Облака у озера. Они ведь чем хочешь глянуться

могут.

- Могут, конечно. – она снова кивнула. – Но не привиделось. Корабль этот маленький. Разведчик.

- Баба Маня, да ты у нас уфолог! Гляди, скоро консультировать будешь местную молодёжь.

- А что? – она пожала плечами. – Надо будет – проконсультирую. Мне – семьдесят пять. А память ещё ни разу не

подводила. Есть и в нашем городе места такие. В пост перед праздниками большими и над храмами видела их, и

тут, и в Эрлексе, и в Москве.

- И что же это – людей дьявол искушает?

- Почему дьявол? На таких и ангелы божьи летают. И любопытные, правда, тоже летают.

- Это ты о контактёрах?

- О соседях. Земля – большая. Этажей, значит, да коридоров – много в ней. Любопытствуют многие. А что на

людей не похожи, так что ж? И ангелы многие - тоже не похожи.

- Ну, Марья Ивановна, ты ж как учёный рассуждаешь.

- Девчоночку видела молодую. Хрупкая, ладненькая такая. Темноволосая. Этот, с рыбьей головою, на руках внёс

её в корабль – разведчик. И поднялись оба. В облако. В большой корабль. Всё.

- Да… Я записал. Лупу даю. Проверьте, Мария Ивановна – всё так?

Та, отложив лупу, быстро пробежала глазами по листу, подтвердила: «Всё так. ОтпУстите?»

- Конечно.

В открытую дверь кабинета, смахивая пот со лба, вломился постовой Кисельков:

- Александр Сергеевич, свидетели!

- Заводи! – тот наморщил лоб, придвинув ближе листы для протокола.

В кабинет впорхнул бледный истрёпанный Макс, и тут же, обессиленный, бухнулся на стул. Глаза его горели, губы

подёргивались.

- Пал Палыч! Не уходи, дорогой. Ты мне свидетеля в лабораторию доставишь. (На предмет наркоты.) - буркнул в

ухо следователь. – Понял?

- Угу. – кивнул Кисельков. – Яровой. Вячеслав Владимирович. Заходите. Присаживайтесь. Рядышком. А то у нас

другой свидетель может того, в обморок.

- Аптечка есть. Не переживайте. Ну, рассказывайте, ребята. Что видели, когда пожар начался?

 

- Пожар… Не знаю. А тарелку летающую видели у храма. – Макс облизал губы.

- Водички? – следователь придвинул графин с водой, наполнил стакан:

- Пей, пей, Максим Анатольевич? (Правильно)? - Макс кивнул. – А Вы… не употребляете травку или ещё что-

нибудь покрепче?

- Не! – Макс, сморщившись, помотал головой.

- Что ж, значит, и инопланетян видели?

- Видели, товарищ лейтенант. – подтвердил Славик.

- И какие они?

- Они… (Макс в ужасе икнул) были без головы… Или вместо головы – вёдра…

- Да… - молодой следователь стукнул пальцами в стол: - Вы уж как - нибудь определитесь…

- В скафандре они были…

- Александр Сергеевич! Шлем – на перевёрнутое ведро похож. Как у тевтонцев. (Ну, у рыцарей Тевтонского

ордена). Даже крест был на шлеме.

- Ну, это уже кое-что.

- А Макса – вверх подняло. Почти к колокольне.

- Они меня покататься звали. Обещали корабль показать. И ещё сказали, что у меня хорошая генетика. – Макс

огладил свой вытянутый назад с модельным «чепчиком» череп. – А то в школе все уродом звали.

Лейтенант сочувственно оглядел тонкие подергивающиеся губы Макса с присохшей пенкой в уголках рта.

Отметил про себя, что парень действительно – красавчик. Ну что ж, не повезло.

- Чего ж ты не пошёл кататься?

- Страшно.- выдавил Макс.

- А Вячеслава… Не звали?

- Звали. Боялся Макса бросить.

- Ну, ребята, ещё звать будут – милости прошу. Уж поведайте миру. А что про пожар скажете?

- Я не видел. – Максим покачал головой.

- А Вячеслав Владимирович?

- Луч синий видел. (Над бывшей церковной школой.) Там, говорят, баптисты собираются. Свечи жгут, песни поют.

- Детский центр там будет… - следователь уверенно стукнул в стол ручкой.

- Так, в общем, тарелка эта, ну… Когда Макса спустили – туда рванула. Синий луч видел я. А потом уже Павел

Павлович, ну постовой, значит, про пожар нас спрашивал.

- Цветисто. Зачем же было тарелке детский центр жечь?..

- Не знаю. – изумился Славик. – А если учесть, что время линейно, - и прошлое, и настоящее, и будущее – в одной

точке. Было, значит, там что-то раньше. В центре в этом.

- Или будет. – в один голос выдали мальчишки.

 

* * *

 

Ранним утром в дежурной части Военно-Воздушной Академии ФСБ раздался звонок:

- Дежурный! Гусь-Хрустальный пятнадцатого на связи. Объект NH-3 над Георгиевским собором. Прошёл к

городскому озеру. Пожар по ходу движения бывшей церковно-приходской школы. Свидетели опрошены. Жертв нет.

Подключите «Галактику»!

- «Галактику» тебе? – в трубке пошипело. Через две минуты трубка, очнувшись, выдала:

- «Галактика». Объект в Сети. Время фиксации – две с половиной минуты. – И тут же: - За отсутствием объекта

легенду свернуть. Как поняли? Свернуть. Пожар устранить. Найти и наказать виновных.

- Не понял. – Молодой следователь с усилием бухнул на стол трубку, в недоумении пригладил взъерошенные

волосы.

- Всё ты, Александр Сергеевич, понял. Молодой ещё. Налетят УФО-логи. (Это ещё - пара пустяков). Дальше в ход

пойдут писаки – журналистишки. Чего собирать будут? Правильно. Жареные факты. Мальчишка у тебя – нарик.

Значит, свидетелем быть не может. – Щёки полковника обвисли.

- Бабушка…

- Сколько бабушке-то?

- Семьдесят два.

- Старческий склероз, Троицкий пост. Словом, сам знаешь что делать.

Дверь кабинета приоткрылась: «Товарищ полковник, экспертиза». – Листы эксперта грудкой легли на стол:

«Чистый парнишка ваш. Результаты…»

- Сам знаю. Ну, чего застыли? Найдите любую пьянь, мимо бегущую дрянь. Оформите пятнадцать суток. А там –

придумаем что-нибудь. Главное – не создавать панику в родном городе. Всё поняли?

- Так точно, товарищ полковник. – тяжело выдохнули все.

 

* * *

 

- Силкин я. Алексей Михалыч. Сторож. При исполкоме…

- Курите?

- Нет. – тот покачал головой. – А вот выпить, товарищ следователь, это завсегда.

- Пожар, – следователь наигранно зевнул и отвернулся. – видели?

- Не! – тот почесался в раздумьи. – А кажись, видел…

- Уведите!

Силкин встрепенулся: « Да за что ж, мил человек? Я ведь только подметаю. Приглядываю.»

- Вот и приглядишь там в обезьяннике за молодыми да резвыми. Проспишься заодно. Потом поговорим.

Уходя по коридору вперёд, насильно влекомый конвоирами, Алексей Михайлович бессильно рванулся:

- Товарищ лейтенант… Товарищ постовой! Не трогал я жены Вашей. Ни-ни…

Пал Палыч Кисельков, обалделыми глазами уставившись на подозреваемого, посторонился.

- Ни-ни! Небесное видение… Как можно?! – продолжал сторож.

- Шагай, пироман хренов. – конвоир тычком швырнул его в камеру. – Разберутся.

Кисельков, обалдело потоптавшись, рванул к следователю:

- Александр Сергеевич! Вы чего творите? Это ж терпила. Его моя Стеша, жена моя, сумками придавила… Сама села

на него.

- Не журись. Разберёмся. Чего она ему отдавила. Посидит. Отдохнёт. Хмель проветрит.

- Да мужики ж его…

- Не сам, Кисельков. Не сам… Полковник приказал.

- У! – Павел Павлович сжал кулаки, в отчаянии шагнул в кабинет: «Товарищ полковник, не виноват Силкин (он

рассеянно поморгал), сторож этот. Не виноват. Сам видел. При мне всё было».

- Было-было, Кисельков. Свободен. Ну, подержат чуток – и выпустят. Дыма без огня не бывает. – полковник

притушил в пепельнице сигарету.

- Та ж… чистый дым!

- Свободен.

«Вот так всегда. - думал Пал Палыч, усаживаясь в машину. - Как закрутится чего – причин не найдёшь. А концы –

всегда в воду.»

- В воду, ми-лай! – прозвучало в его голове старческим женским голосом.

…«Ещё и крыша поехала…» - продолжил мысль Кисельков.

- Ты чего, Пал Палыч? – остудил шофёр. – Может, водички?

Сухими горячими губами, мертвецки бледный, Кисельков отхлебнул из пластиковой бутылки.

- В озере тарелка твоя.- продолжал голос. – А дом-то из людей никто не поджигал.

 

* * *

 

К вечеру, умаявшись вдосталь, Кисельков открыл домашний холодильник:

- У, холодец! Блины… Стеша. Стешенька.

- Небесное виденье. Я у ей вроде подставки…

- В воду, ми-лай… И блины, и холодец.

Кисельков встрепенулся: «Это у меня крыша поехала. Голоса слышу в голове. Нажраться, что ли? Нажрусь – с

работы уволят. Ночью – Стешу встречать.»

 

К утру, поправив на плече своём лёгкие дымчатые Стешенькины кудри, он беспокойно вдохнул родной аромат.

- В воду, ми-лай…

- Небесное виденье. Ни-ни! Не трогал я жены Вашей. Как можно?!.

Он осторожно снял с плеча своего белокурую головку жены, снова поправил её кудри, разметавшиеся по подушке

и, крадучись, направился к холодильнику: «Пожрать, что ли? Голодный целый день. Так недолго и язву

заработать.»

- Ты чё, охренел?!.

- А вот она, язва, - вздохнул Кисельков. – Спи, спи, солнышко моё. Я поем. И приду.

Он наскоро оделся. Прихватил в лоток блины и остатки холодца. И – вышагнул вон.

 

* * *

 

В дежурке он «по рабочему моменту» напросился к следователю:

- Александр Сергеевич, как там наш подопечный, Силкин?

- Как? Ну посидел в обезьяннике.

- Я его… в камере видел. Он же с ночи. И не жрал (простите, не ел ничего).

- Да ничего с твоим сторожем не случится. Топорков! (дверь приоткрылась. Тут же в неё просунулось рыжее

полусонное дебелое существо). – Силкина навести.

- Как, товарищ лейтенант?

- Ножками. До обезьянника.

- Так он… пуст, товарищ лейтенант.

- Тогда до камеры.

Топорков вылупил глаза.

- Чего, не понял?

Тот покачал головой: «Он в морге, товарищ лейтенант. У судмедэксперта.»

- Кто – в морге?

- Силкин. Подозреваемый из двадцать пятой.

Следователь в недоумении покачал головой, подошёл к телефону и с минуту барабанил пальцами по столу: «

Скончался… Силкин. Сердечный приступ. Утром нашли, у стены. С рукой за пазухой. БЕЗ следов насилия.

Успокоился.»

Пал Палыч машинально вышагнул из кабинета. Его мутило. В глазах маячил лоток с блинами и остатками холодца.

- В воду. В воду, ми-лай!

- Видать, и впрямь у Киселькова крыша поехала.

Он затравленно оглянулся. Шофёр его в нетерпеливом ожидании лузгал семечки.

- Хва жрать! – рявкнул Пал Палыч. – Поехали.

- Куда?

- В морг. Оговорили человека. Успокоиться не могу. – сжав от боли грудь в горсти, он краем глаза уловил усмешку

с издёвочкой.

- Вы… люди вообще?!. – взвыл Кисельков.

- Система… - задумчиво кивнул шофёр.

 

* * *

 

Иоанн Трофимович Энгельгардт, он же судебно-медицинский эксперт, машинально натянул перчатки, деловито

обтряс остатки талька с рук. Утро начиналось как всегда: сначала – неотложные вскрытия для внутренних служб, а

там – по поступающей – граждане отходящие, бомжи и прочее…

- Ну-с, граждане отходящие, в холодильниках сидящие, что с вами случилось, что… приключилось? – он глянул

поверх очков на коляску, привезённую санитаром, торопливо отёр полой халата запотевшие очки. Трупа на

коляске не было.

- Макар Ильич! – Энгельгардт приоткрыл дверь операционной. – Ты мне чего привёз?

- Жмурика из камеры. От ФСБшников. Вот, Силкин Алексей Михайлович. 64 года. Горожанин. Наш. По документам.

- Да? И где он? – тот приподнял пальцем очки.

- На коляске.

- И Вашему покрывалу – привет.

- Не понял? – санитар поближе подошёл к Энгельгардту, торопливо сорвал с коляски топорщущуюся простыню.

Трупа на коляске не было.

- Макар Ильич, с тобой всё в порядке? – эксперт пристально глянул на санитара. Тот кивнул, потряс головой.

- Ну да, вроде не пил. А спал?

Санитар снова кивнул.

- Тогда живо дуй на улицу. Ожил твой жмурик. Слови. Пока не пошёл людей пугать. Давай-давай. А я им сам

позвоню…

 

* * *

 

Алексей Михайлович, он же – подозреваемый Силкин, проснулся цивильно: под чистым бельём и в чистом, как

ему показалось, месте. Одно тревожило: уж как-то прохладно. «Окно, поди, не закрыли. Так это – мигом.» Он

потянулся, соскочил живенько на пол.

- Тьфу ты. Что тут под ногами мешается?! – Силкин прыгнул на месте в желании освободиться от странной грязи.

Под ноги бухнулся какой-то жетон.

- Прыгаешь? – он ошарашено оглянулся. Белый густой туман клочьями собирался с углов комнаты к центру. – Это

хорошо. Значит, жив. А если не хочешь, чтобы тебя тут выпотрошили, как курицу, - дуй отсюда! Да побыстрее!..

Силкин одурело вытаращил глаза, пробежал сквозь стену по старым засохшим листьям, укрывшим землю

маленького морга, сквозь больничный комплекс, мимо стареньких двухэтажных домов.

Одуряющий женский визг заставил его бежать ещё быстрее. Холода он уже не чувствовал. С обеих сторон

мелькали дамы с колясками, проезжающие машины. Прохожие тыкали пальцами, что-то орали ему вслед.

- Укройсь, мил человек. Не ровён час, простудишься – чёрный, видавший виды плащ прямо на бегу лёг на его

плечи.

- Спасибо. – Силкин сбавил шаг. – А Вас, извините, как звать… Чтобы, значит, плащ доставить?

- Азазелло я.

- АзА…

Белый туман, текущий за спиной Силкина, выткался в плотненького приземистого джентльмена, как полагается в

сером «с иголочки» костюме и такой же серой шляпе: «Отдавило тебя, мил человек, твоё небесное видение…»

- А!.. – Силкин затравленно встал, переминаясь босыми ногами по холодному асфальту.

- Обуйсь! Ноги застудишь. Насморк ещё подхватишь… Дуй из города… В Москву, скажем. Там юродивых любят. –

Ноги Алексея Михайловича заметно потеплели. Скользнув взглядом к асфальту, он потряс головой. – Добротные

ботинки с завязанными шнурками приятно сидели.

- Да носки обуй. Неприлично как-то. – поморщился Азазелло. Носки тут же не преминули сами надеться на ноги

под уже завязанную обувь.

- В Москву, говорю, дуй. Обувку – дарю. То, что в плаще – тоже. Но в ФСБ не ходи. Живым – не выпустят.

Силкин подобострастно закивал и тут же машинально сунул руки в карманы. Нащупал мелочь.

- Да. Да! Вон – автобус у остановки. Поторопись.

Проворно запрыгивая на ступеньку, он ужалено оглянулся.

«Ищут! Ищут! Эк-сги-бициониста». – недовольно прокаркало в уши с высокой берёзы. Огромный чёрный ворон

вспорхнул с неё и тут же исчез среди небесной глади.

 

* * *

 

- Это тебе, Воронов. По твоей части. Чистая чертовщина. – Полковник бросил на стол худенькую чёрную папку.

* захороненные воскресшие

* воскресшие трупы

* самопроизвольное возгорание почти без следов пожара

* собственно, сам пожар. Папочку погляди. В архиве посиди. Видели твою усопшую - отпетую на

Щёлковском. За тотализатором. - Воронов встрепенулся.

- Да-да, ту самую, по чертовщинке, из-за которой тебя… Ну так худа без добра не бывает. Так ведь?

Я вот уж сколько лет работаю… А получаю меньше тебя. Давай, трудись! – он щёлкнул Виктора Воронова по плечу

и вышел.

По дороге в Госхран не оставляло Витю Воронова сожаление о времени, когда был он лёгким, как ветер,

подвижным, как ртуть. А теперь вот даже полковник со стажем по старой памяти ему, Вите, папки с нераскрытой

«чертовщиной» носит.

А ты сиди, как пень замшелый и разгребай… - думал он.

- А, Виктор Владимирович? Вопросами жизни и смерти интересуетесь?

Он раздосадованно оторвал от бумаг свою голову, похожую на ощетинившегося ежа.

- Очень рекомендую Дело 1785 года о княжне Бельковой, Вере Николаевне. До сих пор, знаете ли, не раскрыто.

- Простите!.. – Витя взорвался. – А Вы-то, собственно…

Старенький плотный профессор в очках с толстенными линзами. Очки перевиты веревкой. Серый «с иголочки»

костюм, серые – как только что из магазина, лакированные туфли и такого же цвета блестящий галстук, уж очень

свободно мотающийся на шее:

- Не узнали?

- А-за…

- Азазелло. – он быстро захлопнул толстенный том. – Опять моей племянницей интересуетесь? Помогите-ка лучше

бедной Вере Николаевне. Всё в мире имеет свойство повторяться… Пожары. Скульптуры.

Воронов кивнул. Чёрные волосы его встали ощетинившимся ежом. И – будто волной накрыло:

 

« «Дело за литерой 22-бис».

Год одна тысяча семьсот восемьдесят пятый 22-го мая сего дня. Девять двадцать. В усадьбе княгини Бельковой

Натальи Дмитриевны ( по отсутствии оной) - по причине пребывания на водах - обнаружен труп молодой княжны.

Она же Белькова Вера Николаевна. Лет двадцати трёх от роду. На трупе сём видны рваные раны со следами дикого

зверя. Зияющие рваные раны на шее. Понеже...

Как выяснилось позже, по приходу наших людей – имеются две части тела: с шеи – до пояса, что поне - же – в

углах разных. Не тронуто. При близком рассмотрении - следы зубов. Ни на волчьи, ни на медвежьи не глянутся.

Посредь соседей и дворни заражённых ликантропией (болезнью вервольфа) не найдено. Сумасшедших – нет.

Свидетели и дворня в полном разуме. По свидетельствам горничной часу в пятом утра она слышала пение и крики

с Восточной комнаты, где и найден был труп сей княжны.

При обыске колющие и режущие предметы, коими, по предположению, были нанесены раны, не найдены.

Дракон с кресла из Восточной комнаты, о коем упоминали горничная и половой, также найден не был.

Далее прилагались протоколы с заседаний околоточного и волостного суда с опросами послухов – князя

Триграного Ивана Ильича, выпускника духовной семинарии - Волохова Андрея Николаевича, он же – скульптор, а

также горничной, полового, и дворника.»

 

Засим дело закрыто до выяснения за недостатком улик.

 

P.S. Год одна тысяча семьсот восемьдесят восьмой. В усадьбе Бельковых обнаружен нерукотворный водоём по

причине грунтовых вод. Господа Бельковы место жительства сменили. Окрестные крестьяне по причине оной бегут

в город.

 

* * *

 

- Свидетелей – опросить. За княгиней Бельковой Натальей Дмитриевной срочно послать в Пятигорье. Князя

Триграного Ивана Ильича и выпускника духовной семинарии Волохова Андрея Николаевича, он же скульптор –

найти. Из города обоих - не выпускать, доколе не случится суд.

 

…Следователь по особым категориям дел Корсаков снял мокрую от пота фуражку. Дрожащими руками отёр лоб:

«Чертовщина».

В усадьбе Бельковых всё было тихо. Белым огнём полыхали цветущие вишни. Слива только набирала цвет.

Беспечные птахи весело щебетали, кружа в свадебном танце.

«Вот так бы и она могла. Девочка ещё совсем. Невеста.» Он спустился вниз по ступенькам: тихо, чистенько. Даже

собаки не воют. Нервно закурил.

Кровь набатом стучала в виски. Багровое месиво волнами набегало в глаза, дробилось коричневыми пятнами,

подёрнутыми мерзкой зеленью.

Княжна Белькова. Вера Николаевна. Хрупкая, как фарфоровая танцовщица. Быстрая, резкая, ироничная.

Ей бы кружиться в танце на балах, сталкивать мужиков лбами…

А она лежит – в белом, как кипень, платьице. С алым пятном на груди. Со рваною шеей.

Она… она вообще пополам порвана. Нет. Любовник ревнивый на такое вряд ли решится. Здесь надо зверя искать.

Он прошёл вглубь двора. Странно. Псарни здесь нет. Старому князю охотиться некогда. Он – промышленник.

Успевай только поворачиваться: дебет – кредит. Оборудование. Мужики капризные, неумелые. Их же ещё научить

надо. Жизнь их какую-никакую обустроить, чтобы работали в удовольствие. Не бежали бы. Заводик маленький, а

много чего требует.

Забеглый зверь. Странно. Весна ранняя. Волками волость небогата. Медведи-шатуны уж едят себе, поди, корешки

разные. Да и мелкое зверьё – есть, мыши… А тут – человек.

Крысы так в одну ночь порвать не могут. Да и нет тут никаких крыс. Тут и мышей, поди, нет. Книжек много.

Диковинок завезённых. Диковинок…

Тщательно отерев ноги, он снова прошёл в дом. Кликнул горничную.

 

* * *

 

Да вот. Восточная комната. Стены обиты золотисто-жёлтым. Лёгкий белый сервант. Венецианский, судя по всему.

Этажерки до отказу забиты статуэтками чёрного и красного дерева. Фарфор. Это - вообще особая статья. Так,

чайные коллекции, подсвечники. Ничего колющего, режущего и в помине нет. Оружием Вера Николаевна совсем не

интересуется. В оружейной комнате крупнее кинжала – вообще ничего нет. Кинжалом так не порежешь. Что же тут

случилось? Горничная слышала крики по пяти утра. Пение и крики. Он позвал полового.

- Так оне мандрам какой-то пели. Не по-нашенски. И к утру (к тому утру) и заполночь. Обставилась (прости мне,

господи) Вера Николаевна (тут он сплюнул и перекрестился) бесотою этакой: книжки, статуйки, картинки

тряпичные.

- Танки.

- А это - что такое? Орудия, поди, для убивства. Голуби там, кошки, собаки можь, чтоб приколдовывать.

- Картинки. – Корсаков улыбнулся. – Сам-то читать умеешь?

- Пробовал. – тот отёр нос рукавом, - да выходит плохо.

- Оно и видно. – кивнул следователь. – Не колдовала хозяйка ваша. Вера Николаевна (он огляделся) коллекцию

собирала для Восточной комнаты.

- Ну да, ну да. – запричитал половой. – Чайнички да чашки фарфоровые – ещё туда-сюда. А то ведь тьфу-ты, змеи

да саламанры. Вустрицы. Кары-мары. Да всё в лёд, всё в лёд! - Он гадливо передёрнулся. - Это ж надо! Таку

гадость исть… Одне лапки тоненьки да усики. И исть-то нечего. А дорого!..

- Да, дорого. – Корсаков кивнул, видно, вспоминая что-то: - Ты, Пётр…

- Михалыч.

- …Не видел, чтобы хозяйка в дом ювелира звала или закладывала бы вещицы какие ломбарду?

- Ни!.. Папаша у них – промышленник. Правильный человек. И деньгу зазря тратить не будет. И Вера Николаевна

по заграницам да по салонам (простите) тоже не шляется просто так. Товару диковинного закупить. Так опять

продать да на фабрику станков прикупить, оборудования разного. Хорошие хозяева были. - Пётр хлюпнул. –

Правильные. А вот бес попутал: схульптор объявился. А Вере Николаевне, значит, дракон нужон. К креслицу. В эту

самую диковинную комнату… - И он заплакал, горько и долго всхлипывая: - Какие хозяева были! На фабрику пойду

я, мил человек. А Вы чего надо, эконома спросите. Он человек грамотный. Всё Вам обскажет толком. А я…

- А ты, Пётр Михалыч, боишься.

- А ты – не боишься?!. А вон коли смелый такой, так поди сам к схульптору этому. Колдун он, говорят. У него всё

и обспроси…

- Да, пойду пожалуй.

Корсаков попрощался с экономом (и тот ничего не прояснил) и – чернее тучи чёрной, опустив вниз голову,

ретировался к воротам. Серый пушистый котик, перейдя дорогу, потёрся о его брюки, заглядывая в лицо. – Что,

Ваша милость? – он уныло потрепал кота по загривку. Тот, выгнув спину, повёл Корсакова по забору влево. – Гм,

Котофей Иваныч! Да ты ещё сильнее меня по особо важным… - слева от забора тянулся длинный мокрый след.

Будто полоз животом по мокрому песку провёз. Кот выгнул спину, зашипел и отпрыгнул назад, поджав хвост. –

Поверил бы. Ей богу. Ведь ему уйти куда-то надо. В воду? Близко воды нет. В песок? Может, в подвал? Там вода. А

зубы-то, зубы… Вот уж загадку ты мне, котя, задал!

 

* * *

 

Ночью видел он во сне Восточную комнату, синие всполохи у испорченного креслица. И мелкого белого дракона,

притаившегося за самою его спинкою. И что-то бело-голубое метнулось к окну, стукнуло и выпало. Дрогнуло пламя

зажженной свечи. Быстрый отчаянный крик рассеял ночную тишину. Корсаков вскрикнул. Будто из воды вынырнул.

Слева от него, быстро загребая лапами воду, выруливая хвостом, плыл бело-голубой дракон.

Он быстро сел на постели, потянувшись к тумбочке, нащупал портсигар и нервно закурил.

- Помогите-ка лучше бедной Вере Николаевне… - пронеслось в его мозгу.

«Чем я могу ей помочь? После всего?»

- Колечко… - мурлыкнуло в голове. – Найди и забери.

«Зачем мне дались чужие дамские колечки? У меня и девушки-то нет. И к чужому я не привычен.»

- Непростое. – мурлыкнуло в тишине.

- Зачем, зачем, котя?

- Ну, мало ли… Дверь, например, открыть…

Да. Дверь. Он много слышал о разных дверях, запирающих пространство и время. Не туда ли этот дракон

(или полоз) ушёл? У полоза зубов таких нет. Да что он, Саша Корсаков, о полозах знает? Сказки, былички. Не

скажи. Народ не зря сказки сказывает. А если былички, было, значит… Было. Вот с полвека назад на старом

капище в Шушморе несколько семей пропало. Просто так. Кто по грибы, кто по воду пошёл. А ведь знали про

капище люди. Знали. Но не верили. Про волхвов сказки сказывают. А ведь жили волхвы. Может, и теперь ещё

живут. Ну это в Шушморе. А в Белькове? Что ж ты, Вера Николаевна, не зная броду, в волхвы подалась? Или, в

колдуны?.. Да, задачку задали… Восточная комната. «Мандрамы». Мантры индийские. Не зря говорят, что у русских

и индусов - душа одна. Значит, слова похожие найдутся в мантрах. Знать бы, чего она там накануне пела. Шешу.

Был у индусов змей такой. Добрый змей. Так. Так. А этот – злой. Далась же мне Шушмора эта! Камни там разные.

Надписи на камнях. Съездить надобно в Шатурскую волость. Может, прояснится что-то. А пока – поспать…

Он ненадолго впал в забытьё. И снова, будто маятник ходил в голове:

- Ша-тур. Ша-тур. Шушмора…

Камни. А может, спал этот змей где-нибудь в камне? Скульптор. Глина. Да как же я сразу-то не догадался?

- Мал ты, червячок, для Шатуры. А для камня – толст. Не влезешь!..

Ехидный въедливый смешок снова вытащил Сашу из сна. Из-за полуопущенных ресниц видел он, как сидел в

ногах его, у тумбочки, кругленький ладный блондинчик, крепкий да румяный. В пухлых руках своих он держал

Сашину записную книжку. А листая её, до слёз заливался смехом, сотрясаясь всем телом: - Ой, не могу!

Шушморский дьякон отчитает… Отпоёт. Он… нажрался с утра и теперь… в схиме.

Саша вскочил с постели. Множество серебристых точек, ходящих рябью, разлетелись над тумбочкой в разные

стороны. Что-то светлое, округлое и очень быстрое метнулось под кровать. Зашипев, как воспламенённый порох,

стукнуло в окно и вывалилось в форточку.

 

* * *

 

Утро было пасмурным. Саша зачерпнул воды в кувшин, плеснул над тазом на свои горящие плечи. Холод воды

плеч не обжигал. Полил на голову. Отфыркался. Наскоро отёрся полотенцем. День предстоял суматошный. Он готов

был допустить визит дракона до Веры Николаевны. Но части тела-то не объедены. Целы. Может, что-то спугнуло

его? Коли так, куда дели дракона с креслица из Восточной комнаты? Может, дворня припрятала всё-таки «во

избежание будущих жертв». Народ-то суеверный. Поговорить бы с Шатурскими колдунами! Но колдун – бестия

хитрая. Не факт вообще, что удостоит внимания… А может, Волохов что-то прояснит?

Но что-то подсказывало Саше, что не будет его ждать Волохов. Так оно и вышло. Бодрый взмыленный денщик

аккуратно подвязывал кусты сирени.

- А Андрей Николаич – пташка ранняя. Кто рано встаёт, тому Бог подаёт.

- И далеко он подался? – Саша пытался говорить мягче.

- На службу в храм поехали. Скульптуры повёз показывать местному иерею. – денщик аккуратно и ловко вбил

колышек. Подвязал ветви.

- А не знаете ли, где хозяин для своих скульптур глину берёт?

- Так на Шатурке. Там Николай Иваныч ему именьице оставил. Небольшое.

- Крестьяне есть?

- Десять душ. С глиною они помогают. А уж отбирает её он сам. Хорошая глина, белая. С мрамору режет, с дерева.

Прожекты сами делают. Чертежи чертют. Словом, на все руки… Вы посля обеда заходите. Отведёт он Вас в

мастерскую. Всю красоту сами и увидите.

Саша поблагодарил денщика и тут же запрыгнул в тройку. Шла хорошо. К концу службы он уж был у храма.

Крытую грубым холстом подводу он заметил сразу. Подле неё с чёрного ходу топтался перепуганный ямщик. Рядом

стоял настоятель, отец Василий, и загадочно улыбался:

- Что ж мы натворили такого, что местная полиция нами интересуется? О, виноват, особо важная…

- Здравствуйте, Василий Иванович. Храмовым искусством интересуюсь.

- Что ж, пойдёмте. Андрей Николаевич вернётся, всё Вам и расскажет. Он – большой мастер. Академию художеств

у итальянцев заканчивал. Скульптуры – как живые.

- Во! Во!.. – возбуждённо закивал ямщик. – Зашёл я надысь на левую гинеколу…

- На гинекею. – поправил отец Василий.

- А тама баба стоит с луком в руках. Каменная. Стоит да и смотрит… - он в ужасе прижмурился.

- Скульптуру ту привёз нам Андрей Николаевич на Западную башенку. Хороша. А ты, Гаврила, (иерей прищурился)

пил поди на Рожанну.

- Грешен. Повитуха вчера была до Моти моей. Тяжёлая она, а ходит – долго. – ямщик насупился и крякнул в

сторону.

- Врёшь, паршивец! Нечто повитуха пить станет до родов?..

- Грешен, отец Василий. Ну сам я выпил. Устал смотреть, как мается Мотя моя. А лошади бабьё это несут как

бешеные и трясутся все… Знать, нечисть. – он ковырнул носком землю.

- Сам ты нечисть! Не бабьё. Скульптура. Тёмный ты человек. – иерей сложил изящно пальцы, будто зачерпнул

серебряную ложечку. - Это образ, Гаврила. Божьей Матери.

Тот спешно перекрестился, отбежал, набычившись исподлобья, снова крякнул, глядя на купола:

- Матушка Богородица! Возбранной воеводой воительница.

- Вот. Вот. – согласно закивал отец Василий.

- Вот. Вот… - обидчиво запричитал ямщик. – Ить всё перевернёт…

 

* * *

 

Волохов легко спрыгнул с высокого лестничного бордюра, зажав в руках крупную кожаную папку. Был он

белокур, длинноволос, жилист, аккуратен. Весь – будто выточен. С большими ясными «византийскими» глазами,

притянутыми к вискам, с большими красивыми ухоженными руками. Всё вокруг него казалось простым и ясным.

- Вы ко мне? – улыбнувшись, он тут же направился к Корсакову. Глаза его из безмятежно-ясных вдруг стали

холодными, даже чуть колкими. - Что-то случилось? Вы от Веры Николаевны?

- Как Вы догадались?

- Потом…

Корсаков кивнул, непринуждённо отвёл его в сторону.

- Что с ней? – скорее отстранённо поинтересовался Андрей.

- Дракона для Восточной комнаты Вы изволили ваять?

Волохов кивнул. – Обычная гипсовая форма на деревянной подставке. Так что не так с Верой Николаевной?

- Мертва. Уж сутки как. Вы что же, ничего не знаете?

- Нет. – Волохов в замешательстве покачал головой.

- Разорвана пополам. Вы лично были знакомы? – Андрей снова отрицательно покачал головой. – Не состояла ли

Белькова Вера Николаевна в каких-нибудь тайных обществах, а? Каменщиками масонскими не отравлена?

Андрей странно дёрнулся, побелел.

- А Вы, простите? – Корсаков сделал наступающий выпад.

- Незаконными делами не занимаюсь. В настоящее время – только обустройством, отделкой и оформлением храма

Пресвятой Богородицы. А сейчас – и мелких заказов не имею. Посильно тружусь на благо государства Российского.

- Ну трудитесь. Нужны будете – сами найдём. Из-под земли вытащим.

Андрей неприязненно отодвинулся.

- Да не шугайтесь. Мне с Вами ещё о шатурской глине поговорить надобно.

- А что с ней не так?

- Ваше родительское имение – в Шатуре?

- В Шатуре.

- И крестьяне глину на телегах комьями возят? – Андрей кивнул. – Вот я и думаю: могла ли какая-нибудь древняя

тварь заснуть в куске глины?

Андрей с интересом наблюдал за Корсаковым. - Вам об этом лучше шатурских колдунов спросить, если подпустят

к себе. Уж они бы заметили, если что не так. – Корсаков утвердительно кивнул головой: - Ладно, трудитесь

на благо государства Российского. Да сами с колдунами поаккуратнее. Заграничные масонские ложи ещё никого до

добра не доводили.

Андрей прямо и ясно глянул ему в лицо, (да так, что Корсаков поёжился), аккуратно спрятал под холст на телегу

кожаную папку. Подвода тронулась.

- Что-то не так? – отец Василий, чернее тучи глянул на молодого проныру по особо важным.

- Пока всё так, Василий Иванович. Под храмом тайные ходы имеются?

- А как же без них? – невозмутимо рёк иерей.

- Будьте осторожны с масонами. Они самых лучших людей заражают. Мы за Вами наблюдаем. И уж поверьте,

смуты никакой не потерпим.

Иерей утвердительно кивнул: - Так может, осмотрите помещения?

- Надо будет – и осмотрим! – буркнул Корсаков. Он тут же поймал пролётку. Только его и видели.

- Счастливчик. – покачал головой иерей.

 

* * *

 

Тварь в куске глины – дело не сказочное. Однако, Волохов – масон. Ишь, как побелел! К гибели он, ясно дело, не

причастен. Человек он нервный, творческий, если что – сразу бы себя выдал. Исспроситься надобно в Шатуру. Был

бы я поаккуратнее, может и уехал бы с подводой. А теперь ещё с иереем отношения испортил. Да. Просто не

выспался. Странная мысль о колечке покалывала его виски: «Ключ ко Времени и Пространству». Да.

Пролётку качнуло. Вдруг, лошади встали как вкопанные. Саша насторожился. Кучер подался вперёд.

Пара странных господ поднялась в пролётку. Пол и колёса прогнуло. Один был толстоват, в мешковатом мятом

костюме, в шляпе – котелком, с огромными зелёными бархатными глазами, с кошачьим носом и огромными

выщипанными усами. Впрочем, очень беспокойный. Другой – в цилиндре, в такой же серой тройке с галстуком и

молочным опалом в булавке, в лаковых туфлях и с английской тростью.

- А что, Бельковы-то ещё на водах? – озаботился толстый.

- О, были бы. Были бы, мсье Бегемот. Если бы не старый раритет. Мелкое дрянное колечко.

- Спёрли, поди.

- Отнюдь. Порвало бедную Веру Николаевну пополам.

- Какой ужас! – взвизгнули в пролётке женщины.

- Это тебе урок, Бегемот. Не надо как женщины, таскать в свой дом всё, что светится. Не сорока, поди.

- И совсем оно не светится. – надулся толстый. – Тёмное. Чёрное совсем. И что Вера Николаевна в нём нашла?

- Об этом ты её потом спросишь.

«Дверь. Дверь во Времени и Пространстве». – Пронеслось в Сашином мозгу. – Найди колечко…

- Что это Вы там, молодой человек, бормочете? – тот, в серой тройке, снял цилиндр, быстро отёр шёлковым серым

платком свой лысеющий лоб. Саша отрицательно покачал головой.

- А мы-то думали, Вам то колечко интересно будет.

- «Дверь. Дверь во Времени и в Пространстве!» – с издёвочкой простонал толстый.

Саша удивлённо вскинул глаза.

- Стой, извозчик! – резко мявкнул мсье с кошачьими усами. Пролётка резко встала.

- Тут молодой человек по особо важным подводу догонять изволили. – невозмутимо выдал господин в цилиндре. –

Беги быстрее. На повороте как раз будет.

Саша недоверчиво дёрнулся, глянул под цилиндр. Колкая усмешка пробежала по лицу важного господина.

Зелёным лучом долбануло ему в лицо из-под цилиндра с левого глаза. Правый был голубым, мутным и

флуоресцировал.

Корсаков, как ошпаренный, вылетел из пролётки.

- В Шатуре будешь, не дрейфь. Скажи: Азазелло прислал. – неслось ему в спину.

 

* * *

 

Подводу дёрнуло и как раз развернуло на перекрёстке трёх дорог.

– Ах, чтоб тебя!.. – смачно выругался ямщик. Он недовольно спрыгнул с телеги и озабоченно пригнулся,

рассматривая рессоры и спицы колёс. Саша без труда нагнал его.

– Гаврила, что там? – Корсаков был несказанно рад, что бежать ему не случилось.

– А–а–а… Это снова Вы, Ваше сокородие?.. Чего изволите? – Гаврила недовольно поморщился.

– До Шатуры надобно. Может, возьмёшь?

– Может, Ваше сокородие. ТОка лошади не схотят.

– Так ты поласковее с ними. Им вообще корму задали?

Ямщик кисло пожевал губами и крякнул в сторону.

– Ты возьми денег немного. – Корсаков нырнул в карман, достал полтинник. Глаза ямщика на секунду зажглись и

тут же потухли. Он, не обращая никакого внимания на Корсакова, ещё раз озабоченно обошёл подводу, ласково

потрепал лошадей по взмокшим холкам и мордам. Чмокнул, сплюнул в сторону и, почесавшись, обмяк:

– Ладно уж, Ваше сокородие. Залезай. ТОка Андрею Николаичу про то, что я вёз – ни–ни… – он картинно

приложил палец к губам.

– Понял. – Саша поудобнее устроился на телеге, подоткнувшись сеном. «Хитёр Гаврила, –пронеслось в его мозгу.

– Телега – сеном полна. Андрей, поди, на дорогу да на фураж деньгами снабдил.»

– Ты не сердись, Гаврила. Как приедем, ещё и на водку получишь. – пообещал Корсаков, жуя травинку.

– Так это завсегда. – ямщик улыбнулся: «Сами–то оголодали, поди. Так трактир впереди. Тама и станем. И

лошадки отдохнут. А то заневолились…» Он натянул поводья и лошади – рысью понеслись вперёд.

– Укройсь, Ваше сокородие! Через кладбище поедем. – Гаврила хлюпнул, отершись рукавом.

Резкий не майский ветер засвистал им в уши. Саша невольно потащил на себя холст. Телега была пуста от

скульптур. Ветер шевелил по днищу рассыпанное сено. По сену стреляло что–то, будто частички рассыпанного

пороха, зажжённые чьей–то хулиганской забавою пересыпало из стороны в сторону. Гаврила, крякнув, разрыл

сено, вытащил бутыль:

– Будете, Ваш… сокородие?

Корсаков отрицательно покачал головой.

– Ну, как хотишь. А я – согреюсь. – он деловито приложился к бутыли и ещё сильнее натянул поводья. Лошади

перешли на галоп.

– Колдуны тута повсюду. – пояснил ямщик, распрастывая руку.

– Конкретно кого–то знаешь? – Саша напрягся.

– А то!

– Сведёшь?

– Вона!.. – Гаврила присвистнул. – Мож сведу. Но, Ваш сокородий, если чаво, – выделывайся сам.

– Я, Гаврила, не муха на стекле, чтобы перед ними выделываться. – Корсаков приосанился.

– Ну, это как сказать… – Гаврила насмешливо смерил Сашу оценивающим взглядом. Доедем – поглядим…

Миновали пустошь. Сашу било в ознобе, зубы его потихоньку начали выстукивать мелкую дробь. «Надобно было

сообщить начальству про Шатуру. Задержусь – по головке не погладят. Ещё поди и в камеру сыграю, за то, что зря

деньги промотал. С другой стороны – как про змея объяснять буду? Ведь не поверят. Надо же подо всё

обстоятельную базу подвести. Факты. Улики нужны. Сны да видения к делу не пришьёшь.»

До трактира доехали быстро. Ямщик бодро соскочил с облучка, распряг лошадей и, расплатившись, велел задать

им корму.

– Ты оботри их, слышь? Взмокли все, милые. Да на ветер сразу. Ей–богу, водкой напоил бы. Да лошадь – не

человек. Не пьёт отраву нашу. А я–то вот – буду. – бубнил он. – Да чуток полыньки, только чуток, им взвару

плесни. Пускай тоже согреются. – он слегка отер тряпицей мокрые лошадиные спины и животы, смачно чмокнул их

в морды. – Лошади брезгливо прыснули и, фыркая, покорно ушли до тёплого стойла, ведомые конюхом.

 

* * *

 

– Слыхали, мужики, дьякон–то наш, рыжий да тош–шый, с выш–шыпанными усами, в рот заползти норовился к

Марене самой.

– Да ну! К самой…

– Да. Приташ–шылся сам на Гнилые болота. До–о–олго копал, пока не отрыл камень белый. Огро–омный с чёрной

серединой. А как отрыл – вниз попёр к самой сакральной треш–шыне. Да вылезти должОн был «с самых уст её». Но

как–то всё не так пошло. Вылез он, конечно. Да в самый меловой карьер. Мелом обсыпало дьяку. А тут иш–шо

откель ни возьмись – открылась ловушка древня с водой. Полили дьяка.

– И где он теперя?

– Тама же и стоит. Скульптурою. В лучах заката.

Мужики смеялись от души над пронырливым дьяком. Тут же пели и пили. Тут же, на меловых приисках, где

Андрей глину брал, и застиг его в меловом безмолвии Саша Корсаков. На подводе привёз его ямщик «к глине».

Жёлтый солнечный диск озорно дёрнулся и скачками пошёл на посадку. Рядом, с другой стороны, клонился к

закату другой, красноватый, будто добрый куриный желток, такой же солнечный диск.

Саша потряс головой. Белым лучом ослепило его. Он зажмурился, дёрнулся от боли и крепко закрыл руками лицо.

А когда разжал руки – увидел, что белый луч пошёл делиться на сектора. Красный, синий, чёрный и белый лучи

опоясали горку. Серп и молот выжгло по мелу.

Тот же самый смешливый блондинчик, что сидел поутру в Сашиных ногах и нагло читал его, Сашину, записную

книжку, вышел из бесцветной, как пузырь, сферы. Спустился по меловой горке, подошёл к дьяку: «Читать–то

можешь, ползун паскудный? Ну так отчитай его! – он презрительно глянул на Корсакова. – Видишь, испугался

человек».

Добротные болотные сапоги уютно сидели у блондинчика на ногах. Саша с усилием поднял голову, пытаясь

взглянуть в лицо своему видению.

– Притащился–таки? – розовощёкий, пышащий жизнью, он по–хозяйски уставился на Сашу. – Чего тебе тут?..

– А–за… А–за–зел–ло прислал. – едва выдавил Корсаков.

– Да?!. – тот недоверчиво смерил Сашу оценивающим удивлённым взглядом, – скажи пожалуйста! Испуг напал?

Шушморский дьякон отчитает. Он только что выполз из женских недр. Не рассчитал немного. Впрочем, как и Вера

Николаевна.

Корсаков поднял глаза. В ложбинке меж двух меловых гор застыла странная мужская скульптура из гипса в рясе,

в клобуке, с выпученными от страха позеленевшими глазами, с выщипанными рыжими усами, торчащими штопором

и такою же рыжею тощею бородёнкой.

«Де–жа–вю».– мелькнуло в голове у Саши. «Если он листал мою книжку, знает всё».

– Немудрено знать о вас всё, червячки. Чего надо–то? Зачем тебя Азазелло… у?

– Чёрное кольцо. Ключ. Времени и Пространства.

– Да?!. – блондинчик снова насмешливо уставился в Сашины глаза. – Уж Азазелло–то оно точно не нужно. Тебе –

зачем?

– Дракона надобно домой отправить. Насколько я понимаю, из–за него погибла Белькова Вера Николаевна.

– А… Вот ты зачем. – блондинчик понимающе кивнул. – Помогу. Принесёшь к Белой Двери свою Веру Николаевну

(то, что от неё осталось). Войдёшь. В гроб положишь. Да не забудьте Дверь закрыть, когда выходить будете. Вот

он, шушморский дьякон, – проводит.

«Ша–тур… Ша–тур… Шуш–мор–ра…» – прошелестело в ушах у Саши. – он невольно выстрелил глазами в меловую

горку, где только что по мелу выжгло Серп и Молот.

– Са–торн – Молот Соединяющий. И Серп – символ Смерти и плодородия. Сатурн? Бог Вечного Времени? И любви,

наверное, коли они так соединились.

– Догадлив. – хозяин горки улыбнулся. – Не зря, видно, прислал тебя Азазелло. Шустрый, догадливый червячок…

Счастливо оставаться! – он обернулся и деловито зашагал к большой меловой горе, где тут же и пропал.

 

* * *

 

«Как же дьякон меня проводит?» – Саша обошёл вокруг гипсовую скульптуру, прикинул, где можно распилить.

Внутри гипса оставалось жить только лицо – подвижное, подобострастное и – злое – судя по подрагивающей

бородёнке.

– Стоишь–то давно? – осведомился Корсаков.

– А тебе – что за дело?! – встрепенулся дьяк.

– Да прикинул: может, погулять захочешь?

Дьяк нервно дёрнул щекой, но промолчал.

– А раз ты не разговорчив, удаляюсь. Схиме твоей мешать не стану. – Корсаков развернулся и двинулся к подводе.

Мужики резво грузили на телегу гипс.

Тяжёлый стон, полный слабой ненависти и негодования, заставил Сашу оглянуться:

– Передумал?

Страшные проклятия вперемешку с бранью неслись Корсакову в спину.

– Ладно. Стой, дьяче. Как бишь тебя звали?

– Анатолием, пока эт… человеком был. – мужик, крепкий да ладный, аккуратно, как игрушку, поправил на телеге

полный мешок. – Сказать по чести, такой скотине и помогать–то грех.

– А как освободится?

…Тяжёлое гробовое молчание нависло над телегой.

– Ладно, мужики. Кто не пугливый – до колдунов – провОдите? – Саша застрелял в стороны глазами.

Те потупились.

– ЗаплачУ хорошо. Али, страшно?

– Отчего же? – раздалось в ответ. – Проводим.

До трактира ехали молча. У самой двери разговорчивый богатырь быстро спрыгнул с телеги и, проорав в

открытую дверь:

– Приехали гости! Глодать кости… – с шумом захлопнул. Из двери показалась красная распаренная морда Гаврилы

с огромным фингалом:

– Ваш сокородь, заходи!

– Кто это тебя? – Саша недовольно нахмурился.

Гаврила, прищурившись, дёрнул щекой:

– Слева у окна… здоровый, в красной рубахе с чёрной бородой. ТОка…

– Ни о чём не говорил. – привычно вздохнул Саша.

– Ага! – гукнул Гаврила, запрыгивая на телегу. – Сам выделывайся!..

 

* * *

 

Колдуна Саша нашёл сразу. Сидел тот в тени, слева у окна, всклокоченный, угрюмый. Будто и не касалось его

вовсе пьяное застолье. Сам трактирщик прыгал возле него, подливая ему заморское вино из красивого

хрустального кувшина.

– Будет, будет, Ляксаныч. Благодарствуйте, дальше – сам. – он с почтением и вместе с тем небрежно отстранил

его рукой, достал красивый кошель, шитый вензелем. Глаза трактирщика зажглись. – Да не думай зря обо мне

подло, – не краденный. Это… подарок. – он тяжело вздохнул, расстегнув дорогой изящный кошель, нежно положил

на край стола пару золотых.

Саша поначалу опешил, а, присев за соседний столик, долго думал, как к нему подойти. Колдун сам нарушил

молчание: – Чего мнешься? Служивый человек, а разговору боишься. Садись. Ну, спрашивай, чего тебе. – Он

аккуратно отёр ухоженную бороду, огладил непокорные волосы.

– Да вот, про дьяка спросить хотел…

– А, про дьяка? – тот лукаво улыбнулся: – А чего ему, дьяку, будет? Стоит себе и стоит… Хлеба не просит.

Саша досадливо качнул головой.

– Значит, не про дьяка. Про дорогу выспросить решил к Чёрному Камню? Не поведу. Не готов ты ещё идти туда.

Сам сгинешь, да и меня подведёшь.

– А если сам Хозяин разрешил?

Колдун недоверчиво смерил Сашу с ног до головы пронизывающим ясным взглядом:

– Ежели б ты поболе сам себе доверял, то и дело б твоё давно решено было.

Саша задумался.

– В Шушмор не езди. Сгинешь ты там. То – змеиное место, не человечье. И не людям там балы править. А дело

твоё – просто. Жаль, след змеиный к делу не пришьёшь…

Корсаков удивлённо вытаращил глаза:

– Значит, и мысли чужие читать умеешь?

– А чего?.. – колдун улыбнулся. – Гурий меня зовут. А когда ты научишься, приходи, поговорим.

– Если уж ты знаешь всё, может, объяснишь, за что сгинула молодая княжна с Бельковской усадьбы? – Саша

поближе придвинулся. – Мягкое большое тепло шло от Гурия.

– Это по дороге к Москве? На вот, закуси яблочком.

Корсаков благодарно, но отрицательно помотал головой.

– Что, и гороху не ешь? – колдун лукаво прищурился.

– Не ем.

– Ладно, слушай: Вера Николавна?

Тот опять удивлённо и с восхищением качнул головой.

– Так змеи женских страстей не любят. – продолжал он. – Драконы, почитай, также. Ни мужских, ни женских.

– Ну и…

– Ну и порвали твою Веру Николавну.

– Кто?

– Так ты давно уж знаешь кто. И откуда взялся он, тоже знаешь.

– Дракон?

– Дракон.

– С креслица?

– Опять себе не веришь. Пыль та, из которой его ваяли, – уже живая. Ну и спал себе дракон, пока младая дева не

разбудила. Ушёл бы к себе дракон восвояси, если б ни её страсти. Ты–то бесстрастный?

Саша помялся.

– Ну поди себе с богом. Я и так тебе много сказал.

Корсаков с благодарностью полез в карман за кошельком.

– А вот этого – не надо. – Гурий строго глянул на Сашу. – Дело твоё – служивое. А колдун ни на всё покупается.

Восхищённый и озабоченный, Саша не чаял, как выбрался из трактира, а через час он уж обратно мчался на

почтовых до Москвы.

В глазах его мелькали странные картины. Чудилось ему, будто сидит он у мелкого окошечка, держась за большой

чёрный круг. Тело млело в приятном тепле. В ушах мягко пофыркивало. Казалось ему, будто любимый кот,

свернувшись на коленях калачиком, довольно пел свою песню. То множество светящихся квадратов разом

вспыхивали в его голове. По квадратам ползли тёмные буквы. Вопили, лезли в глаза, перемешивались и снова

отступали.

– Колечко! – мягко мурлыкнуло в голове. – Эзотерические магазины, ломбарды…

 

* * *

 

…Магазины, ломбарды… – Воронов вздрогнул. – Будто со мною было всё?

– Дурак. Конечно, с тобою. – возмущённо мявкнуло в его голове. – И совсем оно не светится. Тёмное. Чёрное

совсем. И что Вера Николаевна в нём нашла?

– Дверь. Дверь во Времени и в Пространстве.

Витя крепче вцепился в руль, больно ущипнул себя за голову. В голове тут же прояснилось. Руль, будто живой,

напрягшись под его руками, аккуратно вёл машину незнамо куда. Она мягко нырнула в жёлтую отштукатуренную

арку старого дома и – встала, как вкопанная. «Ломбард «Анфиса»».

– Нет!.. – Воронов потряс головой. – Опять?!. – но всё же вышел, мягко толкнул тяжёлую дверь ломбарда со

старою медною ручкой.

– Ой, и чего только не натаскала?!. – Ложки, вилки, комоды, сумки драные… – Он оглянулся. – Никого.

В глубине, у прилавка стоял… рыжий дьячок в чёрной сутане. Глаза его, грязно–зелёные, с крапинами цвета

бутылочного стекла, беспокойно шарили по витринам. Рыжие длинные волосы патлами мели остеклённый

прилавок. Усишки, рыжие, редкие, настороженно вставали штопором при каждом новом «разбеге».

– Что–то ищите? – пышная цветущая дама под опаловой брошью, с пелериной, с таким же огромным опалом на

указующем персте, резко двинула подставку чёрного бархата. – Себе или кому–то ещё?

Дьячок недовольно поморщился.

– Кресты, иконы интересные. Может, перстни?

Тот быстро и часто, уж совсем по–ишачьи закивал головой.

– Аметистовые есть. Сапфировые. Вы пройдите вглубь зала, подальше. Посмотрите.

Тот недовольно, будто пуля, покрутился на месте и ретировался по направлению.

– Ой, господин генерал… Воронов?.. – Анфиса удивлённо расплылась в улыбке.

– Майор… – тот пошёл красными, бурыми пятнами. – Чёрного камня перстни можете показать?

– Украли что–нибудь? – Анфиса Андреевна, озабоченно закрыв прилавок, направилась в зал.

– Так сказали, будто я сам… – Воронов поёжился.

– Ой! – Она вдруг вспыхнула, нечаянно поправила пышную грудь. – Опал, шпинель: сапфир, морион. Жемчуг…

(Воронов вздрогнул). Чёрный… Турмалин?..

– А из матовых?

– А дешёвкой мы не торгуем. Без мата. Вы, господин генерал, по мелким лавочкам пробегите, – она повела в

сторону рукой. – Впрочем, я тут вчера одной милой девушке в Гусь – Хрустальный коллекцию отправила.

Восемнадцатого века. (Они меня снабжают всякими заграничными штучками). Вот там были матовые. Только

женские. – Анфиса кисло пожевала губами.

– Благодарю. – Воронов развернулся и быстро ретировался к двери.

«Ну что ж, картина сложилась. Гусь – Хрустальный».

 

* * *

 

Ранним утром Гусь – Хрустального в дверь общежития, 50, что в Микрорайоне, стучали. Настойчиво, мелко и

дробно.

Дверь отворила молодая женщина в халатике. Невыспавшаяся, испуганная и бледная.

Гостья её, дама бальзаковского возраста со следами былой красоты на русалочьем лице, настороженно глянула в

её тревожные, «по плошке», глаза:

– Иришка! Так и знала, что ты – здесь. И у тебя что–то случилось. Давай, детка, рассказывай.

«Детка» тут же побежала на кухню ставить чай.

– Не до чая! – Та настойчиво и резко оборвала, стиснув её плечики, – Что случилось?!. Всю ночь уснуть не могла.

Душа на части рвётся. Так и трясёт.

– Проигралась. В тотализатор. – Ирина сокрушённо выдохнула.

– Где? – та старалась быть максимально спокойной.

– На вокзале.

– Вот что: я тут на Севере кой–чего скопила. Немедленно отправляйся на сессию в Москву. Потом посокрушаемся.

А сокрушаться–то было из–за чего: с её–то чутьём провели её, как воробья на мякине.

Кучерявый рыжий верзила с толстыми губами «в пух» проигрался. И теперь кулаком размазывал по красным

щекам мелкие горошины слёз:

– Девушка, я уже продул всё. А у меня через два часа – поезд. Может, Вам повезёт. А я в долгу не останусь. Мне

хотя бы на билет.

– Сколько?

Вместо ответа он обнадёживающе сунул ей в руку жетон. На нём красовалась заветная «восьмёрка»:

– Последний остался, но мне не фартит.

Жетон она ему отыграла. Ровно на стоимость билета. Он тут же забрал выигрыш и был таков. А девушка–крупье

сразу же выдала ей новый: « Уж коль Вам начало везти, попытайте счастья. Рука у Вас лёгкая…»

Так с лёгкой руки она и спустила всё, что накопила себе на сессию. А потом «Серебряный игрок» – один из

местных привокзальных авторитетов – положил было на неё глаз – синий, холодный, пронизывающий,

немигающий. Да не тут–то было… Он пожал плечами, презрительно глянул и – пропал. Впрочем, ненадолго.

Полчаса спустя глянул ей в глаза, оценил ситуацию и молча, с потеплевшими глазами, приказал ей следовать за

собой до автобуса. В два счёта уболтав шофёра, чтобы тот взял «бедную девочку». «Со всяким случается, за ними

не заржавеет», он молча взял её вещи, проводил в автобус до места и выдал на прощание: «Будет плохо – просто –

вспомни». Пропал он так же неожиданно, как и появился. Кого нужно было вспомнить, когда плохо будет, ей

оставалось только додумать.

А пока её, благо, целую и здоровую, пусть и без денег, вернули в родные пенаты.

В родных пенатах, как водится, и стены греют. А стены были для неё и коммутатором, и обучающей программой.

Кому–то – гудящие телефоны, а кому–то – Провода Пространства. Вечный, почти никогда не умолкающий Телефон.

Пока сам не выключишь.

Ей снился боевой космический корабль с Серебряным игроком за штурвалом. Глаза были те же – синие, холодные,

пронизывающие. Только волосы его, иссиня–чёрные, вдруг почему–то стали белыми, почти седыми. Да тело из

невысокого, жилистого и быстрого (почти хрупкого) вдруг стало семиметровым.

Он нёсся в самую гущу толпы, быстро маневрируя, упиваясь скоростью. Её – выворачивало. Она просила пожалеть

людей, она просила его поберечь себя. В глазах мельтешили нечистоты малого отсека корабля, дома и толпы

разбегающихся людей. Она видела белую завесу, коей означился путь и сверху – огромный стеклянный череп с

дырою посередине, похороненный под обломками разбитого корабля. И теперь – всеми забытый…

 

* * *

 

Раннее августовское утро тёплым ароматом зелёной листвы и бодрым щебетом птиц напрочь вымело её из сна.

Пришпоривая свои неудачи, она вдруг явственно увидела, что костюм её брючный, купленный накануне, перед

дорогой, явно был «с чужого плеча». А «удобные кожаные босоножки» – обе – на одну ногу и обе – левые. «Как

это я так?.. Будто из тела вымело. А могло быть и хуже. (Перед ней вдруг пронеслась загубленная жизнь молодой

девушки в белом немарком немнущемся костюме. Москва. Вокзалы. Тотализаторы. Молодые люди, живущие «по

понятиям». Нож, торчащий в шее. Белый костюмчик, залитый кровью)».

– Бр–р! – её передёрнуло.

– Что ж, бывает… – мурлыкнуло в её голове.

– Бегемот?..

– А кто ж ещё?!.

– Ну и зачем?

– М–м…

…Перед глазами Ирины появилось белое пятно. Пятно росло, расплываясь в стороны. Стена матово светлела. Вдруг

– вспыхнула и осветилась огромным экраном. На экране возникли огромные кресла, стоящие полукругом. В одном

из них сидел китайский император, укутанный в цветной ярко–огненный шёлк. Никаких корон, колец, атрибутов

власти на нём не было.

– Это Ю. – раздалось с экрана. – Совет девяти просит тебя найти Белькову Веру Николаевну. Ваши пути

пересеклись. Это очень важно для людей. Ты непременно должна её найти. Уровень грунтовых вод в Белькове

перешёл все допустимые пределы. Если их не ограничить, впереди может быть Глобальная Катастрофа. Найдите

Волохова также. Андрея Волохова. Он может быть при Храме – кем угодно: от ваятеля–иконописца до священника

и настоятеля. Вы поймёте по звуку работающей лебёдки, что это – он. Это последнее, что он слышал. Много

изменилось с тех пор. Не в лучшую сторону. Найдите перстень с чёрным камнем. Ни в коем случае не дайте ему

вернуться в Бельково. До связи. Это был Ю.

Мелкая круглая кассета в руках Ю поплыла к экрану и – пошла отщёлкивать временнЫе фрагменты. Ирина

увидела Музей. В нём – высокого длинноволосого человека в сутане, стену Храма, будто дверь, отползающую в

сторону. Над ним – работающую лебёдку, замазанную глиной. Глина сыпалась в разные стороны. И весь ужас этой

ситуации состоял в том, что живящая глина пробуждала к жизни всё, с чем соприкасалась. Грохот лебёдки

перекрыла слепящая молния. Огромный звездолёт завис над крышею Храма, войдя в него, будто нож в масло.

Ярко–синие всполохи высветили белое правильное, будто изваяние, лицо Андрея и погасли так же внезапно, как и

родились.

 

* * *

 

Наскоро записав в рабочей тетради имя искомой, упомянув перстень, (И где мне его искать?), Ирина

засобиралась в Москву.

– Будьте внимательны, – отпечаталось в её мозгу голосом Ю, – перстень сам Вас найдёт.

 

* * *

 

«Хорошо. Пусть найдёт.» – решила она. Но как же теперь мне найти аудитории? И как вообще хоть кого–то

теперь найти без телефонов, адресов, без секретаря, наконец. Сессия – в самом разгаре.

А поедем–ка мы в гостиницу «Байкал». Не у всех же в Москве родственники есть. Люди должны где–то жить.

Наверняка там места бронировали.

«Байкал» встретил её десятками фотоаппаратов и развёрнутыми камерами слежения. Приезжающие ручейками

стекались в холлы.

–А–а–а! Помним – помним, – неслось ей вслед. Но Вам – не сюда. Здесь собираются младшие курсы.

– Тогда, может быть, подскажете, куда делись старшие? – она старалась быть внимательной.

– Старших – как–то уж очень немного оказалось. – видавший виды консьерж припоминал её: – А забегите–ка Вы

в «Турист». Больше им деться некуда.

– Спасибо! – она, наскоро попрощавшись, заспешила к «Туристу».

– Да. – ответили ей. – Бронь есть. Платить будете сами?

– Конечно, сама. (В чём же подвох?) – она соображала.

– Ваш организатор… Он не заходил. Вообще.

Ей назвали цену за номер втрое дороже предполагаемой.

– Могу ли я оставить вещи?

– Да. – кивнула ей дама с рецепшена. – Только на сутки. А Вашего организатора Вы можете поискать в бассейне.

Там находится спортивный комплекс «Океан». Огромный спортивный зал комплекса – напротив. Те, кто заселился,

туда поехали.

«Так. Вот бассейн «Океан». – спустя полчаса по приезду рассуждала Ирина. – Но нашими ребятами тут явно не

пахнет. А пахнет тут падалью. Почему так пахнет падалью? Вот напротив – огромное здание спортивного

комплекса. Запах падали усилился. Может, животное?.. Нет. Пахнет умершим человеком.»

Она пошла на запах и… увидела в мусорном ящике ярко–оранжевое пятно дорожной куртки и… как ей показалось,

затылок своего декана с отверстой прямоугольной раной. Заточка… Стамеска. Словом, что–то металлическое могло

оставить след.

Если он всё ещё здесь и, судя по запаху – четвёртые сутки, значит, ребят здесь не было. В любом случае надо

добраться до дежурного, вахтёра. Надо вызвать милицию.

Она без труда обогнула здание, вошла с «красного входа» и, не увидев вахтёра, поспешила в зал.

…В зале, нависая над небольшой группкой студентов, в ярко–оранжевой дорожной куртке, не смотря на жару,

стоял Андрей, их декан факультета. Поодаль – в роли ситера («живой наседки») – высоченный двухметровый

Константин Алексеевич кому–то корректировал дыхание. Из ребят знакомых – никого.

– А, Ирина? – голос Андрея звучал как–то странно: бесцветно с металлическими дребезжащими нотками. –

Устраивайтесь справа. Посмотрим, как Вы будете через «ступень» прыгать. Что–то я Вас не видал на лекциях. И на

прошлой сессии – тоже.

«Куртка – та же. Форма затылка – та же. Энергетический слепок – тот же. Голос… Глаза… Скулы. Фигура – другие.

Стоп. – решила Ирина. – Это не Андрей. Но мысли – вон. Он может слушать. А Костя… Уж слишком худой.

– Ирина… были б кости, мясо нарастёт у Кости. – отозвался тот каламбуром. –Я хочу видеть Ваши крылья. Дышим.

Только тело, чур, не покидать. Нырять уже устал.

Но было поздно: астрал у опоздавшей выпрыгнул и – потащился к помоечке: «Вот Андрей. С раной на голове. Вот

его оранжевая куртка. Тогда в зале – кто? Костя… как же он худ!»

– Ирина, Вы решили свои проблемы? – «ситтер», с трудом запихивая «домой» её тонкое бледное голубое тело,

чертыхнулся.

– Да.

– Тогда какого чёрта таскает Вас по чужим (он сделал ударение) помойкам? Всё хорошо. Там без Вас разберутся.

– Это – тУмо? (для братков) – Ирина соображала.

– Какая на фиг Тума?.. Дышим. Обокрали нас.

Ирина кивнула.

– В Киржаче. Но мы нашли выход и продолжаем заниматься.

Она снова кивнула.

– Ой, оно тоже нашло выход!.. – крупная бодрая пожилая женщина, зажимая рот, выбежала из зала. Запах

удушающей вони коснулся ноздрей.

– Вот так . – отчеканил Андрей. – Кто ещё котлеты любит?

Тишина зависла над залом.

– Кармические долги превысили допустимую норму пред вашей сессией. Вот нас и обокрали. В Киржаче. –

Константин Алексеевич выпрямился во все свои два метра. – оттого к магистрату из всех придут только те, кто

умеет сам решать свои проблемы.

Студенты с удивлением глянули на своего декана и преподавателя духовных практик.

Глаза Андрея Алексеевича расширились и округлились как–то уж совсем по–кошачьи. Зрачок удлинился и,

открывшись, начал метать искры. В руке его не доставало только шляпы с широкими полями да вскрика «Люди

добрые, вспоможите кто скока может…»

– Да! – промурлыкал он. – Древесный Кот. Чем очень горжусь. Дойдёте до конца – за всё будете расплачиваться

сами.

– Особенно в Киржаче. – тарабанил Костя, вытянувшись в струнку, как зазомбированный.

– Да. – подумала Ирина. – Что–то тут уж совсем плохо. Что же случилось–то?

– Экзамены, Ирина. – Андрей Алексеевич приосанился: – Птичка, рыбка или камешек? – он обидчиво надул щёки.

– Красная Магия лентяев и посторонних не любит. Ш–ш–ш… Камешек?

– Голубой. Непрозрачный. Сапфирин. – вместо Ирины в зале возник огромный голубой Кристалл.

– Ладно. Пойдёт. Дерево?

– Картас. Южный. – тёплый пряный ветер пронёсся по залу.

– Вижу. Птица?

– Сова.

Сова, едва приоткрыв клюв, наклонила голову.

– Угу. Пройди совой. Так. На крыло. Потанцуй. Человеком встань в строй!

Строй под музыку двигался в напалме огня. – Вверх–влево–вниз–выдох.

– Вниз–вправо–вверх–выдох.

Чётче! Теперь включили свой ки–ай.

Стёкла задребезжали и осыпались в зал.

– Неплохо. Но я не этого просил. Я просил огня в ки–ае. – Андрей разочарованно покачал головой.

– Выкинут нас с ки–аем. Тут же настоящие мастера… – Костя горячился.

– Огонь! – настоятельно требовал декан. – И хороший ки–ай!

Громкий стук опавшего потолка заставил вопреки всем правилам вбежать в зал уже не вахтёра…

– Чтобы завтра же не было никого! Я ж… мать твою, только ремонт в зале сделал. – плаксиво запричитал круглый

лысенький хозяин. – Я ведь только…

– Знаем – знаем. Мы расплатились уже. Предупредили… – Константин был предельно вежлив.

Обиженный хозяин всхлипнул уж как–то совсем по–бабьи, утёр нос кулаком и тихо прикрыл за собой дверь.

 

* * *

 

Сутки пробежали незаметно. Потом ещё одни. И ещё. Ряды студентов заметно редели.

Мало сказать, что ни слепых, ни глухих не было среди них. Не осталось ни лакомок, ни любителей гнуть пальцы,

ни тех, кто не умел терпеть голода, холода и жажды.

Любой всплеск агрессии или эгоизма неизменно вносил брешь в огненную стену. Стена смыкалась, теряя тяжёлые

камни, и снова, как ни в чём не бывало, становилась общим огненным монолитом.

Во все времена жила на Тибете огненная каста воинов, хранящая мир живых и покой нетленных.

Четырёхсотлетние, шестисотлетние воины, могущие дать фору двадцатилетним хорошо обученным камуфляжникам

и почётным академикам, убелённым сединами, сознательно лишили себя покоя, чтобы спокойно цвела и рождала в

мире Земля высоких и мирных. А для этого надлежало им сбросить свою смертную оболочку и спокойно, с

достоинством принять Смерть, как своего помощника и учителя.

По сей день незаметные для слепых глаз обывателя, порой тихие и неприметные для бурлящих светских

бомондов, они живут рядом и дышат: воины, хранители, бессмертные…

Громкое настырное сопение заставило Андрея покинуть гнездо «наседки»:

– Миша? Как Вы здесь оказались? – Андрей силился улыбнуться.

В результате обе улыбки отзеркалились «редькой вверх» и «редькой вниз».

– Так кто ищет, тот всегда найдёт. – Мишаня бодро поправил подмышкой свой спортивный коврик.

Андрей хитро прищурился: – И кого мы искали?

– Я пришёл учиться.

– Ну проходи. Устраивайся на коврике. Дышим, открываем крылья. Потом – полетим.

Мишаня бухнулся на коврик, тут же засопел, во все стороны подгребая руками. Соседи по коврикам галантно

отодвинулись.

– У, я лечу, лечу! – бодро разнеслось по залу. Но все были заняты. И оценить заслуги машущего по полу летуна

было некому.

– Андрей Алексеевич! – Костя с кислой миной плавно повёл рукой по направлению к двери.

– Ну что ж, дорогой. Вы честно старались взлететь. Рановато Вам сюда, Михаил. Может, где–то Вы

катастрофически нужны. И именно сейчас. – Андрей мягко и терпеливо довёл его до двери и тут же закрыл засов.

«Конечно же! На Тибет поедут. – спальные мешки, палатки, новые кроссовки… Всё мне доставать. А мне туда –

рано… Да!..» – Миша в сердцах разочарованно выдохнул. – На тумбочке в комнате – ветка цветущих лилий. И

приехать не успела! Всё узнаю последний. Я думал, она меня поимела. Оказывается, ещё кого–то… А!.. Давай,

летай, порхай. А я уж тут земными делами… Палатки… мешки… кроссовки…

В это время Ирина в зале беспокойно дёрнулась и с сожалением покачала головой.

– Ничего. Михаил Александрович переживёт. – Андрей вплотную подошёл к ней, едва задержав взгляд над её

макушкой. – Давай рассказывай, что интересного увидела.

– По–моему, просто пласт кармической памяти. Вас в белом хитоне с золотым обручем на голове.

– Ну, видишь в позитиве. А не сгулять ли нам в Атлантиду? – Андрей потянулся.

Тишина разлилась по залу. Вскоре серебряная рябь заполонила собою всё, приоткрыв круглые Звёздные Врата.

Огромный бело–серый мужской скелет нырнул в пространство Врат. За ним ещё и ещё… Следом потянулись другие.

– Кто не успел, тот опоздал. Всё. Врата закрыты. Иначе – расплющит. Серебряная рябь быстро сгущалась,

превращаясь в тяжёлую воду. Вода сомкнулась за огромными железными дверями. Рядом оказались высокие

светловолосые юноши и пара девушек в белых плотных хитонах и золотых обручах на длинных черепах. По другую

сторону двери – Андрей и Костя, тут же переменившиеся в лице, с огромным бревном, тараном долбящим по засову

двери. Вода прибывала. Всё крепче нажимали на дверь белые маги изнутри двери, пытаясь зачистить проём.

Настырно, с ожесточением, таранили дверь чёрные.

«В позитиве». – промелькнуло у Ирины в голове. – Значит, сегодня он чёрный, завтра – белый. Впрочем, как сама

жизнь. Но так ли?

– Хватит. Нагулялись. Возвращаемся. – И снова открыты Врата. В звёздной ряби выплюнуло пару женских

скелетов. За ними потянулись остальные. Тяжёлая вода отхлынула, дав место серебристой ряби, перешедшей в

группы серебряных точек, затем – в плотные фигуры, поднимающиеся со своих лежанок.

– Довольно. Поплавали. Теперь покажите мне, как вы умеете летать. Разбились на пары. – Андрей был бодр и

свеж. Кости нигде не было…

Ровное усердное дыхание – «пара на пару» – никого не стронуло с мёртвой точки. Атмосфера в зале была

гнетущей, но упражнений никто не прекращал.

– Андрей Алексеевич, – первыми не выдержали дамы, – может… сами покажете?

– Может. – согласился он. Но не сейчас. Пробуйте.

На секунду Ирина вспомнила, как держал её в воздухе над полом другой Андрей. Он охотно учился всему, знал

многое. И никогда не собирал групп. Тут же тело её потянуло вверх, но что–то тяжёлое, липкое и дурно пахнущее

снова утяжеляло его и затягивало вниз.

– Ты. Ты. Ты. И ты. – Андрей мягко указал рукой на студентов, коснувшись и Ирины тоже – пойдёте со мной. Сутки

на сборы. (Там ещё ребят восемь – десять)… Будем учиться летать. Остальные – свободны.

 

* * *

 

– Свободен! Свободен… – ворчал Мишаня, – как птица в полёте. – Ничего, деньги у кремлёвских ангелов скоро

закончатся. Останутся понты и фосфорный голод. – На душе у него тоскливо заскребло так, будто хотел кто–то

большой и тёплый выбраться из груди наружу, но не мог…

С трудом дождавшись Ирину, он потащил её на Старый Арбат. Но она, как ужаленная, издали обходила все яркие

лотки. И вдруг остановилась у палатки с камнями, разглядывая молочно–голубые опалы.

– Не возьму. И не проси! – Мишаня ожил.

– А с чего это ты взял, что я буду у тебя что–то просить? – возмутилась она.

– Кроссовочки новые куплю. Выбирай.

– А мне и в своих старых неплохо.

– Жрать хочется, аж под ложечкой скребёт. Шашлыки? – он уже подошёл к мангалу.

– Не буду.

– Я – буду!

Она допила чай с пластмассового стаканчика, сняла с шампура кусочек мяса, чтоб уважить его и хозяина и –

отошла в сторону.

– Всё. Хватит дуться. Я понял, что для небес тяжёл. Буду заниматься торговым бизнесом. Вот спонсировать всю

команду не стану. Ангелы – пусть трудятся, но должен же кто–то крепко тылом на Земле стоять. Предлагаю

перебраться в мой номер. Из вашего все уже всё равно выехали. И ещё: куплю тебе связочку агатов. Не против?

– Не против. Но бражничать не стану. – Ирина потеплела. – У меня завтра последний экзамен. Решающий.

Он собрал в ресторане все рыбные блюда. Бухнул на столик в номере пару бокалов и бутылку «Шампанского». Под

столом строем выстроились пиво тёмное и светлое. На столе – маленькая картонная коробочка.

– Твоя печать. – Мишаня заговорщицки снял крышку. – Но получишь, если распишемся. Выйдешь за меня замуж?

Она уже на мою фамилию.

– А можно я немного подумаю? – она уже присыпала, утомлённая яркими впечатлениями и тяготами дня. Он

подоткнул под неё тёплое одеяло и присел к столу, потягивая пиво.

«Быть мужем «кремлёвского ангела» – чертовски почётно. Но безумно накладно. Дома её почти никогда нет. Про

обеды и домашний уют придётся забыть. Зато – свободен в своих действиях. Да… Ну и брак! И без неё – пусто,

бесцветно… Привык уже. Да… К такому захочешь – не привыкнешь…»

Он сложил в дипломат печати – свои и её – и, крепко обняв «ангела», провалился в сон.

 

* * *

 

Утро не задалось. Будильник, честно и громко звонивший, когда его опускали в железное ведро, молчал. Мишаня –

тоже. На столе покоились остатки вчерашней вечерней трапезы. Под столом – груда бутылок.

Ирина с трудом выползла из объятий незадачливого жениха: «Опоздала…» Наскоро одевшись, без макияжа, она

опрометью летела в спортивный зал. Зал был на другом конце города. Народу в нём – ещё меньше, чем вчера.

Наскоро управившись с заданием – «Определение кармической диагностики. Чтение судьбы.» – она была готова

выслушать всё, что о ней думают…

– Что ж, Вы в ответе за всё, что Вы делаете. Или не делаете. Зачтено. Диагностика выполнена на «отлично».

Пройдёте в конец зала к руководителю экспедиции. – Она прошла.

Андрей был настоящим Андреем. Кости по–прежнему нигде не было. Среди дошедших до финала – шаманы, коих

готовили в семье «с пелёнок», десантники–спецназовцы, особисты, мастера единоборств.

– Дипломы Академии, как и Дипломы «Храма Бессмертия», получите без помпы у секретаря. Глаза и уши открыты

всегда. Рот на замке. Вы ничем не выделяетесь среди обычных людей. Среди толпы – быстры, как ртуть, и

незаметны. Всё.

Она прошла в конец зала. «Не густо. Всего – восемь из семнадцати, дошедших до финала. В чём же Божий

промысел?»

– А промысел, Ирина, таков: – Берёте такси. По дороге от Москвы до Киржача едете в Бельково. Там Вас встретят.

На даче Вышняховских. До встречи. – Невысокий жилистый человек, лицо которого не фиксировалось в памяти,

благожелательно начертил ей в блокноте план следования: «Всё. Ждём.»

 

* * *

 

Мишаня ждал почти сутки. На полу покоилось снаряжение: спальный мешок, рюкзак и новые кроссовочки для

«ангела». Только «ангел» к Мишане не торопился. А тот час от часу закипал, беспокойно поглядывая на часы.

Снедь, загодя приготовленная на столе, грозила вот–вот испортиться. Потемнев от злобы, он уже напоминал палача

из Конго:

– Не приедешь через сорок минут – можешь не приезжать вообще! – он в сердцах бухнул телефонную трубку. Та –

треснула. Но телефон, видавший виды, всё ещё работал, а дверной звонок спустя час – молчал. И тогда Мишаня

пошёл ва–банк: «Гостей ждём?.. Будут гости. Ах, Ваши волосы сырые! Я уже и сам весь сырой. Снедь, напитки на

столе… Осушим!»

Через полтора часа звонок у двери всё–таки зазвенел. Едва натянув трусы, он дошлёпал до неё босиком.

Язвительно покрутил замок: «Стоит. Кукла высушенная!»

Беспокойно оглядевшись, та прошла в комнату. Нежно–зелёное постельное бельё, сшитое специально для неё

Мишиной матерью, было загажено. Из–под одеяла бодро торчала копна ярко–рыжих волос. «Да. Как в розетке

закоротило…» Длинный веснушчатый нос с любопытством и опаской выполз из–под одеяла, обнажив молочно–

белое стареющее тело, всё, с ног до головы, усыпанное веснянками – «Я вся такая». – Да!

Опоздавший «ангел» потянулся к музыкальным кассетам.

– Это не твоё! – Мишаню распирало.

– Это – для меня.

– Твои – копии. Я сам это купил.

– А могла бы и я. – парировала она. – Тебя–то их покупать я не просила. Тем более не тебе их записали. – она

попыталась собрать хотя бы копии.

– Мешок принёс. Как порядочной…

– Один ссаный я уже видела. Под своим бельём.

Он грубо схватил её за плечи и пинком, как и был в одних приспущенных трусах, вытолкал её за дверь.

Тупо и больно, как птица о железную клетку, билось сердце «ангела». Плакать она давно разучилась. «Только бы

ничего не лопнуло внутри. Только бы не оборвалось…» – она сбежала вниз. Вздохнула резко и… не смогла

выдохнуть. На лавочке у подъезда спокойно и собранно сидел её отец.

– Шёл мимо. Думаю – дай зайду. Что–то у Иришки случилось. Чёрт с ним. Пойдём провожу.

Звёзды вздрогнули и зашевелились на небосклоне, будто чья–то рука привычно перелистнула звёздную карту. Они

пошли потихонечку, слаживая ритм дыхания. За ними, быстро семеня лапами, поспешал белый котик. Фонари на

улице уже выключили. Котик бежал уже вторую остановку и никак не желал отставать. Автобусы давно

отправились в депо, машин не было. А котик всё бежал. Наконец он встал, как вкопанный, пристально глянул в

глаза «госпоже» и тут же, обессиленный, бухнулся ей на ноги.

– Кот, ты откуда? – Ириша наклонилась, подняв его на руки. Тот запел мягко и мелодично, но дыхание его нет–нет

да и срывалось.

– И чего же мне делать–то с тобой? Ведь мне – ехать. Пап, пойдём в общагу ко мне. Оттуда нас с тобой никто не

выгонит. Заночуем. Ты уйдёшь утром. Я – посплю пару–тройку часов и поеду.

 

* * *

 

– Ой, какая экзотика! – вахтёрша пристально глянула на кота, подавая Ирине ключи. – С Вами – папаша Ваш?

– Да. – она кивнула головой. – Заночуем и он вернёт ключи на вахту, когда выспится.

– Похожи. Не перепутаешь. И где таких котов розовых красят?

– Розовых? – Ирина глянула на кота. Действительно розовый. – Ну пойдём, кот. Да ты – кошка. Будешь Вестой.

Будешь? – Та прикрыла глаза нежно–салатового цвета, как подведённые, огромные, с чёрными ресницами.

– Чем же тебя накормить? У меня только чай да булка белая. – Веста бодро лакала зелёный чай из миски и устало

щурила глаза. – Лапы твои сбиты. Как же ты долго шла. И что мне с тобой делать? Так же и я свои ноги собью, если

по пути не заберёт никто. – размышляла Ирина. Она черканула записку соседке, чтобы та, пока Ирина в отъезде

будет, приглядела бы за Вестой, постелила отцу и провалилась в сон.

Снились ей огромные чёрные кресла, по кругу – световые экраны и в центре их, в маленьком бассейне – мудрые и

добрые дельфины на хвосте. Вдруг в центре жёлтого круга появился ящик. Тут же в него полетели пластиковые

костюмы – скафандры, имитирующие человеческую кожу и волосы. Один был Андреем, а другой – Костей.

– Пираты. – отозвалось в её голове.

– И что же мне делать теперь? Ехать?

– Смотря по силам. – снова отозвалось в её голове. – Ты поймёшь, что это очень нелегко – держать чужую жизнь.

– Сегодня папа держит мою. И вот этот котик. Пардон, кошка.

– Все мы кого–то держим. Поначалу – нелегко вращать звёздное небо и контролировать Матрицу. Но со временем

привыкаешь.

– На дежурстве?

– Дежурство.

 

* * *

 

Будильник звеня, подпрыгивал в железном ведре. Веста тихонько трогала хозяйку лапой за щёку.

– Веста, ты остаёшься? – та, прищурив бирюзовые глаза, кивнула.

– Проводишь папу на работу. Пора. – Ирина наскоро собралась и сунула соседке записку в дверь.

 

По шоссе до Бариновой Рощи утренний ветер, холодный и влажный. Он пахнет речкой. Машин – почти нет. И

никто останавливаться не хочет.

«Всё, что правильно, делается легко». – Ирина это знала. – Если через полчаса не уеду, вернусь домой. – решила

она. И – слилась с холодным ветром, что нёс пряный запах полыни, торжественность папоротников и свежесть

сосен.

Если и стоит хоть иногда уезжать отсюда, то только затем, чтобы снова вернуться.

Маленький голубой пикап, развернувшись, резко затормозил. Дверца открылась. Ладный кругленький старичок,

до половины тела высунувшись из двери, мягко промурчал:

– Запрыгивай. До Владимира домчу. А деньги – убери. Не обижай. Прокачу, студентка. Во Владимир, аль дальше?

– До Владимира – это здорово. Но мне чуть дальше. – Ирина устроилась на переднем сидении.

– Значит, не студентка.

– Студентка. Только вчера диплом получила.

– Ну, это надо обмыть. У меня тут кофеёк. И печенье к нему имеется. Что–то ты бледненькая. Поди, не завтракала.

Ириша покачала головой, и тут же, улыбнувшись, уже грела холодные руки о горячий стаканчик. «Сладкий кофе,

печенье, машина. Тридцать три удовольствия. Интересно, ради чего?» – думала она.

– Ну что, выучилась. Теперь – уедешь в Москву, чтобы работать?

– Надеюсь, что нет. – ответила она. – Хотя в Москву звали. Крупным Центром Народной Медицины заведовать. А я

заведовать не хочу. Хочу работать. И куклой тоже быть не хочу.

– Ну, это заметно. – старичок горько улыбнулся. – Вот профилакторий Хрустального завода, откуда я тебя взял.

Запущен очень. Денег у них нет. Растаскали всё. И завод тоже, думаю, развалят москвичи–толстосумы. А то бы

работала в родном городе. И мы бы к тебе заходили «на огонёк».

– Я бы с радостью. Но меня и из Центральной Районной больницы уволили. «По сокращению штатов».

– Да… Я что–то и не приметил, что у нас в городе целителей – перерасход… Ай, случилось что? Я – Владимир

Иванович. Ты рассказывай. Путь долгий. Чужому человеку порой беду свою рассказать легче, чем близкому.

– Это так. Наш главный врач, Эйва, решила, что я буду диагностировать больных. А она их, соответственно

диагнозу – направлять в центр на лечебные процедуры. Всё так и шло. Но однажды одна ушлая тётка, минуя

кабинет диагностики, всё назначила себе сама. И… рухнула в зале лечебной физкультуры. Оттуда мне её уже

принесли, чтобы понять – почему.

Оказалось, что у тётеньки развёрстая язва двенадцатипёрстной кишки. И что она уже целых четыре дня бегает в

общей группе со своей меленой без направления терапевта, но с её ведома. Вкатили и терапевту и мне. Ей –

строгача. А меня – по сокращению.

Что ещё более неприятно – всю технику из центра, придуманную и собранную, нами же заработанную, вывезли по

приказу главврача и куда–то продали. Даже ванны с душем Шарко и лечебными травами, рабочие магнитофоны,

мебель и прочую ерунду…

А когда узнали, что мы планируем небольшой фито–бар с лечебными чаями и коктейлями – просто на ушах

стояли: «Запретить! И всех разогнать.» Разогнали. Всех.

– Ну это не удивительно. – Владимир Иванович качнул головой. – Зелёная жаба и врачей не минует. Оттого и

полисную медицину вводят. А людей–то простых потому и жалко. Сдаётся мне, что скоро с этой полисной и

помощь–то оказывать нам некому будет. Все станут полисов ждать.

Зелёные ёлочки выстроились на обочине, как в очередь, и разочарованно покачивали ветками.

– А вам, значит, зарплату из общего бюджета платили, и вы ещё побочно зарабатывали?

– Да. Эйва устроила во второй половине дня – платное отделение для желающих врачей и приезжих.

– И много приезжих было.

– Много. И почти всегда. Эйва и сама вела сеансы су–джок терапии.

– Ну тогда это многое объясняет...

– Да наши зарплаты вместе с бюджетными были в полтора, а то и в два раза меньше, чем у врачей–ортодоксов.

– Ну они–то язв не видят.

– Или не хотят видеть…

– Да, девушка. Вы, похоже, с характером. И работать Вам непросто будет. Я тебя подальше Владимира провезу. А

там, на повороте, кто–нибудь захватит тебя до Белькова. Дай Бог не последний раз свидеться с тобой.

Иванович было рванулся, чтобы помочь ей вынести вещи.

– Спасибо, я сама. – Ириша полезла в сумочку за деньгами.

– Я сказал – не возьму. И не обижай меня. Топай, куда собралась. И возвращайся в родной город.

Он притворно–строго хлопнул дверью, козырнул и скрылся за поворотом.

 

* * *

 

Ёлочки–сосёночки странно замерли, как это обычно водится перед бурей. Но бури не было. Не было ни облачка

на ясно–лазоревом чистом небе. Не вздрагивали от ветра листья берёз, и вязы с достоинством хранили глубокое

молчание. «Вот также и мы с достоинством, храня молчание, будем ждать своей попутки.» – думала Ириша. – Что–

то я разболталась ни в меру.

Резкий порывистый ветер рванул рукава её «крылатки». Взлетели вверх ветки елей и сосен. Огромное бело–сизое

облако накрыло пригорок и поползло к шоссе. Там оно странно сгустилось, налившись серым дымом и – поползло

по асфальту. Потом что–то треснуло внутри него, будто молнии разрядились разом и – выплюнуло на асфальт серо–

серебристый эллипс. В мгновение ока эллипс вытянулся в стрелу и заворчал, приближаясь к ней по шоссе.

Спортивная серебристо–серая машина странной конструкции, вытянутая спереди, как самолёт и обтекаемая ветром

с боков, встала перед «студенткой», как вкопанная, приоткрыв дверцу:

– Залезай скорей, растяпа. А то опять опоздаешь. – долетело до её ушей. Не веря себе, она вспоминала знакомые

нотки мужского металлического тембра.

– Ну, и долго ещё стоять будем?

Она недоверчиво и осторожно добралась до кабины, глянула в переднее окошко и – обомлела…

«Серебряный игрок» сидел за рулём и нетерпеливо смолил в открытое окно.

– В Бельково. Отвезёшь?

– Рядом высажу. – он выстрелил щелчком недокуренную сигарету, предварительно притушив пальцами. И, уже

приближаясь к заветному повороту, выдал торопливо и цинично: «Не хрен тебе делать в Белькове. Тебя в другом

месте ждут. Но об этом – никому.»

– И кто… ждёт? – у «растяпы» пересохло во рту, но мозг всё ещё оставался быстрым и собранным.

– Тут везде… – игрок помялся, – правительственные дачи. А тебе, детка, – он цинично сплюнул, – на полигон.

– В расход, что ли? – Ириша недоумевала. – Ну захотели бы кокнуть – раньше бы кокнули.

– Дело не моё. – игрок зашевелился. – Я только довёз.

Он хлопнул дверью и пропал.

 

* * *

 

Под ногами теплел жёлто–бело–чёрный песок полигона. Кремнезём и оплавленные окатыши кварца, вперемешку с

такими же – чёрного, будто гагатового, стекла. Песок гудел и, казалось, двигался под ногами. Будто конденсатор и

озонатор, одновременно работающие где–то под землёй, гнали его к центру огромного плато. Ирина мысленно

огляделась. «Внизу явно кто–то есть, если машины работают. А поверху, на плато – никого. Остаётся ждать. Только

вот кого? Снизу – охлаждают. Может, в холодильниках что–то хранят? Или кого–то? А может, что–то горячее придёт

сверху.

Песок под её ногами дрогнул. Воздух нестерпимо сгустился так, что стало тяжело дышать. Каждая клетка тела

налилась свинцом. Её потащило вверх. С трудом преодолевая боль, она пошла на гул, доносящийся сверху. Вдруг

гул сменился тошнотворным ревущим звоном. И – будто колокол, ударив, взорвал площадку. Её снова потащило

вверх и в сторону. В глазах потемнело. Руки упёрлись в холодную металлическую цепь. Цепь нагревалась. Она изо

всех сил вцепилась в неё, чтобы не снесло.

Звук колокола – тонкий, пронзительный и резкий, будто скальпель, вошёл в её мозг.

«Мы потеряем всё, к чему так долго стремились. Возможно, начав войну, не сможем вернуться.» – услышала она.

– Она нас слышит. – раздалось откуда–то снизу глубоким старческим басом.

– Она нас видит. – вторил молодой высокий режущий истеричный фальцет.

Белое пятно забрезжило у Ирины перед глазами. Воздух плыл. Тело раздирало, – чувствовалась заоблачная

радиация.

Она тревожно глянула под ноги. Мелкие куски разорванной обуви висели по бокам её пальцев на ногах. Куски

разорванной «крылатки» и брюк – валялись рядом. Золотое тело её в восемьдесят четыре метра, совсем без почёта,

обвитое тяжёлой железной цепью по рукам (чтоб не смело), стояло на бордовой бархатной дорожке, по бокам

шитой золотом.

Низкий глубокий гул сменился тонким звоном, режущим мозг. Она ждала. Но никого не было вокруг. Ни машин, ни

самолётов, ни людей, ожидаемых на этой бархатной дорожке в эскорте встречающих. Никого.

Белое облако, приняв очертания овала, перекрещенного двумя золотыми молниями, сгустилось, превратившись в

банальную мелкую «летающую тарелку», скорее – в две, скреплённые меж собою вспыхивающими сине–зелёными

«винтами», постоянно бродящими по центру при каждом встречном движении мягких лазеров. «Тарелка» резко, без

манёвров, пошла вниз. Вскоре – на расстоянии Ирининых глаз – в восемьдесят с лишним метров, зависла над

землёю, спустив шасси. Мелкое злобное существо скелетообразного вида, в метр с небольшим, с белёсою кожей,

натянутой почти до затылка, с ненавистью и одновременно с опаской глянуло на Ирину.

– Мать… Мать… – заскрежетало в воздухе.

И то ли он выругался по–своему, то ли имел ввиду нечто сакральное… Трудно было понять. На секунду «он»

задержался, оценив ситуацию, поморщился, как от боли, и вернулся к себе на борт, восвояси. Шасси поднялось

вверх, «тарелка» вспыхнула и пропала.

Яркая вспышка света, с болью пополам, резанула Ирине с темечка, и ничего больше не осталось на алой

бархатной дорожке, кроме отрепьев одежды да рваных кусков кожаной обуви. Лишь песок под дорожкой двигался,

бродя вправо–влево–вниз, по кругу.

 

* * *

 

– Мать… Мать… – снова услышала она. – Вот ты и вернулась.

«Куда же я вернулась? Я, наверное, умерла.» – пронеслось в голове у Ирины.

– Конечно. Для людей ты умерла. Сделала то, что должна была сделать. – услышала она глубокий старческий

голос.

«И никто не узнает, где могилка моя» – съёрничал Иришин ангел.

– Да вот она. Или забыла? Твоё место давно тебя ждёт. Далай–лама XIV–й, язвительно улыбнувшись, отправил её к

ступе. – Твой дом всегда тебя ждёт. Ничьи знания и ничей опыт не пропадает. Люди придут сюда. Йогины придут

сюда. Далай–лама придёт сюда, если что–то забудет.

Её неумолимо потащило влево–вниз, к ступе.

«Не пойду». – решила Ирина. – Ломиться. Вниз, к Белому Камню. И – к выемке в стене, где ходит кирпич. Домой.

– Конечно. – Лама улыбнулся. – А по другую сторону стены уже ждут. Агарат и фэр Ардос. (Это он искалечил руку

тебе. Не заморачивался. Так отсканировал всё, что нужно было. Помнишь, поди, ремни на узком каменном столе?)

Агарат давно заждался. Замуж хочешь?

Приступ боли, злости и обиды на Далай–ламу вышвырнул её из ступы и из следующего тонкого тела. Отрепья

лопнувшей кожи её слетели вниз, к ступе. Тут же прилетели голодные птицы и пожрали их.

– Ступа твоя – пятая. У пирамиды Венеры в городе богов. Всё, что нужно, найдёшь там. – услышала она мягкий

глубокий женский голос.

«И там – ступа. Что ж, пойдём туда. – Как быстро, оказывается, можно двигаться без плотного тела.»

 

* * *

 

Статная желтокожая женщина в жёлто–зелёно–синих одеждах, с покрытой головой, сидела слева от шестой

пирамиды в городе богов. Глаза её алчно вспыхнули, почуяв «чужое приближение». Она что–то быстро спрятала в

складках своей юбки у маленького, расшитого серебром фартука.

– Это принадлежит Аре. Не тебе. – Ирина мягко и настойчиво увещевала молодую женщину, встав над её теменем.

– Ты – только жрица, хранительница. Это вещь дана тебе на хранение. Верни же раковину. Положи её слева, в

нишу. Там, где она лежала всегда.

– Никогда… Никогда! Слышишь?!. – закричала жрица. – Власть здесь принадлежит только мне. А ты – нечистый

бесплотный дух.

– Нечистый?!. И это – моя жрица?!.

Ангел Ирины негодовал. Полные ноги женщины, обутые в кожаные сандалии, шитые серебром, голубыми и

зелёными камнями, оторвало от земли. Её швырнуло вперёд–влево к старой женской раке, где почивала её

предшественница, такая же жрица дождя и хранительница Даро. Лбом своим строптивица проломила кирпичную

стену, (но только не свою голову), прах предшественницы, разлетевшись, покрыл голову и плечи её. Она изо всех

сил вцепилась в свои юбки, но раковины не отдала.

– Я лишаю тебя сана жрицы и всех прав, с ним связанных. Ты уйдёшь. И безумная, (Потому что – безумие –

оскорблять тех, кому служишь и то, во что глубоко веришь) будешь бродить по городу. И люди станут давать тебе

милостыню из сострадания. Если оно ещё осталось у людей.

Безумную строптивицу приподняло в воздух. Тело её швыряло из стороны в сторону до тех пор, пока к крипте у

красной стены не упала, открывшись, хорошо отполированная морем, голубая раковина.

Сине–зелёный экран внутри неё вспыхнул:

– Ара, девочка моя, что с тобой?

– Мама, я потеряла тело. (Тело клона) – она поправилась. – Моё здесь – огромное. Но они улетели. – рёк ангел.

– Они улетели… Конечно. Они должны были улететь. Подумай, куда бы ты хотела попасть?

– Домой. Но мне пока – рано. Я здесь уже взрослая. У меня есть семья и дети. Пока не могу. Агарат здесь и фэр

Ардос.

– Я знаю, Ара. Когда смогу – буду с тобой. Закончи то, что ты начала.

Экран погас. Раковина закрылась сама собой. У развороченной крипты сидела юная девушка с голубою раковиной

в руке. Она тревожно вглядывалась в небесную гладь.

– Арта? Что ты там увидела? – настоятельница храма пристально вглядывалась в небо, стараясь угадать, что же

такое прочитала девушка по облакам. Но облаков не было нигде. Небо было чистым и ясным, как зеркальная гладь,

которая только что спряталась в недра древней голубой раковины. – Прости мне моё любопытство, Арта. Что же

здесь было? И что ты там увидела?

– Ару. – девушка встрепенулась. – Она сейчас во мне.

– Гм… – старая жрица пожевала губами… – с Арой может общаться только хранительница Даро.

– Вот они и пообщались… – девушка окинула привычным взором развороченную крипту и раку и, указав одними

лишь глазами на хранительницу Даро, продолжала: «Уберите Даро в крипту, в раку, вниз, слева. Где и должно ему

быть. Это коммутатор. И пудреница одновременно. Ара ещё придёт за ним. В моём теле или в чьём–то другом. Это

неважно. А хранительница ваша получила то, что заслужила…»

– Арта?

Девушка властно протянула настоятельнице голубую закрытую раковину – Даро дождя:

– Убери, пожалуйста. Я вернусь за ним. Скоро. – она сунула Даро в жёлтую морщинистую ладонь её. Нежно–

голубой перстень дракона вспыхнул на жёлтом морщинистом пальце, осветив её всю. Та неожиданно ойкнула.

– Мама… – вдруг прошептала девушка. – Мамочка моя… – и слезинки, крупные и безутешные, побежали по её

щекам. По небу раскатился гром. Золотою змейкой сверкнула впереди маленькая молния, и капли дождя – крупные

и круглые, как слезинки, засеменили по красной площадке, прежде усердно вымощенной красным кирпичом.

У разрушенной крипты с обезумевшим лицом, грязная, злобная сидела прежняя хранительница Даро, отчаянно

шаря по карманам своей юбки. Фартук её был разорван ею же самой, волосы растрёпаны. Покачиваясь из стороны

в сторону, она выла:

– Никогда! Никогда… Вся власть над дождём здесь принадлежит мне. Здесь всё – моё! Моё!

– Конечно, твоё. – Настоятельница мягко приподняла её с разрушенной кирпичной кладки. – Пойдём, Наргис.

Сёстры обмоют тебя. Ты насытишься и отдохнёшь. Все кирпичи на полу в храме – теперь твои. И совки. И мётлы. И

тряпки. Тоже твои.

Она невольно обернулась к молодой девушке:

– Арта, что же мне делать с тобой? Ведь ты ещё так молода! Тебе ещё четыре года до инициации…

– Так инициируй! – ясно и отчётливо прозвучало в её голове глубоким грудным контральто.

 

* * *

 

– Ты всё забудешь, Арта, – пел голубой луч. – Останутся только обрывки воспоминаний. А бесчувствие и

безмыслие вообще порождают Тьму. Помни об этом.

Мягкое тёплое прикосновение ветра, как поцелуй, разлился по её макушке.

Сегодня она, как послушница, убирала крипту и, как неприкасаемая, аккуратно, кисточкой, сметала прах древней

жрицы, хранительницы Даро. Редкие странные картины вспышкой отпечатывались в её мозгу. Она их не прогоняла.

И ветер доносил ей тонкий запах голубых лотосов и пряных мускусных роз с тех времён, когда они ещё не имели

шипов.

 

* * *

 

О, каменный город со своими призмами, озёрами и зеркалами! Древний забытый Корабль, оставленный богами на

Земле. Оставленный и забытый. Корабль, который живёт сам по себе. Неувядаемая, бессмертная ветвь, которая

сама же себя и производит.

– Здесь как в корабле, Ара… – будто белыми пчёлами гудело в груди её женским контральто.

Пчёлы сновали повсюду. Каждая – вопила, орала и жужжала так, что трудно было что–либо разобрать. Тёплая

золотая точка потянулась к её глазам. Ирина всем своим существом уцепилась за неё. Пойманная точка стала

золотым мячом. Мягко, как в масло, вошла она ей в лоб. Пчёлы – отваливались, уплывали от зеркальной глади, как

от иллюминатора.

– Здесь как в корабле. Всё то же. – звучало контральто. – Сконцентрируйся. Найди свою ячейку. Как в кабине. Чем

сильнее желание, тем ярче твой луч. Луч пройдёт сквозь призмы крутящихся зеркал в Городе Богов и отразится в

Матрице. Только не трогай зеркал Хроноса! Они вогнутые. Затянет – и не вернёшься. Движение частиц в закрытом

пространстве турбулентом соберёт то, что было рассеяно. Быстрота мысли ускорит турбулент.

Там, где проявлены три точки, луч будет рисовать, как на табло. – Поднимешься на большой скорости выше –

найдёшь другие точки. – Пойдёт уплотнение голограмм. Работай! Всё то же, Ара.

И она забыла обо всём другом. Яркий луч – вспышкой выдернул её и вышвырнул в кусты спелого боярышника.

Кусты затрещали, а тело пронзила острая боль. Цепляясь за ветки, она пыталась приподняться. Тело – ныло от

мелких ссадин и ушибов. Руки сами собой потянулись к спелым ягодам. Ягоды придали ей сил. Качаясь, она шла по

веткам, сплёвывая жёсткие зёрна. Шорох веток в ушах её постепенно переходил в какой–то другой, свистящий

шорох, потом в грохот. Так она шла и шла, пока что–то огромное, тёмное и грохочущее не преградило ей путь.

Так голую, всю перемазанную соком чёрного боярышника, обваленную птичьими перьями, покрытую синяками и

ссадинами, её выдрали из–под колёс «БелАЗа».

– Чего тут у тебя, Ваня?!. Собачку сшиб? – рыжеволосая полноватая красавица, статная и оборотистая, высунулась

из окна.

– Да нет, знаешь. Голые куры с неба падают. Только что не замороженные.

– Да ладно тебе!

– Да. Но неощипанные. – он приоткрыл заднюю дверь и бросил голое женское тело на крытый диванчик: «Маша, я

сбил её. Прикрой чем–нибудь от греха подальше. Вроде, живая».

– Ну, если живая, очнётся. – на неё набросили линялое одеяльце. Машина набирала обороты.

– Только бы Васька не увидел, когда проснётся. Срамота!

Васька – шестилетний мужичок в мешочке. Крепкий, рыжеволосый, разлепил слипшиеся ото сна золотые ресницы,

и смекнув, в чём дело, опять притворился спящим.

Дождавшись, пока мать задремала, он прокрался к ящику с продуктами, достал бутылку минералки, пачку

печенья и чистое полотенце.

 

* * *

 

Ирина очнулась от того, что кто–то настойчиво и деловито оттирал её чем–то мокрым.

– Ты кто? – она попыталась подняться.

– Васька. А ты лежи и не тряпайся. А то мамке скажу.

Она улыбнулась: «Не буду.»

– Жрать хочешь?

– Нет. – она покачала головой.

– Башка–то болит?

– Немного.

– Ты ляг. И притворись, что спишь. А я тебе аспирину принесу.

Он завозился. Аккуратно сложил в корзину с бельём грязное полотенце и – пропал.

Потом нежданная гостья снова провалилась в сон. Проснулась – от того, что кто–то сопел возле неё, заходя справа

и слева. Мягкий пушистый плед в синюю клетку согрел её, как в детстве. Тёплая нега, разгладив лицо, заставила

забыть все ужасы и боль.

– А ты – красивая. Печенье будешь? – Васька заманчиво похрустел чипсами у её уха.

– Спасибо. Кто–то обещал аспиринчику.

– Так вОта. – он быстро разодрал металлический блистер, открыл бутылку с водой и уже собирался сунуть ей в рот

таблетку.

– Мне – половинку.

– Я тебя подержу. А ты пей. – он зашёл ей за спину. Она с трудом приподнялась.

– Чего, из горлА не можешь? Я ж говорил… Я сейчас…

Он снова пропал, но ненадолго. Пластиковый стаканчик, до половины наполненный водой, прыгал у её губ, но,

пойманный, был постепенно осушен.

– Отсидисся. Чайку попьёшь с печеньем. Я заварю.

Гостья понемногу приходила в себя.

– А пойдём телевизор смотреть! – Васёк потянул её за руку.

– Здесь?

– В вагончик. Там не пахнет. А то когда у соседа собаку сбили – её рвало. Тебя–то не рвёт?

– Да нет вроде.

– Ну и пойдём. Мамка с папкой всё равно в кабине. Они мясо возят. Тебя пока не увидят.

Он галантно проводил её в вагончик, усадил на диван, крытый плюшевым пледом, налил чаю. Рядом – положил

открытую пачку печенья:

– Я – сейчас!

Вернулся он с замороженной курицей, деловито держа её за лапы.

– Вась, – она удивлённо приподнялась, – а что ты с ней делать будешь?

– Я – ничего. (Он помотал головой.) А ты – на голову надень. Помогает.

Она прыснула. Васёк подошёл к ней сбоку, оценил ссадину на её виске, огромный синяк, темнеющий во лбу: – Эк

тебя подсветили! – И – шлёпнул ей на лоб сырую курицу.

Дверца вагончика распахнулась, приподняв занавеску:

– Ну вот, Маш, я ж говорил: «Курица к курице!» С чьей ты панели, курица длинноногая? Бежала–то от кого? С

самой Белоруссии с нами едешь. – Маша забрала у неё из рук курицу и быстрым движением швырнула ей в лицо

полотенце: «Утрись!»

– От себя. – Ирина поглубже закуталась в плед.

– Это хорошо. – Иван приосанился. – Значит, искать не будут.

– И куда вы… со мной?..

– А высадим где–нибудь на дороге. Там сама докандыбаешь. Идёт?

– Идёт. – она кивнула головой.

– Дальнобойщики – народ сердобольный. Подлечишься. А дальше можно снова на панель. – Иван понимающе

улыбнулся.

– Да не проститутка она! – Васёк завопил, запустив в отца пакетом из–под недоеденных чипсов.

– Что, сам проверял? – Иван, язвительно приподняв указательный палец, щёлкнул сына по носу.

– Проверял. – Васёк сочувственно шмыгнул носом.

– И плед свой отдашь?

– Я его ей подарил.

Шофёр картинно пожал плечами: «Мужик растёт. Чаем напоил. Курицу поднёс… Короче! У Вашутинской фермы

встанем мы. Там – сама.»

 

* * *

 

Ирина выпрыгнула из машины сама. Приземлилась как–то неудачно: заломило бедро, да и ноги держали её плохо.

Она поглубже запахнула плед.

Смеркалось. В мозгу коротило от звука работающей автономной электростанции и визжащего насоса. Пахло

куриным дерьмом, мазутом и гадкими дешёвыми сигаретами. Она пошла на звук наугад.

– Гляди, Ваня. Мы тут в ночной о бабах на дискотеке мечтаем. А бабы, оказывается, с неба падают. К кому это она

в одном пледике, а? Помытая, пришпандоленная.

– А хоть к нам. Не боись. Заходи справа. А я слева путь отрежу. Не уйдёт.

Сквозь шум Ирина не всё услышала, но смысл разговора уловила.

Она ещё быстрее пошла на звук работающего насоса. Под руками на уровне глаз её оказалась распределительная

коробка. Её качнуло. Она изо всех сил вцепилась в торчащие провода.

…Яркая белая вспышка, сопровождаемая отборным матом, всё поставила на свои места.

На земле, покрытые песком и копотью, корчились от боли незадачливые вояжёры. Свет на всей ферме погас.

– Макс, ты жив? – прошелестело слева от коробки.

– Вся поясница и ж…па онемела, как от электрошокера.

– Вон чего ты знаешь! А эта… где?

– А чёрт её знает? Болтала чего–то не по–нашему. Может, травить кого пошла или грабить?!. – Макс дёрнулся и

затих.

– В одном пледе?

– Да, Ваня. Шпионки так и ходят. Топай ножками до рации. Ментов вызывай.

– У–у!

– Топай, сказал! Телефон накрылся. Я – никак.

– Понимаю, в ж…пу раненый…

Ваня Перов, пугливо озираясь по сторонам, короткими перебежками драпал в «дежурку».

– Товарищ майор! – завопила рация. – Авария на станции. Здесь шпионка. Вырубила всё. А говорит не по–нашему.

– Ваня, ты что ли? – раздалось в ответ. – Опять нажрался. А инопланетные корабли у тебя там не летают?

– Чист! Как стёклышко. Скорей, товарищ майор.

Тот шагнул к столу, почесал в затылке, допил свой остывший чай с лимоном и выдал:

– Электротехника. Механика. Наряд в Вашутино! Срочно. Проблему с диверсией – проверить!

Через минуту рация снова завопила:

– Товарищ майор! Вы правы. Тут корабли… Вобщем – шары огненные. Огромные по городской дороге. А эта…

Шпионка. Инопланетная.

– Да, Ваня. Наряд выслал. Ты встречай. А ещё лучше – проспись… Если не один. С ребятами побеседуй. К

психиатру сходи.

 

* * *

 

Ранним августовским утром Эдвард Алексеевич Землянский, местный психиатр Гусь–Хрустального и местная его

знаменитость, трусцой отправлялся к месту работы после очередного летнего отпуска. «Самое время – искупаться.

– думал он. – Шорты – мокрые. Футболка – хоть выжимай. Да не вписываемся по времени. Душ. Разминка. О–па!.. –

он в недоумении потряс головой. У входа в корпус, в чём мать родила, прикрытая синим пледом в огромную клетку,

топталась молодая уволенная врачиха с реабилитационного.

– Ириша… – тихонечко позвал он. – Перекупалась что ли?

– Не–а! – та потрясла головой. – Коробку ищу. Распределительную. А то закоротит тут всё.

– Да, милая. Как тебя закоротило! Сама доберёшься? Или проводить?

Он заглянул ей в глаза. – Да. Усталые. А зрачок – небольшой…

– Проводить… Куда? В психушку что ли? – (она встревожилась).

– Ну, слава Богу. В памяти ещё… Сама–то доберёшься?

Та кивнула головой и – снова пошла по стенке «коробку» нашаривать.

«Ладно. – решил он. – Переоденусь. Санитаров попрошу. Коль не ушла – пусть заходит в гости. А ведь я её на

стажировку просил. Переманить хотел к себе в отделение… Да!.. Что жизнь делает с человеком?..»

Через десять минут ему позвонили:

– Эдвард Алексеевич, задержитесь немного. Разговор есть. Из ФСБ. Срочно.

Переодетый, свежий, он сидел за столом, прикидывая цель разговора.

В кабинет вошли люди в штатском. На стол легли фотографии обожжённых перепуганных мужчин и… наскоро

состряпанный фоторобот молодой «перекупавшейся» врачихи:

– На психическую вроде не похожа. Нет у Вас такой в Вашем контингенте?

Он кивнул: «Наша девушка. А натворила–то что?» Те помялись.

– Да говорите уж! Не убила никого?

– Не убила. Обожгла охранников. Коробку распределительную сожгла, насос и так… по мелочи.

– Ну, по мелочи вы бы не пришли.

– Да там чертовщина какая–то: тарелки летающие, шары, вспышки.

– Ну, это она может… (Он улыбнулся). – Я думаю, защита была в состоянии аффекта.

Те кивнули: «Гипноз понятен. Или «фью–фью». – один из них просигналил «морзянкой», выставив палец вверх. –

Понятно. Она вообще – нормальная?»

– Более, чем многие. – психиатр усмехнулся. И они вышли так же неслышно, как вошли.

Эдвард рванулся из кабинета: «Только бы не зацапали девчонку! Жалко…» Он обогнул корпус, прошёлся по

летнему садику… – Ушла. Вот и хорошо.

– Эдвард Алексеевич, Вы девушку в пледе ищете? – местный авторитет клиники, «астролог» Федя пристально с

интересом всматривался в его глаза. Глаза Эдварда были прикрыты очками. А что за линзами разглядишь? Всё

расплывается. Встревожен. Значит, не такой уж он «козёл», этот Землянский. Умный мужик. Понимающий. Главное

– не бессердечный.

– Ушла или увезли? – психиатр демонстрировал равнодушие. Федя это отлично понимал.

– Телепортировалась. – поправил он. – Но это ненадолго. Сил потеряет много. Пойдёмте–ка, одну вещь покажу. Но

это – между нами. – Федя отправился к стене, у которой Эдвард оставил девушку. – Смотрите: «Астролог», так

же, как и Ирина, прошёлся рукой по стене. Встряхнул её, будто ожёгся:

– Вот. На мою руку смотрите.

Федина рука вдруг вспыхнула и начала таять. – Так как–то… – он резко отдёрнулся, как от электрошокера.

– Да… – помямлил психиатр. – Если б все знали как, давно б ушли… А ты что же не уходишь?

– Работа есть. – пояснил Фёдор. – И все так всё–таки не могут. Я вот, например, побаиваюсь. Развалит на

частицы… А что, если и не соберусь вовсе? Думать нужно очень быстро. Пока – не могу.

– Спасибо, Федя. Впечатлён. Каждый феномен – затраты жизненных сил. Главное потом – чтобы было где поспать.

– закончил врач.

Они вместе прошли по аллее и – разошлись в разные стороны: Федя – в палату, а Эдвард – как ни в чём ни

бывало – к себе в кабинет.

 

* * *

 

Как это правильно сказано: «Главное – чтобы было, где поспать». Спала Ирина дома, в собственной кровати.

Никто её не тревожил. Скорее – наоборот. Она вскрикивала, металась по постели, но не встала ни к обеду, ни к

ужину этого, ни следующего дня.

Муж понимал: не трогал, не будил. «Мало ли что: шаманская болезнь. Может, что–то важное делает сейчас или

где–нибудь далеко в дороге. Серебристая нить на сотни и тысячи километров разматывается. А оборвать её – так

легко…»

– Ты слышал, слышал?.. Во жварит по–латыни! А это – испанский, а это – уже итальянский язык. – возле постели

кругами нарезала её дочь–подросток. Ей не терпелось пообщаться.

– Это – эсперанто. Наверное. Ты не трогай её, Асенька. Не буди. Проснётся – сама расскажет, где её носило. –

отец заботливо подоткнул под жену одеяло. – Да… – подумал он. – А ноги–то в песке. По самые колени. И руки и

ноги в ссадинах. Сама – с фонарём во лбу. Наверное, об пол долбанулась. Но ссадины… Да!

Ася бегала за блокнотом и ручкой, всё пыталась записать хоть что–нибудь.

– Так быстро жварит… А это – хинди или санскрит… А это – английский… Она с кем–то не соглашается. Говорит,

что так нельзя поступать. Что обстановка другая, что время теперь – другое. И что это опасно для всех. М–да!

– Оставь её. Проснётся – сама расскажет.

– Фиг она нам чего расскажет, папка. Готовь годжи и чай травяной. Глаза дёргаются, значит пошла в стадию

быстрого сна.

Он тихонечко вышел из комнаты. Несколько минут спустя дверь в комнату снова открылась. Туда вплыла

табуретка, крытая вьетнамской соломкой. На ней – в тоненькой вазочке покоилась мускусная иранская роза цвета

фуксии и чайничек с травяным чаем.

Ни слова ни говоря, он обвёл цветущей головкой розы её голову, руки и плечи. Потом вообще бухнул её Ирине

под нос.

Чуткие ноздри задёргались, бледное лицо её сморщилось. Она недовольно вспрыгнула с кровати и… укрыла ноги

одеялом.

– Я не спрашиваю, где тебя носило. – муж вернул розу в вазочку. – Спала – долго очень. Мы уж тут

заволновались.

– Ма… А чего тебе снилось? – Ася испытующе уставилась на её подбородок.

– А вот это и снилось, Асенька:

«Ба – аль – Си – дор,

Ма – а – тя

Ка – а – тя

Ка – а – ря…» (Мыслью сияющая, подобно отверстой двери к Солнцу, Великая Мать, чем ты можешь послужить

нам?)

Домашние, удивлённо вскинув брови, соображали.

– Да тут и думать нечего! «Эй, Ма–а, что мы можем поиметь с тебя?» – Девиз серых. – Вот как–то так… Прозаично.

– Да… А песочек–то и чёрный, и белый. – Ася задумчиво улыбнулась, глядя в пол.

Под окном заорали, загоготали. Ирина чуть приоткрыла окно.

– Эй, бабоньки, у кого с балкона пледик унесло? Уж двое суток пытаю. Пока – солнце. А как дождь пойдёт? –

соседка снизу кивала головой на деревце с чёрным боярышником. На нём аккуратно, как на просушку, висел

синий плед в крупную клетку. Все молчали…

 

* * *

 

Август щедро сыпал дарами: ветки чёрного боярышника заманчиво заглядывали в окна нижних этажей. Сбоку

под окнами рьяно набирал силу и цвет шиповник. Люди тащили домой ягоды черники. Та уже отходила. По лесам

заалели брусничины, вспыхивая и подставляя солнцу розовеющие бока.

Казалось, всё кипело жизнью и набирало силу, чего Ирина не могла сказать о себе. Ей хотелось тёплого солнца,

ей хотелось глотка свежего ветра. Но люди годами несли свои проблемы, с утра и до ночи, не оставляя ей ни того

ни другого.

Тогда она искала поддержки у камней. Кристаллы – мудрые: тёплые и холодные, неспешные и быстрые несли ей

успокоение и силу. У них она искала совета, принимая решения.

Ирина достала свой любимый перстень с гагатом. Но тот странно завибрировал в её руках и – бухнулся об пол.

Овальный чёрный камень, лёгкий и тёплый, покрытый замысловатою гранью, – выскочил из своей колодки,

закружился и убежал под диван. И, – будто высвободилось что–то из–под серебряной колодки, долго сдерживаемое

камнем. Маленький бесцветный скорпион, выпав оттуда, быстро засеменил лапами, угрожающе выставив кому–то

поднятый хвостик. Он поднялся по стене, раздумывая, будто прощаясь с ней, («как папка» – подумала она. Теперь

– совсем одна.) – и был таков…

В дверь постучали. На пороге стоял чёрный дворовый котяра, – худущий, облезлый. Он пытался мяукать. Но звука

– не было. Из мелкой зубастой пасти шёл инфразвук. Глаза – жёлтые, озлобленно–жалостливые, лапы – кривые.

Кота качало, но он настырно пёр в дверь. И из–под двери несло серой. Ириша содрогнулась.

– Мамочка, мамочка! Давай возьмём. Он такой красавчик… – Ася, поправив за спиной ранец, хитренько

улыбнулась.

– Настя…

– Ну мам…

– Ты – в школу. А ухаживать – мне?

Ася уже вошла, быстро внеся с собою «красавчика». Тот – трескал всё, хватая, откусывая и не жуя.

– Он бежал за мной с самой школы. Наверное, на стройке родился. Там их трое было. Мамочка, правда – он

красавчик?

Ирина кивнула и тут же покачала головой.

– Посмотри, какие у него глаза! Огромные, миндалевидные. А нос… А какая у него грация!

Асю, на ходу схватившую что–то быстренько пожевать – будто ветром выдуло из дому. А кот остался.

«Какой ты, брат, странный, – размышляла Ирина, – мутант просто, а не кот. Задние лапы – драконьи. Передние –

шерстью покрытые, птичьи. Когти – голубые и иссиня–чёрные. Раза в три–четыре длиннее обычных. Нос чуткий,

кожаный, совсем не кошачий.

Сверху что–то пискнуло. Она навострилась. Белый мелкий скорпион со стены прыгнул коту на голову и

забоксировал передними лапами. Тот попятился, присел.

– Поаккуратнее, пожалуйста. – прошелестело в её голове. Огромная рыжая сколопендра с раздвоенным хвостом,

затянутая в железную броню, метнулась ей под ноги и – замерла.

– Нас много здесь… – зашелестело со всех сторон, опускаясь с этажей и перекрытого мусоропровода. – Мы не

очень хотим тебя видеть.

– Я не трону. Но… не приближайтесь.

– Ну, и чего мы стоИм? – кот испытующе глянул ей в глаза. – Это – не моя память. Расползётся – потом не

соберёшь! Я держу её. Хочешь, чтобы тобой управляли? Делай что–нибудь.

– Держу. – перед глазами Ирины поплыли мелкие избушки хуторов на окраине леса, странные могильники, где не

было вовсе человеческих останков, теперь уже застроенные кирпичными городскими высотками. «Память какой–то

ведьмы. – мелькнуло у неё в голове. – Ничего себе – носители! Та ещё флешка…»

– Проходи, деточка. Места хватит. Я потеснюсь. – голубая ярко–крашеная могильная оградка приветливо

распахнулась перед нею. – Тебя здесь не обидят. – маленькая ясноглазая старушка стояла у могилы.

– А я что уже – умерла? – как можно мягче пыталась выяснить Ириша.

– Для людей ты давно умерла. Тебя ищут. Бельково. Белый камень.

«Кто же меня ищет?.. – рассуждала Ирина. – ФСБ… Зачем я им? Друзья... Я бы почувствовала… Живые или

мёртвые?»

Старушка выдала, что хотела. Потому – замолчала, развернулась спиной и стала горсткой белого тумана.

Бельково… Белькова Вера Николаевна. Белый Камень. Алатырь. Кому же бить по Алатырю? Богам или людям?

«Положил семена жизни на Белый Камень Алатырь. И Слово моё крепко.» – вспомнила она. – Если «семена жизни»,

значит – речь о живых. А если семена – это жертва на Алатыре?

– Жертвой и будешь… – прошипело с пола.

«Возможно. – промелькнуло у Ирины в голове. – Но не вашей! – Спасибо за доставленное сообщение. Стань чем–

нибудь добрым и красивым. А теперь – прощай.»

Дальше тапки многоножка не ушла. Тонкий, ржаво–рыжий ковёр собравшихся скалапендр, порвался. Фрагменты

порванного ковра примолкли, а вскоре и вовсе расползлись кто куда. Кот утвердительно кивнул. Прежде, чем

стать жертвой, недурно бы понять: кому она нужна и кому ещё можно помочь.

Перед глазами Ирины всплыл каменный саркофаг. Руки помнили, что надо открыть крышку. А положив только

что убиенного (не умершего своею естественной смертью), крепко зачистить крышку и ждать. Так оживляли

раненых фараонов или только что убитых любимцев среди людей и зверей. Они оживали. Только становились

немного другими. Будто невольно теряли что–то, снова возвратившись в этот мир. Саркофаг вращался,

вспыхивал. Крышка оставалась намертво притёртой во время вращения… Клонирование!

А если Белый Камень – это не Алатырь и не саркофаг? Что там вообще творится, в Белькове в этом? Шатур,

Шушмора – рядом. Земля змей. Найти Веру Николаевну. И не дать перстню с чёрным камнем вернуться в Бельково.

Перстень… Она машинально подошла к шкафу. Вот же он – перстень с черным камнем. Поломан. Склеить,

конечно, можно. Но без белого скорпиона он будет обычным украшением. Пустышкой. Серебряная колодка перстня

странно нагрелась в руках её. Вот он – черный камень. Обычный гагатик. (Она невольно приложила его к старому

пазу.) Перстень вспыхнул синим пламенем и резко кольнул Ирину в руку. – Укусил. Чёрный кот озабоченно

наклонил голову.

– Нет. Не больно. – ответила она. – Делать–то что будем?

Кот подошёл к окну, выжидающе глянул на улицу и обернулся, снова устремив взгляд вдаль поверх стекла.

– Гулять… Ты – со мной?

Он снова обернулся, равнодушно глянул на Ирину и улёгся на подоконнике.

– Понятно. Боишься, что тебя на улице оставят?

В ответ он внятно и терпеливо прикрыл глаза.

Ирина вышла на улицу. Смеркалось. Асенька где–то пропадала. Судя по её затаённой улыбке и горящим глазам,

Ирина понимала, что готовится какое–то совсем не рядовое действо. Она то находила разноцветные лоскутки

обрезанной ткани, то спутанные кусочки ниток мулине, то разноцветный бисер. Вчера Ася никем не замеченная,

босая, пыталась танцевать с зажжёнными свечами в руках.

«Что танцует, готовится – шьёт, вышивает, нижет бисер, и что глаза горят – это здорово. Главное – помочь (или не

мешать, если не примет помощь).» Какая–то непонятная смутная тревога поселилась у Ирины в сердце.

А вот она, Асенька – быстрая, лёгкая, спешит домой, будто летит. И Ирина устремилась к ней. Дорогу им преградил

сосед, Алёшка. Был Алёшка не в меру странным, смешливым и непредсказуемым. Почти слепой, он видел то, что не

видят другие, что ещё не случилось, но могло бы случиться. Он слышал, что другие не слышат и никогда не

стеснялся озвучить то, что ему казалось необходимым.

– А покойничек–то – крутится… – загадочно улыбаясь, пропел он и завращался.

Ирина вопросительно глянула на Алёшку.

– В гробу крутится. Будто не знаешь?!. – возмущённо парировал он. – Беги скорей, если хочешь успеть…

Она подхватила под руку Асю:

– Прогуляемся? Хочу сделать тебе маленький подарок. Это будет кристалл.

 

* * *

 

У витрины с живыми камнями они задержались ненадолго. Казалось, сам путеводный дух вёл их туда, куда было

нужно. Настя облюбовала себе цитрин – чистый и ясный, продолговатый, как графит в карандаше. И – бесцветный

кварц.

– Есть гематиты. Топазы бразильские. И гагаты. Аж с самого Везувия. – продавец «Даров природы» (язык не

желал бы даже назвать её продавцом) протянула ей на ладошке пару тёмных, отчаянно зовущих кристаллов: «По–

моему, Вас ждут. Больше никому не осмелилась бы предложить.»

– Хорошо. – согласилась Ирина. – Мой – тот, что самый ступенчатый. Вижу его, как часть чего–то огромного и

отягощающего. И не хочу, чтобы это попало в недобрые руки. Асенька? Ты… возьмёшь?

– Я подумаю…

Через пару секунд Анастасия забрала второй кристалл: «Я поняла, зачем ты меня сюда привела. Мне с ним так

спокойно… И ещё – я чувствую Силу. Спасибо вам. Обеим.»

– Пожалуйста. Всегда заходи. Обязательно что–нибудь подарю. (Ольга, хозяйка «Даров», рассыпала перед ней

грудку самых разных камней: – Выбирай. Дарю.)

Асенька скромно выбрала три небольших камешка, уже прикинув, кого она осчастливит.

– Раухтопазы в перстне. Захотите – можете пообщаться с усопшими. Или, при желании, вызвать кого–то из них. –

хозяйка обратилась к Ирине.

– Благодарю. Надеюсь, пока до этого не дойдёт.

– Думаю, Вам бояться нечего. Вы уже человек достаточно зрелый. Уже видели и слышали их.

Они от души поблагодарили Ольгу и, отказавшись, вышли под звёздное небо. Сияние вокруг Асиного тела стало

плотным и матовым. Ирину же трясло, как осенний лист под ветром. Рука её, сжимающая в кармане черный

кристалл, стала горячей. Ладонь – ярко–шафрановой. Белые небесные лучи средь тёмно–синего бархата неба

светились, и, как белые длинные макаронины сквозь перевёрнутый дуршлаг, неизменно проваливаясь, указывали,

сканируя, на неё: «Вот она!»

«Этот Кристалл откуда–то спёрли.» – поняла Ирина. – Может, вернуть?

Ангел изнутри выжидающе помолчал. Спустя пару минут она услышала:

– Ты под прицелом. Взяла – так укрой. Сбереги до времени.

«И это – часть Огромного Целого. И ещё у кого–то есть такие же части. Или, попросту говоря, камни…»

Ответа не последовало.

Засыпая, Ирина уже не сомневалась, что «её ищут».

 

* * *

 

Безмятежно разметавшись по подушке, окружённая матовым сиянием, спала Асенька.

Её же – выдрало из тела белым матовым лучом и – вышвырнуло прямо на середину Гусевского озера. Но, ощутив

возле себя холодную рябящую воду, она странным образом не пошла ко дну, а почувствовала на теле своём

крепкие мужские руки. Эти руки приподняли её и поставили на твёрдую круглую поверхность. Она огляделась.

Ноги её стояли на маленьком патрульном корабле. Рядом на берегу толпились ошарашенные зеваки с открытыми

ртами. Особенно Ирина запомнила взволнованную старую бабуленьку в белом накрахмаленном платочке с ясными,

распахнутыми настежь глазами. Та всплёскивала руками и что–то причитала. Люди тыкали в неё пальцами, что–то

орали, визжали. Потом пластмассовый (или стеклянный) круглый купол закрылся. Корабль послушно поднялся в

воздух.

До неё долетали обрывки фраз:

– Рыба?

– Рыба!

Сбоку от себя краем глаза она разглядела своего спасителя с сине–голубой «рыбьей» головой. Круглая «тарелка»

молниеносно зависла над бывшей церковно–приходской школой № 2. Перед её глазами проплыли огарки свечей,

белое полуразрушенное здание и другое – здание красного мальцовского дома и странные неканонические

песнопения, то и дело перемежающиеся проклятиями, стонами и всхлипами. Жёлто–зелёный лазерный луч вышел с

самого пуза патрульного «катера». Затем они переместились на площадку бывшей колокольни Георгиевского

собора.

Сверху она слышала голос, просящий её сделать то, что должно было: кого–то найти, узнать и не ошибиться. И –

всё потонуло в белом слепящем огне.

 

* * *

 

Первым вынырнул из огня Саша Корсаков. Чёрный пластмассовый круг под его руками превратился в чёрную

панель с кнопками. Перед глазами завис экран, светящийся и вспыхивающий боковыми огнями. Огни крутились и

несли Сашу в самое жерло спящего вулкана. Вокруг всё было засыпано чёрным оплавленным стеклом, а снаружи –

самым обычным мелом.

Огромная золотая «пчела», несущаяся на него сверху, заставила Сашу «подвинуться», уйти в сторону:

– Отправляйся в Бельково. На старое кладбище. Там тебя Гурий дожидается. Возьмёшь, что надо и – сюда. Не

задерживайся!

Руки Саши, будто по привычке, поворачивали и жали рычаги. Ранние лучи утра высветили большую матовую

фигуру Гурия. Борода его, как всегда ухоженная, густая и чуть бордовая в лучах восходящего солнца, слегка

трепетала от ветра: «Ну, здравствуй, служивый!»

– Саша я. – тот кивнул головой, открыв круглый люк машины.

– Мне всё одно: Саша, аль Витя. Подмогни–ка. – он подтянул к двери люка чёрный кожаный мешок. С мешка несло

розмарином и ладаном. – Прими, говорю. Да меня посля ещё. Один – погубишь. Може, и дорогу не сыщешь.

Он повозился, удобней придерживая мешок в вертикальном положении. Сам устроился в мягком кресле:

– На Меловую горку идём.

Через пару минут под ногами забелелась «горка», оплавленная чёрным мелким стеклом.

– Теперя – в само жерло.

Саша недоверчиво глянул на колдуна.

– Не бойсь. Дороги там справные. Лучше, чем тут. Правда, не такие широкие. Так уж не сробей! Поворачивай

аккуратно. Да не несись. Не ровён час – камень проскочим.

Нырнули в жерло. Проход был узким, но гладким, будто облитым бело–жёлтой сахарной глазурью.

– Тпр–р! – будто на лошадь прыснул Гурий. – Камень–то справа, По курсу. Я – первый выйду. А ты – княжну

подашь.

Он выскочил вперёд, обняв кожаный мешок. Справа от него, невдалеке, поднялся ветер.

– Глуши мотор, Витя. Не одни мы.

Саша крутанул рычаг и подал вперёд. Рядом, близ Белого Камня, они увидели всё того же розовощёкого

блондинчика в мягких «болотных» сапогах, а поодаль… живую княжну с распущенными волосами в странном

исподнем. Человек с синею головою сопровождал её. Это был и не человек вовсе. Лицо – «чистая рыба». Прямо на

него шёл другой – с головой шакала. В руках его были весы. Сзади справа к Гурию подошли ещё четверо странных

людей с носилками. Их головы были чёрными, кошачьими и отливали лунным блеском в полутёмном коридоре

«вулкана».

Они забрали у Гурия чёрный кожаный мешок и, вытряхнув его, погрузили на носилки.

– Эс–са, убери её отсюда. – блондинчик кивнул на Ирину и деловито повёл рукой по направлению к Белому

Камню. – А то проаннигилирует. Нам этого не нужно.

Эсса, он же «человек–рыба», прикрыл ей глаза прохладной ладошкой.

– Я… видела. – чуть прошептала Ирина.

– Кого же? – холодно осведомился тот.

– Свою порванную копию.

– И что нам с тобой делать теперь?

Ирина только пожала плечами.

– Ключ – у неё? – деловито осведомился блондинчик.

– Ключ сломан. – ответил Эсса. – Она сама – ключ.

– Идите к саркофагу.

Грудь княжны была вскрыта. Сердце – тщательно взвешено на весах Ан–пу. Эскорт четырёх с чёрными

лоснящимися головами благословили Баст, переместили тело княжны в саркофаг, и… «покойничек завращался» –

как и обещал Алёшка.

– Эс–са! – ключ отведи подальше. Не ровён час – пригодится ещё.

– Конечно, Владыка. Она же Ваша племянница.

– Ты ничего не путаешь? – блондинчик игриво улыбнулся.

– Разве только то, что очень давно она была Вашей ма…

– Тс–с! Это – только галлокопия.

– Княжна – её антипод, Владыка. В мире должно сохраняться равновесие.

– Так пусть держится от княжны подальше, – сохраняет… Благодарю, червячки! – Са–Торн удовлетворённо повёл

рукой по направлению к флайеру.

Гурий покосился на Сашу: «А как же… княжна?»

– Всплывёт где–нибудь. – небрежно бросил Аид. – Флайер оставьте с Бельковым рядом. Азазелло вернёт, куда

надо. Всё. Пока.

 

* * *

 

Ранним сентябрьским утром странно вспыхнули воды остывающей Клязьмы. Местные рыбаки в страхе отпрянули

от «светящегося чудища», а потом с интересом склонились над водой.

Темноволосая головка молодой женщины, покрытая мелкой ряской, увитая речной травой, всплыла, как мячик, и

снова погрузилась в воду.

– Вань, багром попробуй.

– А если живая?

– Ты видел, как бабахнуло?

– Угу. – тот кивнул головой, обшаривая поверху воду. Голова снова всплыла. Вылупила глаза – огромные,

безумные, тёмно–синие, и застучала зубами. Белая тонкая рука потянулась к лодке, зацепилась пальцами за борт.

Крепкие мужские руки, поднырнув, потянули тело к лодке, перевернули и – бухнули на дно:

– Тьфу, чёрт! Ванька, да она вся – кровавая…

– Сейчас, Петро. Куртку свою дай.

– У–у! – тот покачал головой.

– Ладно. – Иван стянул с себя плотный свитер, без рукавов надел на утопленницу и быстро загрёб к берегу.

Та слегка приподнялась на локтях, порываясь сесть.

– Лежи. Отдыхай. Не ровён час – перевернёмся. Не вставай.

Та послушно легла в лодку, кивнув головой, продолжая стучать зубами. Рыжая полоса берега с ветхими избами,

что лепились по косогору, наплывала. Женщина села, обхватив руками плечи.

– Приехали, девушка. Идти… сможете?

Та послушно кивнула, тяжело вышагнула из лодки, но ноги не держали её.

– Петро, возьми её пока и топай наверх, к собору.

Иван подтянул лодку к берегу, перевернул, чтобы обсушить днище. Догнал их уже на самом верху косогора:

– Устал?

Пётр пренебрежительно дёрнул щекой:

– К настоятелю понесём. Служба скоро.

Женщина не сопротивлялась. Так дворами, переходами добрались они от Дмитриевского собора прямиком – к

Успенскому. Звонили к заутрене. Высокий, будто крепко тёсаный Пётр, упёршись плечом в дверь низенького

флигеля, трижды стукнул.

Дверь открыла Татьяна, старая приживалка, ладная да быстрая.

– В реке выловили. Полуживую. Так уж отцу Дмитрию скажите, чтоб милицию не вызывал. В крови – вся. А тело

цело. Нигде не кровит. На безумную не похожа. Может, защищалась?

– Может… – протянула сквозь зубы помощница. – На лавку клади. Батюшка осмотрит. Остального – пока не

обещаю.

Послали за настоятелем.

– Одежду мужичью заберите. Тут она ей не к лицу. – Татьяна, крепко ухватившись одной рукой, приподняла

женщину, другой – рванула вверх свитер, да так и застыла: белое газовое платье на шее и на груди её было

бордово–коричневым:

– Мужики, батюшку дождитесь.

Те мялись долго у флигеля, пока молодой отец Дмитрий не вышел. Был он весь какой–то осунувшийся,

потерянный, с потухшим взглядом. Такого его ещё никто не видел.

– Что, батюшка, померла? – еле выдавил из себя Пётр.

– Господь с тобой. Жива. Но кто она и откуда – не помнит. Да и одета как–то странно. Может, актриса?

Те в неведении пожали плечами.

– Нашли где?

– На въезде в город из Клязьмы вытащили. – пояснил Иван, складывая свой светлый свитер с бурыми пятнами. –

Она ранена?

Дмитрий промолчал.

– Жить… будет?

Тот кивнул: «Вас здесь не было. Её вы тоже не видели. И никого сюда не приносили. Похвалитесь – будет

следствие. Не хотите сидеть по подозрению в убийстве – научитесь молчать. А лучше – возвращайтесь на реку

рыбу ловить. Свитер свой Татьяне отдай. Она постирает. – обратился он к Ивану. – А ты пока мой, дежурный,

возьми. И все будем молиться, чтобы к девушке нужная память вернулась. А ненужное – пусть забудется. (Вот тебе

пока свитерок мой) – он стянул с себя свитер и отдал его Ивану, поплотнее укутав кровавый. – Идите с богом.»

На прощание он перекрестил обоих и снова вошёл в дверь флигеля: – Танюша, ты не видела ничего. Девушку

помой, переодень. К ужину – покормишь. Шок у неё. Будет пить – пусть. После службы – дай ей стаканчик вина.

Татьяна удивлённо вскинулась, но тут же осеклась.

– Молись за неё, бога ради. Храни вас Господь. – он перекрестил их обеих и отправился к заутрене.

 

* * *

 

Звонили колокола московских соборов. В ожидании службы в залах толпились прихожане. Под воротами соборов

в ожидании милостыни – пьяницы, калеки, обнищавшие ошеломлённые и внезапно обнесённые судьбой.

– Ты тута не стоял! – кряжистый дед в чистом исподнем, с бородою, больше напоминающей мочало, вытолкнул с

ряда приблудившегося нахала. – Вона, плащ–то – чистая кожа! И ботинки – в обычном магазине не укупишь. В

«Берёзке», поди, брал? – он ехидно впился глазами в чужака. – Пошёл вон!

– Тебе, значит, можно? – обиделся чужак.

– Мне – можно. Я своё место давно проплатил.

– Да?.. И кому? – откровенно поинтересовался щёголь.

– Пете Вырику. Хочешь и ты стоять – скидай плащ! И ботинки – тоже скидай.

– А у меня под ими нет ничего… – тот развёл руками.

– Оно и видно! – хмыкнул дедок из ряда справа. – Фабержами светишь по перекрёсткам… Тьфу, эсгиби… Падла,

словом…

– Не падла, а падаль… – бородач сплюнул на импортные ботинки и прижал длинный кожаный носок новой

прорезиненной клюшкой.

Щёголь взвизгнул так, будто ему двинули по «фабержам», задрожал и… растворился в воздухе.

– Тьфу, падаль… Да и нечисть ещё! – дед в ужасе перекрестился, но с места не сдвинулся. А чужак вдруг

нарисовался на самых ступенях храма, пал на колени и заплакал то ли от боли и стыда, то ли от обиды.

Сердобольная дамочка под плюшевой шляпой в сетке наклонилась и сунула ему пятьдесят рублей. Бородач

плюнул от души и аж подпрыгнул от возмущения. Борода его отклеилась на ветру, клюшка бухнулась оземь,

отстёгнутый протез пикировал рядом. Он рванул к центральному входу на двоих здоровых и… осёкся.

– Да что ж ты… Вали! – худосочный дедок, льнущий справа, рубанул рукой воздух. – И до конца службы не

появляйся тут! Врун патлатый…

Казалось, чужак освоился: ему поднесли новенькую десятку, потом ещё, и ещё одну. Улыбаясь, он сидел на

ступенях храма. Сбоку лежала новенькая кепка, до половины заполненная цветными бумажками, но… голое счастье

длилось недолго.

 

* * *

 

Будто змий с неба, свалился на кепку Петя Вырик:

– Ты чей же будешь, диду?

Тот похлопал глазами, бессильно и ошарашенно:

– Силкин я, Алексей Михалыч.

– Да? И каких кровей? – приосанился Вырик.

– В исполкоме работал. – буркнул чужак.

– Эк тебя!.. – фыркнул Петя. – Ну, скидай плащ, гнида исполкомовская!.. И ботиночки тоже. Импортные? Хорошо

пойдут.

– Не дам!.. – Михалыч запахнулся поглубже.

– Да ты голая, гнида… – Петька вцепился в кожаный рукав и со всех сил рванул на себя. Рукав так и остался в

красных Петькиных руках. Михалыч заплакал. А Вырик, быстро свернув кепку, деловито заткнул её себе за пазуху.

– Ладно деньги, – всхлипнул Силкин. – Хоть рукав… верни.

– Верну, – подобрел Петя. – Вот пару таких кепок насобираешь доверху. На соцнужды. А там – забирай. Мне

чужого не надо.

– Чу–у–жо–го?!. – простонал Михалыч и бухнулся на асфальт.

Пара чёрных воронов спустилась тут же к изголовью. Один из них, изловчившись, клюнул Силкина в рябой нос:

– Дур–рак!

Тот очнулся, потряс головой и сел. Под руками Силкина лежала всё та же новенькая кепка.

– Матушка… Пресвятая Богородица. – всхлипнул он, размазывая по щекам слёзы. Кепка наполнялась. «Ну вот, –

думал Михалыч, – это от жадности. Так мне, старому дураку, и надо! Взял бы денежку на дорогу – и пошёл. Так и

надо…» – шептал он.

– Чего, деньги считаешь? – гоготнуло над головой. Силкин оглянулся. Здоровенный битюга, повыше Пети, с

квадратными кулаками и таким же длинным квадратным подбородком рванул кепку на себя.

– Хватит. – вцепился Михалыч. – Не отдам!..

Внезапно морду битюга перекосило. Он отбежал в сторону и заголосил. А к ногам Силкина свалился кошель.

Здоровый, кожаный. Он с опаской поднял его и заглянул внутрь. Кошель был доверху набит цветными бумажками.

Сквозь красненькие пятитысячные Силкин разглядел американскую «зелень».

– Куда ж ты, дубина? – Силкин попытался остановить битюга, но того уже и след простыл.

С опасокй оглядываясь, к нему подошёл длинный местный щёголь с золотою фиксой. Был он весь полосат: брюки

серые, в белый рубчик, такая же – футболка. И кепка тоже рубчиком, полосатая:

–Ты чей же, дядя, будешь?

– Силкин я. Ляксей Михалыч.

– Угу. – тот кивнул. – Топай за мной.

– И куды? – Михалыч боязливо сожмурился.

– А к хозяину.

– А ежели не пойду?

– В одном рукаве останессься… – процедил тот и сплюнул сквозь зубы.

Силкин подобрался, сунул за пазуху кошель. Содержимое кепки рассовал по карманам и двинул вслед за

«полосатым».

 

* * *

 

– Вот он, феномен, ваш. – перед Силкиным распахнули тяжёлые дубовые двери. Двери были резные, с золотыми

позументами.

– Что ж ты, феномен, без носков гуляешь? Неприлично. – высокий лысый мужик в золотой печатке со звездой на

пальце приветливо поднялся навстречу Силкину.

– Да Петя сказал… – «полосатый» впритык склонился к длинному тонкому уху хозяина. Тот гадливо скривился и

наотмашь помотал фалангами пальцев: «Оденьте!»

Тут же пара битюгов подбежала к Михалычу. Его схватили под руки и куда–то потащили.

– Сорок шесть. Полнота первая. – кто–то процедил сквозь зубы.

– Сорок второй. Чёрные. – вторили сзади. Через десять минут приодетый, в чёрном костюме, расчёсанный,

пахнущий «О’Женом» Михалыч стоял перед очами хозяина.

– Знаешь, кто я? – начал тот.

– У–у! – помотал головой Силкин. – Папаша, то есть пахан, наверное?

– Мыслишь правильно. – тот кивнул, сцепив руки. – Я – дядя Вася.

– А я – дядя Лёша.

– Пока ты – дырка от бублика. Покажешь себя – там поглядим. Мне для компании нужен интиллигент, а не мужлан

уличный. Обдумай: что показать сможешь. Завтра к детям в научный центр пойдёшь. Ваня, так и напечатай в

объявлении: «Феномен: юродивый…» – как тебя мать звала?

– Алексеем. Михайловичем.

– Вот. «Умозрительные фокусы по желанию присутствующих».

Силкин зажмурился: «А ежели не выйдет у меня, по заказу–то?»

– В расход пущу! – дядя Вася сцепил пальцы, нахмурился и вышел.

 

* * *

 

Зал кипел от напряжения. Будущие молодые учёные приняли Алексия очень скептически:

– Почему – юродивый? – недоумевали мальчишки.

– Ну… Не такой, как все… – Михалыч пожевал губами.

– Чем не такой? Покажите. – настаивал белобрысый юркий пацан.

– Поди сюда! – «юродивый» придвинул на сцене стул.

– Ну, взошёл… – пацан вызывающе взгромоздился на стуле в позе лотоса.

– Хочешь, скажу чем ты сегодня завтракал?

– Ну… А зачем?

– Йогуртом. С пана… Панайотом… С панакотой. Малиновой. Малина вобщем.

Глаза пацана округлились. Он как–то странно побледнел, но остался в том же положении сидеть на стуле.

– А… сволочь! – раздалось из зала. – Я пытал, кто мой йогурт схавал. Никто не признался.

– А я к вечеру на днюху малину приготовил. (Мать привезла.) А это, оказывается , ты, Кузя?!.

– Ну вот, Кузя. Мы тебя и раскрыли. – Михалыч, радостно улыбнувшись, развёл руками.

– А я Вам – не Кузя! Я – Вадик Кузьмин. Будущий физик. А, возможно, и гордость России. – пацан брезгливо

поднялся со стула.

– Ну… И десяток лет не пройдёт, о России ты забудешь, как и о воровстве своём. Отправишься жить в Австрию. Тут

тырил, и там тырить будешь. Выщлют тебя оттуда раньше срока. И вся твоя карьера, простите, коту под хвост…

Всё… – Михалыч пытался быть вежливым.

– А почему нас так гадко кормят? – раздалось из зала. – Раньше–то, в голодные времена, и то лучше было.

Михалыч пожевал губами, перевернулся и сошёл в зал: «Милая, можно тебя?» Маленькая полноватая женщина,

слегка упираясь, стыдливо следовала за ним.

– А вот оно, небесное видение. В теннис долбит. Только у него не выходит ничего. Ты слышишь меня, милая?

Женщина вспыхнула и пошла красными пятнами.

– Слышишь. – продолжал Михалыч. – Тогда почему ему не позвонишь? А котиков местных зачем отловить просила?

Ну кормили бы их ребятки. С кухни б не убыло. И ребятам хорошо. И котикам. Тебе бы и картошки начистили, и

продуктами бы съездили. Правда? – обратился он в зал.

– Конечно! – закивали оттуда. – А котиков – за что?

– Заявки ребят на продукты читать надо, когда калькуляцию составляешь. Ведь деньги у столовой есть. Я

правильно говорю?

Восточный мужчина в сером костюме, интеллигентный, как рояль, подобострастно кивнул.

– Вот как Вас зовут? – воспрошал Михалыч.

– Я – Рустам Пагетович.

Михалыч в ужасе зажмурился.

– Да. Не Багетович, и не Пакетович совсем.

– Вот у Вас есть вопрос, Рустам… – тут он снова помолчал, – Пагетович?

Тот кивнул: «В третий раз к ректору прихожу. Как попасть?»

– Ловите его м–м–м… к половине третьего. У чёрного хода.

Глаза Пагетовича округлились.

– Вы же лифтом к нему ездите?

– Лифтом. – кивнул тот

– Так до его кабинета лифт не ездит. Совсем. Сидит он себе наверху и докладных Ваших совсем не читает.

– А что же… он читает? – Руслан Пагетович обескуражено поднялся со стула.

– Да больше всё о земельной ренте да о продаже земли.

Пагетович обессилено заморгал.

– Да приходите в обед с бутылочкой коньячку. Что ж он, не человек что ли? Вот под закусочку хорошую и решите

всё. Да… – Алексий извиняюще поклонился.

– Да как Вы смеете?! – Пагетович обвёл руками зал.

– Так они взрослые уже. Я правильно говорю? – Михалыч обратился в зал. Тело его вспыхнуло, рассеялось белым

облаком и пропало.

– Вот это да! – раздалось из зала.

– А нельзя ли этого м–м–м… Алексия юродивого ещё пригласить. С точки зрения м–м–молекулярной физики…

– Или ядерной физики. Может, объяснит нам, как он распадается на частицы. И опять… в сборку. И где эта точка

сборки?

– А если так, то ты – поймёшь? – Руслан Пагетович едва пришёл в себя, подскочив с кресла. На часах его было без

четверти два.

– Я бы понял. Наверное… – высокий светловолосый Артём прямо глянул ему в глаза.

– Да фокусы это всё…

– Не фокусы, ребята. Его вообще – нет. Даже в полевой структуре… Нигде.

 

* * *

 

«Ты–то вот у нас на метле не летаешь… – вспомнилось Михалычу, – а то бы подвёз…»

– Я бы тебя, Руслан Пакетович, то есть Багетович, подвёз. Аж под ясны очи ректора, человек ты мой дорогой… –

прошептал он… Ноги его разъехались, затылок выстрелил в свежем кульбите куда–то высоко. Он и опомниться не

успел, как влетел в открытое окно в чём мама родила, как и мечтал – на метле. Рядом ойкнули:

– Му–у–жик… Ты… Кто?

– Я – ангел. – опомнился Михалыч.

– А метла?..

– Тебе. Чтоб кабинет помыли. У тебя же здесь уже двое суток не убирались.

– М–м–м?

– Вот и пусть уберутся. А то совсем заплесневел. Про свой научный центр совсем, поди, забыл. Я про детишек… А

им, подшефным, много чего надо. Ведь сам обещал… Министру просвещения.

– Угу. Обещал. – ректор оправился, подбежал к окну и быстро захлопнул его на задвижку.

Михалыч встал на цыпочки, переместился поближе к креслу, укрывшись занавеской, и продолжаЛ:

– Немедленно отправляйся к Рустаму… Пагетовичу. Найдёшь его у чёрного хода.

Куда уходишь всегда. А то… не миновать тебе увольнения с твоей земельной рентой! Уж лучше– коньячку

стаканчик с конфеткой, чем к министру на ковёр…

– Мг–г…

– По–шёл!

Ректор вздрогнул. Снова подбежал к окну, заглянул под кресло и – выбежал из кабинета.

 

* * *

 

Тем временем Михалыч огляделся. Поставил в угол метлу. Прошлёпал босыми ногами к тёмному шкафу. Достал

оттуда белый халат и мягкие расшлёпанные ботинки. Ботинки страшно жали. Халат был широк и короток. Из–под

него торчали худые треугольные коленки.

«Ладно, хоть срамоты не видать. – подумал он и рванул дверь на себя. Дверь оказалась закрытой. Тогда он открыл

окно и, закатив глаза, наощупь, пошёл, переступая, по карнизу.

– Эй, мужик, – донеслось снизу, – ты откуда?

– Ключи забыл. В лаборатории… – проорал он.

– А штаны? – снова разнеслось снизу.

– Кислотой полил…

– А–а–а… – разочарованно выдали внизу.

«Вот народ! – подумал Михалыч. – Ничему не удивляются… Одно слово – учёные… Хоть бы спуститься помогли.»

Но, как назло, всех орущих – как ветром выдуло.

«Взлететь бы… Вспыхнуть! Не получится… – тускло размышлял он. – Прыгать – страшно: а как разобьюсь?..»

– Эй, мужик! – снова послышалось снизу. – Это ты – юродивый?

Михалыч горько кивнул.

– А летать… умеешь?

Обняв руками стены, он слегка покачнулся. Внизу зашевелились.

– Давай – давай! – услышал он. Его повело, правая нога сорвалась с карниза, и теперь он просто пикировал вниз,

как топор, в коротеньком халатике нараспашку, в тесных ботинках…

– Чего это… эксгибиционист, что ли?

– Да чёрт его знает. И как он туда запоролся?

– Не зна–а…

Земля под ним угрожающе неслась вперёд. Он в ужасе зажмурился, готовясь принять смерть.

– Дур–рак! – разнеслось где–то со стороны. Сбоку от Михалыча пикировал чёрный ворон. – Дур–рак, ю –ро –

дивый… – повторил он.

Ноги Михалыча, вопреки всем ожиданиям, отпружинили, коснувшись чего–то лёгкого и плотного.

– Ваш мужичонка? – послышалось снизу.

– Кажися наш. Только одет как–то…

– Да он не одет, похоже, а раздет.

– Может, с дамочкой кувыркался?

– Да с кем ему в МГУ кувыркаться?!.

– Ну, не скажи Петь, не скажи… Вон, обувь добротная какая…

– Михалыч?!.

Не веря своим глазам, «артист ментального жанра» со всех сторон охлопывал себя ладонями.

– Не ушибся? – в четыре руки его уже стаскивали с натянутого тента.

– Кажися… нет.

– Плащ твой принесли. Приоденься.

– А… рукав?!. – неожиданно воспрял Алексий.

– А ты отработал?

– А он у нас теперь – клоуном «ментального жанра». Морду покрасим: одну сторону в белый, другую – чёрным.

Как рукава. На нос – плеснём красненьким.

– Мог бы и в стаканчик плеснуть. – неожиданно выдал юродивый. – Я отработал. Честно.

Под хохот, фырканье и улюлюканье его засунули в машину. Слева сверху, эскортом, над машиной летел чёрный

ворон.

 

* * *

 

Машина развернулась у добротного красивого особняка. Пара серьёзных прилизанных ребят в малиновых

пиджаках отквартировали артиста в ванную:

– Помоешься. Одежду в комнате найдёшь. На вешалке. Дядя Вася грязи не любит.

– Да кто ж её любит?.. – Силкин изо всех сил тёр себя мочалкой, брызгал, фыркал и соображал: «Не лучше ль

будет совсем, полным дураком прикинуться?

Дядя Вася тоже дураком не был и всё думал, как бы творческие силы Михалыча использовать «по полной».

Акценты решили расставить за обедом, на сытый желудок и трезвую голову.

Отпаренный Михалыч выплыл из ванной розовым облачком, – чистый, душистый, при китайском халате, в мягких

велюровых тапочках.

– Лёгкий пар, Алексей Михайлович. – приветствовал дядя Вася.

– Благодарствуйте.

– Ну, пожалуйте обедать. Чем богаты, тем и рады.

Обедали молча. Поначалу пропустили по стопочке «беленькой». Под гусиный паштет, с огурчиком, помидорчиком,

капусткой. Далее следовали наваристые, со свининкою щи, картофельное пюре с котлетами и, как водится,

фруктовый компот.

Разогретый умиротворённый Михалыч «плыл» от сытой еды. А от предложения дяди Васи «осмотреть его вотчину»

раздухарился.

– Вот и хорошо. – успокоился хозяин. – Андрюшенька и ты, Максим. До банка проводите гостя. Пусть осмотрится

сперва. А потом внесёт свои директивы: как и когда нам его там ночевать оставить. И во сколько забрать. Поначалу

– пусть деньги себе положит на счёт. Сберкнижку ему заведите (Алексей Михайлович, надеюсь, паспорт твой при

тебе?) – Михалыч сконфузился. – Так я и знал. Ладно (дядя Вася вздохнул), на сегодня поход до банка отменяется.

Зафиксируйте эту умиротворённую физиономию! Да просите Петра и Эдика, пусть выправят доброму человеку

паспорт. Ведь ты – добрый человек? – обратился он к нему.

– Да, кажись, не злой.

– Значит, по–доброму, аккуратно, вызволишь добро моё с банковских ячеек. Шалопаи мои растеряли ключи. А

номера я тебе подскажу.

– Спасибо тебе, дядя Вася, на добром слове. – он картинно приложил руки к сердцу, – только я под кражи не

подбивался. – Михалыч сник.

– Кражи – это когда чужое воруют. А когда своё вызволить не могут – это не кражи. Так поможешь?

Михалыч задумался. Поскрёб затылок. Помолчал и выдал:

– Это ведь обдумать надо. Это ведь не тарелку щей навернуть.

– Вот ты пару дней и обдумай, мил человек. Отдыхай тут. Ешь–пей, развлекайся. Потом в банк сходишь. На

экскурсию. Денежку положишь себе. И уж потом решим, как тебе будет лучше.

«Артист» насупился, поскрёб носком сандалии землю на хозяйском огороде:

– Не соглашусь – забьёшь, как хряка?

– Слишком тощий хряк… – дядя Вася прижмурился и покачал головой: «Отдыхай уж, философ. Сил набирайся. А

когда линять будешь – сам решай.»

* * *

 

Новоприбывшая девушка с соборного флигеля линять совсем не собиралась. Напротив. Её всё устраивало: и тихая

церковная обстановка, и мягкое расположение служек, молодых девушек, что помогали пожилой Татьяне по

хозяйству.

Девушки после обеда скромно вели беседу о новенькой, попросту сплетничали:

– Слушай, Оксана, а аппетит–то у новенькой дай божЕ. И на вино она как на воду смотрит.

– Тихая – тихая. А на батюшку глаза нет–нет и вскинет. Любится он ей.

– Ой, Оксанка, тебе–то, знать, не любится?

– Да ладно, Маш. Он всё возле неё вьётся. А она, как муха замороженная. Я бы своего уж точно не упустила.

– Потому наш батюшка возле тебя и не вьётся…

– Девки! Хватит болтать. Пошли бы гостье нашей об уставе соборном поведали. Да выспросили бы (она – молодая.

Глядишь, за разговорами и вспомнила бы, кто она и что с ней случилось.) – Татьяна строго глянула на болтушек:

«Брысь посуду мыть. Да приберите во флигеле.»

Быстро потаскав к раковине посуду, девушки подступили к новенькой:

– Вы надолго у нас?

– Вы так и не представились. Я – Оксана. Она – Маша. А Вы – кто?

Новенькая потупилась, будто вспоминала:

– Я?

– Себя мы назвали. – Оксана выжидающе глянула на гостью.

– Я… Белькова. Вера Николаевна. Уездная княжна.

Девушки прыснули.

– Я что–то смешное сказала?

– И мы – прынцессы. Уездные, владимирские. – Машенька гордо подбоченилась. – Чё, княгиня (она подмигнула),

посуду мыть – могём?

– Да у нас это Палаша делает. Или горничные. Иногда.

– Да, Машка… Пропала наша Палаша.

– Угу. – Маша закусила губу. – Мы, конечно, понимаем, что Вы – в образе. Но здесь работают все. И цари, и

княгини.

Гостья встрепенулась:

– Я помою. У вас сода… есть?

– Сколько угодно. – Оксана смягчилась. – Зря только не расходуй, ладно? Вот из крана с красной пипочкой –

холодная вода идёт. А из синего – горячая. Наоборот. Поняла?

Княжна кивнула. И тут же окатила себя с ног до головы холодной водой.

– Ладно, бывает. – Маша улыбнулась.

Новоиспечённая горничная и посудомойка в одном флаконе стаскала в раковину грязные чашки, блюдца и теперь

двигалась среди грязной посуды, как слон в посудной лавке. Чашки гремели. Девушки весело переглядывались.

Пока не услышали из раковины вполне себе ожидаемое «Бум–сс».

– Ладно. Бывает. – княжна улыбнулась совсем–совсем, как Маша.

– Ну не знаю, как у тебя там бывает, в княжестве твоём. А тут за битую посуду баба Таня вздует. Отрабатывать

придётся.

– Отрабатывать !?. – женщина остолбенела.

– Ну а ты как думала?! Здесь, во Владимирском уезде, всё строго. Жить и жрать хочешь – придётся отрабатывать.

– Так я не крестьянка. Я же вам говорю, что я – княгиня Белькова Вера Николаевна. Если вам деньги нужны, мы

можем послать с почтовыми нарочного. Или обратиться к служащим за счётом в банк. Тут два дня ходу.

Девушки снова прыснули. А через минуту уже дружно ржали:

– Машка, собирайся в дорогу. Через два дня дойдёшь.

– Это по московской дороге или к Киржачу? Где у нас Бельково?

– Сейчас, Мань. Только карту гляну. Сапоги натяну…

– Что ржёте, охальницы? – Татьяна с грудой постельного белья войдя, позвала гостью: «Пойдём, милая. Как же

мне тебя называть?»

– Она у нас Белькова. Вера Николаевна. Уездная княжна. Просим любить и помнить. – бросила Оксана.

– С какого уезда? – Татьяна испытующе оглянулась.

– Из Бельково. – гостья кивнула.

– Александровского или Киржача?

Вера странно глянула на Татьяну.

– Не тревожься. Господь подскажет. Хорошо ещё, что имя своё вспомнила.

– Да она, по ходу, в образе, тёть Тань.

– Как это? – Татьяна снова глянула на гостью.

– Говорю же вам: я – княжна. Бельковского уезда.

– Ой, девонька. У нас уж области – Владимирская, Московская. Да и вместо уездов – города. И районы. Теперь

год–то какой, помнишь?

– Да. Тысяча семьсот восемьдесят пятый от Рождества Христова. Май.

– Ой, милая! – Татьяна, кинув на стол бельё, схватилась за голову. – Уж лето на исходе. А у тебя всё ещё май… А

года–то какого?

– Одна тысяча семьсот пятьдесят седьмого. – уверенно выдала Вера.

– Я ж говорю. В образе. Шикарно! – Оксана сложила кольцом пальчики, – бис! – И тут же похлопала.

Гостья нахмурилась и отошла в сторону.

– А я думала, вы любите аплодисменты. Вы, наверное, и роли большие играли. – Оксана с завистью, снизу вверх

глянула на обескураженную Веру. – Так играть!

– Ну театр–то, в котором служите, помните? Режиссёра главного, актёров по цеху? – Маша с жаром пыталась

наступать на Веру, – может, расскажете что–нибудь…

– С чего бы мне лицедействовать?!. – Вера Николаевна с негодованием отступила в сторону. – Я не бедная

студентка. У нас большое имение. Полторы сотни душ. У папеньки – две фабрики. Да и денег на счетах в банке –

довольно. Без векселей.

– Ну пойдёмте, светлая княгиня. Постельку Вам стелить буду. А вы, охальницы, отстаньте от человека. Поспит

Верочка, отдохнёт. Память–то и вернётся.

 

* * *

 

К утру сеть, сотканная солнечным лучом, накрыла маленькую спаленку.

Солнечные зайчики скользили по свежемытому дощатому полу, скакали по стенам, путались в каштановых

волосах, разметавшихся по подушке.

Малиновым звоном отыграли колокола к заутрене. Верочка спала. Никто её не будил. Не тревожил.

Татьяна украдкой принесла выстиранное, высушенное платье Верочки. «Как у невесты…» Одно её смущало:

платье было непоправимо испорчено. Так порвать с шеи, на груди и в талии человек не может. А уж если зверю

попала – неминуемо шрамы на теле останутся. И глубокие. А тут – всё в крови. А на теле – нет ничего. «И штопать

не буду. А как батюшка придёт – пусть сам думает, что делать с беглянкою.»

Батюшка зашёл пополудни. Отёр ноги, приоткрыл дверь в спаленку, слегка побарабанил в притолоку. –

Тишина. Лишь солнечные лучи, отражаясь от веток клёна, скользили по стенам.

Верочка спала. Было что–то хрупкое, кукольное в этом фарфоровом личике. И вместе с тем – безмятежное.

Тревожные тени бродили по бело–голубым щекам без румянца, ложась от длинных стрельчатых ресниц. Красиво

очерченные розовые губы беззащитно сжимались, будто в последний раз ловя воздух. «Как рыбка на берегу…»

Он подошёл поближе. Солнечные блики путались в каштановых пушистых волосах, разметавшихся по подушке.

Исподволь вспыхивали вишнёвыми огнями. Глаза блуждали под веками, досматривая тревожный сон.

«Наверное, бредит» – подумал он. Хотел потрогать рукой белый высокий лоб. Испарины не было. Тогда он

приложился к нему губами, как к изваянию. И впрямь – лоб был прохладен. Волосы – чуть жестковаты, но

душисты. Они пахли белыми лилиями, ночной красавицей и розами.

Смутившись, он вышел к Татьяне в зал: «Не бредила гостья наша? Жара – не было?»

– Нет, батюшка. Спит долго. Видно, не из простых. Не привыкла вставать–то по утрам. Видно, незачем.

– А имя своё вспомнила?

– Белькова. Вера Николаевна. Отец, ясно, промышленник. Вспоминала фабрики его да счета банковские.

Балована. Сразу видно – не из простых.

– Платьице не простое. Но ведь так теперь не шьют. Грешным делом подумал – актриска после спектакля в беду

попала.

– И мы так же думали. А она знай одно твердит: «Белькова, мол. Вера Николаевна. Уездная княжна. А родилась в

одна тысяча семьсот восемьдесят пятом году.»

– Да. С такого могла психика поломаться. Ты, Танюша, не принуждай её ни к чему. Пусть так поживёт. Отойдёт

немного.

– Платьице… отстирала я. Человек так порвать не сможет. Впору зверю лютому. Кровищи… (Она прижмурилась.) А

на теле – нет ничего. Ни шрама.

– Помыла её?

– Да так, сверху тёплой водицей тряпочкой обмыла. Кровь спеклась так, будто несколько дней не трогали.

– Может, это чужая кровь?

– Нет, батюшка. Её.

– Что ж, Господь шлёт свои чудеса тем, кем они выстраданы.

– Ой, батюшка!.. (Татьяна прижмурилась). Сдаётся мне, не к добру чудеса эти…

– А ты не спеши, Танюша. Помолись за неё. Добрая регенерация – это хорошо. Девчатам скажи, чтоб помолчали.

Милиция, следственные органы, пока она не вспомнит, нам тут ни к чему. Платье – спрячь от греха подальше.

Дни шли. Но ничего нового к сказанному Верочкой так и не добавилось. Наступил октябрь – время свадеб и

венчаний. В речи её исподволь проскальзывали французские словечки, а то и целые большие фразы.

Дмитрий пытался «пробить» её по базе среди местных студентов – пусто. Справки с паспортного стола не дали

никакой информации. В базе она не значилась. Но, похоже, внешность Верочки привлекла–таки ненужное

внимание органов.

Однажды утром в храм к батюшке пожаловали странные люди в штатском с одною просьбой: показать беглянку.

– Никого не убила? – встревожился он.

– Пока не знаем. Но личность вроде бы кое–кому – знакома. – ответили ему.

– Что ж, – сдался он, – проходите во флигель. Но не долго. Нездорова она. Заговаривается.

Они прошли. Попутно – выставили всех, находящихся во флигеле да учинили допрос. Спустя минут сорок

обеспокоенный Дмитрий буквально ворвался в зал.

Бледная, как полотно, с осунувшимися щеками, с бесцветными губами, Верочка лежала на лавке. Тёмные тени

бродили по её лицу. На столе стоял стакан с водой. Рядом – лежала фотография (точь–в–точь – Верочка), да будто

не она.

– Острый психоз. На фоне истерии. Но скорее всего, ничего страшного нет. Просто – пограничное состояние.

Невропатологу покажите. Психика её, думаю, здорова. И ей здесь не место. А вот нервы сильно расшатаны.

– Вы – врач? – Дмитрий строго глянул на приземистого «вымуштрованного» мужчину средних лет. В руках его

была папка и дорогой кожаный портфель.

– Военный врач. – тот кивнул, подальше засовывая тёмный молоточек на ручке и «зловещую» фотографию

Верочкиного «двойника».

– Простите, могу я узнать, что это за женщина? – отец Дмитрий настороженно глянул на папку.

– Думаю, Вы её не встретите. Она в ФСБ. На строгом учёте. Наши внештатные работники. Всего хорошего.

Они вышли так же порывисто и быстро. Только их и видели.

После этого случая никто Верочку во флигеле не видел. Поговаривали, будто батюшка специально снял бедняжке

квартиру подальше от центра и будто бы сам жил с нею в соседней комнате, куда частенько заезжал врач.

Вечерами дотошные соседи слышали игру на фортепьяно, французскую речь и очень недурное пение.

В конце октября, как водится, отец Дмитрий сыграл скромную свадьбу. Поговаривают, что венчал молодых

архиепископ Евлогий. И перед самым сочельником вошла в Успенский храм матушка Вера, она же – Алмазова Вера

Николаевна. Тихая и скромная. Но строгая.

Подолгу простаивала она, неустанно молясь, на гинекее. Затем – шла в восточную комнату, что вечно была на

замке. Оттуда – пахло деревом, красками, лаком и смирной. А вскоре – новая чудная икона явилась в храме

Успения. Пахло от неё краской, лаком и смирной. Холодным огнём опаляло молящихся от иконы той. Оттого

опускали они глаза в мозаичный пол. И виделась им Пресвятая Дева, трёхязыковым пламенем, огнём и вихрями

окружённая. Кроткая, усталая. Будто птица после долгого перелёта.

Умудрённым, многовековым старцем взирал на них младенец с материнских рук. Серьёзным и прозорливым

казалось хрустальное личико его. Будто сам он видел и слышал на многие века вглубь и вперёд. И замолкали все

под ясным, пронзительным взором его. И тихие хрустальные колокольца вызванивали над головами молящихся, и

внимал им добрый усердный ангел.

 

* * *

 

Много видел он, много слышал. И множество судеб устроил добрый ангел тот.

Оттанцевав с факелами вещий таинственный танец, уехала в Москву Асенька. Она не выбирала, – наука выбрала

её, несмотря на щедрые дары муз, коими был ребёнок пожалован и облагодетельствован. Университет стал для неё

родным домом, лаборатория – рабочим столом. Вместе с тем она пела, осваивала новые музыкальные инструменты.

Играла, стреляла, дралась на шпагах и мечах, и во многом состязалась не без успеха. Она очень много

путешествовала.