Александр Посохов

 

Я писатель, ты поэт

 

Сборник рассказов и стихов о том, что так или иначе имеет отношение к литературному творчеству и к отдельным авторам. А, чтобы не было скучно и для разнообразия, проза и поэзия представлены вперемешку.

 

Сукин сын

 

Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.

Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой «Борис Годунов», а тот ему от ворот поворот.

– Да она сейчас даром никому не нужна, – не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. – Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.

– Какой ещё курятник, сударь! – возмутился великий поэт. – Это же Борис Годунов!

– И что? – равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: – Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?

– Нет, – ответил тот. – Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.

– А нового дворника как зовут? – спросил издатель.

– Абдулбашир, – ответил писарь.

– Вот видишь, – обратился к автору Годунова издатель. – Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.

– Вы что тут с ума сошли! – снова возмутился Пушкин. – Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!

– Абдулбашир, – поправил его писарь.

– Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?

– Повторяю, – сказал издатель. – Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?

– Я русский человек! – гордо заявил Пушкин. – Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.

– Ты мне голову не морочь, – перебил его издатель. – Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.

– Я же автор! – в который уже раз возмутился Пушкин. – Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.

– Ага, раскатал губы. – вставая из-за стола, произнёс издатель. – Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.

– Позвольте, любезный, – засопротивлялся, было, поэт.

– А я говорю, проваливай отсюда, – повторил свой приказ издатель. – А то охрану позову.

Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: «Привязался же, сукин сын!»

«Так вот, оказывается, кто я, – подумал Пушкин. – Надо Вяземскому сообщить».

 

* * *

 

Илья и боты

 

Илья,

Себя давно

Поэтом представляя,

Смотрел в окно,

Ворон считая.

И размышлял: «Кто я

По методу работы,

Сова иль жаворонок?» Боты

Сушились тут же на окне.

И говорят они вдруг тихо, сухо:

«Не птица ты, Илья, а муха.

Летаешь с нею наравне,

От койки и окна – к буфету,

А от буфета – к туалету».

 

* * *

 

Несчастные

 

Суббота. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.

– Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.

– Это у вас выходной. А у нас, писателей, самый что ни есть рабочий день.

– Да какой ты писатель! – махнул бутылкой сосед, чуть меня не задел, и на кухню без спроса прошёл. – Баснописец несчастный. Куда ты рюмки прячешь? И закуску доставай.

– Ну, ты нахал! Я же тебе объяснял, что у Крылова 236 басен, а у меня 118, ровно половина. Мне пахать и пахать ещё.

– Да кому нужны твои басни! – скорчив брезгливую рожу, сказал Вадим. – Вон артист один сбежал из России, так его басни читают. А ты сидишь тут, в центре Москвы, и о тебе никто ни сном ни духом не подозревает.

– Господи, ну сколько раз тебе повторять, что это не басни! Артист этот и себя и жанр позорит. Сам по себе злобный стишок не может быть басней. Басня, она, как такса.

– Какая ещё такса? – удивился Вадим и налил.

– Собака, которая со времён древнего Египта не изменилась. Те же уши и тот же хвост. Других собак скрещивали, преображали, а такса сохранилась в первозданном виде. Вот так и с басней, которую можно сотворить только, как басню. А этому учиться надо и особый дар иметь.

– Да брось ты, поехали! Дай мне сюжет, и я завтра принесу тебе готовую басню, – заявил вдруг Вадим, опрокинув первую рюмку.

– Ладно, запоминай. Допустим, пьяный кабан завалился на муравейник. Насекомые в панике. И тут один храбрый муравьишка кричит, что залезет сейчас на дерево и спрыгнет на кабана. Смотрите, хвастается заранее, как я ему хребет перешибу. Понял?

– Понял, – ответил Вадим и снова налил. – А мораль?

– Сам думай. Всё просто же.

– А как назовём мой шедевр?

– А как заблагорассудится. Главное, не бойся, пиши смело. Любые твои иносказания я пойму правильно.

– Что значит, правильно?

– Ну, вот есть у меня такая басня, например. В ней судят льва за то, что он убил шакала, который, мечтая прославиться, напал на него.

– И что?

– А то, что получаю я на эту басню гневный отзыв от одного молодого человека. Какой, дескать, нормальный шакал на льва нападать будет. Дебил он, что ли!

– И что?

– А то, что басню нельзя воспринимать буквально. У того же Крылова журавль сам свой нос к волку в пасть суёт. И про ворону он пишет, что она сыр во рту держала. А никакого рта у вороны нет. Понял?

– Понял.

– Или вот ещё пример. Написал я недавно басню про медведя, который порядок наводит. Заключение там такое. Когда порядка нет в своём краю, а ты решил вдруг навести его везде, то это значит, что нигде.

– И что?

– А то, что один, тоже молодой читатель, высказал мнение, что за такую басню меня точно посадят.

– Не пудри мне мозги! – отрезал Вадим и опять налил. – А то и меня вместе с тобой посадят.

Допивал он бутылку уже без моего участия. Я после двух рюмок отказался. Потому, что сто девятнадцатая басня давно томилась в компьютере, ожидая своего конца.

 

Воскресенье. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.

– Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.

– Ты басню сочинил?

– Про таксу, что ли?

– Нет.

– Про кабана?

– Нет.

– Про льва?

– Нет.

– Про шакала?

– Нет.

– Про ворону?

– Нет.

– Про медведя?

– Нет.

– Про тебя?

– Нет.

– А что, оригинально, басня про баснописца!

– Да при чём здесь я! Ты же про муравья обещал написать.

– А зачем? – удивился Вадим. – Ну какой нормальный муравей на кабана прыгать будет. Дебил он, что ли!

– Всё ясно. И у тебя, значит, с иносказаниями проблема. Но ты над моралью-то хоть подумал?

– Какая ещё мораль! – воскликнул Вадим. – Все морали давно… профукали, выражаясь без рифмы. Нам, айтишникам, она ни к чему.

– Да какой ты айтишник! Программист несчастный. Откуда вы только берётесь такие?

– Какие?

– Без художественного мышления.

– Из будущего мы, – улыбнулся Вадим. – А ты из прошлого.

 

* * *

 

Я – Графоман!

 

Я – Графоман!

Как граф Толстой или Донцова,

Как все великие. Поэтому я снова

Сижу за письменным столом

Над кнопками перед экраном.

Ложь и обман,

Что лучше быть козлом,

Чем графоманом.

Кто просто блеет и жуёт,

Тот дольше смерти не живёт.

Мне ж умирать всегда не время:

Поскольку вечно думать надо,

Какое слово подобрать,

Пока Пегас не перестал летать.

А что до званий, то награда

Уж то вполне, что я и есть

Бессмертное писательское племя,

В одном строю с Донцовой и Толстым.

Известным стать таким

Любому может выпасть честь.

Не в графоманстве дело,

Его в подлунном мире нет.

Пишите, братья, обо всём и смело,

Берите штурмом интернет!

 

* * *

 

Визит драматурга

 

В кабинет исторического просветителя вошёл некто, сходу представившийся начинающим драматургом. Хотя возраст его прямо свидетельствовал о том, что не только начинать, но и заканчивать ему чего-нибудь было уже категорически поздно. В руках он держал тощий пожухлый портфель времён послевоенных пятилеток.

– Меня зовут Пантелеймон Будуаров, – пылая тлеющим взором, закончил представлять себя вошедший.

– Садитесь, пожалуйста, чай, кофе? – вежливо предложил просветитель.

– Я сяду. А всё остальное потом. Дело не терпит отлагательств.

– А что случилось?

– Как что! Целое поколение потеряли. Они же ничего не знают.

– Кто они?

– Молодёжь, форменные невежды! Спрашиваю, кто такой Ленин? Они глаза таращат.

– Да, с молодёжью у нас проблемы. А я-то чем могу помочь?

– Не притворяйтесь. Вы же учёный, бывший министерский чиновник, у вас награды, звания, связи. Я недавно по радио вас слушал. Очень даже забавно вы там про одного полководца рассказывали. Из крепостных да сразу в генералиссимусы. Не пойму только, на кой чёрт ему эти Гималаи сдались!

– Вы о Суворове, что ли? Так он не был крепостным. И не Гималаи, а Альпы.

– Тогда все были крепостными.

– Нет уж, позвольте! – хотел было защитить историческую правду просветитель.

– Не позволю! – властным тоном прервал его Пантелеймон Будуаров. – Потому, что вы ничего не делаете, а я сделал.

– Любопытно. И что вы такого сделали?

– Я написал пьесу. Вот здесь она, в этом портфеле. Пьеса так и называется Великий Ленин. Вы ведь знаете, что он великий?

– Подозреваю.

– Так вот. Я хочу, чтобы вы помогли мне толкнуть мою пьесу в молодёжь. То есть поставить её во всех театрах страны и загнать туда всё подрастающее поколение.

– А пьесу-то хорошую написали?

– Естественно, как говорят у нас в Пензе.

– Так вы из Пензы?

– Ну что вы, упаси Бог. Это такая фишка для непринуждённой беседы.

– А пьесу по источникам писали?

– Обижаете. Как нам реорганизовать Рабкрин наизусть выучил.

– Что вы говорите! А вы можете в кратких словах рассказать содержание пьесы?

– Пожалуйста. Знаете ли вы, что в 1917 году Ленин был в Шушенском?

– Припоминаю.

– И вот, когда он там с Крупской чалился, выражаясь красноречиво, в это время из Израиля в Ленинград прилетел Троцкий.

– Ужасно! А куда же ЧК смотрела?

– Ну, голубчик, уж вам-то следовало знать, что ни ЧК, ни КГБ, ни ФСБ тогда не было. Всей правоохранительной системой заправлял кто? Ну, думайте, думайте.

– Неужели? И тогда тоже!

– Факт. Он и расправился с Троцким.

– А Ленин тут при чём?

– Так это же Владимир Эдмундович шарахнул по Зимнему из Катюши.

– Это Дзержинский Эдмундович. А Ленин Ильич.

– То-то я смотрю, отчество у него какое-то неродное.

– А из чего он шарахнул, простите? – решил уточнить название грозного орудия просветитель, хотя ему и так уже было всё ясно.

– Расцветали яблони и груши, – тихо запел драматург. – Ну, догадались? Потом вместе споём. Очень крутая песня, как говорят у нас в Жиздре.

– Так вы из Пензы или из Жиздры?

– Из Жиздры. А в Пензе пусть черти живут.

– А революцию-то Ленин как совершил?

– Элементарно! Набрал кредитов в Сбере под поручительство Берии и совершил.

– В каком ещё Сбере? Его тогда не было!

– Ошибаетесь, товарищ. А история ошибок не прощает, как говорят у нас в Сызрани.

– И в Жиздре, значит, тоже пусть черти живут?

– Пусть.

– А как это Троцкий из Израиля прилетел, если тогда такого государства ещё не было?

– Как же вы далеки от народа! Может, где-то его и не было, а у нас оно всегда было.

– А на чём он прилетел?

– На иранском беспилотнике.

– Зачем?

– Чтобы Ленину помешать.

– А-а, понимаю. Троцкому нужна была революция во всём мире, а не только в России?

– Ничего вы не понимаете. Политика тут ни при чём. Тут у меня в пьесе жуткая любовная интрига. Троцкий был холериком, а Ленин сангвиником. Но влюблены они были в одну женщину из подсобки, то ли в Ашане, то ли в Леруа Мерлен.

– А что, сто лет назад эти магазины тоже были?

– В истории ничего нового нет, как говорят у нас в Нижнем Тагиле. Но черти там не выживут, даже не надейтесь. В Сызрани ещё кое-как, а там им хвосты накрутят.

– Да чёрт с ними! Интрига-то ваша как разрешилась?

– Проще пареной репы. Он, ну вы понимаете о ком я, повязал Троцкого на проспекте Сахарова и выслал его куда, ну?

– Неужели в Нижний Тагил?

– Правильно. После чего Ленин мог встречаться один, без сопровождения демона революции, с кем угодно и где угодно, даже на Красной площади рядом с Мавзолеем.

– А Крупская как же?

– А та днями просиживала в смартфоне и ничего не замечала.

– Вот что хотите со мной делайте, но ни о каких смартфонах в те времена даже не слыхивали. Но пьесу вашу мы всё равно толкнём, куда надо. Обещаю.

– Не обещайте деве юной, как говорят у нас на Арбате.

– Кстати, а где рукопись? – спросил исторический просветитель. – Вы мне даже не показали её.

– Какую рукопись? – успел вымолвить начинающий драматург и повалился набок. Хорошо, кресло было глубокое.

Помощница просветителя вызвала скорую. Приехали быстро. Пока приводили старого человека в чувство, проверили его портфель. Никакой пьесы там не оказалось. Зато нашли социальную карту москвича и персональное приглашение от «Московского долголетия» в танцевальную группу. По ним и определили, что никакой он не Пантелеймон Будуаров, а просто Пётр Бурлаков.

– Два в одном, – поделился с хозяином кабинета доктор. – И склероз и деменция. Ему же сто лет почти. Но вы не волнуйтесь, мы сами доставим дедушку домой в целости и сохранности.

 

* * *

 

Свети, Поэт!

 

Не тот, кто в драке всем назло

Идёт на арматуру,

Герой. Их много полегло

Случайно, спьяну, сдуру.

 

Куда труднее долго жить,

Все муки и напасти

Терпя. И не хотеть добыть

Ни золота, ни власти.

 

И не сгорать, как факел, нет.

Пугает тьму святая

Свеча. Она в тебе, поэт.

Свети, мой друг, не тая!

 

* * *

 

Стихоплёт

 

Лето в разгаре. Субботнее утро. Выходим из подъезда погулять в лесочке. Таких лесочков на окраинах Москвы почти не осталось. Навстречу соседка с чумазой болонкой.

– Здравствуй, Маша! – приветствуем её, не собаку, конечно. А жена ещё и спрашивает. – Чего-то вы сегодня рано?

– А у меня часы остановились в полночь, – отвечает Маша.

– Часы у неё одни, что ли? – с удивлением произнесла жена, когда дверь в подъезд плотно захлопнулась.

– Действительно, – согласился я с законным недоумением жены. Хотя точно знал, сколько часов у соседки. И правильно воспринял её зашифрованное сообщение о том, что она очень ждёт меня сегодня в двадцать четыре ноль-ноль. Будто в одной разведшколе учились. Но я и о жене не забыл.

– Ты помнишь, что у нас сегодня день любви? – строго спросил я. – Раз в неделю вынь да положь.

– Помню, – ответила жена. – Куда от тебя денешься. Только ты мне частушки свои пошлые в этот день не читай по дороге, пожалуйста. Ненавижу поэзию низкого уровня.

– Постараюсь, – пообещал я и тут же гордо продекламировал:

 

Может, я и стихоплёт

Никому не нужный,

Но частушка так и прёт

Вырваться наружу.

 

– Пусть прёт, я не против, – согласилась жена. – Лишь бы не пошлая. Ну и бюст у Машки! Везёт же дурочкам. Пока молодая красиво, конечно. А в старости как выглядеть будет?

Комментировать вслух умственные способности соседки и размер её груди я не стал. Особенно умственные способности, которые меня никак не волновали. А по поводу размера не удержался и выдал всё-таки:

 

В голове у Маньки муть,

Тина, глина и песок,

Но зато такая грудь,

Что как блин один сосок.

 

– Опять ты за своё! – недовольно воскликнула жена. – И собаку стричь надо, заросла совсем. Где нос, где хвост? И мыть надо, шерсть грязная.

Я покумекал слегка, поэтически о прозаическом, и ещё через полчаса опять отчеканил:

 

Заявила вдруг блоха,

Что у Маньки шерсть плоха,

Я ж с ней не согласен,

Внешний вид прекрасен.

 

– А это о чём! – пуще прежнего рассердилась жена. – Ты же обещал.

– А зачем ты о шерсти заговорила, – упрекнул я её в оправдание. – И про то, что мыться надо. Вот мне и пришло на ум.

– А ещё что на твой пошлый ум пришло?

– Извини, конечно, но ты снова сама напросилась:

 

Не растёт морошка

На полях Кубани,

Не домыл немножко

Ванька Маньку в бане.

 

– Мужик называется, – ехидно заметила жена. – Зачем тогда жену в баню приглашать!

– А у тебя приличный ум, да? – уличил я супругу.

– С кем поведёшься, – обречённо вздохнула она и повернула обратно домой.

На другой день, и тоже рано утром, жена заходит на кухню, видит меня с ручкой, с листочком бумаги и спрашивает:

– Что пишешь?

– Настоящее лирическое стихотворение, почти как у Пушкина, и даже созвучно с ним! – похвалил я себя. – Пришлось записать, потому что больше четырёх строчек не запоминается. Это не пошлая частушка, а поэзия высочайшего уровня. Будешь слушать?

– Давай.

– Даю:

 

Дерутся лоси на опушке,

Рогами тычут прямо в лоб.

А я лежу на раскладушке,

Передохнуть немного чтоб.

 

Жена храпит на мятом ложе,

Соседка-дура в гости ждёт.

Зачем мне получать по роже,

Я ж не сохатый идиот!

 

* * *

 

Памфлет и Притча

 

Случается –

Отправились в дорогу разом

Памфлет и Притча.

Памфлет орёт,

Клеймит, ругается,

Пугает всех сарказмом,

Издевается,

Упрёками наотмашь бьёт.

А Притча рядышком идёт

Задумчиво, прилично,

Поклоны раздаёт,

Подсказывает, учит, улыбается.

Год вместе шли, устал Памфлет,

Ни сил, ни голоса уж нет.

И говорит он, издыхая:

– Похоже, дальше мне никак.

– Ну что ж! –

Сказала Притча тут в ответ. –

Большую жизнь не проживёшь,

Всё время злясь, ворча и хая.

А у меня судьба иная –

На века.

 

* * *

 

Басня и дебил

 

Есть у меня басня с названием «Предел». Речь в ней о том, как три вороны попытались засудить Льва за то, что он якобы не сумел соблюсти предел необходимой обороны, убив напавшего на него Шакала. Начало басни такое:

 

Шакал,

Прославиться мечтая

И удаль показать свою,

На Льва напал.

Тот безмятежно спал,

Не зная лучше рая.

 

На днях получаю гневный отзыв на эту басню от некоего очень, похоже, осведомлённого субъекта с одного популярного литературного сайта. Он пишет: «Автор живёт в своём выдуманном мирке. Где это он видел, чтобы шакал сам нападал на льва. Шакал дебил, что ли?!»

От такой «критики» хочется упасть и асфальт грызть. Ну не про животных ведь, как таковых, басни пишутся. Детишки, и те знают об этом. Ладно, о моей басне такой отзыв. Я никто. Потому о моих стишках можно, конечно, как угодно высказываться.

Но вот в басне Крылова «Журавль и волк», к примеру, есть такие строчки: «Журавль свой нос по шею засунул к Волку в пасть и с трудностью большею кость вытащил и стал за труд просить». И где ж это великий баснописец видел, чтобы журавль сам свой нос к волку в пасть совал, дебил он что ли?!

Или про Ворону незабвенный Иван Андреевич пишет: «Да позадумалась, а сыр во рту держала». А никакого рта у вороны и нет вовсе, клюв у неё. И в природе сама ворона никогда ничего никому не отдала бы, дебилка она что ли?!

И я позадумываюсь, кто же дебил-то?! Во всяком случае – не шакал…

 

* * *

 

Лирика баснописца

 

Ну, вот не лирик я, поймите,

По сотворению стихов.

Достал вас баснями, уймите,

Уняться сам я не готов.

 

Гляжу на звёздные поляны,

На золотые миражи,

А в голове всё обезьяны,

Коровы, змеи и ежи.

 

Медведи, лошади, лягушки,

Лисицы, зайцы, барсуки,

Собаки, волки, овцы, хрюшки,

Павлины, гуси, индюки.

 

Вороны, дятлы, попугаи,

Пингвины, голуби, орлы,

И эти, чья судьба такая –

Быть вечно глупыми – ослы.

 

Слоны, так те, ломая кроны,

В любую басню сами прут.

За ними львы, надев короны,

Туда же царственно идут.

 

С такими верными друзьями,

С такой компанией зверей

Смеяться я могу годами

Над недостатками людей.

 

* * *

 

Графоман хренов

 

Весна, выходной. Проснулся, а вставать неохота. И нужды нет. Чай перед сном не пил. 42 года, это даже не 33. Возраст критический. Что делать, как же прославиться? Не умирать же в безвестности! Писать надо. А о чём? Да хоть о чём, сюжетов уйма. Сочини, например, сказку. Типа в речку упал, а там русалка, в глубину манит. Раки в тине барахтаются. А они-то причём тут, господи! Пиво пил, а раков никаких не было. Ну, твори, фантазируй! Капусту, что ли, самому посолить, вкуснее ведь получается, чем в магазине. Или вот соседка! Красивая одинокая женщина, без хвоста. Состряпай про неё оду или сонет, на худой конец. А что это, чёрт его знает. Так будут у меня с ней шуры-муры или нет? Допустим, будут, желательно даже. А когда? Сегодня же комплимент ей отпущу, побреюсь только. О темах думай, а не о бабах, не надоело ещё! Хорошо. Тогда детективчик надо сварганить, шпионский. Наш разведчик оказался ненашим. Собачка по запаху разоблачила. А как? От носков духами французскими несло. Кстати, что-то пальцы на ногах не шевелятся. Точно диабет начинается. Или про любовь. Обязательно. Мне вроде как лет семнадцать, иду по бульвару, солнышко светит, а навстречу она. Ну там платьице коротенькое, грудки намёком, шейка, как у жирафа. Нет, жираф тут не подходит, урод натуральный. А главное, у неё отец олигарх. Блин, ну сколько раз говорил жене, не покупай трусы 50 размера! 54 минимум. Жмёт ведь! Лучше вообще без них. А дальше что? Ага, вспомнил! Напишу-ка я о том, как с парашютом прыгал. Вывалился из кукурузника, карабином по башке получил, подвесная система съехала. Сижу криво, в паху будто тисками зажало, не то, что сейчас. Подтянулся, лямки поправил. Но поздно, чуть в огород чей-то не приземлился. Где бы воронку маленькую достать? А то вчера коньяк во фляжечку наливал, граммов десять на стол пролил, подлизывать пришлось. А, может, про политику чего-нибудь отчебучить? Осторожненько так. Будто поднимаю народ на борьбу. За творческую свободу, за настоящую литературу! Опять восьмое марта скоро! Каждый год одно и то же. 15 роз жене купить или 25? Куплю-ка ей удава китайского подлиннее. Змея же она по знаку. Шипит вон на кухне чего-то, есть зовёт. Иди завтракать, графоман хренов!

 

* * *

 

Ряд слов

 

«Быть может» –

Простая расстановка слов,

А сердце чувствует любовь.

 

«Этого дня вдохновение» –

Связь без экспрессии,

А сердце чувствует поэзию.

 

«Родина моя» –

Обыденнее некуда по ряду,

А сердце чувствует отраду.

 

«Поэта на смерть» –

Бессмысленная очерёдность,

И сердце остаётся чёрствым.

 

О чём слова нам говорят,

Таит их ряд.

 

* * *

 

Толстой и Анна

 

Приехал Толстой умирать на станцию Астапово. Присел на скамейку и стал о жизни своей великой думать. Смотрит, по перрону Анна Каренина слоняется, на рельсы как-то странно поглядывает.

– Ты чего это удумала, паршивка? – строго спросил её Толстой.

– Да вот, – ответила она дрожащим голосом. – Порешить с собой хочу.

– Из-за Вронского, что ли?

– Из-за него, – со слезами на глазах подтвердила Анна.

– Подумаешь, хлыщ какой! – сердито проворчал Толстой. – Да я его просто вычеркну из романа, и дело с концом.

– Действительно, – обрадовалась Анна. – Вычеркните вы этого кобеля, пожалуйста, Лев Николаевич. И этого ещё, прыща старого.

– Каренина, что ли?

– Его самого, тоже козёл тот ещё. Сколько раз говорила ему, купи виагру. А он, разрешение у государя надо получить. Вот и получил рога на рога.

– Нет, – отказался Толстой. – Тогда название всего романа менять придётся, фамилия-то у тебя от мужа. Хотя ты права, конечно, оба они хороши. Хлыщ да прыщ, ну какие это герои.

– Главное, читать про них противно, – взмолилась Анна. – Нафиг они вообще нужны, чтобы из-за них под поезд бросаться.

– Ладно, – сжалился Толстой. – Название поменяю, а их вычеркну и анафеме предам. И тебя анафеме предам. Слаба ты оказалась по женской части и тоже на героиню не тянешь.

– А это возможно? – удивилась Анна. – Вы же не член Священного синода.

– Возможно! – воскликнул Толстой, вставая со скамейки. – Раз я отлучён от церкви, значит, я всё могу. Ленин вон почти всю страну анафеме предал, и ничего. Кстати, я слышал, что он статью про меня написал. Будто зарос я, как простой русский мужик, потому что в зеркало на себя не смотрю. А я же знаю, что в зеркале революция. Давай уедем отсюда. Что-то не по себе мне тут.

И они уехали. Купили домик на окраине Москвы и стали жить вместе. Но не как муж с женой, а как автор с придуманным образом в виде красивой молодой женщины. Сыночка Анны, Серёжу, Толстой не вычеркнул, и он стал жить вместе с ними. После революции Анна Каренина вышла замуж за начальника Московской уездной ЧК, который по блату устроил её на работу в локомотивное депо диспетчером. Лев Николаевич вначале Серёжу воспитал, а затем и других детишек Анны. Все они живы до сих пор. Лев Николаевич каждое лето наведывается инкогнито в Ясную Поляну. Снимет толстовку, натянет джинсы, очками тёмными прикроется и вперёд с группой туристов. Походит, посмотрит, порадуется тому, как содержит Россия его усадьбу, осенит крестом потомков, пару яблочек сорвёт украдкой и обратно.

 

* * *

 

Прощание Графоманов

 

Мы не бездарные мужи,

Мы разные и интересные,

Нам силы ведомы небесные

В борьбе за правду против лжи.

 

Мы за любовь на всей земле,

За песни мира величавые,

За строчки главные, начальные,

И те, что спрятаны в столе.

 

Мы можем многое сказать,

Взлететь по мысли до величия.

Мы можем просто быть приличными

Поэтами. Но наплевать.

 

Нам наплевать на всех теперь.

На нечитающих читателей,

На издающих неиздателей,

На всех, открывших в бездну дверь.

 

В пространство шифров, кодов, цифр –

Бездушных знаков неизвестности.

Прощай, история словесности.

До новых встреч! Твои бойцы.

 

* * *

 

Пушкин и водка

 

На покосившейся от времени скамейке в глухом местечке Измайловского парка – двое, обоим лет по сорок пять или чуть больше. Между ними отпитая наполовину бутылка водки и открытая банка маринованных огурцов. Под ногами красный полиэтиленовый пакет.

– Я вообще уже ничего не понимаю, Яша, – сказал один, показывая на водку. – Вот стоит она здесь, и я понимаю, зачем. А зачем всё, что происходит вокруг, не понимаю. Может, ты объяснишь, ты же гуманитарий. Это я технарь.

– Да я тоже ума не приложу, Миша, – вертя в руке бумажный стаканчик, сказал другой. – Я вот тебя о чём спросить хочу. Но давай сперва выпьем ещё.

Выпили, огурчиками похрустели.

– Так вот, – продолжил Яша. – У тебя страна есть?

– Есть, – уверенно ответил Миша. – Во всяком случае, раньше была.

– Вот именно, – явно хмелея уже, подтвердил Яша. – Когда тебя дурят на каждом шагу, разные вопросы в голову лезут.

– Конечно, – согласился Миша, тоже уже слегка захмелевший. – Я тут в банк пошёл за квартиру платить. Так с меня ещё и комиссию взяли. Представляешь, я отдаю деньги, а с меня ещё сверху берут. За что?

– Я тебе больше скажу. Разливай последнее. Когда были монархи, тогда были и подданные. А сейчас время другое, и мы с тобой хоть и поддатые, но не подданные.

– Ты, как всегда, прав, Яша. Вот скажут завтра, что у нас всё, как раньше было, тогда вперёд и с песней, типа вставай страна огромная.

– Или расцветали яблони и груши.

– А ещё, отдайте вы лишние деньги не футболистам, а тем, кто реальную пользу приносят, лечат там или учат. Работают, короче. Я тут кино про войну смотрел, так их награждают, а они отвечают, служу трудовому народу. Представляешь, Яша, трудовому.

– Спасать его надо.

– Кого?

– Мир русский.

– А он есть?

– А чёрт его знает, Миша. Но я думаю над этим. Вот смотри, та же водка, на которую ты показал. Её все хотят. Доставай, кстати, вторую. А Пушкин кто?

– Наше всё.

– Правильно, он тоже наше всё, как и водка. А кто сейчас хочет поэта?

– Я не хочу, – выпив полностью очередной стаканчик, ответил Миша.

– А ты тут не прав, как всегда.

– Почему же? Кроме жены я, правда, никого не хочу. Тем более поэта.

– Да я не об этом. А о том, что носителями русского мира являются те, кому нужен Пушкин. Но я смотрю вокруг и не вижу тех, кому он нужен. Хотя народу в Москве полно. Наливай.

Опять выпили.

– Да, разобрались, называется, – подытожил Миша. – Учились мы с тобой, учились, вторую бутылку заканчиваем, а понять, зачем это всё, не можем.

– И никогда не поймём, – отрезал Яша. – И никто не поймёт. Потому, что идеологии нет.

Через полчаса они, обнимая и поддерживая друг друга, вышли из парка. Один, размахивая пустым красным пакетом, орал в полный голос сурово «Вставай, страна огромная», а второй одновременно и с чувством напевал «Расцветали яблони и груши». Прохожие смотрели им вслед и добродушно хихикали. Полицейские в стоявшей у бордюра дежурной машине тоже заметили их, но задерживать патриотически настроенных артистов не стали.

 

* * *

 

К поэтам и от поэтов

 

Всё изменилось, между прочим.

И мы другими стали очень:

Хватает почему-то мочи

Читать лишь то, что покороче.

 

* * *

 

Молчи, поэт! Одна лишь мука –

Внимать пустым твоим речам.

Молчи! Ты не достоин звука,

Коль правды вес не по плечам.

 

* * *

 

Мы не рабы, мы и не рыбы.

Средь нас есть лбы, почти что глыбы.

Есть среди нас и рты, как бездны.

Любезней с нами будь, любезней!

 

* * *

 

Как лампочка для мотылька во тьме

Поэзия ума является обманной.

Строфа и рифма не рождаются в уме,

Они рождаются во сне и в ванной.

 

* * *

 

Тишь да гладь

 

Полгода назад предложил я свой сборник рассказов многим нашим и немногим ненашим издательствам и журналам. И что? Ни от одного нашего издательства или журнала ни слова! Будто я к каким-то инопланетянам обратился. А на ненаших я вообще не рассчитывал. И зря. Несвои-то, оказывается, без гонора и готовы сотрудничать. Один очень солидный журнал из дальнего зарубежья запросил у меня на днях согласие на перевод и публикацию трёх моих рассказов. И не каких-то «особо нужных для них», а просто смешных. В том числе, например, рассказа «Пьяная лекция». Как уж они там будут переводить поросячий визг – это их забота. Меня же другое заботит – а наших уже вообще ничего не интересуют?

Примерно такая же ситуация и с моими баснями. Их знают, читают, выступают с ними, публикуют на разных платформах, да ещё с картинками, бывает. Отдельные басни размещают у себя на сайтах профессиональные объединения. То есть басни мои живут уже как бы сами по себе. И что? Сколько я ни направлял их, в том числе в виде сборников, нашим издателям и журналам – тихий омут! Ну хоть бы словечко в ответ. Так, мол, и так, спасибо, отстаньте. И так на протяжение многих лет. Конечно, у кого есть деньги, тот может издать книжку за свой счёт. Но это же совсем другая история. Ни один автор сам никогда не променяет внимание уважаемого издательства на признание старенькой тёщи.

Отсутствие взаимоотношений между нашими авторами и нашими издательствами мне, например, непонятно. Презирают, что ли, издатели неизвестных или начинающих авторов. Короче, тишь да гладь, никакого делового и творческого процесса. При том, что на этом и на других наших литературных сайтах целые амбары замечательных стихов, рассказов, повестей. Возможно, я чего-то не знаю. Поэтому хотелось бы ознакомиться с другими примерами и мнениями на данную тему. Так ли всё, как я изложил?

 

* * *

 

Да здравствует Поэт!

 

Ну, Гафт даёт!

Больной,

Худой,

На вид почти отживший.

А как напорист и силён,

Когда свой стих читает он.

И душу рвёт.

Как крик,

Как свист,

Как яркий свет.

Такой мужик,

Поэт,

Артист

Нас всех переживёт.

И никогда не станет бывшим.

 

* * *

 

Серебряный век

 

Поздний московский вечер. Жена старательно гладит рубашки мужа. Муж сидит на диване и делает вид, что сочиняет новое стихотворение. На самом же деле он поглядывает на молодую ещё и здоровую во всех отношениях супругу в ожидании того, когда она освободится, чтобы увлечь её в спальню.

– Сколько раз я тебе говорила, ешь за столом нормально, – сказала жена. – Шестую рубашку доглаживаю и все в пятнах.

– А что они не отстирываются, что ли?

– Нет, конечно.

– Значит, ты просто стирать не умеешь.

– Так не я же стираю, а машина.

– Вот именно, – согласился муж. – А ты сходи на рынок, купи стиральную доску, мыло хозяйственное и постирай, как бабы на Руси раньше стирали.

– Ты это серьёзно?

– Куда уж серьёзнее, – не подавая виду, что шутит, ответил муж.

– Тогда я тебе как русская баба вот что скажу, – посчитав совет мужа упрёком, громко произнесла жена. – Ты тоже стирать не умеешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Всё.

– Что всё-то?

– А всё.

– А если конкретно?

– Пожалуйста, – запальчиво сказала жена, взмахнув тяжёлым утюгом, будто веером. – Все всё могут, а у тебя одно на уме, какую бы такую рифму найти. Трус!

– А при чём здесь трус? – удивился муж, пожалев уже о своём шутливом совете. – Ты же говоришь, стирать не умею.

– Сам должен знать.

– Ничего не могу понять, чего я не стёр-то? – решительно вставая с дивана, воскликнул муж.

– Дурь свою поэтическую из башки не стёр до сих пор. Лысина вон уже на макушке, а всё туда же.

– Куда туда же?

– В серебряный век, наверно. Поэты там разные без дела слоняются, и ты среди них. Очнись, никому твои стихи не нужны. У каждого сейчас смартфон в кармане, а не томик Цветаевой.

– Да ты соображаешь, что говоришь!

– Не хуже тебя соображаю.

– И обзываешься ещё, – обиженно заявил муж. – Я же тебя не обзываю ворчуньей.

– А почему это я ворчунья?

– А почему это я трус?

– А потому, что все бизнесом в столице занимаются, деньги куют, а ты боишься. Тьфу!

– А ты не тьфукай, растьфукалась тут. Думаешь, легко правильную рифму подобрать. Вот подбери, например, рифму к слову спальня.

– Наковальня, – не задумываясь, ответила жена.

– Надо же, правильно, – удивился муж. – Интересные у тебя словечки сегодня. Тогда уж пойдём и займёмся кузнечным делом, а то поздно уже.

– А с молотом у тебя всё в порядке? – улыбаясь, спросила жена. – А то что-то кузнец уставать стал в последнее время.

– Поклёп! – с тревогой в голосе возразил муж. – Когда это я жаловался на усталость. Ковал и буду ковать.

После этого смелого утверждения он подкрался к жене сзади, нежно обнял её, поцеловал в затылок и, слегка подталкивая, увлёк… в кузницу.

Потом так и повелось у них: спросит муж про дела кузнечные, и всё понятно жене.

 

* * *

 

О поэтах

 

Как-то я спросил у Бога:

– Почему их так немного?

– Потому, – ответил Бог. –

Что Поэт для дела плох.

 

Вариант 2

(нескромный)

 

Как-то я спросил у Бога:

– Почему нас так немного?

– Потому, – сказал Всевышний. –

Что Поэт для дела – лишний.

 

Вариант 3

(парадоксальный)

 

Как-то я спросил у Бога:

– Почему Поэтов много?

– Потому, – сказал Всевышний. –

Что стихи из моды вышли.

 

* * *

 

Чёрная зависть

 

Очень многие знают песню на стихи Булата Окуджавы «Счастливый жребий». Песня замечательная! Особенно сразу запоминаются и будто сами напеваются такие вот слова:

 

С нами женщины, все они красивы,

И черемуха – вся она в цвету.

Может, жребий нам выпадет счастливый,

Снова встретимся в городском саду.

 

Однако вот дальше, в конце:

 

Но из прошлого, из былой печали,

Как не сетую, как там не молю,

Проливается черными ручьями

Эта музыка прямо в кровь мою.

 

У меня классическое представление о величии. Великое в искусстве и литературе – это такая высота, достичь которую мало кому удаётся. Называть ныне здравствующих или недавно ушедших от нас артистов, поэтов, певцов великими – это кощунственно по отношению к самому определению величия. Так же, как называть кого-то из них легендами на основании того лишь, что они бесстыдно выпендривались и скандалили. Выдающиеся – да, великие – время покажет.

 

Тяну, тяну свои я вирши

К высоким образцам вершин.

А Пушкин всё равно повыше:

Конечно, он же сукин сын!

 

Наверно, это какая-то неведомая космическая сука. Не очень плодовитая, к сожалению. А, может, к счастью.

Отталкиваясь вот от такого своего представления, позволю себе последние две строчки из приведённого текста покритиковать немного. Типа нашёл, к чему привязаться. Все знают, что метафора – это оборот речи, состоящий в употреблении слов и выражений в переносном смысле на основе какой-нибудь аналогии, сходства или сравнения. К примеру, «сладкий сон», «горькие слёзы», «серебряные волосы», «золотые руки» и тому подобное. Но вот чёрные ручьи, по-моему – это вовсе не метафора. Они есть в натуре, сколько угодно – что выльешь, то и потечёт. Потом, сколько же крови должно быть в человеке, чтобы в неё текли не струйки, а целые ручьи. Даже, если эти строчки все вместе по общему смыслу принять за метафору. Понятно, что автор имел в виду войну и всё трагическое, что с ней связано. Сама память о войне чёрная, спору нет. Но он же говорит о музыке, изображая её как бы чёрными ручьями. Хотя музыка и по тексту, и сама по себе – явление тоже реальное. Для меня она ни в какой связи и ни в каком сравнении не может казаться чёрными ручьями. Ручьями – пожалуйста, но чёрными – нет. Тем более, что в начале песни звучит мягкое слово – мелодия.

Короче, музыку, проливаемую в кровь чёрными ручьями, даже если она из этих самых кровавых военных лет, я не воспринимаю. Возможно, потому же исполнители этой песни часто заканчивают её «встречей в городском саду».

Скорее всего, я не прав. Просто завидую. Памятник в Москве впечатляет. Но всё равно предлагаю свою песню под названием «Романс» на ту же мелодию. А можно и другую мелодию сочинить.

 

Ты прости меня, если не забыла.

Если та же всё под окном сирень.

Если к прошлому сердце не остыло

И любимой быть всё ещё не лень.

 

Небо белое, небо голубое.

Облака плывут в сторону твою.

Где бы ни был я, ты всегда со мною,

Я по-прежнему лишь тебя люблю.

 

Не заметил я, что любовь земная

Протекает в нас тихою рекой.

Ты прости меня, милая, родная,

Что мечталось мне о любви другой.

 

Пусть потеряны старые открытки

И не надо нам думать о былом.

Может, встретимся у твоей калитки.

Может, счастье вновь посетит твой дом.

 

* * *

 

Срок жизни

 

У каждого срок жизни свой,

Судьба жестока.

_______

 

Морозным вечером домой

Шёл молодой поэт Гаврила,

Через лесок поближе было.

Вдруг в темноте протяжный вой

И страшные глаза за ёлкой.

«Волки!», –

Решил поэт и в снег зарылся

С головой…

А жаль,

Зря он в сосульку превратился:

Глаза – так это дом светился,

А вой – так это вьюга выла.

 

_______

 

Мораль:

Кто духом пал,

Тот и пропал,

До срока.

 

* * *

 

В лучах славы

 

Конец сентября 2023 года.

Открываю почту, читаю:

 

«Здравствуйте, Александр Николаевич!

Меня зовут Ольга, я учусь в колледже культуры. По технике речи для разбора в контрольной работе и дальнейшем прочтении на экзамене нам разрешил выбрать басню, в том числе одну из Ваших. Все Ваши басни прекрасны, но я выбрала «Слон и паук».

Проблема в том, что в контрольной работе нужно написать творческий портрет автора, период его жизни и когда написано выбранное произведение. А я даже биографию Вашу не нашла.

Если это возможно, не могли бы Вы что-то о себе рассказать. Публиковать нигде контрольную работу я не собираюсь.

Буду очень признательна!»

 

Да-а, думаю, вот она – настоящая слава! Явилась, голубушка, сподобилась, спохватилась! Радостно, чёрт возьми! Не так за себя, как за басни вообще и за свои, в частности. Живут родненькие, несмотря ни на что. Посидел перед компьютером, почесал затылок и отвечаю:

 

«Здравствуйте, Ольга!

Спасибо за внимание к моему творчеству!

Что касается каких-либо сведений о себе и «творческого портрета», то я придерживаюсь того принципа, что об авторе пусть лучше рассказывают его произведения. Примерно также я ответил недавно одному зарубежному журналу, который решил вдруг перевести и опубликовать несколько моих рассказов.

А теперь по теме. Рассказы я пишу четыре года, а вот басни – сорок лет! Басни мои давно уже живут как бы сами по себе, независимо от меня. Их читают, выступают с ними, размещают на разных интернетовских платформах (детские, юмористические, профессиональные).

Возможно, для некоего «портрета» пригодиться ещё моё стихотворение «Лирика баснописца» (отдельно есть и в новом сборнике с таким же названием). Открывается в любом поисковике. Ещё, наверно, может пригодиться мой рассказ «Несчастные». Он о баснях и тоже легко открывается через поисковики. Кроме того можно посмотреть в интернете для примера (буквально надо вот так запрашивать): «Кочеткова Александра. А.Посохов «Друзья»; «Анна Тушина Басня А.Посохов «Борщ»; Бутмалей Анна Актриса А.Посохов «Бабочка на навозе». Я не знаю, кто это, сам случайно увидел. Это, если не образцы, то просто примеры, как читают некоторые мои басни.

Ещё можно найти в интернете: «А.Посохов Басни для поступающих в театральные ВУЗы». Этот сборник я составил с учётом того, что поступающий в театральный ВУЗ должен не только понимать юмор, он должен ещё уметь этот юмор интересно передать, создать некий живой образ и заставить улыбнуться зрителей. При этом очень важно, чтобы басня нравилась самому абитуриенту. В ней должны быть яркие, характерные и обязательно говорящие герои.

И, наконец, о себе: проживаю в Москве, любимая работа в прошлом – преподавательская, последние годы занимаюсь только литературным творчеством. Пишу ещё статьи, стихи, частушки и прочее. Басня «Слон и паук» написана мною более тридцати лет назад. Период моей жизни – ныне живущий. Ольга, не обижайтесь, пожалуйста, если я как-то не так ответил на Ваше письмо. Искренне желаю Вам успешной учёбы и отличных оценок!»

 

Через несколько дней получаю следующее письмо от Ольги:

 

«Здравствуйте, Александр Николаевич!

Вы даже не представляете, как мне помогли! Спасибо Вам большое!!!!

Написали как раз то, что нужно: ни больше, ни меньше!

Вы мне оооочень много дали и сильно помогли!

Басни Ваши, правда, удивительные!!! С удовольствием буду следить за выходом новых Ваших произведений!

Успехов Вам всё больших и каких желаете!!! Я Вам очень благодарна!!!

Спасибо большое за пожелания, очень постараюсь всё исполнить. Спасибо Вам еще раз!

Преклоняюсь!!!»

 

С преклонением, конечно, девушка переборщила слегка. Хотя как сказать. Она ведь не со мной знакома, а с баснями моими. И, если они вызывают в ней такие сильные эмоции, то ничего сверхъестественного в этом нет. Просто она правильно воспринимает басенное иносказание – художественно и с юмором. А мне остаётся лишь нежиться в лучах славы и радоваться тому, что не так уж и безнадёжно всё на этом свете, включая нас, взрослых, и наших умных детей.

 

* * *

 

Редактор и трактор

 

Какой-то работящий Трактор за весну

Вспахать задумал целину.

Чтоб взращивать на ней полезную культуру.

Не для себя, конечно, для людей.

Но не учёл он ту натуру,

Которую имел Редактор

Всех местных земледельческих работ.

И вот

Стоит на поле Трактор

И получает от начальства нагоняй:

– Всё, отпахал, ретивый, на себя пеняй,

Не надо было лезть, куда не просят.

Одни проблемы от твоих идей.

Согласен, каждого заносит,

Ну в грязь, ну в яму, ну в кювет.

Тебя ж в бурьян зачем-то потащило.

Ума в тебе, как видно, никакого нет.

Зато в две сотни лошадей

Есть необузданная сила.

Так я её убавлю быстро.

Солью бензин и ни канистры

Ты не получишь больше впредь.

И после этих слов Редактор

Сливную крышку стал вертеть.

Взревел на то мгновенно Трактор

И резко двинулся вперёд,

Вскрывая землю крупными пластами…

 

_______

 

Великий наш чиновник-господин,

Коль ты имеешь властный чин,

Напутствуй, помогай, учи.

А не чини препятствий доброй силе.

Иначе, что б ни говорили,

Рискуешь, как Редактор тот,

Попасть под Трактор вместе с сорняками.

 

* * *

 

Топорик Раскольникова

 

Пришёл Раскольников к старухе-процентщице, чтобы убить её. А она и говорит ему, кряхтя и кашляя:

– Ты топорик-то положи на комод, чего ты его держишь под пальто. Ты же не царь Пётр и не мужик, чтобы с топором ходить. Уронишь ещё на ногу себе. Я ведь всё равно знаю, зачем ты пришёл.

– Ну, коли знаете, тогда я лучше его обратно за дверь в каморку к дворнику положу, – тихо произнёс Раскольников. – Я его и в самом деле едва держу, не ел ничего уже несколько дней. Вчера, правда, один банан откушал.

– Нет, – решительно возразила Алёна Ивановна, – Положи топорик аккуратненько на комод. И никого вообще убивать не надо. Ни меня, ни Лизавету.

– Ой, спасибо, бабушка! – обрадовался Раскольников. – А то я и вас и себя загубил бы, проверяя, тварь ли я дрожащая или право имею.

– Какая я тебе бабушка! – возмутилась несостоявшаяся жертва. – Я ещё даже не на пенсии. Ждала, что в пятьдесят пять выйду, так нет, не получается, до шестидесяти теперь тянуть надо. Как овдовела, так на проценты и живу. Тебе вот по блату процентов десять могу скинуть.

– На что?

– Квартира нужна?

– Ещё как нужна, Алёнушка Ивановна! – взмолился Раскольников. – Главное, помочь некому. Мать у меня давно пенсионерка и сама чуть милостыни не просит. Сестра, кандидат наук, в гувернантках таскается. А я на Сонечке жениться хочу. Ну не ехать же мне на Дальний Восток, где обещают бесплатно гектар земли дать.

– В ипотеку пойдёшь? – сверкнув хитрыми глазёнками, спросила жадная процентщица. – Нехристи в банке тебе ничего не дадут, ты безработный, а я дам. Без справки о доходах и поручительства.

– А просто в рассрочку без процентов и закладной нельзя? – поинтересовался Раскольников. – Вроде как по знакомству. Тогда бы вы мне действительно помогли. А так грабёж и вымогательство получается.

– Нельзя, – прошипела Алёна Ивановна. – Я же частница и без процентов помру. Пусть государство тебе помогает, это его забота. А я никого любить не обязана и сама зарабатывать не хочу. Для меня вы все, голодранцы, источник наживы. И притворяться добренькой я не собираюсь.

– Ладно, – обречённо вздохнул автор безумной идеи очищения общества от ненужных людей. – Уж лучше в ипотеку, чем на каторгу.

– Да, выбор у всякой твари маленький, и прав почти никаких, – откинув назад жиденькую косичку, глубокомысленно заключила молодая ещё по нынешним временам старуха. – Двадцать пять процентов по году на сорок пять лет, как раз до моего столетия. Устроит?

– Устроит, – согласился Раскольников, почувствовав лёгкую дрожь от предлагаемых условий. – Деваться мне так и так некуда.

– Тогда пиши расписку, – и Алёна Ивановна полезла в верхний ящик комода за бумагой. – А топорик с отпечатками твоих пальчиков я в Лондон на аукцион свезу.

 

* * *

 

Признание

 

Едва

Смогли узнать друг друга два

Товарища – так сильно сдали.

– Пойдёшь?

– Пойдём.

Поковыляли.

Пришли, расположились, взяли.

И потекла живая речь.

– Однажды выложил я печь,

Такую печь, что до сих пор

Меня там помнят.

Да, Егор.

Работал я и печником.

– А что потом?

– Потом я был массовиком

Потехи ради.

– Вот не подумал бы, Аркадий.

– Потом с тоски преподавал,

Афиши в клубе рисовал,

Тайгу валил,

Дома рубил,

В кино работал,

Крыши крыл,

Китов ловил,

Баранов брил,

Огонь тушил,

Костюмы шил,

Играл в оркестре на трубе,

Таскал диваны на себе,

Был массажистом в финской бане,

Брал чаевые в ресторане,

Фотографировал,

Доил,

Полы паркетные стелил,

Потом работал в профсоюзе,

Потом выделывал на пузе

В каком-то цирке номера,

Давал и уголь на-гора.

Потом писать пришла пора.

– Да, необъятно как-то очень.

Но больше всё ты был рабочим.

А вот начальником ты был?

– Был я этим, правда, был.

В одном

Совете областном.

– А был ли ты парашютистом?

– Был.

– А журналистом?

– Был.

– А?..

– Был.

– Так кем же не был ты?

– Специалистом.

 

* * *

 

И снова о поэтах

 

Один ныне здравствующий «специалист» вопрошает: «Но, может быть, пора прекратить сокрушаться и принять как данность, что стихи это архаика и они больше не вписываются в современный культурный контекст?» Другой возражает: «Духовно существует каждый человек, на каком бы интеллектуальном уровне он не стоял. Вот очень важная часть этого духовного существования – поэтическое восприятие мира». Третий сокрушается: «Родители перестали детям читать стихи». Четвёртый разъясняет: «Это беда общества, в котором живут поэты, в котором пишутся стихи, в котором издаются книжки, и которое при этом их не замечает, их не читает, этим не пользуется. К этому привело все развитие нашей товаропроизводящей и товаропотребляющей цивилизации». Пятый подытоживает: «Поэт в России всегда жертвовал собой за право писать правду и жить по правде. Мы сначала убиваем поэтов, а потом им поклоняемся – так заведено в России. Сейчас потребительское отношение к жизни растоптало человеческий образ в человеке». Шестой или сто первый «специалист» в данном случае – это я. Ибо тоже не удержался и порассуждал о поэзии и поэтах в своей статье, которую привожу ниже. Я уже публиковал её некоторое время назад. Но поскольку указанная тема мне самому очень интересна практически, то я решил повторить публикацию этой статьи.

 

11.05.2020 г.

 

Поэты и мы

 

«Современную поэзию ещё рано изучать – давайте сначала её напишем… От страны отлетела душа. Вот и нету поэзии: ей бы пришлось говорить вещи, которых поэтическая материя часто не выдерживает» (из интервью Дмитрия Быкова для одного литературного портала).

Быков, бесспорно, классный профессионал, прозаик, поэт, публицист, журналист, преподаватель. Человек умный и смелый. Однако… Поэты ни в чём не виноваты. Они есть среди нас, и деться они никуда не могут. И души поэтов никуда не улетели, если иметь в виду людей, говоря о стране. И поэтическая материя выдержит, что угодно. На то она и поэтическая. Проблема не в поэтах, а в нас, в читателях. Мы, как «потребители поэзии» за последнее время стали совершенно другими.

На кой чёрт она, поэзия эта, сдалась нам сейчас? Вот в чём вопрос! В душе-то мы все поэты, наравне с признанными и неизвестными. Каждый почти когда-нибудь и что-нибудь срифмовал в любовном порыве, в порыве гнева либо в сладостном и тупом безделье.

На том у современного человека интерес к поэзии и пропадает. Нет на неё свободного времени, и нужды знать её нет. Со своей просвещённостью в поэтической сфере даже повыпендриваться не перед кем. Ни на какое уважение в обществе, ни на какую карьеру и даже на успех у женщин это никак не влияет. Чужие стихи перестали быть объектом не только поклонения, но и самой примитивной любознательности. Толстый кошелёк в кармане сейчас куда важнее томика стихов за поясом. Кто сколько украл и заработал – обсуждается, а кто и что написал – никому не интересно.

Да и сами современные поэты выглядят сейчас некими бесполезными чудаками. Пушкина-то мало кто нынче читает. Многие и не знали бы вовсе его стихов, если бы не школьные программы.

То есть даже великие на все времена постепенно и неумолимо уходят в забвение. И мода на красивые книжки в шкафу безвозвратно прошла. А тут какой-то ныне здравствующий беспокойный субъект, как не от мира сего, лезет со своей наивной и доморощенной отсебятиной на всякие сомнительные по сроку дожития литературные сайты. И поэтические сборники ещё за свой счёт издаёт и тщеславно выставляет их на публичное обозрение. Как будто его кто-то читать будет. Делом надо заниматься, а он стишки сочиняет. Вот так примерно думает сейчас большинство нашего населения, давно уже не самого читающего или уже самого нечитающего на планете.

При этом, повторяю, сам «чудик», как правило, ни в чём не виноват. Любой истинный поэт пишет по зову души и как может. У него сугубо человеческая потребность такая. В том числе он был и остаётся способным «говорить вещи, которых поэтическая материя» выдержит. Это господствующие в обществе отношения не всегда выдерживают, и мы не выдерживаем. У нас, нынешних, не те потребности, разные они у нас с поэтом.

Никуда всё же душа не улетела, особенно в масштабе страны. Это раньше душа летала. А сейчас она прочно уселась на денежную купюру. Поэтому, повторяю, проблема в наше деловое время не в поэтах, а в нас, в тех, к кому они обращаются. О самих поэтах и их творчестве можно говорить бесконечно, раскладывать всё по полочкам и разбирать до мелочей, хвалить, ругать, поучать, указывать. Однако, к примеру, всё это будет похоже на изучение состояния солёных огурцов в бочке. Без изучения того, кто эти огурцы есть будет. Кому они вообще нужны, короче?!

 

2020 г.

 

* * *

 

Писатель

 

Решив писателем вдруг стать,

Лохматый дед достал тетрадь

И сел за стол на кухне.

«Колени-то чего опухли?»

Погладил, помассировал, потёр.

Встал, форточку открыл.

Сел, взял авторучку,

Изобразил большую закорючку.

Встал, закурил.

«А что ж сперва мне написать,

Роман или рассказ?

Схожу-ка лучше я на двор,

Подумаю и причешусь как раз».

Вернулся, сел.

«А где-то у меня была халва?»

Встал, отыскал, поел.

И снова сел.

«Мороз на улице, дай боже!»

Встал, форточку закрыл,

Тулуп надел.

«Уж так я точно не замёрзну».

_______

 

Мораль сей басни такова:

Рождённый ёрзать,

Писать не может.

 

* * *