Где-то не здесь

Вместо предисловия

«Стоял прекрасный весенний день...». Этими словами я начал свой рассказ. А немного погодя понял, что так рассказы не начинают. Это стиль школьного сочинения. «Усталые, но довольные мы возвращались домой». Или «Солнце еще золотило верхушки деревьев, когда...». Настоящий рассказ должен начинаться неожиданно и динамично. «Обнажив клыки с капающей с них бледно-розовой пеной, я впился в трепещущую, пахнущую жизнью плоть».

Но переписывать начало я не стал. А дело вот в чем.

Есть одно зрелище, которое могу видеть только я. И слава Богу!

Мне одному выпало на долю смотреть, как просыпается во мне математик. Происходит это всегда внезапно, спонтанно и яростно.

Читаю я, к примеру, книжку. Хорошую книжку всем известных авторов. И стоит мне дойти до строк: «…он открыл, что звуковые волны в атмосфере не затухают полностью, а движутся с постоянной амплитудой и частотой, приближающимися к нулю…», и тут же, как черт из коробочки — бац!

— Нет, как они только до такого додумались!

— Ну, они же это…, — начинаю мямлить я.

— Что «это»? Непрофессионалы, хочешь сказать? — поскольку математик живет во мне, ему не составляет труда читать мои мысли.

— Ну, да, — покорно соглашаюсь я.

— Так нечего соваться туда, где ничего не смыслишь! — в голосе математика звенит сталь Глеба Жеглова.

— Нет, ты объясни мне, — стучит словами математик, — как это константа может куда-то стремиться?! Даже не к нулю, а вообще куда-нибудь?!

— Не стремиться, а приближаться, — машинально поправляю я и ужасаюсь своей беспечности.

— Вот-вот! — ликует математик. — Хоть бы терминологию выучили! В учебнике за седьмой класс. Теперь я понимаю, почему эта штука называется фантастикой! Не понимаю только, почему научной.

Математик долго еще орет что-то о непрофессионализме, о том, что «каждый идиот лезет со своими суждениями, а сам за всю свою жизнь ни одной леммы не доказал», о том, что «чья бы корова мычала, а их бы не хрюкала» и т.д. и т.п.

Я пытаюсь не слушать его и углубиться в книгу. Наконец, математик замолкает, видимо заснув где-то в отдаленном закоулке сознания. Облегченно вздохнув, я листаю страницы.

— Здорово! — математик или не спал, или его выводит из состояния дремоты любая формула, любой термин и даже цифра. — Объясни-ка мне, может, я чего-нибудь не понимаю.

Это никак не сомнение в его безукоризненной логике, просто огромная доза сарказма.

— Объясни-ка мне, как это студентам могут демонстрировать модель четырехмерного куба, если он че-ты-рех-мер-ный! — отчетливо отрубая слог от слога, кипит математик.

У меня уже нет никаких сил спорить, и я устало отмахиваюсь рукой. Видно, этот беспомощный жест сумел как-то разжалобить беспощадного монстра, и он снизошел до того, что стал объяснять мне как маленькому.

— Нельзя создать четырехмерный объект. Ни в эскизе, ни в модели. Если что и можно создать, так это модели трехмерных проекций исследуемого объекта, в данном случае —гиперкуба.

— Четырех проекций, — после секундной паузы добавляет он.

При этом ведет он себя настолько нагло, будто это я — дитя несмышленое, а не он — часть моего сознания. Будто я могу не знать чего-либо из его гигантского архива сверхточной информации.

И хорошо бы, если бы его наскоки ограничивались специальной и фантастической литературой.

— Как это он сумел окинуть взглядом и синяк под глазом, и сбитые костяшки пальцев! — кричит он.

— А что такого? — изумляюсь я.

—Да вот же, две страницы назад, сказано было, что руки были заложены за спину!

Математик ничего не хочет знать об искусстве. Единственное, что его заботит — логика.

«В ее сердце запылало…».

— А ему откуда знать?!

«В моих глазах засветилось…»

— Он что в это время в зеркало смотрелся?!

 

И вот, когда я совсем было решил исправить начало, вновь неведомо откуда выскочил математик и заявил: «Ну что ты с этим сделаешь?!».

Я понял его. Действительно, что же я могу поделать, если и в самом деле стоял прекрасный весенний день.

Глава I

Стоял прекрасный весенний день, когда среди затянувшейся середины весны солнце вдруг начинает греть совсем по-летнему. Обрадованные горожане скидывают опостылевшие пальто и даже пиджаки и высыпают на улицы в одних рубашках. А у меня сегодня прекрасный повод прогуляться. Сегодня я сдал зачет.

Есть такие преподаватели, у которых зачет, обычный зачет, даже не дифференцированный, сдать труднее, чем экзамен по какому-нибудь особо сложному предмету. О таких преподавателях из поколения в поколение студентов передаются легенды. О двенадцатичасовых пытках вопросами, итог которых поражает своим однообразием: «Зайдите в следующий раз». О горемыках студентах, сдававших зачет восемнадцать раз, затем сбившихся со счета. О среднестатистическом числе попыток, равном десяти. И о рекордсменах, которым посчастливилось сдать зачет с седьмого раза. Сегодня день особенный. День, который, несомненно, войдет в анналы истории. Сегодня я сдал зачет грозе факультета — Алле Кондратьевне, более известной как А.К. Той самой, которая и курс сжимает, чтобы начать принимать зачеты в начале мая. Той самой А.К., о которой умудренные опытом, чуть-чуть вальяжные дипломники каждый раз немного сочувственно, немного ехидно интересуются у наивных, вечно оглядывающихся первокурсников: «Как тебе А.К.?»

Сегодня А.К. приняла у меня зачет. С первого раза!

Тотчас же стихийно состоявшееся собрание комнаты приговорило меня незамедлительно отметить этот случай. Что ж, отметить – так отметить. Тем более, что «сокамерники» — так у нас называли соседей по комнате — выразили готовность поддержать меня материально. У них ведь тоже событие — первый заход на А.К. «Боевое крещение» — как шутят те же дипломники.

Путь наш лежал в ближайший ресторан «Осень» и проходил через городской сад, называемый в народе не иначе как огородом. Естественно, мы не собирались отмечать столь знаменательное событие в ресторане. Для этого мы были недостаточно богаты. Более того, мы относились к категории людей, к которым даже в благословенные времена всеобщего равенства намертво прилип эпитет «бедные». Бедные студенты. Так что поход в ресторан имел одну единственную цель — приобрести бутылку водки. Правда, такая бутылка стоила в три целых, триста пятнадцать тысячных (давно вычислено специалистами по этому вопросу) раз дороже, чем идентичный товар, приобретенный в магазине, но что делать, если вероятность наличия данного товара в магазине равна ноль, запятая, ноль, а дальше никто не подсчитывал. Огород радовал глаз. Чуть позже здесь закрутятся карусели, завзревывают на эстраде простуженные гармошки, и народу будет невпроворот. А сейчас — тишина, и деревья будто присели, готовясь к зеленому взрыву.

На тихой аллейке стройная блондинка читает толстую исписанную тетрадь. Блаженны конспект имеющие!

— Сударыня, не осчастливите ли Вы нас своим присутствием во время совместного распития спиртных напитков? — Володька просто не может пройти мимо.

— У меня зачет завтра, — улыбнулась девушка, оторвавшись от конспекта.

— Ты что? — шипит Петро. — Мы водку собрались пить или что?

— Нет, — восхищенно произносит Вовка, — ты только посмотри! Ни каких тебе «пошел вон, нахал», ни каких...

— Сексуальный гангстер! — обрывает Петро Володьку.

— Неужели вы не восхищены, джентльмены, как мы все тактично, красиво, с улыбкой были посланы.

— Ну, положим, послан был только ты, и мне совершенно непонятно, почему ты до сих пор находишься здесь! — Петро повернулся ко мне. — Нет, Андрюха, скажи, чем это ты А.К. покорил? — продолжил он прерванный разговор.

Подобными вопросами меня донимают всюду. И чувствую я, не скоро успокоятся. Я и сам понимаю, что тут какая-то мистика. Конечно, предмет я знаю прилично. Без этого мне бы не сдать. Только знания предмета для А.К. недостаточно, такой уж она человек. Не может она никого отпустить, не помучив. Так что Петро, видимо, недалек от истины. Приглянулся я чем-то А.К. А чем? Вот, ей-богу, понятия не имею.

Слева от аллеи белеет летний кинотеатр. Точнее, то, что от него осталось. Еще год назад здесь действительно крутили кино. Кинотеатр назывался летним и в действительности являлся таковым, поскольку представлял собой большой сарай из беленых досок, и в другое время года просмотр в нем фильмов превратился бы в массовое ритуальное самоубийство. Теперь сарай разобрали, по причине ветхости, и оказалось, что часть кинотеатра — билетные кассы и кинобудка над ними — выстроены из кирпича. Теперь эта белая башня одиноко возвышается среди кустов. И, надо полагать, еще долго так простоит, вызывая недоумение потомков. Как сейчас у нас вызывают недоумение центральные ворота в огород.

Я не успел подумать о массивном, с претензией на величественность, сооружении, которое представляют собой ворота. Нелепость их в том, что такие врата подразумевают и забор соответствующий. А вот забор, если он когда-то и существовал, помнят только старики. В общем, ворота в чистом поле смотрелись бы естественнее. Ленивый ход моих мыслей прервал тихий оклик.

— Андрюша!

— Ну, Андрюха, и тут тебя бабы нашли, — засмеялся Володька, хлопнув меня по плечу, — А.К. вскружил голову, по парку спокойно пройти не может, а всё скромным прикидывается!

— Это не меня, — ответил я, — мало ли тут Андреев может ходить.

— Андрюша, ну иди сюда! — снова послышалось из кустов за кинотеатром.

— Иди иди, — засмеялся Володька, — похоже, ты девочке со скамейки больше всех приглянулся. Утром не греми сильно.

— Вообще то я не был ей представлен, — вполне резонно заметил я, но все таки пошел на голос, недоумевая, кто бы это мог быть.

Мужики потопали дальше, на ходу прикидывая свои финансовые возможности.

На лавочке напротив двери в бывший кинотеатр сидела молодая пара с коляской. Предметом их давнего и, судя по всему, бесконечного спора, был вопрос: кто должен подходить к ребенку в различных житейских ситуациях. На меня они не обратили ни малейшего внимания, — слишком увлечены были спором.

— Прошлый раз ты говорила, что если один к урокам готовится, — басил молодой человек, — то другой с ребенком сидит. Сама же говорила учеба: — это святое.

— Ну, ты сравнил! — пищала дамочка голоском как у синицы. — У тебя какие-то лабы по сопромату какому-то, а я к семинару готовилась. По философии, между прочим! Надо же понимать разницу!

Я понял, что разница огромная и, бросив через дверной проем будки взгляд на полукруглое окошечко с надписью «касса» и дверь, некогда ведущую в кинозал, а теперь болтающуюся на одной петле, упершись краем в землю, подошел к кустам, откуда доносился голос. Из кустов, раздвинув ветки, показалась огромная морда. Треугольные уши, круглые глаза с вертикальными щелками зрачков, торчащие где то на полметра усы...

Я стоял в полном оцепенении. Морда была прямо на уровне моего лица. Её можно было принять за тигриную, если бы она была разрисована полосками. Только таких больших тигров не бывает.

Есть случаи, когда за тебя все решает импульс. Когда мысль еще не успела сформироваться, даже не успела мелькнуть, когда ты делаешь что либо, даже не понимая, что ты делаешь. Я шагнул вперед и, обняв животное за шею, уткнулся лицом в его мягкую пушистую шерсть. Несколько секунд я молчал, прижимаясь к мохнатой груди животного. Рукой я, едва дотягиваясь, чесал пальцами за ухом огромного животного. Матерый зверь терся об мою щеку головой, если можно так сказать, учитывая, что его голова была больше моей. Хищник странно, на двух нотах рычал, не разжимая рта. Почему то это рычание было приятным. Все так же, обнимая зверя за шею, я вместе с ним шагнул в заросли. Чувство полной безопасности, которое бывает только в детстве, висело в воздухе. Мы взошли на пригорок, и перед нами распахнулась огромная поляна. На секунду потемнело, потом опять засветило солнышко, а тень от облака понеслась по желтой прошлогодней траве. Я машинально следил за тенью, когда она, плавно описав полукруг, двинулась назад, в нашу сторону. Удивленный столь необычным ветром наверху, я поднял глаза на тучку. Тучка стремительно снижалась. Три змеиные шеи выгнулись и готовы были резко распрямиться. Я оторопело смотрел, не понимая совсем ничего. И когда все три головы рванулись ко мне, мой четвероногий спутник бросился им навстречу и, пристав на задние лапы, передними нанес два сокрушительных удара по средней башке. «Белая молния» — мелькнуло у меня, хотя «молния» на самом деле была трехцветной. Я все так же обалдело смотрел, как отлетела в сторону голова, как кровь ударившая из шеи, словно струя из брандспойта — безголовая шея даже билась, как пожарный шланг под напором воды, когда его никто не держит! — заливает моего спасителя, как чудовище, взвыв оставшимися двумя головами от боли, подалось назад, махая кожистыми, как у летучей мыши, крыльями. Я даже автоматически отметил, что крыльями оно машет бесшумно, хотя поднимает изрядный ветер. И когда страшилище сделало второй рывок, на этот раз в сторону моего любимого зверя, ослепшего от крови, я заорал и метнулся наперерез. Я все еще не понимал, что происходит, не понимал и что делаю. Помню только жесткую как бревно шкуру и пустоту под ногами.

Глава II

Очнувшись, я почувствовал, что куда-то лечу, мерно раскачиваясь. Очевидно, чудовище несет меня на корм своим чудовищатам. Я сделал усилие над собой, чтоб не передернуться от отвращения. Лучше пока поразмыслить, не показывая, что пришел в себя. Все это слишком походило на сон. Но даже во сне можно испугаться, когда падаешь с высоты, например. Я в таких случаях даже просыпаюсь от страха. Сейчас же страха не было. Не знаю почему.

«Надо дернуться, — подумал я, — может, вырвусь, разобьюсь. Все приятней, чем эти противные морды будут меня на части рвать».

Прямо в шею ритмично били воздушные струи — дыхание хищника. Рубашка больно резала под мышками. Трава секла по ногам. Понимание того, что все не так, как я представлял себе, пришло мгновенно. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой землю. А по земле переступали две белые лапы.

— Пусти, — прохрипел я и удивился: чего это я хриплю?

Мой милый зверь опустил меня на землю.

— Что это было? — спросил я.

— Потом. Идти можешь?

Что этот четвероногий ангел-хранитель все понимает, я знал всегда. Но как он разговаривает, слышал впервые. Я совсем не удивился. То ли потому, что сегодня и интереснее дела были, то ли потому, что голова была, как говорят, «квадратная». Собравшись с силами, я встал и пошел вперед. Немного покачивало от слабости.

— Пройди немного сам, — сказал зверь, — ты ведь не пушинка.

Не знаю, сколько я шел, пока не появилась первая совсем уж простая и естественная мысль:

— Куда мы идем?

— Эта мразь траву подожгла.

Следующая мысль медленно приплыла, еще не знаю через какое время:

— Ну и что?

— Сгорим ведь, чудак.

— А а.

И снова мир перестал существовать. Я шагал в какой-то полудреме. Неясно помню, как зверь лег на живот, чтобы мне было удобней вскарабкаться ему на спину. Как бил в лицо ветер. Наверное, это было бы здорово так скакать, если бы я был в другом состоянии. И почти совсем не помню, как засыпал, зарывшись в мягкую шерсть.

— Лишь бы ветер не усилился, — услышал я и провалился в забытье окончательно.

Глава III

Господи! Приснится же такое! Это мы что, зачет обмывали? Голова трещит. Никогда раньше с похмелья не болел.

Я разлепил веки. Над головой — ярко-голубое. «Что за черт!»,— я поднялся. Какое-то поле. Невдалеке лес. А с другой стороны уходит от земли в небо косая клубящаяся полоса. Рядом с сухой травы поднялся огромный мохнатый зверь. Потянулся, припадая передней частью тела к земле, и страшно зевнул, широко открыв рот и показав огромные клыки и выгнутый волной гибкий язык.

— Бежать надо, — сказал зверь, посмотрев на полосу дыма.

 

 

Огонь приближался. Мы шли по лесу, оглядываясь на растекающийся по лесной подстилке фронт огня. Потом мы бежали. Потом я скакал верхом на стремительном ловком животном. Теперь сил уже не было.

— Станет совсем близко, тогда рванем, — сказал я.

Огонь разбегался ручейками, весело поедая опавшую хвою и сухую траву. Сосны он обходил, не причиняя особого вреда, а вот березы вспыхивали моментально. Огонь взлетал по одной стороне ствола от корней до самой верхушки и сразу гас.

— Если деревья всерьез займутся, будет совсем плохо, — я уже понимал, что все наше бегство — изрядная глупость. Тогда, в самом начале, надо было пробежать через фронт огня, и, оказавшись на выгоревшем лугу, мы были бы в безопасности. Но тогда я был без сознанья, а животные, говорят, вообще огня боятся. Здесь огонь совсем невысокий, тоже можно пройти назад. Но кто знает, может где нибудь уже горит валежник. Может быть, от него уже занимается настоящий лесной пожар — одно из самых страшных стихийных бедствий. Идти навстречу очагу пожара, пожалуй, рискованно. Поэтому я молчал, хмуро шагая от огня.

Я перелез через ствол поваленного дерева. Отсюда не было видно, но ясно, что макушка упавшего дерева уперлась во что то — да в другое дерево, во что же еще! — и ствол лежал наклонно, на уровне пояса, там, где я на него наткнулся. За ним оказалось еще одно поваленное дерево. И еще. Целая паутина стволов тонких и толстых, обломанных веток, засыпанная прошлогодними листьями и сухой хвоей...

—Лучше обойти, — прокричала сзади моя спутница.

Бурелом оказался не очень большим, но когда мы обошли его, пламя за спиной взревело и бросило в небо ярко-оранжевые космы.

— Бежим! — крикнул я.

Мы кинулись прочь, и через пару минут сквозь деревья увидели небо. Я побежал к просвету и едва успел остановиться. Сосны росли на самом краю обрыва. Кое где из глины выступали корявые корни. Под обрывом весело голубела река.

— Уф, — облегченно выдохнул я, глядя как позади пирует пламя, — сейчас переплывем реку — и спасены.

— Нет уж, лучше сгореть.

Наверное, весь мой вид выражал крайнее изумление.

— Не полезу я в воду!

Хорошая ловушка. Я огляделся. Огонь, вода и... Нет, не медные трубы, конечно. Обрыв.

— Мы и не спустимся, — сказал я, — высота — этажей пять.

— Умница! Садись на меня.

Не понимая, что ей пришло в голову, я все же уселся на спину животного и ухватился за шерсть. И в ту же секунду обомлел. Мы прыгнули с такой кручи прямо на узкую полоску песка возле воды.

Однажды, мой одногруппник, мастер спорта по плаванию, сказал, что пока летишь с высоты десятиметровой вышки, обо всем успеешь подумать и все вспомнить. Но я успел вспомнить только эту его фразу. Скатившись со спины невозмутимого зверя на песок, я попробовал встать, но ноги были ватные. Из всего, что можно было сказать в этой ситуации, я промямлил только:

— Ну, ты и даешь!

— Разве ты забыл, что я могу прыгать с любой высоты?

Только сейчас, в относительной безопасности, я попытался разобраться, что к чему. Белый зверь лизал мне шею и щеку. Да, плечи, шея и щеки болели, и болели давно, но только теперь я обратил на это внимание. Я потрогал другую щеку. Совсем не моя щека. Не моя шея, не мое плечо. Все какое-то очень толстое. Так что же все таки происходит?

— Что это было? — первое, что пришло мне в голову.

— Где?

— Ну, это... — я покопался в памяти. — Приснилось что ли? Три змеи, крылья...

— Как что? Не узнал что ли? Дракон, конечно.

— Да брось ты! Дракон. Выдумаешь тоже! Не бывает драконов.

— А трехметровые кошки на каждом шагу.

Наверное, это странно, но только теперь я понял, что всего этого не может быть. И опять подумал, что это сон. В книгах в таких случаях все щипают себя, чтобы проснуться. Ущипнул себя и я. Хотя и понимал, что это глупо. Ничего не произошло.

Глава IV

Я, конечно, все помнил. Когда я, забившись в укромный уголок, впервые учился глотать слезы — первые горькие слезы пятилетнего человека — этот самый белый зверь приходил ко мне. Он садился ко мне на колени и смотрел в лицо вертикальными черточками зрачков. Был он, конечно, меньше, чем сейчас.

— Муська, — сказал я своим воспоминаниям.

— Что? — спросил огромный зверь, вылизывая мне щеку.

— Что ты делаешь?

— Да, говорят, собачья слюна целебна. Вот я и думаю, может кошачья тоже ничего.

Тогда, много лет назад, появление Муськи говорило мне, что есть на свете, по крайней мере, одно существо, которое меня понимает. Странно, наверное. И почему вдруг такая большая? Почему разговаривает? Ведь она давным давно пропала. Как обычно пропадают кошки, не умирают дома, а бесследно исчезают.

— Дракон, говоришь? — вернулся я к разговорую. — И как ты с ним справилась?

— Да это не я.

— А кто?

— Ну, ты уцепился ему в обе оставшиеся шеи, обхватил их руками и прижал к себе. Он мотнул своими головами, так что ты в воздух поднялся. Но ты как прилип. Потом он пламенем пыхнул из обоих ртов, задергался, шеи опустились. Я подбежала, а ты лежишь на земле и за обе шеи эту дрянь держишь. Стиснул их и прижимаешь к своим плечам. Еле я твои руки разжала.

— Так от чего он подох?

— Я же говорю, шеи ты ему свернул.

— Да ну... Драконов даже в сказках голыми руками не убивают.

— Какой мне смысл врать?

— Хм... Ладно, допустим. А дальше?

— А чего дальше. Он, когда огнем дохнул, трава и загорелась. Слава Богу, не совсем рядом с нами. Я руки тебе разжала, взяла за рубашку, как котят за шкварник берут, и понесла. Вот и все.

— Погоди! Нет в нашем парке этой поляны, где мы с драконом встретились. И не такой парк большой, чтобы второй день по нему бежать.

— Да уж, это точно не парк.

— Тогда где мы?

—Понятия не имею. И даже не спрашивай, почему я так изменилась и где была все эти годы. Не знаю я. Меня даже больше интересует, как я тебя сразу узнала. Сколько лет прошло? Пятнадцать?

— Почти. Как же мы здесь оказались? И где это — здесь?

— Наверное, об этом мы никогда не узнаем. Да! Еще человек туда приходил.

— Какой человек?

— Да какой... Пахнет так... странно. И сквозь одеколон слышно.

— Выглядел-то он как?

— Да все вы, люди, на одно лицо.

— А что говорил?

— Чушь какую то: "Справились? — говорит. — А то я уж испугался, не много ли — целый дракон сразу», — и потопал куда то. Хорошо было бы догнать. А тут ты не шевелишься, и огонь подступает.

— Бред какой то. Ну и что же будем делать?

— Пожрать бы неплохо.

Мысль о еде меня даже удивила. Несмотря на то, что я больше суток не ел, голода я не чувствовал. Слишком много волнений и впечатлений. Но ведь и правда, рано или поздно есть захочется. А где ее взять, еду? Все небо закрыл дым. Сюда под обрыв огонь не доберется. Надо полагать, что дошел он до берега, да и стих. Видимо где то тлеют головешки, где то догорает бурелом. А может, и в самом деле, большой пожар начался. Не дай Бог. Я поднялся и пошел вдоль реки.

— Раз есть река, должна быть рыба! — сформулировал я псевдомудрую мысль. — А скажи, Муська, вот кошки любят рыбу, а воды боятся. Как это?

— Мы и молоко любим, а откуда оно берется, и не знаем.

Я вспоминал все виденные, слышанные и прочитанные способы рыбной ловли. Все они требовали либо крючка, либо сети. Что еще? Стреляют из лука, бьют острогой. Дерева для лука срубить нечем. Тетиву сделать не из чего. С острогой ситуация ненамного лучше. Есть еще морды и корчажки, мне кто то даже разницу объяснял. Был бы хоть перочинный ножик, можно было б попробовать сплести. Если там наверху не полыхает. Только как ее плести, когда ни разу не видел, как это делается. Вспомнилась даже такая снасть. На бечевку привязывается шубный крючок, за ним корочка хлеба. Карп хочет добраться до корочки, но ему мешает крючок. Тогда он глотает его и выпускает через жабры. Тут его и подсекают. Карпов в реке, конечно, нет. Но, может быть, есть лещи. Правда, нет ни бечевки, ни сухаря, ни шубного крючка.

— Я бы чего нибудь в лесу поймала, — прервала мои глубокие размышления Муська, — да от огня вся живность разбежалась.

Тем временем берег стал более пологим, а чуть дальше в реку впадала маленькая речка — почти ручей. В прозрачной воде резвились стайки гольянов. Гольяны — мелкая такая рыбка. Одно из воспоминаний детства — такой же ручей. Туда ходили отдыхать, а гольянов ловили для кошек. Не для таких, конечно, как Муська сейчас, а для обычных, домашних. Сами рыбаки гольянов не ели, слишком уж эта рыбешка крохотная. А промышляли их таким образом. Берется стеклянная банка, обычно литровая. Закатывается жестяной крышкой. В крышке делается крестообразный надрез, затем края загибаются вовнутрь. Внутрь банки кладут несколько кусочков хлеба, после чего банку ставят на дно. Гольяны, привлеченные хлебом, заплывают в банку, а выбраться уже не могут. Мини корчажка такая. Несмотря на такую хищническую рыбную ловлю, гольянов в ручье меньше не становилось. И сейчас, глядя на серебристые стайки, я решил, что обед обеспечен. Хотя не было у меня ни банки, ни крышки, ни хлеба.

— Будем мы, Мусенька, с едой, будем, — чуть не запел я от радости.

Я разделся, рубашку одел задом наперед. Сунув руки в рукава и взявшись руками за полы, вошел в воду. Вода была, прямо скажем, совсем не парное молоко. Но что делать! Я присел в воде, стараясь не шевелиться, и сделал из рубашки нечто вроде котелка. Когда стайка гольянов оказалась над рубашкой, я резко встал, поднимая руки. В рубашке осталась вода с плавающими в ней гольянами. Я вышел на берег и, подождав пока вода просочится сквозь ткань, вывалил рыбу на песок. Муська сидела отвернувшись.

«Ишь ты, королева какая!», — подумал я и снова полез в воду. Когда я снова вывалил улов, Муська взяла в рот несколько рыбок и принялась жевать. Только теперь я понял, что первый улов она оставляла для меня.

— Заройся в шерсть, погрейся, — сказала она.

— Мало нам тут, — ответил я, — еще ловить надо.

— Простынешь же, — и Муська прижалась ко мне теплым боком.

 

 

Вечерело. Муська закончила свою трапезу и старательно умывалась. Я смотрел на кучку рыбешки и никак не мог заставить себя есть ее сырой. Я как то слышал про любителя, который поглощал гольянов живыми, с чешуей и кишками. Но общее мнение склонялось к тому, что он играл на публику.

— Пойдем, посмотрим, что у нас в лесу, — сказал я, складывая гольянов в рубашку.

Недалеко от берега светилась куча догорающих углей. Видимо, раньше тут был бурелом. На этих углях я и пожарил гольянов. Когда я доедал рыбу, в которой угля было не меньше чем мяса, неожиданно подул ветер. Точнее ветра особенно и не было, но верхушки сосен начали неистово качаться.

— Будет гроза, — уверенно сказала Муська.

— Да рано еще, — ответил я, — гроза в начале мая — это только в песнях.

— Будет гроза, — повторила Муська, — надо дерево поветвистее поискать.

Слышал я, что нельзя при грозе под деревом прятаться. Только мокнуть не хочется, а почему нельзя, не совсем понятно. Засыпал я под могучей сосной. Жаль, пихты тут не растут. Бок мне грела Муська. Убаюкивал шум дождя, и будили молния с громом. Под живот я положил полупустой коробок спичек. Если они промокнут, совсем плохо будет.

Глава V

Что-то больно впивалось в бок. А вытащил из-под себя сосновую шишку, изумленно посмотрел на весело полыхающее сквозь ветки солнце и проснулся окончательно. Муська спала рядом.

— Вставать будем или весь день проспим? — поинтересовался я.

Муська глянула на меня желтыми глазами. Почему говорят, что у кошек глаза зеленые?

— Вставай, я тут пташку поймала. Летала тут ночью, глупая.

Пташка оказалась совой, наполовину съеденной.

— Да не ем я сырого мяса.

— Я и смотрю, как ты вчера над рыбой изгалялся. Странные вы — люди.

— Ничего, сейчас к речушке пойдем, может, найдем узкое место, где ты перепрыгнешь. А я где нибудь вброд перейду. Пожара за рекой не было, в лесу дрова...

— Помогите! — донеслось из леса.

— Муська, скорей!

Муська легла, давая мне возможность взобраться ей на спину.

 

Широкоплечий мужик, с всклокоченными волосами и бородой, стоял по грудь в болоте, заляпанный грязной жижей до больших, чуть на выкате, глаз. Когда я на кошке верхом вылетел из чащи, на лице незнакомца в долю секунды промелькнули удивление, страх и тут же сменились спокойствием, наверное, показным.

— Стой! — заорал мужик. — Стой, топь тут, топь!

Муська остановилась так резко, что я перелетел ей через голову и чуть не вкатился в трясину. Я вскочил и сразу кинулся к одинокой березке, стоящей у края болота, пытаясь нагнуть ее в сторону утопающего.

— Ну, народ! — весело пробасил утопающий. — Без топора в лес ходят! Он опустил руку в воду и достал топорик.

«Постоянно топор за поясом носит», — понял я. А мужик, размахнувшись, кинул топор на берег.

— Только не эту руби, — басил он, — вон, видишь, повыше березка стоит.

Все знают, что из болота тащить бегемота — нелегкая работа. Но мало кто представляет, что и не бегемота вытащить из болота тоже непросто. За те минуты, когда я подавал мужику крону срубленного дерева и потом, поминутно падая, тащил его, выбиваясь из сил, мы сполна поделились запасом бранных слов и выражений, имеющихся в архиве каждого.

— А ты молодец, — пробасил мужик, отдышавшись, — с виду хлипкий, а вытащил.

Вообще-то, я всегда считал, что мое телосложение чуть мощнее среднего, не амбал, конечно, но... Не вступать же в дискуссию по столь ничтожному вопросу!

— Что это тебя в болото потянуло?

— Да я тут все тропинки знаю. И надо ж так — оступился.

— Ага! Прогуливался, значит, по знакомым тропкам.

Мужик смерил меня взглядом, видимо решая, стоит ли со мной вообще говорить.

— Ты не здешний, что ли? — наконец выдал он.

— Да нет, я приезжий.

— Федор, — протянул мужик руку.

Я тоже назвал себя.

— Травка тут одна растет на болоте. И аккурат сейчас пора ее рвать, — басил Федор, стаскивая сапоги.

— Фитотерапевт что ли?

— Чего?

— Травник, спрашиваю.

— Ага. И не только. Так, раз ты не местный, пойдем в гости ко мне. И за мое чудесное спасение не грех принять! — Федор выжал портянки и ловко намотал их на ноги. — Оно и видно, что ты не здешний. И обувка у тебя странная.

Действительно, мои туфли мало подходили для лесных путешествий. Они давно причиняли мне кучу неудобств. В них все время набивался мусор, и нога норовила подвернуться.

— И одет ты не по нашему, — продолжал Федор, — а зверя такого я отродясь не видывал. Хотя уж все, думал, видал.

Муська молчала, не выказывая ни малейшего желания обнаружить свою способность говорить. Промолчал и я.

— А я тут в лесу живу, — рассказывал мужик по дороге, — в деревне-то не пожилось.

— А что так? — поинтересовался я, понимая, что, может быть, допускаю бестактность.

— Не понравилось им, видишь ли, что я лягушек режу. Ни в жисть бы никому не сказал. Ну, да раз уж в гости ко мне идем, все равно увидишь кучу всего. А мне, посуди сам, как лягушек не резать!

— А живешь на что?

— Чем живу, говоришь? А чего мне не жить. Грибов куча. Ягоды всякой куча. Картошку на поляне сажу. Когда дичь какую подстрелю. Скотину держал, да плюнул. Хлопотно. А из деревни больных привозят. Тайком. Не понятно кого больше боятся — меня или соседей. Однако везут — куда деваться. Ну и муки подбрасывают, когда мяса. Вот мы и прибыли.

Нет, не землянка, которую думал я увидеть, не лачуга. Дома не было видно из за забора. Но уже по забору было понятно, что живут тут не бедно, и построено все добротно. Столбы метра по три высотой с заостренными макушками были вкопаны вплотную друг к другу.

— Парни из деревни озоруют, — пояснил Федор, — и колдуна им страшно, и удаль показать хотят, вот и отгородился. Погоди, собакам скажу, что свои.

— Ты собак лучше привяжи. А то, не дай Бог, со зверем моим не поладят.

Дом и вправду оказался большим. Крестовым. Я раньше и не знал, что такое крестовый дом. Оказывается, это такой, у которого из бревен не только наружные стенки сложены, но и в середине крест на крест. «А пятистенок, это когда поперечина из бревен», — догадался я. А то мне все пятиугольный такой дом рисовался. Знал, что таких не строят, но не мог понять, как это — пять стен. А забор такой, из бревен, частоколом называется.

— Сполоснемся и за стол, — проговорил Федор, добавляя воды в рукомойник из чугунка. — Баньку бы истопить, да некогда. Надо бы и рожей твоей заняться. Ты посмотрись в самовар.

Из самовара смотрело на меня не лицо, а огромный волдырь. Так вот почему мое лицо показалось мне таким толстым и даже чужим!

— Сейчас бы медовухи испить за чудесное спасение, я уж думал каюк пришел, — продолжал он, накрывая на стол, — да снадобье для тебя сготовить надобно. Где это тебя так угораздило? При пожаре обгорел?

Я осторожно умывался под рукомойником и промолчал.

— Приодеть бы тебя, снарядить. Да одежка обувка моя не впору тебе придется, — ворковал радушный хозяин, выставляя на стол картошку, соленые грибочки и прочую снедь, — а топор дам, ножик дам. Огонь то есть чем добыть? А то оставайся. Хочешь, здесь живи, хочешь, рядом избу срубим. Только хозяйку бы тебе. Дело твое молодое. Но это вряд ли. Никто свою дочь сюда в тайгу не отдаст. Ты куда вообще направлялся? Ну, да соловья баснями не кормят. Закусим, чем Бог послал, а там и поговорим.

Бог сегодня нам послал неплохо. Все, что может расти на грядках и в лесу, соленое, вареное, печеное. Какая то дичь, не то рябчик, не то куропатка.

— Еще бы зверя моего накормить.

— Верно, — хлопнул по лбу себя хозяин, — я и забыл. У меня в леднике полкоровы лежит, хватит ей?

— Хватит. А к утру она с тобой рассчитается.

За столом я впервые по настоящему почувствовал, как болят ожоги. Изобилие, после вынужденной двухдневной голодовки, требовало отрывать, хватать, жевать. Но как раз жевать и не получалось. Я отщипывал маленькие кусочки и осторожно, еле открывая рот, прожевывал их.

— Поешь, — уговаривал хозяин, — тебе сила нужна. К утру хворь твою как рукой снимет, но разве это дело — так голодать!

А я и сам хотел бы поесть, да вот… Не получалось.

Хозяину явно не терпелось расспросить кто я, что я. Но за едой я разговаривать не мог. А после хозяин взялся за снадобье и весь сосредоточился на процессе его изготовления.

— Помочь чем? — спросил я.

— Да ну, — ответил хозяин, — ты лучше приляг, отдохни.

— Пойду на солнышке посижу, — сказал я и вышел во двор.

Муська, тщательно обглодав целую коровью ногу, лежала и довольно щурилась.

— Наелась? — я почесал ее за ухом.

— Все бы ничего, — ответила она, — только больше слушай, меньше разговаривай. Он вроде и ничего, но осторожность не помешает.

Я сел на землю, прислонившись спиной к ласковому зверю. В углах двора две собаки расхаживали на цепи с независимым видом. За забором что-то негромко напевал ручей. Солнце скатывалось за верхушки сосен. Муська тихонько мурлыкала, если это можно назвать словом «тихонько». И какой-то вечный покой разливался вокруг.

— Пожалуйте лечиться, — крикнул из избы хозяин.

— Лезь на печь, — скомандовал Федор, намазав мне ожоги какой-то противной на вид и резко, неприятно пахнущей мазью.

Я обрадовался. С детства я мечтал поспать на печи, но не только поспать, даже увидеть русскую печь, до сих пор не удавалось. Федор разместился на лавке, благо лавки в доме были такой ширины, что спать на них можно было с комфортом, не рискуя упасть. Сквозь сон я слышал какие то вопросы, но ответить уже не мог. Казалось, печь качается как колыбель. Какое это наслаждение — сон!

Я проснулся с ощущением радости. Федора не было. Я вышел на крыльцо. Яркое солнце и свежий утренний воздух. Передернул плечами. Наверное, радость от хорошего самочувствия. Я провел рукой по щеке, шее, плечу. Опухоль спала. Из маленькой избушки в углу двора показался Федор.

— Проснулся?! — радостно закричал он. — А я пока баньку истопил!

— Что ж меня не разбудил? Это сколько же воды натаскать надо!

— Ладно, тебе отдохнуть надо. Да и вода, вот она, за калиткой журчит. А вот зверь твой исчез.

Это я сразу заметил, но не испугался. Этого не объяснить, но я то знал, с Муськой ничего случиться не могло.

Русская баня! Сколько я слышал о ней. А вот вижу впервые. Правда, пару раз, когда в общаге не было воды, ходил в общественную баню, благо рядом. Но это скопление народу, это хождение через зал с шайкой за водой... Нет, не понравилось. Говорили, что своя баня — это совсем другое. Что ж, попробуем.

 

 

«Не ет. Сейчас бы в ванне полежать или хотя бы под душ, — думал я, выливая на себя ушат воды. — Жарко, душно и мыться в ушате неудобно. Да еще вместо мыла порошок какой-то».

— Поддать еще? — пробасил Федор.

— Как хочешь, — ответил я.

Откуда я знаю, что такое «поддать» и к чему это «поддать» приводит. Федор плеснул на камни воды из большого деревянного ковша, и помещение наполнилось паром. Сразу обожгло все тело, особенно лицо. Стало нечем дышать. Я выскочил на улицу. От тела поднимался пар. Тут же у меня появилась возможность заретушировать свое бегство.

— Федор, — крикнул я, — ты медвежатину ешь?

— Ем, когда есть, а что?

— Тогда пошли свежевать.

Возле крыльца лежала медвежья туша с отгрызенной головой. Голова тут же обнаружилась. Она служила мячом в странной Муськиной игре, не то в футбол без ворот, не то в баскетбол без корзины. Собаки сидели по углам двора, всем видом показывая: «Ну и что, мы бы тоже так смогли, да медведи нам не попадаются».

— Я же говорил, что утром она рассчитается, — сказал я изумленному Федору, — ты уж не обессудь, ей что олень, что медведь. Не разбирается она в человеческих вкусах.

Глава VI

Самовар пел что то на своем самоварьем языке. Туша медведя лежала в леднике, а мы, помывшись еще раз, сидели за столом.

— Шкуру я выделаю, потом заберешь, — говорил Федор, лохматя бороду.

— Куда мне ее девать, — ответил я, утирая пот огромным вышитым полотенцем, — оставь себе.

— Ладно, пусть пока у меня будет, а найдешь куда девать, приди и забери. Так куда путь держишь и откуда сам?

— Заблудился я. Домой дорогу ищу.

— Что ж ты в тайгу так вышел? С пустыми руками?

— Да я всего два шага сделал и не собирался никуда отходить. Смотрю, а место уже незнакомое.

Я говорил чистую правду, умолчав лишь о том, что два шага я сделал из центра города. Да и как такое сказать, не рискуя быть заподозренным в шизофрении!

— Два шага, и место незнакомое? Это тебя леший водил, — поделился опытом Федор.

«Надо же. Как такое знание медицины уживается с такими суевериями?», — подумал я.

— А сам откуда?

Я назвал город. Федор покачал головой.

— Нет тут такого. На десять дней пути в любую сторону, точно нет. Долго шел?

— Да кто ж его знает, все в полубреду, — это тоже было почти правдой.

— Что ж, как говорится, утро вечера мудренее.

 

— Ну что ж, — сказал Федор на утро. — Надо бы тебе поискать первое место, которое помнишь. Да не найдешь, наверное. Если как в бреду был, разве что нибудь сыщешь!

— Найду, — ответил я.

Я-то точно не найду, а вот Муська наверняка найдет.

— Ну а коли найдешь, может там и вспомнишь, откуда пришел. Я вот думаю, пойти с тобой или один справишься? Травку мне надо сбирать.

— Справлюсь, — ответил я уверенно.

— Ну а в дорогу я тебя снаряжу. Сапоги б тебе справить, ну раз спешишь…

 

Легко сказать: «Снаряжу»!

Сборы мои походили скорее на обучение. Вы когда нибудь пробовали обуться в лапти? А высекать огонь при помощи кресала? А попросту хранить воду в берестяной посуде? И не просто хранить, носить её с собой? Федор возился со мной как с малым дитятей. Все объяснял, показывал. И никогда не смеялся, хотя трудно себе представить, каким неумехой я выглядел в его глазах. Я, правда, тоже научил его всяким простейшим штукам. Например, как измерить высоту дерева, не срубая и не взбираясь на него. Такие простые и малоприменимые приемы потрясли моего лесного друга до глубины души. Я навсегда приобрел в его глазах репутацию человека весьма ученого.

— Ты, Андрюха, парень золото, — частенько повторял он, — и голова у тебя... О го го! А то, что ты из дальних краёв, и жизни нашей не обучен, так обучишься! Дело то нехитрое. Я бы сходил с тобой, да мать и мачеха цветет, самая пора её собирать. Или сходить?

Федор хитро прищурился.

— Справлюсь, — улыбнулся я.

 

 

Место встречи с драконом я бы, конечно, не нашел, но для Муськи это не составило никакого труда. Молодая трава скрыла следы пожара. Туши чудовища нигде не было видно — зверьё лесное растащило по косточкам. Но сквозь свежую листву кустарника явственно белела будка летнего кинотеатра.

Я раздвинул ветки и шагнул вперед со странным щемящим чувством. Почему то совсем не хотелось возвращаться в город. Но сильнее было ощущение того, что я должен это сделать. Непонятно кому должен. Должен и всё!

Шаг. Ещё шаг. Ноги не шли. Лавочку напротив входа убрали. Зачем? И асфальтовой дорожки к кинотеатру нет. Я не верил глазам. Ещё один более смелый шаг. Непонятная радость, удивление и почти ужас! Парка нет! Каменное строение стоит совсем в другом месте, как будто перенесенное и поставленное сюда неведомыми силами. Да и строения на самом деле нет, стоит только одна стена. Потрясенный, я обогнул стену. На другой её стороне, некогда внутренней, чуть выше облупившейся штукатурки, из-под которой виднелись темно-коричневые кирпичи, краской цвета артериальной крови, размашисто, с подтеками, кто-то намалевал: «Ни к чему нельзя вернуться! Можно только прийти заново».

Глава VII

 

Федор воспринял мою неудачу спокойно. Почти радостно.

— Ну что, будем сруб ставить?! Скучно мне тут одному. Я и местечко неплохое присмотрел.

Я покачал головой.

— Мне нужно найти дорогу домой. Ты как-то деревню упоминал.

— Э хе хе! — вздохнул Федор — Ну что ж, сходи в деревню. Только не в деревню бы тебе идти, а храм разыскать.

— Какой храм? Церковь что ли? Она что ли не в деревне?

— Вот чудак. Если бы церковь, так я бы и сказал «церковь», а я говорю «храм». В церкви поп, а в храме жрец.

— Ну и где он, этот храм?

— В том-то и дело, что незнамо где. Один его вон где видел, другой эвон где. Пойдешь посмотреть, а там и нет ничего.

— Да ладно, — отмахнулся я, — нет и нет.

Я не поверил в эти байки. Да и какой смысл искать неведомо чего!

— Э, не скажи, — Федор был серьезен, — жрец на любой вопрос ответит.

Не хотелось мне обижать Федора, а то бы я сказал, что я думаю по поводу этого мифического храма.

— А в деревне не скажут тебе ничего, — помолчав, сказал Федор. Не слыхали у нас про твой город. Да и нельзя тебе в деревню. Жить тебе там, точно, нельзя — умных у нас не любят. Да и просто сходить не надо бы.

— Как туда дойти? — стоял я на своем.

— Э хе хе! — снова вздохнул Федор.

— Ну, пойдешь вниз по ручью, — Федор с подавленным видом махнул рукой, показывая направление, — ручей приведет к речке. Смородиной называется. Вниз по Смородине дойдешь до мосточка. А там дорожка тебя и приведет. Только не ходил бы ты.

— А далеко?

— Можно сказать рядом, — уныло вымолвил Федор.

— Значит завтра с утра и отправлюсь.

Федор вздохнул, потом сказал:

— Только зверя своего в деревне не показывай.

Ну, это и так не входило в мои планы. Честно сказать, меня давно терзала одна мысль, но я отгонял её. «Надо найти дорогу домой, — говорил я себе, — а там что нибудь придумаем».

Вечер прошел угрюмо. Только однажды Федор спросил:

— А знаков никаких не видел?

— Каких знаков?

— Ну, бывают такие закорючки. Их иногда на камнях рисуют. «Пойдешь налево, пойдешь направо»...

— А а а! — догадался я. — Была там надпись. Только непонятная какая то, глупая. «Ни к чему нельзя вернуться! Можно только прийти заново».

— Да уж, глупая. «Можно только прийти заново». Если получится.

Федор задумался.

— Только тебе эта мудрость вряд ли поможет, — наконец сказал он.

Утром Федор обнял меня на прощание, хотел что то сказать, но передумал и только махнул рукой. И уже когда я уходил, окликнул меня.

— Храни тебя Господь!

Глава VIII

Деревня... Трудно описать. Такую деревню я видел впервые. Длинная улица изгибалась, как ей хотелось. А хотелось ей изгибаться причудливо. С обеих сторон улицы — заборы, заборы, заборы. Домов за заборами не видно, они внутри дворов. Ни одного проулка, заборы тянутся сплошной стеной. Если бы эти самые заборы не отличались один от другого, я бы решил, что это не деревня, а гигантское сооружение непонятного назначения.

Коридор из теса и горбыля уводил меня всё дальше и дальше. И почему то отсутствие перекрестков порождало в душе тревогу.

Улица была пустынна. Я совсем было решился постучать в первую попавшуюся калитку, как из за поворота вывернул высокий крепкий парень.

— Ты к кому приехал? — без предисловий выдохнул он облако перегара, и не было в этом вопросе ни интереса, ни любопытства, ни доброжелательности.

Тон вопроса был тоном верховного судьи, и от моего ответа зависело, достоин ли я продолжать свою никчемную жизнь.

— А тебе, какое дело? — ответил я.

— Ладно, — судя по всему, мой ответ отвечал заведенному ритуалу, — ладно, если кто завыпендривается, скажи, что Черного знаешь. Я здесь любого удавлю!

Каким то чудом я догадался, что это не проявление неожиданной доброжелательности, а ещё один тест.

— Да я и сам могу, — ответил я.

— Что и меня что ли?

— Ну, если будет нужно.

Парень, ни слова больше не сказав, двинулся дальше. Я выдержал первый экзамен. Конечно же, я блефовал: с таким громилой мне не справиться.

Но как бы то не было, первая встреча позади, и мне ничего не остается, кроме того, чтобы идти дальше.

Улица всё так же петляла, сократив пространство до узкого коридора.

Где-то послышались звонкие девичьи голоса. И вскоре дорога привела меня к их обладательницам. Два юных создания обсуждали возле забора извечные женские проблемы.

— У неё здесь трандец какой то, а там, ну полный трандец! Гребаная жизнь! — Щебетала одна, оживленно жестикулируя.

— А тебе хренли здесь надо!? — завопила другая, как только я показался из за поворота. — Греби отсель, пока гребется!

И девчушки весело рассмеялись.

Я решил последовать совету, ибо всё, что ещё я мог услышать, так это конкретизацию маршрута. Причем, вряд ли этот маршрут привёл бы меня к родному городу.

А улица всё петляла и петляла. За одним из поворотов я увидел бабульку. Старушка семенила куда то, опираясь на палку.

— Бабушка! — обрадовался я долгожданному собеседнику.

Старушка, не оглядываясь, кинулась во всю свою прыть к ближайшему забору и скрылась за калиткой.

— Сумасшедшая, — обижено пробормотал я себе под нос и пошел дальше.

Мне уже давно хотелось повернуть назад, но вернуться ни с чем — было жаль.

И тут, за очередным поворотом, показался дом. Первый дом в деревне, не спрятанный за высокой оградой! Над дверями выцветшая вывеска, разобрать ничего нельзя, но и так ясно — магазин. Чему еще быть?

Магазин! Наконец то можно будет с кем-то поговорить! С продавцами, с покупателями. Ведь хоть что то они должны сказать.

На площади перед магазином негромко разговаривала кучка ребят. «Лет по пятнадцать», — машинально прикинул я и прошел мимо.

— Эй, пацан, — окликнули меня, — дай десять копеек.

— Нету, — ответил я, не оборачиваясь.

Мне сразу вспомнился Володька Петров — наш непревзойдённый знаток уличных критических ситуаций.

«Со шпаной нужно вести себя как с собаками», — говаривал он.— Ни в коем случае нельзя показывать, что ты их боишься. А уж если кинутся, вали ближайшего, лучше всего, самого здорового. Остальные разбегутся. А драться они не умеют. Вот так дерутся», — и Володька, плюнув в кулак, размахивался прямой рукой на уровне плеча.

Я прошел мимо толпы подростков и собирался заговорить с толстой тёткой, только что вышедшей из магазина, как тетка, глядя за мою спину, вдруг истошно закричала:

— Что вы делаете, сволочи!

Оглянувшись на раздающийся сзади топот, я увидел бегущего ко мне белобрысого шкета. Я чуть не рассмеялся — прямая рука пацана была заранее отведена для удара, точно так, как показывал Володька. За белобрысым, поднимая пыль, неслась вся компания.

Белобрысого я встретил по всем правилам искусства, и он, отлетев, зацепил и повалил в пыль кого-то из толпы.

Не успел я ни удивиться точности приёма, ни обрадоваться, что все так быстро закончилось, как толпа, вопреки Володькиным прогнозам, не разбежалась, а накинулась на меня с кулаками.

Это было скорее смешно, чем страшно. Передо мной мелькали искаженные злобой полупьяные рожи. Слабые удары шпаны не причиняли мне особого беспокойства. И я спокойно отбивался, стараясь каждым ударом выключать по одному противнику.

За спиной вопила тетка:

— Подонок, подлец! Изувечишь мальчишек!

Такая перемена в теткиной оценке происходящего неприятно удивила меня, но времени на объяснения явно не было.

Не знаю, сколько прошло времени, сколько ударов я раздал и получил. Только вдруг кто то повис у меня на плечах. Не колотил кулаками, не пинал, а просто уцепился и повис. Я, конечно, попытался сбросить его, но тяжесть удвоилась — запрыгнул кто то ещё. И ещё. Несколько человек висели у меня за спиной и мешали двигаться. Под их тяжестью я рухнул на колени и тут же получил ногой в подбородок. Я упал ничком, втягивая голову в плечи и пытаясь прикрыть локтями почки. Со всех сторон сыпались удары ногами. Тетка на крыльце и присоединившиеся к ней продавщицы вновь громогласно ругали пацанов, но те не обращали на них внимания. Кто то кричал, что надо разобрать забор на колья.

Неожиданно женские крики превратились в какой то животный вой ужаса. Пинавшие меня ноги стремительно потопотали врассыпную. Не веря в избавление, я поднял голову.

Толстая тетка лежала на крыльце без сознания. Другая, в белом халате, застыла в дверях с неподвижным лицом, на котором читался непередаваемый ужас. Какой то пацан пытался перелезть через забор раза в два выше его собственного роста. Он явно не понимал, что делает.

Рядом со мной стояла Муська.

— Откуда ты? — спросил я изумленно.

— С дерева смотрела. Садись верхом, некогда.

— Надо хоть женщинам помочь, — кивнул я на крыльцо.

— Без тебя помогут. Сматываемся.

— Надо было спину стеной прикрыть, до неё ведь два шага было, — материл я себя, глядя на несущиеся мимо заборы.

 

 

— Вот осел упрямый, — приговаривал Федор, смазывая мне синяки вонючей коричневой мазью.

Он был рад меня видеть, и ему даже нравилось мое упорство, а ворчал он так, «для порядку».

— Говорил же ему, дураку, не ходи в деревню. Так он же у нас самый умный! Он же лучше всех все знает!

— А что, собственно, случилось? — я втихомолку обрадовался «дураку». — Подрался со шпаной. Вот беда то!

— Он еще спрашивает, дурья башка! Да тебе нельзя теперь и носа в деревне показать. Ты же паре сопляков хари расквасил? Расквасил. Так теперь тебя зарежут, к гадалке не ходи. Старшие братья, отцы на тебя охоту устроят, стоит тебе туда сунуться.

— Погоди, они же первые кинулись. Ни с того, ни с сего.

— А кого это волнует? Думаешь, будет кто то разбираться кто прав, кто виноват? Они и между собой чего то поделить не могут. Так и воюют, клан на клан, улица на улицу.

— Так молодежь везде так живет, — небрежно заметил я, подивившись, мимоходом, диковинному слову «клан».

— Молодежь... — Федор фыркнул, — в сорок, в пятьдесят лет без этого не могут. Враждуют семьями, из поколения в поколение.

— Вендетта какая то, — фыркнул в свою очередь я.

— Я твоих слов не знаю. Только, как говорю так и есть. В деревне между собой мирно не живут, а чужих и вовсе не любят. Да ещё твою рысь увидели. Думают — ведьма. Нет, в деревню тебе больше нельзя. Да и тут теперь страшновато. Ну, да Бог милует...

— Нет, — я помотал головой и тут же сморщился от боли, — мне дорогу домой искать надо.

— Вот ведь заладил своё. Домой ему надо! Хоть бы семеро по лавкам были, а то один как перст! Какая тебе разница, где жить?

— Наверное, есть.

— Нету тут других деревень. Я тут всё исходил, вдоль и поперек. Если кто ещё и живет, так за тридевять земель.

— Значит, наобум через тайгу пойду.

— Ладно, подскажу я тебе ещё одно место. Только отлежись сначала, подлечись.

Глава IX

Возле сосны стоял, чуть ли не в мой рост, муравейник. Я смотрел на его бурлящую жизнь, а сам все силился вспомнить строчку:

«Снова веет волей дикой

На него простор,

И смолой и земляникой

Пахнет какой то бор ».

Эпитет к слову «бор» занимал меня, словно ничего важнее в этот момент не существовало.

Муравейник жил своей обычной жизнью. Тысячи рыжих насекомых таскали хвоинки. По стволу сосны муравьи бежали вверх и вниз встречными потоками. Муравьиная дорога. Что они делали там, на вершине сосны? Наверное, носят что нибудь во рту. Смолу что ли?

Я подобрал с земли палку, один конец поставил на верхушку муравейника, другой, с развилкой на конце, упер в ствол сосны. Муравьи сразу засуетились. Трудно поверить, что их поведением не управляет скрытый мощный мозг, настолько слажены их коллективные действия.

Я читал где то о сложном устройстве муравейника, о распределении ролей между муравьями. Но видел только трудяг, таскающих хвою. Незаметно было нянь, выносящих яйца на просушку. Невидно было охранников с мощными челюстями. Внутренняя жизнь муравейника скрыта от постороннего глаза. И только дотошные ученые, словно настырные соседи, лезут и лезут к муравьям со своими приборами и теориями. И слаженность-то, оказывается, кажущаяся, и руководит всем слепой инстинкт. Ведь до чего додумались — муравья в спирте мыть! Потом посадят назад в муравейник, и смотрят: что же будет? А муравьи, глупые, шевелят усиками-антеннами, понять ничего не могут. Ученые и рады стараться! Их бы самих в спирте вымочить и пустить на улицы города! Взяли они другого муравья, снова обмыли да в чужой муравейник сунули. Подождали-подождали, а потом назад, к своим! Муравьи чужой запах почуяли, да и растерзали беднягу. Вот так муравейник и живет: тянет лямку от зари до зари и рвет на части всех, кто не так пахнет.

Вскоре, убедившись, что палка опасности не представляет, население муравейника уже заваливало ее основание хвоей. Другие муравьи уже бежали вверх по палке, к сосне.

Будет у вас новая, короткая дорога!

Сколько же дней мне пришлось идти, чтобы посмотреть на этот муравейник! Вот уже... Впрочем, я давно потерял счет дням.

— Пойдешь прямо на полдень, — сказал Федор, когда увидел, что я действительно буду искать дорогу, несмотря ни на какие трудности. — Рано или поздно увидишь домик, прямо в тайге.

— Постой, — перебил я, — ведь я же мимо его пройду. Шутка ли дом в тайге отыскать!

— Ну, тебя не поймешь! — Федор сразу завелся. — То «пойду, пойду», а то «не найду»! Нет у меня примет! Ни реки, ни горы. Да и сам я бы его сейчас уже не нашел. В общем, считай, что идешь, куда глаза глядят, как и собирался, но может повезет и на домик наткнуться.

— Ладно, — буркнул я, чтобы что нибудь сказать.

— Живет там старушка. Бабка вздорная, но если приглянешься ты ей, поможет обязательно. И рысь свою можешь от нее не прятать. Бабулька хоть и древняя, но не без понятия. Да, чуть главное не забыл. Скажешь ей, что тебя Лешка послал.

— Какой еще Лешка? — удивился я.

— Это меня она как Лешку знает.

С таким напутствием я и тронулся в путь. На прощание Федор крепко обнял меня.

— Даст Бог, ещё увидимся.

И вот, уже не помню, сколько дней, мы идем, стараясь держать направление на юг.

Можно было бы назвать наш поход приятным путешествием, если бы не холод по ночам, да если бы комары не зверствовали.

Единственный способ борьбы с комарами, который я изобрел, — убегать от них. Комары отстают, но лишь до той поры, пока не замедлишь бег.

А как, спрашивается, спать?

Сейчас, остановившись на пригорке, где комаров сдувает ветром, я просто отдыхал от этих летучих волков.

Кстати, настоящий серый волк нам тоже повстречался. Выпрыгнул из за кустов и почему то не стал предлагать все мыслимые услуги. Напротив, вид у зверя был вполне агрессивный. Но тут же, по непонятной причине, поджал хвост и скрылся в зарослях. Муська же никак не отреагировала на это событие. Только спросила: «Ты волчатину ешь?»

Кстати, о еде. Есть приходилось одно мясо. Недостатка в мясе не было, оно бегало и летало вокруг. Пожалуй, мы выбрасывали мяса больше, чем съедали. Только я никогда не думал, что мясо так быстро приедается. И давно уже мечтал о салате каком нибудь и, конечно, о хлебе. Слава Богу, уже земляника поспела.

Сейчас, пока я разглядывал муравейник, Муська взлетела на дерево осмотреться. И я в который раз залюбовался ею. Насколько непринужденно и ловко она двигается!

Я с детства люблю смотреть на кошек. Вот идет она по забору. Забор узкий, да ещё и неровный. А киска даже под ноги не посмотрит.

Вообще, кошки состоят из двух частей: глаз и грации.

Муська мягко спрыгнула на хвойный ковер.

— Там дымок поднимается, — показала она головой и, поднявшись на задние лапы, принялась точить когти о сосновый ствол.

Я не отодвинулся и не стал стряхивать кору, полетевшую мне в волосы. А Муська, прекратив свое занятие, прошла мимо меня, потеревшись всем телом. Я погладил кошку по голове и услышал знакомое «муррр муррр», которое когда то принял за странное рычание.

Глава X

Дым шел из трубы, которая, как водится, торчала из крыши домика. Рубленая из массивных бревен изба стояла на краю поляны. Я обошел вокруг строения в поисках двери и глазам своим не поверил. Дверь упиралась в могучий, наверно вековой, кедр. Пока я соображал, что бы это могло означать, все здание медленно поплыло к центру поляны. Я даже упал на землю, посмотреть на столь небывалый движитель, но в густой траве ничего не разглядел. А изба, тем временем, развернулась, и на пороге, опираясь на короткую железную тросточку с загнутым концом, появилась древняя бабка.

— Фу, чем это пахнет! — проворчала она. — А, кисонька! Ой, какая прелесть! — совсем как маленькая девочка запричитала старушка. — А ты чего встал?! — обратилась она ко мне, — Иди, куда шел!

— Лешке так и передать?

— Какому такому Лешке?!

— Который в лесу возле Смородины живет.

— А, Федьке что ли? Что же ты молчишь? Федька — славный… гм, Лешка.

«Федька славный Лешка»? Ахинея какая то.

А бабка продолжала:

— И как он там? Кандыбает? Ой, что это я? Заходите в избу. Сейчас блинов напеку, пельмешки готовые, только отварить. Сто грамм с дорожки?

«Где она в такую жару пельмени хранит»? — мелькнула и сразу забылась мысль. Старушка суетилась по хозяйству и совсем не казалась древней, все в её руках так и горело.

Вскоре на столе появилось всё, о чем можно мечтать. Были и соленые груздочки, и малосольные огурчики, и множество салатов, и, конечно же, обещанные блины и пельмени. Даже мне, истосковавшемуся по нормальной пище, это изобилие показалось излишним.

— Ну и как там Феденька? Подкладывай пельмешков, соколик, подкладывай, — суетилась бабулька.

Надо было что то отвечать, а что тут ответишь, кроме «нормально»?

— Все по лесам травки собирает, — придумал, что сказать я.

— О, тут он всегда был большим мастером. Пирожки попробуй, с капустой, вкусные. А он все так же, один живет?

— Один, бабушка.

— Ой, что то ты совсем ничего не ешь. Может еще чего сварить? Может беляшей пожарить?

— Спасибо бабушка, все очень вкусно, — я уже еле дышал и давно раздумывал, прилично ли будет расстегнуть ремень.

Старушка еще долго пыталась накормить меня чем нибудь еще, и все расспрашивала о Федоре. Наконец мы встали из за стола, и я вышел на крыльцо. Точнее крыльца никакого не было, перешагнув порог, я сразу оказался на земле. Муська, вылакав полное корыто сметаны, тщательно умывалась.

Откуда сметана без коровы? Откуда овощи без огорода? Спросить это у бабки, почему то, показалось мне бестактным.

Старушка в доме гремела посудой.

— Бабушка, может помочь надо чего? — крикнул я.

— Да чего пособить? Отдыхай, соколик, с дороги. Чай, не близкий путь прошел.

Солнце клонилось к закату. Я сидел, прислонившись спиной к березе. Муська лежала на спине, поджав лапы и положив голову мне на колени. Держать на коленях ее голову было тяжело, но приятно. Я чесал Муськину шею и подбородок, в ответ она довольно щурилась.

Из дома вышка бабка.

— А что, соколок, ежели я тебя на улице спать устрою? В избушке-то у меня не развернешься.

— Конечно, бабушка.

— Вот и славно. За избушкой стог стоит, в нем и переночуешь. Только кури поосторожней.

— Да я не курю.

Это была правда. Я давно уже не курил по причине отсутствия табака.

— А покуда расскажи, с чем пожаловал.

 

— Нет тут такого города, — сказала старушка, выслушав мой рассказ, — ищи не ищи, все без проку.

Увидев разочарование на моем лице, она добавила:

— В храм тебе соколик надо, в храм.

Опять этот храм. Помешались они на нем, что ли?

— А что за храм, бабушка? — поинтересовался я.

— Никто не знает, никто не ведает. Кто видел его в выси поднебесной, кто в топи гиблой, вонючей, кто на острове средь океана ревущего. А восседает там жрец мудрый и дает тот жрец ответы верные. Только храм тебе все равно не отыскать, — неожиданно закончила старушка.

— Однако, — добавила она, подумав, — и без людей жить тебе нельзя. Надо что нибудь придумать, чтоб хотя бы в деревне ты прижился.

— Да утро вечера мудренее, — закончила бабулька, вон там стог то, за избушкой.

И старушка, ссутулившись, заковыляла к дому.

За избушкой, действительно стоял стог. Я готов был поклясться, что раньше его тут не было. В стогу уже была вырыта «спальня».

Когда я почти засыпал, вдыхая аромат сена, домик подъехал на край поляны, и уперся дверью в ствол дерева.

 

 

Что то большое и мягкое коснулось моего лица. Я вздрогнул и ухватился за это что то. Это была Муськина лапа. Я прижался щекой к лапе, провел рукой по кожаным подушечкам, в которых прятались могучие когти. Но Муська осторожно повлекла лапу из моей норы в стогу, как бы зовя меня. Тогда я проснулся окончательно и выглянул наружу. Изба стояла на середине поляны, а старушка воровато оглядывалась неподалеку. На вчерашнюю сутулость не было и намека. Бабулькина осанка поражала величественной горделивостью. Пристально взглянув на стог, в котором я ночевал, и ничего не заметив, бабуля подошла к кустам и отчетливо произнесла:

«Сивка бурка

Вещая каурка,

Встань передо мной,

Как лист перед травой!»

 

Не успел я всесторонне обдумать кто такая вещая каурка, и где это видано, чтобы листья стояли перед травой, как из кустов выбежал красавец конь. Конь не был сивым, не был бурым. Не был он и каурым. Правда, что это за цвета сивый и каурый я до сих пор не знаю. Сивый — это серый что ли? А насчет каурого у меня даже предположений нет. Только, думаю, и сивый и каурый отличаются от белого. А конь был белым.

Вообще, я никогда не думал, что русским языком я владею, можно сказать, со словарем. Еще одна лошадиная масть — вороной. Это цвета вороны? Или цвета вороненой стали? Или околица.

«Прокати нас, Петруша, на тракторе

До околицы хоть прокати».

До околицы, это докуда? Оказывается до края деревни. Или опушка. Опушка леса. Не знаю почему, но мне при этом слове рисовалась маленькая полянка. Крохотная такая полянка, на которую машут мохнатыми лапами ели и пихты. Оказывается, нет. Опушка это просто край леса.

Да мало ли слов, которых раньше я и не слышал, а теперь только догадываюсь об их значениях. Горница, светлица, наличник, завалинка, всех и не упомнишь.

Бабуля осмотрела коня, похлопала его по шее, и, с довольным видом, уплыла в избушку.

Куда это она намылилась с утра пораньше, я не знал. Муська тоже понятия не имела. Надо было проследить за бабкой, а то «Никого нет, никого нет», а сама куда то ездит. И где она жратву берет? Даже если это просто поездка за картошкой, то что то же там есть, где она картошку берет.

Пока я размышлял таким образом, бабулька из избы не показывалась. «Что она там затевает?», — подумал я, и сам не заметил, как вылез из своей норы и крадучись двинулся к избе.

Муська ловко поймала меня за край рубахи. Действительно, шпионские функции лучше поручить ей.

В этот момент старуха появилась на пороге.

— А, проснулись, соколики, — сразу же завела она свою песню, — и чего вам не спиться, спали бы себе да спали.

— Свежо стало, — выдал я, стирая с лица подозрительность.

— Ну, коли так, прошу к столу. Оладушки поспели, с пылу, с жару.

 

После завтрака, который был, конечно же, выше всяких похвал, бабуля стала собирать меня в дорогу.

Во первых, не смотря на мои протесты, одела меня с ног до головы.

Из небольшого с виду сундучка старушка доставала сапоги, одежду, множество других вещей. От каждой я норовил отказаться, но каждую бабуля всучала мне с обезоруживающей настойчивостью.

— Да что Вы, бабушка, не надо.

— Надо, сыночек. Как не надо? Ты ведь в деревню то уже ходил? А в этом придешь, тебя, глядишь, совсем по-другому встретят. Встречают то как? По одежке.

— Но, бабушка...

— Даже и не заикайся, соколик, сочтемся. Жизнь долгая. Наверняка еще свидимся. Ну, а коли не свидимся, так значит не судьба. Не жмет? — хитро прищуривалась бабулька.

Не жало. Вся одежда, которую я примерял, на удивление оказывалась точно в пору. Даже сапоги, покупка которых всегда вырастала для меня в проблему из за нестандартной ступни, оказались точно по ноге.

Сапогам я, конечно, обрадовался. Хотя они были непривычной формы, на высоком каблуке и с узким носом, немного задранным вверх, но в качестве замены изодранным лаптям были поистине царским подарком. Остальная же одежда была крайне неудобна. Все эти застежки, длинные полы... Настоящее орудие пытки. Больше всего неприятностей доставляла мне рубашка, сплетенная из железных колец. Бабуля назвала ее кольчугой. Я глянул, точно! Кольчуга!

Эту кольчугу я не то, что одевал, даже поднимал с трудом. Но решил последовать бабушкиному совету:

— Носи все это, сынок, все время. Пусть все это срастется с тобой.

Во вторых, старушка достала откуда то полный комплект вооружения. Было тут и копьё, метра три длиной, и щит, закрывающий все мое туловище.

— Больший щит тебе не надобен, — сообщила бабулька, — ты же теперь не пеший, а конный.

И, несомненно, был тут и меч, удержать который в одной руке было мне не под силу. Старушка называла его, почему то, «кладинец». Что на него нужно было покласть, то есть положить я так и не понял.

В третьих, конь предназначался тоже мне.

Тут я уже заупрямился, не хотел я принимать столь щедрого подарка. Но бабушка настаивала, и настаивала всерьез. Видимо, с Федором ее связывали настолько давние и прочные отношения, что для первого встречного, назвавшего его имя, старушка была готова на любые расходы. А кем я был для Федора? Скорее всего, обузой.

В конце концов, старушка уговорила меня взять коня, и тут же сказала:

— И не думай отъехать да назад его пригнать.

Стало ясно, что прочитать мысли не составляло для нее ни малейшего труда.

К седлу приторочили сумки с огромным запасом еды.

И, наконец, о чудо! Мазь от комаров. Целая крынка!

— Останется, так с Феденькой поделись, — напутствовала меня бабулька.

Остаться должно было много.

— Да, и поклон ему передай, — старушка запнулась, — от Ядвиги.

Глава XI

Каждый, кому приходилось ездить как на кошке, так и на лошади, конечно же, знает разницу. Да и тот, кто кошку в глаза не видывал, но хотя бы один день проскакал на коне, запомнит этот день на всю жизнь. Бабулька сказала, что конь смирный. Не знаю, может быть, опытному наезднику он и показался бы таковым, но на меня произвел впечатление скотины упрямой и своенравной.

В первую же ночь, когда я отпустил его пощипать травки, конь исчез бесследно. Слава Богу, что по чистой случайности глупое животное не стало украшением стола какого нибудь волка или медведя. Муська довольно быстро нашла его и пригнала назад.

Пришлось вспомнить где то вычитанное слово «стреножить».

А вся эта его сбруя! Или упряжь, я не знаю. Когда я в первый раз расседлывал это непонятливое животное, я старался, как мог, запомнить, что в каком порядке. И мне даже показалось, что все довольно просто. Но когда я начал утром его седлать... О, Господи!

Знаю, знаю! Есть в нашем обществе такие бездушные люди, которые пожалели не меня, а это копытное. Ну, что я им могу пожелать? Счастья и здоровья.

Сколько раз я проклял себя за то, что из за глупой стеснительности, не попросил старушку научить с этой скотиной управляться.

Дорога назад, несмотря на все трудности, связанные в основном с верховой ездой, показалась короче.

Мечом я рубил сухие стволы на дрова, ни сколько не задумываясь, что меч может затупиться. Он и не тупился.

К концу пути, я уже довольно сносно держался в седле, и даже меч не казался таким тяжелым.

Федора дома не было. Я ждал его несколько дней, но он не появлялся. Наконец, я решил нанести визит в деревню, рассудив, что хуже не будет. Крынку с мазью я оставил на столе, как знак того, что я вернулся.

 

 

Деревня. Опять сплошная стена заборов. Безлюдно и безмолвно.

Копыта ступают по пыли. Слой пыли такой толстый, что гасит стук копыт, я еду совершенно беззвучно.

Еду шагом, всматриваясь, вслушиваясь, стараясь не озираться.

Странно, во время моего первого посещения, я не заметил, что улица такая пыльная, слишком уж меня поразила странная архитектура деревни.

Сейчас, из седла, мне видны крыши домов, и противоположные стороны огородов.

Людей не видно. Либо они сидят по домам, либо копаются ближе к заборам.

— Добрый молодец!

Детский возглас раздался так неожиданно, что я едва не вздрогнул.

И почти в это же мгновение над верхними краями заборов показались лица. Десятки лиц, может быть сотни. В основном старухи с проваленными ртами и красными слезящимися глазами. Но есть и помоложе. Мужики с всклокоченными бородами и волосами, бабы все до единой повязанные платочками, девки, парни, дети. Стараясь сохранить полную бесстрастность на лице, я пытался прочитать выражения этих глаз.

А выражения были разные. Удивление, надежда, страх, радость, неприязнь смешались на этих лицах в самых разных сочетаниях. И каждый взгляд — изучающий, сверлящий.

Такое внимание было мне неприятно. К тому же и никак не мог понять, чем оно вызвано. За поворотом снова лица, лица, лица.

А вот и знакомый магазин. Та же толпа подростков на площади. Меня никто не узнал. И дело не только в одежде. За время моих скитаний, у меня отросла борода, и волосы уже доставали до плеч. На лицах подростков тот же коктейль: удивление, страх, надежда и ненависть.

Не останавливаясь, я все так же шагом проехал дальше. И вот, за очередным поворотом улицы, я увидел несколько другую картину. Все те же заборы, все те же лица над ними, только в середине одного из заборов настежь распахнуты ворота и во дворе кто то по хозяйски командует. Из ворот выплыли две девушки в сарафанах до пят, в кокошниках на головах. Красавицы, подойдя с двух сторон, взяли моего коня под уздцы и ввели во двор. В глубине двора стояла огромная изба с высоченным крыльцом. И наличники, и ставни, и перила крыльца, словом, весь дом от фундамента до конька крыши был украшен затейливой деревянной резьбой.

Девушки подвели моего коня к крыльцу, и мне ничего не оставалось, как соскочить на землю. Тут же из дверей вышла еще одна красавица, неся на полотенце круглую буханку хлеба со стоящей на ней солонкой. Тут уж я совсем растерялся. Мало того, что непонятно за какие заслуги мне такие почести, так еще я понятия не имел, что делать с этими хлебом солью. То ли отломить край, макнуть в солонку и съесть, то ли взять целиком. И куда потом девать? А нарушение вековых традиций нигде и никогда не приветствовалось. Между тем, одна из девушек, столь странным и трогательным образом пригласивших меня во двор, подошла и протянула руки.

Я принял хлеб соль и передал ей. Во всяком случае, в этой деревне положено так.

Красавица, которая встретила меня хлебом солью, с земным поклоном посторонилась, приглашая, тем самым, в дом. Через досчатую прихожую, называемую сенями, я прошел в дом. Сразу за порогом была не кухня и не коридорчик. Сразу за порогом была просторная комната. У порога меня встретил абсолютно шарообразный человек.

— Подождите минутку тут, в горнице, — сказал он, и, пройдя через весь зал, скрылся за дверью в противоположной стене.

По разные стороны двери стояли два дюжих молодца с алебардами внушительного вида. Оба рослые, оба краснощекие, у обоих усы лихо закручены вверх.

Знаю я эти минутки! Полчаса не меньше придется тут торчать, с ноги на ногу переминаться. Но нет, обладатель круглой фигуры вернулся тут же.

— Его величество ожидает, — произнес он, жестом приглашая войти.

Я прошел между охранников (от мадам Тюссо сбежали что ли?) и вошел в следующий зал. Дверь за мной кто-то закрыл. На диване, покрытом ковром, развалился гигант. Рядом с ним лежало его бочкообразное пузо. Волосы гиганта взлохмачены, лицо опухшее. Рядом с диваном стояла тумбочка — совсем как больничная. Только вместо лекарств на тумбочке стояли корона и колокольчик. Похоже, золотые. Его величество, корона... Да куда я, черт возьми, попал? Вид этой тумбочки абсолютно не вязался с роскошной обстановкой комнаты.

— А, мóлодец! — пробасил гигант. Голос был вполне подстать фигуре. — Ну, хорошо, что явился, мóлодец.

Человек сел на диване.

— Прошка! — зазвенел он в колокольчик, — Прошка!

В дверь проскользнул русоголовый крепыш.

— Чего прикажите, Ваше величество? — согнулся он в поклоне.

— Квасу мне принеси! И это! Сам понимаешь.

— Не велено, ваше величество.

— Сам знаю. Ты уж постарайся, — улыбнулся гигант.

— Ну вот, добрый молодец, — его величество встал, покачнулся и тут же бухнулся на диван.

На штанах, от края выпущенной рубахи почти до колена темнело мокрое пятно. Я помотал головой, — происхождение пятна сомнений не вызывало. Гигант, тем временем, тер ладонями лицо и моего жеста не заметил.

— Там на улице дождь идет или нет? — спросил он.

Я непроизвольно повернулся к окну. На полу лежал четкий солнечный прямоугольник.

— Нет сухо, — ответил я.

— Ну вот, мóлодец, — проговорил гигант, — дело сделаешь — награду получишь.

В дверях появился Прохор. В руках он держал поднос, на котором стояла запотевшая крынка. Локоть левой руки Прошка крепко прижимал к туловищу.

— Ну вот! А то: «не велено»! — расцвел гигант и, повернувшись ко мне, закончил, — Ну, а что да как, тебе министр расскажет. Прошка, министра ко мне!

Прошка уже поместил поднос рядом с короной и осторожно, чтобы не уронить, доставал что то из-под рубашки. На белый свет появилась еще одна крынка.

— Сейчас, позову, ваше величество, — поклонился Прошка и выскользнул из комнаты.

Через минуту в комнате уже стоял, согнувшись в поклоне, человек встретивший меня у дверей.

С его фигурой отвешивать поклоны?! Это был подвиг!

— Слушай министр. Я тут мóлодца ввел в курс дела в общих чертах, а ты уж поподробнее изложи, на вопросы ответь. Баня для дорогого гостя топится?

— Так, ваше величество, — круглый согнулся, чуть ли не до полу, — дрова кончились.

— Ты что из другой поленицы не мог взять!? — загремел царь, — разгильдяйство какое-то!

— Вашего величайшего соизволения на то не было.

— Соизволяю, — царский голос слегка потеплел. — Ну, а обед для дорогого гостя готов?

— Я тут принес меню для Вашего величайшего рассмотрения.

— Давай сюда! Прямо как дети малые! Ты там шибко не скупись. Не кого попало принимаем — доброго молодца! Ну, все, ступай. И постарайся гостя на ночлег устроить без моего высочайшего соизволения.

Министр начал с поклонами пятиться, и выдавил задом дверь. Я пошел вслед за ним. У массивных дверей министр остановился.

— Подождите меня здесь, — сказал он и, проскрипев дверными петлями, скрылся в кабинете.

Через несколько минут из-за двери раздалось:

— Войдите!

Дверь подалась с трудом.

— Петли мазать надо! — пробурчал я про себя.

Министр восседал за необъятным столом, заваленным грудами бумаг. Именно восседал, всякое другое слово было здесь неуместно и никак не подходило к его орлиной осанке. Несколько секунд он смотрел на меня с непонимающим лицом. Наконец устало произнес:

— А, это Вы! — будто ожидал увидеть кого-то другого. — Вы должны понять его величество, — важно произнес министр, — его семью постигло большое горе.

До чего же я невнимательный! Царь-то, оказывается, с горя пьет!

— Я введу Вас в курс дела, — продолжал министр, — но, сначала, я должен представить Вас её высочеству. Попрошу Вас следовать за мной.

Мы вышли из кабинета и, пройдя через зал, где гурьба девок суетливо накрывала на стол, поднялись по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Глотая слюну, (уж слишком большой и праздничный стол накрывали внизу), я все же заметил, что, вопреки ожиданиям, лестница выгодно отличалась от министерской двери абсолютным беззвучием.

Обстановка второго этажа служила образцом роскоши, вычурности и безвкусицы. Больше всего мое внимание привлекли стоящие по углам вазы. Вазы были в мой рост, и расписаны сочными тонами. Сами по себе они были прекрасны. Мне очень хотелось подойти поближе и рассмотреть рисунки, но министр шел через анфиладу комнат, не останавливаясь. Перед каждой дверью он останавливался и, потянув на себя дверную ручку, с полупоклоном пропускал меня вперед. И вот, войдя в очередную дверь, я с удивлением обнаружил, что министр не последовал вслед за мной.

Не успел я осмотреться, как из глубины кресла, отложив вязание, всплыла девица. Приблизилась плавной походкой и молча положила голову мне на грудь.

Я совершенно растерялся. Если это принцесса, то я все не так себе представлял. Точнее, я никак не представлял себе сцену знакомства с принцессой. Но если бы я увидел стайку шушукающихся и хихикающих фрейлин, сразу смолкших при моем появлении, если бы я был представлен, («ваше высочество, это добрый молодец») с обязательными поклонами, если бы еще что-то такое, я бы не был так удивлен.

— Я ждала тебя, — прошептала девица.

Неужели и вправду принцесса?

— Я ждала тебя. Я знала, что ты придешь.

Я стоял столбом, совершенно не понимая, что происходит, и что мне нужно делать.

— Я буду твоей. Хочешь женой, хочешь рабой.

И красавица за руку повлекла меня в сторону балдахина.

— Познакомились? Вот и прекрасно! — в дверях, лучезарно скалясь, стоял министр.

 

— На всех необъятных просторах энценгэ, — начал министр, снова разместившись за столом в своем кабинете и тщательно откашлявшись.

— Где-где? — осмелился уточнить я.

Министр посмотрел на меня как на слабоумного. Потом сказал, тоном, каким объясняют элементарные вещи непонятливому ребенку:

— Эн, Цэ, Эн, Гэ, — отчеканил он, отделяя одну букву от другой, — Некоторое царство некоторое государство.

— Понятно, — поспешил я заверить министра. Министр подозрительно глянул на меня, снова старательно откашлялся и произнес:

— На всех необъятных просторах НЦНГ, от самой кривой сосны до самой великой реки Смородины много лет царили мир и изобилие. Паслись тучные стада, и обильно вызревал картофель.

«Завезенный к нам великим императором Петром Алексеевичем», — хотел в тон добавить я, но удержался.

— Крестьяне собирали богатый урожай и были счастливы, — продолжал министр.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет влетел Прошка - тот парень, которого я видел у царя.

— Сидит тут в своей горнице, ядрена шишка! — брызгая слюной, заорал он с порога. — Конюх напился, лошади не кормлены, а министр, ядрена шишка, сидит и лясы точит!

— Прохор Егорович, Прохор Егорович, — забормотал министр, косясь на меня.

— Чтоб немедленно мне!.. — Прохор вышел, хлопнув дверью.

— Одну минуточку, — пробормотал министр и кинулся вслед за ним.

Оставшись один, я, вытянув шею, стал рассматривать бумаги на столе. Отдельно от других указов и распоряжений, посредине стола лежал документ, который, видимо, изучал или составлял министр непосредственно перед моим появлением. Лист бумаги был исчерчен замысловатыми кривыми. Кроме этих кривых, документ не содержал ни чего.

Я перевел взгляд на стопку бумаги, лежащую на левом от меня углу стола. Читать перевернутый текст, было неудобно, а взять лист в руки или обойти стол, опять-таки неудобно — вдруг министр вернется.

«Я, великий и могущественный повелитель, господин и хозяин всего необъятного...», — прочитал я. Перечисление титулов занимало не менее половины листа. Имя Свифта в этих местах видимо неизвестно. Я стал читать дальше: «Настоящим приказываю, повелеваю и...». Заскрипела дверь, и в комнату, утирая пот носовым платком, вошел министр. Он устало опустился в кресло, посидел, по-прежнему проводя платком по красной физиономии и тяжело отдуваясь и, наконец, обратил внимание на меня. Бросив на меня долгий, испытывающий взгляд, министр собрался с мыслями, откашлялся и сказал:

— На всех необъятных просторах НЦНГ, от самой кривой сосны...

Короче, дело обстояло так.

Жили они в своей некоторой деревне и, как водится, никого не трогали. И всё было — лучше не придумаешь. И картошка колосилась, и коровы вызревали. Но вот, нежданно негаданно из за реки Смородины явилась сила черная, сила страшная. И потребовала та сила дань не хлебом, и не золотом, и не красным кафтаном, а потребовала та сила дань красными девицами.

Тот час же светлый цесаревич собрал светлую рать доблестную и выступил навстречу несметному воинству поганому. Три дня и три ночи рубились они на реке Смородине. На четвертый день, взмыленный конь, принес к дворцу израненного цесаревича. Остальная светлая рать полегла смертью героев на брегах широкой и полноводной Смородины.

И с тех пор померкло солнце над НЦНГ, и самые красивые девушки идут в полон к силе поганой. И никто не осмелится выступить против такого порядка вещей.

Только святые волхвы говорили, что выедет из лесу добрый молодец на белом коне. И прогонит тот добрый молодец силу черную, силу страшную. И ждал весь великий народ НЦНГ доброго молодца и день, и ночь. И, наконец, дождался.

И пришел добрый молодец в самый тяжелый час. В час, когда затребовали силы черные красу и гордость великого народа НЦНГ — прекрасную царевну Василису.

А уж ежели добрый молодец не погибнет в кровавой сече, то наградой ему будет, как водится, полцарства и царевна в придачу.

Выслушав эту долгую речь, я на секунду задумался. Надо было быстро уклониться под любым, желательно веским, предлогом.

— А как же цесаревич? — спросил я. — Негоже царство пополам делить.

— Светлый цесаревич не справился с силой поганой, и, тем самым, доказал свою неспособность управлять столь великим и могучим государством как НЦНГ. Царь и вторую половину царства завещает тебе.

— Да не справлюсь же я!

Я был в полном отчаянье.

— Справишься, — министр словно бы поощрительно похлопал меня по плечу. Наверное, он так бы и сделал, но нас разделял массивный стол. — Старшие товарищи тебе помогут. Советом, конечно. И, самое главное! Независимо от исхода битвы, светлый образ доброго молодца навсегда останется в памяти великого народа НЦНГ!

 

Я сидел за столом, смотрел на запеченного целиком поросенка, и кусок не лез мне в горло. Стол был воистину царский, только царь к ужину не вышел. Потом меня проводили в комнату, называемую опочивальней. Возле двери министр поставил двух дюжих молодцов — близнецов тех, что стояли у царской двери.

— Чтобы никто не посмел потревожить Ваш драгоценный сон, — объяснил он мне.

Комнатка была маленькая и очень уютная, постель мягкая. Вот только спать совсем не хотелось.

Я открыл окно. Сквозь узорчатую чугунную решетку из сада дохнуло свежестью. На яркую луну, окруженную сверкающей звездной ратью, черным клубящимся фронтом наползали тучи. Вот одна закрыла ночное светило. И сразу наступила какая-то мертвенная тишина. Сразу смолкли кузнечики и где-то вдали у реки прекратили свой концерт лягушки. Я положил руку на оконную раму, раздумывая, закрыть окно или оставить открытым на ночь, и тут в окне появилось лицо. Встав на завалинку и ухватившись руками за решетку, на меня смотрел парень, тот которого я первым встретил в деревне и который обещал мне покровительство. Как его? Копченый? А, нет, Черный.

— Ты к Ваське не подходи, — сказал Черный.

— К какому Ваське?

— Как будто не знаешь. Не к какому, а к какой. К царевне.

— А почему? — вежливо осведомился я.

— Я тебе сказал, — прорычал Черный и скрылся в кустах.

И тут же в окне появилась знакомая мохнатая морда.

— Догнать его? — спросила Муська.

— Пусть идет, — ответил я.

— Как ты тут?

— Все нормально, — я стал пятерней чесать Муськину шею, — только мне придется погостить здесь, пока разведчики не доложат о приближении вражьей силы несметной.

Глава XII

Недалеко от мосточка через Смородину я отыскал небольшую полянку. Кто бы ни направлялся в деревню, вынужден будет пройти через мостик, там я его увижу, оставаясь незамеченным. С коня я снял переметные сумки с едой, которой снабдили меня в деревне, и вытащил из его рта эту штуку — уздой она называется, что ли? Пасись, коняга. Продукты из сумки я разложил на траве, выбрав для этого место, в тени разлапистой пихты, но, есть не хотелось.

«Где Муська? — думал я, — Договорились встретиться, когда я вернусь из деревни, а ее все нет и нет».

Хотя в этих лесах некому было справиться с непобедимой королевой боя, я волновался за нее.

«Если стая волков? Нет, Муська раскидает и стаю. Да летом волки стаями и не ходят».

Едва я немного успокоил себя, решив, что Муська вот вот появится, нахлынули другие мысли.

Какого дьявола я тут сижу? Понятно, чего сижу. В деревню нельзя. Нельзя не оправдывать надежды народа, народ растерзает. Я ведь не политик какой нибудь. Тем все можно.

Вперед тоже нельзя. Напорешься на вражье войско, им не объяснишь что да как. Они и слушать не будут.

Остается сидеть и ждать. Чего ждать непонятно. Будь, что будет.

Нет, подумать только, целая деревня мужиков, дочерей отбирают у них, а не у меня, и ни кто не шевельнется. А я тут погибай!

Кто думает, что можно выйти одному против несметной вражьей силы и победить, пусть сам попробует.

Остается одно — спрятаться и пропустить врага.

От такой мысли мне делалось нехорошо, я вскакивал и начинал нервно расхаживать по поляне.

«Ладно, — говорил я себе, — пусть даже так. Но дальше то что? В деревню, опять же нельзя. В лесу делать нечего. Да и у Федора жить становится небезопасно. Народ найдет способ отомстить. Хотя и мстить вроде не за что, а найдет».

Ну, бабуля! Ну, втравила в историю! Приняли то хорошо, это правда. Только проводили еще лучше.

И Муськи все нет и нет.

С такими мыслями я метался по поляне, расходуя драгоценную энергию.

Солнце уже перевалило зенит, и норовило нырнуть в зеленые волны пихтовых макушек, когда из леса на том берегу показалась одинокая фигура. Я упал на землю, и из под ветки стал всматриваться. Трудно было понять, кто это. Вроде всадник. Только что то в нем странное.

Когда всадник подъехал к мосту, я смог разглядеть его. Три головы! Опять трехголовый! Только не такой здоровенный, с которым уже пришлось столкнуться. Можно даже сказать маленький, на коне умещается. Так это ты — сила несметная?! Это из за тебя я полдня психую?! Эй, коняга!

Глупый конь никак не хотел быть взнузданным. Пока я с ним возился, страшилище, приводящее в трепет местных жителей, шагом проехало мимо меня, направляясь в деревню.

Нет уж, фиг тебе!

Я, наконец то, запрыгнул на коня и полетел вслед. Чудище не оглянулось на топот за спиной, а я уже выхватил меч, чудом не поранив ни себя, ни лошадь.

— Копьем же его надо, — сказал я себе, почему то вслух, но менять что нибудь было уже поздно. Я махнул мечом, стараясь отрубить сразу все три вражьи головы. Но головы не отлетели от туловища, они вместе со шкурой сползли с тела. Меч не встретил сопротивления, которого я ожидал, и, описав полукруг, вырвался из моих рук.

Проследив взглядом за мечом, который, вывернув порядочный комок земли, успокоился на траве, обернутый в трехголовую шкуру, я развернул коня назад.

Казалось, конь разворачивается долго, нестерпимо долго. За это мгновение в голове пронесся поток мыслей. Даже не мыслей, скорее ощущений. Я безоружен, взять копье я не успею. Надо не разворачиваться, а убегать. Правда, чудище вряд ли может жить без шкуры, но и звука падения я не слышал.

Конь развернулся. На меня скакал крепкий мужик с топором в руке, занесенным для удара. Я припал к коню, пытаясь спрятаться за его голову, а потом и просто кувыркнулся на землю.

Где мой меч? Вот он! Вытащить из шкуры, запутанной чуть ли не узлами. Ну!

Я поднялся, на полусогнутых ногах, держа меч перед собой. Всадник и не думал нападать. Он стучал себе кулаком по лбу и кричал:

— Ты чего, дурень?! Ты же меня зарубить мог!

Это был Федор.

 

 

— Так это ты девок из деревни забираешь? — выдохнул я, когда, наконец, пришел в себя от неожиданности.

Воображение рисовало жуткие картины. Вивисекция... Ужас!

— Каких еще девок? — Федор был невозмутим.

— Как каких? — я потер ладонями виски, а потом все лицо, — Расскажи тогда по порядку, что за маскарад.

— Нет уж, это лучше ты расскажи, чего мечом размахался, — Федор был немного сердит, — платят мне за этот... маскарад.

— Пла а атят? — пропел я.

Хотелось сказать что нибудь колкое, но слов не хватало.

— Погоди, — Федор двинулся к кустам.

Я был настолько поражен и возмущен услышанным, что не обратил внимания на звук, долетевший из кустов. Звук напоминал человеческий писк. Именно писк, и именно человеческий.

— Почудилось, что ли? — вышел Федор из леса.

— Ну а что такого? — продолжил он прерванный разговор, — Прохор, кучер его царского величества, отваливает, и неплохо отваливает. А мне что?! Работа — не бей лежачего!

— Да ты знаешь, — я взорвался, — ты знаешь что...

И я, путаясь и сбиваясь, рассказал все, что узнал в деревне.

Федор слушал не перебивая. Глаза его, и без того несколько навыкате, становились все больше и больше. Некоторое время он молчал, видимо, сопоставляя факты и решая, стоит ли мне верить. Потом взорвался и он.

Давно я не слышал таких ругательств и проклятий, какие посылал Федя Прохору, а заодно его царскому величеству.

 

— Лет, этак, несколько назад, — рассказывал Федор, немного успокоившись, — появилось в наших краях это чудище, — Федор кивнул на шкуру. Как и ты появилось, ниоткуда. Что то он про Семипалатинск говорил, да здесь такого слыхом не слыхивали. Больной он был, еле ноги таскал.

— Погоди, — перебил я, — как же он такой больной войско цесаревича разбил?

— Какое войско! — махнул рукой Федор. — Деревенские наши одного его вида боялись. А если б кто не побоялся, так тут и воевать было не с кем. Я же говорю, слабый он был, беспомощный. Да к тому же и безобидный совсем. Прожил у меня немного, все по окрестностям гулял, да и преставился. Я его вскрыл, конечно. Очень уж интересно было посмотреть, как у него пищеварение устроено. Три головы, один желудок... И на нервную систему хотелось взглянуть, как он с тремя головами управляется. Правда, тут я ничего не понял. Три мозга. То ли спят по очереди, то ли один главный. А может быть...

— Дальше то что? — перебил я.

— А что, дальше? Возился я с ним, рассматривал, а тут собаки залаяли. Ну, думаю, больного привезли. Ан нет. Сам кучер царя-батюшки пожаловал. Обычно к нему и не подойди, а тут... Удивился я, конечно. А он и предложил мне этот... маскарад. Мне и в голову не приходило...

Из кустов раздался знакомый писк, и тут же на дорогу вышла Муська. В зубах она держала за шиворот белобрысого парня — вожака стаи молодежи, постоянно отирающейся возле магазина. Ноги парня волочились по земле. Его бледное лицо уже ничего не выражало, кроме отрешенности.

При виде нас, парень встрепенулся. Теперь на лице его можно было прочитать тщательно скрываемую ненависть и неподдающийся контролю страх.

— Все расскажу! — закричал он, — все расскажу! Черный меня послал. Чтоб я его тело сжег.

Парень взглядом указал на меня.

— Почему тело? — спросил Федор.

У меня от этой картины во рту пересохло. Муська, — грозная Муська! — совсем не выглядела грозной. Если и был кто то здесь абсолютно бесстрастным, так это она. Не было в ней ни агрессивности, ни злости, ни, скажем, презрения, ни, тем более, гордости за пойманную добычу: «тоже мне, добыча!».

— Черный сказал, — заголосил белобрысый, — будет он мертвый. «Перетащи, — говорит, — на дорогу, облей из крынки и подожги.

— Еще что говорил? — Федор был суров.

— Больше ничего. Выпить обещал.

— Что еще сказать можешь?

— Ничего! Ничего больше не знаю!

Послышался хруст, и голова парня повисла.

— Зачем? — только и мог спросить я.

— Давай хоть похороним его, — сказал Федор.

— Я зарою, — неожиданно сказала Муська, — мы, кошки, каждый день такие вещи закапываем.

 

 

— Пойдем, хоть попьем, в горле пересохло, — я запрыгнул на коня, — у меня там, на поляне припасы оставлены.

Картина на поляне впечатляла. Мыши, птички, суслики, еще какие то мелкие зверюшки, всем захотелось попробовать моей пищи. Все они и лежали тут кверху лапками.

— Так вот почему ты должен быть мертвым, — произнес Федор и похлопал меня по плечу.

 

 

 

Нет, судьей мне быть не дано. А прокурором тем более. Звал меня после школы одноклассник на юрфак. Слава Всевышнему, хватило ума отказаться. Я смотрел на мертвых зверюшек, но почему то совсем не думал, что бы случилось со мной, попробуй я аппетитные яства из сумки. Перед глазами в сотый раз прокручивался цветной ролик. Лицо, скороговорка, повисшая голова. Я отгонял назойливое видение, пытаясь подумать о дальнейших планах.

Если в деревне узнают, о происшедшем, туда мне нельзя. Но и отпустить непрошеного гостя с миром тоже было нельзя. Если хоть кто нибудь из деревни увидит меня с Муськой, о визитах в деревню нужно будет забыть. А возить пленного за собой, следя за тем, чтобы не убежал, вряд ли получилось бы. Видимо Муська была права. И все же картина смерти стояла у меня в глазах.

— Ты где была весь день? — напустился я на Муську, едва она появилась на поляне, — я тебя жду, уже не знаю, что и подумать, а ты...

Что сказать дальше, я не решил, и возмущенно замолчал. На самом деле, конечно же, я не злился на Муську. Конечно же, я был рад, что она появилась, и все благополучно. И уж, конечно же, я не старался отчитать ее «для порядку». Просто переживания, которые я не мог прогнать, казались мне недостойными, что ли. Вот это смятение я пытался спрятать, неудачно, наверное, за напускной строгостью.

— Да как бы я к тебе подошла, — сказала Муська, абсолютно не реагируя на мои грозные окрики, — если вся деревня за тобой следом кралась. Я и понять не могла, чего это они.

— На битву с нечистой силой посмотреть хотели, — вставил Федор.

— А как завидели всадника вдали, так и дали стрекача. Только этот, — Муська мотнула головой в сторону, откуда пришла, — остался. Ему и не особо страшно было.

Во время этого короткого рассказа Муська подошла ко мне и потерлась о мою грудь головой. А я тут понял, что своей скорой расправой Муська просто пожалела нас. Меня в первую голову. Ибо нет на свете существа нежнее кошки, но нет существа и более жестокого. Я опять почувствовал поток ласки, мощи и надежности хлынувший от огромного животного.

Тут я разревелся. Я сел на траву, и голосил навзрыд. И с удивлением понимал, нет, вернее, чувствовал, что за эти слезы меня никто не осуждает. Федор положил руку на плечо, и повторял:

— Ничего, это бывает.

А Муська, непонятно как давала понять, что я не один в этом мире. Совсем как в детстве. Мусенька, только ты меня понимаешь. Я все пытался спросить, почему, вдруг, Муська перестала скрывать от Федора свою способность говорить, но рыдания не давали мне сказать ни слова.

Глава XIII

Осанка. Спину прямо. Плечи расправить. Так. Копье ровнее! Вроде хорошо.

Встречай, народ, победителя! Вот он — я! Вот он — избавитель, въезжает в город на белом коне со шкурой поверженного врага на копье!

Въезжает, вообще то в деревню, но «в город» звучит торжественней. Страшный обман будет раскрыт, и тогда держись, твое величество!

Можно, конечно, сделать вид, что я и в самом деле убил чудовище. Но тогда — прямая дорога во дворец, а там можно ожидать всего. Нет, только правду! И тогда разгневанный народ сделает свое дело. Разгневанный народ разберется, что к чему. И войско не спасет. Нет у тебя такого войска, твое величество, что бы справилось со всем народом. Да и в самом войске, наверняка, есть отцы, потерявшие дочерей. Тогда то мы узнаем, и зачем это вдруг понадобилось честных людей травить и сжигать! И куда это столько девок сгинуло, тоже узнаем!

А вот и народ. Вышли из деревни, встречают победителя! Я еще раз мысленно повторил речь, которую уже неоднократно репетировал в уме. Вперед!

Селяне стояли молчаливым плотным полукольцом. Я набрал воздуха, чтобы громко приветствовать народ.

— Ишь, какой выискался! — выступила из толпы крепкая, состоящая из шаров и шариков, баба, — Мы, значит, своих дочерей отдавали, а остальным, значит, не надо?!

Толпа одобрительно зашумела.

— Ты что, белены объелась? — сорвалось у меня с языка. Может быть, не надо было так, но я уже попривык к оборотам местной речи, и эта идиома вылетела сама собой. Впрочем, пожалуй, все было предрешено.

Из толпы раздались злобные выкрики. Но тут вперед выступил совершенно седой старик, и крики сразу смолкли. Волосы его сливались на груди с бородой, и весь этот белый водопад спускался, едва ли не до пояса. Облик его будто был скопирован с какого то мультфильма про древнюю Русь. Такими изображают святых старцев. Чувствовалось, что в деревне старик пользуется непререкаемым авторитетом.

— Сила поганая забирала наших дочерей. Это плохо, — в наступившей тишине рассудительно произнес старец. — Это горе. Но не такое уж большое горе. Ну, отдавали мы дочерей, так ведь потом еще родить можно. Так что, ничего особенного от нас и не требовалось. Мы и дальше сможем так жить, если ты, добрый молодец, не всю нечисть в наших краях перебил. Так что, ступай, добрый молодец, туда, откуда пришел. Ступай с миром.

Ошеломленный такой речью, я попытался что то сказать, объяснить про обман царя, но едва я открыл рот, в меня полетели камни, а какой то, непонятно откуда выскочивший малец, сунул черенок грабель с подожженной паклей на конце прямо в морду моему коню. После этого все мои силы ушли на то, чтобы удержаться в седле. Конь нес меня к реке, а вслед мне неслись свист и улюлюканье.

 

 

Федор, по поводу случившегося, высказался кратко и однозначно. Такого оборота событий и он не ожидал.

— Говорил же я тебе, срубим избу, и будешь жить, — сказал он чуть погодя, — и невесту тебе сыщем. Сироту какую нибудь. Не принцессу, конечно, но и не хуже.

— Пожалуй, — ответил я, и мне стало тоскливо. Навсегда в этой дыре. Навсегда.

— Вот только съезжу, коня отдам.

— Коня? — Федор замолчал, как будто решая сказать мне что то важное или не надо. — Коня отдай.

 

 

— Знаю, соколик, все знаю! — запричитала старуха, едва я появился на поляне, возле ее избушки — потерял свою Василисушку, не уберег.

— Да я, бабушка...

— Молчи, молчи. Что уж теперь говорить! А Василиску свою ищи в тридевятом царстве, тридесятом государстве у Кощея бессмертного.

Это было уже интересно. Про какое то другое государство мне еще никто не говорил.

— А другие девушки из деревни тоже у него? У Кощея? — спросил я.

— А зачем тебе другие? — удивилась бабка.

— Да так спросил.

Бабка смерила меня подозрительным взглядом.

— Все, все они у него, у окаянного.

Бабулька снова посмотрела на меня, но поскольку я молчал, продолжила:

— Непросто Кощея найти, ох непросто. Три железных посоха сотрешь, три железных хлеба изгрызешь, прежде чем до Кощея дойдешь.

«Вот уж нет, — подумал я, — железо я грызть не буду». Но решил слушать не перебивая. А старушка все говорила и говорила. Об острове Буяне, о смерти на конце иглы, о зайце в утке и утке еще там в ком-то. Если бы я услышал такое в первый день, когда оказался в этих странных местах, я бы, несомненно, подумал, что бабка помешалась на сказках.

— А на остров Буян по морю океану плыть надобно. Ближайшее море у нас прямо на полдень. Долго ли, коротко ли придешь к морю. А там иди вдоль берега. Не справа, так слева увидишь город.

— Как город? — выпалил я, — ты же говорила, нет тут города!

— Я говорила, нет тут твоего города, — терпеливо, словно маленькому ребенку пояснила старуха. — Не перебивай, а слушай.

Старуха еще что то говорила о том, что в городе я должен нанять корабль, что без золота это не получится, а золота у нее нет. Что если я устроюсь на корабль матросом, корабль поплывет куда угодно только не на Буян. Наверное, мне нужно построить плот, только деревьев на этом берегу не густо.

А я давно не слушал. Во мне все пело. Город! Город на берегу моря! А может быть и не один, побережье обычно густо заселено. Цивилизация! Вот он — путь домой!

 

 

Солнце поднималось все выше. Лес был сухой и чистый. Где то в чаще, на все голоса, чирикали птички:

— До мой! До мой!

Нетерпеливо стучало сердце:

— До мой! До мой! До мой!

Коня я сплавил бабульке — любовь к лошадям так и не зародилась во мне. Остальные доспехи я тоже хотел вернуть, но старая настояла, на том, чтобы я их оставил. Она и коня забирать не хотела, но я отъехал чуть чуть, спешился и хлестнул лошадку — беги домой. Сейчас я раздумывал, не бросить ли мне всю амуницию где нибудь под кустом. А ветерок шелестел листвой:

— Доомоой, доомой.

Казалось, вот вот я взлечу. И я взлетел. Деревья понеслись на меня и вдруг остались внизу. От высоты захватило дух. Меня, обхватив за подмышки, держали две крепкие лапы. Над головой — чье то огромное тело, покрытое крупной чешуей, а сверху и по бокам два кожистых бесшумных крыла.

Я попытался достать меч. Бесполезно, из за держащих меня лап руки разведены в стороны. Влип!

Хорошо еще, что не успел снять кольчугу, сейчас бы, наверное, все плечи и руки были переломаны.

Куда же эта гадина меня несет?

Вскоре это выяснилось. Из за горизонта появился и постепенно рос темно-серый конус. Вот он чуть ближе. Становится ясно, что это скала. Точно, орлы ведь живут на скалах. Только орлы покрыты перьями, а не чешуей. Может быть эти, с кожистыми крыльями, тоже на скалах гнезда вьют? Из вековых кедров. А скала то искусственная!

Не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову, но едва она промелькнула, стало очевидно: среди этого ровного леса одинокой скалы быть не может.

Скала приближалась, и вскоре я оказался над просторной террасой. Это была настоящая терраса с перилами по краям вырубленная в скале. Снизу ее, конечно, не увидишь, да и сверху я разглядел ее, только подлетев совсем близко. Чудо птица снизилась, притормозила и разжала лапы. Нет сомнения, что животное хотело просто поставить меня на ноги. Но получилось это немного неловко, и я покатился по каменным плитам, отбивая колени и обдирая локти. Тут же вскочив, я выхватил меч и крутанулся, наугад нанося удар. Удар пришелся в пустоту. Зря я так. Ведь под удар мог попасть какой нибудь, такой же как я, пленник. Я огляделся. На террасе я был один. Крылатое чудовище улетало, и рассмотреть его отсюда было так же невозможно, как и находясь в его когтях. Два крыла и туша между ними.

— Вы не ушиблись? — раздался сверху голос.

Я поднял глаза. В скале, на высоте где то третьего этажа находился балкон, или скорее лоджия, так же вырубленная в камне. На балконе стоял молодой человек. Вот уж, потешается, наверное, над моим пируэтом с мечом. Да и чего не потешаться? На своем балконе он недосягаем. И дверей, ведущих с террасы в замок, что то не видать.

Я оставил вопрос без ответа, лихорадочно думая, что же предпринять.

— Прежде всего, Вам надо понять, что никто здесь Вам зла не желает.

«Легкой смерти не желают, это точно, достаточно было пташке разжать лапы чуть раньше»...— подумал я, и высказал это вслух.

Человек на балконе рассмеялся.

— Если вы обещаете не вынимать больше свой меч, я сейчас спущусь, и мы все обсудим.

— А если я обману?

— Не думаю.

Я сунул меч в ножны. Что еще оставалось делать?

Вскоре в стене открылась дверь. Покрытая тем же серым камнем, что и все вокруг, дверь была неразличима со скалой.

На пороге появился молодой человек:

— Прошу Вас, захотите.

Помещение, куда я вошел, меньше всего напоминало пещеру. Это была самая обычная небольшая комната, с окном, прорубленным в наклонном потолке.

«Чтобы окна снизу были не видны», — догадался я.

На стенах — деревянные панели. Выше их —одноцветные синие обои. По стенам развешены какие то репродукции под стеклом. В противоположных стенах одна напротив другой — массивные двери на больших железных фигурных петлях. Никакой мебели.

— Я давно хотел с вами познакомиться, — сказал хозяин и отворил дверь в стене.

Не деревянную, на петлях, а скрытую под панелью и обоями. На двери, как и на стенах, висели репродукции, и одна из них, полностью не вместившаяся на двери согнулась. Вместе с ней согнулась рама и то, что я принял за стекло.

— Эти двери декоративные, — бросил хозяин, перехватив мой взгляд.

«Правильнее сказать — фальшивые», — подумал я.

За дверью оказалась библиотека. Дверь, в которую мы зашли, со стороны библиотеки была замаскирована книжной полкой. Кроме книжных полок, стремянки с сиденьем, кресла и письменного стола — в общем, стандартной обстановки для таких библиотек — в комнате были только окно на потолке и деревянные двери. Точно такие же, как в предыдущей комнате, и, очевидно, так же фальшивые.

— Отдохните здесь, книги посмотрите, я скоро вернусь, — сказал хозяин и закрыл за собой дверь.

Выждав время, достаточное для того, чтобы хозяин удалился, я на цыпочках подошел к скрытой двери и потянул книжную полку на себя. Как и следовало ожидать, дверь не поддалась. Ловушка!

Я огляделся. Выбраться отсюда вряд ли удастся. Тут мне в голову пришло, что, возможно, за мной следят. В таком странном месте всего можно ожидать. Я решил, правда, может быть, с опозданием, разыграть безмятежность.

Я подошел к ближайшей книжной полке. Не то, что я никогда не видел такого количества книг. Дело в том, что за свою студенческую жизнь я успел поработать не только на лесоповале и рытье траншей. Пришлось мне как то, по причине болезни, перебирать книги в нашей многоэтажной научной библиотеке. Там в каждом зале книг было, может и побольше чем здесь. Но эта библиотека чем то поражала. Может быть рядами старинных фолиантов, может быть шикарностью обстановки, нашим библиотекам, вообще то, не присущей.

Я вообще не могу смотреть на книжный шкаф спокойно. Каждый раз, в гостях в незнакомом доме, я прошу разрешения посмотреть книги, как только их увижу. Вовсе не для того, чтобы попросить почитать. Просто люблю читать названия, листать. Иногда смотрю выходные данные, что нибудь спрашиваю. Подбор книг многое может сказать об их хозяине.

Библиотека даже немного отвлекла меня от моего плачевного положения. Во всяком случае, я мог бы оказаться и в сыром темном подвале, а тут — сиди, читай. Блестели золотистым узором многотомники. Пушкин, Толстой. Всех не перечислишь. Ну, это мы читали. И все же рука сама протянулась и взяла с полки томик Пушкина. Академическое издание. Ну ясно, какое же еще может быть в такой библиотеке! Я наугад раскрыл книгу. Примечания. Какой то критик прошлого века громит «Руслана и Людмилу».

Поэтично ли сравнивать Людмилу с курицей, а Руслана с петухом?

Зачем соперник Руслана сел на коня, если не умел ездить? Чтобы свалится в канаву?

Как мог Руслан, только что потерявший любимую женщину, пристально внимать бредням про Наину? Позволяло ли это ему его душевное состояние?

Почему меч хранился под головой? Не нашлось более подходящего места?

Десятки вопросов. Пушкина я любил, и такая критика показалась мне святотатством. Я поставил книгу на место. Прошел вдоль стены. А это что, в коричневом переплете? Марк Твен. На английском языке. Нет, это не для меня. Еще два шага. Снова Марк Твен. Уже на русском. С закладкой. Откроем. «Таинственный незнакомец». Не читал такого. Я сел за стол, и углубился в чтение. Человек в этой книге совсем не звучал гордо. Наоборот. Бред какой то! И возразить нечего. Так вот, какой ты, Марк Твен! А я думал, что ты только детские книжки писал.

Едва я дошел до места, где Сатана лепит из глины живых человечков, дверь с книжной полкой открылась.

— Пройдемте на террасу, — пригласил хозяин, — там ветерок, свежий воздух. Да, забыл показать, как двери открываются.

И молодой человек научил меня находить скрытую кнопку в двери.

На террасе уже стояли два мягких кресла и низенький столик с парой стаканов и множеством бутылок и стеклянных кувшинов.

— Прошу Вас, — хозяин рукой указал на кресло.

Я принял приглашение. Хозяин уселся в другое кресло.

— Простите, что заставил Вас ждать, — хозяин наполнил стаканы из запотевшего кувшина, — но лучше поговорить в соответствующей обстановке. Так вот, я давно хотел с Вами познакомиться, да не было случая. Вы уж извините, что приглашение было столь, — он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово.

— Настойчивым, — подсказал я.

Молодой человек рассмеялся.

— В самом деле, извините. У меня не было выбора. Правда, скорее всего, Вы бы и сами пришли, но зачем Вам подвергать себя стольким опасностям.

Я хотел ввернуть что нибудь поязвительней, но мой собеседник остановил меня жестом.

— Конечно, опасностей Вы не боитесь. Дракона голыми руками! Это впечатляет. Только, Вам предстоял бесцельный риск. Это уже ни к чему.

Услышав про дракона, я не поверил своим ушам. Даже Федору я не рассказывал об этом случае.

— Откуда Вы знаете? — я впился глазами в лицо собеседника. — Откуда Вы знаете про дракона?

Молодой человек улыбнулся:

— Я Вам потом покажу. Кстати, я так и не понял, что за чудовище на вас напало. Одну минуту.

Молодой человек скрылся за дверью и вернулся с толстенной книгой. Это был древний фолиант с деревянными корками, покрытыми кожей, и бронзовым замком. Книга оказалась не такой уж древней. Я ожидал увидеть крупную славянскую вязь, а увидел обычный типографский шрифт. Привыкнув к обилию твердых знаков, я прочитал примерно следующее.

«Яга обыкновенная. Разновидность ведьмы. Встречается только на территории России. В отличие от других видов ведьм, для полетов использует наряду с метлой также ступу. Обычно описывается лежащей в позе «голова и ноги уперлись в стены, а нос в потолок», что соответствует позе покойника в гробу. При появлении человека произносит ритуальную фразу: «Фу, человеческим духом пахнет». Такая реплика объясняется тем, что как живым неприятен запах мертвых, так мертвым неприятен запах живых. Места обитания...»

— Не здесь, — обитатель скалы забрал у меня книгу и полистав, вернул.

«Семейство огнедышащих.

Дракон азиатский. Малоизучен. Предположительно, одноглавый. Предположительно, неагрессивен. Регион обитания — Китай, Япония».

— Не густо, —заметил я.

«Дракон европейский. Малоизучен. Как правило, имеет одну голову. Регион обитания — западная Европа. Места обитания — горы. Живет в пещерах. Ворует золото и драгоценные камни, хранит их в пещере».

— Сорока какая то, —хмыкнул я и продолжил чтение.

«Змей горыныч. Имеет разновидности: трехголовый, пятиголовый и т.д. Регион обитания — Россия. В диком виде не встречается. Используется как домашнее животное кощеями (см.)

Юдо поганое. Имеет разновидности: трехголовое, шестиголовое и двенадцатиголовое. Сравнительно мелких размеров. Обладает способностью регенерации утерянных органов. Регион обитания — Россия».

— Кое-что тут напутано, но, в основном, все верно, — сказал молодой человек.

Я поднял глаза от книги. И тут же вскочил, вынимая меч из ножен. На террасу пикировал, судя по описанию, змей горыныч.

Глава XIV

Я шагнул вперед от стола и остановился. Больше ничего не успеть. Почему то я совсем забыл, что за спиной есть дверь, и можно спрятаться там. По крайней мере, попытаться. Я сделал шаг вперед, понимая, что это шаг навстречу смерти. Но уж лучше шагнуть навстречу, чем смерть ожидать. Ну, сейчас!

— Не беспокойтесь, он Вас не тронет, —раздалось у меня за спиной. Так хозяева говорят о растявкавшейся собаке.

Что-то у меня в голове щелкнуло. Это — змей горыныч. Змей горыныч смирный, значит прирученный. А прирученные змеи горынычи живут у...

— Кощей? — оглянулся я.

— Я всегда подозревал, что у Вас блестящая логика, —улыбнулся Кощей.

Так я оказался между двух смертельных опасностей, и интуитивно решил встретиться вначале с чудовищем. Оно мне казалось более опасным. Ведь трудно себе представить, что молодой улыбчивый человек, может быть опасней огнедышащего трехголового чудовища.

С тех пор как я увидел змея, прошло всего лишь несколько секунд. За это время он страшно вырос в размерах и через секунду будет здесь. У меня мелькнула мысль, что чудище может еще издалека плюнуть огнем, и я приготовился метнуться в сторону.

Змей горыныч снизился, и, к своему изумлению, я увидел на его спине Муську.

Лапами Муська держалась за крайние шеи чудовища, и обычно спрятанные когти были недвусмысленно выпущены. Уши плотно прижаты к голове — верный признак того, что спрятанная где-то внутри пружина, готова в любой момент распрямиться, и тогда крепкие зубы вопьются в среднюю шею дракона. Дракон приземлился на террасу. Трудно представить себе мимику змеи, но на всех трех его змеиных мордах, на всей позе чудовища лежала печать вины. Такое выражение бывает у охотничьих собак, когда они, упустив добычу виновато виляя хвостом и опустив морду, подходят к хозяину.

Я заворожено смотрел на эту сцену несколько секунд, потом вдруг понял, что соотношение сил несколько изменилось. Правда, Кощея мечом не возьмешь, а чудесная игла спрятана за тридевять земель, но чем черт не шутит. В руке у меня обнаженный меч. Сейчас, я как рубану сверху вниз, наискосок! А потом пройду в замок, то есть в эту скалу, освобожу всех пленниц. Дальнейшие мысли пронеслись у меня в голове в долю секунды. Всенародная любовь и ликование. Всеобщее уважение, или даже почтение. Подвалы замка с сундуками набитыми несметными сокровищами. Я отогнал все мысли. Сейчас главное как следует ударить.

Сжимая меч, я повернулся к Кощею. Кощей, как и я, секундой раньше, смотрел на виноватого дракона и кошку-победительницу. Его глаза светились восхищением. И тогда я, проклиная себя, понимая, что у меня прекрасный шанс, что больше такого шанса не представится, не может еще раз представиться такой шанс, ругая себя за все мыслимые отрицательные черты характера, какие только могут быть у человека, опустил руку с мечом. Не мог я, не могла подняться моя рука на того, кто так смотрел на Муську. А Кощей и не заметил моей внутренней борьбы. Слишком уж поразила его увиденная сцена. Как зачарованный, прошел он мимо меня, снова поставив меня перед нелегким вопросом: а не рубануть ли его по-предательски в спину. Он подошел к дракону, сунул руку куда-то под крыло, и, кажется, почесал там. Дракон немедленно положил свои головы на камни террасы и как-то моментально заснул. Только ритмично вздымались бока от дыхания, да из ноздрей вырывались тоненькие струйки дыма.

- Молока? Сметаны? Рыбы? Мяса? - спросил Кощей у Муськи.

Та бесшумно спрыгнула на пол и ничего не ответила. Кощей понимающе улыбнулся. Мол, конспирация, так конспирация. Он подошел к стене и сдвинул в сторону низенькую, конечно же, тоже скрытую дверцу. Из открытого проема Кощей выдвинул несколько тазиков и ванночек, пластмассовых, как мне показалось издалека.

Тазик с чем-то белым, наверное, сметаной. Тазик с сырым мясом и тазик с мясом вареным. В ванне солидных размеров бился огромный живой осетр.

Муська осторожно понюхала всю эту снедь, но к еде не прикоснулась, а подошла и улеглась недалеко от Кощея снова сидящего в своем кресле. Видимо, если бы не мешала стена, она предпочла бы расположиться за его спиной. Меня терзала совесть за мою нерешительность. Я пытался прочитать хоть что-нибудь в Муськиных глазах, но видел только спокойствие и равнодушие ко всему происходящему.

— Итак, почему Вы здесь, — вернулся Кощей к прерванному разговору. — Вы ведь направлялись за моей смертью, не так ли?

Я помедлил с ответом, подумав, что мои возражения будут неправильно истолкованы. Кощей же понял мое молчание по-своему и продолжал:

— Вот этого я от Вас не ожидал. Не скрою, я внимательно следил за вашими поступками, и они всегда были логичны. А неприятности у Вас случались не от отсутствия логики, а от незнания местного, как бы это сказать, менталитета. Ну, нравов, обычаев, — пояснил Кощей, видя мое недоумение. — И тут Вы решили направиться на остров Буян. И зачем? Там, в сундуке, видите ли, сидит заяц. Живой заяц сидит в сундуке, несколько сотен, или даже тысяч лет, и ничего ему не делается. Не задыхается, с голоду не дохнет, и, следовательно, не разлагается. Спрашивается: кто здесь бессмертный, я или заяц!

Далее. В зайце — утка. Вы можете мне объяснить, как живая утка попала в живого зайца?

— Чудеса хирургии, — объяснил я. — А не дохнет, потому что у них общая кровеносная система. Кислород и питание доставляются ей в заячьей крови.

Кощей начинал свою тираду спокойно и рассудительно. По мере разговора, он расходился все больше и больше, и, говоря об утке, уже размахивал руками. Мое замечание о беременном зайце как-то сразу охладило его. Несколько секунд он недоуменно молчал, затем расхохотался.

— Давай на «ты», — вдруг предложил он.

— Давай, — согласился я.

— Нет, ты подумай сам, — продолжил Кощей, уже совершенно спокойно. Смерть на конце иглы. Как ты себе это представляешь?

Это я себе никак не представлял. И сказочные герои, добравшиеся до заветного яйца, вели себя по-разному. Все они, получив яйцо, шли в замок Кощея, и пробивались к Кощею, чтобы встретиться с ним один на один. После чего, одни просто с размаху кидали яйцо об пол. Как будто нельзя его было разбить, как только оно попало тебе в руки. Другие давили яйцо, и ломали иглу. Что примерно то же самое. И только в каком-то мультфильме, Иванушка использовал иглу в качестве наконечника для стрелы. Пожалуй, самый логичный поступок.

— Если меня можно убить только при помощи этой иглы, значит, я не могу умереть от голода. Значит, мне не нужна пища. Я не могу замерзнуть — мне не нужна одежда. Я не могу задохнуться, например, утонуть. Значит мне и воздух не нужен. Меня можно залить бетоном, и там, в глыбе бетона я буду жить. Ты можешь представить себе живое существо, которое не ест, не пьет, не мерзнет, не дышит, и пожалуй, никогда не спит?

Такие вопросы никогда не приходили мне в голову, и я задумался.

— Может быть, — сказал я, — отсутствие еды, воздуха и всего остального причиняет неудобства, но к смерти не приводит. Например, есть хочется, а от голода не умираешь.

— Ну, хорошо, — Кощей снова начал понемногу заводиться.— Но раз смерть моя в яйце, меня нельзя зарубить. Из чего же я должен быть сделан, если меня не берет ни меч, ни бензопила, ни алмазное сверло?

— Ты можешь обладать способностью к регенерации.

— О, Боже! — Кощей как-то обмяк в своем кресле. — Я догадывался, что ты не глупый, но не думал, что с тобой невозможно разговаривать.

— Подумай сам, — вздохнул он после паузы, — какая регенерация? Если меня охладить до абсолютного нуля, засунуть в жидкий азот. Или, наоборот, погрузить в расплавленную сталь, в кислоту, в конце концов. Или расплющить прессом. Какая после этого может быть регенерация?

Я не нашел, что ответить.

— К чему это ты все? — спросил я.

— Ну, наконец-то, — выдохнул Кощей. — К тому, что незачем тебе куда-то плыть! Нет никакого острова Буяна.

Глава XV

Земля стремительно приближалась. В лунном свете были хорошо различимы крыши домов. Между ними были большие пространства, и хотя на этих пространствах ничего не было видно, нетрудно было понять, что это огороды. Только с такой высоты стало видно, какие огромные огороды в деревне. А вот и знакомый дом. Царский дворец. Дракон подо мной полыхнул из всех трех своих глоток и резко ушел в вышину. Оттопыренная чешуя на шее чудовища моментально накалилась. Я не выдержал и отдернул руки, сжимая шею горыныча коленями. Когда я снова посмотрел вниз, дворец уже пылал. По двору, по улице и по саду бегали люди. Они бестолково суетились, пытаясь организовать тушение пожара. На всякий случай я вынул меч. Дракон снова пикировал.

— Вон тот, здоровенный с пузом, — прокричал я ему, узнав исполинскую фигуру царя.

Через секунду мы снова взлетали к луне. Снизу что-то нечленораздельно орал государь. Видимо, оказаться в когтистых лапах, не входило в его ближайшие планы. Мы возвращались в замок. Вот и терраса. Дракон резко затормозил, и я, перелетев через его голову, второй раз за сутки кубарем покатился по каменным плитам. На этот раз я совсем не ушибся и тут же вскочил. Царя не террасе не было. Дракон лежал возле перил, его бока мерно вздымались. Что бы это значило? Куда делся царь? Я протянул руку к мечу, и оперся на пустое место. Оказывается, я был без меча. И даже без сапог. Оглянувшись по сторонам, я обнаружил за своей спиной лежанку. Раньше ее здесь не было.

В мозгу прояснялось. Вчера Кощей что-то мне горячо доказывал, но я уже не в состоянии был слушать. Глаза слипались. Я боролся с собой, сколько мог, щипал себя, мотал головой. И потом этот полет. Да не приснился ли он мне? В это трудно было поверить, слишком уж ярким и реалистичным был сон. Но, логика — наука беспощадная. На драконе я был с мечом, а сейчас без. Идиот, сначала бездарно не рубануть Кощея, а потом еще более бездарно заснуть! И остаться без меча! В такой ситуации! Я снова огляделся. Сапоги вот они, стоят возле лежанки. А меча, конечно нет. Возле стены на огромной подстилке, больше напоминавшей перину, свернувшись клубком, спала Муська. Я на цыпочках подошел к ней. Нет, пусть отдохнет.

А почему бы мне сейчас не пошарить по этому замку? Кощей мне вчера доказывал, что он не только ест, но и спит как каждый нормальный человек. Поищу выход на всякий случай. А может быть, и пленниц найду. Чем черт не шутит.

Я прикинул, где должна быть скрытая дверь, подошел к стене и попытался найти кнопку. Дверь бесшумно отворилась. Я прищурил глаза от приглушенного света, сразу из темноты показавшегося все же ярким.

— Ты куда? — спросила за спиной Муська.

— Спи, маленькая, спи, —шепнул я и шагнул вовнутрь скалы.

Муська тут же уселась напротив двери. Конечно, в дверь она пройти не могла, но почему-то мне стало намного спокойнее.

Фальшивые двери я оставил без внимания и начал шарить по стене в поисках скрытой двери. Почему-то мне казалось, что здесь кроме выходной двери и двери в библиотеку должна быть еще одна. И действительно, один из участков панели утонул, когда я нажал на него рукой. Я легонько надавил плечом и оказался в комнате. Комната, как и предыдущая, была освещена ровным белым светом, только более ярким, проникающим непонятно откуда, точнее отовсюду, и не дающим теней. «Что это везде свет горит»? — подумал я. Позже я догадался, что свет включается автоматически, когда кто-нибудь входит в комнату. Комната была полна предметов столь необычной формы и непонятного назначения, что я не берусь их описывать. Немедленно я принялся исследовать стены в поисках следующей двери. Так, ладонь за ладонью, ладонь за ладонью. Где-то на уровне груди, должна найтись...

— Не спится? — в открывшемся проеме стоял Кощей.

Глава XVI

— Где тут у вас туалет? — поспешил я найти не очень остроумное, но достаточно правдоподобное объяснение.

— Пойдем, покажу, — двинулся Кощей вглубь комнаты. — А если уже выспался, потом весь замок посмотрим.

— Весь? И темницы тоже? — вылетело у меня.

— Какие темницы? — Кощей остановился, разглядывая меня.

— В которых ты женщин держишь.

Кощей поморгал глазами, мастерски разыгрывая недоумение, потом спросил:

— Это тебе старая ведьма наболтала?

— Очень хорошая старушка, — поспешил заступиться я.

— А я что сказал? Ах, да... — сделал Кощей неопределенное движение пальцами. — Бывали здесь женщины, — сказал он чуть подумав. — И как только доходили досюда, ума не приложу. Тут ведь вокруг скалы всё специально заболочено, а болото буреломом окружено. Нет ведь, пробирались как-то. Придут, мокрые все, ободранные. Спрашиваешь её чего, мол, пришла? Заблудилась что ли? Давай, мол, прямо к деревне тебя доставлю. А она как начнет голосить! И муж у неё изверг, тиран и деспот, и жить она больше так не может, и обратно ей все равно не добраться. Говоришь ей, пусть, дескать, дракоша мой перенесет тебя, куда хочешь. Только, чтоб людям на глаза не попался. «Боюсь, — кричит, — и даже не показывай мне его, страшилище этакое». «Хочу, — говорит, — здесь жить и точка. А прогонишь — руки на себя наложу, все равно жизни нет». Ну, я поначалу жалел их. «Ладно, — говорю, — живи». А она поживет, поживет и в слезы: «Отпусти домой, невмоготу мне здесь». Так никто ведь и не держит. Горыныч её к деревне доставит, она его уже и за чудовище не считает. Вот и все. Я сначала никакого значения не придавал. А когда история повторилась, да не раз, стал выяснять, в чем же тут дело. Женщины разные, история одна и та же. Оказывается, по деревне давно уже слухи ходят, что живу я тут в замке, (так они мой НП называют, и я вслед за ними начал) и сокровищ у меня полные сундуки, и нарядов не меряно, и делать по дому ничего не надо. Доля правды тут есть. Домашних дел не так уж много, не то, что за скотиной ходить. Да и таким гостьям и поручить их нельзя. Ничего не сделают, а только сломают что-нибудь. А за сокровища они оптику принимают. Вечно что-нибудь стащить норовят. Ну и одежду какую-никакую приходится им выдавать. Приходят-то мокрые, грязные, изодранные. Поживет красавица здесь, поживет, скучно ей становится. Нарядами хвастать не перед кем, посплетничать не с кем. Скукота! Вот домой и попросится. Ну, а дома ответ приходится держать за содеянное. Там ее давно уж похоронили. Да и мужу-кровопийце интересно узнать, как это она его вместе с малыми детьми оставила. Вот и изобретают красавицы, легенды одна другой страшнее. Кто просто заблудился, — да тут много подробностей объяснять надо! — а большинство просто говорят. Прилетел Змей Горыныч, украл-похитил её молодешеньку. Страшный Кощей в сырой темнице держал, да она стать его женой не согласилась. Потом вырвалась она из темницы правдами-неправдами и прибежала к горячо любимому мужу. Один раз, правда, мужик какой-то, самый, видать, ревнивый да отчаянный приходил сюда. Поглазел-поглазел на скалу, мечом пару раз рубанул, да и назад поплелся. Что еще ему оставалось делать! Я, правда, Горыныча послал проследить, чтобы дурак в болоте не утонул. Вот и все.

Этот длинный и обстоятельный рассказ, вроде бы, расставлял всё по местам, но какие-то неясные мысли сверлили меня изнутри.

— Спрашивай все, что хочешь, — предложил Кощей, видимо, заметив мои сомнения.

— Прежде всего, я не так представлял себе Кощея, — сказал я.

— А как ты меня себе представлял? Древним изможденным стариком? Тот, кто старится, в конце концов, умирает, и значит, — Кощей улыбнулся, — не может быть бессмертным. Теперь про темницы. Умудрился же ты поверить полоумной старухе! Нет, она хорошая бабулька, но уже впадает в старческий маразм. Посуди сам. Я, якобы, злодей, и держу красавиц в заточении. Чтобы они за меня, злодея замуж вышли. Вот объясни мне, и зачем бы злодею потребовалось их в темнице держать? Не легче ли просто взять в жены?

Кощей смотрел на меня и ждал ответа. Как ни странно, ответа я не нашел.

— Кроме того, — продолжал Кощей. — Принеси ей, красавице, два-три бриллиантика, так она как ошпаренная под венец побежит.

— Ну, это ты хватил, — возмутился я, — нельзя так.

— Может и нельзя, только они ко мне за этими бриллиантами сквозь бурелом да по болотам лезли. Не я же им был нужен. Меня они и в глаза не видели, а представляли, как и ты, мерзким трясущимся старикашкой. Это те, кто из замка вернулись, так меня расписали в деревне, чтобы всякие подозрения убить.

— Нельзя всех стричь под одну гребенку, — разгорячился я. — Ладно эти, а ведь есть и другие. Ведь существует же любовь, долг, верность, наконец!

— Пойдемте, юноша, я Вам туалет покажу, — устало сказал Кощей, неожиданно переходя на «Вы», — вот сюда, направо. А вот по этой лестнице вниз, там выход. Там киска может погулять.

— Да она в дверь не пройдет, — сказал я, забыв всякую осторожность.

Кощей как-то странно взглянул на меня, но ничего не сказал. Поскольку разговор был, по всей видимости, исчерпан, я, забыв для отвода глаз зайти в туалетную комнату, повернулся, чтобы возвратиться на террасу. Прямо возле нас с Кощеем стояла Муська. Это было не вероятно, но двери не были для нее узки.

Все втроем мы вышли на террасу. Первое, что я увидел, был мой меч. Он лежал на Муськиной перине. Мне стало ясно, что Муська положила его под себя для сохранности.

— А на досуге подумайте, молодой человек, — сказал кощей тем же усталым голосом, — кто является примером и эталоном женской верности? Декабристки. Их помнят уже более века. А весь их подвиг состоял в том, что они сменили место жительства. В пределах одного государства.

Глава XVII

— Проснулся? — услышал я, едва открыл глаза, — как спалось?

Спалось мне не очень, но об этом я решил поговорить чуть позже.

— Если тут холодно, можно устроиться наверху, в комнате, — весело сыпал Кощей. — А сейчас, прошу к столу.

Стол, как говориться, ломился от яств. Муська тоже не была обижена. По внешнему виду, нельзя было определить, из чего приготовлены блюда. Вкус тоже был незнакомым. Но все было очень вкусно. Я чувствовал дикий голод и набросился на еду.

— Ты не прав, — проговорил я набитым ртом.

Дело в том, что накануне я долго не мог уснуть, так поразила меня чудовищная Кощеева теория. Я всё пытался вспомнить другие примеры кроме декабристок. Как назло, ничего не вспоминалось. Но ведь каждому человеку ясно, что кощей глубоко заблуждается. Любой за пару минут вспомнит множество примеров опровергающих эту жуткую, чудовищную теорию.

— Ты не прав, — сказал я. — Декабристки не просто переехали, они уехали из столицы в Сибирь!

— Вот-вот, — рассмеялся мой оппонент, — в Сибири им наряды некому стало показывать.

— А одна из них, — горячо продолжал я, — даже детей в Петербурге оставила.

— И ты ей это ставишь в заслугу? — снова рассмеялся Кощей.

Я собрался с мыслями, чтобы выдать новый аргумент.

— Ты хотел узнать, как я за тобой следил? — не дал мне высказаться хозяин замка. — После завтрака посмотрим, если интересно — предложил он.

Весь мой пыл испарился. Еще бы не интересно! В конце концов, живет Кощей один, в глуши. Стоит ли осуждать его за некоторые предрассудки.

— Знаешь, мне сон приснился, — сменил я тему.

Я рассказал про полет на драконе в деревню. Кстати, дракон все еще спал в углу террасы, даже не сменив позу.

Кощей внимательно выслушал мой рассказ.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Летать на горынычах крайне неудобно. Свалишься еще. Кроме того...

Кощей умолк, подыскивая аргумент. Мне стало ясно, что мой сон он принял за просьбу и отказывает мне. Я ничуть не удивился отказу. Приди ко мне Кощей и скажи: «Одолжи мне кошку на пару дней, я хочу с вражьим воинством сразиться», что я ему отвечу?!

Позавтракав, мы через несколько комнат, в одной из которых я узнал химическую лабораторию, а назначения остальных не понял, прошли в большой зал.

—Итак, милостивый государь, — улыбнулся Кощей, — перед вами волшебное зеркало.

От остальных комнат зал отличался отсутствием окон на потолке и фальшивых дверей. Стены комнаты были матово-черного цвета. Посреди зала стояли два кресла и письменный стол с наклонной крышкой как у парты для начальных классов. Всю поверхность стола занимала карта какой-то местности.

— Вот тут я увидел вас обоих впервые, — сказал Кощей, ткнув пальцем в карту.

И тот час же комната исчезла. Мы оказались в лесу. Кресла и стол теперь выглядели нелепо среди деревьев и кустов. Кроме того, стол оказался наполовину вкопан в бугор, покрытый травой. Кощей, сидящий за столом, тоже оказался по колено закопан в землю. На ветках деревьев чирикали птички, совершенно игнорируя наше присутствие. Какая-то здоровенная жирная птица нахально уселась прямо перед Муськиной мордой. Муська осторожно понюхала ее, потом недоверчиво потрогала лапой. Когда лапа прошла сквозь птицу, Муська глянула на меня круглыми глазами, успокоилась, и сделала вид, что потеряла интерес к происходящему. Невдалеке от меня стояла, казавшаяся теперь такой родной, будка летнего кинотеатра. Я встал и, обходя стоящий на пути куст, двинулся к стене. Куст двинулся прочь от меня.

— Возьми вот это, — Кощей протянул мне темные очки. — Без них ты всегда будешь оставаться в центре изображения.

Очки, когда я их надел, оказались не темными, а как бы без стекол. Я снова двинулся вокруг куста, и на этот раз куст повел себя как обычный куст.

Много лет спустя, я побывал на аттракционе «Виртуальная реальность». Я надеялся, вспомнить ощущение черного зала. Надежды мои оказались напрасными. Может быть, через пару веков...

Пройдя мимо куста и обогнув стену, я увидел знакомую надпись: «Ни к чему нельзя вернуться! Можно только прийти заново». Я протянул руку, чтобы прикоснуться к штукатурке. Руки не было.

— Там только камера, без манипуляторов, — услышал я голос Кощея.

Я снова обошел стену. Кощея не было. Не было ни Муськи, ни стульев не стола. От удивления я прикоснулся рукой к голове, наткнулся на очки и снял их. Все исчезнувшее вернулось на место.

— Я постоянно слежу за этим местом, там всё время что-то странное происходит, — сказал Кощей. — А когда ты с драконом разделался, конечно, старался не упустить тебя из виду. Да не получилось, проспал однажды. Еле нашел тебя у Федора. Кстати, как ты с ним познакомился?

Я в двух словах рассказал о встрече на болоте.

— Странно, — покачал головой Кощей, — не мог Федор в болото провалиться. Может быть, он даже инсценировал все это, чтобы с тобой познакомиться. Хотя... Нет, вряд ли.

—Да! —снова заулыбался Кощей, — хочешь на Федьку взглянуть?

Он ткнул пальцем в излучину ручья на карте, и лес вокруг нас растаял, уступив место другому лесу. Неподалеку журчал ручей, а прямо под нами появилась большая выжженная поляна.

— Камера что-то барахлит, — сказал Кощей, щелкнул чем-то сбоку стола, и мы снова оказались в зале с черными стенами.

— Непохоже, — усомнился я.

— Камера, камера, — уверил меня Кощей. — Знаешь, мне сегодня некогда, ты можешь пока в библиотеку сходить, книжки почитать. Или кино посмотри.

Кощей снова щелкнул чем-то сбоку стола, и вместо карты на столе появился алфавитный указатель.

— Тычешь пальцем в название и смотришь, — проинструктировал меня Кощей. — Ну, пока, не скучай!

И скрылся за дверью.

Я ткнул наугад первую попавшуюся кнопку и стал размышлять, что за срочные дела появились у хозяина замка, и скоро ли он смотается. Вокруг меня происходили какие-то события, я оказывался то в комнате полной народу, то ехал куда-то на автомобиле, то море плескалось прямо у моих ног. Но меня терзала единственная мысль: пора выйти или ещё подождать? По прибрежному песку ко мне подошел человек:

— Чуть не забыл, вам лучше сегодня наверху в комнате разместится. Ночью гроза может быть.

Я не сразу понял, что это не персонаж фильма, а вернулся Кощей.

— Хорошо, — сказал я. — Покажешь где комната?

— На самом верху. Где увидишь кровать и лежанку для кошки, там и располагайтесь. Извини, мне сейчас некогда.

И снова прошел по песку, не оставляя на нем следов, открыл кусок неба и вышел.

Выждав еще минут десять, я все же не выдержал, и двинулся на разведку.

Глава XVIII

Цистерна впечатляла. Главным образом, размерами. Еще проводами. Провода были разноцветные. Они пучками выходили прямо из пола и опутывали цистерну так, что казалось это какая то гигантская личинка, завернутая в кокон. Вообще-то по замыслу, проводов не должно быть видно. Они должны быть спрятаны под кожухом. И сама цистерна, под этим кожухом должна была иметь вид параллелограмма. Но, видимо, тут велись некие настроечные работы, и части кожуха стояли прислоненными к стенам. С торца цистерны стоял некий пульт с кучей кнопок, циферблатов и экранов. Я с почтением взглянул на все это великолепие. Что это? Синхрофазотрон? Аэродинамическая труба? Слова эти я знал, но на этом мои познания в области физики как-то незаметно иссякли. Как ручей в пустыне. Но все же удивительней всего были размеры. Я попытался понять, как эта машина могла оказаться здесь. По частям? Нет, даже одна ножка, или правильнее сказать, станина не могла пройти в эти двери. Я оставил обдумывание этого вопроса на потом. И, правда, значительно позже я узнал, как такие вещи попадают в комнаты. Их ставят там еще при строительстве. А сейчас, я еще раз, с уважением, и даже с некоторым сожалением взглянул на кнопки и пошел дальше. Нужно было обыскивать замок. Когда еще представится такая возможность? Я нашел противоположную дверь, прошел по коридору, вышел на маленький балкончик, пару секунд полюбовался открывшимся видом и с сожалением двинулся дальше. Пройдя несколько комнат, отдавив все пальцы о стены в поисках скрытых кнопок, я увидел еще одну, точно такую же цистерну. На этот раз я не стал ее разглядывать. Все здесь разглядеть — жизни не хватит, а мне надо спешить. Спешить! Но когда я увидел третью бочку, меня что-то насторожило. Конечно! Я же кругами хожу! Нет, брат, тут нужна система!

В результате осмысленного плутания по замку, лабиринт постепенно стал исчезать, уступая место разумной, рациональной планировке. От верхних комнат, радиусами спускались вниз четырнадцать лестниц. На каждом уровне или этаже, скала была опоясана круговым коридором. С наружи размещались комнаты с окнами, а внутри — комнаты, где окна были бы даже лишними: фотолаборатория, вот эта бочка, кинозал, и еще не пойми что. Я обшарил весь замок, со всей тщательностью, на которую был способен. Замученных невольниц обнаружить не удалось. Правда нижняя часть скалы осталась не исследованной, и я никак не мог туда попасть. Я уже валился с ног. Да и хозяин мог в любой момент вернуться. Пора уже возвращаться в кинозал.

Кинозал! Я хлопнул себя по лбу. Кинозал! Ведь я мог следить за кощеем оттуда! Мог посмотреть, куда это ему вдруг приспичило. Вперед, может, еще успею случайно натолкнуться на него на карте.

 

В этот вечер лик луны был переполнен ехидством. Я подавил побуждение поколотить кулаками по стене и проорать что-нибудь нечленораздельное.

— Подведем итог, — сказал я вслух, но тихо-тихо.

Как обычно, когда итоги есть, никто их не подводит. Другое дело, когда подводить нечего. Во-первых, теперь я неплохо ориентируюсь в лабиринте замка. Во-вторых, я немного научился пользоваться кинозалом. Точнее кинозал, это совсем и не кинозал. Просмотр фильмов одна его функция, не самая важная и не самая сложная. Или, еще правильнее — совсем не обязательная и самая простая. Пока я не вошел в эту комнату я на ходу прикидывал, как с этой штуковиной управляться. Мне рисовались длинные ряды переключателей, кнопок и приборов. Я прикидывал, в каком порядке надо переключателями щелкать, чтобы не пропустить ни одного режима. Да, мне виделась эта установка многорежимной. Очевидно, из тех соображений, что если есть два режима, то может быть и больше. Но действительность... Как бы это сказать, чтоб не сказать «Превзошла все мои ожидания». Тем более что действительность превзошла. Все управление системой осуществлялась единственной кнопкой «Оглавление». Стоило нажать ее, как стол покрывался надписями, в пять колонок. Кроме уже знакомых «кино» и «карта», тут было и «метео», и «обзор», и «телескоп». Эти я запомнил, потому что понял, для чего они предназначены. А всякие «АДТ», «Спектр» и еще десятков несколько... Я их даже не все просмотрел. Все это даже и вспоминать не хочется.

«Обзор», это такая штука. Стены будто растворяются, и стоишь, будто на вершине скалы. Рассматриваешь окрестности замка. На столе остаются только два круга. Правильнее сказать две концентрические окружности. Коснешься внешней, все увеличивается. Ну а к внутренней притронешься, все назад возвращается. В общем, бинокль такой. Ну, а «телескоп», на телескоп и не похож вовсе. Просто со всех сторон звезды становится видно. И не больше они ничуть. Только очень их много. И луна обычного размера, только, кажется, все камушки на ней видны. И что еще интересно, телескоп включишь, и вроде бы ночь, а «обзор» включишь, вроде день. Но меня, конечно, карта интересовала больше всего. Включил я ее, и сразу понял: ничего я здесь не найду. Поводил я пальцем по карте для порядку. Для очистки совести. Да как на этих просторах человека найти! Хотел в деревню заглянуть, в это НЦНГ чертово, да чего я там не видел!? Поискал еще немного кощея, да и пошел оттуда.

А луна будто подмигивает насмешливо. И тут передо мной еще две луны возникли - Муськины глаза. Обхватил я зверюгу за шею и сказал негромко:

— Ну вот, пора дрыхнуть.

Муська ничего не ответила, будто знала, что не слова мне сейчас нужны. Эх, такой день потерян!

 

В коридоре Муська вдруг положила мне голову на плечо и шепнула:

— Ступай потише.

Я не понял в чем дело, но послушался. А в чем дело выяснилось очень скоро. Где-то послышались голоса. Слова разобрать было очень трудно. Один голос монотонно бубнил. Это был хозяин замка. Одновременно гундел еще кто-то. Голос вроде знакомый, но я никак не мог его вспомнить. И время от времени взревывал могучий бас. Да это же его величество! Вот так да! О чем же говорят? Как бы не скрипнуть, не топнуть! Муська осторожно отодвинула меня головой и, протиснувшись в узком коридоре, встала рядом. Вот умница! Я всполз ей на спину. Муська сделала несколько крадущихся шагов, и вдруг стены коридора пролетели мимо меня, мелькнул поворот и все замерло. За углом стукнула дверь и послышались тяжелые шаги. Муська не спеша потрусила по коридорам, по лестницам. Звук шагов таял где-то за спиной. Провалиться всему на свете! Я бухнулся на кровать в комнате на вершине замка. Черт возьми, как выбраться из этого дурдома! Все эти цари, кощеи и черт знает еще что! Меч бы достать из ножен, да положить рядом. Да как назло меч на террасе остался. Как я устал от этой чертовщины. От того, что всегда непонятно что делать. Вот и сейчас. Спуститься вниз и бежать? Сбегать за мечом и рубить всех подряд? Или ничего не делать? Притвориться спящим? Как я устал! Устал я!

И снова большие круглые глаза. Зарыться лицом в шерсть. Ничего. Ничего, милая, прорвемся. Знать бы еще, куда прорываться. Но все равно, прорвемся. Все те же тяжелые шаги на ступеньках. Медленно открывается дверь, а я еще не решил, что делать. Кинуться на него? Кто бы ни вошел.

Вошел кощей. Я никак не думал, что это окажется именно он. Обычно он ходил стремительной неслышной походкой, а тут — бум, бум. Кощей присел, опираясь спиной о косяк двери. Странно, наверное, но его поза удивила меня даже больше чем голос его величества в коридоре. Кощей просто сидел на корточках, положив руки на колени. Кисти рук безвольно свисали вперед. Поза вполне обычная для русского мужика, но не для кощея с его аристократичными замашками. Он сидел и смотрел. Точнее никуда он не смотрел, хоть глаза были открыты. Наконец он, «навел резкость». Поглядел на меня, что-то напряженно соображая и, после длительных внутренних усилий выдал фразу.

— Судя по всему, Федор мертв.

Вспоминаю, когда умер мой дедушка, — любимый дедушка! — я все время ловил себя на мысли, что мои ощущения совсем не такие, какими они должны бы быть. Я тогда совсем не расстроился, совсем не переживал, как ни кощунственно это звучит. Я даже пытался вызвать в себе эти переживания, пока не понял как это глупо. Но эти размышления о странностях человеческой психологии пришли позже. А тогда, известие о смерти, в общем-то, абсолютно чужого мне человека, привело меня в шок. В шок, без малейшего преувеличения. Я находился в полной прострации, когда услышал Муськин голос. Муська вновь обнаружила свою способность говорить перед посторонними совершенно неожиданно.

— Ну и что? — сказала она. — Ты тоже помрешь. И будешь мертвым так же долго, как Федор.

 

— Увидев выжженную поляну, — монотонно бубнил Кощей в пространство, — я немедленно вылетел на место, для расследования обстоятельств дела. В прибрежном иле ручья я обнаружил несколько стрел. Стрелы воткнулись в мягкий грунт. Когда я извлек стрелы, на них, рядом с наконечниками, оказались мотки просмоленной обгорелой пакли. Из чего сделал вывод, что пожар не явился следствием небрежности или несчастного случая. Был произведен умышленный поджог. Такая акция могла быть проведена только с согласия и по прямому указанию царя. Способ похищения царя был подсказан мне ранее моим гостям. Допрос царя не дал никаких результатов. После некоторых размышлений я принял решение допросить так же царского кучера, который, как известно, является доверенным лицом царя. Допрос кучера так же ничего не дал. В настоящее время оба пленных находятся в сурдокамере.

— Что? — подпрыгнул я. — Вместе!?

— Подожди, — бесцветным голосом ответил Кощей, — мне надо закончить запись.

— Потом закончишь! — заорал я, — Разведи их по разным комнатам! Немедленно! Нет. Не суйся к ним без меня!

И я покатился по лестницам на террасу за мечом.

Глава XIX

Назад я возвращался, уже не спеша.

— Ладно, — сказал я Кощею, — торопиться больше некуда. Они уже договорились обо всем, о чем только могли.

— Как же это я так, — бормотал Кощей, — совсем не подумал.

Я подавил желание сказать что-нибудь поучительное или утешительное. У самого опыт в подобных делах нулевой.

— Ну, где они? — спросил я.

Кощей поднялся. До сих пор он так и сидел, прислонившись к косяку. Вслед за Кощеем я спустился по лестнице и прошел по коридору к знакомой двери, как и все остальные двери в замке — скрытой. Именно здесь я услышал громыхающий царский бас. Кощей отворил дверь, и мы вошли в длинную комнату с абсолютно белыми стенами. Здесь стояли два кресла, но царь и Прохор сидели не на них, а прямо на полу в дальнем углу комнаты.

— Это сурдокамера, — сказал Кощей. — Она предназначена для изучения поведения животных в обстановке полностью лишенной внешних раздражителей.

— Ясно, — ответил я и пошел к пленникам.

— Осторожно! — крикнул Кощей, но я уже врезался в прозрачную стену.

— Что это? — спросил я, потирая лоб. — Полупрозрачное зеркало?

Тогда я еще не видел голливудских фильмов про крутых полицейских, правда, про такие зеркала читал, но мне всегда казалось, что это вымысел автора.

Кощей не сразу понял вопрос.

— Не совсем, — наконец сообразил он. — С другой стороны не зеркало, а такая же стена...

— Вы слышали, о чем они говорили? — спросил я.

— Они шептались в дальнем углу, ничего не было слышно.

— Неужели там нет микрофонов? — удивился я.

— Микрофоны, конечно, есть, но усиление рассчитано так, что бы здесь мы слышали звук такой же громкости, какой он раздается в сурдокамере.

— Ясно, — снова сказал я, — ну что ж, пойдем.

 

Я встал у входа в сурдокамеру с обнаженным мечом (посмотрел бы кто со стороны — ухохотался бы) и кивнул Кощею на дверь. Тот не понял.

— Дверь открой, — сказал я.

Кощей нажал кнопку, и дверь отворилась. Прохор глянул на меня с выражением неприязни на лице. Да нет, неприязнь была лишь одним из оттенков той гаммы чувств, которая легко читалась в его глазах. И самым главным было в них выражение чувств гурмана уже подцепившего на вилку лакомый кусочек и готового медленно, с наслаждением, с предвкушением процесса пожирания размазать его по бутерброду. Прохор еще не понял, что я здесь не узник.

А вот его царское величество метнул свое массивное тело в угол и замер переполненный изумлением и страхом. Я не понял, чего он так испугался. Но каким-то шестым, или не знаю каким по счету чувством, догадался, что это момент, который нельзя упускать.

Взглядом я попросил Кощея закрыть дверь. Он снова не понял. Тогда я захлопнул дверь острием меча и стремглав бросился в смежную комнату.

Пропустил я немногое.

— ... непотребная! Так-то ты выполняешь царские приказы! — Гремел его величество, полностью оправившийся от испуга.

— Да пошел ты! — ответил Прохор безо всякого почтения.

И тут государь наглядно продемонстрировал, что обладает не только всей полнотой царской власти, но и арсеналом увесистых оплеух.

— Ваше величество, это я так — задумался, — зачастил Прошка, отлетевший к самой стене.

— Да я тебя, паршивца... — царь шагнул к Прошке.

— Ваше величество, это все Черный, — заерзал тот.

— Чего Черный?! — грохотал монарший бас.

— Я ему поручил. Золотом заплатил. Он говорит, что все сделал как надо. «Все, — говорит, — полил, поджег...»

— Я Черному приказал или тебе?! Федьку ты тоже Черному поручил?!

— Ваше величество! Федьку я сам! С отрядом Вашей императорской гвардии! Не мог же я гвардейцев Черному поручить!

— Вот же гады! — прошипел за моей спиной Кощей.

— Вот как! — вслух задумался я. — Только почему Черный? Там этот... прыщавый был.

— Этот поручил Черному, а тот тому, — весьма доходчиво разъяснил мне Кощей.

— Ясно, — протянул я.

На самом деле мне было не все ясно. Изречение Ломоносова «если в одном месте убудет...», можно отнести к чему угодно, в том числе и юным барышням. Но из деревни прекрасные создания убывали, а в желудке чудища не прибывали, поскольку и чудища-то не было.

Я чувствовал, что сейчас смогу узнать все. Только не совсем понимал как. Потом меня осенило. Я начал стремительно действовать. В эти минуты я казался себе гением. Или почти гением. Позже я понял, что использовал стандартный прием из третьесортного детектива.

Проводив Прохора на террасу и оставив под бдительным присмотром Горыныча, я сделал несколько кругов по замку. На месте не сиделось, а потянуть время было необходимо. Кощей только следил за моими действиями, но не вмешивался, признав мой авторитет в такого рода делах. Мне же было не по себе, но что поделаешь, если Кощей был приспособлен к сыску еще меньше чем я.

Наконец, не то чтобы решив, что выждал достаточно, а просто не выдержав напряжения, я снова появился на веранде.

— Куда девок сплавляешь? — набросился я на Прохора, изо всех сил стараясь казаться грозным. — Мне государь все рассказал!

Прошка, уяснив, что я здесь не пленник, изрядно сбавил спеси.

У почти всемогущего кучера были запасены ответы на все случаи жизни. Дескать, знать ничего не знаю, во всем чудо-юдо виновато, а если нет никакого чуда-юда, так я впервые об этом слышу. Но мое заявление о государе не оставило его равнодушным.

— Чего? — скривился местный Меньшиков. — Пусть заткнется твое величество! Хоть бы деньги делил по совести! А то, «Прошка туда, Прошка сюда»... Продает он их, девок твоих!

Даже в такой ситуации Прохор заметил, что высказался в рифму и залюбовался собой.

— Ну-ну? — высказал я недоверие.

— Вот тебе и «ну»! Продает. Гонцам из приморского города. В этот, как его...

— Гарем? — осенило меня.

— Во-во!

 

Пораженный такой легкой развязкой, я вернулся в замок. И все же что-то казалось мне не до конца ясным. Зайдя в сурдокамеру, я неожиданно даже для себя выпалил:

— Продал, значит Василису?!

Государь ждал чего угодно, только не такого глупого вопроса.

— За тебя, голодранца, что ли отдать ее надо было?!!

— Она же твоя дочь! — возмутился я.

Так вот что казалось мне непонятным!

Облик царя выражал лишь недоумение. «А что тут такого», — читалось в монаршем взгляде.

Глава XX

Дорога взбежала на пригорок, и я увидел стену. Только потом я понял, что дорога давно уже лениво петляла между холмами, незаметно поднимая меня все выше и выше. А сейчас я прилип взглядом к стене. В ней было что-то мистическое. Края стены терялись в тумане, и не возможно было оторвать глаз от этой угрюмо-решительной скрытой силы. Дорога вела прямо к стене, и стена практически на глазах росла в высоту и раздвигалась вширь. Вот она уже закрыла все впереди от края до края. И не было ни малейшего сомнения в том, что эта стена поставлена здесь специально для того, чтобы не пропустить меня дальше. Я пытался убедить себя, что это просто горы, что совершенно отвесной и ровной стеной они выглядят издали, что за первым рядом гор стоят другие горы. И эта гористость тянется еще далеко. Но бесполезно. Все это воспринималось именно так. Стена, поставленная на ровной как стол, именно как стол, поверхности. Дорога подошла поближе к стене, и вдруг испугано шарахнулась в сторону, как будто пытаясь обогнуть неумолимую преграду. Это было похоже на страх или на глупость. Обогнуть эту громаду невозможно. Отсюда уже стало видно, что это действительно всего лишь горы. Что у них крутые, но все же не отвесные склоны. И захотелось свернуть с дороги, лезть, карабкаться на эти вершины. Победить незыблемость этой преграды. Только усилием воли я смог заставить себя держаться дороги. Дорога должна вести к перевалу. Довольно нескоро я увидел кусок дороги, который вползал на гору, натужно извиваясь. Значит скоро поворот. И вот, когда после глухой борьбы со склоном я оказался на вершине, все встало на свои места. Местность приняла вид, будто кто-то большой-пребольшой, видимо господь Бог, свернул множество кульков из газет и поставил их вплотную друг другу широкой частью вниз. Дорога бежала, пытаясь обогнуть каждый кулек у самого основания. А ниже дороги были только ручьи. Ручьи пробегали между двух гор, и упирались в третью. Было очевидно, что ручью не под силу найти дорогу в этом нагромождении камня. Но каждый раз ручей не утыкался в подножье очередного гиганта, а бесшабашно продолжал свой путь, к неведомому океану. Несколько раз я миновал деревни. Странные деревни, иногда по три дома. Интересно, как тут живут люди? Солнце встает поздно, а садится рано. Ветров нет. Или наоборот сильные ветра, ведь это — как труба. А вот телевидение здесь точно не поймаешь. Ни одной антенны на крышах. Господи, да какие антенны! Я совсем забыл, где я нахожусь. И, правда, где? Мне вспомнился последний день в замке.

— Мне надо отлучиться на пару дней, — сказал Кощей. — В общем, остаешься за хозяина.

Я помотал головой.

— Мне тоже пора.

— Куда ты?

— Поеду Василису искать.

Кощей подошел ко мне и, положив руки на плечи, прижал к спинке кресла.

— Заточить бы тебя в сыром подземелье! — сказал он, пришпилив меня гвоздями глаз. — Жаль только, нет у меня подземелья.

— Ладно, — сказал он, после паузы усаживаясь в свое кресло, — Горыныч донесет вас до гор. Дальше он не может. Перейдете горы, а там и море. Город на побережье.

Кощей надолго умолк. Потом, так, словно ему было трудно выговаривать слова, добавил:

— Постарайся вернуться.

 

Уйдя в эти воспоминания, я успел описать несколько дуг вокруг подножий. И вот, за очередным поворотом, на вершине холма я увидел строение. Даже не успев его разглядеть, я понял, вернее, почувствовал — это и есть тот самый храм.

 

Глава XXI

Я поднимался по лестнице. Лестница некогда была красивой и величавой. Это видно было, если посмотреть на края ступеней. Только они, самые края, сохранили средневековое величие. Середины же ступеней выглядели так, словно были сделаны из пластилина и в жаркий день постояли на солнце. Каждая ступенька в середине прогибалась, и самая середка была вровень с краями нижней ступени. Она бы сровнялась с нижней ступенью; но и та, в свою очередь, имела ту же форму — поднятые, словно плечи, края и глубоко втянутую середину. На ребрах ступени прогнулись больше, чем на краю, прилегающим к верхней ступени. Как будто поток воды веками стекал сверху лестницы и полировал все в угоду себе.

Конечно же, вода тут не причем. Лестница была вышаркана миллионами ног. И когда я подумал, сколько же человек здесь прошло, истерев так гранит, мне стало не по себе. Я поднял глаза и увидел арку ворот. За ней проплывали облака. Казалось, лестница ведет на небо. За воротами был храм, но отсюда его не было видно. Только ворота, за которыми сразу же лазурь с проплывающими по ней белыми почти осязаемыми облаками. Я смотрел на небо, а ноги продолжали шаг за шагом поднимать меня к нему.

«Потрясающий замысел архитектора и точная его реализация», — подумал я, — «Наверное, в этом храме когда-то венчались. Именно, так торжественно молодые шли к венцу, как будто поднимались в рай».

С каждым шагом арка становилась все больше и больше. Она открывала взгляду все больший кусок неба, и от этого небо становилось как бы ближе.

Я давно забыл о боли отдающейся во всем теле при каждом шаге, и только сердце гулко било в такт шагам, заливая мозг дурманящей кровью.

Наверху я сделал глубокий вдох. Надо было отдышаться. Надо успокоится, — меня ждет жрец. А может и не ждет.

Двор вымощен кирпичом. Скорее всего, это все-таки кирпич, стоящий вплотную один к другому торцом вверх. Какое расточительство! Зато на века. Я прошел вокруг храма. Храм стоял на горе, круто обрывающейся со всех сторон. Та сторона, по которой я поднимался, оказалась самой пологой.

Отсюда, с вершины, был виден весь мой путь. Да что там путь. Во все стороны видна была даль. И те места, где я был, и те — где не был. До самого непривычно отодвинутого горизонта, ничто не закрывало обзор. Только далеко-далеко подробности терялись в дымке. Эта гора — прекрасное место для наблюдательной вышки. Да и для крепости — тоже отменное. Наверное, до храма тут и была крепость. А может, и сам храм был крепостью.

Наконец я рассмотрел храм. Из всего, что тут было, он меньше всего обращал на себя внимание. Чистенький, беленький. Крашеный зеленой краской купол. Точнее не купол. Куполов нет. Просто шарообразная крыша. В середине шпиль без креста. Рядом колокольня. Похоже, здание строилось для христианской церкви. Но что здесь случилось за века? Со жрецом какой религии я встречусь? Я подошел к массивной двери. Метра три высотой, соответствующей ширины дверь была приоткрыта. Ровно настолько, что я мог боком проскользнуть внутрь. Мне не приходило в голову, что у жреца могут быть другие дела, кроме как сидеть внутри и ждать посетителей. То, что посетителей не бывает здесь годами, я понял позже. Да и что мне было делать? Кричать: «Эй, жрец!»? Не то, что постучать, даже прикасаться к этой двери казалось кощунством. Я нырнул в полутьму храма.

Через витражи падал свет, оставляя на полу цветные пятна. Света было мало, в храме царил полумрак.

— Я не могу найти дорогу, учитель.

Я вздрогнул, — никак не мог подумать, что здесь может быть кто-нибудь еще.

В мутный луч, пробившийся сквозь витраж, вступил человек. Выглядел он странно. Сильно поношенная одежда, кое-где продранная. Длинные волосы с проседью. На бедре — меч в ножнах. Сначала я удивился, что он задал вопрос, который собирался задать я. Но потом решил, что каждый, кто заходит сюда, задает именно этот вопрос.

— Погоди. Дай рассмотреть и расспросить тебя. — Тот к кому обратился странник, (я сразу окрестил длинноволосого странником) ответил из темноты. Оба голоса показались мне знакомыми, словно я слышал их каждый день с самого рождения.

— Покажи свой меч, — донеслось из темноты. Странник вытащил меч из ножен и протянул рукоятью вперед.

— Вижу, — ответила темнота. — Этот меч знал много битв, и уже невозможно сточить зазубрины. Только скажи, рубил ли ты драконьи головы или крылья, — голос на секунду замер, — ветряных мельниц?

Я ожидал увидеть вспышку гнева, но по лицу странника пробежала только раздумье.

— Не знаю, учитель, — ответил он.

— Ты по-прежнему не надеваешь шлем?

— Да, шлем закрывает мне обзор, — странник на секунду замолчал, — правда иногда мне кажется, что я уже насмотрелся.

— И голова дороже?

— Да.

— Куда ты ищешь дорогу?

Странник серьезно задумался, потом выдохнул:

— Не знаю.

— Если ты хочешь сказать «Все равно куда, лишь бы попасть в другое место» можешь идти куда хочешь. Не ошибешься. Это давно известно. Если ты хочешь сказать «Все равно лишь бы выйти». Ты должен понять, откуда ты хочешь выйти.

— Я не знаю, куда я хочу прийти, учитель. Я иду туда, где раньше не был. Я всегда шел туда, где раньше не был. Иногда я выходил на торные дороги и пугался людей, которые по ним шли. Я пересекал эти дороги и устремлялся в чащу. Ничего в жизни я не боялся так, как проторенных троп. И вот однажды я обнаружил, что иду по пустыне. Рядом никого не было. Я огляделся и увидел, что на всем пространстве, от горизонта до горизонта, не за что зацепиться взгляду. Со всех сторон шли люди, они были далеко от меня. Но куда бы я ни посмотрел, я видел справа, слева, впереди и сзади понурых людей. А когда я осознал, что все люди идут в одном направлении, я понял — это не пустыня. Это — дорога! И еще я понял, что мне не хватит жизни, чтобы дойти до края дороги и свернуть. И теперь всегда я буду видеть только пыль под ногами. А когда я подниму голову, я увижу только понурые затылки. Вот тогда я и решил: мой путь лежит через построенные мной миры!

Я вовсе затих в темноте. Разговор, который и до этого был странным, все более походил на разговор сумасшедших.

— Что ж, — мне показалось, что тот, кого называли учителем, в задумчивости чешет голову, — Ты не понял одного. Каждый идет через свой мир. Ты просто решил, что твоих миров будет много. Не спорю, это не самое худшее, что можно выбрать. Но готов ли ты к этому? На этом пути, кроме чистых помыслов, нужны знания. Ты читал умные книги?

— Да, учитель. Только в каждой книге мы можем понять только то, что можем понять.

— Конечно! — было ощущение, что жрец удовлетворенно кивнул головой, — Ты изучал другие миры?

— Да, учитель, — странник со своим «да, учитель» начинал меня раздражать, — я просмотрел десятки миров. Я видел миры в далеком космосе, видел миры в других вселенных, насквозь пропитанные магией, видел миры, которыми пытаются подменить наш мир.

— Так в чем твои проблемы? Создавай миры и иди сквозь них куда хочешь.

Во мне все похолодело от ужаса. Здесь, в пустынном краю, я оказался в обществе двух сумасшедших, которые возомнили себя Богами, Творцами, Создателями.

— Среди десятков миров и тысяч мирков, которые я изучил, мне понравилось совсем немногие. Я понял, что мой мир должен быть лучше. Не то что добрее и красивее, а лучше сколочен. Едва я начал строить свой первый мир, я убедился, что в построении миров свои законы. Я не изучил все. Наверное, нельзя изучить их все. Но главный закон — миры создаются не такими, какие получаются. Как родители не могут повлиять на внешность будущего ребенка, так и создатель нового мира никогда не знает, что же у него получится. Хотя, как и ребенок, новый мир будет нести в себе черты своего создателя.

Странник замолчал, видимо, переводя дух.

— Все верно, а где проблема? — раздалось из темноты.

— Я начал создавать свой первый мир, учитель. Он вырос в другой вселенной и был полон волшебства. Я стал населять его растениями и животными. И тут же в него ринулись звери из других миров. Первыми летели драконы, за ними скакали огромное стадо кентавров. И еще и еще. Я начал выгонять их, чтобы населить мир другими животными, которые будут жить только здесь. Но я не уверен, всех ли выгнал. Потом, еще не созданный до конца мир, потребовал от меня благородных рыцарей, прекрасных принцесс и справедливых королей. Я хотел отмахнуться, но понял, что это закон. Там где есть волшебство, должны быть драконы, рыцари и так далее.

Странник смахнул со лба мокрую прядь волос. Собственный рассказ так взволновал его, что он взмок.

— И сейчас я не вижу тупика, — произнес жрец, — все логично, все правильно.

— Да, учитель. Только я не верю в благородство рыцарей, не верю в справедливость королей, да и принцессы редко бывают прекрасными. И я понял, если я создам такой мир, он рухнет.

— Так в чем же твой вопрос??

— Как? — странник выглядел ошарашенным, — я не смогу достроить мир.

— Сможешь, — голос жреца звучал твердо.

— Я не смогу достроить мир, не нарушив закон.

— Вот это верно, — казалось, жрец улыбается из темноты, — выбирай.

Странник изумленно смотрел в темный угол. Потом пробормотал:

— Ну, да... А кто будет вместо них? Ну да. Мне никто не обещал, что будет легко.

И как не хотелось бы мне сказать, что лицо его озарилось, или хотя бы просветлело, врать не буду. Раздумья и сомненья читались на его лице.

— Спасибо, учитель, — сказал он и такой же задумчивый прошел мимо меня в дверь. Он был уже где-то в своем мире, иначе он бы заметил меня.

— Что привело тебя ко мне? — послышалось из темноты. Только тут я понял, что стою в свете двери, и жрец видел меня все время. Я шагнул вперед и сказал:

— Я не могу найти дорогу, — и автоматически добавил, — учитель!

— Куда ты хочешь прийти?

Я вспомнил начало разговора жреца со странником и сказал:

— Спасибо, учитель, — поклонился и пошел к двери.

 

 

Муська суетливо бегала, обнюхивая кусты. Увидев меня, она жалобно мяукнула и попыталась перевернуть лапой, вросшую в землю, многотонную лестницу.

— Что случилось, котенок? — спросил я.

Муська принялась копать яму под лестницу.

— Он исчез, — все так же жалобно сказала она.

— Кто? Кто исчез?

— Вышел из ворот и вот тут на лестнице исчез. Я даже прыгнуть не успела. Тот самый, который приходил когда ты с драконом дрался.

Глава XXII

Мы никогда не узнаем природу той странной силы, что заставляет нас неотрывно смотреть на огонь. Мы готовы часами наблюдать и за гранатовыми змейками, проползающими по уголькам прогоревшей печи, и за апельсиновыми космами костра. И только психологи будут что-то невнятно бормотать о мистических чувствах наших предков, плясавших вокруг костра в предрассветных сумерках человечества, а наиболее последовательные ученики Фрейда будут упорно выискивать сходство полена с каким-нибудь человеческим органом.

Про гранатовые змейки хорошо получилось. Жаль только, граната я в глаза не видел. Но будем считать, что я имел в виду не камень, а фрукт. Точно! Гранатовый, апельсиновый... Не придерешься.

И все же в костре есть что-то таинственное. Чтобы увидеть это, нужно просто посмотреть на костер. Не на тот, у которого бренчат по струнам туристы, а, уйдя далеко в лес, чтобы было вас только трое: ты, костер и ночь.

Костер проводит резкую черту. С одной стороны он сам, и то, что он освещает, с другой - ничего. Темнота встает ровной гладкой осязаемой цилиндрической стеной. И уже не видно деревьев, не видно ближайшей горы, не видно звезд, которые должно быть уже загорелись над горой.

И только костер неутомимо подбрасывает к небу охапки искр.

Поэты, в бессильной ярости от своей беспомощности, перед таким, казалось бы, простым явлением, раз и навсегда окрестили это феерическое зрелище снопом. А костру все равно. Пусть сноп, пусть космы, пусть лохмы. Он далек от людских глупостей.

Музыка костра начала неумолимо складываться в строки.

 

Как будто бы жестокий рок

Отправил ярких искр поток

На штурм недосягаемых небес.

Должна сверкающая рать

.............................................

И натворить невиданных чудес.

 

Вот только с рифмой к слову «рать» никак не получалось.

 

Я подбросил в костер обломок сухого ствола и снова откинулся на ствол сосны. Жесткая кора впилась между лопаток. Я поерзал спиной и так и сяк, удобней не становилось. Ну, надо ж так, сейчас только сидел, и все было нормально, а теперь никак не устроиться! Эх, привалиться бы сейчас к пушистому теплому Муськиному боку!

 

За этой самой горой, которой сейчас не видно, спокойно, как и тысячу лет назад, плещется море. Ему, морю, тоже глубоко плевать на человеческие судьбы. (Тоже мне - свежая мысль). А на берегу стоит город. Каким я представлял себе город во время всего пути? Да никак я его не представлял! Стоит где-то. Город и город. Нет, иногда воображение рисовало что-то отдаленно напоминающее силуэт Нью-Йорка, как мы его видим по телевизору. Без статуи свободы, конечно. Но это подсознательно. А когда вот такими вечерами я думал (или мечтал?) о том, как я подойду к городу. Мне представлялись либо дымящие трубы, которые видно издалека, или жилые дома этажей так девять-двенадцать, которые неожиданно выступят из-за деревьев.

Но действительность и не думала превосходить все ожидания, как мы к этому привыкли. Действительность поразила своей будничностью и грубостью, как к этому привыкла она.

И вот сегодня, я, припав к гребню горы, рассматривал стены этого самого вожделенного города. Стены!

Хорошие стены, высокие. Башни еще выше. Стража у ворот серьезная. И все это слишком уж напоминало замок, в котором прекрасная принцесса вот уже сто лет не открывая глаз, ждет поцелуя принца. Вся разница в том, охранники у ворот не спят. И стены — как бы это сказать? — слишком уж каменные.

Вид этих стен, этих башен не вселял в душу оптимизма. Даже наоборот, этот вид наводил на размышления о тщетности и глупости моего героического похода. «Эх, если бы мне с самого начала показали фотографию этого города!» - подумал я, как будто в этом случае все было бы хорошо, и решилось бы само собой.

И уже совсем по неведомым законам ассоциативного мышления, вспомнилось мне то, что вспоминать совсем не хотелось — дорога сюда.

В общем-то, дорога как дорога. Ползла она, наворачиваясь вокруг гор. По обочинам цвели всякие там лютики-цветочки, напрочь забыв о том, что каждому овощу свое время. Здесь сразу цвели и огоньки, и кукушкины слезки, и еще много чего, чему я названий не знаю. Иногда поражали своим странным величием горы, седые от ковыля. По траве прыгали кузнечики, чуть ли не со спичечный коробок. Над головой водили хоровод то ли орлы, то ли ястребы, то ли беркуты, или еще кто-то из их породы. Через дорогу беспечно переползали то узорчатые темно-зеленые, то угольно-черные гадюки. И все это вокруг щебетало, стрекотало, клекотало и временами даже шипело.

Казалось жизнь и состоит в том, чтобы идти этой дорогой и идти. Пока все неожиданно не уперлось в мост. Или, правильнее сказать, в то, что раньше было мостом. Рухнуло ли это средство коммуникации от времени, или его кто-то специально подпалил, подрубил, развалил я сказать не могу. Только беспечное, в общем-то, путешествие, сразу превратилось в каторжный труд. Что мне особенно вспоминать не хочется, так это елку, срубленную мной где-то у вершины. Нет, надо же! Ведь и «Робинзона Крузо» читал, а такие глупые ошибки повторяю.

А как я искал, чем бы бревна скреплять между собой! Только из песка веревки вить не пробовал. А из травы, из прутьев, из коры, из шерсти этих не то маралов, не то сайгаков!

В общем, долго ли, коротко ли, а плот я сотворил. Сознаюсь, ступил я на него не без опаски. В отличие от Муськи, которая преспокойненько разместилась на бревнах, словно всю жизнь только и делала, что плавала на плотах. Я оттолкнулся специально вырубленным для этой цели шестом.

Тут самое время, рассказать, про находящийся ниже по течению водопад. И зрелище красивое, и драматизму моменту предает. Наверное, я так бы и поступил. Но, обязуясь рассказать все как было, следует бороться с желанием приукрасить действительность, как бы велико не было это искушение.

Водопад действительно был. Как и положено водопаду, он не падал вниз стремительным домкратом, а красовался своим никогда не опадающим облаком водяной пыли, в котором в солнечные дни сияли несколько радуг. Ну что можно, подводя черту, сказать про этот водопад? От Ниагары он отличался только размерами.

Конечно, водопад сулил море неприятностей, если бы я вздумал переправляться выше его. Но я ведь не такой дурак! Ниже по течению река была спокойней, и ничего не предвещало беды. Только посреди реки шест неожиданно не встретил опоры, и я с размаху кувыркнулся, естественно, в воду. Плавать в кольчуге, да еще с тяжеленным мечом у пояса, оказалось не так легко. Я пытался добраться до поверхности, чтобы схватить глоток воздуха, и даже под водой, слышал, как Муська на плоту плачет, как плачут кошки потерявшие котят.

Что кошки прекрасно умеют плавать, я понял только на берегу.

И совсем словно дурной сон запомнилось мне, как Муська, выгнув спину, наступала на невесть откуда взявшегося, самого настоящего слона, а я шел рядом, и все рвал и рвал будто приржавевший меч из ножен.

Но про это совсем вспоминать не хочется. Лучше пошевелить костер, и глянуть, как взовьются искры.

 

Глава XXIII

Захватило дух, когда Муська легко вспорхнула на городскую стену и, едва коснувшись лапами, слетела на землю уже с другой стороны. Черная жадная туча наползла на луну, и спрятала от меня застывшие в неправдоподобно тихом сне улицы.

Как всегда неслышно, Муська бежала по мощеным тесаным камнем мостовым, стремительно ныряя в переулки при звуках чьих-то шагов. Она уверенно шла к центру города. Настолько уверенно, что я вдруг понял, — ни на какую охоту она вчера не ходила. Вчера она была здесь. Теперь она знала здесь все. Не могу сказать: "как свои пять пальцев", только потому, что если чего-то у Муськи не было, так это пальцев.

Почему без меня? Вернемся, устрою нахлобучку. Только ничего я не устрою. В который раз Муська снова была права. Во вчерашнем поиске я был бы ей только обузой. А одному мне здесь вообще делать нечего.

Так же легко Муська перемахнула еще одну стену, и мы очутились в каком-то саду. Сквозь темные ветки пробивался свет нескольких окон. Если эти окна в одном доме, то это уже не дом. Это уже дворец. Огромный дворец.

И вновь Муська точно знала, какое окно нам нужно.

Ночь хорошо разносит звуки. Ясно слышался разговор. Один голос принадлежал женщине, но больше ничего сказать о нем я не могу. Я так и не научился по голосу ни определять характер, ни рисовать внешность.

А вот второй голос мог быть и Василисин. Я не мог сказать точно, ведь слышал я его только однажды и так давно.

Я никак не мог вникнуть в суть разговора. О чем-то синем и белом.

— Здесь синее, тут белое. А тут синее и тут синее.

Я замер, прислонившись к стене, и пытался успокоить дыхание. Но чем дольше я его задерживал, тем с более громким ревом воздух, в конце концов, вырывался из груди.

— И вот здесь белая вставочка.

Сердце грозило разбудить полвселенной. А разговор и не думал заканчиваться. От этого разговора у меня уже мелькали перед глазами то облака в лазурном небе, то барашки волн в океане. А разговор в окне был нескончаемым. Что-то о рюшечках, оборочках, кокетках, выточках. Кокетками некоторых женщин называют, а остальные слова были мне незнакомы.

Наконец все стихло. Я попытался влезть на подоконник, но несколько часов неподвижности не могли не сказаться. Ни руки, ни ноги не слушались.

Муська легко подсадила меня движением головы, и я ввалился в комнату пропахав носом мягкую пружинящую подстилку изо мха и хвои. Нет, набродился я все-таки по лесам! Конечно же, это был ковер. Откуда здесь взяться мху!

В комнате действительно была Василиса, тотчас испуганно зашипевшая на меня.

— Ты что? — воскликнул я шепотом. — Это же я.

— Вижу что ты. Убирайся отсюда!

Видимо, Василиса испугалась за мою жизнь.

— Бежим! Я смогу увезти тебя домой.

Тут я чихнул в ладошку. Ковер, как ни странно был пыльным. Василиса негромко рассмеялась.

— Больно ты мне нужен, голодранец!

Где-то я уже слышал это слово.

— Ты не так меня поняла. Я тебя украду, а там живи хоть с Черным, хоть с кем хочешь.

Василиса снова рассмеялась.

— А уж Черный — принц заморский!

Я растерянно подбирал аргументы.

— Может стражу позвать? — осведомилась прекрасная принцесса.

— Да погоди ты!

Но окончить фразу я не успел. Кто-то сильный взял меня за шиворот, и я вылетел в окно.

Вдали все еще раздавался истошный крик, когда Муська поставила меня на землю.

— Конечно, никакую стражу она бы не позвала, — сказал я. — Хотя... Ты снова права.

Глава XXIV

Справа шуршало море, слева громоздились горы, а прямо передо мной уходила неведомо куда широкая полоса песка. И эта песчаная дорога упиралась в огромный красный поднос солнца.

Я оглянулся. Такая же полоса пляжа тянулась и с другой стороны, огибая утес, за которым спрятался негостеприимный город.

— Это он, — сказала Муська.

Я взглянул на нее.

Слегка прижав уши, Муська, не щурясь, смотрела прямо на солнце. Там, на огненном фоне четко вырисовывался человеческий силуэт.

— Теперь то он никуда не денется, — прошептала Муська. — В море кинется? Не век же ему там стоять.

Муська сделала несколько шагов вперед, с каждым шагом все больше припадая к земле. И вот она уже ползет, вжимаясь в песок.

— Погоди, — сказал я, — он, кажется, сам к нам идет. А на что он тебе сдался?

— Так ведь это тот самый.

— Какой?

— На лестнице у храма, и раньше с драконом...

Решив, что большего я не узнаю, слишком уж Муська была напряжена, я попытался рассмотреть фигуру.

Человек приближался, сильно раскачивая плечами. Эта странная походка придавала ему отдаленное сходство с перевернутым маятником. Левая рука, немного согнутая, упираясь в бедро, видимо, лежала на рукоятки меча. Так я и пялился на темную фигуру, пока человек не подошел к нам.

Незнакомец устало опустился на песок и откинулся назад, упершись на локти.

Солнце не было слишком ярким, но я на всякий случай обошел путника, и повернулся к светилу спиной. Я молча разглядывал сухопарую фигуру, худое лицо, волосы до плеч, среди которых светились серебряные нити. Молчал и незнакомец.

Наконец он как-то вымученно вздохнул и выдавил:

— Я не имею права помогать тебе, но я должен это сделать.

— Я знаю, что ты не просил о помощи, — поспешно ответил он на возражение, которое я не успел высказать.

Голос был мне знаком. Это был тот самый безумец, которого я видел в храме и сразу окрестил странником.

— Что дальше думаешь делать, добрый молодец? — спросил незнакомец.

Я прекрасно понимал, что лучше всего, послать бы этого странника подальше, а может быть еще лучше устроить ему допрос, как говориться с пристрастием. Но его манеры были полны такой подкупающей, просто таки обезоруживающей простоты — даже не просто простоты, а простой простоты, — что я невольно ответил:

— Как и подобает доброму молодцу, спасать красных девиц.

— Тебе, что вчерашнего мало? — усмехнулся странник.

Моя рожа, надо полагать, вытянулась чуть не до земли. Откуда ему знать? Если Василиса... Нет.

Толпа всадников, или как правильно: кавалькада, эскадрон? С кривыми ятаганами (будто ятаганы бывают прямыми) и кинжалами в зубах. Ага, с диким свистом и улюлюканьем. Но не это же воплощение вселенской печали, одетое под русского витязя.

А путник, вроде и не замечая бури мыслей, которые, наверняка читались на моем лице, молча смотрел на меня тем все понимающим взглядом, который бывает у бездомных собак. А кроме понимания, читались в его глазах и добрая, почти отеческая, ирония, и непонятное сострадание, как будто жалеет он меня. А чего меня жалеть? И еще стояло в глазах ожидание ответа на его вопрос. Что же он спросил? «Вчерашнего мало?».

— Я ее убе... Смогу убедить, — сказал я, имея в виду Василису.

— Мальчик, — вздохнул незнакомец, — Если бы ты читал книжки, ты бы знал, что тебе очень бы пригодились три вещи...

— Знаю, — отмахнулся я, — чистые руки, горячее сердце...

— Само собой, — перебил собеседник, — но я не об этом. Тебе нужны: сила, чтобы изменить, то, что ты можешь изменить; мужество чтобы не пытаться изменить, то чего ты изменить не можешь и...

— Я все могу! — выпалил я.

— И научить свинью летать? — спокойно осведомился мой собеседник.

Я не сразу понял, что он имеет в виду, а потом вспылил.

— В конце концов, не все такие, как Василиса! — горячо заговорил я. — Наверняка ведь есть и те, кто хочет оттуда (я махнул головой в сторону города) вырваться. И я просто обязан попробовать еще и еще. Пока не найду и не вызволю всех невольниц.

— Быть может, — очень легко и спокойно согласился странник. — Может быть, есть и такие. Тут ты их будешь спасать, а там их будут продавать. Любопытный круговорот девиц в природе.

— Не думаю, что эта пивная бочка сможет продать еще хоть что-нибудь.

— Конечно. А наследник?

— Когда я привезу в деревню хоть одну из них, работорговля прекратится!

— Не думаю, — так же спокойно сказал путник. — Плохо ты Маркса читал. Спрос рождает предложение. Ну да ладно. Допустим, тебе удастся, увернувшись от стражи украсть одну. Или несколько. Что дальше?

— Как что?! — я чуть не задохнулся от негодования. — Отвезу ее в родную деревню. Там ее жених оплакивает. Думает, что милую чудо-юдо поганое сожрало. Вот и все.

— А ты знаешь, что Черный женился? — совсем уж неожиданно спросил странник.

— Не знаю, — ответил я. — А причем тут...

— Да нет, ни причем. Беда в том, что не только Черный. Привезешь ты красавицу в деревню, кому ты сделаешь лучше? Красавице? Жениху? Бывшему. Его детям? Его жене?

Такая мысль мне никогда не приходила в голову, и я потеряно молчал.

Молчал и путник. И вдруг его прорвало.

— Господи! — взвыл он. — Ну, какого черта тебе надо?! Что ты все мечешься?! Этот мир создан для тебя! Специально для тебя! Только для того, чтобы ты нашел здесь свое счастье!

— Это Василиса, что ли — счастье мое? — ехидно осведомился я.

— А ты тут носишься, вопросы себе придумываешь! — не заметил моей реплики странник. «Кто такой Федор? Кто такая Ядвига? Кто такой Кощей?» Они твои друзья! Мало тебе?

Допустим они прогрессоры из неведомого мира. Знаешь кто такие прогрессоры?

— Понятия не имею, — честно ответил я.

— Ладно, пусть историческая экспедиция из будущего случайно захватила тебя по дороге. Легче тебе!? А ты все какую-то дорогу домой ищешь! Неужели ты до сих пор не понял, что она за каждым кустом!?

— Что и за этим тоже? — ехидно кивнул я на тальник у подножия горы.

Странник посмотрел на меня как на сумасшедшего. Потом молча встал и, подойдя к кусту, раздвинул ветки мечом. За кустом оказалась дыра — вход в пещеру. Я шагнул к гроту. Смешно, ей богу! Заглянуть что ли внутрь? Я даже не стал вынимать меч, хотя в последнее время это стало привычкой — так на всякий случай.

— Я тебя предупредил, — зловеще произнес странник.

Я вошел в пещеру, сразу наступил во что-то скользкое и почти инстинктивно бросился назад. Плечо заныло от удара о стену. Выход оказался в другом месте. Вернее их было два — выхода. И за одним из них женский голосок упорно подвергал сравнительному анализу сопромат и философию.

Подобрав половинку кирпича, я с размаху ударил по стене. По той самой стене, только теперь на ней не было надписи. А если совсем точно, надпись была. Только написана она была не кровавой краской, а была нацарапана гвоздем, и состояла из одного короткого, всем известного слова.

— Пойдем отсюда, — запищала за дверью дамочка.

— Чего это мы должны... — с охотой согласился бас.

 

 

Снаружи смолкал день. А я все стоял, прижавшись к стене кинобудки, превращенной предприимчивыми горожанами в импровизированный сортир.

— Муська... — шептал я, сжимая в разбитом кулаке кирпичную крошку. — Му-у-уська.