Он появился на свет в темном углу глухого двора, между мусорными баками – один из пяти братьев и сестер. Уже в месячном возрасте он был вынужден заботиться о своем пропитании – молока матери не хватало на всех щенков, и, повинуясь инстинкту выживания, она подпускала к своим тощим соскам только двух самых слабых детенышей.

Трудную школу жизни пришлось проходить щенку чуть ли не с первых шагов. Зато уже к четырем месяцам он научился добывать себе пищу и давать отпор врагам, а к пяти у него появился первый хозяин и друг – мальчик десяти лет, с которым были связаны все первые ощущения в нелегкой щенячьей жизни: первый приют, первое имя, первая человеческая ласка, первые радости и огорчения. Хотя паренек, подвергнутый обструкции матерью, ненавидящей животных, вскоре исчез навсегда с тернистого жизненного пути Рекса, в его маленькой душе навсегда осталось огромное теплое чувство благодарности к своему «крестному отцу». Потом многие и разные двуногие становились на какое-то время его покровителями: жадные и добрые, гуманисты и садисты; он часто мок и голодал, бывал избит и обижен, очень редко – накормлен и обласкан. Если бы пес умел считать, он насчитал бы более двадцати имен, которыми его награждали за неполные пять лет. В общем-то, он был неплохой, ласковой дворнягой, но в том-то и заключалась его беда: жизнь постоянно отучала от излишней доверчивости и доброты, прививая настороженность и злобность. Со временем он научился распознавать намерения людей, руководить своими чувствами и поступками, сдерживать свои эмоции, избавился от ненужных надежд, иллюзий и оптимизма. Собачий характер формируют жизненные ситуации и обстоятельства, других воспитателей у него нет. Последние складывались таким образом, что поистине собачья жизнь не способствовала выработке у щенка ангельского характера. Правда, он не задумывался о таких высоких материях, как добро и зло: кроме естественных потребностей и природных инстинктов, ничто более не волновало его. Он просто жил, преодолевая невзгоды, иногда одерживая незначительные победы, а чаще – терпя поражения в борьбе за существование.

Если первая любовь запоминается на всю жизнь, то последняя и есть – сама жизнь. Такой роковой любовью для экс-Рекса стал Кирилл.

Кириллу, в отличие от собаки, повезло изначально, – он родился в благополучной профессорской семье – долгожданный поздний ребенок. Первая часть его бытия – до двадцати лет – как под копирку повторяла жизненный путь его сверстников: детсад, школа, институт; разве что отличалась большей обеспеченностью, да неуемной родительской любовью, излишней изнеженностью и вседозволенностью.

Он был красив и статен: темные вьющиеся волосы выгодно обрамляли барски-холеное, бледноватое лицо с томными карими глазами, оттененными черными длинными ресницами. Байроновский облик его слегка портил безвольный рот с излишне пухлыми, всегда ярко-красными, влажными, капризно-изогнутыми губами, да по-женски округленный подбородок, разделенный чарующей слабый пол, неизменно соблазняющей девушек, глубокой ямкой. Кирилл безоговорочно нравился женщинам всех типов и возрастов: ни разу не встретил он с их стороны даже слабого сопротивления. Жизнь его складывалась весьма удачно и многообещающе.

Поэтому вовсе не удивительно, что коварный удар Судьбы и последовавшая затем в его жизни темная, мрачная полоса, подобно гигантской океанской волне, опрокинула, подмяла его, не обученного сопротивлению и борьбе, не умеющего противостоять жизненным бурям, и трепала его, и била о берег жизни, пока он, беспомощно барахтаясь, то уже почти поднимался на поверхность, то опять безнадежно опускался на дно, роковым образом изменив его, казалось бы, предначертанную свыше, счастливую, лучезарную будущность. Он-таки выплыл, но изрядно сломленным, душевно подавленным, озлобленным неудачником.

Проклятый развод родителей, приведший к смерти матери и к жизненному краху Кирилла, превратил избалованного, изнеженного красавца с прекрасными перспективами в неуверенного, заурядного инженера. Лишенный поддержки влиятельного отца, а также сметающей все преграды, чудотворной любви матери, он еще какое-то время хорохорился, пыжился, претендуя на более завидное положение, но его чрезмерные претензии, высокомерные потуги вызывали только насмешки окружающих. Жизнь не любит и быстро и жестоко обламывает самонадеянных глупцов. Потом в беспросветно-темном тоннеле его безрадостного бытия замерцал долгожданный просвет – он встретил Светлану – девушку, удивительно походившую на его мать. Кирилл сразу и бесповоротно поверил, что Света – «свет очей моих» – станет для него той спасительной соломинкой, ухватившись за которую, он выскочит из трясины жалкого прозябания и опять оседлает крылатого коня удачи. Он наивно и безгранично доверился девушке, ошибочно полагая, что ее сходство с женщиной, давшей ему жизнь, – достаточная гарантия правильности его выбора, и их встреча не может быть случайной: Света обязана взять на себя почетную миссию дальнейшего обеспечения и защиты его жизни, то есть должна возложить на себя функции, которые доселе самоотверженно и любовно исполняла мать.

Родители Светланы – крестьяне, обремененные десятком детей, едва-едва наскребывающие на их пропитание, – не могли обеспечить ей ни должного воспитания, ни сколь-нибудь сносного образования. Девушка сама прокладывала себе дорогу в жизни, не надеясь ни на чью помощь. Всякие люди встречались на ее пути, оставляя зарубки в душе, заставляя на поле жизненной брани изучать человеческую психологию, постигать волчьи законы человеческих взаимоотношений, извлекать пользу из каждого преподанного ей урока. Девушка научилась довольствоваться малым во имя достижения большего, постигла искусство заводить нужные знакомства, превращать врагов в друзей, нравиться и покорять, то есть прошла путь многострадального Рекса –на более высоком, человеческом уровне.

Как и он, Светлана голодала и холодала, бывала бита и измордована обстоятельствами и людьми, получала нокдауны и нокауты от врагов и от друзей, которым безгранично доверяла, познала лицемерие и предательство, прошла через презрение к бедности и угодничество перед богатством. Умненькая, хитренькая, расчетливая и дальновидная, она твердо шла к своей цели – подороже продать то, чем обладала: красоту и молодость. Профессорский сынок, хотя и был хлюпиком, представлялся ей прекрасной партией: он был обладателем того, что ей было необходимо, – прежде всего, прекрасно обставленной большой квартиры. Она ответила на его предложение руки и сердца согласием, отказав более достойным, но менее обеспеченным претендентам.

Ах, если бы заглянуть в Книгу Судеб, где предначертаны жизненные пути каждого из нас! Сумели бы мы что-либо изменить, смогли бы предотвратить ошибки, да и захотели бы?

… Как установить ту грань, после которой в жизни Кирилла начали происходить негативные изменения, если поначалу они были столь незаметны и протекали исподволь? Разве человеку доступно заметить ход часовой стрелки? Сколько ни гляди невооруженным глазом, она, вроде бы, стоит на месте, а час проходит за часом.

Словно песок сквозь пальцы, утекало время, когда можно было что-то исправить, вернуть. Но Кирилл не прозревал, а все больше опускался, теряя жизненные ориентиры.

Слепое доверие к Светлане обмануло его: любовь жены не может быть сродни материнской жертвенной любви – отношение супруги к нему не выдерживало никакого сравнения с безоглядно боготворившей его родительницей. Светлана не вынесла возложенного на нее испытания: прозрев после первых волнующих чувств, она увидела рядом заурядного сибарита – лодыря и бахвала, не приспособленного к жизни слабака, которого Судьба по неизвестной причине перевела из разряда своих баловней и любимцев в презренный разряд неудачников и отщепенцев. И женщина глубоко разочаровалась в никчемном спутнике своей жизни.

Кирилл не был склонен искать причины неудавшегося супружества в себе. Он во всем винил жену. Вдруг куда-то делась любовь, исчезла в нем нежность, пропало уважение к ней. Из любимой и друга она превратилась в стерву и мегеру. Наверное, это произошло не сразу, вероятно, метаморфозы были постепенными, но Кирилл все проморгал. Теперь он стоял перед фактом: супружница стала ненавистным деспотом и ненавидящим тираном. Ему оставалось только мириться со сложившимся положением вещей. Он смирился. Стал все чаще уходить из дома, завел себе друзей, по большей части разведенных, начал выпивать, затем пить, постепенно спился окончательно. Только в состоянии сильного опьянения он мог оказывать сопротивление жене – отныне борьба с ней стала смыслом его бесцельной жизни. Как только мог, он повседневно наказывал врагиню: устраивал всевозможные пакости, всячески нарушая порядок, заведенный ею в доме. Там разобьет, тут прольет. Не всегда нечаянно. Несколько раз физически усмирял разбушевавшуюся пантеру.

Светлана, в свою очередь, тоже люто возненавидя Кирилла, прилагала много сил, чтобы превратить его жизнь в сплошной кошмар. Она перестала стирать его одежду, не готовила еду.

Война между супругами все набирала обороты, шла с соблюдением всех тактических и стратегических правил ведения военных действий, то слегка затухая, то вспыхивая с новой силой. Зная, что Светлана сегодня убирает квартиру, Кирилл приходил домой в грязной обуви и, не снимая ее, топал по всем комнатам. Она, в зависимости от степени его опьянения, или молчала, злобно уставившись в его мутные глаза (в последней стадии он бывал агрессивен и опасен), или выталкивала его из дома вон, и не впускала, зная, что скандалить на лестничной площадке он не будет – усовестится соседей. И только перед сном, боясь, что с ним что-нибудь может случиться по ее вине, она отодвигала задвижку на двери.

Кирилл, того не ведая, после многократных тщетных попыток войти, уходил и не возвращался, ночуя где придется. Он опускался все ниже и ниже, утрачивая постепенно чувство собственного достоинства, присущую ему некогда совестливость, доброту и мягкость характера, уж не говоря о брезгливости и достоинстве. Ужасная трансформация постигла и его внешний вид: теперь он мог не мыться, не бриться месяцами, да и одежда на нем обтрепалась-износилась. От былого лоска и щеголеватости не осталось даже воспоминаний. Лицо его еще сохраняло следы былой красоты, но роковые черты пагубного пристрастия уже наложили на него отпечаток пропащей личности.

Светлана, напротив, стала следить за своей внешностью, много времени и внимания уделяя прическе, злоупотребляя косметикой, – эдакая молодящаяся щеголиха. Домой ее не тянуло, она ходила в кино, театры, не столько за эстетическими впечатлениями, сколько в надежде встретить культурного, интеллигентного мужчину, которому так же одиноко, как и ей.

Кирилла не только не огорчали частые отлучки жены из дома, а, наоборот, радовали – никто его не третировал. «Мужика, что ли, завела?», – думал он с безразличием сфинкса и брезгливо отвечал сам себе. – Да кому она нужна, уродина?».

Выветрилось из забубенной головушки Кирилла то время, совсем, впрочем, недавнее – лет семь-восемь назад, когда не мог он насмотреться-налюбоваться на свою женушку-красавицу, на ее фигурку ладненькую.

Моменты ее отсутствия он употреблял на изощренную месть мегере: расшвыривал симметрично расставленные стулья и многочисленные диванные подушечки, как мог, нарушал гармонию вазочек и салфеточек, одетым укладывался на аккуратно застеленную супружескую кровать, куда его давно не пускали, катался по ней, сминая дорогое импортное покрывало. Чем более он скатывался в пропасть, тем более мельчал: беспорядки, которые он производил в пьяном бессилии, были детскими забавами, пустяками, блошиными укусами. Раньше он был более горазд на выдумку – какие розыгрыши устраивал! Сейчас, с похмелья или с перепития, не варила-не соображала его башка. Но он знал, что Свете и того было достаточно, чтобы завестись. Посильно напакостив, довольно ухмыляясь и пьяно мурлыча бравурную мелодию, он покидал поле брани, чтобы несколько дней вообще не являться домой.

Однажды жена выстрелила по «неприятелю» крупным залпом: привезла свою мамашу, его, стало быть, тещу распроклятую. Как издевались-измывались удвоенными усилиями две ведьмы над уже сломленным, размазанным на дне жизни, озлобленным пропойцей! Человеческих слов не хватит, чтобы передать весь ужас происходивших баталий.

Кирилл безропотно сносил все, подчас становясь совершенно равнодушным к своей судьбе, теша себя сладостной надеждой, что весной тещенька уедет в деревню садить-растить огород, тогда он и возьмет реванш – надо только набраться терпения. Но до весенних золотых денечков было еще далеко, и душа его ныла от безысходности и тоски по человеческому теплу и женской любви – той давней, почти забытой, материнской, – бескорыстной и безграничной.

… Кирилл сидел на корточках, прислонившись спиной к пивному ларьку, в уголочке. Он был уже в конечной стадии опьянения, когда обычно его одолевали мстительные планы. Пьяные мысли будоражили его. В затуманенную хмелем голову не приходило здравое и логичное: «Остановись! Что ты делаешь? Ты же гибнешь! Светка, дуреха, не так виновата, как тебе кажется, когда ты зальешь глаза. Виноват ты сам. Вернее, оба виноваты. Какая разница: кто в какой мере? Бог рассудит! Ведь ты же ее любил и она тебя любила. Какая была любовь! Почему все пошло наперекосяк? Света изменилась, ты сам стал другим. Лучше? Нет, конечно. Скотом стал. Остановись, поверни обратно, пока не поздно... Да поздно уже, поздно, поезд ушел. Раньше думать надо было!».

Такие мысли, если и навещали его раньше, то время безвозвратно ушло. Сейчас он не давал им ходу. Ему удобнее было полагать, что кто-то другой виноват в его несостоявшейся судьбе, что все безвозвратно потеряно, что конец предрешен, нежели насиловать себя, борясь с непреодолимым желанием выпить. Воля умерла окончательно и бесповоротно – вместе с любовью к жене. Вот на борьбу с этой чертовой бабой он кое-как наскребывал и силы, и злобу: насолить, разозлить, довести до истерики. «Ишь, расфуфырилась! К полюбовничку лыжи ладит!», – думал он, наблюдая, как Светлана охорашивается перед зеркалом, и вроде бы, невзначай, опрокидывая на нее какое-либо варево-хлебово, намастыренное им самим. Жена заходилась в визге, а он, довольный, намыливался к дружкам-приятелям, где с неудерживаемой пьяной фантазией описывал произошедшее, представляя, что Светка сейчас убирает-моет кухню, стирает испорченное платье, а хахаль, ее не дождавшись, подцепил другую, и был таков. Хохот у ларька стоял громовой: здесь у каждого бедолаги была своя врагиня: мать, жена, дочь, сестра, поэтому в чести были подобные истории, – хоть кому-то удавалось отомстить!

Кирилл, зажмурившись, то ли дремал, то ли мечтал или планировал новую месть, уже собираясь встать с корточек, – спину холодил металл ларька, когда колен его коснулось что-то теплое. Он вздрогнул, но глаз не открыл, не хотелось, а через полусомкнутые ресницы разглядел шелудивую собачонку. Отпугнув ее, совсем сноровился уйти, как тут же зло ощерился: «Вот ты-то мне и нужна. Ха-ха! Она же лопнет от злости. – Он заводил себя, взращивая в себе протест. – Пусть попробует выгнать! У меня есть своя комната, она мне сама выделила. – Можешь в этой берлоге свинарник устраивать, я убирать не буду!». Я покажу ей, где раки зимуют, – вся квартира моя, моих предков, на меня записана, ордер мне вручили».

До поры, до времени он не поднимал бучу. Ждал, когда жена совсем обнаглеет, чтобы поставить ее на место и обломать рога, а пока она оставляла его в покое, и ладно. Теперь час настал!

Кирилл, пьяно чмокая мокрыми губами, подозвал собачонку, приподнял за хвост – кобелек. «Жаль, что не сучка, вот бы подарок моей суке – рожала бы трижды в год, ох, и потеха-то была бы! Ладно, пойдем, Алкаш, домой!» – взял пса на руки, и нетвердой походкой отправился восвояси, предвкушая реакцию жены на неожиданный сюрприз. Так Рекс получил новое имя, а Кирилл – убедительный аргумент в битве за свою независимость.

Так он мстил жене за тещу и за те мучения, которые пришлось вытерпеть по ее милости. «Она так, и я так, она – что-нибудь, и я что-то эдакое, – бормотал он, прижимая тихо поскуливавшую, жалкую, как и он сам, собачонку, – что дрожишь и жмешься, боишься? Тоже никому не нужна? Бездомная дворняга? Не верь, брат, – мне ты нужна, а я тебе. И дом у тебя будет, и ласка!».

Таким образом, временный перевес жены, полученный с приездом ее матери, вызвал очередной военный ход со стороны мужа. Их непримиримая борьба, полная злобных, изощренных выпадов, ударов, открытых и исподтишка, заходила все дальше, отрезая остававшиеся еще пути к примирению.

Водворение собаки превратило и без того невыносимое сосуществование супругов в сущий ад, пытки которого во сто крат превосходили самые мрачные описания Данте, превращая плод писательской фантазии в детский сад с райскими кущами. Вот когда и муж, и жена показали себя во всей красе! Воистину, на что только не способны человеческие существа!

Когда Кирилл привел «Алкаша» домой, жены не было. Гостеприимно открыв холодильник с заготовленными женой запасами, он сыто накормил изголодавшуюся собаку, жадно хватавшую все предлагаемые деликатесы, не испытывая, между тем, потребности утолить собственный голод, – он давно потерял аппетит, и обычно пил, не закусывая. Его отощавшее тело привыкло обходиться без еды – разве что инстинкт самосохранения заставлял изредка какой-либо малостью поддерживать жизнь. Собака, насытившись и напившись молока из суповой миски японского фарфора, стала зевать, глаза ее осоловели. Кирилл отвел животное в свою комнату, и они улеглись вдвоем, чуть ли не в обнимку, спать на широкой тахте. «Алкаш» повозился еще, не в силах справиться с эмоциями, – никак не мог поверить в привалившее счастье, но полный желудок и его поверг в крепкий сон.

Они не слышали, как пришла хозяйка. Света же, уловив удвоенный храп, доносившийся из комнаты «алкоголика», сначала решила, что он привел бабу. Тихонько, чтобы не скрипнула дверь, она заглянула в конуру мужа – смердящее, жалкое подобие человеческого жилья, и ахнула. Кровь прилила к голове, ударив в виски, – женщина едва не потеряла сознание. Опустевший холодильник довершил акт ее перевоплощения в клокочущего яростью, дикого, злобного зверя. Ослепнув от ненависти, она схватила подвернувшийся под руку длинный шест, предназначенный для раздвигания штор, и стала колотить им по двум грязным тварям – человекообразному существу, сломавшему ее жизнь, и его жалкому подобию. Визг собаки, пьяные вскрики не вполне проснувшегося Кирилла и ее собственный звериный рык наполнили квартиру, еще больше подстегивая ее ярость. Слезы мешали ей видеть, куда она тычет палкой, пока та вдруг не переломилась, угодив на худое, остро торчащее колено Кирилла. Это немного отрезвило Светлану, она воинственно покинула «поле брани» и сразу сникла. Картина, представшая ее взору, не могла быть реальной: наливающееся багровой злобой, обрюзгшее лицо мужа, полуоблезшая, визжащая, дрожащая собачонка, слепо тыкающаяся мордой в поисках убежища, убогая комнатенка, откуда подонок-супруг вынес и продал все сколь-нибудь ценное. Светлана судорожно зажмурила опухшие от слез глаза.

Ей всю жизнь снились только красивые, благополучные сны, отражающие ее несбывшиеся мечты. Последний год, с тех пор, как «этот скот» окончательно спился, ее изредка стали посещать непонятные мрачные сновидения, которые она старалась поскорее выбросить из головы, забыть. То, что созерцала она теперь, могло быть только таким кошмарным сном. Вновь плотно зажмурив глаза, она думала, что сейчас она очнется и увидит улыбающегося мужа, который обнимет ее, поцелует, и все станет на свои места. Она открыла глаза – муж действительно подходил к ней… с перекошенным злобой лицом, с занесенной для удара рукой. Света с воплем кинулась в ванную комнату и трясущимися руками закрыла дверь на щеколду. Тут она дала волю рвущимся наружу рыданиям. Болело сердце, разламывалась голова; она оплакивала свою пропащую жизнь под стук и грохот буянившего Кирилла, пытавшегося выломать дверь, чтобы убить ее, уничтожить, стереть с лица земли.

Кто бы сказал ей еще три года тому назад, что ее ласковый теленок-муж способен на нечто, подобное сегодняшнему, она бы никогда не поверила, да что там – просто рассмеялась бы в лицо говорившему. «Надо было рожать, когда он просил, дура стоеросовая, – ругала она себя. – Как он тогда говорил? «Светик, давай заведем ребенка. Я чувствую, как от нас уходит что-то, мы теряем что-то важное, А взамен – ничего. Может, сын заполнит возникающую пустоту». Сына очень хотел! Она вспомнила, как неловко он мялся, когда заговорил об этом впервые, боясь встретиться с ее взглядом, как мил был и трогателен. А она: «Нашел время о ребенке думать, вот-вот без работы останешься». И все… Работу он действительно потерял. Потому и пить начал. Вместо того, чтобы помочь ему, поддержать, она только орала. «На что пьешь, сволочь, где деньги берешь?» Ей не его, а денег было жалко. Он подрабатывал где-то грузчиком. Это он-то, такая умница! Да его голове цены нет! А сейчас вместо сына – шелудивого пса привел – любить-то кого-нибудь надо. Любить же он, ой, как умеет, это Света знала очень хорошо. Как он ее любил! После него не встретила она ни в ком такого чувства – одна подделка, да похоть. Сколько раз уже пыталась она найти себе стоящего мужичка, все какое-то дерьмо попадалось. Не могла она принять жалкую имитацию вместо любви, тем более, не успев еще забыть чувств Кирилла.

«Может, еще не поздно? Выйду сейчас и поговорю с ним по-доброму. Он все поймет, он изменится, перестанет пить, и мы начнем все сначала», – лихорадочно шептала она, поглаживая виски, чтобы унять мучительную головную боль. Она пыталась обмануть себя в очередной раз, прекрасно зная, что ничего хорошего впереди ее не ждет, и самый лучший выход – развод. Квартира мужа, значит, не выгонишь его, и собаку он имеет право держать, завтра еще и пьяную бабу приведет, ведь не пускает она его к себе в спальню уже больше года. И ничего она не сделает, разве что – уйти может. Но куда идти, кто и где ее ждет?

Бабу он не привел, а притащил назавтра рыжую, с ярко-зелеными глазами облезлую кошку. Слышала Света, как называл животное именем ее матери – Фрося. Мстит, паскуда!

Так и продолжали они мучительное сожительство, ненавидя, мучая и изводя друг друга всеми доступными способами. А арсеналы разнообразнейших средств борьбы у обоих были нескончаемо богаты. Нетерпимость и злость одного к другому росли день ото дня. Она ненавидела его, совершенно опустившегося, и его тварей – плешивую собачонку и рыжую тварюгу-кошку, гадивших и пакостивших по всей квартире, для которых он беззастенчиво воровал продукты из холодильника, куда уже более двух лет не положил ни крошки. Для себя лично он не украл бы и ниточки.

Ненавидя жену всеми фибрами своей опустошенной души, он трогательно любил, холил, кормил животных, ухаживал за ними, нежно заботился: купал, причесывал, что, разумеется, не прибавляло ни красоты им, ни чистоты в доме, и выводило Свету из себя. Что более всего злило ее – его приветливое, дружеское отношение к четвероногим тварям, бесконечное терпение, с каким он с ними возился. Она нередко завидовала собаке, подслушивал у дверей в его комнату те ласковые прозвища, которыми он награждал это жалкое создание, иногда украдкой наблюдая, как любовно он ее поглаживает, целовал, особенно будучи вдрызг пьяным, умильно причмокивая от удовольствия все еще красивыми, капризно оттопыренными губами.

Да, природа не терпит пустоты. Все чувства, на которые он был способен, ранее принадлежавшие ей, теперь, за ненадобностью, из-за отсутствия детей, он отдавал таким же отвергнутым всеми собаке и кошке. А те, благодарные и отзывчивые, платили ему сторицей. Они сопровождали его в пьяных вояжах, вызывая зависть друзей-алкашей, также остро нуждавшихся хоть в чьей-то любви.

Светлана из последних сил терпела невообразимый бардак в доме. Зачастую, когда Кирилл напивался до бесчувствия, она брала небольшой реванш, выгоняя грязных тварей, испытывая от негуманного акта настолько острое удовольствие, словно тем самым сводила счеты с мужем. В такие моменты у нее появлялось настроение, и она пыталась хоть немного навести порядок в квартире, превратившейся в жуткую ночлежку. Твари обосновывались на коврике у входной двери и преданно ждали пробуждения любимого хозяина. Он же, слегка очнувшись от тупого забытья, и придя в себя, не обнаружив рядом своих друзей, приходил в страшное бешенство и буйствовал, неистово перебивая остатки уцелевшей посуды, которой давно уже не пользовался, и награждая жену эпитетами, столь мерзкими, и проклятиями, настолько грозными, что даже ей, закаленной за многие годы борьбы, становилось не по себе: исполнись хоть половина пожеланий в ее адрес, – гореть ей неугасимым пламенем в аду. Она выскакивала из дома, громыхнув входной дверью, а трио-оппозиция пировала победу, очищая холодильник и кастрюли на плите и переворачивая все вверх дном, устраивая в убранной квартире фантастический кавардак.

Твари ненавидели женщину намного сильнее, чем муж. Во-первых, чувства животных вообще сильнее, последовательнее, глубже и логичнее человеческих. Во-вторых, ненависть животных к ней зиждилась на их любви к Нему – несравненному, богоподобному господину, подпитывалась ею, вырастая в злобное чувство мести из-за ее надругательств над ними, всеми троими. Собака была покладистее. Она уклонялась от встреч со Светой, стараясь не попадаться той на глаза, но когда столкновение было неизбежным, женщина читала во взгляде животного такую лютую злобу и ненависть, что ее охватывал страх.

Кошка же, злобная мерзкая тварь, выводила Свету из себя по сто раз в день: гадила, где только возможно, – весь дом пропах ее пронзительно-вонючей мочой, лазала на стол, причем вовсе не для того, чтобы стащить что-либо съестное, а лишь затем, чтобы опрокинуть, разлить, разбить все, что попадется под лапы. Те проделки, которые раньше были на вооружении Кирилла, по-детски пытавшегося вывести жену из себя, теперь с удовольствием взяла в свой арсенал мести рыжая тварь с зелеными злющими глазами, горящими неистовым, адским пламенем, носящая имя ее матери.

Светлане иногда казалось, что она сходит с ума, ее стали посещать мысли о самоубийстве. Она понимала, что если выход не найдется, то произойдет что-то ужасное: одного из них ожидает либо сумасшедший дом или смерть. Случилось второе. В дом пришла смерть. Пьяного Кирилла, переходившего улицу в неположенном месте, сбила машина. Еще час удерживалась, едва тлея, жизнь в его ослабленном алкоголем теле, и безвременно угасла, не поддержанная более ни волей, ни желанием. Твари, сопровождавшие его повсюду, при переходе дороги оказались осмотрительнее и настороженнее, да и реакция их была быстрее, чем у их отягощенного винными парами хозяина: они остались живы. Три дня собака выла под дверью квартиры, куда отныне им был доступ закрыт, кошка лежала рядом с ним, злобно фыркая, чуть ли не кидаясь на беспрерывно снующих людей. Наконец, после погребения Кирилла этот кошмар закончился, – твари бесследно исчезли.

Сразу после траурных событийСветлана затеяла ремонт, горя единственным желанием – привести в порядок дом, в котором отныне она полновластная хозяйка, истребить дух и память о пребывании в нем злокозненных тварей, да и покойного мужа, извести все следы бытия, все запахи и ароматы постылой троицы. И однажды, движимая больше неловкостью перед приятельницами и соседями, неизвестно зачем интересующимися, ходила ли она на кладбище, чем душевной потребностью, отправилась туда.

Она уже успела немного отойти от ужасов последних лет – кое-что забылось, многое потеряло остроту, и ее иногда посещали даже чувства, близкие к сожалению, жалости, раскаянию по поводу неудавшегося супружества и рано оборвавшейся жизни Кирилла. Все чаще вспоминался он – молодой, любящий и любимый; кошмары же, предшествующие его смерти, она старалась вычеркнуть из памяти.

Светлана купила четыре гвоздики, с трудом вспомнив, какие цветы любил Кирилл, и пошла на кладбище.

После похорон прошло уже больше месяца: венки на могиле растрепались, цветы, вплетенные в них, выцвели и пожухли. Она постояла в задумчивости и нерешительности, не зная, убрать их или оставить. Решила убрать, и рьяно взялась за работу. Но не успела приподнять и первый венок, как внезапно услышала злобное шипение. Вздрогнув, Светлана выпрямилась и огляделась: меж наклоненноми друг к другу венками, образующими подобие шалаша, притаилась отощавшая рыжая стерва с лихорадочно-злобно горящими глазами. Стоило женщине сделать резкое движение, кошка, несомненно, впилась бы ей в горло. Оцепеневшая Светлана попятилась, как вдруг сзади послышалось рычание. Резко обернувшись, она увидела облезлого, исхудавшего «Алкаша». Оба стража были на посту, ревниво охраняя покой любимого, незабвенного Господина. Волосы женщины встали дыбом. Как уйти отсюда, если при малейшем движении одичавшие, озлобленные твари бросятся на нее? Медленно, с опаской оглядываясь, отступая, она двинулась в сторону. Твари никак не отреагировали на ее маневры. Ага, значит, ее не пускают только к могиле, не разрешают дотрагиваться до венков, а уйти ей дозволено. Не чуя ног под собой, кипя негодованием, Светлана покидала кладбище. Этот визит всколыхнул в ее душе, словно камень, брошенный в омут, все темные мгновения и черные дни, канувшие в небытие, которые она считала уже давно погребенными, вместе с останками покойного мужа. Ей казалось, что все превратилось в прах и тлен.

Прошло лето, затем осень. Света, переборов свои опасения, собралась навестить могилу Кирилла. Больше полугода она не была там, а завтра, в воскресенье, был его день рождения. Она должна обязательно сходить, иначе будет не по-христиански. Тем более, его юбилей: сорок лет исполнилось бы бедняге, – мог бы жить да жить.

Проснувшись, Света увидела, что все вокруг белым-бело: ночью выпал снег. Ну что за беда! Это не помешает ее планам, надо только теплее одеться. Она рано вышла из дома, чтобы поскорее выполнить свой долг и избавиться от тягостного, неприятного мероприятия. Быстро и удачно, в пустом автобусе, добралась до кладбища. Ворота царствия мертвых были еще закрыты: она оказалась первым посетителем. Ни одной тропинки, ни одного следа на девственно-нетронутом снегу.

Свете стало немного не по себе – она зябко сжала плечи, ощутив вдруг неизъяснимый озноб – одна среди могил. Но не повернешь же назад! Набравшись решимости, преодолев внутренний протест, она продолжала свой путь. Приближаясь к могиле мужа, она, однако, увидела вокруг следы… Дрожь ее стала невыносимой, она остановилась, не зная, что делать: вернуться или идти дальше. Еле передвигая ноги, пошла вперед. Чем ближе к могиле, тем гуще было натоптано. У могильного холмика ее ожидали две пары болезненно-горящих глаз на неузнаваемо отощавших мордах дрожащих от холода и голода преданных покойнику тварей.

Женщина остановилась, боясь подойти к ним ближе. Могила и все пространство вокруг нее были усеяны пустыми бутылками, их силуэты угадывались под небольшим еще слоем выпавшего снега, несколько лежало поверх него, – видно, недавние.

– Алкаши, что ли, приходят сюда пить? Вероятно, вспомнили, что у Кирилла день рождения, ведь столько лет отмечали вместе. Погоди, здесь же лежат свежие бутылки, не могли они так рано прийти, тем более человеческих следов не видно. – Светлана терялась в догадках, стоя поодаль, не решаясь приблизиться к могиле. – Господи, да ведь ворота были закрыты… – Вдруг ее осенило: конечно, алкаши, только не те, о которых она подумала, – это «Алкаш», верный и преданный друг, собирает со всего кладбища пустые бутылки и стаскивает сюда – дань любимому хозяину!

Женщина вспомнила, как Кирилл учил собаку брать в пасть, а затем и переносить сначала пустые, а после длительных тренировок, и полные бутылки, как он радовался, кода «Алкаш» делал успехи, с какой гордостью демонстрировал искусство собаки своим собутыльникам. И вот: «благодарный ученик – любимому учителю»! Пес, длительное время наблюдавший жизнь хозяина и видевший, как мертвецки пьяному, неподвижно лежащему в алкогольном дурмане, Кириллу помогала встать на ноги всего одна бутылка, решил, что и сейчас необходимо то же лекарство, чтобы тот восстал из мертвых: великое множество собранных здесь бутылок – многочисленные, неустанные попытки спасти друга.

Светлана задыхалась от переполнявших ее чувств, из ослепших глаз ее лились слезы. Отвернувшись от пронизывающего ветра, она вытерла мокрое лицо и попыталась успокоиться. Затем бережно вынула из сумки цветы, наклонилась к изголовью могилы, разгребла варежкой снег… Под ним лежала огромная дохлая крыса. «Господи! Рыжая тварь принесла и свою лепту – самое драгоценное, что у нее было!» Судя по исхудавшим, запавшим бокам животных, такое лакомство было не часто доступно им, но твари свято блюли долг верности: жертвоприношение их божеству осталось неприкосновенным. Даже подыхая с голоду, они не тронули то, что принадлежало Ему. Горькие мысли проносились в голове Светланы, мгновенно вытесняя одна другую. Они будто озаряли мрак ее души, освещая и очищая ее, делая способной к восприятию нежданного наития, вместе со снегом опускавшегося на нее свыше.

Она рыдала, уже не сдерживаясь, кусая губы и кляня себя горько и искренне. «Как умел любить Кирилл, как умел вызывать ответное чувство! Если даже твари так преданно любят его и после смерти, то что же я, неужели хуже их? Оказалась недостойной любви мужа и даже этих… животных: Неужто я – такое чудовище?»

Хорошо, что на погосте никого не было в эту раннюю пору, иначе людей испугал бы полный невыразимо-мучительной тоски крик-вопль, вырвавшийся из груди рыдающей женщины. Единственными свидетелями ее отчаяния и раскаяния были безучастные твари, которых ее горе не тронуло, они оставались равнодушными и по-прежнему настороженными, – не доверяли, не верили ей.

А Светлана не плакала даже, а выла – долго выла, не стесняясь, вслух: ей было все равно, что подумают окружающие, – она только сейчас по-настоящему поняла, что навсегда потеряла любимого человека, лишь теперь осознала воистину, сколь велика и невосполнима была ее утрата. Только в этот момент она хоронила и горько оплакивала мужа. У нее болело сердце, грудь разрывалась от теснивших ее рыданий и стенаний. Убитая горем вдова выла от невозможности вернуть, исправить, изменить, от безысходности и несправедливости Судьбы.

И «Алкаш», уловив в ее отчаянных стонах боль и горечь, учуяв нотки искреннего, глубокого раскаянья и тоску звериного бездолья, вплел в погребальный венок музыки скорби о друге-хозяине свой тоскливый протяжный вой. То, что раньше, при жизни Кирилла, вызывало диссонанс, породило сейчас гармоничный траурный дуэт: извечный женский плач сплетался-сливался с горьким воем – плачем брата человеческого. Из-за креста глядела на них облезлая рыжая Фрося, и в ее зеленых, печальных глазах блестели скопившиеся за весь ее горький кошачий век невыплаканные слезы. Любовь к Кириллу разделила их, сделала врагами, смерть его примирила и соединила их в скорбное сообщество.