Что хочет автор. Литературные конкурсы

Сколько раз в жизни Вы встречали гениальных писателей, способных талантливо рассказать о любви? «Нисколько», - ответите Вы. Я тоже никогда их не встречал. Но людей, влюбленных друг в друга, видел множество.

Каждый из них произносил слова любви. Скупые и пышные, пошлые и застенчивые, неумелые и профессионально театральные. Еле слышным шепотом или в крик на весь мир.

Воин, поэт или слуга - нет разницы. Слова любви, скупо слетающие с языка, подгоняемые мыслями, ровняют всех. Здесь нет волшебства, просто чувства, которые мы начинаем испытывать, меняют наш взгляд на все вокруг.

Мы влюбляемся. Это так просто и так сложно. Кто этого не испытывал? Пусть в юности или на закате жизни. Каждый раз кто-то, до сих пор незнакомый, вдруг становится неизмеримо необходимым для счастья, и мы говорим ему самые нежные, самые восхитительные слова, на которые способны.

Чувства и Мысли - вот виновники и родители слов, сказанных нашим любимым. А сколько их так и остается в наших сердцах.… Сколько раз мы понимаем, что словами не передать тех цветов, в которые окрашена наша любовь? И тогда они остаются невысказанным криком в глазах, в бессонных ночах… в разорванных облаках…

Эта история о людях, которые говорили на том же языке чувств, что и многие миллионы влюбленных…

Эта история о той страсти, которая НЕ БЫЛА обличена в слова и во многом осталась в ПЕРЕЖИВАНИЯХ. Глубоко. В душе…

Итак, не чти, если ты не любил… хотя бы когда-то…

Почему мы ночью думаем не так, как днем? Солнце садится, уводя за собой дневные заботы, и нас посещают уже не те мысли. Как только ночь крадет у дня наше зрение, мы начинаем погружаться в себя. Наступает время, когда хотел бы спать, но не можешь. Когда мысли выпиливают кирпичи в памяти и нечем их отвлечь. Именно тогда понимаешь, почему Демокрит вырвал себе глаза. Они отвлекали его. Не позволяли свободно мыслить.

Никто из обычных людей не поймет Его. Обычные люди ночью спят. Кроме тех, кому судьбой не дано жить обыкновенной жизнью. Они обречены жить иначе, жить по ночам. Они обречены думать о том, о чем иногда думал Сергей…

…Поговорить не с кем. Может даже и к лучшему. Зачем пугать нормального человека. Пусть лучше буду говорить с этим Не С Кем. Получится почти как в дурдоме, но что делать. Итак, эй ты, Не С Кем!!! Что ты знаешь о своем сердце? Думаешь, в нем живет душа? Быть может. Я решил проверить…

…Ночью я раздвинул ребра, оторвал куски мышц и вырвал свое сердце. Брызнувшую кровь, обтер тряпкой попавшей под руку и ею же заткнул дыру в груди…

Теперь это не сердце, теперь это кусок мяса. Я бросил его на стол, пускай стынет. Пусть лежит и бьется в такт нервно дергающейся стрелке часов. Такой уродливый, с пенящейся кровью у оборванной аорты...

От остатков сердца идет такой жар, что даже стол покрылся испариной… Клапаны хрипло толкают воздух, выплевывая последние капли крови… Они падают на обвитую венами поверхность, все еще бьющейся плоти…

Я протираю затуманившийся взгляд. Оцепеневшими, сузившимися от боли зрачками смотрю на этот уже чужой кусок тела. Без него бледнеет кожа, сохнут губы, а капли крови, как слезы… капают тихо, безмолвно и так страшно…

Что это? Кажется, сердце плачет об ушедших когда-то секундах, днях, годах…

Такие кошмары рождаются даже не во время сна, а где-то между бредом бессонницы и реальностью бытия. Лоб покрывается влагой и противно холодеет. Волнение сжимает грудь и тогда… Сигареты до утра, до обожженных огоньком пальцев. До булькающего хрипа в легких, до желания убежать от настоящего. До желания, отыскать тот момент в прошлом, когда все начиналось. Когда, может быть, что-то можно было изменить. Но изменить конец, не меняя начало невозможно, и Сергей мучительно рылся в прошлом тыкаясь в засевшие в голове даты. Одна из них запала намертво. 1960-й. Двадцать шестого августа…

Утром Иван Антонов нашел записку в палатке инженера отряда Федора Чупрова: «Схожу в горы. Буду крайне осторожен. Вернусь здоровым и невредимым. Я должен! Я обязан видеть Чагина и его друзей». Вначале записка показался Антонову беззаботной, но последняя фраза звучала как-то нервно, почти кричаще.

За два дня до этого, Виктор Чагин повел свою группу на пик Сталина. Федор Чупров умолял взять и его на штурм, но Чагин был неумолим: «Нельзя. И довольно об этом». Другого ответа и быть не могло. Острый гребень, как лезвие огромного ножа и огромная высота в 7495м на их маршруте, способны сделать любого мужчину слабым и безвольным. Но силы - это не главное. На такой высоте появляется равнодушие к жизни, как у глубокого старика, которому уже нечем дорожить на этом свете. Это страшнее, чем холод, голод, жажда. А Федор Чупров, новичок. С альпинизмом он знакомился впервые.

Антонов перечитал записку, его охватила бессильная ярость. Теперь необходимо было бежать за Чупровым, искать, спасать - ведь он ушел на верную гибель. Но кому бежать? В лагере остались только трое: он сам, повариха и радист. И на подходе ни одной экспедиции. Идти самому? Еще одна бессмыслица, в одиночку спасти человека в горах невозможно!

Оставался только один выход: «Всем!!! Всем!!! Всем, кто на склоне!!!» - забило тревогу радио. На связь вышла группа альпинистов, возвращавшихся с восхождения. «Не теряя времени, необходимо немедленно начать поиск», - приказал Антонов. Но какие могут быть приказы в горах, когда на весах либо твоя, либо чужая жизнь. Здесь приказы излишни. Безмолвие высоты скупо даже на слова… Альпинисту и так все ясно… «Искать надо! И точка!!!»…

Началась поисковая операция теми силами, что имелись. Через три дня к ним присоединился и отряд Чагина, вернувшийся после успешного штурма пика. Обе группы – усталые и голодные, еще несколько дней прочесывали ледяные переулки и тупики. Кричали, звали, но голоса бились о скалы и затихали в пропастях.

На леднике Беляева нашли окурок сигареты и консервную банку, вскрытую лезвием толстого ножа. «Его», - определили друзья, «Такой был только у Федора». Больше следов не было. Горы равнодушно молчали. Чуть пригрело солнце, еще усложнив поиски. Подтаявшие ледяные глыбы начали срываться вниз, открывая новые зияющие провалы трещин и намертво запирая старые. Надежды больше не было. Скорее всего, в одной из таких ледяных могил был погребен человек, неделю назад оставивший лагерь...

Родился Федор Чупров далеко от Памира, на Алтае, в такой глухомани, что о Советской Власти там знали только понаслышке. Ходили слухи, что на самом перевале, кто-то намалевал надпись - «ЗДЕСЬ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ». Скорее всего, это было байкой, но, как говориться, в каждой шутке есть доля правды. И действительно многое в этой деревне больше походило на выдумку, чем на действительную жизнь.

За этим самым перевалом, в долине перед хребтом, притаилась небольшая деревенька, Санаровка. Зимой, когда снег шел по нескольку дней, единственная дорога, ведущая в город, закрывалась на недели. Найти более менее трезвого тракториста, было проблемой и в райцентр можно было попасть только пешечком.

Люди там жили предельно открытые и не склонные к компромиссам. Если они хотели работать, то работали. Если хотели, охотится – охотились. Если хотели пить – пили. Да так пили, что обычному человеку, не сибиряку, просто не выдержать. Прямо как в первый и последний раз. Хотя, впрочем, там многое в жизни делалось действительно единожды. Один раз женились, один раз строили дом, забор, баньку. Лет так через двадцать все это худилось напрочь, но ремонтировать уже было не кому. Спивались мужики.

Федор Чупров особо то не отличился, все было путем и как у всех. Как он любил говорить: «Женился по любви, и на Любви». Соседскую девушку - Любой звали. Сельчанами, сообща сруб подняли. Через год сын-первенец родился. Пили-праздновали неделю.

С обычаем недельного запоя, по поводу рождения ребенка или по случаю выдачи зарплаты, в Санаровке никто даже и не боролся. Попросту некому было, ибо пили все, от мала, до велика. Старики и подростки. Мужчины и женщины. Единственный мент, участковый и председатель совхоза. Словом все.

На добрую неделю жизнь в деревне замирала. Не везде конечно. В поселковом магазине она наоборот необыкновенно оживлялась. Водка торговалась рекой, пока не пропивалась вся получка. Мычали не доеные коровы, блеяли не поеные овцы, кудахтали не кормленые куры – все было бесполезно. Не до животины в урочный час, когда народ зарплату в загул потреблял.

О работе никто и не вспоминал - не принято было. Пили до тех пор, пока либо водка не кончится - либо деньги. На работу выходила, разве что, продавщица магазина. И то только из страха за свою жизнь. Однажды проспала и вовремя на смену не заступила, так кузнец, Паша Стеблев, в ее хате дверь вынес и за волосы, в ночнушке потащил в сельмаг водку отпускать. Он вечером проиграл в карты ящик водки и до обеда должен был с Витькой Жерехом рассчитаться. Полуголая, растрепанная и насмерть напуганная Надя продала ящик и помчалась домой одеваться, оставив за себя на минутку зашедшую подругу, а довольный Паша поволок ящик в хату.

Хотя зря он сильно волновался за должок. Следующей ночью Витька Жерех его зарезал. Исподтишка, в открытую, шансов у него не было, здоров был кузнец. Вот он уже за полночь улучил момент, и пузо кривым ножом вспорол. Пашка кишки в охапку сгреб и до утра стонал на лавке. Участковый тоже был, порядком выпивши и сказал, что в ночь в больницу не повезет. Мол, Стеблев, бугаина здоровый, и до утра дотянет. Заодно, припомнил ему учительку, которую Павел отбил у мента года полтора назад. Так оно и случилось - до утра Павел дотянул, но не более. Поутру представился, а Жерех, как водится, подался в бега. Романтика…

Частенько, на второй-третий день запоя, соседи вспоминали старые распри и, то и дело, в деревне возникали стихийные перестрелки. Причин тому было множество – кто-то, у кого-то, чего-то, когда-то спер или собирался спереть. Теперь вспомнил, и обидно стало. Если за столом сидели, то сначала кулаком в лоб, а потом уж по своим избам за винтарями и там начиналось веселье.

Причем никто вмешиваться в спор не спешил. Кому до соседских склок дело есть? Участковый ничем не выделялся из общего количества пассивных зрителей. На события реагировал плохо, а точнее и вовсе не реагировал. Не было смысла, все равно в одиночку управы на мужиков не найти, да и боялся он. За последние лет десять, в селе четверо участковых было застрелено, а один зарезан. Причем убийцу нашли только один раз. В остальных случаях стреляли из леса, а это гиблое дело для следствия. Свидетелей нет, улик тоже толком нет. В селе, где половина народа сидевшая, а вторая, грубо говоря, собирающаяся сидеть, трудно было ожидать особой любви к ментам и на помощь следствию рассчитывать не приходилось. Разве что женщина какая могла по доброте душевной следаку чего-нибудь подсказать. Да обычно без толку.

Женщин в селе было гораздо больше, чем мужчин. У кого муж сидел, у кого в тайге сгинул, а у кого просто сбежал. Всякое бывало, вот и приходилось женщинам самим воспитывать детишек. А это всегда не просто, а в Санаровке и подавно.

Оставшись без мужа, Люба Чупрова сильно тосковала. Горе, по местной традиции, запивала водкой. Понемногу так засосало, что через пару лет спилась напрочь. Из запоя не выходила неделями. Работы постоянной лишилась и бродяжничала месяцами.

Когда отец погиб, Сергею Чупрову не было и года. Отца он не помнил, мать много о нем не рассказывала, мал был еще, и, пожалуй, больно было ей мужа вспоминать, а о гибели его и сама толком ничего не знала. В экспедиции он числился пропавшим без вести. Опять же, много ли спьяну расскажешь. В память о нем остались четыре черно-белых фотографии и несколько писем, написанных им из экспедиции. В каждом из них он обещал вернуться поскорее. Сергей много раз перечитывал письма, хотя знал их почти наизусть. Его интересовало обещание отца, Федора Чупрова, вернуться. Однажды, когда мать в очередной раз пыталась бросить пить и была трезвой, он спросил ее:

- Мама, а взрослые могут врать?

- Нет, сынок, не должны.

- Тогда скажи, папка мог врать?

- Нет, Сереженька, он никогда не врал.

- Тогда он обязательно вернется. Обязательно! Вот здесь же он пишет «вернусь здоровым и невредимым»…

В такие моменты мать прижимала сына к груди и жутко корила себя. Сквозь слезы обещала бросить пить, но без водки обычно держалась всего два или три дня. В тот раз на четвертый продала за три бутыли самогона, срубленную еще покойным мужем баньку, и опять покатилось.

Сергей оставался на попечение соседке Варваре Орловой, тоже вдовы, у которой был сын Саша, ровесник Сергея. Ей в жизни повезло чуть больше, и кроме сына, судьба наградила ее еще и мужем - балахманным Васей Немцевым, с которым она сошлась после смерти отца Саши. Тот замерз на охоте, провалившись под лед в проталине ручья.

С отчимом Сане здорово повезло. Вася обожал детишек и частенько развлекался, занимаясь воспитанием. Обычно с похмельем в нем просыпался подлинный «Макаренко». Детишки еще спали на печке, а пьяный Васек доставал дробовик и начинал садить из него в потолок над печкой. Особо радовался, когда перепуганные насмерть ребятишки, высовывали вихрастые головы из-под одеяла и сквозь всхлипы просили больше не стрелять. Но того забавлял заикающийся лепет мальчишек, и он ржал, как конь.

Мать пыталась защищать детей, но Василий брал ремень и до синевы лупцевал Варвару. Если патронов было много, и мать не унималась, он запирал ее в бане, а потом продолжал дырявить потолок в горнице над ребятишками. Мальцы, с заложенными от грохота ушами, в ужасе забивались в дальний угол и дрожали под летящими с потолка щепками, пока забава не надоедала Немцеву или не кончались патроны.

Пока друзья были маленькими, Васе все сходило с рук, а когда чуток они подросли, стали караулить Ваську, когда тот упивался в сосиску. Брали самые большие палки, которые могли удержать и молотили его нещадно, с трудом удерживающегося за плетень. Мужик просыпался утром весь в синяках, недоумевая, кто же это мог его так отходить, от чего зверел еще больше.

А, еще чуть повзрослев, они перестали ждать, когда Вася Немцев напьется, и вдвоем стали молотить его там, где и ловили. С полгодика Васька терпел унижение, а потом понял, что Орлы, как звали в деревне Серегу с Саней, просто забьют его насмерть. Тем более что вот-вот должен был освободиться, после четвертой отсидки, старший брат Сашки Орлова. А это вовсе, сводило на нет, все надежды остаться в живых. По весне он слинял, забрав с собой старый дробовик и шубу матери. Больше его в Санаровке никогда не видели…

Чуть позже умерла мать Саши - Варвара Николаевна. Ребятишкам было по двенадцать. Перед похоронами гроб с покойной лежал в доме. И толи от брошенной папиросы, а может от уголька из печки, занялся пожар. Ребята сидели у председателя совхоза в тот момент. Побежали домой. Саня закрыл лицо тряпкой и кинулся в горящую избу. Сгоряча, держа гроб с матерью всего одной рукой, он выпрыгнул с ним в окно, как будто он был пустым, без покойницы. А когда отошел от шока, то без чужой помощи с земли поднялся не смог. Отыграли поминки и через неделю, участковый отвез детей в Горно-Алтайск, в детдом.

Мать Сергея обнаружила пропажу сына через два месяца, когда вернулась в деревню из очередной прогулки. Кинулась к участковому, а когда тот сказал, что «сын в детдоме уже два месяца и что она не мать, а гавно» - с ней случилась истерика. Она снова пообещала бросить пить, поехала в город и забрала сына и Сашу домой.

Не пила действительно целый месяц, устроилась на работу в совхоз, даже получила первую зарплату. Но на первой же получке сорвалась в такой запой, что не вышла из него, ни через плановую неделю, ни через следующую. А на после третьей, беспробудной уехала на попутном тракторе в райцентр и как обычно пропала. А еще через неделю участковый, посоветовался с председателем и снова отвез подростков в детдом.

Детдом был не совсем обычным. На Алтае, где каждый второй имел судимость, а каждый третий рецидивист, вообще жизнь имела свои особенности. Множество высыльных, оставаясь на постоянное место жительства, дополняли картину. В таких условиях рождались и воспитывались местные дети. А оставшиеся без присмотра, попадали в самую гущу бандитско-тюремных отношений, очень быстро перенимая самые резкие формы общения. А так как «среди волков жить – по волчьи выть», то и детдом во многом напоминал больше тюрьму для малолетних.

Управлять детьми, в таком заведении, конечно же, было крайне сложно. А чтоб хоть как-то поддерживать дисциплину, за любые провинности детей лишали еды, били и сажали в «карцер», как называли темную и сырую кладовку в полуподвальном этаже. По сему находиться в нем ребята старались только зимой, когда от лютых морозов больше укрыться было негде. Осенью, хоть и с неохотой, они сами приходили - там все-таки было тепло и худо-бедно, но кормили.

А весной, когда для сна уже можно было использовать нетопленные бани, сарайчики, и другие подсобные помещения ребятня бежала из детдома целыми ватагами. За побег наказывали жестоко, обещали обратно не пускать, но осенью все равно принимали вновь. Ну не звери же - на улицу не выкинешь, дети все-таки, хоть и трудные.

В самом детдоме бытовала практика сезонных путешествий. То есть даже не практика, а своего рода бравада. Это была особая гордость, попутешествовать за лето без денег, как можно дальше и шикарнее. Серега с Саней имели в своем активе три таких путешествия. Одно во Владивосток, одно в Махачкалу и одно в Киев.

Самым обидным оказалась Махачкала. Там били сильно. За воровство. Когда они туда добрались, уже начало холодать, а зимней одежды и естественно денег на нее не было. Способы приодеться, мальчишки применяли разные - в Махачкале использовали один из них. Зашли в городскую баню якобы помыться, присмотрели прикиды по размерчику и, пока владельцы одежек в парной млели, нахлобучили теплые куртки, влезли в ботинки и дернули поскорее. Все бы ничего, да Саше ботинки достались огромного размера. Когда за ними погнались, стали сваливаться, он споткнулся, подвернул ногу и покатился. Серега его за грудки и тащить, но куда там – догнали через пол квартала.

"Даги" били не по детски. Вовсе не смотрели на то, что мальчишкам всего то лет по четырнадцать-пятнадцать. А, в общем, еще и повезло – по мусульманским обычаям могли и руку за кражу отрубить, а так только в милицию сдали. А менты из отделения сразу в больницу. Там подлечили синяки и отправили путешественников снова на Алтай.

Это была его последняя зима в детдоме, весной исполнилось шестнадцать. Тем летом, на пару с закадычным другом детства, Сашкой Орловым, Сергей устроился на работу пастухом в совхозе. Дежурили понедельно. Неделю в горах со стадом - неделю в долине, в деревне. Через месяц у Сани случился приступ аппендицита. Его отвезли в районную больницу на операцию, а Сереге дали нового напарничка, на редкость доброго типа.

Сменщиком Сергею достался «добряк», Толик Булиев. Осенью он «откинулся» после пятнадцати лет за двойное убийство. Полтора десятка лет назад он застал свою подружку с приятелем за сладострастным грехом. Башку затуманило. Схватил два ножа и обоих порешил. С ножами он не расставался - ножны были привязаны к ногам на месте брючных карманов, а руки, по привычке все время носил в карманах, держа на рукоятках ножей. Чтоб всегда наготове были. Вот и «пригодились» так сказать.

Ненавидел он, похоже не только людей, но и животных. А особо жутко свою рабочую кобылу. Бил ее нещадно, за что и она платила ему той же монетой. Не давалась оседлать и, Толяну приходилось по пол дня ловить ее в начале своей смены. А когда все-таки удавалось заманить животину – отыгрывался на ней от души. К концу недели бедная скотина, больше походила на скелет обтянутый кожей, густо покрытый шрамами и подпалинами, чем на рабочую лошадь.

Серега несколько раз предупреждал его, чтоб над животным не измывался, а тому нипочем. Знай себе дубиной обхаживает коняку. И вот, во время очередной сдаче смены, Серега, пересчитав стадо, увидел кобылу сменщика без ушей. Спекшаяся кровь залила ушные впадины. А сама голова была покрыта глубокими порезами. В порыве мести за особо длительную ловлю кобылы, Толян отрезал ей уши, а так как животное от боли бодало головой, то изрезал ей всю морду.

Сергей в сердцах вытянул ногайкой живодера. Тот вытащил руки из карманов - в каждой из них сверкнуло по ножу. Началась драка. Пару раз Сережа увернулся, но одним из следующих махов нож пропорол бедро. Он упал и покатился по склону в сторону палатки. Толик бросился за ним. Возле самой палатки лежала двустволка. Сереге просто повезло, что она была заряжена. Подскочивший почти вплотную Толян замахнулся, но уперся взглядом в торчавшие в него два ствола: «Брось винтарь, гаденыш…»

У Сергея не было времени на разговоры, он отрицательно мотнул головой и через мгновенье грохнул выстрел. Толяна отбросило назад - рубаха густо забагровела кровью. Сергей выпустил из рук ружье и приподнялся. В нескольких шагах от него корчился Булиев. Прихрамывая, он подошел вплотную посмотреть на раненого. Опустившись рядом с ним на здоровую ногу, он разорвал насквозь промокшую от крови сорочку. Вся грудь была в мелких дырочках от некрупной дроби. Патрон был на птицу.

«Может и выживет», - успел подумать Сергей, как в тот момент, очнувшийся или притворявшийся мужик, ударил в грудь, оставшимся в руке ножом. Серега инстинктивно успел повернуться, и нож попал в плечо, насквозь пробив его. Лезвие не задело кость и легко вышло наружу. От удара и неожиданности он дернулся назад и упал на спину. Чуть оживший Булиев пытался встать на ноги. Сереге это удалось раньше. Он повернулся к палатке, возле которой оставил ружье, но на его пути лежала колода с воткнутым в нее топором. Он схватил его скользкими от крови руками и замахнулся. Почти вставший Толян зашипел: «Брось топор, сученыш. Потрох выну…» и снова попытался достать его ножом. На раздумья времени не было, Серега сделал шаг в сторону и резко рубанул топором по голове…

Лезвие было острым. Застряло глубоко в голове. Толян рухнул сначала на колени, а потом и лицом вниз…

Серега тоже откинулся на спину, переводя дыхание. Чуть погодя попытался встать, но не смог. Из ран шла кровь, особенно из бедра. Он снял пояс, перетянул ногу и, как мог, попытался перевязать ее. В расход пошла запасная сорочка. Бинтов у него не было. На плечо уже сил не хватало, и он просто обмотал рану остатками рубашки.

Начало смеркаться. Обессилевший Сергей пытался оттащить мертвого напарника с поляны. Протащив его метров с пятьдесят, он лег рядом. Голову закружило от потери крови, он потерял сознание.

Когда очнулся, мертвеца рядом не было. Он поднялся и оцепенел – сначала подстреленный, а потом зарубленный Толян шел на него из темноты. Он начал шарить вокруг в поисках ружья, или топора, но они остались возле палатки. А фигура все приближалась…

Через несколько шагов он понял, что это не Булиев вовсе, а его друг Саня «Орел». Он уже поправился после операции и решил попасти стадо за компанию с другом. Сам еще будучи слабым, он потихоньку доковылял до стоянки. Когда увидел картину - сразу все понял. Попытался привести в чувство друга, но не удалось, и тогда он потянул труп к каменной осыпи на краю поляны. Там скинул его под оползень и присыпал грудой камней, чтобы звери не вытащили наружу. Грузил камни с пару часов. Чем больше гора будет, тем лучше. У медведя нюх великолепный, особенно на тухлятину. Он ее обожает больше, чем свежее и чует за версту. Обычно, когда добычу задерет, то специально землей присыплет, и только через несколько дней к ней возвращается - лакомится.

Саня так умаялся, что у самого пару швов от операции разошлись, и рана стала кровоточить. Как раз к тому времени, когда он управился с похоронами, очнулся Серега: «Ерунда, Серый», - успокаивал Саня. «Утром переберемся на новое стойбище. Это место фиг кто найдет. Да и искать то толком не будут. Некому». Действительно в тайге всякое бывает. А сам участковый в тайгу носа даже не думал совать, так что расследования можно было не опасаться.

Утром Саня как мог – зашил распоротое бедро Сергею, а после снялись со стоянки и отвели стадо на десять километров южнее. Оставив друга в палатке, Саня съездил в деревню и привез бинты и аптечку, спертую из рейсового районного автобуса, пока водитель ужинал.

Через пару дней Сергею полегчало, лихорадить его перестало, и он смог толком рассказать другу что произошло: «Ты понимаешь, Орел, если бы не я его - так он меня. Понимаешь», - оправдывался Серега. «Да какая разница, Серый. Раз замочил его – значит, выхода другого не было. Я так понимаю. Туда ему скотине и дорога».

Председателю через неделю с удивлением заявили, что напарник смену принимать не явился, чему тот особо и не удивился: «Сезонщик. Да еще и на поселении был, после освобождения - чего с него взять…»

Раны у Сергея заживали как на собаке, так что к зиме остались лишь грубо зашитые другом рубцы. До расследования дело не дошло. Возбуждать некому было. А без заявления уголовное дело не откроешь, да и кому «висяк» нужен?

До армии оставалось два года. Ребята устроились на мараловую ферму. За оградой следить. Маралы-самцы разбивают любую. Выберет себе столб и колотит в него башкой с разбегу, пока не завалит. А в провал за собой и часть стада уведет. Тогда на лошадей и в погоню, бывало и на целую неделю. Весной панты резали. Дядя Валера, бригадир научил теплую пантовую кровь пить. От нее хмелеешь, как от водки, только вместо вреда - польза…

Следующей весной забрали друзей в армию, в погранвойска. Попали на заставу на Памире. Когда служба подходила к концу, Сергей подхватил воспаление легких. Немного полежал в санчасти, но начались осложнения и его срочно отвезли в город в больницу.

В палате лежало восемь человек. Чупрову досталась койка возле окна, а рядом, на соседней, лежал бородатый весельчак-альпинист, тоже с воспалением. Стал рассказывать об экспедиции: «На Пик Коммунизма взошли. Из-за сильнейшего мороза я воспаление подхватил, а еще трое немного обморозились. Но это на обратном пути, а когда на вершине были, решили тур переложить. За годы жестоких ветров и бурь он малость подразвалился. Начали складывать заново. Раскидали снег, под снегом обнаружили камни. Стали складывать. И вдруг я как заору «Нашел!» Ребята все ко мне, окружили. Вот сколько ни ходи по горам, найти записку на пике – это особый трепет. Я достал из мешочка листок бумаги, исписанный неровным почерком. Пробежал глазами строчки, ничего не понял.

Не экспедиционная записка! Еще раз вслух прочел все с начала до конца: «Благодарю бога, сына своего Сережку и тебя, моя Люба-Любушка. А еще - Виктора Чагина за то, что дали мне силы дойти до вершины. Последние трое суток я ничего не ел и не пил. Федор Чупров. 5 сентября 1960 года». И чуть ниже еще несколько слов: «Прощайте, если что…»

Мужики, вы понимаете, горы не терпят дилетантов и не поддаются случайно. Их покоряешь годами. А тут вдруг и вот так неподготовлено, неожиданно. Мы отказывались верить, но факт – есть факт!!! Трещины и лавины пощадили его. А на последнем, самом трудном участке путь вперед указали ступени, раньше вырубленные штурмовавшими группами. На вершине он достал из тура записку, положил в мешочек свою. Сложить тур сил уже не хватало. Надеялся, что хватит на спуск…

Кто знает горы – говорит: «Возвращаясь, не радуйся спуску». Минуты, когда спадает напряжение, самые страшные. Любой неверный шаг может быть последним. Страховать некому. Не на кого рассчитывать было и этому, Федору Чупрову.

Конечно! Человек, не знающий гор, не мог выдержать такого колоссального напряжения сил. И даже справившись с подъемом, он не смог одолеть спуска»…

Мужичек, бухгалтер автобазы встрял: «А зачем? Ну, скажите! Зачем было туда лезть? Ну, идти на подвиг во имя Родины или во имя спасения друзей - это понятно. Но зачем смертельно рисковать просто так?»

«Ты знаешь Михалыч», - чуть помолчал Николай Седов, «есть такой ответ у альпинистов – «другие не поймут, а нам и так ясно». А если серьезно, то ответить непросто. Чаще всего те, кто спрашивает об этом, ждут «земного», конкретного ответа, но ответить на него коротко сложно. Да и вряд ли поймут те, кто его задает.

Понимаешь, есть в русском языке очень емкое слово – «одержимость». Иногда его произносят с легким презрением, а иногда - с уважением. И тогда понятие «одержимость» смыкается с более высоким и красивым – «горение». Именно в этом где-то бесстрашном, а где-то сумасшедшем племени живут и альпинисты. Для них что-то ценное спрятано за этими хребтами. На свете миллиарды людей, но только перед единицами из них гордые вершины готовы склонить свои головы. А, значит, нужно идти в горы! Нужно! Но иди во всеоружии – бессмысленная гибель никому нужна?

Вот он, один прошел по пути, о котором знал только понаслышке. Провел десять дней под ледяным ветром. Наверное, без спального мешка и палатки. В одиночку не под силу втащить такой груз на семикилометровую высоту. Без пищи и, что хуже всего, без воды, а в разреженном воздухе так мучает жажда! Теперь сами ответьте мне - кто он: герой или безумец?

Все молчали. Сергей встал с кровати, подошел к окну, и, не оборачиваясь, произнес: «Да никакой он не герой… Он просто мой отец»…

Седов был взволнован не меньше Сергея. Почти двадцать лет горы хранили молчание о гибели этого смелого человека. Никто, даже его сын не знал, что же с ним произошло. И вдруг, вот так все открылось. Это казалось почти фантастикой.

Сергей допоздна не спал. Думал. Это было как знак. Он рассказал Седову про спившуюся мать, про своего друга Саню. Про детдом и Алтай. Про то, что возвращаться домой толком не к кому. Мать он не видел уже года четыре, последний раз за два года до армии. В тот момент даже не знал, жива она или нет. По крайней мере, писем ему не писала.

После выздоровления, когда Седов выписывался, предложил Сергею с Сашей после демобилизации приезжать к нему в Питер. Чем сможет – поможет. Друзья так и сделали. Николай встретил, устроил на работу, увлек альпинизмом. Сказал: «у тебя любовь к горам, должна быть наследственной». Так оно и случилось. Горы заворожили и его и Саню Орла. Он так полюбил их, что казалось, нет больше места для еще кого-нибудь в его сердце. Но оказалось иначе…

(…избранные…)

Мокрые глаза осени печально смотрели им вслед сквозь ресницы падающих желтых листьев. Тонкая, как тростинка, фигурка жалась к его груди, утопая в ней. Капли дождя, немые свидетели, скатывались по щекам, волнуя своей схожестью со слезами. Очень бережно пушистыми руками листьев осень держала их сердца и заставляла трепетать при каждом дыхании…

Вовсе не ожидая от судьбы столь крутых поворотов, Сергей, неожиданно, как бы невзначай, встретил обыкновенную девушку. Раньше он не был готов позволить кому-то взять своё сердце руками и не испытать при этом боли. Но это произошло, и слова были не нужны, он всё увидел в ее глазах. Беззащитных, как первый подснежник, но изменивших многое в его мире. Мире, в котором злоба, копившаяся в нём годами, в один миг стала бесполезной…

«Пойдем со мной», - шептал он… «По краешку дождя..., чтобы нам достались и солнце, и ливень… Пойдем… По лунному свету..., по запаху цветов…, по холоду ожиданий…, по радости возвращений… Пойдем со мной»…

...Она молчала в ответ, но ему не нужны были ее слова, которые вслух… Ее мысли буквами глаз говорили гораздо больше...

«Это мгновение…», - пылали они, - «оно настоящее… Этот щебет синицы…, эта скамья в парке с облупившейся, когда-то яркой, краской… Эти лужи, в которых отражаются солнце и тучи…, мы ведь идем по краю дождя… Эти слова, срывающиеся с твоих губ, – они все о любви. Они настоящие… о том, когда ЛЮБИШЬ… О том, когда все мысли…, все слезы – во имя»…

Осень не могла любить сама. Любить - это привилегия людей. Избранных, правда, но только людей. Осень могла дарить любовь… Двоим… Хоть и заранее выбранным судьбой, но совсем не ожидающим от нее ни наград, ни наказаний…

Сколько себя помнил Сергей – столько он дрался. Дрался против всех. Сглатывал обиду вместе со слезами и соплями, вставал и снова лез в драку. Сражался даже с собой и терпел. На спор, чтобы доказать себе и другим, что вытерпит, жег угольком от костра пальцы, медленно прикуривая от него папиросу, не морщась и не дуя на обожженные места. Не жалея самого себя, он не испытывал жалости и к другим. Добро касалось его лишь украдкой, когда он спал и видел сны. Он был худым и дерзким. Смотрел, как волчонок, и огрызался. Иначе затопчут. Иначе об тебя вытрут ноги и заставят смеяться в ответ. Достаточно один раз дать понять, что ты не ответишь, что ты не укусишь.

…Вот открылась «стена». Их маршрут был «пробит» по нависающей плите. Весело блестели на солнышке уши шлямбуров, до которых ещё не добрались американские активисты, грозящие перекрасить все артефакты в цвет скалы. Слева, по щели, проложен маршрут-пятёрка. «Ерунда!» - подумал Серега.

Скалолазы выбрались на тропу. «Давай сегодня на перегонки», - предложил Сашка. Вспомнились детские тренировки на скорость: «Заметано! На чистку картошки! Проигравший забавляется сегодня кухней», - ответил Сергей.

Гонка началась. Вот уже под ногами Сергея десять метров отвеса. Нужно пролезть карниз. Зацепки крупные и частые. Но только вот без страховки как-то неуютно. Лишь отсутствие выбора заставило его продолжить подъём вверх.

А Саня как раз уже под карнизом. Изогнулся, взялся за хорошую «ручку» на «потолке». Откинулся на левой руке и потянулся к зацепке за перегибом. Не очень уверенно взялся. Оторвал правую ногу от стены и попробовал дотянуться до вертикальной расщелины выше карниза. Там можно было повиснуть, чтобы перекинуть ноги и упереться ими в стену выше карниза…

Серега обернулся. Он увидел под собой полную досады физиономию Сани. Тот безнадежно отстал и хрипел от напряжения. «Сейчас помогу», - сказал Сергей. Спустился по простому рельефу на метр вниз и схватил друга за левую руку. В этот момент его правая рука разжалась, и тело альпиниста маятником вылетело из-под карниза. Повиснув на руке напарника, Саша несколько секунд приходил в себя, без Сергея в той ситуации ему пришлось бы туго….

«Ты уж побыстрее там», - ласково пожурил Серега, - «до вечера тебя держать, что ли»? «Щас», - прокряхтел Саня, - «дай отдышаться».

Последние метры до вершины пробежали легко. Наверху посидели на скале, болтая ногами, и начали спуск... У подножия Саня предложил: «Ну, его, к черту, это ваше скалолазание. Погода-то какая! Айда купаться!». «Пошли! Картошку все равно вместе чистить придется», - ответил друг. И, затем, чуть помолчав, продолжил: «Домой охота. Ждут меня там». Саша недоуменно повернул в его сторону голову и молча удивился: «Раньше Серегу только силой с гор снять можно было. Чего это с ним?»…

Раньше Сергей часто смеялся над сопливыми вздохами и особой сентиментальностью, которой сопровождались увлечения его приятелей и знакомых. Он считал взгляды, жесты исполненные особого смысла, известного только двоим влюбленным проявлением или слабости или глупости, но не более. Да чего там греха таить, кто из нас хоть иногда так не думал. Сергей не был исключением, а когда встретил Её – пролился как вода.

И тогда, проведенные рядом секунды стали превращаться в драгоценности одним Ее взглядом. Сергею очень хотелось иметь шкатулку и складывать их туда. Про запас. На всякий случай. Когда ее не будет рядом. Но как накопить счастье впрок? Куда сложить улыбки и смех любимой. Где их взять потом, когда будет не хватать?

Ему хотелось укрыть Её своим телом от злых алчных глаз и мыслей, чтоб никто и никогда не испытал вкуса до безумия нежных губ. Вкуса, пьянящего радостью, как сон детства, дарящего ему столько сладостной, невыносимо приятной боли. Боли от счастья... Так не должно быть! Счастье не должно иметь боли. Но откуда она, такая сладкая и терпкая одновременно?!...

Предназначенные для Нее, он не произносил эти слова. Они рождались тогда, когда Ее не было рядом…

…Хочу погрузить ладони в бархат ночи, научиться слушать ветер и целовать звезды. Потом, когда-нибудь…, через тысячи лет, будем ли мы хоть иногда встречаться на перекрестках веков? Кому-то доступно купание в Вечности, я лишь собираю капли дождя в протянутую ладонь, как не пролитые тобою слезы… Моей единственной женщины...

Хочу… Расстегнуть душу…, погрузиться в аромат душной грозы или всматриваться в зеркало, в лица прохожих, в коньяк, в темноту... Терпкие поцелуи в пустоте не дают покоя… Если все потерять - кого винить?...

Солнце мое!... Если Ты нарисуешь мой портрет, то увидишь боль. Прикосновение войдет нежной занозой в запястье. Можно уйти и не оборачиваться. Но тогда где начало круга?...

Что можно знать о любви, пока сам не испытал? Не знала и Она, что чувства одновременно могут сжимать сердце в груди, так мягко и так сильно. Что есть Вселенная необыкновенной доброй силы, в которой она хотела бы раствориться запахом ночных цветов и светом звезд. Это все пришло вместе с НИМ. Вместе со словами для него, но также никогда ею не сказанными…

… Хочу стать частью твоих мыслей и твоего сердца. Ждать твоих искренних слов и тяжелых сильных рук, которые необъяснимо нежны, как порывы ветра. Ждать тебя секунду и вечность, ведь без тебя они равны, а значит Вечность - это не так уж и много!

Ждать и догонять. Говорят - это худшее, что может быть. И я так думала, но только до встречи с тобой… Ждать тебя - это радость. Ждать откуда хочешь и в любую минуту. Часами, днями, месяцами…

Ждать тебя, обласканного славой, успехом, завистью врагов. С удачей, которая стала тебе служанкой и повинуется одному лишь взгляду стальных глаз.

Ждать раненого и истекающего кровью, покинутого друзьями и удачей. Без будущего и надежды, слабого и больного… Любого, как начало нового дня, и неважно, каким он будет. Пусть он хмурится облаками или сверкает разъяренным солнцем, но пусть он будет, этот день. Я хочу ждать тебя таким, какой ты есть. Таким, каким ты будешь или станешь... Любым…

ОБУЧЕНИЕ ОЖИДАНИЮ…

…Ожидание пугает. Оно царапает душу, оно заставляет погружаться в бесполезный омут времени, дает намек на осознание вечности. Приходится считать узелки на бесконечной нити ожидания, скользящей за серебряной иглой судьбы… Где-то там, в долгом времени, танцуют ангелы на ее сверкающем острие. Иногда видишь их развевающиеся волосы и слышишь смех. Остается протянуть руку и дотронуться… Но они так далеко… Руки поглаживают теплую кожу бедер. Ощущаешь чье-то желание. Кто-то… рядом… Вот… твои ладони ощущают жар необходимого тебе тела... Но это так далеко… Это иллюзии… Просто ты обучаешься ожиданию…

А ждать приходилось часто и подолгу. Сборы. Восхождения. Больницы. Сергей не позволял Ей навещать. Не давал даже возможности, ибо никогда не говорил куда уходит и когда вернется. Он прекрасно знал, как это мучительно ждать, когда знаешь срок возвращения. И как бритвой по сердцу каждая минута задержки, ведь они, альпинисты слишком часто могли не вернуться назад…

... Группа уже прошла башню и спускалась по скалам. Серега Чупров пропустил Валерку Анина вперед, и тот ушел на всю веревку до снега. Саня Орлов с Олегом Тепляковым остались наверху, на пункте. Впереди были просто скальные плиты. Решили перевести дыхание и собраться с мыслями. Как будто они не готовились к дальнейшему спуску, а чего-то ждали… Несколько минут молчания получились почти ритуальными.

В тот момент, когда Сергей глянул вверх, над головой, в тумане, раздался неестественно низкий рык. Все почувствовали его одновременно. В страхе взгляды устремились туда и… Вот… Они появились. Тупые, почти смешные болванки из гранита, похожие на обезумевших зубров. За ними свора поменьше!!! Рядом укрытия нет, бежать некуда. Да и времени тоже нет. Оставалось только прижать к скалам и молить кому кого. Бога или удачу…

Стая небольших камней забарабанила по спине, отгоняя в ноги иголки страха. Спертое дыхание в ожидании конца!…Удар!!! Еще и еще. Все сметающий вихрь… Один из осколков побольше попал Сергею в плечо, сорвал с места и бросил вниз, куда-то в пропасть... Полет, удары, кульбиты. На мгновение глаза открылись и ухватили краешек неба и нереально живой поток безобразно прыгающих, несущихся огромных камней...

Его протащило по чему-то тупому, плоскому, затем натолкнуло боком на что-то острое. Несколько раз перевернуло через голову, и он заскользил по снежнику. Потом опять кутерьма, скалы и, наконец, неожиданное торможение.

После жутко длинных, нескольких секунд этой мельницы, в образовавшийся покой и неподвижность даже не верилось. Весь организм был потрясен до основания, до клетки, до мембраны. Сергей застыл на животе, головой вниз, широко раскинув ноги. Плохо ворочающиеся мысли не особо верили в реальность…

…Где я? Что со мной? Мозг работает, значит живой. Во всяком случае, так кажется. Но что с телом? Боли как таковой, как в обычной жизни, пока нет, значит либо умер, либо черт знает что…

…Ага!!! Появилось ощущение вываливающихся внутренностей из тела… Значит живой!!! …Попытаюсь встать... Получилось!!! Стою! Похоже, ноги не поломаны… Что-то мешает смотреть левым глазом. Кровь… Значит, где-то голова пробита… Смотрю поочередно глазами - вижу обоими… Уже удача! Руки сильно разодраны. Много мелких, но кровоточащих ран. Выплевываю слюну, крови нет - есть надежда, что легкие целы...

Сергей попытался сделать шаг и резко припал на ледоруб. Острая боль, в правом боку начиная от ребер и ниже к бедру, резанула тело, заставила сесть. Пришлось подождать пока мутные круги перед глазами перестали рябить, и зрение стало чуть резче. Боль не утихла, а свернула куда-то в живот. Сквозь дырку комбинезона, на боку, тоже сочилась кровь…

…«Видимо, сломаны ребра… И, может быть, поврежден таз... Черт возьми!... Нерадостно. Но пока не до этого»…

Наверху тишина. Промелькнула мысль: «Уверен, что таким камнепадом угробило всех наверху. Если это так – даром, что жив остался… Все равно не смогу в таком состоянии спустится самостоятельно вниз?»…

Раздавшийся сверху голос Сани для Сергея не многим отличался от Гласа Божьего: «Олег! У тебя нормалек?!... Серегу видишь?»…

… «Значит, уже двое живы!»

«Сашка! Сашка!» - заорал Сергей, превозмогая колющую боль в боку. Саня услышал и прокричал в ответ: «Серега, братан!!! Ты где? Живой?».

«Живой! Живой! А вы как, как Олег? Валерки не вижу», - отвечал Сергей.

Пока шла перекличка, из тумана, как привидение, на зеленом репшнуре появился Валера. Его, как и Саню, вообще не задело. Все отделались легким испугом. Саша сделал осмотр травм Сергея. Кровь шла из рассеченной брови и лба, больше на голове травм не было.

…«Не тошнит, значит, сотрясения нет. На боку кровоподтек. Нога в суставе свободно вращается во все стороны. Сидишь нормально, значит, тазовые кости целы. Уже хорошо… Ребрам больно, но что с ними, выясним позднее, дышать вроде можешь», - завершил «медосмотр» Саня.

ОЛЕГ сидел рядом и сочувственно наблюдал за процессом. Ему тоже досталось, но не так, как Сергею - камень попал по пальцам правой ноги и по груди, около левого соска, но не смертельно.

Еще немного посидели, приходя в себя, и двинулись в путь. Идти нужно было немедленно, пока все не разболелось и сегодня же спуститься в базовый лагерь. Там врач экспедиции мог оказать первую помощь перед отправкой в больницу.

Три недели спустя в комнате горели розы. Длинные, с узким бутонами и шипами, оставляющими болезненные точки на коже, как нежные поцелуи вампира. Приезжая, он обязательно дарил их, всегда сожалея, что они не с гор. Почти такие же прекрасные, как и его горы. Сергей мечтал однажды принести своей любимой розу, сорванную с вершины. Жаль, но там они не растут…

Он засыпал, когда в городе уже появлялся запах пробуждения. Объятия и вечность… Нежное безумие верности… Серебряная цепочка на его шее, стон на обветренных губах. Ночь прошедшего забвения… Соприкосновение с чьей-то реальностью. Тихо дремлющая постель, на которой два тела сливались в одно – ногтями, губами, зубами, глазами впиваясь друг в друга… Она проводила рукой по начинающим рубцеваться ранам на его лбу и руке. Тихая слеза, как недосказанная фраза, звучала в ее сердце…

…Бездна восприятия – вся в капле недопитого вина… В слезе еще не рожденного от тебя ребенка… В пустоте сладострастия и боли за тебя… Я положу голову тебе на грудь… Я излечу твои раны губами… Пока ты рядом… Пока ты спишь…

ТАК учатся ожиданию. Виной всему кто-то бесценный… Так обучаются ждать…

ОБРЫВАЯ СЕРДЦЕ…

Ушба почти каждый год оправдывала свое название. В переводе на русский - «Гора, приносящая несчастье». Местные звали ее проще – «Ведьма». Для Сергея было совершенно естественно выбрать именно Ушбу для восхождения. Самая высокая вершина Приэльбрусья, одна из самых труднодоступных гор Кавказа. Сам Эльбрус не в счет, он большой, но пологий, несложный. Неудача прошлого года только разозлила ребят. Тогда была попытка пройти тем же маршрутом, но сейчас о ней никто не вспоминал.

Ему была нужна именно такая гора, да еще и по маршруту сложнейшей категории трудности - 6А. Отговаривать было бесполезно. Настрой был, подготовка – тоже. Предварительно два сложных ледовых маршрута были пройдены, как тренировочные. Все было готово.

25 февраля прошли ледопад. Сергей шел вторым и стоял на страховке, когда Олег проходил его на "фифах". На скалах, покрытых тонким слоем натечного льда, это практически единственное средство их преодоления. Лед откалывался большими линзами и нещадно молотил всех, кто был внизу. Но каждый раз, оглядываясь, Олег видел только одинокую фигуру Сергея. Он стоял, как ледокол, упершись каской в стену, и рассекал спиной поток летевших на него ледовых осколков. Идущие ниже были надежно прикрыты им.

На следующий день двойка альпинистов, Антон Северцев и Коля Перетурин, ушли вверх по северному ребру, а группа - Сергей Чупров, Олег Туров, Иван Купченко, Андрей Туренко - на свою «шестерку». Группы увидели друг друга последний раз 27 февраля, часа в три дня. Двойка была на вершине. Ребята покричали группе Чупрова, помахали руками. Им оставалось всего три-четыре веревки до вершинного гребня, когда произошел срыв группы…

Позднее, в протокол разбора несчастного случая легли такие строки: «...при переходе с ледового рельефа на скальный произошел срыв первого альпиниста, Олега Турова. Скальные крючья в результате рывка были вырваны, ледовый крюк сломался пополам. Из-за недостаточной толщины льда не было возможности закрутить его полностью. После прохождения ледовой доски все участники восхождения были связаны между собой, что определялось выбранной тактикой работы на льду. В 16 часов 20 минут произошел срыв и падение всей группы…»...

…Тупая боль возвращалась вместе с сознанием… Как упавшая на тебя стена дома, она неотвратимо и неизбежно навалилась сверху, не давая даже возможности двигаться… Потом играючи швырнула снова в темноту, но не отпустила. Железной рукой тряхнула еще раз. Рванула назад, оставляя вены и жилы там, в темноте…

Мир перестал существовать. Как водка, заполняющая стакан до краев и стекающая каплями по граням, боль заполнила собой все. Она втекала в него и пронизывала насквозь, не покидая ни на секунду…

Сергей хотел выть, от бессилия, но освободиться от капкана, в который попал, не мог. Пользуясь его беспомощностью, боль вырывала из него куски и наслаждалась. Оставалось ждать, считая текущее время, из секунды в секунду. Выжидать смерть, изнутри выжигая себя мыслями о жизни…

…«Любовь моя! Как ты близка, дорога и важна для меня, сейчас уходящая вдаль. Оттуда еще никто не возвращался. И я не знаю, как догнать тебя. Ищу по кровавой росе на снегу, по ветру и аромату тела. Не первый, не последний, кто идет за тобой. Но ты последняя за кем иду… Я не хочу отпускать тебя, родная! И не могу удержать»…

Предательский холод проникал в тело, прогоняя боль, отнимая остаток сил. Но вместе с бессилием приходило и осознание потери.

… «Приходит момент и ты теряешь всё. И не бывает так, чтобы этого не случилось… Теряешь всегда… только иногда можешь этого не знать, не почувствовать... Что уже все потерял… И НИЧЕГО не осталось!!!…

Ничего!!! Ребята сорвались все… Секунды тянутся…Звуков не слышно, скорее всего, погибли все… Грустно и тоскливо, но я никогда не увижу айсбергов Антарктиды и фьордов Исландии.

Мечты, мечты… Знаю, что вернусь вновь, но уже совсем в другой мир. Без того, кем я так дорожу. Без того, кому верю… Жаль, как жаль, милая… Но со мной ты отхлебнула глоток и моей судьбы…

В полузабытьи, сильно обмороженный, Сергей пытался ползти, загребая в рваные раны пригоршни снега. Медленно ворочающиеся мысли, изредка заполняли время…

…Верю… Верю… Если дотронуться до сердца когтями, его можно вырвать как ненужный лист из блокнота. И протянуть. Возьми, забирай, дарю… Как жаль, что это невозможно и ненужно… Как жаль, что этим не спасти тебя от страданий близости ко мне!!!… Жалость!!! Сожаление к ближнему своему… Сожаление к тому, кого любишь… Так вот она какая? Жалость!!! Это страх и дикое желание забрать себе страдания у той, кого любишь…

Не умею, не могу лить слезы. Но ком в горле пробивает только соленая вода из-под век. Пытаюсь закрыть глаза, чтоб запомнить твое лицо как прежде. Конечно… Самое простое - это приползти к тебе и взвалить почти непосильную ношу на твои плечи… Его Величество, Беспомощность, теперь в твоих руках… Нате, получите… Зачем? И главное, за что я должен наградить тебя таким бременем?

Вяжущий ком застрял в горле, не давая дышать. В ноздрях свербело от подступающей рвоты. Сотрясение мозга не давало возможности сориентироваться. Текущая кровь по пальцам вниз, по животу… К тому, что раньше было его ногами.

Тяжелое время, тяжелое бремя… Закрываю глаза и смотрю на подрагивание твоих век. Ты так спокойна и нежна. Я не могу позволить себе такую роскошь - жить в твоем мире, не давая тебе всего, чего хочу дать… Я вынимаю из своей груди себя, сердце, жизнь и кидаю тебе. Лови... Я ухожу последним выдохом. Освобождаю, не освобождаясь…

Твои следы, кровавые. Порезалась об разбитые зеркала моих зрачков. Я причинил тебе боль... Но это будет всего один раз… В этот последний раз… Ты не услышишь больше обо мне… Я больше не причиню тебе боли»…

Хирург расчетливыми движениями делал свое дело. Глупо когда у врачей копошатся такие мысли, но и отогнать их было невозможно. «Ах, парень! Зачем же тебе такое здоровое сердце, и столько воли к жизни?»

«Нет, не выживет… Дурак!!! О чем ты думаешь? Ты же врач»

- Сестра, тампон… Зажим… Зашиваем…

«Как же он ещё держится? Легкое, печень задеты. Не припомню, чтобы в описании встречались столь обширные поражения и человек оставался жив. Обе ноги необходимо ампутировать. Одну по колено, другую почти под корпус... Даже протез не на что будет надеть???»

- Нитевидный, но устойчивый.

«Не понятно? Почему жизнь в нём так сильна? Раздроблены четыре пальца на левой руке. А лицо? Лепешка… Ох, парень! Вот так судьба…»

- С такими повреждениями выжить не должен. Потеря крови большая, - вмешался в размышления ассистент.

- Я вижу, что не должен, но живет ведь!! Постараемся хоть глаза ему сохранить. Держись пацан, держись!

- Погибнет – жалко, молод еще… Останется жить - не лучшая доля…

- Не нам решать… Шьем… Цепляйся, парень, за жизнь! Цепляйся…

ТАК БЛИЗКО К НЕБУ, ЧТО К ОБЛАКАМ ПРИХОДИЛОСЬ СПУСКАТЬСЯ…

Сергей очнулся как в другой жизни. Да это и почти соответствовало действительности. Душу как будто промыли драгой, собрав золотые самородки и оставив один шлак. Иногда жизнь плющит не хуже молота, оставляя в голове лишь мусор мыслей:

«…Потолок. Шесть перекрытий. Белый, серый, черный. А цвет у него вообще есть? Пустота. Сестра водичкой поит. Как жить? Жалеют. Все жалеют. Где моя душа? Мне б слетать к ней, ну хоть на секундочку.

…Зачем человеку тело, если у него есть душа? Она остается жить, а тело так легко умирает. Или почти умирает. Сейчас большой разницы нет. Какой смысл в теле, если оно ни на что не годится. А душа бьется об тело, пытается оставить его и улететь к любимой. Зачем нам обоим тела? Разве что дыханием соединиться и только.

Но не оторваться от него. Не бросить остатки тела. Не улететь. Серебряной иглой судьбы пришита душа оставшимися днями к бесполезному бытию…

Без любимой. Без прошлой жизни. Без друга…»

Сергея связывало с Саней многое. Практически вся жизнь. Десятки восхождений - только вместе. По рознь не ходили до тех пор, пока Саня не влюбился. Так уж случилось, что Орел полюбил черноглазую девушку, по иронии судьбы, американку. Саша и Френка познакомились на сборах. Группа американских альпинистов пробовала Памир. Потом еще несколько раз приезжала в Россию. Все знали, что они не ровно дышат друг другом, но когда узнали об их решении пожениться, удивлены были все. Даже Сергей, особенно когда узнал о решении Александра переехать в Штаты. Но судьба есть судьба. В ней есть место и для любви.

Поженились в Союзе, а жить нужно было там. По другому, не получалось. «Я знаю, что любовь пройдет, когда два сердца разделяет море», - озвучил прописную истину Лопе де Вега, но с дружбой все иначе. Море не делит дружбу надвое. Дружба со временем не слабеет, просто не хватает человека, надежного, как гранитная скала. А, в остальном, все в порядке, даже если друг теперь за океаном. Прощались молча, крепко жали руки…

Жить с мечтой - это было сказано о ней. Фрэнка, мечтала стать первой в Америке покорительницей Эвереста без кислорода! Почти с детства он снился ей. Да и сама судьба, казалось, сопутствовала. Отличное здоровье, успешные восхождения на Памирские семитысячники, но главное, это муж, Александр Орлов, сильный и опытный альпинист, который поддерживал ее планы. Все это, придавало ее мечте очень реальные черты…

Споры о том - бывает ли любовь с первого взгляда очевидно не актуальны, после взгляда на встречу Саши и Френки. Это был даже не роман, а просто выстрел. Времени на обычное знакомство у них просто не было.

По разному начинают понимать друг друга люди. Иногда после многих лет, а иногда после первого взгляда в глаза. И хотя это не обыкновение, но бывает так. Двое людей очень разных культур вдруг становятся близкими. Им не помешали ни отвратительный английский Сани, ни разное подданство. Просто было ясно с первой минуты - это их судьба. Ну, почти, как в песне…

Саня стал ходить в паре только с женой, а Сергею пришлось менять напарников. Многие были очень сильными альпинистами. Виделись достаточно часто - Саша с женой нередко приезжал на Памир. Когда у Сергея появилась возможность совершить восхождение на Эверест, с французом, Жаком Сорелем, Саша решил не упустить возможности встретиться. Было большой удачей и радостью встретится снова, да еще и на Эвересте.

Несколько лет назад Сергей с Сашей уже поднимались на Эверест без кислорода. Прошли по северной стороне. В следующий раз рассчитывали на другой маршрут, но вышло иначе. На вторую встречу с этой величественной вершиной они вышли каждый с новыми напарниками. Пытаясь избавиться от излишнего риска, решили идти по уже изученному маршруту. Френка, так же как и Александр, хотела сделать безкислородное восхождение. Все на пределе. Но люди так живут. По крайней мере, некоторые…

…Сорель чуть приболел и первыми «выстрелили» Саша и Фрэнка: 19го мая они поднялись в верхний лагерь на высоте 8200м. Им оставалось переночевать там и на следующий день достичь высшей точки на 8848м. Оставалось всего 648 метров… Всего… Но каких…

Утром двинулись вверх. Первая попытка достичь вершины-мечты не покорилась. Осталась мечтой и неудачей. Спустились ночевать в лагерь. Наутро вторая попытка и вновь поражение... Уже две ночи без кислорода на 8200м... Сергей в тот день успешно сходил на вершину вместе со своим французским напарником и к вечеру спустился к их палатке.

Считая, что дальнейшее пребывание на 8200 крайне опасно, он предложил Сане утром спускаться вместе с ним вниз. Но Эверест уже не позволял им объективно оценить ситуацию. Он постоянно манит к себе любого альпиниста, в течение всей жизни. А теперь, когда вершина была совсем рядом, он и вовсе лишил Сашу и Фрэнку чувства самосохранения в борьбе за собственную жизнь. Назавтра они снова пошли вверх... Уже после трех ночей на 8200...

Сергей смотрел им вслед, надеясь, что им хватит сил. Прощаясь, пожелали друг другу удачи: «Ну… До встречи, старик, у подножья».

«До встречи…»

Лишних слов про «если что…» не говорили. Плохая примета. Сергей смотрел вслед и еле заметно шептал: «Он дойдет… Сил хватит…». Но они поднимались очень медленно, хотя, впрочем, рядом со стратосферой никто не ходит быстро. Ребята из свердловской команды в тот день обогнали их на подъеме. Видели, что Фрэнка шла плохо, часто садилась отдыхать. Когда спускались, они так же уговаривали их повернуть вниз... На своем пути С вершины... На их пути К вершине...

Но они в очередной раз оказались прекратить восхождение. Саня шел к мечте своей любимой женщины. Эта мечта стала их общей. И они достигли ее. Покорили, но лишь в седьмом часу вечера...

В последних лучах садящегося солнца они стояли там, куда так стремились и куда, наконец, дошли... Но то, что превращало их победу в поражение, уже настигло их. Вряд ли они понимали, что их положение было уже безвыходным? Это не важно. Там, где в атмосфере всего треть того кислорода, которым обычно дышит человек, мысли двигаются очень медленно… Только о самом главном… На мелочи нет ни сил, ни времени, ни желания…

Темнота уже вплотную подошла снизу, когда они начали спуск. Но в ту ночь у палаток на 8200 они так и не появились. Спуститься одним броском в темноте и почти без сил не получилось… Четвертая ночевка, теперь «холодная». Без палатки, спальных мешков, горячей пищи и, конечно, снова без кислорода…

Проснувшись еще до восхода, пока Френка спала, он решил спуститься в лагерь на 8200 и принести хоть какую то еду. Рано утром, 23го, поднимавшаяся от 8200 к вершине, группа узбекских альпинистов встретила одинокого Сергея, который спрашивал, не видели ли они его жену. Ребята поразились. Идущие в связке, вдвоем, как они ухитрились разойтись? Потерять на горе друг друга? Бред какой-то…

Но хуже всего было то, что это и был бред. Саша просто забыл, что, в полубессознательном состоянии, пошел вниз, в лагерь за пищей. Он продолжил спуск, а узбекские спортсмены - подъем и, спустя час, на высоте около 8500м, нашли на гребне Френсис - уже утратившую способность самостоятельно идти. Они сделали для нее все, что смогли: отдали, один из таких драгоценных для них, баллонов с кислородом. Поставили на максимальную подачу 4л/мин, сделали уколы, массаж и... продолжили свое восхождение. Позднее, на обратном пути с вершины, они сделали попытку спускать ее вниз, но это оказалось выше их сил. Спасательные операции на той высоте, просто невозможны…

Малик Усентаев, руководитель узбекской группы остался с Френсис. Ребята его команды спустились на 8200, сообщить Сергею о том, что ее нашли. Усентаев покинул ее только в 20 часов. Через час навстречу ему показался Саша Орел. В мире выше 8000м даже слова редки: он молча опустился на камень, не отрывая глаз от Малика. Тот ответил на немой вопрос – «Она еще жива»… И Саша пошел наверх. Уже четыре дня он ходил вверх и вниз между лагерем 8200 и вершиной. И сейчас, в ночь на пятый день, он снова шел вверх… К любимой…

Саша был с ней в ту ночь. Пытался поить чаем. Она почти не пила. Только изредка шевелились губы, когда шептала… И почему-то именно по-русски… «Алексашенька...» Он отключил опустевший кислородный баллон, снял с ее лица уже ненужную маску и привязал к перильной веревке. Ее оледеневшие руки вынул из рукавов и спрятал внутрь под пуховую куртку… «Так будет теплее. Ты согреешься и мы спустимся…»

Какая она должна быть, последняя ночь для двоих? Страшно далеко от теплого мира живых людей, на невообразимой высоте. На груди темного, молчащего Эвереста. Для людей, которые уже понимали, что оставалось лишь несколько ничтожных пылинок в их песочных часах их жизни…

…Она уходила из этого мира… Медленно, тягуче, как движения во сне, когда хочется вскочить и убежать, но не в силах… Сане оставалось только смотреть и ждать, затягивая каждое мгновение… Сколько бы их не осталось, пусть хоть несколько…

«Хочу, чтобы тебе было теплее…», - согревая дыханием ее лоб, продолжал повторять он. В эти последние минуты, уходящей от нее жизни, он продолжал заботиться о ней. Так же, как заботился всю их недолгую совместную жизнь. Но никто уже был не в силах удержать ее рядом, даже умоляющий его шепот...

Зачем все это? Зачем так… И зачем нужны эти горы… Ерунда… Горы - жизнь… Ее и моя… А как еще? В теплой постели… С больным животом и грелкой… дряхлыми и счастливыми… СЧАСТЛИВЫМИ!!! Да в чем здесь счастье?… В бесцельных, беспомощных днях?… Уж лучше так!!!... Дойти и уйти… Но вместе… Вместе…

…Прощание и прощение. Обладание и принадлежание. Трагедия перемен. Острый вкус крови на языке. Лед на ресницах. Дыхание, плавящее снег, дыхание на всю Вселенную. Один вопль о любви это вопль раненого волка - недостижимость луны… Непостижимость истины…

…Отрешенность или самолюбие? Распятие на телесном фоне безумия. Кто-то, уходящий в ночь и погружающийся в волну твоих чувств. Чувство к кому-то одному, тому, кто проводит ладонью по локтю, доводя до взрыва ощущений, выдоха, который является последним… Да и что есть жизнь, как ни захлебывание лаской - читаемой в ее глазах…

Он думал о том, что подругу, делившую с ним счастье, трудности и опасности восхождений в горах, он сам, своими руками отвел на самую высокую в мире Голгофу? Отвел!!! Но был ли он при этом прав?… Имел ли он на это право… Взять и увести ее за собой…

О том, что теперь на Земле для него не осталось места, куда бы он мог вернуться с Эвереста?... О том, что она, идя за ним, вдруг обошла его… Обогнала и теперь он должен идти за ней… С ней…

В омут через время… На все время… На всю жизнь… На всю смерть... В омуте - глаза. В которые смотрю… Абсолютное слияние слов, поцелуев… И долгий-долгий крик в ночи - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…»…

Френсис умерла 24го, по-видимому, около 11 часов утра. Сашу, после той ночной встречи с Усентаевым, никто не видел. Нашли только бухту веревки и ледоруб, оставленные им на гребне Эвереста, чуть ниже Фрэнки…

…В Базовом Лагере на 6400 Серега продолжал ждать его возвращения. Уже все ушли вниз, только он еще не снимал своей палатки. Верил и ждал. Сначала с надеждой, потом от отчаянья и беспомощности, но ждал и ждал...

Лишь в сентябре, после очередного сезона, проведенного в горах на пике Ленина, он признался самому себе: « Только сейчас могу сказать тебе Саня - «Прощай, друг… Прощай»…»…

ОБРЫВАЯ СЕРДЦЕ…

Это произошло за два года до Ушбы, а теперь хирург, который его оперировал, пытался хоть как-то пробиться к Сергею: «Эй… Парень!!! Не смотри в потолок, не молчи. Что случилось, то случилось. Не знаю, ЧТО тебе говорить, но знаю точно, что говорить что-то надо! Говорить и жить. Хоть как-то. Хоть памятью, хоть надеждой. Чем угодно. Мечтой… Ну?….. Не молчи. Выдави из себя хоть слово…»

Но в пустоте неподвижных глаз в ответ читал только…

…Потолок. Шесть перекрытий. Белый, серый… Черные трещины… Черный – это не цвет… Как жить? Где моя душа? Мне б слетать к ней, ну хоть на секундочку…

…Нож на вене? Шепоток в душу... Ветер в открытую форточку. Зачем я живу? Чью душу согревают мои губы, нервно тискающие папиросу… Чьим дыханием трепещет прядь волос возле виска... Чья ложь, чья правда... Поражение или победа… Какая разница. Я в аду или ад во мне. Кто услышит, кто поймет, кто поцелует Ее после меня. В какие выси метнется моя душа, изуродованная лезвием хирурга по имени ЖИЗНЬ....

Зачем все это? Вскрытые вены и кровь цвета черных роз - это так красиво и так пошло… Лучше выйти в окно и умереть от безысходности.

КАК научится дышать воздухом, в котором нет ЕЁ запаха?

КАК научится видеть мир, в котором нет ЕЁ?

КАК сказать ЕЙ, что у меня нет ног, пальцев на руке, лица?

КАК превратить ЕЁ жизнь в кошмар?

КАК позволить себе видеть ЕЁ слёзы?

КАК научится жить без души?

Нет!!! Пустота!!! Вокруг тебя должна быть пустота! Зачем душа остается жить, когда тело так легко умирает… Какой смысл в теле, если оно ни на что не годится! Зачем нам тела? Дыханием нам уже не соединиться…

Я не должен. Я не могу!!! Я не могу себе позволить увести ее с собой, так же, как Саня увел Френку… Я даже не могу спросить ее об этом… Я не могу себе этого разрешить… Я должен уйти!!!…

ОБУЧЕННАЯ ЖДАТЬ…

Вечность – не срок. Никто не знает, сколько она длится – мгновение или бесконечность. Ну, кроме разве что Неё. Место у окна в ее квартире было самым любимым, из него она могла увидеть Сергея, как можно раньше...

…ЕГО нет рядом целую вечность. Но я жду, я жду изо всех сил…

Нет, неправда ОН рядом со мной. И я рядом с ним. Глажу его лоб, едва касаюсь его губ. ОН спит и морщится, щекотно. Я прижимаюсь всем телом, чтобы ему присниться. Пусть увидит меня хотя бы во сне…

Держусь. Давлю в себе слёзы, а они текут и текут. Подушка промокла. Пусто рядом… ЕГО нет уже целую вечность…

Опять под сердцем осень. Он далеко, а я рядом с ним. Я снова тону в его объятиях и снова счастлива. Осенние листья падают вместе с моими слезами. Осень меня утешает.

Но я не плачу, я жду, я жду,

А слезы все равно…

Но нет… я жду…

И еще одна осень. Сколько их уже было без него? Я жду. Я жду его так же. Я не могу не ждать. Какая разница сколько лет прошло, я счастлива, что мне дано его ждать. Когда я жду - я рядом с ним. Как будто и не было этих лет, лет без него, без его рук и его тепла…

На глаза попала небольшая книга. И, пожалуй, слова как слова, но почему она меня так взволновала? Читая ее, вдруг поняла, как она напоминает мне его слова. Те слова, что я когда-то слушала, затаив дыхание…

Я жду. Капает дождь. Листья почти облетели. Прямо под дождём сидит какой-то старик в инвалидной коляске. Чудак. Я видела его несколько лет назад, здесь же на этой алее и тоже осенью… Милый мой, родной мой, где бы ты ни был, Я ЖДУ…..

ЗАЦЕЛОВАННЫЕ ВЕЧНОЙ БОЛЬЮ…

…Странен мир порой. В нем живут разные люди. Некоторые смеются, некоторые плачут. А есть люди, зацелованные вечной болью. Их губы сочатся кровью души и оставляют влажные следы на коже шеи. Их волосы - ветру. Сердца – друг другу.

Эти люди - вечные пленники Ангела Любви, укрытые его левым крылом. Оно ближе к сердцу и чуть кровоточит... Отсюда и боль. Любовь и смерть, губы и сердце, руки и тело, брызги и всхлипы – все это единицы Боли… Страстные объятия. Горькие капли ВЕЧНОГО на языке. Слезы души...

В чем счастье этих людей? Может быть, для них оно доступно и невозможно, словно картина сюрреалиста? А какова она, эта картина?… Может такая?…

…Прозрачная кожа и биение вен... Тонкие белые линии на плече и коленях... Это следы сумевшей выбраться наружу Боли. Если присмотреться - их зрачки всегда сужены, они всегда терпят…

Картина света и тьмы. Картина их даров и проклятий. Пророчество черного дня и белой ночи. Шаг за черту… Скрежет зубов и крик, срывающийся с дрожащих губ… Стон из его груди: «…ЕЁ НЕТ РЯДОМ…!!!»

Расстояние до Неё - расстояние времени. Летящих минут и остановленных часов. Страх потерять… Поза одиночества, застигнутого врасплох. Ветер обвивает Её ноги. Играет пучком солнечных лучей на Её лице. Сушит невыплаканные слезы в Её глазах… Глушит Её стон: «Его нет рядом…!!!»

Сквозь прозрачную кожу на груди видны рубцы на сердцах. Это Ангел Любви оставил их, всего лишь коснувшись своим крылом двоих влюбленных…

Пожалуй, все… устала кисть… довольно с них, двух избранных… На картине запечатлено многое. Скрытыми остались только их мысли…

… Колёса коляски шелестят по опавшим листьям. Хоть одним глазком её увидеть... Девонька моя, душа моя… Ну хоть издалека… Вот и твоё окно, за ним осталось моё счастье…

…Её тень. Она любит смотреть на осень. Пусть она будет счастлива, тем, что ждёт. Поеду домой, запишу слова, не сказанные ей. Может быть, мои строки она когда-нибудь прочтёт…

Я жду тебя, Сереженька… Жду…

РАЗОРВАННЫЕ ОБЛАКА…

ПУСТОТА НАЧАЛА…

Иногда Ирка понимала, что ненавидит свою жизнь. Ей казалось, что в ней не было ничего, за что ее можно было любить или просто ценить. Не было любимого дела, не было людей, к которым она была сильно привязана. Даже свою мать она иногда ненавидела, когда назревал очередной скандал. Потрясающая пустота каждого дня, позволяла не задумываться о том, что будет завтра.

Недавно она поймала себя на мысли: «7.15 и я пью чай. Значит, все правильно»… Каждый день. «7.15»… «7.15»… «7.15»… Чай. Еще через 20 минут на остановку. Люди на остановке, те же, даже не раздражают. Ровно в 7.45 подходил автобус. Давка тоже раздражала редко. Как правило, удавалось пристроиться так, чтобы не слишком толкали.

За окном магазины, дома. Обшарпанное здание, дореволюционной постройки. Весной и летом кусты сирени прикрывали облезлые стены, но сейчас осень. Можно любоваться всеми слоями краски совершенно беспрепятственно.

На следующей остановке люди также жаждали попасть в автобус. С трудом протискивались, и бурлящая жизнь на их лицах сползала куда-то в ноги. Там ее затаптывали. Жизнь…

К ее руке кто-то прикоснулся одним пальцем. Освободилось место и тот мужчина, от которого она отворачивалась, предложил присесть рядом.

…Добрая душа… За окном березы,… камни,… сухая трава,… лица…, еще камни… Постепенно к этому привыкаешь. Забор – сначала решетчатый, потом панельный. Кусочек асфальта. Стоп, приехали...

Пешеходный переход на перекрестке… Машины должны останавливаться или замедлять ход, но делают они это редко. Поэтому люди переходят дорогу очень осторожно, и пережидают все машины. Ирина никогда не ждала. Как-то скрип тормозов раздался очень близко, она обернулась и увидела рядом автобус. Представила себе, как упали в нем друг на друга люди, и стало стыдно. Ненадолго.

...Люди этого города… Они словно защищены от всего плохого и чувствуют себя выше и лучше других… Редко кто избавлен от этого. На несколько метров в обе стороны, стены разрисованы детскими рисунками… Кто придумал? Наивные рисунки о любви к жизни и своему городу на стенах, где сверху колючая проволока… А еще кто-то считает безумием фильмы фон Триера… Безумие? …

Когда шел мелкий дождь, она не раскрывала зонта. Ей нравилось ощущать капельки воды на своем лице. Они так нежны и в то же время ничего не хотят от нее. Свобода...

Несколько лет назад она думала завести кота. Будет встречать и радоваться…

Завела. Один кот прожил два года, потом исчез, а второй ушел в сад и предпочел жить там. Теперь ей и на это наплевать… Тоска…

Иногда снились сны, но они быстро забывались. Чаще всего, какие то фантастические. Люди, превращающиеся в огромных змей, сиреневые слоны, соборы, под куполами которых летают огромные цветные бабочки, которые странно накладываются на обычную жизнь. Вдруг!!! Что-то начинает мешать смотреть сон. Это звенит будильник. 6.50. Все правильно. Почему?

Если бы люди узнали, насколько они ей не были нужны, они, наверняка, отвернулись бы. Но они думали о ней, как о приятном и добром человеке, уверенном в себе и твердо знающим, чего она хочет от жизни… Некоторые даже завидовали… Смешно…

…Хочется лечь,… свернуться в клубок, прижать колени к горлу и заскулить… Нельзя… Вокруг люди… Тоска… Нет цели... Стремления… Другим дано… Мне, пока нет… Тоска…

Самое страшное, когда не знаешь для чего живешь. Что ценно?... В чем судьба?... Говорят, все зависит от человека. Захочешь, изменишь свою жизнь… Бросишь все и как в омут головой. Была - не была. Получится - получишь свободу. Если отгонять от себя всякие мысли, можно притвориться, что все нормально… Надолго ли?...

Время от времени она как бы умирала. В самой себе… Правду кто-то сказал: надежда – самая большая подлость на свете. Она заставляет воскресать, а это тяжелее, чем смерть, потому что знаешь, что снова умрешь...

Своих «смертей» она не помнила. Кроме последних двух. Последний раз - вчера... Неделю назад она узнала, что человек, которым почти восхищалась, оказался еще талантливее. А самое страшное, как оказалось - им восхищались все. Ему было столько же лет, ровесники. Он был абсолютно счастлив. Занимался любимым делом, имел талант, признание, настоящих друзей, любимых людей…

Зависть?... Нет… Скорее, просто сравнение…

Всю эту неделю отчаяние от собственного бессилия и безнадежности делали боль-тоску постоянной и такой сильной, что она старалась не разговаривать, чтобы не выпустить ее наружу. А вчера она разочаровалась в нем. Он сказал, в порыве холодной откровенности, что несчастлив. И что ему для счастья не хватает о-го-го сколько, и стал загибать пальцы. На одной руке не хватило. И понять его некому и сделать ничего нельзя. Разочарование…

Еще одна надежда оказалась враньем… Последняя?... Нет… есть еще одна… Она поНАДЕЯЛАСЬ, что это была ее последняя «смерть»… Чем закончится она?…

Предсказания… Обычно выпадают деревянные дощечки - руны, на них разные иероглифы, которые обозначают предсказания. Ей выпало? ПУСТАЯ!!! дощечка, на которой не было иероглифа.

Пустота – это конец. Пустота – это начало. Здесь Непознаваемое сообщает, что оно пришло в движение в твоей жизни. В ней содержится Первый Шаг… Пустая и одновременно полная содержания, ПУСТОТА охватывает широту бытия… Все, что должно осуществиться…

Эта Руна требует мужества, подобного прыжку в пустоту с пустыми руками… Ее появление – прямое испытание твоей веры. Чистая Руна представляет полную сумму того, что тобой совершено, и границы того, чем ты являешься и станешь. Ничто не предопределено… И, одновременно, нет ничего такого, чего нельзя было бы избежать…

Шесть недель прошло… Она больше не «умирала». Оказалась достаточно сильна, чтобы прожить без этого… Кто сказал, что у нее этого не получится?! Поиски «смысла жизни» были закончены… Или только начались?… Одновременный Конец и Начало ПУСТОТЫ?... Комично… Игры судьбы…

В ШАГЕ ОТ ЖИЗНИ…

Он появился осенью. Вместе с шуршанием облетевших листьев, и был как-то странно на нее похож. Ирина никогда не думала, что человек может быть похож на время года. А этот был похож. Может, осень жизни оставила на нем слишком сильный отпечаток. От того и сходство? Часто механически выполняя свою работу, ее мысли возвращались к нему…

…Ладно. Не думай о нем. Сколько их, инвалидов, по земле на колясках ездит. От таких людей все бегут. Тяжело видеть рядом мучения. Лучше об этом просто не знать. Так легче. Окружаешь себя чем-то розовым, мягким и пушистым, и дела нет до тех, у кого жизнь и боль – единое целое.

Жить можно без чего угодно, но невозможно жить без Цели, Надежды, Радости. Из этих трех сестер достаточно одной – и стоит жить. Без них - беда. А какая с ним рядом?

Какая у него, неспособного ни на что, может быть цель? Ему же ее не достичь.

На что? Беспомощность и одиночество, что может быть хуже? Такой союз должен уничтожить любую надежду?

Смешно. Если у него есть радость, то откуда она? Он же не умалишенный, чтоб радоваться беспричинно. А кто увидит здесь причину для смеха, улыбки, радости?

- Но что-то же его заставляет жить? Каждое утро плюхаться в коляску, шуршать непонятно куда по осенним листьям? Что?...

Шел дождь. И хотя дождь не способствовал хорошему настроению, как ни странно, оно было отличным. Впрочем, так было почти всегда, после того, как она закончила «умирать» в себе. Теперь у нее не хватало времени на серую реальность. Ирина привела себя в порядок, надела любимый кремовый костюм и отправилась на работу. Как обычно, на автобусе. Сегодня ей даже не пришлось долго ждать, автобус пришел всего через несколько минут. Череда остановок тщательно тасовала колоду пассажиров, меняя их местами. Вскоре, она заняла место у заднего окна…

Шел дождь. Казалось, что кто-то выбивает чечетку на мутном стекле. Сергей прокатился по пустой квартире… Серая полоса коридора. Вот кухня. Проверил, выключен ли газ, не оставил ли он где-нибудь недокуренной сигареты. Закрыл ли он кран и входную дверь. Пороги были стесаны плотником, чтобы не мешали колесам. Комната… Кухня… Коридор… Окно…

Вернулся в комнату, где его встретили хмурые свинцово-серые облака с фотообоев. Напротив - потрепанный плакатик рок-группы, который висел на стене так давно, что никто, кроме его первого обладателя не смог бы сказать, кто на нем изображен. Старая коллекция фотографий со времен школьной скамьи, изображающая собак всевозможных пород. Сергей любил животных и хотел завести собаку, но потом передумал - тяжело было ухаживать. А фотографии все еще висели, немного оживляя тусклые обои. Впрочем, он был уверен, что ничто на свете не смогло бы их оживить, даже если бы это имело какое-то значение для него. Комната представляла собой большой слесарный верстак, в котором не было места красоте и все подвержено одному лишь принципу - рациональному удобству.

Вещи находились на первый взгляд в хаотичном беспорядке. Так казалось, но только для обыкновенного человека. Для живущего в кресле-каталке одиночества, все находилось на расстоянии вытянутой руки… Гармонично и практично. Сидя…

Кухня… Коридор… Комната… Окно…

Он был убежден, что если вещи не будут лежать на своих местах, в самый нужный момент их невозможно будет найти. Что, он подразумевал под словом «порядок», трудно было сказать, но главное, что он знал, где лежит каждая, нужная ему вещь…

Коридор… Окно… Кухня… Комната…

Весь вчерашний день он сидел на аспирине, температура снизилась, но головная боль и не думала ослабевать. Синоптики пророчили магнитные бури на сегодня - завтра, значит, у него голова будет раскалываться еще несколько дней.

Барабанная дробь дождя, с болью раздававшаяся по всему телу и молотком стучавшая по вискам, становилась невыносимой. Он пожалел, что нельзя сделать ставку на то, что этот ливень будет длиться ровно эти пять дней (это как минимум), пока будет болеть голова.

Нехотя стал собираться на улицу. Выкатился из дома, внутренне съежившись в ожидании столкнуться лицом к лицу с каким-нибудь, особо любопытным прохожим. Привыкнуть к взглядам ему вслед и сочувствующему шепоту было выше его сил. Взгляды сожаления жгли, дырявили, доставляя еще большую горечь. Приходилось выбирать безлюдные тротуары и безлюдное время. Обычно очень раннее…

Автобусы клацают дверями, как челюстями пережевывая людей, спешащих на работу. Утром, в сумерках перед рассветом, не проснувшимся людям некогда обращать внимание на него. Значит, он может более или менее спокойно крутить колеса и рассматривать прохожих…

Резко взвизгнул клаксон… Водитель квакнул своим сигналом, стараясь привлечь внимание. В заднем окне, только что подошедшего автобуса, стояла девушка в кремовом костюме с очень странным, задумчивым взглядом, обращенным как будто в себя… Именно ее внимание и старался обратить на себя мужчина… Ее недоуменный взгляд говорил о том, что они не знакомы. Автобус зарычал, пыхнул клубом черного дыма и тронулся. Машина перестала сигналить, но медленно последовала за ним…

…И так иногда встречаются люди… Скоро она выйдет из автобуса… Он дождется, протянет ей руку и скажет… «Пусть это выглядит глупостью… Не важно!... Предлагаю вам ее сделать! Выходите за меня замуж»…

В серых утренних красках едва можно было разглядеть сидящий силуэт, приковавший ее взгляд.

…Опять он. Осенний человек… Человек и осень? Странно? Хотя, что здесь странного, разве это человек? Ног нет. Лица тоже толком нет. Разве что, глаза? Глубокие и живые. У таких людей они печальные. А у него - нет. Какие-то на редкость добрые. Столкнулась с ними и отвела взгляд. Глубже проникли, чем я хотела их пустить… Кто он? Появился осенью, с осенью и с одиночеством в обнимку. Ни друзей, ни спутников... Вокруг никого. Как он живет?... Что-то же должно человека вести по жизни?...

От мыслей ее отвлек мужчина, который с интересом поглядывал на нее из окна своего шикарного авто, которое поравнялось с автобусом. На следующей остановке ситуация повторилась. Что ж, не так уж удивительно, что их маршруты совпали. Улица была одной из самых оживленных в городе, и в эти часы машины и автобусы двигались с одинаковой скоростью. Еще раз, столкнувшись глазами, она стала готовиться сойти на следующей остановке. Ирина вышла из автобуса, вновь поймав на себе его взгляд. Он улыбнулся, притормозил. Вышел из машины и направился к ней.

«Позвольте. Хоть несколько метров, но подвезти вас… Не откажите…», со страстью произнес незнакомец. Мужчина был импозантен и уверен в себе. Производил впечатление, и совсем не отрицательное.

Ее охватил безудержный восторг, глаза засияли от трепетного волнения. Фантазия Ирины бурно выплеснула адреналин в кровь… Сейчас я сяду, а он скажет: «Выйдешь за меня замуж?», - мелькнула шальная мысль в голове.

Усевшись на кожаное сиденье его авто, она не стразу поняла, что происходит. Машина, взвизгнув тормозами, свернула в какой-то переулок, и прежде, чем, на еще непроизнесенное предложение, она успела выпалить заветное: «ДА!», водитель небрежно бросил: «Ты красива… У тебя классные ноги. Поедем ко мне. У нас будет два часа. Не пожалеешь»...

Она сказала ему, что больна СПИДом, и он высадил ее на следующем повороте. Жизнь покатилась дальше, на работу. А импозантный, самодовольный хам, не занял в судьбе, сколько-нибудь значительного места. Разве что… Так… Еще один повод помечтать…

Ирина представила себя на платформе. В метро, на самом краю. Через минуту или даже меньше должен был подойти поезд. Она стояла всего минуту, но казалось, что прошла вечность. За это время в голове промелькнули яркие картинки из прошлой жизни. Именно так, кажется, описывается это в обычных женских романах…

Вот уже слышен нарастающий гул приближающегося поезда. Ослепительная вспышка света. Все как будто в замедленном действии, сейчас она сделает шаг, и... Чья-то сильная рука резко отталкивает ее назад... Она не понимает, что произошло, почему она еще жива... Все как-то странно плывет перед глазами - невозможно отделить одно лицо от других, столпившихся вокруг нее. Она лишь слышит его голос: «Девушка! Кажется, Вы хотели сделать глупость? Предлагаю Вам сделать еще большую глупость - выходите за меня замуж!»…

РАЗРЫВАЯ РАНЕНЫЕ ОБЛАКА…

Осенний парк. Скамейки с прилипшими, мокрыми листьями. Прогулки в одиночестве. Ирина несколько раз видела его на этой пустынной алее. В этот раз они шли навстречу друг другу. Точнее шла она, он же остановился в раздумье, в глазах читалась мысль - «не повернуть ли в другую сторону»… Их взгляды столкнулись и без вступительных фраз она, как-то неожиданно решительно, спросила:

- Как тебя зовут?

- У меня нет имени.

- Так не бывает.

- Бывает. Когда теряешь все, и имя в том числе, тогда бывает.

- Ну, все-таки.

- Шучу. Сергей. Подходит мне такое имя?

- Может быть, это глупо, но тебе идет другое. Вот если бы осень была бы мужского рода, то

тогда это было бы твое имя.

- Я что, похож на осень? Хотя? Пожалуй. А твое имя сейчас отгадаю! По первым трем

буквам я узнаю практически любое русское имя. Ну, в крайнем случае, по четырем. Твои

первые три какие?

- Теперь гляди. Ирина. Угадал?

- Как в воду глядел. Перед такой проницательностью никуда не скроешься. Хочешь,

чем-нибудь помогу, я живу здесь, недалеко. Через два дома…

- Помочь? Нет…

Крутанулась коляска и без традиционного «Пока» зашуршали колеса по неубранным дворниками листьям.

…Обозленный. Затравленный. Бог еще знает какой… Не пускает. Никого не пускает в свою жизнь. Так не бывает. Человек в таком положении должен искать общества, помощи, какого-то общения. А этот нет. Что он не человек что ли? Хотя… Уходят же звери из стаи перед смертью?

И он ушел?... От себя куда уйдешь… Если умирать, то рано. Ему лет 30-35. Толком, конечно, не разберешь за этими шрамами. Хотел – давно бы умер. Он же не хочет. Его же что-то согревает. Но что?...

В следующий раз Ирина встретила Сергея в соседнем продуктовом магазине. В этот раз он не смог отказаться от ее помощи. Продуктов он закупал много, чтобы как можно реже появляться в магазине. И обойтись без посторонней помощи было трудно, а она так искренне, и почти не проявляя болезненного для Сергея сожаления, все-таки упросила его не отказываться от помощи. И хотя дальше прихожей он ее не пустил – она все равно была как-то неестественно рада и разозлена одновременно…

…Ну и ладно. Черт с ним. Не пускает, так и не пускает. Его дело. Да и что мне до его жизни... Обыкновенный интерес?... Сама толком не пойму. Но вот беда, ловлю себя на мысли, «я хочу с ним говорить». Не знаю о чем. Не знаю зачем. Просто хочу. Что это? Его уродство возбуждает интерес? Или его бесполезность? Или обыкновенный интерес одного человека к человеку? К одному есть, а к другому нет. Ведь бывает? Но все равно, почему к нему? Что, вокруг людей нормальных нет? Стоп!!! Нормальных? А он что – ненормальный? Да, действительно, это нормалью не назовешь…

Во время следующей, почти «случайной» встречи Ирина выпросила телефон, и теперь они иногда созванивались. Обычно поздно вечером, перед сном…

…Работа... Дом… Гудки... Он не всегда берет трубку. Даже не каждый день.

Я силой прорываюсь в его одиночество, а он против... Почему? Да все, наверняка, просто. Одиночество – его верный друг и напарник. Одиночество не предаст, не бросит, как ненужную игрушку, когда надоест…

Он защищается. Не хочет привыкать к тому, что может закончиться в любой момент. Слишком долго он приучал себя к одиночеству, как к яду, чтобы вот так вот взять и расстаться с ним в один момент.

Поэтому?... Наверняка, и он прав. Что мне нужно в его жизни? Место? А зачем оно мне? Чего мне не хватает? Впереди жизнь. Я молода. Красива. Все в моих руках. Живи себе и радуйся. Но мне нужно что-то еще… Что? Его голос?...

Спроси саму себя - сколько дней можешь его не слышать? Его простое: «Привет, это я» и в ответ « А это я». Но это «Я» - его, и мне спокойно…

Все, спать! Не думай о нем... Хотя, может быть, завтра увижу снова…

Вчера поздно ночью дождь постучал ему в окно. Он уже почти заснул, но когда приходит друг – спать не принято. Привычно подтянувшись на лямках, Сергей усадил себя в коляску. Он пересек темную комнату и при отблеске фонарей стал смотреть в окно. Если долго всматриваться в темноту, она начинает всматриваться в тебя. Рано или поздно ты понимаешь, что именно она - твоя настоящая жизнь.

Однажды где-то он вычитал, что настоящее одиночество всегда окрашено в грязно-красный цвет. В ржавый цвет задних огней идущего впереди автомобиля, отраженных в каплях дождя…

…Дождь. Преданный друг. Эликсир жизни. Он поил меня любовью и силой. Единственный, оставшийся в живых друг... У меня не ржавое, а синее одиночество. Точнее, свинцово-синее – цвета туч перед ливнем, перед дождем…

Обычно, когда шел дождь, он распахивал окно и слушал его. Говорил с ним, рассуждал о жизни. Той, что осталась…

Стремясь разгадать загадку уходящего, он жадно поглощал хрестоматии и ученые труды, статьи и зарисовки по суицидологии. Когда в жизни человека происходит что-либо подобное, трудно не думать о смерти. Нет, он не хотел уйти из этого мира, обидевшись на судьбу. Это было бы слишком банально и глупо. Его интересовал этот процесс в принципе. Общаясь с людьми лишь мельком, произнося за день всего несколько десятков слов, легко сойти с ума. Он знал, что если не давать пищу мозгу, возможен последний предел.

Когда не хватает любви, только и остается, что открыть рот и выпить небо. Большое и свежее. С густыми крепкими тучами. Небо, полное влаги, питающей сердце, горящее в агонии.

Такова жизнь. Когда ты теряешь свою сущность, тебе остаются только облака, раненые выстрелами боли. Бесстрастное существование. Но, это есть ничто, по сравнению с тем, что происходит с человеком на самом деле.

Порою, его чувства это та самая боль, которую психологи называют «метаболь». У Сергея были моменты, когда он хотел выйти в окно и взглянуть на мир с изнанки. Это и есть, наверное, жизнь на краю…

Людей, живущих на краю, он называл Ангелами. Бродящие среди нас, они прячут крылья под длинными волосами, свитерами, плащами. Их всегда можно узнать - в глазах их таится боль – как дань обреченности. Это делает взгляд незабываемым. Он вонзается в вашу душу навсегда…

…Закрываю глаза и ухожу в другой мир, в мир сна, мир нереальности, мир, подвластный одному дыханию - дыханию Смерти. Все тише и свободнее дышит грудь, все свежее и незаметнее воздух… Твои глаза, как искры, смотрят на меня с высоты небес. Я тону в них - вижу сон, погружаюсь в него и в тебя, в твои мысли, в твои желания. Вижу облака, мечты, реки, которые подхватывают мое тело и несут к тебе, в твои объятья, в твои грезы. Лишенный реальности, глажу твое тело, ласкаю живот, провожу пальцами по губам…

Но завтра утром, проснувшись, вернусь в свою рутину отчаянья и одиночества… Ты уйдешь в тот мир, в мир уюта и покоя, а я останусь здесь. Мысли будут летать где-то там, в небе, за пределами осязаемого. Я буду чувствовать, как они зовут меня, как обещают отдать Тебя в мою власть… Как расслабляются мои нервы, как отступает вечная боль… А ночью я снова вернусь туда, чтобы наутро проснуться с мыслями о Тебе.

Когда обычным делом являются рассуждения с самим собой - есть время подумать и разложить по полочкам даже самое бредовое, что лежит в глубинах сознания. А глубже всего лежит смерть…

Полностью отвергает возможность самоубийства лишь тот, для кого его собственная жизнь является самодостаточной ценностью. Для большинства людей произнесение слова «ЖИТЬ»… - уже является питающим светом… Надеждой…

Есть люди слабые, у них самоубийство - это проявление слабости. Есть люди сильные, они идут на самоубийство обдуманно, в этом проявляется их сила. И есть третьи - большинство, обычные люди. И если они живут, а не существуют, то очень часто их размеренная, благополучная жизнь прерывается каким-нибудь трагическим событием, ставящим их на грань самоубийства…

В такие моменты человек настолько ослеплен своей бедой, что не способен о чем-либо мыслить, а тем более мыслить правильно. И тогда даже сильные люди делают непоправимый шаг, тогда как им надо было только взглянуть на ситуацию адекватно.

Сергей не хотел делать какие-либо поспешные поступки. Он не был ослеплен, не был уничтожен. Он просто не желал оказаться в один момент неподготовленным к балансированию на краю…

Если уж придется заглянуть в глаза сковывающей пустоте, занеся свою несуществующую ногу, для последнего шага, то он хотел сделать это осознанно. Когда все, что остается здесь, уже не держит…

Кому из нас не хотелось однажды оказаться там, за пределами круга той Непознанной, которую мы зовем Смерть… Тот, кто понял смысл этой жизни, может шагнуть к ней и не спеша протянуть руку…

Но Она горда - никогда не протянет в ответ. Взгляда Ее несуществующих глаз достаточно, чтобы открыть Истину Последнего Предела… Края, за которым живет освобождение и вечность. Сама же Вечность беспредельна и непознаваема… И дверь в нее может открыть только Смерть…

Что Она ненавидит? Страх… Простой человеческий страх перед Ней. Тот, кто отринет его, будет принят в Ее чертогах, и, возможно, сможет вернуться назад. У каждого свой путь к Ней, но это Избранный путь…Никто не знает, что такое Смерть. Смерть сильнее Судьбы и между ними идет вечная игра. Игра, пешками в которой выступают люди…

Последние годы приучили Сергея и к боли, и к мыслям о смерти… А, заодно, и к таким особенностям, как непродуманность поступков… Точнее к их неприятным последствиям… Если уж, настанет момент принятия последнего решения… Решения на краю… Все должно быть готово… И заранее…

Для себя Сергей определился. Один из немногих людей, с которыми он изредка общался, внял просьбе, и достал ему пистолет. На прозвучавший вопрос «Зачем?» Сергей коротко бросил: «Езжу по вечерам. По парку… Мало ли что может случится. Мне тяжело драться…». Знакомый не стал допытываться. Надо – значит надо. И, через неделю, на колени стальной тяжестью лег «Макар»…

Изредка, он вытаскивал патроны из обоймы и выстраивал их на столе. Они напоминали ему бобров. Восемь штук… Такие же круглые и гладкие…

Мысли о смерти теперь не беспокоили... Когда разложишь сумбур в голове по полочкам, все становится ясным и, пожалуй, неинтересным… Он был готов. Как собирающийся в дальнюю дорогу путник, сложив свою котомку, мог оставшиеся часы посвятить безмятежному отдыху, так и Сергей перестал думать о смерти… Ведь прикоснуться к ней он мог теперь в любой момент…

Пасмурный вечер грозил сумерками осеннему парку. Ветер раскачивал ветви деревьев, ронял на землю желтые и бордовые листья, подхватывал и уносил за собой обрывки мыслей…

…Бродить и размышлять… Не оригинально… В одиночестве, по этой пустынной аллее гулять люблю не только я. Она принадлежит не мне одной. Мы по очереди арендуем ее у осени… Сегодня, наверное, моя очередь…

- Киря, глянь там… Нет ли на горизонте какого-нибудь туловища, чтобы в него кончить. Я тут пока…, - сказал длинный, сутулый парень и зашел за дерево помочится.

- Кажись, плетется кто-то. Давай, отливай… по-быренькому…, - ответил ему невысокий, невзрачный приятель.

- Ты начинай, уговаривай! - со смехом продолжил сутулый.

Ирина услышала торопливые шаги за спиной. Она отступила немного влево, чтобы пропустить спешащего молодого человека невнятной в сумерках наружности…

Резкий толчок в спину… Ирка охнула от неожиданности и расставила руки в стороны, стараясь не упасть и сохранить равновесие. Толчок оказался не случайным. Чьи-то руки грубо надвинули капюшон плаща до самого носа и сдавленный шепот, сквозь вату неожиданного испуга просочился в уши: «Молчи, с-сука»...

Киря обхватил Иру правой рукой за пояс, а другой прижал нож к горлу. Пугая холодом, лезвие ножа скользнуло по шее. Он прижал его так сильно, что Ирина захрипела.

«Левша, что ли… Алкоголем не пахнет. Наркоман?», - это были последние разумные мысли, перед тем как обмякли ноги, и похолодело внутри.

Киря оказался «эстетом». Прижавшись к ее голове, он зашептал что-то особо «нежное и трогательное», что, по его мнению, непременно должно было произвести неизгладимое впечатление.

Смысл первых его слов не был понятен Ирине. Страх, неожиданность и грубая сила так сковали ее тело и разум, что она почти не трепыхалась…

Ее охватил ужас - животный и пронзительный. Лишенная возможности видеть, из-за надвинутого на глаза капюшона, она могла довериться только своим ощущениям, да и те сузились до кончика ножа, впивающегося в горло…

«Не бойся», - возбуждённо бормотал он, подталкивая ее к ближайшему кустарнику. «Не бойся, я не сделаю тебе больно. Ах, ты, моя сладенькая! Лапочка... Пойдем со мной… Пойдем…»

Несколько секунд остриё ножа очень чувствительно впивалось в горло. Может быть боль, а может быть, она стала приходить в себя после внезапного нападения, но Ирина, наконец, определила себя в пространстве. Она с детства ненавидела, когда ее называли «лапочка»…

…Какое мерзкое, липкое слово «ЛАПОЧКА»… от слова «ЛАПАТЬ»… А что это вообще тут происходит?! Меня куда-то приглашают?! Но, извините, это не входит в мои сегодняшние планы!... Чёрт, сумка в руке такая тяжёлая, надо бросить её... освободить руку... нет, там же Ясперс "Общая психопатология"... Только сегодня купила, дорогая книга, жаль терять...

Психопатология... Ба-а... что там про агрессивное поведение... Симптом психопатии... Психопат, реагирует только на свои же методы, т.е. насилием на насилие. А кусты-то уже близко! Значит насилием на насилие...

Ирина поняла, что на длительный анализ происходящего времени нет, и выпалила первое, что пришло на ум: «Отпустите, я сама пойду. Обожаю играть в шашки…»

«Че-го-о-о?» - прохрипел коротышка.

«В шашки, говорю, люблю играть. Ведь мы за этим идём сюда?» - развивала успех Ирина.

«Ты, чё, дура?... Я… … Я…», - Киря даже остановился от изумления. Плохо понимая, чего это она несет, он, запинаясь, продолжил: «Я… любить тебя буду…»

Эх, дурилка картонная!!!... Получай…

Перехватив лезвие ножа ладонью, и, слегка поддавшись вперёд, она боднула затылком нападавшего.

Ай!... Рука… Больно… Черт!!! … А не надо было перчатки снимать, жаркая ты моя!...

Отклонившись, она со всей силы ударила сумкой по голове «эстета», перекинув её через себя. От неожиданности, отпрянув назад, и потеряв равновесие, он упал на спину, потащив ее за собой...

Они покатились. Ирине, повезло, и он не подмял ее под себя. Ей удалось перевернуться и встать на колени, оказавшись к нему лицом. Не веря в происходящее, и не желая упускать добычу, насильник, уцепившись за ее плащ, резко дёрнул на себя, вырвав «с мясом» несколько пуговиц. На нее смотрели поросячьи глазки, затуманенные похотью, борьбой и, похоже, какой-то наркотической гадостью.

Ах ты, гад! Я этот плащ только третий раз надела…

Ирка вскочила на ноги быстрее, чем насильник. Размахнувшись, она ударила его в лицо кулаком, утяжелённым витиеватым бабушкиным перстнем с острыми краями. Изо всех сил! И сразу еще разок. Только почему-то боль, которую она пыталась доставить этой поганой харе доставалась ей… Как будто раскалённым железом, боль прошипела по верхней части бёдер и по низу живота... ещё, ещё и ещё... Коротышка защищался, размахивая ножом…

«Эй, а ну прекратите! Вы чего это делаете?!» - визгливый женский голос, донесшийся откуда-то из далека, привёл Ирину в чувство. Дама, держащая на руках тявкающую собачонку, стояла недалеко от входа в парк. Сгорая от любопытства, но в то же время, не спешащая на помощь, она видимо силилась оценить ситуацию, ограничившись абстрактным возмущением. Дескать, напьются, и давай заниматься непонятно чем в общественных местах.

«Да в шашки мы играем, не видите что ли?» - буркнула Ирка, только поднявшаяся с колен. Но не только она возвращалась в реальность. Ее партнёр по «шашкам», тоже силился встать, тяжело опираясь на руки. Коротко подстриженная голова оказалось в опасной близости от ее сапога.

С криком «СКОТИНА!» она вложила в удар всю силу. От злости и отчаянья удар получился такой, что голова даже не охнула. Раздалось только чваканье разбитых губ.

Мадам мгновенно определилась, КОМУ требуется помощь: «Ах ты, дрянь… Милиция, милиция!!!... Человека избили!!!» - понеслось уже издалека.

«Убью, сука» - донеслось снизу, это очухался от удара Киря.

«Да пошел ты…», - прошипела Ирка и нагнулась за упавшей сумкой, но сильный удар сзади по голове уронил ее на поднимающегося мужика.

«Бл…ь!!! Смотри ты, еще рыпается. Киря?.. Ты как? Без меня, чего, не справишься?…» - закончив мочеиспускание, сутулый пришел на помощь дружку. Поднявшийся на ноги Киря со злостью пнул в живот лежащую Ирину.

«Ну, теперь позабавимся… Сейчас посмотрим, на чей х… муха сядет… Потащили ее отсюда…», - и, схватив за ноги, сообщники поволокли ее сквозь кусты в глухую часть парка.

…только пусть не убивают… только пусть не убивают… только пусть не убивают…

Смрадно дыша в лицо уже не сопротивляющейся Ирине, Киря злобно приговаривал: «Лапочка… А предупреждал же тебя, КУРВА!!!… Предупреждал»…

Сутулый сидел на корточках и держал ее за волосы, пока напарник плюхался на девушке. Именно плюхался, от ножевых порезов юбка, задранная на пояс, набухла от крови и чвакала при каждом движении…

…только пусть не убивают… только пусть не убивают…

Киря довольно простонал и, через несколько секунд, поднялся: «Твоя очередь… Серый». Возбужденный видом совокупляющегося подельника и доступного туловища, сутулый не заставил себя ждать. Воспользовался телом, как изголодавшийся хищник легкодоступной пищей…

В голове Ирины, молоточком, стучала надежда …только пусть не убивают… только пусть не убивают…

«Встань!... Скот…», - неожиданно прозвучал голос.

Сутулый и коротышка разом повернули головы в сторону говорящего. Неслышно подкатившись, рядом с ними стояло инвалидное кресло, с сидевшим в нем Сергеем. «Кому говорят?… Животное… Встань с нее…», - повторил он.

Приостановившийся сутулый среагировал раньше: «Киря, разберись… А то у меня дело…»

Коротышка встал и направился к Сергею. Сделав пару шагов, он споткнулся глазами о направленное в него дуло. Сразу, в полутьме было не разобрать, что Сергей держал в руке «макара»…

На секунду замешкавшись, Киря только успел выпалить: «Ты чё…»…

Резкий, оглушающий хлопок стух в деревьях парка. Тупая, тяжелая, девятимиллиметровая пуля, кувыркаясь, ударила в грудь. Без эмоций отбросила назад тело, с близкого расстояния разворотив в нем, вовсе не благородное сердце.

Киря отлетел к лежащему, на Ирине сутулому. Резкий испуг, от которого мгновенно деревенеют руки, ноги и тысячью иголками начинает колоть в позвоночнике, сковал сутулого. Он обмяк и безвольно задрожал…

«…Встань, падаль!!!... Встань…», - донесся до него смысл слов. Медленно косясь на дружка, раскинувшего неестественно руки, сутулый начал подыматься с Ирины, одновременно пытаясь что-то объяснить: «М-мужик! Да она сама… Ты же пойми…». Он, наконец, встал в полный рост, пытаясь натянуть запутавшиеся в коленях штаны.

Сергею было этого достаточно, в стоящую мишень с такого расстояния трудно не попасть. Уже разбуженную темноту разорвал еще один выстрел и такая же тупая, и глупая пуля уперлась еще в одно бесполезное тело…

Ирина приподнялась на руках. Сергей подъехал поближе, прокатившись между двумя лежащими телами... «Ты как?...», - спросил он. «Идти сможешь?...»

Она встала сначала на колени, потом на ноги, держась за поручень его коляски.

«Смогу…», - ответила она. «Надо побыстрее убираться отсюда…»

«Ты вся в крови… Что это?»

«Ерунда… руку порезала…», - уже собираясь с мыслями, соврала Ирина.

«Тебе надо в больницу… я тебя провожу…»

«В больницу я сама дойду, сначала тебя домой отвезти надо…»

Хромая сломанным каблуком, Ирина покатила Сергея к его дому, настолько быстро, насколько позволяли остатки сил. Недалеко от его дома, он попросил выбросить пистолет в открытый канализационный люк…

Поглядев в освещенном подъезде на ее мокрую от крови юбку, уже у его двери, он понял, что одним порезом руки дело не обошлось…

«Заходи. Я тебя перевяжу…», сказал он, открывая дверь. «Нет. Не надо. Я же живу в соседнем доме. Мама перевяжет, она у меня врач», - опять соврала она. «Пошла я… и… Спасибо…»

Сидя на краю ванны, в ужасе разглядывая глубокие поперечные порезы на бедрах, и рваные рассечения на животе, Ирина тщетно пыталась собрать «мозги в кучу». Извечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» никак не хотели складываться в голове во внятный ответ. Кровь из порезов уже не текла, но как-то надо было отодрать присохшие к коже, искромсанные колготки…

В горле стоял комок, внутренности тряслись «мелким бесом». Ноги и живот жгло огнём… «Надо выпить», - решила она, и поплелась на негнущихся ногах к заветному шкафчику... Залпом, опустошив полбутылки коньяка, Ирина почувствовала, как внутри сломался стержень, и последняя, трезвая мысль помахала ей, шаловливо виляя хвостиком…

Она завыла… Завыла громко и на одной ноте, от жалости к себе, от испытанного унижения… От страха, что всё могло бы закончиться совсем не так, от боли, от страшного вида рваных порезов. Все чувства перемешались, сместились куда-то в сторону, оставив место только слепой ярости к самой себе!

Уже потом, значительно позже, она пыталась восстановить и разобраться в этом парадоксе чувств, в тех абсолютно не логичных действиях, которые совершила по отношению к себе…

…Залив раны оставшимся коньяком, задыхаясь от боли, срывала присохшие от крови колготки, яростно отдирая их, причиняя тем самым дополнительную боль: «Это ты начала выходить из шока» - авторитетно прокомментировал знакомый врач ее действия – «физической болью пыталась заглушить психологическую боль, вытесняла мысль о своей виновности в случившимся. Ведь в женщине крепко сидит «комплекс жертвы», в простонародье имеющий свою версию: «сучка не захочет, кобель не вскочит»... Но эти, облегчающие сознание, объяснения были позже, значительно позже. А пока...

Яростный стук, отвлёк Ирину от мазохистского занятия… Отчаявшаяся дозвониться в слабенький, дышащий на ладан, дверной звонок, подруга каблуками тарабанила в дверь…

…Как же я забыла, что пригласила на сегодняшний вечер подругу в гости…

Продолжая подвывать и хромая, Ирина открыла входную дверь… Очумелые глаза, перекошенный рот и... приятельница заголосила на весь подъезд ей в унисон. Потом еще долго она делилась впечатлениями, подробно описывая «всю рожу в крови»… «окровавленные ноги», «безумные глаза» и «бутылку коньяка под мышкой»… Отдирая колготки, Ира, испачканными в крови руками, вытирала слёзы…

«Что?... Что случилось? Иришка!!!», - завопила подруга.

«Они меня…» сквозь всхлипы и плач начала Ирина… и вдруг осеклась…

…Боже! Это же убийство… ДВОЙНОЕ… Как бы там не было, но это УБИЙСТВО!!!… Его могут найти и судить!!!... За что? За то, что избавил мир от этих двух ублюдков…Но все равно… УБИЙСТВО!!!... А значит суд!!!...

В ее голове мгновенно пронеслись мысли о возможных допросах, следственных экспериментах и прочих милицейских «радостях». Не малейшего желания еще раз ковыряться в этой гадости не было…

И главное! Его посадят! А за что? Нет! Об этом никто не должен узнать… Никто.

Подруга, схватив ее за плечи, чуть трясла и выпытывала: «Иришка! Что произошло?» Сглатывая слезы и обиду, она выдавила из себя: «…они хотели меня изнасиловать…», - и ушла с головой в пьяную истерику…

Подруге потребовались считанные минуты, чтобы оценить ситуацию и взять под контроль. Вызвав «скорую», не вникая на Иркины протесты, она уложила ее на пол, и, набрав в тазик воды, начала оказывать первую помощь, деловито спросив только одно: «Эта кровь на ногах от порезов, или они всё-таки тебя…»

Валяясь на полу, захлёбываясь собственным плачем и истерическим смехом, Ирка пыталась сочинить историю, в которой не было ни ее изнасилования, ни убийства…

Но язык ее не слушался, в глазах всё плыло, а в голове метались нелепые обрывки полубреда, полусна…

…Какая-то тявкающая собачка грозила ей ножом… Какая-то толстая тётка держала на руках молодого человека, который облизывался и звал ее: «Не бойся, сладкая, я с тобой только поиграю»… И это гадкое - «ЛАПОЧКА»… «ЛАПОЧКА»… «ЛАПОЧКА»…

Склонившийся над Ириной молоденький врач, как-то недоуменно пожал плечами, и обратился к ее подруге: «А зачем это она так? Обычно вены режут, а тут...»

Подруга, делая страшные глаза, что-то объясняла ему, но он хмыкал и качал головой.

Ее удерживали на носилках два дюжих молодца, а она, пытаясь приподняться, несла полный бред… «Лично я против врачей ничего против не имею, но у меня другие виды на вечер. И вы, вместе со своими носилками в них не фигурируете»...

Подруга суетилась вокруг, уговаривала сначала Ирку – «быть хорошей девочкой», а потом санитаров, убеждая, что это - «она от страха напилась, не слушайте её, несите в машину»...

Яркая операционная и холодный жестяной стол не успокаивали. Мрачный врач, ощупав живот и ноги здорово «приободрил», зловеще произнеся: «Будем шить на живую»…

«Не надо на живую», - заревела Ирка, «мне больно»...

«Пить не надо было!.. Как теперь наркоз тебе вводить, потерпишь! Придётся скобы наложить, края неровные, порезы глубокие... не дёргайся!», - рявкнул он, заметив попытку привстать. «Смотри на меня, не закрывай глаза, попробую под местной анестезией», - сжалился хирург, «шить много, так что лежи. Говорить можешь? Там из милиции пришли»...

«Не хочу в милицию, зачем милиция?!», - заныла она. «Мамочка!!!!» - Ирина моментально протрезвела от страха за происшедшее.

«Мы обязаны сообщать в милицию обо всех ножевых и пулевых ранениях», - пресёк возражения хирург и отвернулся, гремя инструментарием, давая тем самым понять, что она мешает, в том числе и своим присутствием…

Ирина попыталась сосредоточиться… Она понимала, что ее рассказ должен быть максимально достоверным и, ни в коем случае, не внушить подозрений, что она врет…

Ну, спасибо! Родная медицина, как всегда, самая человечная и гуманная, и всегда повёрнута лицом к пострадавшему! Ну-с, посмотрим, чем нас порадует родная милиция, «которая нас бережёт»… Ладно! Держись Ирка, что я зря в школьном театре пропадала…

Типичный представитель означенной силовой структуры, ввалился в операционную в куртке с высоко поднятым воротником. Насвистывая весёленькую мелодию, внимательно ознакомился с ее порезами на ногах, рассмотрел живот, наклонившись к ее лицу, потянул носом, и удовлетворённо хмыкнул, дескать «Я всё понял, делов-то!». Сев за стол у нее за головой, лишив тем самым, возможности лицезреть себя, зашуршал бумажками… «Оберегающий и охраняющий» собеседник начал допрос словами: «Ну, рассказывай, зачем себя так искромсала? С мужем поцапалась?!»… И тут Ирка поняла!...

…Это же удача! Не пойму, каким образом, но они подумали, что я решилась на ЭТО сама. И все сама же и сделала… Так!!!… Этот шанс упустить нельзя… Если сразу расколюсь и стану им поддакивать - могут заподозрить. Значит, сопротивляться надо. Не соглашаться… Тогда наверняка поверят…

Ирка вякнула что-то насчёт неуместности шутки и категорически отказалась отвечать на его вопросы, пока он не снимет куртку и не переместится в, видимое ею, пространство. Даже хирург удивленно хмыкнул, перестав греметь инструментами.

«Охраняющий и оберегающий» возмущенно засопел, но, повозившись с молнией на куртке, снял, обнажив подплечную кобуру. С противным скрипом, он протащил стул по кафельному полу и уселся в досягаемой близости. Началось... После формальных вопросов - «Кто?», «Что?», «Где живет?», перешел, наконец, к главному: «Что случилось?»…

Не спеша… Стараясь не сболтнуть лишнего, и придерживаясь придуманного плана, она начала повествование… Тщательно подбирая слова, перемежая реакциями на особо чувствительные действия хирурга, стараясь не включить ни одной детали, она рассказала о происшествии, стараясь, по возможности, не давать волю эмоциям. Оперативник писал и хмыкал.

Ирина, чувствуя себя, новоявленной Мата Хари, больше расписывая эмоции и обходя трагичные подробности, подвела свой рассказ к концу, льстиво заметив, что теперь, в руках этих двух профессионалов, она ощущает себя в полной безопасности…

Оперативник, поставив жирную точку в протоколе, задумчиво посмотрел на меня, потом, в полном молчании понаблюдал за работой хирурга над восстановлением утраченной красоты, и, вздохнув, сказал:

«Это всё, конечно, очень интересно и драматично, но вот у нас...» - при этом он выразительно посмотрел на хирурга, «несколько другое мнение о происшедшем... Хотите послушать? Характер ран говорит о том, что Вы... э-э... сами нанесли себе эти порезы, их направление «сверху-вниз», «слева-направо», и глубина проникновения такова, что не может человек, лежащий на спине, нанести такие скользящие удары, Вы должны были просто напороться на нож, и мы бы с Вами уже не разговаривали, а опознавали Ваш труп. Чувствуете разницу? Ну, признайтесь: Вы поругались с мужем, и решили таким образом ему отомстить, ведь так?!»…

Ирина просто ошалела от радости. Даже привстала на локтях, чтобы посмотреть в глаза этому... «проницательнейшему» служителю закона.

«Ну, Вы подумайте, пока доктор закончит, а потом, мы напишем новый протокол, и подпишем его. Правда?!», - ласково проворковал оперативник, натягивая куртку, « Я жду Вас в приёмном покое. Как закончите, подходите»...

«Она не сможет сейчас ходить», - сказал хирург, делая ей новый укол.

«Ну, значит, я сам подойду. Да и перепишу тоже сам. Вот только подмахнете, и я Вас отвезу домой на машине», - весело заключил «ангел хранитель» и осторожно закрыл дверь за собой...

Она лежала, стараясь подавить истерические звуки, выскальзывающие изо рта… Задыхаясь от слез и одновременно радости… пытаясь подавить рвущиеся наружу рыдания и, сгорая от гордости…

Через неделю, уже на перевязке, хирург, вдруг, сказал: «Не повезло тебе, девочка», - и погладил ее по голове, «это смена такая, у них сплошной «висяк», зачем им нужно было ещё и твоё дело? Написали - «суицидная попытка» и закрыли… А я, дурак, осмотрев, сам выдвинул версию, что ты сама себя порезала. Как-то не принял во внимание, что у нападавшего нож был именно в левой руке. Значит, он левша... Тогда всё сходится, и порезы, и направления ударов... Так он же, засранец, мое первоначальное заключение в протокол внес, и исправлять не будет... Так что, ты уж извини меня. Пролился я, как вода… Ты как сама-то?... Гинеколог точно не нужен?»…

ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ, В СЧАСТЛИВЫХ СНАХ …

Ирина хотела снова и снова идти рядом с его коляской по шуршащим осенним листьям. Ловила себя на мысли: «Если бы ничего не произошло?… Если бы не было того вечера? И этих двух гнид, снящихся теперь мерзкими кошмарами, шла бы она рядом с ним? Вряд ли… А может быть и шла? Наверное, все может...»

Я хочу снова и снова говорить с ним на самые разные темы. Он знает, наверное, все, о чем бы я ни спросила… Разве тебе этого не достаточно? Чего ты сама еще хочешь? …Боишься? …Не произноси!... …Кричу!

…НЕ ПРОИЗНОСИ!!!

Никогда не произноси это слово!!!! Боишься?

Боюсь. Боюсь. Не хочу. Не верю. Не может этого быть!!!

-Не задавай себе вопрос.

-НЕ ЗАДАВАЙ!!!

И все-таки…..

…Я ЕГО ЛЮБЛЮ?...

Опять. Ты же сама себе обещала. Не думать. Я и не думала. Сколько могла. А он снова стучит, как молоточек.

ТУК. ТУК. ТУК. ТУК.

- Ты его любишь?...

Гоню. Прочь мысли. Мысли - я вам враг. Всех вас в себе затопчу ногами, растерзаю. Ничего не останется. Бегите прочь. НО вы, мучители, бесстрастны. И снова голову мне, как назло, сверлите – Я ВСЕ-ТАКИ ЕГО ЛЮБЛЮ!!!...

О чем ты думаешь? Безумная и беспечная. Он не поверит, слишком больно, принять тебя и снова потерять. К словам твоим, глазам, упорству отнестись серьезно и доверчиво? Да и к чему это? Положа руку на сердце, сама себе боишься дать ответ.

ДА. Я ЕГО ЛЮБЛЮ… Если это блажь?… Как себе самой в глаза смотреть? И он, поверивший, рискнет и перестанет сопротивляться, пропустит меня в свое сердце?...

… Хочу заняться любовью с монстром. С чудовищем. С огромными клыками и страшной пастью. С фантастической силой. С буграми мышц под атласной кожей. Чтоб он вонзился в меня. Чтобы он охранял меня. И я знаю, что это было бы самое чудесное в моей жизни… Мне не нужны другие мужчины женщины… Мне нужно Нечто… Страшное и сильное... Распластаться телом под чудовищем и смотреть, как он входит в меня, своими стальными мышцами… Он забирает меня с собой, в страну чудищ… В страну Красоты и Силы. В небытие…

…Ну, хорошо… это мои фантазии… А у меня пройдет? Всякое бывает. Уйдет, кончится, надоест. Как дым,… как опавшая, ненужная листва, да что угодно…

- Уговаривай себя!!!

- Он страшен, болен, злобен…

- На что мне его красота? Болен? Ну, так если не вылечу, так хоть облегчу страдания. Злобен, ну и что, - диких зверей приручают, а уж человека и подавно. Нужно терпение. Только бы он был рядом… Все покажет время. Оно и измерит и испытает.

- ХОЧЕШЬ УХАЖИВАТЬ ЗА НИМ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ? ЭТОГО ТЫ ХОЧЕШЬ? ГЛУПАЯ!... ЭТОГО?!!!...

В парке, к пруду бежал ручей. За годы он прорезал глину так глубоко, что одна сторона обвалилась, образовав обрыв. Сергею он напомнил один из перевалов, на котором они с Саней разбили однажды лагерь, и теперь это было местом, где он любил вспоминать горы. Он приезжал туда, закрывал глаза и мысленно прощался со всеми, чтобы еще раз вспомнить какой он, рассвет в горах…

…Утром он вылезал из палатки, покачиваясь, подходил к краю обрыва, поворачивался к солнцу и, не отрываясь, смотрел в даль. Это был своеобразный ритуал. Отрешившись от всего, жадно впитывая в себя первые лучи солнца, он стоял и смотрел. Потом, когда солнце немного поднималось, он закрывал глаза, и ощущение света и радости охватывало его. Все тело становилось легким и прозрачным, как бы растворяясь в этом морозном воздухе. Не было ни мыслей, ни слов, только необычайная легкость и чувство единения с этим миром, с этим солнцем, воздухом и горами…

Он поднимал руки, делал глубокий вдох. Выдыхал, опуская руки, и ощущение силы, света и уверенности еще больше пронизывало все его тело. Он мог стоять долго, забыв о времени, забыв о том, что его окружает, полностью отдавшись своим ощущениям…

А иногда, солнце не выходило и не освещало утренним лучом его палатку. По небу плыли, цепляясь за вершины, серые облака. Накрапывал дождик и горы становились серыми и безрадостными. Тогда Сергей не подходил к обрыву, он лежал, завернувшись в спальник, и вспоминал Ее… Свою любовь…

…Я не вижу осени. Не чувствую ее запаха. Не помню, как ласкать упавшие листья ботинками в грязи, отрывая пласт налипшей гнили, обнажая землю, с пожухлой травой… Вот и не осталось ничего. Утренние часы пробуждения. Ночные минуты отрешенности. Распахнутые глаза. Захлопнутое сердце. Взгляд назад упирается в дорогу. Полузабытое имя в очертаниях рта. Поклонение и величие в одном жесте. И порция гордости, конечно...

…Кто ответит мне, зачем я пришел на эту планету. Есть пищу? Любить? Ненавидеть? Радоваться? Страдать? Неужели только в этом есть мое предназначение? И этот страх, за близких мне людей, зачем он мне дан?...

Сергей никогда не загадывал вперед, а тем более перед отъездом в горы. Там у него не было будущего, было только прошлое и настоящее. На вершине, он вспоминал себя, ту, которую так любил, друга, оставшегося на Эвересте… Мысленно возвращался к прошлым разговорам, вспоминая лица, улыбки, жесты, все то, что связывало его с тем миром. Не было печали, не было разочарования и грусти. Только тепло или холод были откликом на то или иное событие в прошлом…

Давно прошло то время, когда он впервые ушел в горы. Тогда он, вступивший во владения света и величия, еще не знал, чем они для него станут. Для него они были сначала лишь местом, куда навсегда ушел его отец. Местом, которое обязательно хотел он увидеть и понять, что же туда так звало его отца…

Он беззаботно штурмовал перевалы, покорял вершины, бродил речки. Все было просто и по-детски наивно. Горы были загадкой, экзаменом на прочность. Всем, чем угодно, но только не тем, чем они стали для него потом.

А иногда, очень редко, на маленьком обрыве в парке Сергей мечтал. Это не было сном, просто он настолько глубоко уходил в себя, что почти казались почти реальностью.

…Утро сулило хороший день. Солнце только выглядывало из-за горизонта, раскрашивая скалы в золотисто-розовый цвет. На небе не было ни одного облачка. Смерзшийся под ногами фирн добродушно поскрипывал, сизая дымка на горизонте и морозный воздух - все говорило о хорошей погоде.

Он подошел к краю обрыва, поднял руки и закрыл глаза. Были моменты, когда ему казалось, что он птица, что нет притяжения и что больше ничто не держит его на этой земле. Выдыхая воздух, он опускал руки, получался как будто взмах, и в этот момент ноги переставали чувствовать землю. Он не торопился, не делал резких движений, не размахивал бессмысленно руками. К каждому взмаху надо было готовиться, каждое движение ощутить всем телом, всей своей сутью, всей душой. Только тогда чувство легкости и свободы охватывало его.

Он вбирал полные легкие воздуха, наклонялся вперед, расправлял крылья, делал последний шаг и парил. Ветер подхватывал его послушное тело, он делал несколько взмахов и поднимался над горами, над всем, что держало его там внизу. В мире оставались только он один и солнце. Только теперь оно было черного цвета…

Это было прекрасно. Отдавшись полностью движению, слившись в одно целое со струями ветра, забыв обо всем земном и тяжелом, он по-настоящему радовался. Руки набирали силу, он становился, легок и невесом. Только это движение на грани жизни и смерти, на грани полета и совершенства было его последней целью…

Именно ради этого Сергей приезжал сюда, к обрыву у маленького ручья, но сейчас он для него был целой вершиной. Раньше он ходил в горы для того, чтобы мечтать. Теперь, он мечтал, чтобы побывать там еще один раз. Еще раз увидеть встающее солнце. Пусть, даже если оно теперь черного цвета…

…Я собираю дождь в ладони – как ее, не целованные мною, слезы… Все, до последней капли. Зная, что дождь никогда не даст мне очищение, освобождение от нее. И песня будет разрывать мне сердце… В ее окне живет солнце… В моем – тоска с рыжими волосами. Ничего не изменилось. Я по-прежнему сплю под замками, мечтаю о ее теплых руках рядом. Слушаю, «какой длины стена от нее до меня». И мой край – только рубеж для нее. Ничего не изменилось...

Только иногда мое сердце вспыхивает так, что стираются все границы. И я понимаю… За ее окном живет Солнце… Только для меня оно Черного цвета…

ЗА ДВЕРЯМИ ЖИЗНИ…

СЕДЛАЯ ЛЮБОВЬ…

…Почему я считаю года количеством прожитых осеней? Для кого-то года – это зимы. А у меня года – это осени, и точка. И сколько их уже прошло? Три. Сердце режу подсчетами... Я давно бросила задавать себе Вопрос. Не потому, что я боюсь, нет. Просто я давно на него ответила.

Я ЕГО ЛЮБЛЮ!...

Такого, как он есть. Не придуманного, а такого, как сегодня и как вчера. Такого, какой будет завтра. Да господи! Любого. Сердитого. Одинокого. Беспомощного. Какая разница какого? Вот какой есть.

Три года пройдено, этапом, как один день. Промелькнуло, не заметишь. Он не пускает. Не пускает меня в свою жизнь. Я ему там не нужна. А я хочу быть в ней, а не рядом. Я хочу, чтобы он без меня – ну, как без рук… Боже! Что я говорю. У него же и так половины жизни нет. Зачем я хочу, чтоб он еще от чего-либо зависел? Зачем? Разве я хочу ему зла? Нет. И никогда...

Тогда зачем я из кожи вон лезу в его жизнь? Есть ли там мне место? Имею ли я на него право?... Да что за бред? Я просто хочу обыкновенного женского счастья. Заботится о нем. Быть нежной и нужной. Желанной. Любимой. И не вообще, не кем ни будь, абстрактно. А именно им. Именно для него.

Однажды Сергей рассказал Ирине, что для него любовь…

…«Любовь, как дикая, белая лошадь. Сильная, как ураган и такая же неукротимая. Она несется среди толпы незнакомых и серых людей. Они чужие. Каждый, сам по себе, шлепает ботинками по жидкой грязи в свою сторону, не замечая никого, кто рядом…

И высоко подняты воротники, и глубоко надвинуты шляпы. У каждого свои мысли и заботы. Серые шляпы, серые плащи, серые сердца… Серая грязь. Серая толпа, без цвета и солнца под названием РАВНОДУШИЕ…

Множество снующих людей, да только все черствые и враждебные. Взгляды сквозь. В них нет главного - желания жить. Они смотрят, но не видят. Нет края у толпы. Нет ей конца. Нет у нее цели… Просто толпа… И сквозь эту безликую и невыразительную, топочущую кучу людей несется прекрасная, дикая, белая лошадь. Имя ей – Любовь.

Расталкивая своей мощной грудью, она, как бы играючи, дразнит тех, кто хоть мельком ее заметил. Кто-то тянет к ней руку, кто-то делает шажок, но тщетно, не в силах этой толпе остановить это чудо. Надо что-то, не присущее этим серым людям, чтобы это удалось. Им остается лишь проводить ее взглядом и сожалеть. И только двум людям, избранным судьбой и богами, позволено одновременно протянуть руки и схватить ее за удила.

Еще мгновенье назад они были частью толпы. Без имени и цвета глаз, лишенные малейшего интереса друг к другу и вдруг… Они несутся, оседлав Лошадь-Любовь к краю земли. Туда где кончаются печали. Где не бывает больно и страшно. Где счастье бьется волнами о берег…

Лошадь-любовь, это воплощение силы и неукротимости, вдруг становится кроткой и послушной, увозя двух избранных и до зависти удачливых человечка. Дальше, по жизни, поведет их она…

Давно оставлен за спиной последний, серый человек. Двум избранным они не кампания. Для них сейчас не существует толпа. Она осталась в прошлом, только они, и только друг для друга.

Рука в руке. Лошадь-Любовь стоит рядом. Ей некуда нестись. Это ее цель. Привести двоих к этому берегу, к этим волнам. Они, обнявшись, стоят у самой пены. Твердый, мокрый песок под ногами. Вставшим на него влюбленным он кажется таким незыблемым и неизменным, как прошлое. Кажется, что в любой момент можно будет сделать шаг назад. Когда захочется, в любую минуту. Но волны не ждут. Они накатываются на ноги счастливых, щекоча своей пеной. Схлынула одна, за ней еще. Не стоит их считать. Влюбленные расточительны и к времени и к чувствам. И вот уже не двинуться с места. Ноги намертво схвачены обманчивым песком. Обратно так просто не выбраться. Если уйти с края земли, то часть себя придется оставить. Не каждый к этому готов. Расстаться с частью, или со всем сердцем…»

…Я была одной из них. Такой же серой и безликой. Пока не увидела его. Только мне не понятно, как же смогла остановить эту лошадь в одиночку? Ведь он мне не помогал.

Неужели моих сил хватило за двоих. Или на одну меня? Да еще и с избытком…

Почему человек задает себе столько вопросов? Почему он не может жить без них? Хотя, это тоже вопрос. Но я тысячи раз задаю себе тысячи разных. И что? Мучаюсь сама, и, быть может, мучаю его?

Которую осень я рядом с ним? Пятую? Точно, пятую… И что? Мы стали понимать друг друга без слов. По глазам. Но я не внутри их. Я снаружи. Он так и не пустил меня внутрь своих глаз. Позволил быть рядом, и только. Хотя я даже не спрашивала разрешения. Быть рядом хочу и буду. И никто не запретит. Даже он. Даже его глаза.

Но опять вопрос. Почему? Почему его сердце, как лед. И в ответ моему не отзывается, как вечное безмолвие. Кто я ему? Друг? Жена? Служанка? Ты сама как хочешь – так и считай. А как мне все-таки считать? А ты не думай, ты будь тем, кем ты желаешь, быть для него. Пусть даже он об этом не знает. Я хочу любить его, и буду. Я рядом с ним… и буду рядом…

Ирина тихонько звякнула ключом в замке и вошла в полутемную прихожую. Уставшая на работе, она присела на стул, наклонилась снять туфли и, вдруг непонимающим взглядом уперлась в чужие, мужские ботинки. Голова инстинктивно повернулась в сторону кухни, откуда доносились негромкие голоса. Прислушавшись, она уловила последнюю фразу: «Завязал я Серега. Завязал», - произнес незнакомый Ирине голос. Она поняла, что приехал кто-то, кто знал Сергея раньше. Может быть, его друг или напарник. Ирина открыла дверь на кухню, гость повернулся к ней, подмигнул единственным глазом и весело поздоровался. Второй глаз у него по-пиратски был перевязан черной лентой. Сергей пояснил: «Приехал друг издалека. Мы тут с ним посидим, чайку попьем». Ирина поняла все с полуслова, мужики давно не видели друг друга, и им было о чем поговорить….

…«Ты знаешь, Серега, иногда в жизни такой момент бывает, что понимаешь... Ну, все! Вот выпал один шанс из миллиона и не будет другого. Если судьбу зазря дразнить, она и отвернуться же может. А я, все-таки, в горы не за смертью лез – так,… от души тянуло. Как смертью в лицо пахнуло - охладел к вершинам. За детей страшно стало, что сиротами останутся. И вообще - люблю я жизнь. А в тот раз, как в глаза смерти посмотрел. Да так, что с лихвой хватило. Даже с перебором»…

«Как все произошло?», - спросил Сергей.

«Ты знаешь, само утро, 7 августа, было предательски хорошим. Ну, необыкновенно хорошим. Его Величество – Погода, причина большинства всех наших неприятностей в горах была почти идеальной», - начал Иван.

… «В нашу команду, которой руководил Павел Ребров, входило 14 человек. Целью имели – подняться на вершину со стороны ледника Федченко. В маршрутном листе значилось: «Восхождение на пик Коммунизма (маршрутом Буданова от 1968 года) 6-ой категории трудности. Запасной вариант - маршрут Абалакова от 1933 года».

Сроки определили заранее. Предполагали, что экспедиция будет работать в горах с 25 июля до конца августа. В Джиргитале, запасаясь мясом, купили двух баранов. Хозяин их зарезал, но, как оказалось, преждевременно - сломался вертолет и нам пришлось провести в ауле несколько лишних дней. Мясо попытались спасти в холодном ручье, хотя без толку, очень скоро появился запах тухлятины. Пробовали промывать марганцовкой – не помогло. Решили варить, но и вареное есть никто не желал. Для пробы решили дать собакам, но даже они есть не стали, пришлось выкинуть.

Вертолёт чинили с помощью запасной «пуховки» и шерстяного спецкостюма. Летчики выменяли на них новую запчасть у завскладом. Тот денег брать не хотел, жил еще старинными, коммунистически-застойными представлениями о сомнительной ценности денег. Архаично, но именно товаро-обменные отношения позволили нам вылететь.

Сначала вылетели на заброску груза и с небольшой высоты побросали ящики с продовольствием и снаряжением. А 3 августа, перелетев реку Муксу, приземлились рядом с ледником Федченко, на высоте 3200 м.

Дальше шли пешком. Трехдневный «турпоход» с сорокакилограммовыми рюкзаками для команды стал необходимой, окончательной тренировкой. 6 августа, в полдень, основали базовый лагерь. Расположились на высоте 4600 метров, под скалами пика Орджоникидзе. Как раз напротив восточных склонов пика Коммунизма. Отсюда были хорошо видны и ребро Буданова, и ребро Абалакова.

Сразу весь груз забрать с высоты 3200 не смогли и, Ребров решил, что, пока продолжается подъем оставшегося снаряжения, четыре члена команды - Катаев, я, Сажин и Лапикус, выйдут под ребро Буданова на отметку 5200 и обработают примерно 300 метров нижней части стены, навешивая верёвки для быстрого прохождения команды.

Мы вышли во второй половине дня и, обойдя ледопад, заночевали. Висячий ледник, в самой верхней части рёбер Буданова и Абалакова, не казался опасным. Он мирно блестел на солнышке, без каких-либо подвижек льда. И, поэтому, штурмовой лагерь разбили именно здесь, на снежной подушке ледника Бивуачный, на 5200 м.

На следующее утро первая двойка ушла на стену. К началу маршрута прошли еще метров 400. Обогнули несколько широких и довольно глубоких трещин, некоторые из которых уходили метров на 30-40 вниз и пересекли рандклюфт около «стены». Слева от него был широкий ледопад между рёбрами, с которого угрожающе свисал лед. Он мог обвалиться в любой момент и представлял собой явную опасность. Именно здесь начинался ключевой скальный трёхсотметровый участок. Скалы крутые и сложные, но проходимые.

Ещё внизу решили, что Саша Сажин и Рома Лапикус пойдут первыми обрабатывать стену. И тот, и другой были хорошими скалолазами, потому-то и шли впереди. На «стену» вышли, нагруженные верёвками и «железом» до предела. Быстро поднялись на скалы, переоделись и продолжили движение по ребру. Сажин страховал, а Лапикус начал восхождение.

Ниже, в четырёхстах метрах от стены, маячила красная высотная палатка, нашего штурмового лагеря. Рядом с ней Катаев готовил еду на примусе, а я занимался снаряжением. Одновременно мы вели наблюдение за первой двойкой и корректировали направление их движения. Договорились, что дадим знать криком, если что-то вдруг повалится. Реакцию определили по обстоятельствам - или придется бежать назад из зоны обвала, или вперёд, чтобы оказаться на скалах повыше.

Первые волнения восходителей улеглись, погода их баловала, а будничная и привычная работа не предвещала ничего необычного. Стучали скальные молотки, звенели забиваемые крючья. Начало восхождения казалось вполне удачным»…

Сергей плеснул водки по стаканам и потянулся за очередной сигаретой. Кое-что он уже знал об этом восхождении от участников спасаловки, Иван только добавил деталей…

Всё произошло в самой середине дня. Громыхнуло неожиданно, но так сильно, что, показалось, горы дрогнули. Лавины в горах обычное дело, они гремели и днём и ночью, но та была другая. Она была такой силы, что после первого удара обычный дневной шум в лагере показался зловещей тишиной. Как бы увязая в ней, потянулись липкие мгновения оценки опасности.

В такой момент, страх просто сковывает тело. Чтобы его обуздать, необходимо хоть какое-то время. Хотя бы самый минимум, который уходит на чисто физическое его ощущение. Ребятам жутко не хотелось осознавать, что обвал неотвратимо дойдёт и до них. Возможно, надеялись на русское «АВОСЬ»!!! «А вдруг не дойдёт! А вдруг пронесёт!»...

И им, кажется, повезло. На маршруте Буданова, справа вверху находился висячий ледник. Одновременно, это место сбора снега с вершинного яруса. Под ним ещё один висячий ледник, а ещё чуть ниже ключевые скалы, которые в тот момент могли спасти их жизни. В округе - ни выше, ни ниже подобного укрытия не было. Выйди двойка минут на 20 раньше или позже - они бы прошли или не дошли до этого природного укрытия, сыгравшего роль «бомбоубежища»…

Мелькнула последняя секунда пакостного оцепенения, и парни без команды бросились к укрытию. Александр и Роман, протиснулись в мелкую нишу этой скалы, исключительно счастливо для них расположенную и затаились…

На расстоянии пяти километров от альпинистов и более 1500 метров выше, над кулуаром, на них сползала ледяная стена полукилометровой ширины. Громаднейший кусок висячего ледника обрушился с высоты 6300 метров, потащив за собой фирн и снег с окружающих склонов на нижний ледник. И тот - тоже рухнул. Один за другим, падали вниз глыбы льда размером с многоэтажный жилой дом.

Из кулуара, с нарастающим ужасным ревом, поднимался вверх огромный белый туман распылённого фирна. Он рос на глазах. Быстро достиг вершины нижнего обрыва и перевалил через восточное ребро, чуть ниже «жандармов» на пути Абалакова. Еще немного и растянулся на всю пятикилометровую ширину долины. Он шёл такой огромной белой стеной, из-за которой была видна лишь вершина пика Коммунизма, что сомнений не оставалось - четверка восходителей была обречена. Всего через несколько минут наступила темнота…

Ребята вжались в скалу и стали ждать падения льда. Но огромная, целая минута заканчивалась, а ничего не происходило. Саша недоуменно посмотрел на Романа. Самые мрачные мысли пронзили их. Они поняли, что лёд обвалился очень высоко, и Саша только успел сказать: «Наверное, на самом верху! Держись, паря...» Вместе с этими словами послышался шум. Он перешёл в гул наезжающего поезда, вперемешку с артилерийской канонадой.

Сажин и Лапикус приготовились к худшему: один закрыл рот и нос майкой, другой - шерстяной рукавицей. Они вдохнули, как можно больше воздуха, задержали дыхание, и ещё сильнее прилипли к скале.

Сначала сильная ударная волна прижала их, а мельчайшая, снежная пудра стала забивать все поры в организме. Сколько это продолжалось, определить было трудно. Внизу они могли не дышать более 2 минут, но здесь была высота! Кислорода в воздухе не много. Выдержать долго они не смогли. Пришлось разжать руки и попытаться вдыхать вязкий от ледяной пыли воздух. Но мгновенно снег, проникший мимо майки и шерстяной рукавицы, забил рот, нос и стал душить...

Потом волна попыталась оторвать их от стены и сбросить вниз. Пыль продолжала мешать вдохнуть. От удушья вываливались глаза, но страха уже не было. Он улетучился с первыми ударами снежных глыб о скалу. Вместо него появилось огромное желание выжить, бороться за жизнь. Ребята впились руками, зубами, ногтями в трещины скалы и удержались.

Растянутые на целую вечность минуты, ожидания смерти, наконец, истекли. Изрядно потрепанные, с растерзанными об скалу ногтями и пальцами, Сажин и Лапикус повыплевывали снег и отряхнули громадные сугробы, в которых оказались. Место вокруг скалы полностью накрыло снегом и льдом. Когда они вылезли из-под снежной массы, у них всё было забито ледяной пылью. Нос, горло, очки, куртка и карманы в ней…

Первым предположением было, что накрыло только их. Лапикус, повернулся к наблюдающей, нижней двойке и крикнул, что у них всё в порядке. Но ответа не последовало. Тогда он крикнул ещё раз и еще. Тревога охватила обоих, и они начали кричать вместе, но также безрезультатно. Внизу, на километры вокруг, всё было белым-бело. Почти все трещины были забиты снегом, а внизу, клубясь, удалялась белая туча.

На месте, где несколько минут назад, стояла красная палатка высотного лагеря, не было ничего. Только белое пространство. Ребята, бросив снаряжение, ринулись к тому месту, где должна была находится наблюдающая двойка. Раньше, ниже палатки, в сотне метров была широкая трещина, но почти никаких разломов не осталось, все было забито льдом со снегом. Они поняли, что ребята засыпаны, и вдвоем их найти на этом снежном поле, нет никаких шансов…

…Сразу после обрыва снега, вторая двойка – Иван Баранов и Иван Катаев заорали верхней двойке. Одновременно с криком перепонки ушей сдавил воздух, шедший перед лавиной. Увидев, что верхняя двойка рванула к укрытию под скалой, попытались спасти и свои жизни. Баранов, укрылся за ледовой складкой, недалеко от палатки, а Катаев «сиганул» вперёд к «стене», в надежде спастись под ней.

Баранов не увидел, добежал ли до стены Катаев. Перед ним уже бушевало снежное месиво. Но это было только началом, следующий удар воздуха снёс их обоих.

Воздушная волна вырвала Ивана из укрытия и кубарем потащила по вниз склону. Порывом, его снесло под скалы восточного ребра, где он попал на небольшой оползень береговой трещины ледника. Несколько ударов о скалы и ледяные бугры он еще помнил, но от очередного потерял сознание. Лавина протащила его метров сто пятьдесят, а затем сбросила в ледовый разлом. Он пролетел почти сорок метров и упал, перед сужением трещины, на снежную подушку, которая и спасла ему жизнь.

Очнувшись, он встал и пошёл по лабиринту трещин в направлении ледопада, надеясь там выйти на поверхность, что ему и удалось. Невероятно, но в состоянии шока, Баранов смог самостоятельно выбраться из этой трещины, хотя и потратил на это почти все силы. Он еле выкарабкался наружу и, теряя ориентацию, побрел. А когда силы иссякли, он сел и стал кричать, что, в общем-то, и спасло его…

СПАСАЛОВКА…

7 августа в базовом лагере на 4600, было четыре человека - Павел Ребров, врач - Виктор Шалевич и еще двое членов команды. От занятий в лагере их отвлёк глухой, но очень мощный грохот, идущий со стороны пика Коммунизма. Все повернулись к горе и остолбенели: невообразимых размеров висячий ледник, оторвавшийся двумя километрами выше, падал вниз. Падал на четвёрку, работавшую под ребром. Ударившись о скалы ребра, ледник разбился на множество гигантских глыб, которые, разлетаясь веером, бомбили ребро и прилегающие склоны.

Ребята застыли от осознания трагедии. Сила и размеры лавины были столь велики, что всем стало ясно - уцелеть кому-либо из первой четвёрки в таком обвале было немыслимо. Из оцепенения их вывел голос Реброва: «Попробуем искать тела. Все идём под ребро. Готовьте зонды, лавинные лопаты. Выходим немедленно»…

Шли как можно быстрее, но до места трагедии было не менее трёх-четырёх часов хода. Врач Шалевич старался не отставать, хотя гипоксия жестоко терзала доктора. Голова раскалывалась, мучила одышка, уже только мысль о еде вызывала тошноту. Другие участники экспедиции прибыли на Памир чуть раньше, давно акклиматизировались и теперь всячески сочувствовали Шалевичу, который присоединился к ним только три дня тому назад. Его вообще не пустили бы в отпуск в это время, да Павел Ребров упросил. И его начальство, и его жену, и его самого. С тех пор, как в ноябре прошлого года Шалевич буквально вытащил с того света сорвавшегося на пике Дзенеладзе Витю Урбанова, Ребров не представлял экспедиции без этого врача. Как будто в воду смотрел…

Между тем, Сажин и Лапикус отметили место первоначального расположения штурмового лагеря и ринулись вниз, но когда добрались на «базу», она была пуста. Только нашли записку для Трошина, Баулина и остальных вспомогателей, ушедших на перетаскивание грузов. Ребров написал на картонке несколько слов: «Произошёл гигантский обвал льда. Группа Сажина погибла. Выходим на поиски. По прибытии в лагерь присоединяйтесь к нам»!!!...

Для Лапикуса и Сажина эти строки были, как гром среди ясного неба. Они уже один раз похоронили себя, перед самым обвалом, а теперь поняли, что и ребята тоже не надеялись увидеть их живыми!!! Им выпало быть дважды воскресшими и удивить этим не только себя. Они стали искать на маршруте ушедшую спасательную группу и заметили их на ледопаде. Не теряя ни минуты, рванули вслед, догнав через пару часов…

Когда Ребров неожиданно увидел Сажина и Лапикуса, он просто не поверил своим глазам. Произошедшее, основательно потрясло всех без исключения. Уцелеть кому-либо в таком обвале было немыслимо. И, Ребров, как никто другой, понимал это. Надежды на спасение не было практически никакой. Как руководитель, как товарищ, он в первую очередь нёс ответственность за команду. И вдруг, считающиеся погибшими, перед ним возникли Сажин и Лапикус.

Бред?! Сон?! Мираж?! Людям, находящимся в таком подавленном состоянии, поверить в реальное чудо было чрезвычайно трудно. От неожиданности у него вырвалось: «Вы кто?»… При всем трагизме ситуации, Сажин сумел пошутить в ответ: «Кто, кто? Спасаемые спасатели вам на подмогу прибыли». Это была очень хорошая новость - двое из четырёх «похороненных» нашлись и живы.

Несколько позже, продвигаясь по леднику, увеличившаяся группа спасателей увидела еще одного человека. Он неровно ковылял между трещинами, то и дело меняя направление. Некоторое время он еще мелькал за торосами, а потом исчез за перегибом. Разобрать, кто это был – Баранов или Катаев с такого расстояния было нельзя.

Раненого альпиниста нашли часа через полтора. Поднимаясь вверх по леднику, спасатели услышали крик, и уже в сумерках, по голосу, добрались до него. Сначала наткнулись на широкий и длинный шлейф крови на снегу, а затем и на него самого, затихшего среди льдин. В растерзанных, окровавленных остатках одежды, он безуспешно пытался самостоятельно добраться до базового лагеря.

Когда подбежали поближе, поняли, что третьим, чудом спасенным, оказался Володя Баранов. Он был уже почти без сознания. Сильно обмороженными руками он шевелить уже не мог. Лицо, залитое спекшейся, застывшей кровью, только чуть подрагивало на голоса подбежавших друзей…

Шалевич первым бросился к нему, на ходу расстегивая свою аптеку. Врач немедленно начал делать инъекции. Необходимо было не дать ему умереть до детального осмотра в лагере. На «базу» снесли пострадавшего той же ночью. Там Шалевич смог сделать более полный осмотр повреждений. Самой опасной оказалась травма головы в районе правой брови. Удар был столь силен, что отколовшиеся осколки надбровной дуги безвозвратно повредили глаз. Левое предплечье сломано, а, кроме того, кончики почти всех пальцев на руках были сильно обморожены. Вероятность, что их придется ампутировать, была очень реальной.

Всю ночь в палатке, при свете фонарика, Шалевич возился с бесчувственным телом: колол, гипсовал, зашивал, бинтовал. И только под конец занялся «внешним оформлением». Приладил и пришил почти оторванный нос, обработал, зашил, забинтовал все крупные раны на лице.

Но это было только пол дела – Игорю необходима была срочная эвакуация. По рации вызвали вертолёт, но до места, где он мог приземлиться, было трое суток хода. Вышли немедленно, тем же утром. Состояние раненого было критическим, и Шалевич постоянно торопил.

Впрочем, и сам врач, помогая больному, чувствовал себя из рук вон плохо. Акклиматизация так и не пришла к нему. Хотя он был в юности хорошим спортсменом, лыжником, горы в этот раз встали ему поперёк горла. Так бывает, не «влился» - времени не хватило. Но думать о себе не приходилось.

Задыхаясь, Шалевич бежал рядом с носилками, постоянно проверяя пульс Баранова. Распухшими, обгоревшими губами бормотал: «Быстрее, мужики! Быстрее!!!... Не успеваем!»... Спотыкаясь, падая, он разбил себе локти, но главное было не уронить приготовленный шприц, который не выпускал из руки. Состояние альпиниста было критичным и на ходу с ним могло случиться что угодно…

Спасатели увидели вертолёт, севший прямо на тропе, когда до места посадки оставалось около суток хода. Беленков курил, а рядом стояли, вглядываясь в приближающихся спасателей, бортмеханик и радист. Летчик смог поднять машину на несколько сотен метров выше, чем предельная допустимая по инструкции. Раненому и спасателям он сократил ход примерно на пол дня.

Когда носилки втащили в вертолёт, Беленков резко предложил Шалевичу покинуть кабину. Взлётный вес на этой высоте должен был быть минимальным. Но доктор упёрся, заявив, что не может оставить Баранова ни на минуту. Чертыхаясь, Беленков вытолкал из кабины упирающегося бортмеханика и стал поднимать машину в воздух. Вертолёт истошно ревел, подпрыгивал и вновь плюхался на камни. Оторвались только с третьей попытки.

При наборе высоты, у Баранова изо рта и ушей хлынула кровь. Шалевич вновь схватился за ампулы и шприц, крикнув в кабину, что надо сбросить высоту. Беленков повиновался. Он снизился и повёл свой Ми-4 над самым ледником, рискуя врезаться во вздыбившиеся сераки – ледяные столбы. Баранов снова не умер. В который раз уже Шалевич не разрешил, не позволил. «Рано тебе еще помирать. Пожить еще малость надо. Держись, подлетаем», - подбадривал он Ивана. «Нам до Джергиталя дотянуть, а там тебя Ан-2 с утра ждет, идущий на Душанбе». В таджикской республиканской больнице коллеги Шалевича уже готовы были принять альпиниста…

Из четверки, накрытой лавиной, нашлись трое. Неизвестной оставалась только судьба Катаева. Вечером рокового дня велись активные поиски. Неподалёку от той самой трещины, в которую угодил Баранов, нашли их красную палатку. Когда стемнело, включили фонари. Искали ночью, потом весь день…

После трех дней, надежды не оставалось. Всё, что возможно, было сделано, но Ивана Катаева не нашли. Горы укрыли его. Из-за предельно реальной опасности повторного обвала, поиск тела погибшего альпиниста был прекращен. Вторая лавина сошла несколько дней спустя, но когда по тому же пути уже шла литовская группа. Она и их пыталась «сдуть» со стены, но им повезло больше - они уже были выше самой опасной части маршрута.

«Вот так вот, Серега. Когда ребята переносили меня из вертолёта в Ан-2, в Джиргитале, вспомнились слова гляциолога, много лет уже живущего в горах, с которым я познакомился три недели тому назад. После доклада о состоянии льда он, как-то бессильно заметил: «Хотя… В любом случае, в горах ничего нельзя спланировать… Ничего…», - заканчивал рассказ о своем последнем восхождении Иван.

«Давай, Ваня, выпьем», - сказал Сергей, наполняя стаканы: «Давай за тех, благодаря кому мы еще живы. За ребят, которые и тебя и меня с того света за шкуру тащили. За спасателей».

«Давай, Серега. За тех, кого уже нет с нами. За Шалевича, за Беленкова. Слышал, они погибли в прошлом сезоне? Прорывались в пургу на Ледник Гармо. У гляциологов произошла авария, им необходима была срочная помощь. Кроме Беленкова никто не решался лететь», - добавил Иван.

«Слышал. Беленкова ведь знал весь Памир. Сколько ребят обязаны ему своим спасением. Он садился и взлетал там, где другие летчики только пролетали на бреющем. Не люблю слово - «помянем». Пусть лучше - «будем помнить», - продолжил Сергей и без чекания выпил свою стопку водки. Гость кивнул и так же резко опрокинул свою.

«Я как узнал - сразу в аэропорт. А тут циклон. На два дня все вылеты отменили. Когда все-таки добрался, их уже похоронили. Поехал на кладбище, цветов возложить. Могилу отыскал, несложно было, смотрю, паренек возле нее хлопочет. Я же знаю, что у него дочка. Присели на лавочку, разговорились. А мальчишка, ему, как и я, жизнью был обязан. Четыре года тому назад, выскочил из магазина и под грузовик. Грудная - в кашу, но благо, «скорая» не подкачала - в момент прибыла. И это все на глазах у родителей случилось. Они в больницу вместе с сыном за носилками на негнущихся ногах. Говорят, не плакали – лишь губы крупно дрожали на серых лицах.

Шалевич с первого взгляда понял, что дело плохо. Так и случилось. С носилок на операционный стол, когда перекладывали, сердце пацана остановилось. Непрямой массаж невозможен – большинство рёбер переломаны. А ПРЯМОЙ?... Это такая ответственность, на которую не каждый решится. А тут еще и лица родителей перед глазами. Груз, Серега, сам понимаешь, не шуточный.

Много ли хирургов станут в таких случаях испытывать судьбу - вскрывать грудную клетку, брать в руки уже остановившееся сердце и, массируя, запускать его? Никто не обвинит врача, если он этого не сделает. А если сделает, и результата не будет – неприятностей не избежать. Сами родители по судам затаскают. Но у Шалевича была своя нравственность, и он сразу решился на прямой массаж сердца…

Уже потом он сам рассказывал пареньку, как тащил его с того света. Как от волнения жутко немели руки, прикасающиеся к теплому, но безжизненно-мягкому сердцу. Но, несмотря на жесткие толчки, они не ощущали ответных сокращений. Сердце мальчика молчало. Оно как будто не хотело возвращать парня в этот мир. Капли холодного пота проступали через повязку. Шалевич удвоил усилия, чувствуя жестокий цейтнот, и вдруг сердце слабо колыхнулось. Затем сильнее и сильнее. Только тут доктор ощутил, что не только повязка, а весь он залит потом. А через сутки в реанимационной палате парень пришёл в себя, а еще через месяц, ушёл из больницы своим ходом…

Так, Серега. Вот кого потеряли. Давай еще раз за него… Выпьем»…

Ирина погасила свет и уснула, когда стрелки отсчитали три часа ночи. Мужики продолжали сидеть на кухне, где дым сигарет смешался с запахом крепкого чая и отгонял сон. Наверное, впервые с тех пор как сел в инвалидное кресло, Сергей мог поговорить и не объяснять, как он живет. Пусть не в той степени, но здорово покалеченный Иван, вернулся домой пустым, и сильно надломленным. Приходил в себя долго. Срывался на жене, на детях. Дали инвалидную группу - пришлось менять работу. У греков была пословица - «потерявший один глаз – потерял пол мира»… А потерять «пол мира» и при этом не потерять себя - не так то просто.

Так оно и случилось. Иван стал пить, уходя в запои на недели. Жена сначала терпела, стараясь понять, поддержать. Потом тоже надломилась, забрала детей и ушла к матери. А через пол года подала на развод, и от былых отношений не осталось и следа. После года беспробудного пьянства, Иван завязал с водкой, но отношений с женой восстановить не смог, а может, просто не хотел. Грызла злоба на нее, что не смогла его поддержать, помочь. Немного попыталась, но на долго ее не хватило. Все было просто и обыкновенно. Иван слишком тяжелую ношу взвалил на женщину, и она не выдержала, отошла в сторону…

ТЫ – ЭТО Я…

Тянет... Снова и снова. Туда. К этому окну. За ним живет любовь.

…Далеко от меня, как будто птица, которая улетела на юг зимовать. И видеть ее могу только отсюда, да и то редко, когда уже совсем невмоготу становится.

Сердце давно уже не рвется на части. Оно как бы застыло, задохнулось на одном огромном толчке крови, чувств, любви…

«Больно, страшно больно, когда ее нет рядом. Когда ничего не изменить.

Когда дверью ее жизни хлопает кто-то другой».

Так было вначале. Со временем боль перестает быть болью. Особенно после того, как ты понимаешь, что это не эпизод, а твоя жизнь. Что она не прекратится ни сегодня, ни завтра. Она будет с тобой уже до самого конца. До того момента, пока ты не оставляешь ее рядом с собой навсегда.

Выделяешь в своем сердце места столько, что она совсем не хочет оттуда уходить. И остается… Сначала на мгновение, на чуть-чуть, ну еще на немножечко. А потом, утром ты просыпаешься и находишь ее там, где вчера ее оставил. В своем сердце.

Боль перестает быть болью вовсе не тогда, когда она исчезает. Нет. А тогда, когда ты начинаешь ею наслаждаться. Когда однажды, откатывая свою коляску от ее дома, он не оставил свою любовь за этим окном. Он увез ее с собой. Укрыл, согрел в груди и, оставив у себя, покатился от ее дома. Она не была против. Она была согласна. С тех пор боль ушла…

Ночами, родительницами слез… он писал неотправленные строки…

…Ты должна принадлежать мне, только мне. Эта ночь, как черный ворон влетает внутрь меня и не дает покоя. Почему? Я не знаю, что мешает мне, что давит… Может, равнодушие к той нелепой случайности, которая вершит все это беззаконие и бесстрастие. Зови ее судьба…

Попытки найти тишину не увенчиваются успехом… Скорее наоборот, чем больше

ищу покоя, тем больше погружаюсь в хаос мыслей, чувств, событий...

Кто-то непреодолимо тянет меня за руку, мешая остаться на месте и насладиться одиночеством и безмятежностью. Болезнь... Как легко в ней находить покой, как легко чувствовать себя больным и немощным… Словно несложные диагнозы дарят запоздалую радость глотки ветра, который подхватывает меня и несет на своих крыльях. Быть может это страх?...

…Тупая тяжесть, в том месте, где, по мнению многих людей, живет душа. Чувственное сердце и боль от осознания невозвратимости... Резь от заталкивания на мысли, что возрождаются в голове с новой силой... Пустота, которая ничего за собой не несет, кроме мрачного отупения, расслабления физического тела, невозможности почувствовать то самое, плотское желание, что раньше сводило с ума, выворачивало мышцы и дарило настоящее блаженство. Где это сейчас?...

Почему так хочется выть за все эти годы, за всю эту боль, за любовь и расставания, что были мне неподвластны? Где я потерял свою синюю птицу? В чьих объятьях? Какой злой Рок своим горячим, неуклюжим поцелуем спугнул ее? …Кому сказать «ЛЮБЛЮ» с той интонацией, которая сама за себя скажет «я отдаю свою жизнь Тебе»?...

…Шрамы от изнасилования. Нет, не человеком, самим собой. Хаос, поглотивший мысли, быть может, в один из тех моментов совокупления с Величественной Пустотой В прошлой жизни я считал себя непобедимым, когда, млея от боли заживающих ран, утыкался в твое плечо…

И что осталось теперь? Кроме странных воспоминаний, которым даже и не веришь, что такое было. Кроме страсти к Непознанной, которую обычные люди называют смертью. Кроме глухой тоски о тебе и больше ни о чем, кроме, разве что… невозможности что-то изменить...

А утром он рождался заново, уже без боли, которую оставлял в неотправленных письмах. Да и Осень перестала быть печальной. Иногда она даже казалась смеющейся. Как это было давным-давно на пустых аллеях парка, где гуляли двое… Бросали друг в друга листьями. Смеялись. Мечтали. Хотели, чтобы эта осень не кончалась. Так оно и вышло…

…Я снова и снова продолжаю приезжать к ее окну. Только теперь мы поменялись местами. Раньше я приезжал повидать мою любовь, а теперь я привозил любовь, чтобы вместе с ней посмотреть на ту, у которой я ее похитил…

Эта осень не ушла в никуда. Она стала временем года в сердце. Снаружи проходили зимы и лета, а внутри оставалась осень. Та самая с Мокрыми, но Счастливыми Глазами… Та осень, которая, пожалуй, завидовала им...

КРЫЛО БАБОЧКИ…

Шуршат колесики, шуршат. Сергей снова возил свою любовь посмотреть на окно, за которым она раньше жила. Вот ее рука отдернула занавеску. Она много сидит у окна. По вечерам... Быть может, ждет?... Чувство любви, с которым он жил, стало для него одухотворенным… Он разговаривал с ним, как с самым дорогим человеком на свете. С тем, кто упер локотки в подоконник и смотрит на осень так же, как и он. И весной, и летом.

К колесу прилипло крылышко бабочки… Он уложил его на ладонь. Поднес к глазам поближе. Оно было точно таким, как когда-то… Взгляд, упертый в остатки коленей, перестал их видеть. Память паутинкой унесла… далеко…

Уходя от ненависти, придешь к любви… Обязательно! Надо только верить. Много лет назад он сидел на полу и смотрел, как над горящей лампой танцуют две бабочки, легонько касаясь друг друга...

Уходя от ненависти, придешь к любви… Значит, это ложь, что любовь может разрушать? Так говорит тот, кто уже осознал причастность к любви, но еще хочет страдать от нее…

Любовь не разрушает. Любовь лечит. Любовь – сама боль, направленная на то, чтобы вылечить от боли жизни. И даже если она уходит, человек не разрушается, он становится мудрей...

Сергей не чувствовал себя мудрым. Когда-то юный и беспечный, он просто смотрел на бабочек. Он принадлежал к тем людям, у которых потребность любить была более сильной, чем потребность в любви… Теперь только две танцующие бабочки остались Ему в память о Ней…

А в тот момент он становился Ее рабом… Впрочем…, мир заканчивается там же, где и начинается. Все есть одно и то же, осталось дать этому имя. Потому быть Рабом или Хозяином – не так уж важно… Дергая за поводок, мы самоутверждаемся. Надевая ошейник, тоже. Какая тогда разница?... Он смотрел на бабочек…

На память о Ней Ему осталась эта картина, где над огнем лампы, отрешенные ото всех, целуются две бабочки, внезапно полюбившие друг друга... Он повернул картину лицом к стене...

Любовь?!... Да что они понимают, жалкие насекомые? Ждет ли она меня?... Ждет ли она любовь, когда-то покинувшую ее? Ждет ли она вообще?... Кто знает?

Важно то, что жду я. Жду снов, в которых будет она и я, в моих руках хрупкая и беззащитная. Со смехом и со слезами, разная-разная, но лишь бы она в них была… Только бы были эти сны…

До следующего сна… Или до следующей осени…

Медленно таяла ночь. В те дни, когда он ездил на встречи с ней, трудно было уснуть. Уже под утро, сон все-таки прикрыл его глаза. По-детски открыв рот, дыша воздухом иллюзий, спал под звездами обманутый мальчишка, обманутый грезами Морфея. Во сне ему снилась Неосязаемая Вечность, которая, смеясь, поцеловала его и сказала, что зовут ее Осень... Уходя, она положила что-то легкое в руку. Он долго смотрел ей вслед и счастливо улыбался. А потом разжал кисть. На ладони лежало крыло бабочки...

Бывают дни, когда он уезжает сам. Уезжает в одиночество. А я все равно не могу оставить его в нем. Одного. Без его ведома, иду за ним, чтобы хоть издалека быть рядом. Еще секундочку, и еще немножко. Через боль того, что я все равно ему нужна…

Иногда убегаю на кухоньку, выплачусь, чтоб он не видел, и возвращаюсь. К нему. Он много раз пытался меня прогнать. Потом устал. Или понял, что не уйду. Хочу любить. Пусть безответно. Но его. Пусть гонит и остается глух. Пусть больно, но у меня есть мечта. Быть любимой им. Так же как люблю его я. Если бы это случилось. Если бы! Это была бы самая счастливая женщина на свете. Та, которую он любит…

Почему он приезжает всегда на одну и ту же улочку? Который раз. И смотрит в одно и тоже окно. Может, он родился там или вырос? Может там жила его первая любовь? А может, он ее еще любит? Боже мой!!!

А если это правда? Вдруг это так? Да нет, вряд ли. Не береди себе душу. Сколько лет ты его знаешь. За это время можно забыть любую любовь. Да и вообще, это больше похоже на бред. Да, точно, это твоя больная фантазия…

…Полутьма. А я думаю о звездах, которые высоко в небе кружат хороводы, они свободны и чисты. Мне никогда не быть с ними. Мне кажется, что Ты целуешь чужие губы, а ветер несется к этим звездам, поет им, шепчет слова вечности, рассказывает, что видел…

…А ты целуешь чужие губы.

Там собирались тучи. Я училась ждать дождь. Его холодную, отрезвляющую влагу. Чтобы он смыл с лица слезы, чтобы никто никогда не видел, как я плачу. Но легко. Скольжу сквозь танцующие пары. Потому что я - комета, которая ждет дождь. Остудить огонь в полыхающем сердце. Омыть кровавую прорезь в душе.

…А ты целуешь чужие губы.

…Ухожу в головокружительный танец с самой собой. Огни, музыка, люди - все уходит. Я завершаю свой полет. Я горю. Я в ожидании взрыва. Руки, ноги, переплетение корней вечности. Нежные всхлипы любви. Пощечины истины. Все слилось в массу огня и кружит вместе со мной, в Последнем Танце Кометы, которая горит, оставляет за собой серый пепел несбывшихся надежд, отречения и ночного экстаза. Я постигаю смысл тишины…

…А чужие губы целуют тебя…

…Прошлое, держит его цепкими руками. Ведь была же у него жизнь до того, как...

Может быть друзья или еще что?... Я должна успокоить себя и узнать, что это не любовь, которая съедает его до сих пор. Не может быть, чтобы кто-то обладал тем счастьем, которого я так желаю? …Быть той, которую он любит…

Да… Я должна узнать…

Звонок в дверь и глаза в глаза. Только беззаветно любящие женщины могут вот так, без слов, понять друг друга. Без вступлений и предисловий. Без объяснений, что и почему произошло. Они обе жили чувствами, и этого им хватило, чтобы понять, о ком пойдет речь…

Стол. Два стула и на скатерти руки двух женщин, выхваченных из полутьмы светом торшера. Сначала долгое молчанье и только потом слова…

- Я знала, что он жив. Все плохое, что приходило на ум, гнала вон. Не знаю почему, но я твердо была уверена в том, что он есть и не погиб. Не бросил. Не разлюбил. Не ушел, оставив за пределами своей памяти. Сколько ночей, сколько слез. Сколько звонков в дверь, и я срывалась изо всех ног, ожидая, что это он. Стоит за дверью и хмурится как обычно, что так долго не открывают двери. Я знала, что что-то случилось. Что-то, что не позволяет мне быть рядом с ним. Знала, что это не просто в его воле. Это судьба. У каждого – своя. Моя доля – ждать. И верить. Счастье превратилось в мечту оказаться рядом с ним. Хотя бы, просто видеть его. Чувствовать его тепло, царапаться о его трехдневную щетину. И наслаждаться этим счастьем.

Шли годы, и я была уверена, что рядом с ним есть кто-то. Кто-то обязательно должен быть. Кто-то должен подать кружку воды. Забинтовать. Залечить. Я хотела быть рядом с ним, даже если он об этом не знал. Мне одной было бы достаточно этого.

Даже если в больнице, даже если без сознания, даже если никогда не узнал бы что это я. Хотела быть хоть на секундочку рядом. Готова была поменяться местами с санитаркой, которая ухаживала за ним. Готова была продать свои годы в обмен на то, чтобы быть рядом.

Пусть, он разлюбил. Пусть, что угодно. Пусть, холоден ко мне. Мне хватит моей любви. Она хранилась столько лет одной лишь мыслью, что он жив. И если бы я была рядом с ним – счастливей женщины на земле - не сыскать. Ты воплощение моей мечты, моей надежды. Утром Ты готовишь ему чай. А Я лишь мечтаю об этом…

- Но он любит ТЕБЯ, а не меня. Он пишет Тебе, но не отправляет эти письма. Он ездит смотреть на Твое окно. Он бережет Тебя от себя самого.

- Но ТЫ рядом с ним, а не Я.

- А я мечтаю оказаться не на Своем, а на Твоем месте. Ты себе не представляешь, какая это пытка быть рядом с человеком, который любит другую. Я знала! Я чувствовала, что что-то не так. Мне казалось, и правильно казалось, что на мою любовь невозможно не ответить взаимностью. Невозможно! Это если сердце не занято.

Мы никогда не говорили с ним о прошлой жизни. Я видела, что для него она – это сплошная рана. А я не могла сделать ему еще больней. Свое прошлое он старался оставить так далеко, чтобы даже не пытаться вспомнить. Но оно все равно осталось в нем. От него не уйти. Он пытается до сих пор. Потому и не вернулся к тебе. Не смог. Не стал свою боль делать твоею! Посчитал, что Тебе будет легче, если он вообще уйдет из твоей жизни. Один раз и в один миг. Без прощаний и прощений…

- Он решил и за себя и за меня.

- Кто-то же должен принимать решения. И если не он, то кто. А сделал он для Тебя все, что смог. Если бы он сделал столько для меня и ради меня – это было бы тем, для чего я хотела бы жить. Жить ради одного – быть его любимой! Самой дорогой на земле женщиной для Него. Быть на Твоем месте. Быть Тобой.

- Ты желаешь того, чего нет у тебя, а я желаю того, что есть у тебя. Кто же из нас обделен или награжден больше? Кто обладает тем счастьем, которое было разделено судьбой между нами? И для тебя и для меня самое главное – это чтобы он был счастлив. И если для этого нужно, чтобы в его жизни были и ты и я, значит, - ТЫ это Я.

- ДА, Я это ТЫ…

- Пусть он ничего не знает.

- Пусть в его жизни больше не будет перемен…

СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ НЕ БУДЕТ ПЕРЕМЕН…

…Сегодня в их судьбах не будет перемен. Не будет и завтра… Но это не бездействие. Любовь нельзя назвать бездействием, даже безответную… Только холод, раскрытое окно и слезы по щекам… Просто чьи-то глаза смотрят на чужое солнце. Просто губы подставляются чужому ветру…

В их душах не будет перемен… Они давно уже не мечутся по узким коридорам выбора между туманом и ясностью. Сердца этих троих людей, необыкновенно несчастных и необыкновенно счастливых, уже давно не дрожат от сомнений…

Сегодня здесь тишина. Растворяются невидимые нити капканов, что держат тело в атмосфере земного притяжения. Легкие глубоко вдыхают воздух – и задыхаются им. Одиночество танцует вокруг, создавая вихрь эмоций и мыслей... Тихая музыка, которая еще глубже погружает в транс…

Чьи-то щеки ловят чужие брызги воды, чьи-то уши слышат чужие звуки… Сыро… Просто сыро от слез. Въедливый крик, одинокий вой в пустых стенах, разрушающий каноны бытия, расщепляющий последние сгустки воли на атомы…