Мальчик рыл яму у самой кромки моря и нашел человеческую голову.

На берегу он был один; серый песчаный пляж, пересеченный цепочкой его следов, зеленая полоска водорослей, худые чайки - и больше ничего. Мальчик хотел выкопать свое собственное маленькое море, а нашел голову. Он очистил ее от мокрого песка и увидел, что это голова его матери - рот приоткрыт, к глубоко запавшему языку прилипла бумажка. Мальчик достал ее двумя пальцами. Это был размокший и принявший форму нёба кусочек фотографии, судя по линиям разрыва - четвертинка. На фотографии были запечатлены море, пляж, возможно, этот же самый, и еще какая-та голая часть человеческого тела, самый краешек. Локоть? плечо? колено?

Мальчик спрятал фотографию в карман, засыпал голову матери песком, пометил место обкатанной волнами корягой и пошел домой.

Дом, где он жил с отцом и матерью, был похож на огромного зверя, который спит, уложив голову на лапы, и мерно дышит во сне. Мальчик поднялся на веранду, босыми пятками вбирая животное тепло ступенек. Мать возилась на кухне; она разделывала цыплят. Куриная кровь стекала в лоток, лишние детали куриной анатомии - лапы, кишки, гениталии - падали в мусорный бак. Локоть? плечо? колено? - подумал мальчик.

- Смотри, мам. - Он показал матери фотографию. Нож выпал из ее руки и лязгнул об пол.

- Где ты это взял?

- Старик дал, - соврал мальчик.

- Какой старик?

- Не знаю. Просто старик.

- Где это было?

- На пляже.

- Как он выглядел?

- Высокий, седой. Он курил трубку. - Мальчик решил, что яркая деталь убедит мать.

- Он с тобой говорил?

- Нет. Просто дал фотографию.

- Он еще там?

- Не-а. Ушел.

- Куда?

- Не знаю. Вдоль берега.

Мать вытерла окровавленные руки о фартук и забрала у мальчика фотографию.

- Сиди здесь, - сказала она и покинула кухню.

Оставшись в одиночестве, мальчик обмакнул палец в лоток с вонючей куриной кровью и нарисовал на щеках красные полоски. Он слышал, как мать стучит в дверь отцовского кабинета. Дверь отворилась, захлопнулась. Мальчик досчитал до десяти и пошел следом. Половицы скрипели у него под ногами, словно он вышагивал по хвостам тысячи кошек. Мальчик опустился на колени, нежно погладил их ладонью, потом поцеловал, чувствуя на губах вкус пыли. Когда он продолжил свой путь, половицы были беззвучны - он научился договариваться с домом.

Добравшись до отцовского кабинета, мальчик затаил дыхание и заглянул в замочную скважину. Он увидел руки отца, лежавшие на раскрытой толстой книге, которую тот все время читал. Руки вспорхнули в воздух.

- Что это? - раздался голос отца. - Какой-то пляж. Это то, что я думаю?

- Это о н, - сказала мать. - Вот. Здесь видно е г о локоть.

- Не может быть. - Руки вновь легли на книгу, пригладили страницы. - Ты говорила, что сожгла все е г о фотографии.

- Сожгла. И эту тоже. Я ее помню.

- Я тоже ее помню. Это ведь я вас щелкнул. Откуда она взялась?

- Наш гулёна принес. Говорит, ему дал какой-то старик. На пляже.

- Какой еще старик?

- Не знаю. Тебе надо сходить на пляж.

- Зачем?

- Найди этого старика. Он высокий, седой, курит трубку.

Мальчик был удивлен, сбит с толку услышанным и все равно едва не прыснул в кулак - ведь никакого старика не было, он выдумал и его, и седину, и трубку.

- Что мне с ним делать? - спросил отец.

- Сделай хоть что-нибудь, - сказала мать. - Я не хочу, чтобы он здесь ошивался. - Она вздохнула. - Наш сын не должен знать, что ты ему не отец.

Дверная ручка вздрогнула под тяжестью ее ладони, и мальчик шмыгнул обратно на кухню. Половицы, бесшумные для него, рыдали и ныли под ногами его матери. Когда она появилась на кухне, мальчик уже сидел на краешке стола и выковыривал из пальца несуществующую занозу.

- Что у тебя с лицом? - сказала мать. - Немедленно умойся.

- Да, мам.

Мальчик открыл воду и смыл со щек боевую раскраску. Над мойкой висела блестящая сковородка, и в ней он видел отражение матери. Она достала из кармана фотографию, разорвала ее на мелкие клочки и выбросила в мусорный бак. Брезгливо вытерла руки о фартук, как после крови.

- Этот старик, - сказала она. - Он тебя трогал?

- Нет, но…

- Что?

- Он кашлял. Слюни летели мне прямо в лицо.

- Омерзительно. - Мать взяла нож и перерубила пополам еще одного цыпленка. - Иди, поиграй у себя в комнате.

- Да, мам.

В коридоре мальчик столкнулся с мужчиной, который не был его отцом. Тот как всегда его не заметил, прошел мимо, позвякивая связкой ключей. Мальчик обернулся и долгим взглядом посмотрел мужчине вслед - кривые ноги, волосатая шея, под клетчатой рубахой выпирают лопатки. Сатир, настоящий сатир.

Мальчик взлетел по ступенькам на второй этаж. Проникнув в свою комнату, он первым делом подошел к окну - как раз вовремя, чтобы увидеть, как лжеотец выкатывает из дома велосипед. Этот велосипед всегда казался мальчику смехотворным, особенно блестящий звоночек на руле, но только сейчас, впервые, он позволил смеху вырваться наружу.

Лжеотец взобрался на велосипед. Мать окликнула его, вышла во двор и положила что-то в багажную корзину над задним колесом. Это что-то ярко сверкнуло на солнце. На прощание лжеотец пару раз звякнул звоночком, вызвав у мальчика новый приступ смеха, и, неуклюже виляя, покатил по тропинке в сторону моря. Мать вернулась в дом. Мальчик слышал, как она возится на кухне, как нож стучит по разделочной доске.

Он лег на кровать, заложил руки за голову и позвал Шляпника.

- Трам-пам-пам, - отозвался тот. - Что новенького?

- Мой отец мне не отец.

- Тоже мне новость.

- Ты знал? - Мальчик сел на кровати.

- Знал.

- Откуда?

- Я знаю все, что происходит в доме. Я слышал, как они об этом говорили.

- Когда?

- Давно.

- Почему мне не сказал?

- Ты не спрашивал.

- Какой ты после этого друг?! - Мальчик метнул в Шляпника подушку, но, разумеется, не причинил ему никакого вреда. - Что они говорили?

- Что твой настоящий отец пропал давным-давно. И что ты не должен знать о нем правду.

- Почему?

- Не знаю. Кажется, он был плохим человеком. Трам-пам-пам. Так сказал твой ненастоящий отец.

- Он врет.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю.

- И что будешь делать?

- Узнаю, кто мой настоящий отец.

- Как?

- Соберу фотографию целиком.

- У тебя же всего четвертинка. Да и ту порвала мать. Где ты возьмешь остальное?

Мальчик пожал плечами.

- Придумаю что-нибудь

Шляпник сел у него в ногах и сказал:

- Твоя мама почти закончила. Она устала. Она приляжет поспать. Трам-пам-пам. Ты сможешь спуститься вниз и достать из мусора обрывки фотографии.

- Не врешь?

- Нет. Она ничего не заметит.

В подтверждение слов Шляпника звуки внизу стихли. Мальчик знал, что сейчас его мать выносит во двор корзину с куриным мясом и переворачивает ее прямо на лужайку. Это был ее способ отблагодарить здешнюю землю за то, что та разрешила им построить на ней этот дом. Мать придумала этот ритуал, когда мальчик был совсем маленький; она считала, что земля принимает ее дары, не замечая, что мясо остается лежать и гнить на солнце, и привлекает одних лишь мух и муравьев. После жертвоприношений она часто ложилась, чтобы вздремнуть часок-другой.

- Уже пора? - спросил мальчик.

- Нет. Подожди немного. Дай ей заснуть покрепче.

- А теперь пора?

- Да нет же.

- А теперь?

- Теперь да.

- А ты не идешь?

- Нет. У меня дела, - сказал Шляпник и исчез.

Мальчик прокрался на кухню. Сквозь распахнутое окно веранды он видел, что мать устроилась прямо на крыльце, в плетеном кресле-качалке. Она сидела в пол оборота к мальчику и громко храпела. Мальчик заметил, что из стойки рядом с мойкой пропал большой нож, которым мать почти никогда не пользовалась.

Пригнувшись, он подбежал к мусорному баку, встал перед ним на колени и заглянул внутрь. Кусочки фотографии прятались среди куриных лап и кишок. Он достал их все - числом четырнадцать - и вернулся к себе в комнату.

Шляпника по-прежнему не было; мальчик был только рад этому - ему хотелось побыть с фотографией отца наедине. Он собирал ее, как собирают пазл: сначала ровные края, потом середину. Труднее всего было собрать небо - одинаковые голубые квадратики, запачканные кровью.

Закончив, мальчик увидел, что кусочков стало больше. Теперь на фотографии можно было разглядеть не только локоть, но и саму руку, и даже рукав красной футболки, который мальчик поначалу принял за кровяное пятнышко.

- Мой отец носил футболку, - произнес он вслух. - Красную футболку. - Почему-то это казалось важным.

Мальчик лег на кровать и положил склеенную фотографию себе на грудь. Он думал о своем отце, о том, как найдет его, о том, что ему скажет. Его маленький член набух и причинял боль; мальчик привычным движением засунул руку в джинсовые шорты и придал ему удобное положение. Если бы рядом был Шляпник, он отпустил бы какую-нибудь шутку по этому поводу.

Во дворе звякнул велосипедный звоночек. Мальчик подскочил с кровати и выглянул в окно. Уже стемнело, пели цикады. Сначала мальчик услышал голос лжеотца, и только потом разглядел его самого: тот стоял посреди двора и тихонько звал мать.

- Эй, - шептал он. - Эй!

Велосипед лежал на траве, прямо на гнилом мясе - непохоже на лжеотца, обычно он носился с ним, как с живым существом, смазывал, чистил, даже придумал прозвище. Рядом с велосипедом темнело еще что-то, какой-то большой продолговатый куль. Мальчик не мог рассмотреть толком, что это такое.

Лжеотец шагнул в сторону дома.

- Эй, - снова позвал он.

На крыльце зажглась лампочка. На лжеотца упал свет; вид у него был потрепанный, волосы всклокочены, рубашка выбилась из штанов. По ступенькам спустилась мать, в халате, на макушке - очки, в которых она всегда смотрела телевизор. Завидев темный куль, мать всплеснула руками. Они с лжеотцом принялись шептаться - слова растворялись в пении цикад. Лжеотец размахивал руками и показывал в сторону моря.

- Что происходит? - спросил мальчик сам у себя.

- Трам-пам-пам, - ответил Шляпник. - Твой отец убил кого-то на пляже.

- Он мне не отец.

- Неважно. Они ссорятся. Твоя мать сказала ему, что он дурак, что он не должен был тащить тело сюда. А он говорит, что это она во всем виновата. Это она дала ему нож.

Мать и лжеотец подхватили темный куль с двух сторон и, делая мелкие шажки, занесли на крыльцо. На свету стало видно, что это не куль, а человек - человеческое тело.

- Они хотят спрятать его в доме, - пояснил Шляпник.

- Кого - его?

- Не знаю. Они не говорили.

Мальчик выбежал из комнаты и на цыпочках подобрался к лестничному пролету. Оттуда не было видно, что происходит на первом этаже, доносился лишь шум возни. Но мальчику и не нужно было ничего видеть, потому что Шляпник в красках комментировал происходящее. Когда внизу раздался громкий стук, он сказал:

- Это твоя мать не удержала тело.

А когда внизу грязно выругались, добавил:

- Это она наклонилась, чтобы ухватиться получше, и у нее с головы свалились очки.

Звуки стихли.

- А что теперь? - спросил мальчик.

- Твой отец - пардон, отчим - отправился в ванную. Хочет принять душ. А мать успокаивает нервы перед телевизором. Она очень сердится, потому что разбила очки.

Мальчик помотал головой. Его интересовало другое.

- Где мертвец?

- В кладовке.

- Я хочу посмотреть.

- Не сейчас. Они тебя заметят. Трам-пам-пам. Дождись, пока они угомонятся и лягут спать.

Мальчик нахмурился.

- Это слишком долго. Я иду вниз. Сейчас.

- Что за спешка?

- Я не могу ждать. Вдруг там мой отец! Вдруг они убили моего настоящего отца!

- Тсс. Вряд ли.

- Откуда ты знаешь? Ты же сам сказал, что не знаешь.

Шляпник пожал плечами.

- Этого просто не может быть. Сам подумай. Когда говорят, что человек пропал, это значит, что его трудно найти. И уж тем более до него нельзя добраться за два часа на велосипеде, да еще убить и привезти обратно.

Мальчик нахмурился еще сильнее.

- Я хочу проверить. Ты пойдешь со мной?

- Нет.

- Ну, пожалуйста.

- Я не могу. Мне нельзя в кладовку. Трам-пам-пам. Не люблю мертвецов.

- Ты мне больше не друг, - объявил мальчик и сбежал по ступенькам.

Посреди темной кухни он замер, прислушиваясь к звукам. В гостиной работал телевизор, в ванной шумела вода - взрослые были при деле. Дверь кладовки оказалась запертой, но мальчик знал, где лежит ключ. Он нашел его на ощупь, в одном из хозяйственных шкафов матери - на полке с крупами и мукой. В том же шкафу он разжился свечой и коробком спичек.

Мальчик отпер дверь кладовки, сделал глубокий вдох и шагнул внутрь, в темноту. Как раз вовремя, потому что шум воды в ванной стих. Сидя в кромешной тьме, он слышал тяжелую поступь отчима - тот прошелся по кухне, громыхнул посудой и пошагал в сторону гостиной.

Мальчик чиркнул спичкой и сразу увидел ноги мертвеца - голые ступни в летних сандалиях.

На душе у него сразу стало легко и спокойно: Шляпник был прав - это не его отец. Он выдохнул отчаянно сдерживаемый до этой секунды воздух, случайно задул огонек спички и снова нырнул в темноту; на сетчатке осталось яркое пятнышко - как мошка на лобовом стекле. Мальчик был почти счастлив. Ноги, которые он увидел, были совсем стариковскими: синие вены, толстые желтые ногти - как будто приклеенные к пальцам кусочки слюды. Эти ноги не могли принадлежать его отцу.

Мальчик зажег свечу. Мертвец оказался старым мужчиной с морщинистым, искаженным посмертной гримасой лицом. Вязаная жилетка спереди почернела от крови. Волосы мужчины были седыми, но не белыми, а пожелтевшими от табака. Пошарив у него в карманах, мальчик нашел трубку, кисет и кожаный бумажник, такой же старый и морщинистый, как его владелец.

В бумажнике, в отделении для кредиток лежал второй фрагмент фотографии.

Мальчик почти ожидал чего-то подобного. На новом фрагменте не было лица его отца, зато было все остальное. Отец, одетый в красную футболку с надписью «Shake your spear», стоял, опустившись на одно колено. Правая рука, локоть которой был виден на первом фрагменте фотографии, упиралась в джинсовое бедро цвета индиго. Пальцы другой утопали в волосах матери мальчика. Да, его мать тоже присутствовала на фото. Ее голова лежала в ногах у отца. Мать улыбалась в объектив. Мальчик несколько раз моргнул, прежде чем понял, что голова не отделена от тела. Ее тело никуда не исчезло, оно всего лишь зарыто в песок - детские шалости его настоящих родителей.

Мальчик заметил, что на песке видна черная тень - тень человека, который сделал снимок.

Он достал из кармана первый кусочек-мозаику и безо всякого удивления увидел, что швы на нем исчезли. Он сложил кусочки вместе, кое-как слепив их свечным парафином. Теперь ему не хватало самой малости - самой важной малости.

За дверью кладовки было тихо. Мальчик бросил прощальный взгляд на порожденного его воображением старика, задул свечу и выскользнул наружу. Он запер дверь, вернул ключ на место, и поднялся к себе.

- Ты здесь? - спросил он.

Шляпник не отозвался. Наверное, обиделся на злые слова, брошенные мальчиком перед рискованной вылазкой. Мальчик лег в постель и положил драгоценную фотографию под подушку.

- Спокойной ночи, - сказал он в надежде, что Шляпник его слышит, и, утомленный переживаниями, мгновенно заснул.

Ему приснился сон, в котором их дом стал по-настоящему живым. Ковровая дорожка в коридоре превратилась в длинный, мясистый и влажный от слюны язык, и мальчик скользил по нему к кабинету отчима, чувствуя, как пряное дыхание дома шевелит его волосы. Дверь кабинета была не заперта - непохоже на отчима, обычно он носился с ней, как с живым существом, смазывал, чистил, даже придумал прозвище (во сне это казалось логичным). Мальчик вошел внутрь. И стол отчима, и пульсирующие зубной болью книжные шкафы, и даже подоконник прикрытого кожистым веком окна - все было заставлено фотографиями его отца в рамочках. Все они были испорчены: лицо отца было заклеено вырезанными из журналов портретами знаменитостей. Мальчик схватил ближайшую рамку, разбил стекло и попытался отскрести улыбающееся лицо Николь Кидман ногтями. Не получалось.

Мальчик проснулся от боли; во сне он исцарапал собственное лицо.

Было еще темно. Дом заполняла желеобразная тишина, и только во дворе голосили напуганные его сном цыплята. Мальчик заглянул под подушку. Фотография была на месте; она вновь изменилась - парафиновый шов сросся, прибавилось немного неба со следом реактивного самолета в нем. Изображение было почти закончено, не считая отцовской головы - на ее месте по-прежнему зияла дыра, но и ее края стали ровными, округлыми, как будто голову вырезали маникюрными ножницами.

Мальчик знал, что делать дальше; сон был подсказкой. Он спустился вниз и, постояв недолго под дверью родительской спальни, убедился, что те крепко спят - мать храпела, а отчим скрипел зубами, во сне перебирая свои грехи как четки. Мальчик добрался до ванной, включил свет. В корзине с грязным бельем лежала вчерашняя одежда отчима: клетчатая рубаха, штаны. Под ними обнаружился завернутый в ветошь нож - единожды орудие убийства. В кармане штанов мальчик нашел позабытую отчимом связку ключей - среди них был и ключ от кабинета.

Покидая ванную, мальчик поймал свое отражение в зеркале: царапины на лице в точности повторяли полоски, которые он наметил куриной кровью днем. Он решил захватить нож с собой - на всякий случай.

С некоторой опаской мальчик ступил на ковровую дорожку, но она не была ни мясистой, ни скользкой - даже менее живой, чем обычно. Он подобрал ключ, повернул его в замке и вошел в кабинет отчима. Окно было открыто, сквозняк надувал занавеску, как подвенечное платье беременной ночи. Луна прилепилась к небу, как медяк на глазу мертвеца. Эти образы сами по себе возникали в голове у мальчика - он еще не отошел от вещего сна.

Мальчик включил настольную лампу. На столе, в центре светлого круга лежала толстая черная книга, которую отчим читал постоянно. Мальчик раскрыл ее на заложенном месте и прочитал:

 

If thou hast nature in thee, bear it not.

Let not the royal bed of Denmark be

A couch for luxury and damned incest.

But, howsoever thou pursuest this act,

Taint not thy mind, nor let thy soul contrive

Against thy mother aught. Leave her to heaven,

And to those thorns that in her bosom lodge

To prick and sting her. Fare thee well at once.

The glowworm shows the matin to be near

And gins to pale his uneffectual fire.

Adieu, adieu, adieu! Remember me. (Exit).

 

За окном светало, ночь разбавили молоком. Мальчик посмотрел на закладку, лежавшую на странице - маленький кусочек белой бумаги, она в точности повторяла очертаниями дыру в фотографии. Мальчик вынул фотографию из кармана и вставил закладку в отверстие - отсутствующий кусочек пазла. На белой бумаге проявилось изображение.

Лицо его отца. Худое и загорелое; улыбка, открывающая зубы; ноздри; брови; смешинка в глазах. На голове - дурацкая летняя панама с опущенными полями.

И эту панаму, и это лицо мальчик видел уже тысячу раз.

- Трам-пам-пам, - сказал отец, появляясь из темноты. - Ну вот, малыш, ты и собрал меня. Давай знакомиться заново.

Мальчик молча смотрел на него. Заготовленные слова не понадобились. Да и что он мог сказать? Почему ты меня бросил? Он не бросал. Почему тебя не было рядом? Он был. Почему не научил меня быть тобой, думать, как ты? Он научил.

Мальчик подошел к отцу и крепко обнял его. Отцовские ладони прошлись по его спине, спустились ниже, нащупали что-то в заднем кармане шортов.

- Что это?

- Нож.

- Зачем?

- Отомстить за тебя.

- Кому?

- Отчиму. Ведь это он тебя убил?

Отец покачал головой.

- Он не убивал. Он был моим лучшим другом. Он оказался единственным, кто смог скрасить одиночество твоей матери, и я благодарен ему за это.

- Тогда почему ты умер?

- Умер? Если умереть - значит лишиться всего, что любишь, тогда это ты убил меня.

- Я?

- Ты. Тебе был год. У тебя резались зубки. Эти-то зубки меня и сгубили.

- Я тебя загрыз? - хихикнул мальчик.

- Нет. Ты очень громко кричал. Даже мать не могла тебя успокоить. Я как раз работал над стихами, теми, что ты прочел в книге, и мне никак не давалась одна строка. Твои крики мешали сосредоточиться, и я решил поработать на улице. Надел панаму от солнца, взял раскладной стульчик, бутыль минералки и толстую книжку, чтобы подложить под тетрадь с наметками. Не успел я выйти во двор, как дом за моей спиной провалился под землю. Грохот был страшный. Когда пыль улеглась, я увидел, что из-под земли торчит лишь флюгер да печная труба. Целый дом исчез, и вся моя семья вместе с ним. И мой друг - твой отчим - тоже. Он гостил у нас тем летом, спал в твоей теперешней комнате.

- Не может быть.

- Может. Это как-то связано с подземными реками, которые впадают в море. Годами они подмывали фундамент и землю под ним, пока под домом не осталось ничего, кроме пустоты. Трам-пам-пам. Такое случается.

- Значит, это мы умерли?

- Глупости. Люди не умирают. Люди приобретают опыт. Я понял это, когда стоял там с раскладным стулом в руках. И знаешь, что я сказал в тот момент? Когда вы приобрели целый мир, а я лишился всего.

- Что?

- Я сказал «трам-пам-пам». И до сих пор никак не остановлюсь. Трам-пам-пам. Когда ты был совсем маленький, я любил сосать пальцы у тебя на ногах. Трам-пам-пам. Мы с Богом играем в шахматы по переписке. Я ему - E2-E4, а он так призадумался, что до сих пор не ответил. Трам-пам-пам. Тормоз. Жизнь - это бриллиант на конце х*я. Трам-пам-пам. Смерть - это четверо мужчин в черных спортивных костюмах. Трам-пам-пам. Трам-пам-пам. Я до сих пор иногда сосу твои пальцы, когда ты спишь. Трам-пам-пам. Трам-пам-пам. Трам-пам-пам.

Отец мальчика рассмеялся и хлопнул себя по джинсовым бедрам цвета индиго. След реактивного самолета в небе. Худые чайки, зеленая полоска водорослей, серый песчаный пляж, пересеченный следами маленьких ног.

Мальчик рыл яму у самой кромки моря и закапывал в ней этот мир. (Exit).