Это был жаркий день. Палящее солнце еще не скрылось за горизонтом, и тени стали в два раза длиннее обычного. В ожидание бури пустынные звери и ящерицы спешили скрыться по норам и пещерам. Чайки летели прочь – вдоль прибрежной полосы красных вод. Это был именно тот день. Когда под багровыми тучами, под стонущим песчаным ветром, под музыку кричащего от боли океана, он ехал в одиночестве домой.

 

 

Ей было уже под сорок, когда он вошел в дверь. Закутанный, несмотря на жаркое солнце, в черный потрепанный плащ, скрывающий глаза за широкими полями соломенной шляпы, предстал он пред ее подслеповатым взором.

- Кто ты, Незнакомец, - щурила глаза, силясь вспомнить, где бы она могла видеть его раньше.

- Госпожа Леанор, - обратился он к ней, низко опуская голову в поклоне, - Мое имя уже стерто песками времени, но можете звать меня Рей.

- Ах, Вы, наверное, прознали, что дочь моя достигла своего совершеннолетия, и хотите забрать ее у меня? Что же, Вы имеете на это право, и я не буду мешать вашему счастью…если она Вас любит. Хотя позвольте – как она может любить Вас, если даже не знает. Бедняжка ни разу не была в деревне, даже на ярмарки не ходила. Или Вы уже не в первый раз здесь? Отвечайте же, Незнакомец, что пришел за моей дочерью Сьюзи.

- Госпожа Леанор, да простите мне мою дерзость, но я пришел именно за вами, - улыбаясь, сказал мужчина, спокойно выслушав слова женщины.

- За мной? – удивилась Леанор, - Ах, какая нелепица. Я давно уже принадлежу мужчине, которого люблю всем сердцем. Право же, не стоило сюда приходить, он вот-вот вернется.

- Госпожа Леанор, - снова улыбнулся Рей, - Я сам из далеких мест, из тех немногих, откуда вы и сами родом. Но даже в эти места дошли слухи, что ваш муж сгинул уже как 20 лет назад.

- Ах, как это наивно с вашей стороны так полагать, - засмеялась красавица Леанор, - Мой муж вовсе не погиб, и уже скоро должен вернуться.

- Хорошо, - кивнул Незнакомец По Имени Рей, - Тогда я вынужден остаться – я не могу бросить двух женщин одних в это тяжелое время.

- Что ж – в этих местах гость редкость. Прошу Вас, будьте как дома.

Рей улыбнулся, и что-то странное и знакомое показалось ей в этой улыбке.

Старый ветхий дом на скале, нависающий над океаном как молчаливый страж его одиночества, под ветром дрожал словно человек, замерзающий в суровую зиму. Впрочем, никто из обитателей этого дома не ведал зимы, и ее метелей, и ее холодных пронзительных вздохов, и ее ледяной смертельной хватки… «Быть может, и Джек, мой Джек, пропал в одну из этих полярных ночей, - думала Леанор, всматриваясь в полузнакомую фигуру, прислонившуюся к выцветавшей от времени стене. - Куда могла занести его судьба, не мог ли он сгинуть далеко на севере… Я верю, что он еще жив, и однажды верхом на ослике, перекинув через седло платиновое одеяло, мой муж, наконец-то, вернется домой».

Так думала старая женщина, кутаясь в теплый плед, несмотря на духоту и жар, идущий от пылающего камина. Рей смотрел на нее, не отрывая глаз. Многое было в его взгляде. Казалось, он чего-то постоянно выжидал. Часы летели один за другим пока их царственную тишину не прервала Сьюзен, громко хлопнувшая дверью. С испугом и любопытством уставилась она на Незнакомца, который смотрел на нее предельно равнодушно.

- Это моя дочь, Сьюзен, как, Вы, наверное, догадались. Сьюзен, дочка, это наш гость – Рей.

Миг разочарования в ее глазах.

- Сделай-ка нам, милая, чаю. Боюсь, наш дорогой гость устал с дороги и ему следует немного отдохнуть.

Сьюзен подошла к камину и залила в блестящий котелок немного родниковой воды. Украдкой она смотрела на Рея. Но тот не отвечал на ее взгляды. Он осматривал дом. Здесь была всего одна комната, но большая – конец ее терялся в темном полумраке – там не горели фонари и светильники. Потолок был высокий и держался на отполированных деревянных балках. На них висели картины и фотографии Джека. Старая женщина взирала с одного такого портрета – несомненно, мать хозяина дома. На полках стояли старинные вазы, помнящие древность и дыхание мертвых. Две кровати, когда-то сдвинутые вместе – стояли напротив друг друга вплотную к стене, они были бережно застелены и убраны. Леанор сидела как раз напротив камина. На нем блестела свежая краска и эмаль. Единственное зеркало как раз напротив хозяйки было занавешено черной простыней.

- Кто занимается ремонтом, - внезапно спросил Рей.

- Я, - чуть слышно произнесла Сьюзен, отчего-то смутившись и опустив глаза.

- Ты молодец, что содержишь дом, пока твой отец не вернулся.

- Мама сильно больна – она почти не может передвигаться, поэтому все работу мне приходиться делать одной, - ее глаза, наполненные любовью, ненавистью и слезами, скрылись за покрытыми язвами и мозолями ладонями.

- Сьюзен никогда его не видела, - вдруг громко и отчетливо произнесла женщина.

Рей едва улыбнулся и снял шляпу. Чуть седовласый, высокий, некогда красивый, слывший обольстителем среди женских сердец, он возвышался над бедняжкой Сьюзен, не помнящий тот день, когда ее отец хоть раз обнял ее и прижал к своей могучей груди. Теперь он смотрел ей прямо в глаза и насмехался. Девушка задрожала, но так и не смогла заплакать по настоящему. Странное чувство горечи сдавило ее легкие, не в силах дышать – она кинулась во двор. Красавица Леанор словно и не заметила этого, уставившись в одну точку, испепеляя взглядом больших синих глаз фотографию Джека.

«Он вернется!»

На ужин у них был омлет в телячьем соусе, запеченная курица и домашнее вино на перебродивших сливах. Гость почти не притронулся к еде и лишь едва пригубил глиняную кружку. Он внимательно смотрел за хозяйкой дома. Уставшая жить, больная и обессиленная, она сохранила свою природную красоту. И хоть спутанные волосы, уже узнавшие седину, неряшливо свисали над столом, губы потрескались от постоянной жажды, спина чуть сгорбилась, а руки еще помнили ожоги и шрамы – она не потеряла своей красоты. Синие глубокие глаза с любовью смотрели на дочь, так похожую на свою

мать. Точная копия ее молодости скромно сидела, потупив взор и ничего не произнося в слух. Рей и Леанор разговаривали. В основном он рассказывал ей последние новости – давно в дом на скале никто не забредал из охотников или просто путников ищущих ночлега. В красной воде плавала мертвая рыба. Эти места снова стали безлюдными. Леанор когда-то держала со своим мужем большую ферму. Сейчас были уже не те времена, да и Сьюзен одна не справлялась. Рей пришел именно в то время.

 

 

Ей казалось, что сам Господь послал им Рея. Незнакомец перестал быть незнакомцем. Нежданный гость, с сединой на висках, так похожий на забытое прошлое, такой ласковый и заботливый, обычно молчаливый и понимающий все без слов, он стал спасением для обеих. У Рея были прекрасные глаза – ими он окутывал весь их дом, в полупрозрачной дымке из верескового дыма и красно-бархатных дюн на пожелтевшем небе, он представал перед ее глазами во всей своей красоте. «Бог есть, - думала женщина, - Иначе, кто тогда направил своей могучей дланью этого человека на выручку нам!»

Рей следил за хозяйством. Ферма, разоренная временем и бессилием, снова расцвела, как некогда при Джеке. Каждую субботу он ездил на ярмарку, где менял мясо и молоко на вино и хлеб. С завистью провожала его взглядом молодая Сьюзен. Ей было невдомек, как живут люди за горизонтом красных песков. Выращенная матерью в одиночестве, не знавшая отца, она нечего не знала о жизни людей в деревнях и больших городах. Леанор каждый такой день проводила у единственного окна, и как раньше подолгу всматривалась в бесконечную даль то ли в ожидании ослика, то ли одинокой телеги запряженной старым мулом и широкополой шляпы ее вечного гостя. Она много думала. И вспоминала. И боль, пронзавшая ее сердце, не сравнится с телесными муками. Помнила каждый его шаг, каждое движение. Ненавидя, помнила и любила. Даже в ее одиночестве был смысл. Несчастная, покинутая тенью и ищущая истину, молодая старая Леанор любила Джека. Он ушел ей за подарком давным-давно. Она знала, что он вернется. Рано или поздно, но вернется, несмотря ни на что. В ее глазах был смысл вселенной, мир жил, покуда жила ее мечта, все держалось лишь на одном принципе вечности. Она любила без слов, одним лишь только образом. Но Рей пришел.

В жизни не было никакого смысла. Можно было умереть и не думать о безысходности существования. Но малая толика любви спасала огромный мир. Леанор. Леанор… В ее волосах запутался зеленый стебель, редкий и чужой в этих краях. Он дышал, пока жизнь теплилась в нем. Он кричал, пока кислород не осушил его, пока тонкие прожилки не лопнули от желания жить. Он стонал на сухом ветру и кричал слова любви миру… Леанор. Леанор… Она, лишь та, что жила в одиночестве, что затмила саму себя под впечатлением грусти; вечная печаль на ее седине. И помнила вечность у себя за окном, и помнила дождь, что лил тысячу лет назад, и помнила мать, что умерла тяжело, и помнила его взгляд, что прощал ей все. Иногда она смотрела на свое отражение, сквозь вспухшие веки и видела лишь только темноту своих сухожилий. Был жаркий день, тот летний день…Когда он смотрел назад, оглядываясь на каждом шаге. Но Рей готов был вечно ждать, притворяясь, повторяя ее имя… Леанор. Леанор…

Вечностью казалась ей любовь.

«Помни – он не Джек», - шептала она сама себе, особенно под его искушающим взглядом. – «Но он - это не мой муж, он – не заменит того, кого я люблю!»

Все, что было и все, что могло произойти – эта бесконечная череда мгновений и событий прервалась, когда он шагнул в ее дом. И призрачным эхом в зеркале тот черный человек - рок безысходности поселился в ее душе. Но почему тогда под его честным взглядом, под его теплыми улыбками и мягкими нежными руками она чувствовала себя счастливой? Почему он был нужен ей как глоток воды при сильной жажде?

Но Леанор верила в Джека. Знала, что настанет день, и он придет. Верхом на ослике, загорелый и такой же красивый каким она его помнила, перекинув через седло платиновое одеяло, Джек вернется, наконец-то, домой.

 

 

Они практически не проводили время наедине. Незримая тень Сьюзен всегда летала рядом. Иногда Леанор казалось, что она ненавидит свою дочь, но тут же стыдилась этого, напоминая себе, что Рей всего лишь гость в ее доме, а чаще всего просто утешая себя мыслями о возвращении Джека. Но одиночество гнало ее в пропасть, в пропасть из неизменных полу улыбок, нежных случайных прикосновений и кротких частых взглядов за обеденным столом. Искушение, что так сладко воет в груди, искушение, что манит и зовет за собой искрящими мыслями в голове, искушение, что уколом в сердце да навсегда. Она не любила Рея так, как любила Джека. Она ненавидела себя за откровения в лунные ночи, за то, что Рей не Джек, а она не так молода, как ее дочь. Когда он приходил к ней по ночам, она прогоняла его.

Однажды за ужином, когда Сьюзен вышла за водой, он попросил ее рассказать ему о Джеке.

- Что ты хочешь о нем услышать? - холодно спросила она, в то же время боясь обидеть преждевременным отказом.

- Что хочешь, то и рассказывай, - усмехнулся Рей.

- Я ничего не хочу о нем рассказывать.

- Это правда?

Он смотрел на нее из-за своей широкополой шляпы и улыбался. Рей улыбался странно, подчас непонятно, приятно и удивительно страшно. Наблюдая, как человек цепенеет от его улыбки, он, несомненно, гордился собой. И порванный грязный плащ на нем топорщился на ветру от сквозняка незакрытой двери. Он улыбался и смотрел ей прямо в глаза.

- Нет. Я просто не могу говорить о нем.

- Почему же – мы не раз говорили о нем, но я бы просто хотел узнать: каким он был человеком?

- Он был самым лучшим на свете человеком.

- Тогда почему он тебя бросил?

Этого вопроса она ждала тысячу лет, не решаясь, сама себе признаться в этом, или скорее не позволяя даже задуматься об этом. Но Джек любил ее – он не мог бросить ее. Просто платиновое одеяло…оно, будь оно проклято, было виновато во всем.

- Он не бросил меня – он отправился на ярмарку, чтобы купить платиновое одеяло.

- Вот как, - Рей от удивления снял свою шляпу, - Двадцать лет он колесит по всему миру, пытаясь купить платиновое одеяло. Не кажется вам, милая Леанор, что ваш муж никогда уже не вернется?

- Он вернется, - с уверенностью говорила Леанор. – Рей…вы не знаете, насколько он любит меня.

- Он просто-напросто мог сгинуть в пустыне.

- Я бы почувствовала это. Нет, когда-нибудь мой муж вернется, и я буду ждать этого мгновения, пускай пройдет хоть вечность.

- Мне кажется все это абсурдом.

- Возможно, но любовь тоже абсурдна, однако мы любим и стремимся к любви.

- Как ваша дочь? – усмехнулся Рей, такой знакомый и незнакомый.

Леанор не ответила – в этот момент вошла Сьюзен с ведром воды. Она печально обвела взглядом их молчаливые с выражением упрека лица и отвернулась. Сьюзен плакала. Одна, забившись лицом в подушку, не думая о стальном небе и птицах ворующих свет, не думая о мире, о людях с той стороны изгороди, думая о Рее, она плакала. Стремление узнать его лучше приводило лишь к равнодушной ухмылке или к упрекам ее матери. Она ненавидела Рея. Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен… Она любила его. Голод одиночества стал невыносим. Она держалась. И пусть эти дни стали бессмысленны перед сковавшими ее чувствами и той болью, что ночами не давала заснуть, она все еще была полна надежды, что когда-нибудь придет время и их гость обратит, наконец, на нее внимание. Но проходили месяцы, а он оставался к ней равнодушным.

 

 

Джек. Джек. Джек. Из дальнего края, пройдя невиданными дотоле дорогами, ты привезешь мне платиновое одеяло. Твое слово. Твоя клятва. Нерушимая клятва. Мой муж. Моя любовь. Джек. Джек. Джек. Я жду тебя. Ни дня не проходит, чтобы я не подумала о тебе. Я верна. Я люблю. Я буду ждать. Тебя и платиновое одеяло, что ты поклялся привезти мне, чего бы тебе этого не стоило. Двадцать лет. Долгий срок. Но я выдержу. Я люблю. Джек, я люблю тебя. Джек, вернись ко мне. Джек, я боюсь незнакомца, что ночами пытается забрать меня у тебя. Джек, я ненавижу его. Джек, прошу тебя, вернись, Джек. Я не хочу платинового одеяла, Джек. Я люблю тебя. Возвращайся скорее… Я не хочу умирать в одиночестве. Прости меня, Джек. И возвращайся как можно быстрее. Я не могу без тебя. РЕЙ!

 

 

Это был очень жаркий день. Рей снял свою шляпу и повесил на изгородь, где уже покоился его старый обшарпанный плащ. Голый по пояс, немолодой, но красивый, сильный и такой сумасшедший, он вызывал у Сьюзен восхищение и восторг, смешанные пополам с горечью от одиночества. Она смотрела, как он рубит дрова. Зачарованно следила за каждым взмахом. За каждым движением. За каждой капелькой пота, стекающих с широких мускулистых рук. Такой красивый и такой сумасшедший. Легкая улыбка на его лице. Мерцание глаз, едва виднеющихся за длинной прядью черных волос. Резкие короткие удары топором. Рей смотрит на Сьюзен так равнодушно, и вовсе без жалости или упрека. Она никто. И он смеется над ней.

Тяжелый мусорный ветер трепал ее волосы, разнося их в разные стороны. Стоя, почти на самом краю утеса, девушка могла наблюдать за бушующим внизу красным морем. Редкие птицы пролетали над ним, чтобы пропасть в его жадном вздохе. И опаленные перья вихрем мчались наверх, на утес, чтобы ветер мог вплести их в ее длинные волосы. Бедная, бедная, Сьюзен, подобная чайке, изнывающей от голода. Нет на земле чувства более, чем любви, одинокой безответной любви, что кричит над пропастью в изнеможении и просит напиться живительной влагой из слез, что скитается призрачным огоньком во мраке наших зрачков, что острым когтем врезается в душу и сердце и рвет их на куски. Жизнь, что мерно двигается к старости и непреклонным годам, жизнь, позволяющая нам улыбаться и плакать, жизнь, дарованная только ради нас самих, - она была сродни безоблачному небу, внезапно омраченное грозой. И больше нет слов, чтобы ощутить тревогу бедняжки Сьюзен. Сьюзен…

- Вам что-нибудь принести, господин? – не выдержала она, брошенных искоса недовольных взглядов.

- Ты не могла бы заняться своими делами, дочь Леанор, - грубо сказал Рей.

Сьюзен заплакала. Рей отложил топор и снова натянул свою шляпу, спасаясь от палящего солнца. Он подошел ближе и, ухватив ее за подбородок, притянул ближе к своему лицу. Рей улыбался. Сьюзен проглотила слезы. Она чувствовала его теплое дыхание. Аромат лавандовой воды с его небритых щек. Сладкий запах пота – запах настоящего мужчины, первого в ее жизни. Губы. Так близко. Чуть грубые, бардовые и набухшие от жары, пусть в трещинках и в подтеках, но его губы… Его. Так близко. Дыхание. Он смотрит. Глаза в глаза. Бедная Сьюзен. Следи за его взглядом, за его жестами, смотри как он дышит, как видит… Смотри как происходит это таинство, когда от сердца остается лишь высохшая тряпка, полная запекшейся крови. Смотри внимательно, как решается твоя судьба. И мир рушился у нее на глазах, такой прочный и незыблемый ранее, такой родной. Мама. Леанор. Рей. Что ты делаешь со мной, к чему этот взгляд, полный ненависти, и улыбка - равнодушная улыбка, - твой смех, сквозь стиснутые зубы, зачем ты пришел?! Зачем?!! Ты же не мой отец!

- Я люблю тебя, - шептала она ему, а Рей лишь качал головой и смеялся над ней.

- Я люблю тебя, - шептала она ему, но все было тщетно.

- Я люблю тебя, - шептала она ему, но Рей был непреклонен и равнодушен к ее словам.

- Но я ведь люблю тебя, - растерянно в слезах повторяла Сьюзен, не в силах поверить, - Я ведь люблю тебя? Люблю…

- Названная дочь Леанор, я не верю в твою любовь, она не нужна мне. Я презираю и ненавижу тебя. Убирайся из этого дома. Оставь нас с Леанор вдвоем. Ты лишняя здесь. Убирайся!

- Я люблю тебя! – кричала Сьюзен.

Кричала Сьюзен. Кричала. Эхом стальные небеса подхватили крики умирающей чайки. Столько боли в этих криках, столько невыносимой жажды любви и одиночества. И слова дарованные разуму были сказаны тысячи раз, многократно подхваченные птицами и волнами, уходящими на восток. Кричала Сьюзен. Кричала море. Кричала небо. Кричал песок. Кричали скалы. Кричал мир, что был разрушен в один миг. Это было очень пусто. Это было уже не все равно. Это было последняя музыка, что шла из самого сердца, такая искренняя и такая бесполезная. Безделица… Конец света. Она задыхалась под толщей чьих-то соленых слез. Глотая собственные, в последний миг она вспомнила маму, которую никогда не знала.

Рей молча наблюдал, как она прыгнула с утеса и растворилась в морском прибое. Потом с играющей улыбкой схватился за топор и принялся дальше рубить дрова…для Леанор, что замерзала одинокими ночами.

 

 

Время остановилось. Туман из песка и дыма обволакивал дом. Окна закоптились от огня саламандр. Почернело крыльцо. Все животные были мертвы. Только Рей и Леанор сохраняли рассудок. Она сидела у него на коленях, положив голову на плечо, и вспоминала свой сад из прошлого. Мерно покачивалось кресло на изогнутых ножках. Леанор думала о судьбе. Вспоминая мужа, думала только о Рее.

Рей был любезен, но молчалив. Рей всегда все знал наперед. Рей… Рей… Рей…

Такой знакомый и такой чужой.

- Я уже не помню: был ли океан таким красным до того, как Сьюзен сбросилась вниз.

- Это не важно, - отвечал он.

Тупая боль, сковавшее сердце. Минутные иглы, срывающиеся из под желтых мозолистых рук прямо в глазное днище. Слепла. Не о чем было сожалеть. Все ушло безвозвратно, как и дочь канула в морскую пучину, полную крови. Джек пропал и никогда уже не вернется. Только рядом Рей в полуночной час. Только Рей утешит, когда сил не остается, чтобы жить. Света не было. Темнота. Да и слез уже давно не было – не осталось ничего, совсем ничего…

- Где же мой любимый Джек? - зарыдала Леанор, плотнее прижимаясь к широкой груди Рея.

- Ты живешь одной лишь мечтой о его возвращении. Твоя любовь – это иллюзия, навязчивая мысль об ожидании Джека. Он не вернется никогда.

- Не говори так, я знаю, что он вернется. Я буду ждать даже, если состарюсь здесь и умру в одиночестве, и даже после этого все равно буду ждать.

- Не говори того, о чем не знаешь, Госпожа Леанор, - слова его были холодны и остры, как свежий лед со свинцового небосвода.

Она плакала без слез. Просто тряслась беззвучно некрасиво. Тяжелые руки гладили ее спутанные волосы. Без особой ласки, просто для того, чтобы скрасить ожидание конца песчаной бури, где-то там за окном.

Время от времени они говорили. Было что-то такое, о чем трудно даже задуматься. Мельчайшие узоры неповторимой человеческой судьбы. Броуновское движение. Будь ты человеком или пустотой, какая разница, если однажды ты соединишься, и симбиоз этот будет подобен твоему сознанию, безграничному сумасшествию, колодцу без дна и начала… Рей.

Менялось время. Остановилось. Замедлилось. Обратно. Крутилось по спирали. Туда сюда. Одиноко. Как ржавые качели судеб. Леанор менялась. Игра, что двигается к своему концу. Игра, в которой не было победителей. Игра, что не имела правил.

- Ты любишь меня? – спросил Рей, улыбнувшись.

- Да, - печально сказала Сьюзен, - Но ты не Джек.

- Я не Джек.

- Как же я ненавижу и люблю его, моего Джека!..

- Ты одна в ответе за свою ненависть и любовь.

- Он бросил меня одну! Здесь – в этом проклятом и богом забытом месте, бросил, чтобы я подохла от голода или бессилия.

- Ты сама так поставила все. Он ушел за платиновым одеялом.

- Нет, не произноси этого слова! Не произноси.

И Рей одним взмахом руки сорвал с зеркала черную простыню, и крики Леанор заглушили шум недалекого водопада. Из зеркала на нее смотрела совершенно безумная, сгорбившаяся и уродливая старуха.

Леанор с ужасом смотрела вокруг. Старый дом едва держался. Сгнили деревянные балки. Крыша в одном месте совсем обвалилась, и теперь кровать, стоящая под ней, почти наполовину скрылась в куче песка. Мрак окружал это старое жилище из паутины и грязи. Сгнившие остатки одеял и одежды были разбросаны ветром по всему полу. Двадцатилетней пылью покрылись картины. Фотографии были давно изорваны, а часть их превратилась в золу. Камин, что полыхал последний раз пятнадцать лет назад, пропах сыростью и плесенью. Расколотые вазы и кувшины, чашки и тарелки давно обернулись в пыль. Со стен сползла вся штукатурка, и известковые наросты белели в темноте. Единственное окно почернело от грязи, и свет от солнца проникал лишь через многие дыры. Зеркало треснуло, но и в нем, еще можно было разглядеть старую, сморщенную женщину. Волосы, грязные и седые, давно уже начали выпадать. Бледное лицо, искривленное синими прожилками и белыми шрамами, с впалыми слепыми глазами зеркальным эхом отражалось от черных стенок. Все припасы давно уже съедены. На обед была известь и сухой песок, да вода из колодца. Ноги пока еще ходили, но сгорбленная спина болела все чаще. Леанор умирала.

- Я старуха в свои 40 лет

- Я ждала и не дождалась того, кого любила…

- Я хотела всего лишь платиновое одеяло.

- Нет, - ответил Рей.

- Кто ты?

- Я тот, кто пришел за тобой, - улыбнулся Рей, обнажив белые острые зубы, такой знакомый, такой чужой. – Двадцать лет назад, когда фермер по имени Джек привез тебя в свой дом, ты была еще девочкой. Что мешало тебе стать женщиной в тот миг, когда ты поклялась, что возненавидишь его и будешь ненавидеть всю жизнь. Вы прожили год, и ты полюбила его, потому что он был добр и ласков к тебе как никто другой. Но данное слово ты не могла нарушить, хоть и не признавалась себе. Он очень хотел детей, и ты сказала ему, что разделишь с ним ложе только на платиновом одеяле, как положено настоящей госпоже. Ты оттягивала миг за мигом, пока он не пропал, а ты не поняла, что осталась в полном одиночестве. В твоей реальности нет ни одной живой души. А лежа по ночам при полной луне ты вглядывалась в ночные звезды представляя или вспоминая, как в единственный жаркий день - именно тот день - верхом на ослике, вытирая пот с лица, он наконец будет дома.

- Но это все что у меня было – все. Надежда в кошмаре одиночества и бессилия. Я жила одна в этом старом ветхом здание, что долгие двадцать лет именовала своим домом. Разве я сошла с ума, разве моя дочь – это плод моих фантазий. Я верю, что он жив и однажды верхом на ослике он приедет ко мне и привезет с собой платиновое одеяло. Будь оно проклято…

- Ты сама прокляла свою душу, отказавшись от настоящей любви. Дочь твоя – твое воспаленное сознание, как этот дом с твоим хозяйством, как и ты сама в безумном горе от одиночества. Мне ни капли не жаль тебя. Я пришел за тобой.

- Кто ты Рей – неужели смерть, что пришла за мной?

- Думай, как хочешь, женщина.

- Теперь я узнала тебя.

- Может быть и так, женщина.

- Но я не хочу умирать.

Он стал таким чужим и далеким. Рей…пустота.

 

 

Это был жаркий день. Палящее солнце еще не скрылось за горизонтом, и тени стали в два раза длиннее обычного. В ожидание бури пустынные звери и ящерицы спешили скрыться по норам и пещерам. Чайки летели прочь – вдоль прибрежной полосы красных вод. Это был именно тот день. Когда под багровыми тучами, под стонущим песчаным ветром, под музыку кричащего от боли океана, он ехал в одиночестве домой.

Верхом на ослике, загорелый и поседевший, вытирая пот со лба, перекинув через седло платиновое одеяло, Джек Реймонд возвращался домой. Годы оставили на нем свою память. На его щеках виднелись следы от кнута. На шее запечатлелся узор от ошейника. Тяжелые рубцы навеки заклеймили спину. На запястьях кандалы оставили белые полосы. Живот и грудь покрылись многочисленными шрамами от мечей и копий. Лицо огрубело, но не постарело. И грустные-грустные зеленые глаза смотрели на мир по-прежнему с восхищением и восторгом. Что стоило песчаному ветру выть над ухом, если Джек хотел жить. Джек возвращался в свой дом туда, где его ждали. Он вез с собой платиновое одеяло. Раб, беглец, преступник, вор, пират, наемник, солдат, легионер, верный любящий муж. Он помнил каждый свой миг, после того, как в тот злополучный такой же жаркий день, разбойники с Красных Гор напали на ярмарку, куда он отправился за платиновым одеялом. Его захватили в плен, увезли далеко за море и продали в рабство на арену, где он сражался за жизнь на усладу чужакам. Он вырос духом, окреп телом, наполнился еще большей любви и желанием вернуться домой. Долгие двадцать лет, что он скитался по свету в поисках дома. Думал ли он о Леанор? Как она одинока в своем мире из песка и тумана. Он мечтал лишь об одном все эти годы – как верхом на ослике в жаркий день с платиновым одеялом у седла он поднимется на утес, и она будет ждать его в их старом кресле на крыльце. Она поднимет взгляд вверх, заплачет и улыбнется.

Джек Реймонд поднял глаза. Перед ним раскинулся чудный вид. Саламандры играли с ветром, обжигая огнем песок, и стеклянная долина раскинулась на многие мили вперед, но не это прельщало его взгляд. Там наверху был его утес. Его дом и его хозяйство. Засмеявшись, Джек побежал вперед. Ослик медленно потрусил вслед за хозяином. Вскоре они поднялись на самый вверх и выбрались к дому. Крыльцо было съедено временем. Окно почернело изнутри, покрылось коростой из грязи и плесени. Старая дверь покосилась и осела. Дом стоял задумчивый и почти не живой. Ни звука поодаль. Джек улыбался. Он помнил это крыльцо, как делал он его со своим отцом и красил в ядовито-зеленый цвет. Джек заглянул в окно и увидел растопленный камин. Погладил свежевыкрашенное дерево. Постучал по новой дверной ручке, словно проверяя ее прочность. Потом резко схватил ее и дернул на себя. Свет от веселого огонька в камине озарил его доброе лицо.

- Любимая, я вернулся. Я привез тебе платиновое одеяло.

Джек исчез в темном проходе, и старая дверь захлопнулась за ним.

Песчаный ветер дул с запада на восток. За утесом шумел морской прибой. И по-прежнему жалобно кричали чайки. Ящерицы попрятались по норам. Давно так не было жарко. Багровые тучи опять предвещали невидимые грозы без дождя. День шел своим чередом. Дом стоял пустой и молчаливый. Словно стражник своего одиночества. И лишь платиновое одеяло, что ветер разбросал как парус на встречу судьбе, плыло медленно безмятежно и громко шуршало, нарушая всякую гармонию звуков. Платиновое одеяло, летящее на ветру, не предвещавшее ничего дурного…