В пустыне, где родосский истукан кукожится, покуда не исчезнет, прогнувшись тетивой тугой, река того гляди пульнёт мостом железным по дальней сопке, где возможен лес, но чаще степь - монгольская бескрайность – такая, что не вытянет экспресс ни транссибирский, ни трансцедентальный. Маши платочком, Дафнис... Утекут коробочки стальные вереницей. В теплушке Хлоя даст проводнику, а после - всей бригаде проводницкой. А ты на полку верхнюю, как в гроб, уляжешься, зажав в ладони книжку. Очнёшься ночью, дёрнешься и лоб расквасишь о захлопнутую крышку. На лист бумаги или на постель – проекция земной любви на плоскость. Лиловый свет внезапных фонарей оконной рамой режешь на полоски и думаешь тяжёлой головой: зачем тебе сей странный орган нужен – божественный, когда есть половой, и ты, в конце концов, ему послушен. Так к слову о каком-нибудь полку задумаешь Отчизне свистнуть в ухо, а выйдет снова: поезд в Воркуту, монгольская пустыня, групповуха... Но это всё - осенний глупый сплин. Зима идёт синюшными ногами, и первый снег бодрит как кокаин, и снегири на ветках упырями… |