Было это давным-давно. Году, так, в одна тысяча девятьсот семьдесят «лохматом». Еще в те времена, когда первый президент СССР и первый президент России «на побегушках» у ЦКистов были. А ЧКисты истово следили, чтобы отдельные особи, особливо, и весь советский народ, в целом, «рта сильно не раскрывали». А, если бы и раскрывали, то только для того, чтобы стопку «опилочной» дернуть, да макаронами закусить. С макаронами понятно – не колбасой же такую «тьму» народа кормить! И с «опилочной» понятно – та, что из опилок. Прав был Владимир Семенович! «Если водку гнали бы не из опилок...» в советское время, это же насколько раньше «Перестройка» началась бы? Не иначе, году в 1929? Страшная это сила – хорошая водка! Да не только водка, а вообще приличное, качественное спиртное. Бизнесмены вон российские на коньячок французский перешли и дела лично-финансовые наладились. Еще лет сто «попьются», глядишь, и народу заработать дадут на что-нибудь, кроме макарон! Еще бы государственных чиновников «упоить», как следует, «штукой» какой покачественней, «вискачом» там шотландским, к примеру, глядишь и во власти дела на поправку пойдут. А куда они денутся, дела-то? Пойдут! Чиновников только, как упоить удастся, штабелем, куда подальше сложить, да привалить чем потяжелее, чтобы работать и жить не мешали людям. Да и в Думу Государственную. Чтобы думалось лучше, трубопровод не грех провести коньячный, прямо из Франции, по дну Балтийского моря, в обход Украины. Для секретности. Не всё же им за наш счет глыкать, «трезубцам» этим. Желающих присосаться к трубопроводам-то - без счета... Оно и народу... Плохо, без спору, что народ так «крепко» к «беленькой» приучен. Но тут уж никуда не денешься - традиция. Хуже то, что народ приучен к «беленькой» дерьмовой, из сучков с опилками выгнанной, а то и вовсе к «мутненькой». Кабы водочки путёвой произвести, как в «умных-то» странах, да закусить дать, чем путным, окромя макарон... Ох, и дел бы наворочали, навершили свершений... Представляете, если бы русский народ «тыщу» лет, от крещения Руси, да водку качественную пил, да закусывал бы не полбой, а, как следует. Цены бы такому народу не было! Ладно! Это я так... обидно, за народ стало. Обиды - обидами, а я-то, собственно, по другому поводу... По поводу Ивана Поликарпыча. * Иван Поликарпыч работал на «неком» заводе, плотно закрытом бетонным забором и «затемненном» штемпелями фиолетового цвета в стиле: «секретно», «совершенно секретно» и «секретнее не бывает». Людям сведущим, с допуском к секретной информации, конечно, было известно, что к чему, но они, как люди солидные о таких вещах на стороне «не свистели». Иван Поликарпыч тоже не «свистел» лишнего, а сидя на складском хозяйстве завода, неизвестно на какой должности, в силу его полной секретности, делал свое дело тихо и размеренно и даже «не без ума». На должности сидел давненько, чуть не с сороковых годов. А поскольку сидел «не без ума», то кое-что и «высидел». И «высидел настолько «не мало», что если бы его на этом прихватили да посадили, сидеть бы ему до второго пришествия... Тьфу! Тьфу! Тьфу! Да какой там сидеть - стоять бы ему у той самой «стены», ну к которой за такие дела ставят... По несекретным слухам, завод производил какие-то секретные агрегаты для «Космоса», не то двигатели, не то те самые «ступеньки» по которым Юрий Алексеевич Гагарин взошел в «Историю человечества». Взошел, уселся и сказал: «Поехали...». Да вы знаете. Хотя, не удивлюсь, если сейчас не всем знакомо это имя. В наше время не стоит особо удивляться таким казусам, поскольку молодежь в подавляющей массе своей, уже не знает «кто написал Черный квадрат Малевича» и кто такой Чайковский. Так вот, для тех, кто не слышал о Юрии Алексеевиче, могу сообщить, что это первый космонавт Земли, первый человек, взлетевший в Космос. Что было по мелочам, для семьи, для дома и в расчет брать не стоит. «Высидел» Иван Поликарпыч за свою долгую жизнь одну «интереснейшую штуку». Как уж ему это удалось один бес и знает, поскольку он Ивана Поликарпыча, в своё время и попутал. То ли путем обмера, то ли обвеса, «усушки» ли, «утруски», а может еще каким «колдовским макаром», но образовались у Поликарпыча излишки одного не особенно дешевого металла какой-то «...…оидной группы». Той самой группы, какая в Космос летает, для пущей надежности «космических лошадок». Излишки в виде обрезков, обвесков, осколков, стружки, пыльцы и прочих «обмылков», в результате весьма неглупых манипуляций превратились, не иначе как с помощью того самого «колдовства», в цельный рулон фольги из сего прекрасного металла. Весьма тонкой и прочной фольги, весьма нелегкого веса. Ничего удивительного. По сведениям, имеющимся в голове Поликарпыча, кубик данного металла, со стороной пятнадцать сантиметров весит никак не меньше семидесяти пяти килограммов. И настала пора «плоды всей жизни» воплотить в реальные материальные блага во благо семейства Поликарпыча. А непростое это дело удалить с «режимной», строго охраняемой территории «штуку» «расстрельной» стоимости. Непростое, да только не для Поликарпыча. Что там вывезти? Он уже прикидывал, где и кому сбагрит «штуку», и за какие «бабульки». Уже и переговоры приватные туманно провел с людьми непростыми, «герметичными», из самой «первопрестольной». Герметичными, по тому, как люди эти «не протекают» - а если бы, паче чаяния, протекли когда, то их уж давно на белом свете не было вовсе. Бабульки получались такие, что теперь Поликарпычу можно было умереть с чистой совестью и чувством исполненного долга перед, как минимум, десятком будущих поколений своих потомков. Были, правда, у Поликарпыча опасения, что умереть можно и в процессе реализации замысла - уж больно куш был хорош, чтобы прошло все без сучка, без задоринки. Ну да, Бог не выдаст – свинья не съест. * Толян с Коляном вчера весь день «бусали» самогон. «Бусать» - это если по понятному выражаться, водку пьянствовать. На самом деле пьянствовали не водку, а самогон, не закусывая, поскольку закуси не было. Водичку, которой они это дело запивали и Приму, какой это дело «закуривали» за «закусь» никак не прокатит. И «ойкнулась» им вчерашняя неосмотрительность, сегодняшней жуткой головной болью. Такой жуткой, головной болью, от которой никаких лекарств, окромя «лобастого», граненого стакана водки, не существует. Пошел бы конечно и самогон, но к великому прискорбию... В общем, понятно!? Были у них наметки на сегодняшнюю ночь в один маленький магазинчик без спроса наведаться – не особо далече, на окраине города, подле самого кладбища. Магазинчик типа «сельпо», как в деревне. Все в этом магазинчике есть – с одного угла выпить-закусить, поправее сигареты-папиросы, далее трусы-макинтоши, а вовсе в углу справа сапоги-галоши, с санками, гирями и велосипедами. Хороший магазин – на все случаи жизни. Но это же ночью, а душа она ждать не будет, она сейчас просит. Прилегли Толян с Коляном у гастронома, за лавочкой в теньке кустиков, нянчат свои больные головы... * Намедни, Поликарпыч «сактировал» стол из кабинета директора. Сактировал, в силу того, что захотелось ему, директору то есть, сменить старую дубовую «рухлядь» сталинской эпохи. На что-нибудь «поприличнее», из «карельской березы». «Поприличнее», и в светлых радостных тонах, потому, как, сразу после назначения директора директором, у того началась сладкая номенклатурная жизнь. Такая «светлая» и радостная, что не хотелось её омрачать даже видом темной, дубово-тяжелой мебелишки времен Наркомата оборонной промышленности и НКВД. И не мудрено! За этим столом, когда-то давно, упер себе в висок наградной «браунинг» один из предыдущих директоров завода, когда встал вопрос о переезде на «черном вороне» в места «лубянские». А и правильно, лучше самому за «антикварным» столом под коньячок с лимончиком, чем в подвале под хромовым сапогом, пуская кровяную юшку на бетонный пол ... И воздастся нам, по грехам нашим! Поликарпыч не застал те времена, уж больно давно это было. Да и было ли? И испросил Поликарпыч у директора разрешения забрать этот стол себе в хозяйство «на дрова». А директор молодой еще. Относительно молодой, конечно. По сему, как - все в нашей жизни относительно. Далеко не дурак уже, но еще не «умный», директор-то. Потому на списание и вывоз «дров» дал «добро». Сам Поликарпыч, всегда вел тихую незаметную жизнь. Настолько незаметную, что не прочь, был сам, в угоду своему маленькому тщеславию, досиживать жизнь на пенсии, опершись локтями на эти самые «дрова», за которыми застрелился в своё время, один из знаменитых людей страны в генеральском мундире. * Матреновна старый кладбищенский гость, не в том, конечно, смысле, что померла давно, а в том смысле, что давно и часто наведывается на кладбище. Тихо здесь, хорошо и главное нет почти никого. Матреновне всего-то едва за семьдесят, а жить она устала, от людей устала, а от нелюдей и тем паче. Любит Матреновна кладбище, люди сюда если и заходят, всяко, что-нибудь оставят: стаканчик с водочкой да кусочком хлеба, на помин души, а то и колбаски кусочек да яичек пасхальных пару-тройку. Не птичкам же они это. А нелюди? Откуда тут нелюдям взяться? Кладбище! Нелюди-то, они все больше среди людей кантуются. А Матреновна хлопнет «стопарик» с могилки, да добрым словом людей помянет, да покойнику «царства небесного», да «земли пухом» пожелает. А то и бутылочку, початую люди оставят. Хорошо на кладбище! Есть, правда «уроды», какие на пасху яички разламывают да крошат. Птичкам, ёшь твою, раскудрит направо! И налево! Людей что ли тут нет, чтобы яички пасхальные птичкам–то крошить? Ну, да ... с ними, с «уродами». Злиться грех на кладбище. И не на кладбище злиться тоже грех. Чего злиться-то? Все хорошо. После Пасхи два дня всего лишь и минуло. Вот уж тройку стопочек выпила, да покушала. И, слава Богу. Все хорошо! Пока не улыбается – «божья коровка», а как улыбнется – мурашки по коже. Передние зубы у старушки давненько вывалились, а новые справить все никак – ни времени, ни деньжат, ни желания. Оно вроде и так ничего, привыкла уж. Вот только, как улыбнется в хорошем настроении, покажет остатки зубов в купе с крючковатым носом – так мороз по шкуре и продирает. Матрёновной в свое время стали кликать ввиду отсутствия папы. Маму Матреной звали - вот и стали вроде, как по отчеству – Матрёновна, да Матрёновна. Тепло, солнышко припекает, уютно на кладбище – после стопочки-то, под любым кусточком постель-перина... * Стол был резной, да не с простой резьбой, а с вычурной. Не иначе Левша, какой «мастрячил», из зоновских страдальцев - «рукастых» парней. Ящички выдвижные в столе с бронзовыми ручками, да закрываются на бронзовые замочки бронзовыми ключиками. Не стол, а просто загляденье, «дрова» эти самые. Одно слово: «Микелянжело, мля!», - это уж Поликарпычевы мыслишки. «Зарядил» Поликарпыч под вывоз машину грузовую, мужиков заводских из разряда: «Эй, ты! Подь сюда!». «Зарядил» и стол – принес рулон фольги металлической, в котором все счастливое будущее Поликарпычева потомства сосредоточено было, упаковал в газетки старые, да в нижний ящичек его - на замочек ключиком «клац!». В ящичек к рулону и «червонец с Лениным» кинул, чтобы сразу с мужиками за погрузку- разгрузку рассчитаться, не шаря по карманам – святое дело. А ключик, знамо дело в карман брюк бросил. Стол-то с «режимной» территории выедет с официальным пропуском, как официально оплаченные дрова, а вместе со столом и рулончик фольги «расстрельной» стоимости – да все это хозяйство прямиком к Поликарпычу на квартиру доставят. А там уж и вовсе – все «тип-топ» будет. Машина пришла, мужики снесли стол из директорского кабинета и погрузили на грузовичок, как и велено, было. Одним местом только и промахнулись – погрузили выдвижными ящиками не к борту, как умные люди сделали бы, а вовсе наоборот – выдвижными ящиками от борта, как полные «безбашенные» кретины. А Поликарпыч, даром, что «стоумовый», как такой же «безбашенный» кретин, вопрос этот не проконтролировал и не велел исправить. Оттого вся последующая «кутерьма» и завертелась – все дерьмо меж пальцев и вылезло. Выпустил Поликарпыч машину со столом, предъявив на охраняемых воротах пропуск «предусмотренной формы», Затем сел в свой «жигуль» и поехал к дому, дабы грузовичок с добром встретить, да подъем стола в целости сохранности обеспечить хозяйским доглядом. По логике, Поликарпыч должен был доехать к дому первым. Так и произошло, доехал первым, поднялся в квартиру, да с чайком в окно поглядывает, машину поджидает. И все было бы хорошо, кабы, те самые «Эй, ты! Подь сюда!», двинули на грузовичке, как положено, до Поликарпычева дома. Так нет! Время-то было уже, слава Богу, после обеда. Поэтому «Эй, ты! Подь сюда!», мучимые с самого утра жутким похмельем к моменту выезда с «режимной» территории пришли в полное нервное истощение по поводу невозможности опохмелиться. «Режимная территория», это тебе не пустяк – спиртного не внесешь, не вынесешь, сам войдешь - не выйдешь, а выйдешь - не войдешь! Полный абзац! Колосники горят, синим пламенем! И уговорили они «водилу» грузовичка к гастроному на «айн момент» заскочить. Заскочили к гастроному и рванули внутрь, так что двери едва не снесли напрочь. Водила, он хоть на работе и не пьющий, тоже было, двинул туда. Потом засомневался, на стол в кузове глянул – этакую «громилу» и вдесятером не враз с кузова спустишь, а уж за пять минут, ну никакой возможности. И двинул водила без сомнений в гастроном взять себе «пузырек» с перспективой – на вечер. Что же, не человек он, водила-то, что ли? Человек… * Толян с Коляном вовсе даже не бродяги, они – «бродилы». Бродяги, это у которых дома-семьи нет, и бредут они «куда глаза глядят». Бродилы же – совсем другое дело. Бродилы они и дом имеют, и семью, и бредут вовсе даже не туда «куда глаза глядят». Бредут они туда, где выпить можно, а если выпить «не можно», значит туда, где «сбондить» есть что, дабы продать и опять таки выпить... А тут и брести никуда не надо. Бац! Протарахтело нечто, само подъехало, дверью хлопнуло – аж в башке эхом болезненным отдалось. Пока пыль развеялась, да Колян с Толяном сообразили своими больными от похмелья головами – «хто енто такое?», глядь, а рядом с кустами грузовичок стоит. А за «экипажем» его, что рысью в гастроном ринулся, только пыль завихряется. А в кузове стол из красного дерева, «красоты необъятной», с бронзовыми «фурнитушками» - ручками, да замочками. Не иначе самому Леониду Ильичу Брежневу, в Москву «первопрестольную» столище таранят. На одни ручки да замочки упиться «вусмерть» вполне очень даже возможно. Встряхнули Колян с Толяном больными головами, да про боль забыли в преддверии похмела. Прыг-скок в кузов – глянуть, что за чудо такое. Толян на фасоре, типа на стрёме – по сторонам зырит, чтобы хозяева врасплох не застали. Колян по ящичкам красного дерева шмон наводит. Прошмонал всё - пусто. Один только нижний ящичек на замочек заперт – не открывается. Собрался уж Колян, поддеть его железякой, какой из кузова, да Толян не дал: - «Ты чё, придурок, да нам ГБ за стол этот «Лёнин» все достоинства поотрывает – будем кандалами о тачку бряцать в Советском заполярье. Совсем башка не варит?». А сам возьми да ящичек тот, который над закрытым, да и выдерни. Вот и доступ открылся к запёртым закромам. Лапу свою дрожащую засунул туда – шарит нервно. Хоп – червонец с Лениным в руку «прыгнул». Забилось сердце трепетно: - «Слышь, тут «мандула» какая-то еще, в бумажке промасленной. Тяжелая! Берем?». Спрыгнули, да в кусты - шасть. Ящичек предварительно на место водворить не забыли. Теперь ищи-свищи. Оторвались от гастронома метров на пятьсот, да давай инвентаризацию производить – что за добыча. Червонец понятно – выпить-закусить хватит, а вот болванка с фольгой разочаровала. На скорую руку глянули: уж больно бутылочка манила. Лишнюю минуту провалтузишься – слюной захлебнуться можно. Кабы помягче была, фольга-то, можно было бы еще за червонец бабе, какой хозяйственной «толкнуть». Есть же любители в фольге утку или гуся запарить, с яблоками к примеру. А так, в лучшем случае, за пузырь самогона уйдет, да и то «со скрипом». Ну, да жизнь покажет... * Выскочили «Эй, ты! Подь сюда!» из магазина с пузырем да пакетиком. Прыгнули «соколики» в кабину грузовичка, по быстрому. Дрожащими руками, разлили «орёлики» по «лобастому», емкостью в двести пятьдесят - по самую «рисочку». По двести пятьдесят на душу населения. И «тяпнули». «Тяпнули» работяги и стало им хорошо неописуемо. А тут и водила подтянулся. И поехали они, покуривая да посвистывая, прямым ходом «до хаты» Поликарпыча, в неведении, что прошляпили-просвистели итоги деятельности всей Поликарпычевой жизни... * На червонец, Толян с Коляном, отоварились уже в другом гастрономе, да по «царски». Пару «пузырей» по три рубля шестьдесят две копеечки, закусочки, курева, да еще мелочишка осталась. Благо кустов в округе в достатке. Сели, душу облегчили «первой», да «второй», а там и закурили. Много ли человеку для счастья надо? Толян с Коляном с детства вместе. Как в первом классе, по осени, на пару в сад, по соседству со школой, за яблоками влезли, так с тех пор не расстаются. Спят только порознь, а так - «не разлей вода» корефаны. Добили они один пузырек, а второй Колян до завтра оставил. Колян, он предусмотрительный. Если ночью с магазинчиком Фортуна нужным местом не повернется – утречком будет, чем неудачу смягчить. А коли она, Фортуна-то, развернется нужным ракурсом – то вдвойне и лучше. Запас в .... не ....! Так-то, вот! Рулон тянул килограммов на пять – семь. Точнее определить трудно – весов под рукой нет. На взгляд – легкий, на руку - тяжелый. Фольга толщиной 0,1 мм, а то и того пуще 0, 05 мм, бело-матового цвета, без металлического блеска, как на алюминиевых конструкциях. По «ширине – не длинный, по толщине – короткий». А уж по длине полосы в размотанном виде, Толян с Коляном не определялись. Когда глянули, как следует, то и поняли, что вряд рулон этот кому в хозяйстве сгодится – не та фольга, в какой хозяйки гусей запекают. Зашли правда в одно местечко... Но там за рулон предложили чекушку «мутного», не более того. Кабы у корефанов «колосники еще горели» и «пузыря» в запасе да планов на ночь не было, может, и отдали бы за чекушку, а так только плюнули с презрением, да до двора Толянова повернули. Добрели до двора, да рулон фольги в сараюшке на притолоку забросили. Про запас – на черный день. Абстинентный синдром – не тёща! Коли припрёт, на четвертушку никогда обменять не поздно. Что толку от вещи, если на нее как следует ни выпить, ни закусить – так, одна «напраслина». Забросили и забыли... * Очнулась Матреновна ото сна, когда уж стемнело. Солнышко за лес нырнуло и стало холодать. Не так чтобы уж очень замерзла, но озноб какой-то по шкуре прошелся. Хмель видать ветерком унесло, вот оно и пробило ознобом. Поднялась старушка, сгребла свою авоську походную, в куда яички, хлебушек, да пустые стопочки-стаканчики собирала и двинула к свету, что от дороги сквозь деревья к кладбищу пробивался. Бредет старушка в темноте, вдали за деревьями, порою только, мелькнет свет от проезжающих машин и все. Даже и не свет, а так, блики от света фар. И не видать в этой смоляной тьме ни зги. Брела, брела, да с тропочки ненароком и сошла. А за следующим кусточком нога у Матреновны скользнула по кучке свежевырытой земли, да подвернулась. И сверзилась старушка со всеми своими причиндалами, в самую, что ни на есть, свежевырытую могилу. Надо сказать, десантировалась старушка на дно могилы весьма удачно – ни ног, ни рук, ни шеи не сломила. Громыхнула костями громко, да без особого ущерба. Чем там ударяться? Одни кости и есть вся Матреновна. Как мало-мало отошла от падения, прощупала «округу» и поняла, куда свалилась. Попыталась вылезти, да куда там – для сибиряка какого-то, в иной мир отбывающего, рыли – глубоко, да добротно. Да еще с подкопом в сторону, на сибирский манер. Помытарилась Матреновна со своими попытками вернуться из могилки на «свет Божий», а как устала, решила отложить это дело до утра. Там может, люди какие подойдут, да старушку выручат – из могилки для сибиряка приготовленной вытянут. Постелила она в подкопе пиджачишко свой, легла, да скатертью из авоськи укрылась. Уморилась за день, старушка. Как скатертью прикрылась, так ее «Морфей» и убаюкал. Спит, во сне улыбается – не храпит только... * Магазин Толян с Коляном взяли легко. Да и не мудрено – ни тебе сигнализации, ни тебе сторожа... Замочек навесной фомкой на пол обрушили и вся недолга. Поначалу напитками затарились, да закусить чем разжились по серьезному, потом шкафчик металлический играючи вскрыли, да деньжат рублей сотни на полторы из него выгребли. Деньги Толян сграбастал и сразу в нагрудный внутренний карман пиджака. Дележ произвести никогда не поздно. Улыбнулся только и Коляну подмигнул: - «Слышь, Колян, делить будем как? По братски, по честному, поровну, или как?». Колян только шикнул на Толяна: - «Или как! Твою мать...». Некогда ему попусту «базарить» - пододеяльник какой-то с полки зацепил, да тряпьем его разным набивает – трусами, майками, штанами да кофточками и прочей «лабудой». На продажу «барыге» всё сгодится. Поживились, как следует. Загрузили «добро» на плечи и тихонько двинули в сторону кладбища. Дверь магазинчика аккуратно прикрыли – не дай Бог, кто заметит непорядок, да куда надо «стукнет». Греха потом не оберешься. Луна, как на грех, во всю свою мордашку высунулась из-за облаков. Высунулась, да как улыбнется Толяну с Коляном. А не по доброму как-то улыбнулась, не вовремя... Под таким прожектором туда-сюда шастать как-то не с руки. Мало ли кто углядит, Доперлись Толян с Коляном до края кладбища, за кустики свернули – а там могилка свежая выкопана. Побросали они в могилку свою добычу, ту, что тряпичная, да и сами туда попрыгали аккуратненько со «стеклотарой» – дух перевести, по стаканчику «засадить», а там и дальше двигаться. Толян, он хозяйственный, махом пузырь меж колен зажал, газетку на коленях разложил, да прямо на ней палку колбасы в «кругляки» порубил прихваченным из магазина ножом. Потом «бескозырку» с горлышка бутылочного сдернул и протянул Коляну, усевшемуся на баулы с тряпьем в углу могилы: - «Зараза! Стаканов-то мы не припасли... Давай, за удачный исход «операции». Отдышимся малёк, да дальше рванем – барахлишко-то припрятать надо. Не домой же его тащить». Колян хлебнул прямо из горла, прижал рукав к носу и шумно выдохнул в материю. Затем протянул бутылку Толяну: - «Ништяк! А стаканы в следующий раз, балда стоеросовая, бери первым делом. Вечно, ты, что-нибудь, да упустишь!». Толян принял бутылку, отглотнул из горла «по-серьезному», и, зажав ее коленями, принялся за «кругаль» колбасы... * Разбудил Матреновну какой-то говор. Поначалу из подкопа глядючи, разобрать не могла – не то черти с преисподней по душу её пожаловали, не то еще какой нечисти занесло. Могила, однако, не дом культуры имени Карла Маркса. А, как услышала о чем «базар» мужчинки ведут, так и врубилась, что бояться нечего, а наоборот радоваться самое время пришло – вот оно от плена кладбищенского избавление. Заулыбалась старушка Матреновна от всей души, так широко, насколько рот открывался, и высунулась из подкопа могильного с граненым стаканом в руке и хриплым, со сна, голосочком проскрипела: - «Сынки, не угостите водочкой? Да у меня и рюмочки есть...». Только луна отразилась на остатках Матреновных клыков. Давно, однако, старушка на себя в зеркало не смотрелась. А кабы смотрелась, то поостереглась бы улыбаться ночью, на кладбище, из подкопа могильного... * Толян откинулся сразу - только выдохнул длинно, со скрипом и вытаращился темными глазами в звездное небо. В темноте-то не разберешь, какого они цвета. Да и кому их разглядывать? Так и остался с початой бутылкой, меж ног зажатой, да колбаской нарезанной, на газетном листе на коленях. А Колян рванул, по баулам с тряпьём, наверх из могилы, но, выпростав тело из ямищи до половины, тоже вдруг захрипел, задергался и «сучил» ногами еще пару минут пока совсем не затих. Старушка Тихоновна ушла, как ходят хорошие альпинисты... Благо по тюкам, да по Коляну дорога была открыта. А и чего ей дожидаться? Не сразу, конечно, посидела минут пять непонимающе, потом протянула руку к бутылке, что так и застряла меж ног у Толяна, выпростала из кармана своего, вымазанного в глине, пиджака граненную стограммовую стопку, булькнула в нее на слух тройку «бульков» и с жаждой выпила. Затем взяла с коленей Толяна кружок колбасы из горки лежащей на газете и закусила. После второй стопочки Тихоновна заспешила - оторвала от газетки, что на коленях Толяна с колбасой лежала, клочок и свернула «закупорку». Аккуратно закупорила бутыль, свернула кулечком оставшуюся часть газеты с колбасой и, пошарив в нагрудном кармане Толяна, вытащила, сколько смогла ухватить, деньжат. С тем и удалилась. Стакан, каким она собиралась выручить нечаянных друзей, так и остался лежать на дне могилы... * Толяна с Коляном так и нашли в «распростертом состоянии», с глазами, вытаращенными в «неведомое». Долго потом слухи, с мистическим привкусом, катались из угла в угол, что де нагрешили «засранцы» против людей, вот их и «прибрал» неведомо кто. Потому, как, если бы «ведомо кто», прибрал, они бы так очи-то в небеса не таращили, с ужасом. Менты-то, следы в подкопе могильном «надыбали», какие ни Коляну, ни Толяну не подстать. Да стакан, граненный, с отпечатками пальцев Коляну с Толяном не принадлежащих. Идентифицировать отпечатки «...не представилось возможным, в виду, отсутствия в картотеке аналогичных». Странные следы, непонятные отпечатки... * Участковому «барабан» из местных «бродил» сразу «стукнул», что да как. Приносили, дескать, Толян с Коляном на продажу рулон фольги. Да поздно уж было. На кой ему, участковому, та фольга, если заявлений о пропаже не было, да и в «кутузку» в итоге упечь некого? Поплакали родственники, поплакали, да Коляна с Толяном и схоронили. В церкви, как положено, отпевали. Батюшка, правда, поначалу, заартачился – нехорошо, дескать, они умерли. Ну, да потом родня решила все вопросы. Плач - не плач, а слезами горю не поможешь. Года через два сын Толяна за каким-то хреном забрался на притолоку. Бог его знает, что он там искал. Нашел ли, что искал неизвестно, а рулон фольги углядел, да на свет белый из «закромов» вытянул. Два дня думал: каким макаром «штучку» в хозяйстве употребить. Думал и додумался – раскатал рулон, ножницами по металлу обрезал «нужным размером» и оббил сначала калитку изнутри входную, а потом и всю фасадную часть забора. Дабы прохожие любопытство свое не могли удовлетворить, во двор заглядывая. Если бы Иван Поликарпыч мог взглянуть на этот забор, он бы с точностью до рубля мог назвать его «неслабую» стоимость. Но Иван Поликарпыч в данном районе городе никогда «не имел чести» появляться. Да и не смог бы он там появиться, даже если бы изъявил желание. Поликарпыча в тот же день, как исчез «драгоценный» рулон, «кондрат», именуемый по научному «инфарктом», уволок прямым ходом в преисподнюю. Можно было бы, конечно, предположить, что это была платина или иридий, там какой. Только есть ли смысл предполагать? Этот факт лег еще одним тяжким «грузом» на совесть Толяна с Коляном, за что с них, верно, крепко «спросили», в том месте, куда отлетели их души. Там где положено... Там, как известно, со всех спросится! Не может же такого быть, чтобы и там златом откупиться можно было? Теперь можно только приблизительно определить, что забор Толяна, а теперь его сына, по стоимости наверняка не уступал кованой решетке «Летнего сада» в городе Санкт-Петербурге, а возможно и превышал её. Если, конечно, соотнести «квадратуру» Толянова забора, к соответствующему метражу ограды Летнего сада. Кто его знает? А может и в абсолюте. Так и осталось неизвестно, что это за металл такой был. Одно ясно - не золото. По сравнению с этим металлом золото - просто тьфу! Дешевка! Потом Перестройка грянула, а за ней и ГКЧП. Революция… Капитализмус, одним словом! Так и стоял забор до 1995 года, пока не приглянулся каким-то, забредшим по случаю бомжам. Бомжи, выбрав ночку потемней, ободрали забор дочиста. Это, конечно, не листовой алюминий весом на сотню килограммов, но тоже сгодился. Металл сдали в «Пункт приема цветного лома», так, что хватило и на водку и на колбасу и для души кое-чего. Погуляли «сладко», если по бомжачьим меркам. Что с фольгой стало дальше неизвестно. Сошла бы вся эта история за анекдот, если бы молоденький, с ПТУшным образованием, приемщик «Приемного пункта цветного лома», месяцев десять-двенадцать спустя, не пошел круто в гору. Это он, тогда молоденький был. Молоденький, да толковый. А по нынешним временам не дотянешься – депутат Областной Думы, того и гляди, «рванёт» в Государственную. А там и в Президенты недалече, с таким-то умишком. Мнится, что Толяну с Коляном, да и Ивану Поликарпычу с Матреновной, эта история на «том свете» в плюс зачтётся, как весомый вклад в будущую «предвыборную кампанию» будущего Президента России... Совсем забыл. Владимир Семенович, это великий русский поэт - Владимир Высотский. Что касается водки, кабы она путная была, то русский народ до Великой октябрьской революции не допился бы, а Великий советский народ – до Чернобыльской катастрофы. По нынешним временам, чтобы она «путной» была, водочка, то есть, добиться может только один человек. Вот Владимиру Владимировичу и карты в руки. А Владимир Владимирович это... Ну, да , вы, сами знаете... Апрель 2006 Воронеж |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
