Похороны.

 

Вокруг стояли люди, батюшка отпевал умершую. Процедура почему-то была скучна и тянулась бесконечно. На лицах всех присутствующих была написана скорбь. Все смотрели отрешенно, кое-кто плакал. Плакала и сама природа, дул ветер и сеялся меленький противный дождь.

Я стояла в стороне и видела совсем другие похороны. Нас было только двое на этих похоронах - Валентина Ивановна и я. Она стояла возле гроба, просветленная, легкая, полупрозрачная. Она улыбалась, потому что освободилась от бренного земного тела, теперь ей снова было 0 лет. Она была в другом мире, и наши беды уже не заботили ее. Однако единственный мимолетный взгляд в сторону, где стояли заплаканные сыновья, выдали ее тайную связь с ушедшей жизнью. Наконец-то ее кровиночки собрались вместе, наконец-то они рядом с ней. Пусть и по такому поводу, но рядом. И снова ее лицо просияло, она обернулась и сказала : « О мертвых либо хорошо, либо ничего. Ничего мне не надо, скажи хоть что-нибудь». И я, дивясь ее просветленности, смогла сказать только одно: «Лети, душа! Лети в лучший мир! Оставь горести нам, еще живущим, освободись от праха нашего мира. Найди себе другое место жизни и живи счастливо! Лети, душа!»

Подойти к гробу я так и не смогла, так разительно отличалась та Валентина Ивановна, которая стояла у гроба и то, что лежало в нем.

И потом, когда понесли гроб к машине, она легко и непринужденно летела вслед за ним, вглядываясь в лица провожавших ее в иной мир.

На кладбище дул ветер, моросил дождь. Люди замерзли, зубы выбивали дробь. Сыновья плакали, друзья и родственники прощались с тем, что было когда-то Валентиной Ивановной. Ученики, потрясенные тем, что их классный руководитель уже никогда не придет к ним, не поведет их на праздник последнего звонка, не пытались скрыть слезы. Им казалось, что это просто несправедливо, что их постигло такое несчастье. И почему именно их?

Валентина Ивановна, посмотрела на них с любовью и сожалением и обратилась ко мне:

- Как жаль, что я не смогу им сказать, что я их пока что помню и люблю, но я не могу быть с ними, я могу только дать им свое благословение.

Она взмахнула руками и откуда-то на головы ребят посыпался золотой дождь. К сожалению, никто не понял, что это благословение уходящей и все только плотнее сгрудились под зонтиками.

А Валентина Ивановна продолжала:

- Жизнь жестокая штука, она никогда не советуется с нами, когда ей следует начаться и закончиться и поэтому мы всегда все делаем не вовремя – не вовремя рождаемся и не вовремя умираем. Все не вовремя, в ее голосе послышались нотки грусти, и она снова повернулась к гробу, где с ней прощались сыновья. Они смотрели на то, что когда-то было их мамой, теплой, живой, любящей мамой, а теперь лежало холодным отрешенным телом. А мама, уже не жительница нашего мира и не жительница иного, тоже прощалась с ними, положив руки на головы ее уже взрослых мальчиков, как бы наверстывая то, чего не получила при жизни.

Неумолимой обреченностью прозвучал стук молотков, забивающих гроб, посыпались комки желтой земли. Люди отрясали землю с рук и принимали кусочек хлеба с солью – живое – живым…

Валентина Ивановна (Валя, Валечка) подняла голову к серым облакам, дождинки пролетали сквозь нее, как бы подчеркивая иррациональность происходящего, и сказала: «Все, свободна!» Затем снова посмотрела на всех нас, стоящих вокруг насыпанного трактором могильного холмика и повторила: «Свободна!», - и растаяла, только высоко в небе вдруг открылась и снова схлопнулась голубая промоина в облаках.

«Лети, душа!» - только и успела сказать я ей вослед.

Тризна прошла как всегда с исполнением каких-то ритуалов, с боязнью нарушить их, с разговорами о преждевременной кончине Валентины Ивановны, о том, что она могла бы еще пожить, какие годы – 59 лет! Все сидели и думали, что исполнили свой долг перед усопшей, глубоко внутри себя думая о том, что вот так и о них когда – то скажут : «Мог бы пожить еще», - и также будут есть борщ, пить водку, думая, что это как-то компенсирует недостаток внимания к жившему среди них человеку при его жизни.

Я делала то же самое, я ведь тоже обычный человек, но я все же успела сказать: «Лети, душа!». Я освободила ее от привязанности ко мне, я успела ей пожелать свободы и счастья в новом мире, мире, куда мы все, рано или поздно обязательно попадем.

Дома ко мне пришла мысль, что вся философия жизни - это океан, волны которого разбиваются об огромный утес неизбежности смерти.