ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Конец эпохи Монахара

 

 

На стенах просторной комнаты висели флаг, двуглавый орел. Казаки сидели за большим столом, совещались, курили, пуская к потолку кольца табачного дыма.

- Ну что, Никифор Филиппыч, скажи нам, как быть? – поднялся один из казаков, обращаясь к атаману.

- Будем принимать решение, - ответил атаман. На его широкой груди блестело множество медалей с крестами. – Ясно одно: так, как сейчас, оставлять нельзя.

- Точно! Верно! – загомонили прочие.

- Тихон, так значит, говоришь, христиан добропорядочных гнать и бить призывают?

- Именно так, Никифор Филлипыч. – Подал реплику бородатый казак. Тот самый, что присутствовал на лекции Евгения Суворина. –Был я там и всю эту чертовщину слушал. Даже на пленку записал! – он показал собравшимся диктофон. Раньше они вроде тихо себя вели, а теперь вон к чему призывают. Так и до разбоя недалеко.

- Я вот как думаю, братцы, - продолжал атаман, поглаживая седые усы, - ежели их руководитель к такому злу призывает, стало быть, сатанинская вера у них.

- Верно! – новые крики одобрения.

- А уж что про бесов и ангелов они там плетут, так передать страшно! Как такую ересь вообще в голове держать можно! – Тихон раскурил папироску. – Неотложные меры нужны, правильно было сказано. Потому что власти церковь эту никогда не запретят – у них вся деятельность законная. Но мы то с вами не можем молча сидеть и спокойно смотреть на то, как они честным людям мозги пудрят.

- Вот именно! – поддержал атаман, - поэтому у нас нет другого выхода, кроме как проучить их всех.

- Да их разве проучишь! – послышался возглас, - надо сразу взяться как следует, и положить конец.

- Обожди ты! – оборвал Никифор Филиппыч. - Может, не стоит пока крутые меры принимать. Давайте попробуем сначала по-хорошему. С каждым из сектантов поговорим по душам, глядишь и одумаются. Поймут, какой дрянью занимаются, пойдут покаяться в церковь, да и заживут по-людски.

- Ах, не вериться мне, братцы, что возможно это, - сказал Тишка, - потому что вы не бывали у них, а я стоял в том храме темном. Пожестче надо.

- Может, и так, - ответил атаман. – Скоро от этих сектантов жизни никакой не станет. Поэтому пойдем на опережение. Иначе не сегодня-завтра это зверье ворвется в православные храмы, святыни поругают. Будь, что будет. Ударим по богоборникам за веру нашу русскую! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! – Никифор Филиппович перекрестился.

 

***

 

Женя сидел в своей комнате и, перебирая четки, молился Монахару. Его глаза горели, он жадно хватал ноздрями душный воздух:

- Помоги мне! Я знаю, Ты великий Бог, единственный и верховный. Только Ты был и останешься со мной до конца. Теперь я прошу Тебя о помощи, и знаю, что истина на моей стороне. Все, что я делал, было только во имя мира солнечных лучей и Тебя, моего Господа. Да славься во веки и благослови меня, раба твоего!

Он поднялся с колен и поднял телефонную трубку. Дрожащими пальцами набрал номер Михаила:

- Алло, Миш, привет.

- А, Жень, как ты жив, здоров? – услышал он радостный голос Провалова на другом конце провода.

- Все в порядке. Как отдохнул?

- Ничего. Мы отлично провели время.

- Ты сейчас не занят?

- Вообще-то нет. Сейчас у меня Кристина, она останется ночевать. Сижу дома. Только от родителей пришли… Мы пожениться решили.

- Вот как? – холодно ответил Суворин, будто последние слова для него совсем ничего не значили. А сам подумал: «Черт, это осложняет дела. Но ничего, раз решил, что сегодня – значит сегодня». Помолчав немного, он добавил:

- Как ты отнесешься к тому, если я приду к тебе вечером?

- В принципе можно. Кристина ляжет спать, и мы тихонько поговорим на кухне. Ведь нам есть, что обсудить, верно?

- Надеюсь, что да. – Женя нервно накручивал телефонный шнур на палец. – Я зайду.

- Хорошо, буду ждать.

 

 

«Нет иного пути! - подумал Суворин, уходя из дома. Снег блестел при свете вечерних фонарей, - сегодня должно решиться все».

Он быстрым шагом шел к Провалову. На лице застыло беспокойство, нескрываемый страх, но более всего – эмоциональное возбуждение. Нервная дрожь бегала по всему телу, тряслись руки, глаза часто моргали и дергались.

- Так, надо успокоиться, взять себя в руки, иначе ничего не выйдет! – сказал он сам себе. Потом остановился возле киоска и просунул в окошко смятый червонец.

Купив бутылку пива, отошел в сторону. Пошарил по карманам, и еле-еле сумел отыскать успокоительное. Выдавив из шуршащей платины сразу две таблетки, положил их на язык и жадно запил.

- Должно помочь! – с этими словами Женя поставил на снег почти полную бутылку и пошел дальше.

По дороге вдруг вспомнилось, как совсем недавно лазил в этом районе, пробираясь по глухим улочкам и трущобам, и увидел крысу. При воспоминании о дохлой твари пробежали мурашки по коже и вновь вернулась дрожь.

- Ничего, скоро я навсегда забуду о тебе. Сегодня или никогда. Потому что стану впереди, и в моих руках будет власть. А это самое главное.

Почему-то сразу же после крысы вспомнился отец. И впервые Женя не испугался его, а, наоборот, почувствовал себя выше:

- Я не слабак! – с гордостью за себя произнес Суворин, будто покойный человек мог его слышать.

 

 

***

 

- Мне не нравится, что ты все время где-то пропадаешь. Я хочу, чтобы ты больше уделял времени детям и мне! – Ольга с недовольством в голосе отчитывала мужа.

Андрей Щербец наивно опустил глаза, как провинившийся мальчишка, потом задорно улыбнулся и, подхватив молодую супругу за талию, стал кружиться с ней по комнате:

- Ну что ты делаешь, пусти, дурачок! – смеялась она. – Хватит, а то детей разбудишь.

- Обещаю. Нет – клянусь! С этого дня я буду чаще бывать дома. Понимаю, как тебе плохо целыми днями и вечерами одной. Ведь я чуть ли не круглыми сутками занимался вопросами церкви.

- И что, теперь ты не будешь участвовать в работе храма? - удивилась Ольга.

- Представь себе: нет! Хватит, дальше уже нельзя. А то вот рехнусь, как Суворин, что со мной тогда делать? Михаил уходит, и я вместе с ним.

- И Миша тоже?

- Это долгая история, о которой мы пока никому особенно не рассказываем. Но главное не в этом: фанатичная вера уходит вместе с юношеской дурью. Впереди взрослая, нормальная жизнь. Пойду устроюсь на нормальную работу, благо, сил у меня много, хоть отбавляй! И буду жить только для своей семьи! – он обнял Ольгу и нежно ее поцеловал.

- Эх, хотелось бы верить! – ответила она и улыбнулась.

- Так оно и будет! А теперь давай посмотрим, как там наши карапузы, а то я по ним так соскучился! – и только Андрей произнес эти слова, как семейную идиллию нарушил звонок телефона в прихожей.

- Умоляю, не поднимай трубку! Пошли все к черту! – настаивала Оля.

Андрей и правда сначала хотел поступить так, как говорила жена, но, подумав, решил ответить. Что-то внутри – какое-то странное и тревожное чувство подсказывало, что нужно поступить именно так.

С неохотой он поднял трубку. Лицо – совсем недавно такое умиротворенное, расслабленное, вдруг побледнело, брови резко сошлись на переносице.

- Что? И когда? Кто это сделал? – с испугом произносил он. - Хорошо, скоро буду.

Не говоря ни слова, Щербец накинул пуховик и, не застегивая пуговиц, принялся быстро зашнуровывать ботинки.

- Опять дела?

Он не ответил, а, молча поцеловав ее в щеку, открыл дверь и ушел.

- Постой, ты же обещал! – обиженно крикнула она вслед, выйдя на лестничную площадку. Но Андрей, похоже, уже не видел и не слышал ничего вокруг себя.

 

***

 

Кухня освещалась только слабой настенной лампой. Миша и Женя сидели друг против друга и смотрели в глаза, как будто готовились к схватке:

- Так что ты скажешь, Михаил?

- Скажу: не кричи так, Кристину разбудишь! Она только-только уснула.

- Хорошо, не буду, - он перешел на полушепот, - ну и как мы поступим?

- Я же объяснял тебе ситуацию. Все просто: больше не желаю ни минуты оставаться в этом проклятом городе. Меня уже тошнит от этих улиц, домов, стен. От всего, что связано с прошлым.

- И от Монахара, нашего великого Бога? – спросил Суворин, хитро прищурив глаза.

Миша решил промолчать в ответ.

- Ладно, можешь не отвечать. Не объясняйся, это лишнее. Я даже догадываюсь, почему это произошло.

- Слушай, мы тут сидим не для того, чтобы спорить, кто из нас настоящий последователь, а кто вероотступник. Так что хватит об этом.

- Миша, брось! Я вовсе не это имел ввиду.

- Бог со всем этим… Итак, надеюсь, ты все понял правильно: я собираюсь уехать отсюда в деревню Семёнково со своей будущей женой и остаться там.

- Очень хорошо. Просто замечательно, - Женя медленно потер руки, - но скажи мне, пожалуйста: а как же братья? Неужели ты вот так просто возьмешь, и оставишь организацию? А кто тогда будет лидером, кто поведет вперед паству?

- Ты и поведешь, Женя. Я доверяю тебе бразды правления.

- Неужели? – сердце забилось в груди, руки опять начали немного дрожать, и Суворин про себя еще раз поблагодарил успокаивающие таблетки, ведь именно благодаря им он оставался более-менее спокойным и собранным в эту минуту. Он не верил словам Провалова о том, что ему доверяют целиком церковь. Не может такого быть. Здесь явно есть какой-то подвох. Но это неважно – дальше Женя собирался вести свою линию, и претворить в жизнь задуманное.

- Да, теперь храм по праву принадлежит тебе.

- Это уже интересно. Только знаешь что, Миша.

- Что?

- Да то: братья никогда мне не поверят, это раз. Во-вторых, так просто они тебя не отпустят, и меня уж подавно не примут за лидера, пока ты есть.

От последних слов Михаилу стало не по себе, но решил, что зря нагоняет черные краски там, где, может, этого и не стоит делать.

- Это еще почему? – не найдя ничего другого, произнес Провалов.

- Все очень просто. Только ты по нашей вере удосужился говорить лично с Богом, только ты однажды посетил мир солнечных лучей. А кто такой я? Я всегда был и до сих пор остаюсь твоей тенью, правой рукой, а по сути – человеком, выполняющим самую тяжелую и неблагодарную работу. А ты всегда купался в счастье, у тебя было всё: слава, признание, любовь. Ты был в центре, но только лишь потому, что стоял на наших плечах. Без меня и братьев ничего бы не получилось. И теперь мы, а вернее я – основа церкви Монахара, и по праву лидер ее, а не ты.

- Эко тебя прорвало, друг мой! Я погляжу, никак обиду на меня затаил. Что ж, зря. Я тебе никогда зла не желал. Ни я, ни кто-либо другой из братства. Помню, как ты первый раз пришел на лекцию: такой весь стеснительный, забитый парнишка. Щербец с радостью открыл перед тобой дверь, а я пригласил сесть с нами в круг и присоединиться к духовной беседе и молитве. Неужели ты не помнишь всего этого и не ценишь наше дружеское отношение к тебе?

- Это было давно. Теперь очень многое изменилось. Церковь разваливается, люди каждый день уходят от нас, разочаровавшись в вере.

- Да, но при чем здесь я?

- Как при чем?! Ты же глава, лидер, и просто обязан удержать их вокруг себя.

Провалов устало улыбнулся:

- Женя, ну пойми ты наконец, что мне уже все надоело. Я хочу уйти прочь, уехать отсюда и больше ничего. Неужели ты не можешь это понять?

- Отчего же? Очень хорошо понимаю, и даже сочувствую, но повторюсь: братья так легко тебя не отпустят. Они будут искать тебя, приедут в деревню и насильно заберут обратно. Ты убежишь, и тебя опять найдут.

- Ну, хорошо. Тогда давай соберемся в храме, и я все объясню. Скажу, что мой отъезд необходим для укрепления веры и получения новых знаний. Что мне надо уединиться, как это делали многие религиозные деятели и подвижники веры.

- Да говорю же тебе, что не захотят отпустить и тем более не согласятся на то, чтобы церковь, даже временно, возглавил я.

- Ну и что же нам тогда делать?

- Для начала, - Женя залез в карман и достал блокнот и ручку, - давай с тобой немного разомнем руки.

- В каком смысле? – удивился Михаил, глядя на то, как Суворин протягивает ему вырванный листок.

- Так, ничего особенного. Просто пиши то, что я тебе продиктую. Не знаю, поможет это хоть как-то, или нет. Скажем, это объяснительная записка для братьев, почему ты уходишь из церкви.

- Ты уверен, что она нужна? По-моему, не очень…

- Ну, она может пригодиться. Я хочу помочь тебе.

- Хорошо, тогда ладно, - Провалов взял ручку, - говори, что писать.

 

***

 

Щербец с недоумением наблюдал картину происходящего, до сих пор не понимая, что же происходит.

То место, где когда-то высился их храм, со всех сторон окружили люди, и, несмотря на просьбы со стороны многочисленной милиции уйти, отогнать зевак им не удавалось. Вокруг было много милицейских и пожарных машин. Подъехала также скорая помощь, и люди в белых халатах погрузили на носилки сильно побитого пожилого мужчину, в котором Дрюха без труда узнал сторожа.

Андрей прислушался – справа от него, буквально в пяти шагах стоял репортер местного телевидения – щуплый парень в куртке на меху. Он крепко держал в красной от мороза руке микрофон и говорил в камеру, иногда сбиваясь, иногда заполняя появившуюся паузу протяжным «э-э-э».

- Сегодняшним вечером в нашем городе произошло чрезвычайное происшествие. Неизвестные ворвались в храм Монахара и произвели поджог. Кому это нужно, какая организация не хочет смириться с соседством новой веры?

Щербец сделал несколько шагов в сторону телекамеры, чтобы лучше слышать. С этого места начиналось самое интересное. Хотя теперь уже точно все позади, а от былой веры остались лишь дотлевающие угольки да черный фантом некогда красивого храма.

- Сейчас пока рано спешить с выводами, но мы предполагаем, - теперь говорил какой-то строгий мужчина в серой форме, а репортер, ссутулившись, робко протягивал к нему микрофон, - что здесь не обошлось без радикальных представителей местного казачества. Хотелось бы вспомнить, что еще пять лет назад считающие себя «полицейскими от православия» грубо потешались над кришнаитами и слали бесконечные угрозы в адрес Свидетелей Иеговы. Так что вполне можно предположить, кто устроил эту акцию.

- У вас, должно быть, есть и более конкретные факты.

- Конечно, я ведь не вправе заявлять о чем-то безапелляционно. Во-первых, за несколько дней до сегодняшнего инцидента последователи Михаила Провалова видели в своем храме мужчину, похожего на казака. Позже мы установили – это был Тихон Зубов, член радикального движения «Союз Георгия Победоносца», причисляющих себя к казачеству и, которое действует в нашем городе. И еще: несколько свидетелей, которых нам удалось найти, проходили мимо храма, когда кто-то, ликвидировав сторожа, ворвался внутрь. Слышались крики: «За православную веру, жги, казаки!»

Андрей уже хотел уйти, но услышал последнюю фразу, которую сказал репортер:

- Как стало известно только что, ряд последователей церкви Монахара, узнав о случившемся, покончили жизнь самоубийством. Сначала застрелился Петр Рожнов, ему было двадцать лет, затем… - репортер продолжил зачитывать список ребят, которые, отчаявшись и разочаровавшись во всем, решили уйти из жизни. Щербец представил на минуту, что сейчас, должно быть, когда называются фамилии, то синхронно на экране показывают фотографии самоубийц. И матери их сейчас, должно быть, сидят где-то и истошно плачут, проклиная Монахара, Мишку и всю их церковь. Или, скорее всего, уже просто лежат без чувств от горя.

«О Боже! – Андрей схватился за голову, - Мишка, какого же зверя ты создал! Он пожирает все и вся!»

Андрей и не догадывался, что в эту минуту зверь собирался накинуться и без жалости растерзать того, кто его создал, долго лелеял, а потом поставил на ноги.

 

***

 

- Давай, диктуй, что писать, - сказал Миша.

Суворин ходил из стороны в сторону по кухне:

- Так, пиши: дорогие братья, слуги Монахара! Простите меня! В эту минуту я понимаю, что пошел по неверному пути, ошибся. Потому решил, что не могу больше оставаться с вами и ухожу навсегда. Отныне организация принадлежит Евгению Суворину.

Провалов быстро бегал ручкой по бумаге, до конца не успевая за мыслью. Да и не успел. Лишь только поставил последнюю точку, как неожиданно почувствовал холодную сталь ножа у самого горла.

- Женька, ты что делаешь? – прохрипел он от неожиданности.

- Заткнись и внимательно слушай меня, выполняй все указания. Иначе я брошусь в соседнюю комнату и убью Кристину. Не вздумай что-либо предпринимать, все равно не успеешь. Надеюсь, ты хорошо меня понял?

- Нет, я не понимаю, что происходит.

- Ничего. - Суворин достал из куртки небольшой моток веревки. - Бери это и пошли в ванную.

- Зачем?

- Не надо вопросов. Сам все поймешь, - они поднялись на ноги, и Женя, по-прежнему держа нож у горла, подтолкнул его:

– Пошли!

В ванной он заставил Провалова перекинуть веревку через стальную трубу на потолке и завязать петлю:

- Женя, ты что, повеситься собрался?

- Я? Нет, конечно. А вот ты, судя по записке – да. Тем более что по идее должны уйти в мир иной еще пять монахарцев.

- Не понимаю.

- Все просто: я долго настраивал их на то, чтобы они наложили на себя руки, притом в этот вечер. Уверял, что все кончено, их жизнь ничтожна и в будущем будет лишена всякого смысла. И есть только один выход: пока не поздно, самим отправиться в мир солнечных лучей. Я доказал им, что Монахар не считает самоубийство за грех. Так что и у тебя теперь нет выбора: тюрьма и позор, или это.

- Ты крыса, подонок!

- Вот как? А ведь слепой мальчишка точно также меня назвал. И поплатился.

- Что ты с ним сделал, псих! Отвечай! Чего тебе не хватает, забирай и уходи прочь!

- Успокойся, и так все мое. А мальчишка… Совсем скоро он сам тебе обо всем расскажет. У вас будет много времени. А сейчас живо протягивай голову в петлю, иначе мне придется заняться Кристиной. Я не шучу.

«Ну теперь уж точно конец», - подумал Михаил Провалов, чувствуя, как веревка натягивается и становится нечем дышать. Вся прошлая жизнь промелькнула перед глазами как одно короткое мгновение: от возвращения домой через заброшенный сад, храма, Гешки с обрезом до последней минуты.

Неожиданно послышались тихие шаги.

- Что здесь происходит? – Кристина с сонным лицом стояла в дверях ванной комнаты.

Женя с бешеными глазами обернулся на ее голос. Михаил хотел крикнут «БЕГИ!!!», но не смог. Глаза выпучились, и из сдавленного горла вырвался только глухой хрип.

Провалов дергался на веревке и задыхался. Суворин продолжал смотреть на девушку, сжимая в руке нож.

 

***

 

- Надо срочно идти к Мише! – сказал Щербец и, выдыхая клубы пара изо рта, двинулся вперед. Мороз крепчал, щеки раскраснелись, сердце учащенно билось в груди.

Казаки или те, кто выдает себя за казаков, сожгли храм, часть последователей покончили с собой. Такого плачевного финала не ожидал никто. Все начиналось славно и чудесно, а заканчивается так страшно и пугающе.

Голова кружилась. Щербец тайным чутьем понимал, что происходит нечто ужасное, и решил бежать.

По дороге Дрюха сбил с ног прогуливающуюся молодую парочку. Он не различил их сквозь сумерки зимнего вечера. Отдаленно слышал угрозы раздосадованного парня, который, наверно, подал руку своей девушке, помогая подняться из сугроба. Он что-то крикнул грозное вслед, но Андрей и не думал останавливаться.

Наконец добежал до пятиэтажки, где жил Провалов. Перескакивая сразу через три ступеньки, бешено поднялся наверх и принялся стучать кулаком по двери и судорожно жать на дверной звонок.

- Что же, черт возьми, случилось? – спросил сам у себя Дрюха, и, долго не раздумывая, навалился плечом на дверь. Не помогло – она оставалась на месте. Тогда он отошел на два шага и со всей силы ударил ногой. Послышался сухой треск ломающейся древесины, и дверь с грохотом распахнулась.

В квартире было темно. Щербец заглянул на кухню, но там никого не было. Затем заметил неяркий свет, горящий в ванной.

Прищуриваясь, Дрюха пошел вперед.

 

***

 

- Что ты с ним сделал? – Кристина испуганно попятилась назад. Ей хотелось, наоборот, вбежать в ванную и как можно быстрее снять с петли Мишу, который уже задыхался. Его ноги сначала дергались, тело раскачивалось в разные стороны. Теперь же он замер, и руки, которые все время тянулись к удавке на шее, обмякли и беспомощно упали вниз.

- А, проснулась! – Суворин накинулся на девушку, - получай, тварь!

- Нет, не надо! – Женя поднял глаза и вдруг увидел, как на него наваливается огромная широкоплечая махина. Он сразу узнал Дрюху Щербеца.

Но, прежде чем тот успел сбить его с ног, Евгений Суворин успел вогнать нож Кристине в грудь.

Вдруг будто шепнул кто-то на ухо: «Мямля и слабак». Но тут же огромный, увесистый кулак ударил его в челюсть. Что-то хрустнуло. Он отлетел, ударившись головой о батарею. Еще минуту сердце билось, Женя ощущал боль. Но потом искры в глазах сменились темнотой.

Щербец, грубо отпихнув Суворина, подбежал к Михаилу и снял с петли. Потом, неловко положив на пол, нагнулся и приник к нему.

Провалов не дышал. Веки набухли, лицо побелело, как мел.

- Нет! – крикнул Дрюха и принялся давить ладонями на грудную

клетку повешенного. – Не умирай!

Никакого эффекта.

- Мишка, ну давай же, дыши! – затем он раскрыл ему рот и, нагнувшись, принялся делать искусственное дыхание. Стараясь из всех сил, Андрей никак не мог остановить слезы, обильными потоками катящиеся с глаз. Он был большим, крепким парнем, но в эту минуту бессильно плакал, не в силах удержаться.

Наконец Миша слабо закашлял, его грудь еле-еле поднялась. Через мгновение начал, то и дело вздрагивая, неровно дышать.

Андрей, улыбаясь через слезы, произнес:

- Ну вот, я же сказал, будешь жить!

 

***

Миша сумел поднять веки и увидел над собой расплывчатое грустное лицо, которое и не узнал поначалу.

- Ты кто? Где я? Что, - тут он зашелся в кашле. – Что произошло?

- Ты… ты, - Щербец пытался что-то сказать и не смог. – Я и сам не знаю, что произошло. Что с нами со всеми произошло.

- Это ты, Дрюха? А где Кристина?

Михаил резко оторвал голову и поднялся на четвереньки. В голове ударило, в глазах начали бегать круги, и он чуть было не повалился опять. С трудом выполз из ванной и, пошатываясь, пошел к нечеткому силуэту девушки, которая лежала в дверях.

Она то часто, то обрывисто дышала, и смотрела на него большими испуганными глазами, как маленький зверек в клетке, которому уже никогда не суждено из нее выбраться.

- Что он сделал с тобой? – Миша крепко обнял ее, прижался к ее холодной щеке. Из груди торчала рукоятка охотничьего ножа, и халат уже сделался красным от крови.

- Да что же ты сидишь! – истошно крикнул Провалов, глядя на Щербеца. – Срочно звони в скорую, еще не поздно!

- Поздно, Мишутка, - услышал он родной, такой милый голос у самого уха. – За что? Ты не знаешь? Я тоже.

Глаза закрылись, и тонкая струйка крови вытекла изо рта.