В нём чувствовалось что-то странное с самого начала, как только он вошёл в трамвай. Неприятный образ бомжа дополнялся колоритом его цыганской крови. Хотя, может, я и ошибаюсь – вероятно, кровь была и не цыганской, а молдавской, или даже смешанной арабской. Сразу и не разберёшь. Да, это и не столь важно.

От него воняло, как и от всех бездомных, но не мусором, сыростью и полугодовым немытием, а резким соединением алкоголя и ароматических масел. Об опьянении говорили только запах и чуть мутные глаза. Они придавали ему образ быка после корриды. Его загоняли, может, даже, загнали в угол, но не сломили. Мне показалось, что он любит себя таким. Об этом говорили его гордая осанка и лёгкий поворот головы на всех входящих. Оценивая людей быстрым скользящим взглядом, он отворачивался к стене. Его угловатую улыбку предательски выдавало окно, в сумерках ставшее зеркалом.

Для своих сорока лет он очень атлетичен. Молодым бы впрок взять с него пример. Распахнутая рубашка с подкаченными рукавами удачно подчёркивает эту самобытную красоту, которая приковала к себе взгляды всех.

Но запомнилось даже не это. Наколка на правом предплечье. Выдержки из Корана вперемешку со стихотворениями Омар Хайяма. Странное сочетание. Как, впрочем, и он сам. Пять минут неудачного неназойливого чтения, чтобы он не заметил моей увлечённости им, сделали этого странного человека родным. Не проехать свою остановку заставил только звонок мамы. А так хотелось с ним поговорить. О чём угодно. Всё равно.

Я тоже люблю Омар Хайяма.