Я проснулся в шесть часов пять минут утра. Это совершенно точно. Ведь у шестерки такой странный ультрамариновый запах, а пять минут добавляют к нему загадочную пряность.

Итак, я проснулся, вдохнул полной грудью золотистый утренний воздух и отправился в ванную, к ласковому потоку воды из душа, звенящему и страстному.

Глоточками выпив стакан хрустальной чистой воды, я стал разминаться. Мне пришлось подкорректировать набор упражнений из старого журнала о физической культуре, чтобы каждое мое движение гармонировало с остальными. Только тогда можно составить благозвучную симфонию.

Потом я надел клетчатую рубашку и синие потертые джинсы: вместе они звучат незамысловатой песенкой кантри — в самый раз для утренней прогулки.

Вышел на лестничную площадку, запер дверь, стал спускаться по лестнице с шестого этажа, потому что лифт, к сожалению, не работал. Нет, я, конечно, рад возможности лишний раз пробежаться по ступеням, потому что с недавних пор стараюсь вести здоровый образ жизни (от этого тело приобретает приятный запах), но бежать мне пришлось Очень Быстро. Меня подгонял ужасный холод содранной со стен штукатурки, а мат, рожденный баллончиками с краской и мелом, бил по барабанным перепонкам.

Наконец спасительная дверь подъезда.

Двор около дома, угнетающий и равнодушный.

Дорога, наезженный асфальт которой обрушился на меня ревом и скрежетом. Я еле дождался зеленого цвета и перешел на другую сторону. Недаром зеленый — цвет надежды.

Я вошел в небольшой скверик, несколько прохладный, как мне кажется. Мудрые деревья, укоризненно указующие обломанными ветками на проезжую часть. Мусор со своим противным шершавым запахом. Скамейки для старух-наседок, которые как всегда равнодушно кудахтали о чужих проблемах. Цыплята-внуки, резвящиеся неподалеку, в пыли и земле, счастливые. Только радужный детский смех радовал глаз, а их искренние улыбки пахли весенним лугом. Я теперь понял, почему дети — цветы жизни.

По выходным я люблю ходить в городской парк: там больше деревьев, детей и света. Правда, сора и грязи там тоже немало. Гармония?..

Но сегодня был обычный летний вторник. И нагулявшись в сквере, я иду домой, беру рюкзак с инструментами и рабочей одеждой, иду на остановку.

Подъезжает дряхлый троллейбус. Он степенен и задумчив. Всегда идет одной и той же дороге, без малейших отклонений. У него даже меньше свободы, чем у автобуса, который может хотя бы лавировать в транспортном потоке. Но троллейбусу это все равно — он жуткий консерватор.

Я, вместе с другими пассажирами, забираюсь внутрь. Приходится стоять — свободных сидений нет. Но меня огорчает не это. Салон окутывает ужасное многоголосье, исходящее от городских обывателей. Полная дисгармония ощущений. Как они могут не замечать, что каждое брошенное ими слово имеет форму, каждое движение звучит, а выражение лица по-особенному пахнет?! Впрочем, я и сам когда-то не знал этого.

 

 

Было время, когда я ничем не отличался от остальных. Картинки СМОТРЕЛ, радио СЛУШАЛ, цветы НЮХАЛ и т.д. В общем, думал и чувствовал так же, как все «нормальные люди». Жил и работал. Только теперь я осознал, что то была не Жизнь, а формальное существование. Ведь настоящая жизнь велика в своей многомерности, и ее надо правильно ощущать.

Я, как и сейчас, занимался отделочными работами: штукатурил стены, клал плитку, облицовывал фасады «диким камнем», делал потолки и перегородки из гипсокартона… Эта работа не доставляла мне удовольствия, но она позволяла заработать себе на жизнь. Особенно я любил работать на заводах и предприятиях: больше доход; есть место, где развернуться; не стоит над душой хозяин квартиры. Согласитесь, это определенные плюсы.

В тот период я был недоволен всем, от государства до своей квартиры. Меня раздражали необоснованные претензии к моей работе, очереди в магазинах или административных учреждениях, налоги, знакомые, без приглашения являющиеся в гости. Может быть, поэтому я часто конфликтовал со всеми: сначала с родителями, потом с преподавателями, затем с некоторыми заказчиками и продавцами в магазинах. Наверное, поэтому не устроилась моя личная жизнь.

Вполне понятно, что мне было не до красоты мира. Я ее попросту не видел. Мусор и грязь на улице казались мне в порядке вещей, хотя могли вызвать и гнев на тех, кто сорит, или на коммунальные службы. Деревья и прочая растительность далеко не восторгала, особенно летом, когда в глаза и ноздри норовил залететь навязчивый тополиный пух. Дома и дороги были для меня серыми и неживыми. Прохожие чужими и замкнутыми. Даже детей я считал назойливыми, мельтешащими созданиями, которые только шумят и путаются под ногами.

Теперь-то я знаю, что это не так.

По-другому воспринимать реальность я начал в один прекрасный день, когда я приготовился замешивать раствор и уронил себе на ногу мешок с цементом.

«Черт бы тебя побрал! — завопил я. — Что, за жизнь у меня непутевая, господи!»

Но мешок никуда не делся. Мне показалось, что я ощутил слабый запах серы, поднимающийся с пола вместе с пылью. Но тогда не обратил на это никакого внимания.

В комнату, в которой я делал ремонт, вошел напарник.

— Хозяин опять погоняет. Придется по выходным работать, — сообщил он.

— А платить он вообще собирается?! Когда аванс хотя бы будет?

— Он говорит, только через неделю, не раньше.

Напарник сказал это и выжидающе уставился на меня. Обычно я сразу же начинал возмущаться нерадивыми работодателями и капитализмом. Но тут я внимательно посмотрел на своего «товарища».

Я увидел этого здорового и довольно высокого человека скрюченным и тонким, сморщенным от напряжения. Лицо его пошло пигментными пятнами, а руки посерели. До меня дошел его запах: смрадный и скользкий. Запах обмана.

Откуда я это узнал, я понятия не имею. Но в тот момент я был совершенно уверен, что он мне лжет. Потом действительно выяснилось, что аванс к тому времени был уже выплачен, но мой коллега как-то умудрился потерять деньги и рассчитывал это скрыть, пока не найдет, чем расплатиться. Но в тот день у меня не было никаких доказательств, поэтому я никому не сказал о своих подозрениях.

С тех пор я научился доверять своим ощущениям.

 

Сейчас, как только я добрался до нужного дома и встретил прораба, я заранее знал, что что-то не так. Возникли какие-то проблемы. Их запах прямо витал в воздухе.

— Что случилось? — сразу же спросил я.

Начальник не удивился. Те, кто меня давно знает, уже привыкли к моим странностям. Не сразу, конечно…

— Работы сегодня не будет, — ответил он. — Электрики еще не закончили, да и плитку надо подвезти.

— То есть я приехал зря?

— Ну да. Я тебе звонил, но ты не брал трубку. Вышел куда-то, что ли?

— Мне идти домой?

— Если хочешь, можешь остаться, стройматериалы разгружать.

Я попрощался и поплелся назад. Конечно, обидно, что я ездил без толку, но особенно переживать я не стал. Пошел к остановке, чтобы ехать обратно.

По пути я слушал Город. Звуки беспорядочных разговоров, рев моторов, лай собак в подворотнях и прочие шумы уходили на второй план, уступая его торжественному гимну. На главной улице, по которой я сейчас ступал, эта музыка звучала особенно четко.

Еще я наслаждался архитектурой. У каждого здания свой особенный вкус. Здесь, в центре, горько-шоколадные старинные постройки соседствуют с кисловатыми «хрущевками» и приторно-сахарными современными магазинами. Жаль, что безвкусной жвачкой липнут ко всему рекламные плакаты.

Один из домов привлек меня своей пряностью. Как будто множество изысканных специй добавили в пресное блюдо. Это «блюдо» оказалось музеем изобразительных искусств.

Сгорая от любопытства, я вошел внутрь и, не раздумывая, купил входной билет. Я, наверное, со школьных лет не посещал музеев. А теперь просто захотелось узнать, как я буду ощущать картины.

Рюкзак с инструментами пришлось оставить у охранника на входе. Детектор обнаружил много металлических предметов.

Только я вошел в выставочный зал, как на меня нахлынул поток разнообразных звуков, вкусов, ароматов, цветов. По отдельности они были прекрасны, но, затмевая и перебивая друг друга, являли собой настоящий хаос. С этим придется поработать…

 

Пока я еще не умел управляться со своими новыми способностями, этот хаос мог свести меня с ума. Да что там говорить, я и так чувствовал себя безумным.

Однажды даже обращался к врачу.

Доктор, седоволосый и обрюзгший, пах лавровым листом и черносливом. Он внимательно меня выслушал, и от него повеяло снисходительностью. Старый невропатолог отослал меня делать энцефалограмму.

Когда я принес ему готовые результаты, он успокоил меня тем, что я не псих. Просто, по всей видимости, у меня установились прочные связи между слуховыми, звуковыми и прочими центрами ощущений в головном мозге. Явление, при котором органы чувств как бы слились воедино, называется синестезией. Считается, что синестетиком является примерно один человек из двух тысяч, и эта способность вроде как передается по наследству. На вопрос, почему я раньше ничего подобного за собой не замечал, врач не смог вразумительно ответить.

Мне пришло в голову, что, возможно, все это уже со мной было. В раннем детстве. Помнится, я любил рисовать буквы разными карандашами, потому что каждая для меня была уникальной. Когда мама кричала на меня, глаза заволакивал густой туман, и я протирал глаза, чтобы избавится от наваждения. Глупые взрослые считали, что я плачу…

Потом, наверное, я переучился и стал получать информацию, как все. Побочных, неясных цветов, звуков, запахов можно просто не замечать. Если тебе изо дня в день внушают, что их нет. Воспитание — страшная сила.

 

Теперь я без труда отделяю чувства друг от друга. Но могу испытывать наслаждение от их чарующих сочетаний. Иногда мне становится жаль тех, кто воспринимает жизнь… неполноценно. Иногда я завидую им.

Мое внимание привлекла одно полотно. Оно звенело колокольчиками и китайскими подвесками, что сейчас модно вешать над дверями. На нем был изображен водопад, стекающий в темную бесконечность. Вода покалывала холодом и ускользала от зрителя.

В общем, мне понравилось.

И тут до меня добрался соленый вкус смятения. Я повернулся вполоборота и понял, что все это время краем глаза мог видеть девушку, перебегающую от картины к картине, закрыв руками уши. Это было странно, и на нее подозрительно оглядывались посетители музея.

Она приблизилась к «Водопаду». И боязливо отняла ладони от ушей. Постояла, переминаясь с ноги на ногу, и удовлетворительно кивнула. Ее лицо несколько разгладилось, солоноватость исчезла. Похоже, картина ей приглянулась.

Я мне приглянулась девушка.

Ее каштановые локоны пушисто обнимали плечи. Простенькие сережки легонько щекотали и что-то нашептывали. На запястье вкусной капелькой крема светилась родинка. Серые глаза напевали что-то классическое. Вся ее внешность была прописана ароматом… желтого одиночества.

Незнакомка в свою очередь пристально изучала меня.

— Вам тоже нравится эта картина, — заметила она.

— Да, краски хорошо подобраны. Вместе они так гармонично звучат…

— Вы художник?

— Нет, даже в школе я не любил уроки рисования. Учителям не нравились мои синие листья и желтые домики.

— А ведь шелест листьев и правда делает небо синее… — сказала девушка. — Знаете, это первая сносная картина. Остальные, что я видела, вызывали у меня отвращение. Эти кричащие цвета…

Я огляделся по сторонам. Да, картины, мимо которых она уже пробежала, звучали достаточно громко. Притом, что некоторые из них, были не яркими, а то и вовсе черно-белыми.

— Вы так уверенно судите живопись…

— Я-то как раз художница. Иногда мне даже удается продать свои работы. Я выставляюсь в парке, вы, должно быть, не раз проходили мимо.

Я подумал, что в чем-то она права. Я старался обходить стороной этих уличных художников, потому что мне было жалко на них смотреть — стоят в парке по любой погоде и пытаются привлечь покупателей шаблонными натюрмортами или яркими пейзажами. Иногда, конечно, попадаются талантливые живописцы, но они тщетно пытаются выбиться в «люди».

Я вспомнил, как лихорадочно художница сновала по залу.

— Так значит, Вы можете лучше? — спросил я.

— Я просто чувствую их иначе.

И тут я понял, в чем причина ее экстравагантного поведения. Она наверняка обладает «цветным слухом».

— Например, для меня каждая вещь играет свою мелодию. Например, эта звучит клавесином и треугольниками…

— Еще колокольчики, — добавил я.

— Да, а цвета бывают теплые и холодные…

— В буквальном смысле.

Девушка посмотрела, прищурившись. В ее удивленном взгляде я ощутил прорастающий бутон симпатии.

— Вы так меня понимаете. У Вас та же проблема?

— Проблема? — я подбавил в голос теплоты и уверенности. От этого он стал светлее.

— Это вовсе не проблема, уверяю Вас. Когда-то я думал также, но теперь не знаю, как вообще можно жить иначе.

— Правда? Просто никто, кроме Вас, до этого меня не понимал. Даже один мой приятель, поэт, оказалось, использует метафоры так, для красного словца.

— Поэт? А Вы знаете, я тоже писал стихи. Лет в шестнадцать.

— А почему бросили?

— Мне показалось, это глупо.

Девушка задумалась.

— Пишите, — бархатно произнесла она. — Вы Должны.

В это время запищал мой старенький мобильный. Большой и неуклюжий, но, кажется, привязанный ко мне всей своей электронной сущностью. Прораб прислал смс-ку, что в одной из комнат можно начинать работу.

— Мне нужно идти, извините, — объяснил я и медленно направился к выходу.

— Как жаль… — вздохнула моя собеседница. — Скажите, мы с Вами еще встретимся?

— Обязательно, — ответил я. — Завтра вечером я приду в парк посмотреть Ваши работы.

— Вы найдете их по музыке, — улыбнулась она.

И в наших глазах затеплился изумрудный свет надежды.