В пожарке играли в домино. Вася, кося глазами на играющих, притворил дверь, пахнУв в комнату клубами морозного воздуха, и неуверенно шагнул внутрь.

- Васька, пальто скидывай – жарко.

- Ничего, я так.

- Не горит еще?

- Не…

- Может, обойдется.

Вася расстегнул пальто, распутал красно-зеленый колтастый шарф и снял шапку. Тут же на его голову лег яркий блик от лампочки. Вася был лысый. Васе было сорок лет.

Пошмыгивая, разминая коричневыми пальцами заячий малахай, он присел на табуретку за спинами у игроков и стал наблюдать за игрой. Время от времени на его лице отображалось некоторое томление духа; тогда он сглатывал слюну и чуть выпускал губы. Чтобы отвлечься, он рассматривал стены пожарки, наглядную агитацию на них. Наглядная агитация сообщала, что «Поселковая добровольная пожарная дружина основана в 1922 году» и что-то там про Ленина. Еще здесь висели фотографии первых добровольных пожарных. С некоторыми Вася выпивал, а некоторые не дожили до Васиного рождения.

- Вот смотрю я на тебя, Василий, - подал голос бригадир пожарных, Иван, - и удивляюсь, как ты мозги не пропил по жизни-то по своей?

- Чего?

- Ну вот, живешь один, выпиваешь. Другой бы с чертями давно видеться начал или белочек ловил, а ты все кумекаешь чего-то.

Вася не знал, что ответить, он не понял, хвалят его или ругают. Он только махнул рукой куда-то в сторону, отогнал от себя это непонятное высказывание.

Костяшки между тем продолжали стучать. Иван сделал очередной «замес»; игроки разобрали доминошки. Он глянул по левую руку и, нарочито якая, скомандовал:

-Ну! Ляпи!

Пожарный слева «вляпил» дупель. Вася, сидел за спиной у следующего доминошника и смотрел ему в карты. Сходил и тот. Когда очередь дошла до Ивана, тот, дурачась, снова возопил:

- А! Ляпи!

И бабахнул так, что первая костяшка улетела под стол.

- Хорош! – Все засмеялись, зашумели, а Вася, улыбнувшись, рассеянно уставился на спину ближнего к нему игрока. Иван полез за костяшкой и на несколько мгновений в комнате повисла тишина. И в этой тишине раздался тихий, как ветерок, но отчетливый Васин шепот:

- Рыба на двушках…

- Васька! Опять! – раздалось из-под стола.

И Вася оказался на улице.

 

Идти было некуда. Дома его, конечно, ждал поросенок Борька, однако под Новый Год хотелось общения с людьми…

Вася замотал шарф, напялил напку и сел на крыльцо пожарки. Ничего, сейчас Ваня перебесится, народ успокоится, позовут обратно.

На улице было тихо. Все еще сидели по домам, праздновали. Перед магазином, до боли знакомым Васе, в свете прожектора стояла наряженная пятиметровая елка.

Из какого-то переулка выбежали мальчишки, человек шесть. Они жгли бенгальские огни и швыряли их в бездонное черное небо. У елки они завозились, стали толкаться; потом, быстро сговорившись, сорвали с нее длинную бумажную гирлянду и убежали в другой переулок.

Открылась дверь пожарки, и вышел один из доминошников, тот, который сидел к Васе спиной. Звали его Петро; почему-то именно так. Еще Вася знал, что батя у него служил на флоте, и потому Петро с детства пристрастился к тельняшкам. Эта привычка сохранилась у него, даже когда он сам отслужил – в стройбате. И сейчас у него под ватником, свитером и рубашкой наверняка был тельник.

Петро молча сел рядом с Васей и закурил. Потом, прикурив от своей еще одну сигарету, предложил Васе. Тот не отказался. Они молча курили, поплевывая по сторонам.

- Ведь рыба была на двушках. – Сказал Петро, когда огонькам до фильтров осталось по сантиметру. – И как ты, Вася, это делаешь?

- Да так, прикину хрен к носу – оно и выходит: рыба там или чего.

- Да… Кто, говорят, пьян да умен… Ну, пойдем что ли, сальцом нас угостишь…

 

Иван уже разливал по стаканам. Стаканов было пять. Направляя горлышко бутылки к очередной емкости, «главный пожарный» становился похожим на краба: две его толстые руки кольцом окружали тело, драгоценный в три наката, живот; одна клешня держала бутылку, другая – стакан. Сходство дополняли красный, от неумеренной любви к перцу и парилке, цвет лица и свитер, своей рельефной вязкой напоминавший панцирь. Уловив эту Иванову «членистоногость», Вася усмехнулся.

- Что лыбишься, свинопас, сало принес?

- Принес.

Вася запустил руку в глубоченный самосшитый карман пальто и достал завернутый в тряпицу кусок сала. По комнате, перебивая запах краски и давно немытых пепельниц, растекся тонкий аромат сала, чесночка, перчика; в воздухе появилось что-то такое, от чего текут слюнки, и руки сами тянутся порезать буханочку ржаного.

- С перцем… - Протянул Иван. – Ой, побольше бы перца, побольше…

- Умеет Васька… Ну-ка, я порежу…

Сало и хлеб были нарезаны; стаканы розданы. Выпили, занюхали-закусили салом; достали еще бутылку, открыли, разлили…

Новый Год, однако, приближался…

- Я бы вот тоже, если б не семья, бросил все, свиней завел. – Сказал Петро, дожевывая бутерброд с ломтиками сала. – Купил поросё; откормил, забил, продал. И все… Свобода… Я бы с рыбалки не вылезал… Что, Вась, хватает на водку?

Вася, покусывая полоску свиной кожи, покивал головой.

- Свобода… - Сказал Иван. – Нет у Вас духовного стержня. Нужно, чтоб человек убежден был и свое дело делал, деньги зарабатывал, образец другим давал. Свободные какие… Вот ты, Васька, кто? Никто. Кроме Борьки своего и не нужен никому. Подохнешь – не вспомнят.

- Тебя, толстого, вспомнят. – буркнул Вася.

- Что? Да ты кто? Ты – меня? Пошел, алкаш!

- И пойду!

- Да куда ты от водки уйдешь? Я ж твое жидкое нутро насквозь вижу, ты ж только о ней думаешь!

Однако Вася, взяв со стола шапку, снова вышел на улицу. В пожарке орали друг на друга мужики, а у елки уже толпился народ.

Мимо Васи стремительным мелким шагом пробежала известная всему поселку тетя Маша, небольшая пожилая «женщинка». Известна она была все той же любовью к выпивке, неуемной артистической энергией и своей неподражаемой «иноходью». Казалось, она никогда не останавливается и все время что-то изображает. И еще она была прирожденной Бабой-Ягой, способной и напугать, и утешить любого ребенка.

- Машка, здорово! – крикнул ей вслед Вася.

- Опаздываю! Опоздаю! – отвечала та, не оборачиваясь.

- Чего опоздает? – он пожал плечами и тоже пошел к елке, на ходу наматывая шарф.

 

Вместе с Васей подтянулось много народу. Было, наверное, около полпервого; около елки уже вовсю отплясывали. Тетя Маша гоняла между взрослыми ребятишек. Кто-то наладил музыку, и толпа затряслась в едином ритме. То тут, то там образовывался хоровод; потом какой-нибудь подвыпивший падал, валил остальных и хоровод рассыпался.

- С Новым Годом! – поминутно голосили в толпе. Все смеялись и пихались.

Вася пошел по краю толпы – там было спокойнее, и там «было». Пару раз ему налили. Потом Вася подошел поближе к елке и стал тупо разглядывать на ней игрушки.

Вдруг перед ним разорвался очередной хоровод. Люди с хохотом посыпались на землю, сбив Васю с ног. Когда он поднялся, оказалось, что его держат за руки две хохочущие снегурочки и тащат вокруг елки. Нет, он был совсем не против снегурочек…

Побегав в хороводе, Вася наглотался морозного воздуха; «пошла» водочка, стало тепло, весело, хорошо. Смеялись снегурочки, носилась между людьми тетя Маша, будто снег горел у нее под ногами… Загорелся он и под Васей; тот вышел из хоровода, бегал вокруг, кричал с Машкой русское «Ух! Ух! Ух! Э эх!» - даже под непонятную шведскую АББУ.

Увидев вышедших на улицу пожарных, он, озорничая и рисуясь, подбежал к хорошо уже заложившему Ивану и выпалил:

- Зарабатывать, говоришь, надо? А ты, не этот, не еврей?

- Убью суку пьяную! – Завопил Иван и бросился за Васей.

Однако Вася быстро вбежал в толпу и уже оттуда, увидев, как Петро с мужиками тащат Ивана обратно в пожарку, заорал:

- С Новым Годом, Ваня! С Новым Годом!

А потом долго ржал, до икоты. А потом из толпы вышла тетя Маша с бутылкой и ириской и икоту ему вылечила.

А потом они вдвоем у елки закладывали умопомрачительные коленца.

А потом в Васину голову пришло что-то такое хорошее, из школьной программы, из последних зимних каникул, из снежинок и белых бантов, что-то такое хорошее…

 

…Ляляля ля ляляля вновь

И ляляля и ляляляля

И ляляляля и любовь…

 

Уж так было хорошо, что он даже заплакал. Ему было немножко обидно, что он не помнил слова, но все же Вася понимал, что хотя он и может еще просчитать партию в домино, часть мозгов уже действительно пропита. Но он знал, что так будет.

И сейчас ему хватало ритма и этих двух волшебных слов: «Вновь – Любовь».

- Что плачешь, Васька? – Весело проорала ему в ухо тетя Маша. – С Новым Годом, дурень!

- С Новым Годом! – Вася танцевал, смеялся и вытирал рукавом слезы.

 

- Вот он стал бы меня домой отвозить пьяного? – Услышал он голос Ивана. – Нет в нем такого качества. Вот он меня вчера евреем обозвал, но я сдержался.

- Да ладно, Вань, что он тебе дался? – Это был голос Петро.

- Да мне он без разницы. Тут дело в принципе. Человек должен работать, кормить семью, а этот, кроме водки – не знает ничего. Бесчувственный. Не понимает.

Они везли Васю домой – на Ивановых салазках. Он не помнил, как и где заснул ночью, но, скорее всего, случилось это в каком-нибудь сугробе.

- Вот скворечник твой, вставай! – Рявкнул Иван.

Но тот уже не спал.

- Хорошо, что мы тебя быстро заметили, - сказал Петро, - ты уж посветлу завалился.

- В дом… - Прошептал Вася.

- Какой! В дом его… - Ворчал Иван, однако тащил Васю в дом.

- Смотри, чисто у него! – Удивился Петро, когда они занесли Васю в его единственную комнатушку.

- Убирать нечего – вот и чисто. – Буркнул Иван.

Они ушли.

Вася перекатился по полу к печке и полежал так минут десять, согрелся. За стеной, в пристройке, захрумкал Борька.

Вася заставил себя подняться, взял за печкой кастрюлю с очистками и вышел к поросенку.

Высыпав корм в корыто, Вася опустился у загородки на четвереньки и протянул в загон руку. Он похлопал Борьку по спине, почесал за ушами.

«Хороший Новый Год!» «Водка хорошая, похмелья нет». «Или есть?» «Будто и не было никакого Года сначала, а потом – как понеслось!» «Надо в пожарку зайти, мужиков поздравить, чья там смена?» «Сальца отнесу». «С Новым Годом, мужики!» «Теть Маш, с Новым Годом!» «Боря… Борька… С… С…С…Ш…»

Загон вместе с Борькой уплыл куда-то наискось. Вася клюнул носом размотавшийся шарф и повалился в сено. Его раскатистый храп на секунду отвлек поросенка от корыта. Животное, не переставая жевать, вынуло рыло из очисток, но тут же снова ткнулось в них пятаком.