Когда я приехала в санаторий, мне пришлось брать курсовку. Мест нет. Все палаты заняты или зарезервированы. Санаторий хоть и оставлял желать лучшего, в том смысле, что доживал ремонт ещё со времен советской власти, процедурные кабинеты пугали запустением, а в цокольном этаже можно было смело снимать фильм ужасов. Но знающие люди закрывали на все это глаза и стремились через всю страну, чтобы принять чудо-процедуры, попить волшебной минеральной воды, стать здоровее ещё на год. Я не относилась к знающим людям, я ехала по наводке и понятия не имела, что вокруг самого бедненького санатория в округе будет такой ажиотаж. Таких умных набралось еще человек двадцать. Оформившись, мы, пока не стемнело, расползлись по городу в поисках квартир.

Идя вниз по улице, я не могла отделаться от навязавшейся песенки про Наташку с улицы Семашко, именно так называлась улица, на которой стоял санаторий, в который мне не удалось сегодня проникнуть. Если бы не природная красота города, великолепие красок осени и невероятно огромной толпы отдыхающих, городок производил весьма удручающее впечатление. Старые покосившиеся дома, облезлые заборы, захламленные дворы. В окне одной из двухэтажек торчала выцветшая записка «Сдается комната». Пока я придирчиво осматривала внешний вид строения, как из-под земли вырос мужичок. Высокий, худой, седой и неровно стоящий на ногах, с затуманенным взором красных глаз на испитом лице. Как-то глупо смотрелся на нем серый костюм, из-под пиджака которого торчала мятая вылинявшая рубашка. Он чуть ли не насильно втолкнул меня в мрачный подъезд дома, но при этом вежливо сказал: «Комната изолированная, у вас свой ключ будет. А мне на работу скоро бежать, - зачем-то прибавил он, - пока там живут, но к вечеру съедут.» Он толкнул древнюю массивную дверь, покрытую какой-то залапанной грязно-серой краской, оказалось заперто. «Сейчас, - хозяин резво метнулся в какой-то коридорчик и выскочил оттуда с ключом, я не успела возразить, - их нет, но я вам покажу комнату.» Дверь распахнулась и передо мной открылась жуткая картина: четыре кровати, расставленные по периметру квадратной пыльной комнаты, на полах грязные дорожки, на кроватях давно нестиранные покрывала и серые подушки. На окнах ветхие занавески, бархатные от пыли. Вообще вся комната была какой-то грязной, пыльной и давно заброшенной. Я поблагодарила и попятилась на выход из подъезда. Но не тут-то было, хозяин вцепился в мою руку бульдожьей хваткой, и мы потащились на улицу вместе. Пока я пыталась оторваться от этого скорпиона, так я мысленно прозвала хозяина, он мне рассказывал, в котором часу мне лучше подойти, чтобы застать его дома, и когда съедут постояльцы. Я наобещала ему всё, что он хотел услышать, и ринулась по улице подальше от этого старого дома.

Поняв, что тут я ничего не найду, я поднялась выше и пошла по парку. В аллеях стояли торгаши у импровизированных прилавков. На столиках и табуретках перед ними лежал самый разнообразный товар. Кто-то вынес носки и белье, на тот случай, вдруг кто-то из отдыхающих приехал налегке; кто-то стоял с сувенирами, причем, необязательно символизирующими данную местность, а зря, хотелось привезти домой что-то именно отсюда, а не плетенного из соломки домового, которыми торгуют на ярмарках и в универмагах всех городов нашей некогда необъятной родины. Тут были специальные питьевые чайнички для минеральной воды, с тонким носиком для питья. Шкуры овец, пушистые белые, телят гладкие коричневые, коз стриженные крашенные. У некоторых на столиках лежали среди товара объявления «сдается». Я выбрала женщину поприятнее и взяла у нее адресок.

Домик был неподалеку от питьевых бюветов с минеральной водой. Забыла сказать, что в этом городке сдавали в аренду спальные места, а не комнаты. Поэтому я выбирала помещения поменьше. В одном строении жил сын хозяйки, а во втором, двухкомнатном, женщина-курортница, туда же заселили меня. Когда я пришла с вещами, меня встретила соседка. Я представилась. Она назвалась только именем, что меня удивило. Хозяйка до этого уже сообщила отчество свой квартиросъемщицы, и я решила, что обращаться по имени к такой, мягко говоря, взрослой женщине, неприлично. У нас была с Лилией Абрамовной общая кухня, где нам суждено было сталкиваться.

Лилия Абрамовна очень пожилая женщина с белым пушком на голове, белой, как мука кожей, нарисованным косметикой лицом. Она как-то так делала губами, что сразу становилось ясно, зубы тоже не свои.

Я оплатила всю комнату, так как меня не прельщала перспектива подселения чужого человека. А соседка жила в трехместной комнате одна, так как пока с отдыхающими и больными было затишье, подозреваю, потому что все разместились в моем санатории.

В моей кельи в форме коридора стояли две кровати одна за другой, столик, два стула, а в углу около входа монохромный телевизор на старинной тумбочке. Вообще вся мебель была из далеких тридцатых годов. На полу лежала красная вытертая дорожка, какие были модными в конце семидесятых… Вот умели же делать – на века!.. Из узкого единственного окошка, обрамленного со стороны улицы витой решеткой, имелся прилюбопытнейший вид. Как я уже упомянула, местность здесь весьма гористая и холмистая, потому приходилось то идти в гору, то спускаться с горы. Так вот из моего окна, нет, точнее в моё окно смотрела гора, прямо в десяти сантиметрах. То есть, когда я открывала занавеску, перед моими глазами росла трава. Я выбрала кровать у окна, по той причине, что напротив неё в стене было уникальное отапливающее изобретение, именуемое в народе «груба». За несколько часов перед сном сын хозяйки приходил и зажигал в печке газ, а я должна была около одиннадцати часов ночи выключать его, чтобы ничего непоправимого не произошло. От этой печки грелась стена моей и соседней комнаты, но в комнату Лилии Абрамовны из стены печи была всегда открыта дверца, а в мою только три круглых отверстия, поэтому пока нагревалась моя комната, соседка уже обмахивалась газетным веером.

Готовила соседка в кухне, а я питалась в санатории. Горячей воды у нас не было. Тётя Лиля грела воду в кастрюле, шла с тазом в ванную и там совершала омовение. А я пользовалась предложением земляков и мылась в санатории в их душе.

Весь день мы с соседкой ходили каждая своей дорогой. Она прогуливалась по городу, а я после процедур ходила по аллеям парка, фотографировалась, потом шла на обед, посещала врача, опять гуляла, пила минералку и шла на ужин в санаторий. По вечерам мы возвращались каждая в свою комнату и смотрели сериалы. Одинокая Лилия Абрамовна периодически зазывала меня к себе и отводила душу. На третий вечер она мне похвастала покупками, приобретенными на распродаже. Среди подарков внучке и сыну были брюки для мужа. Лилия Абрамовна растянула в руках передо мной довольно симпатичные костюмные брюки размера пятидесятого. Я отметила про себя, что супруг-то у неё для своих лет миниатюрный.

- Вот купила брюки Яше, а боюсь, что не подойдут.

- А он у Вас неполный совсем, да? - для приличия поинтересовалась я.

- Он следит за собой всю жизнь, - со вздохом сказала собеседница и присела на край стула.

Я поняла, что в этой семье что-то произошло, что гложет Лилию Абрамовну, задала наводящий вопрос и приготовилась слушать.

Взгляд собеседницы погрустнел, но в нем читалась готовность повествовать: «У меня есть подруга в Москве, мы дружим с юности. Создали семьи, родили детей и дружим семьями. Всю жизнь приезжаем друг к другу в гости. И вот Катя зазывает меня к себе в Москву недавно. Я приехала без мужа, её-то в санатории отдыхал. Собралась по театрам, как обычно походить с Катериной, а тут она мне протягивает три конверта: «На, - говорит, - почитай, что мне твой Яков пишет». Я отшутилась, мол, что он может писать, глупости какие-то, старый ведь дурак, в поезде прочту. А она головой качает, мол, читай сейчас. Я пошла в комнату свою, раскрыла конверты… а там на двадцати листах признание в любви….»

Я удивленно подняла бровь: ничего себе «Санта Барбара»! И на старости покоя нет! Пора уже о внуках думать, а дед смотри-ка в любовь играет… Моя соседка тоскливо посмотрела на свои руки, вздохнула. И продолжила.

«Меня в письмах, Яша, конечно, грязью не поливает, но пишет, что страдает. Что само по себе меня возмутило. Я всю жизнь работаю на трех работах, чтоб сын ни в чем не нуждался. Мой муж старше меня на семнадцать лет, а выглядит моложе меня. Мне пятьдесят четыре года, но никто не верит!»

Надо сказать, тут у меня отвисла челюсть, как я ни пыталась напустить на себя невозмутимый вид, мне это не удавалось, я-то думала лет семьдесят!!!

«Я работала, кормила, учила сына. Отдала его в школу танца. У него все так здорово получалось. Я сама там работала всю жизнь музработником. Потом мы отправили его к Катюше в Москву, он окончил университет, подавал надежды… но женился… на чеченке. Вернулся к нам в Днепропетровск. Работает, кормит жену с ребёнком. А мы со стариком помогаем. Точнее, я со своей пенсии. Всю жизнь я старалась для своих мужчин, чтобы муж не ушел, обделенный вниманием, чтобы сын ни в чем не нуждался. А муж мой так себя любил. То на диетах сидел, то в отпуск на море ездил. Я позволяла.»

Понятно, решила я, классическая ошибка: молодая жена старается рядом со старым мужем выглядеть взрослой и самостоятельной, некоторые, не зная меру, превращаются в тягловую лошадь. И уже через каких-то три-четыре года брака муж выглядит чуть ли не моложе.

«Приеду домой, подам на развод. У нас у каждого своё жилье. Муж в наследство от матери дом получил, а у меня квартира. Я перед отъездом его выпроводила, ключ отобрала, сказала, чтоб жил там, за домом следил, а не письма моим подругам писал. Но самое обидное, что он рассорил меня с подругой всей жизни! Как я ей в глаза смотреть буду?!»

Я удивилась, почему рассорил, ведь они мирно расстались. Предложила Лилии Абрамовне подумать, куда тут разводиться, подруга-то честная попалась, а муж если изменял, то всю жизнь, зачем на старости лет людей смешить?

«Нет, разведусь, - вздохнула она, - а как с подругой быть, не знаю…»

Я попрощалась и пошла к себе в комнату. На душе стало тоскливо как-то….