«Яранга - переносное, круглое в плане жилище некоторых народов Севера, остов и коническая крыша которого, состоящая из шестов, покрыта оленьими шкурами /чукотское яраны/». С толковом словаре русского языка - между словами «яр» и «ярд». Глубина и ширина...

Это место, где в одиночку не бывает тепло. Убогий костерок, над которым булькает нечто, издающее сладковатый запах свежей оленины… Я пытаюсь собрать ложкой шум, так как это делаю дома, когда варю суп или борщ на мясном бульоне. Но пастухи улыбаются: «Оль, оставишь нас совсем без жира…»

Здесь свои законы, я подчиняюсь. Моя поварешка осталась в Киеве…

Над костерком сидит старый-старый чукча. Он и сам забыл, сколько ему лет… В паспорте, где год рождения, стоит прочерк. «Дед, когда ты родился?» «Ой тавно, тавно». «Ну приблизительно… В каком году?» «Тавно-тавно…». Как в сказке: давно-давно тому назад, когда вся земля еще была нехоженой тундрой… Он целый вечер молчит, просто смотрит в огонь. О чем думает? Я боюсь спугнуть его мысли. Молча присаживаюсь и тоже смотрю в огонь. Огонь нас объединяет. Мы молчим очень содержательно.

В эту бригаду уже с месяц не забрасывали ни галет, ни масла, ни патронов… Самое паршивое – нет батареек. Онемели радиоприемники, погасли фонарики. Серега присаживается ближе к костру и поворачивает «Огонек» кроссвордом к пламени:

- Оль, скажи-ка… Профилированное устройство для крепления космических аппапатов кончается на «т»…?

- Постамент?

- Деревня! Постамент – это для памятника, а для космических аппаратов ложемент .

- Если знаешь, зачем спрашиваешь, умник?

- Проверяю твою эрудицию!

На деревянном корытце свежесваренная оленина. Чуть сыровата, как положено. Если переваришь, - будет жестковата. Лучше сыровата, чем жестковата. В тундре свои кулинарные законы. Мне как гостье на корытце высыпали щепотку соли. Чукчи оленину едят не присаливая. Ем, как все. Большой кусок отрезаю большим ножом прямо у рта. Никто ничего не говорит. Но чувствую кожей - все заметили, что моя соль осталась нетронутой. Меня приняли…

В этот вечер нет ничего важнее отколовшегося «куске» от стада, проклятых волков, что потрепали олешек в соседней бригаде, вездеходчика, который неделю пурговал в тундре без горючки… Эти олени, этот вездеход, эта яранга… Все наполнено каким-то особым смыслом… И гроздья звезд такие спелые-спелые… Вот сейчас сорвутся и упадут прямо на ярангу…

Нам идти на ночное дежурство. Меня экипировали по всем законам жанра - меховые брюки, кухлянка, малахай. И на моем поясе огромный кинжал: «Будешь от волков отмахиваться».

- А что…?

- Не бойся, волки на стадо нападают только если при нем нет пастухов.

- А на людей не нападают?

- Насмотрелась ты дурацких фильмов. Не нападают. Разве что бешенные…

- А как узнать - он бешенный или не бешенный?

- По походке…

Никогда не знаешь, чукча шутит или серьезно.

- А то оставайся, пусть Валерка идет?

- Валерка завтра пойдет. А я с тобой - сегодня…

Мы идем по глубокому снегу, далеко-далеко. Над головой что-то наподобие недоделанного северного сияния. Какие-то одноцветные полосы, словно луч слабого прожектора. Но от снега светло. И на душе как-то очень торжественно.

Мой напарник дает мне краткие указания по окарауливанию стада и укладывается спать прямо на снег. Я тоже пробую, но не лежится. Остаюсь на охране социалистической собственности. В полутьме над белейшим снегом и под лучом недоделанного сияния – какие-то серые тени. Я понимаю, что это олешки. Но ведь где-то рядом и волки водятся. Воют? Нет, это похрапывает-посвистывает мой напарник. А я - бдю.

Но вот предательский холодок пробежал под кухлянкой. Отдаленный вой. Это… Я не боюсь. Волки людей не трогают. Волки людей не трогают. Если, конечно, не бешенные… Нет-нет, волки людей не трогают. Но за оленей тревожно ;)

- Слушай, меня раздражает этот вой!

- А ты не слушай!

- У меня слух музыкальный. А что если их ракетницей?

- Так и скажи, что хочешь пострелять.

- Ну говорю…

На несколько минут серые замолкают. Интересно, о чем они думают в этот момент? Я думаю о том, как сейчас здорово в яранге. В полог набились все, как селедки в бочку. И дружно переворачиваются – иначе не получается. И там уже жарко от всехнего дыхания, я у меня морозец под кухлянкой. Серые-то опять запевают…

Ну как их еще угомонить?

- Давай будем вместе петь!

Мы никак не можем вспомнить песню, которую оба знаем. В конце-концов сходимся на «Трех танкистах».

Ночь. Тундра. Белый снег. Серые тени. И два идиота, упакованные в оленьи шкуры:

«Три танкиста, три веселых друга –

Экипаж машины боевой»

И так 48 раз. Других слов, кроме этих двух строк, мы не знаем.

Волки не выдерживают. Мы возвращаемся в ярангу живыми и непотрепанными.

- Ну что, Оля, как тебе первое боевое дежурство?

- Дай Бог не последнее!

Меня приняли…

Я пробую уснуть, но это невозможно. Когда все покидают полог, там становится невыносимо холодно. Ведь он обогревается человеческим дыханием. Моего дыхания на такой большой полог мало. И чтобы не замерзнуть окончательно, я вылезаю наружу. Выхватываю у чумработницы огромный олений масол и выбиваю им шкуры. Колю лед, помогаю загружать нарты… Все одобрительно улыбаются - трудолюбивая...

А я просто мерзлячка.

К вечеру мы опять соберемся вместе, и я получу заслуженный кусок юколы - красная рыба, подкопченная дымком без соли. Буду пить обжигающий чай, подтрунивать над ребятами, и костер задиристо будет показывать нам свой золотисто-алый язык.

«Яранга - переносное, круглое в плане жилище некоторых народов Севера, остов и коническая крыша которого, состоящая из шестов, покрыта оленьими шкурами». Между «яр» и «ярд». Глубина и ширина…